Дышев Андрей. Не путай клад с могилой

   – Большие ценности встречаются очень редко, – пояснил он, демонстрируя неожиданно проснувшийся аппетит и старательно запихивая в рот большой пучок зелени. – Но обломки старинных амфор иногда находим.
   – И есть покупатели на эти обломки?
   В моем голосе сквозила ирония, но Влад сделал вид, что не заметил ее.
   – Богатых чудаков много.
   – А Анюта у тебя, интересно, на какой должности?
   Владу надоел мой тон. Он наконец поднял глаза и очень выразительно посмотрел мне в лицо, будто хотел напомнить о своем ударе, повергнувшем меня в нокаут.
   – У нас нет должностей, – ответил он. – Она просто живет и работает в нашем лагере.
   – Копает ямы? – Я продолжал напрашиваться на грубость.
   – Нет, – пока еще сдерживаясь, ответил Влад. – Она не копает. Она ныряет… А почему ты так нервничаешь?
   Я не просто шел, я без тормозов летел на новый конфликт, не думая о том, что он снова может закончиться не в мою пользу, но последние слова Влада вдруг встали на моем пути стеной.
   – Ныряет? – переспросил я, но скорее не у Влада, а у самого себя, желая скорее выяснить, что меня так насторожило. – Как это – ныряет? – хлопал я глазами. – С трубкой, что ли?
   – Нет, не с трубкой. С аквалангами.
   – Вот оно в чем дело! – закивал я. – С аквалангами, это, конечно, совсем другое дело. И где, извини за любопытство, вы проводите свои изыски?
   – Где есть смысл, там и проводим. Под Феодосией, на Кара-Даге. Эту неделю мы работаем в заповеднике на Караул-Обе… Послушай, ты закусывай, а то твои глаза сейчас на лоб вылезут!
   Надо же, какой наблюдательный, подумал я, отворачиваясь и медленно направляясь к опушке. Все замечает – и что у меня с глазами, и что нервничаю. А как тут быть спокойным? Столько совпадений, что вне подозрений остаюсь только один я.
   Я брел вдоль строя деревьев, и мне представлялось, что это зеленые истуканы с лицами профессора, его падчерицы, отца Агапа, Риты, Анны, Уварова, и думал о том, что за два года «простоя» потерял навыки и былую прозорливость и впервые, имея целую гору фактов, не могу составить хотя бы одну более-менее стройную версию.
   Когда я вернулся к Владу, он, согнувшись над столиком, что-то торопливо писал на маленьком листке, вырванном из записной книжки.
   – Тебя не затруднит передать Курахову? – спросил он, складывая листок вчетверо и протягивая мне. – Там нет никакой тайны, можешь прочитать.
   Я развернул записку, прошел глазами по тексту, с трудом распознавая мелкие и неимоверно растянутые слова:

   «ДОРОГОЙ ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ! МНЕ НАДОЕЛО ЖДАТЬ. ПОСЛЕЗАВТРА ВЫ ДОЛЖНЫ ВЕРНУТЬ МНЕ МАНУСКРИПТ. В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ Я НЕ ОБЕЩАЮ ВАМ НИЧЕГО ХОРОШЕГО. УВАРОВ».

   – Это какое по счету предупреждение? – спросил я, пряча записку в карман.
   – Не помню, – ответил Влад. – Какая разница?
   – Он не вернет тебе рукопись, – сказал я. – Или вернет, когда будет поздно. – Я сам не понял, что сказал.

Глава 21

   Совершенных глупостей на сегодня было уже вполне достаточно, и, прежде чем снова сесть за руль, я поспал, как Штирлиц, минут двадцать, откинувшись на спинку сиденья. Потом не торопясь доехал до недостроенного и заброшенного пансионата подводников и искупался.
   Домой я вернулся свежим как огурчик и никаких следов общения с Владом на моем лице не осталось. В безлюдном дворике кафе, каким он всегда бывал в часы полуденной сиесты, лишь расслаблялись за чтением духовной литературы отец Агап и его рыжеволосая ученица. Краем глаза заметив мое появление, священник ближе придвинул Библию к глазам и громче продолжил:
   – «Нечестивые обнажают меч и натягивают лук свой, чтобы пронзить идущих прямым путем. Меч их войдет в их же сердце, а луки сокрушатся. Малое у праведника лучше богатства многих нечестивых…» Добрый день, Кирилл Андреевич!
   Отец Агап встал, поклонился и, положив Библию на колени Марине, сказал ей:
   – Прочитай вслух три псалма до сорокового. Только не торопись, вдумчиво читай.
   Марина кивнула и, негромко бормоча себе под нос, углубилась в чтение.
   – Милиция приезжала, – доложил отец Агап, беззвучно ступая босыми ногами по бетонному полу. – Вами интересовалась.
   Последние слова он произнес шепотом, приблизившись ко мне почти вплотную. Отец Агап, как все бродяги, милицию не любил. Он слишком часто попадал в поле ее зрения и устал от бесконечных претензий к его привычке спать под открытым небом на топчанах и скамейках, ходить по городу босиком и крестить народ посреди городского пляжа. И потому, коль мною тоже заинтересовалась милиция, проявил ко мне естественное чувство солидарности.
   – Что они хотели? – спросил я, не останавливаясь. Мы подошли к стойке. Риты на своем рабочем месте не было, и мы могли поговорить без свидетелей.
   – Сказали, что проводили подводные поиски у берега заповедника и нашли два акваланга, которые скорее всего принадлежат вам.
   – Только акваланги? – коротко спросил я, опираясь на стойку локтями и глядя на свое темное отражение в полированной поверхности. – Или еще что-нибудь нашли?
   – Нет, Кирилл Андреевич, речь шла только об аквалангах. Милиционер велел вам прибыть в отделение с паспортами на акваланги, чтобы по номерам выяснить, ваши они или нет.
   – Они мои, – ответил я, заходя за стойку и заглядывая в холодильник. После портвейна с «Бифитером» меня мучила жажда, и я открыл сразу три бутылки колы. – Про Сашку что-нибудь спрашивали?
   – Про официанта? Упаси, господь, его душу грешную! Нет, Кирилл Андреевич, про него ничего не спрашивали… Вот только мной они интересовались, Валерием Петровичем да Мариной.
   – Что хотели?
   Кола была теплой, наверное, Рита недавно загрузила холодильник бутылками.
   – От нас требуются все паспортные данные и – по числам – когда приехали, когда уедем. Это для временной регистрации и взимания особого курортного налога, как мне объяснили. Чем дольше, значит, живешь, тем больше надо будет им заплатить. Это катастрофа, Кирилл Андреевич. Вы же знаете, у меня сейчас временные финансовые трудности.
   Временные финансовые трудности у священника уже тянулись с марта по сегодняшний день. Для меня не стало открытием то, что ему нечем расплатиться с милицией. Нервно поглаживая бородку, священник смотрел на меня, как госслужащий на бухгалтера в эпоху тотальных невыплат.
   – Как же быть, Кирилл Андреевич? – не выдержал он моего молчания. – Вы, должно быть, меня прогоните? Или, может быть, дадите в долг? У меня скоро будут деньги, это временные трудности.
   Священник стал меня раздражать, он вынуждал слушать его, когда моя голова была занята совсем иными мыслями.
   – Что вы хотите? – спросил я, отрываясь от горлышка бутылки. – Чего вы трясетесь? Никто вас отсюда не выгонит, пока я здесь хозяин.
   – Кирилл Андреевич! – взволнованно и с пафосом ответил священник. – Я никогда – слышите? – никогда не стану у вас нахлебником. Если хотите, я могу отслужить вам по полной программе каждый церковный праздник, я буду исповедовать и причащать вас и ваших служащих каждое воскресенье…
   – Вы вот что, батюшка, – перебил я отца Агапа. – Вы лучше по мне панихиду отслужите, когда меня грохнут. По полной программе. Договорились?
   Батюшка глянул на меня, как на юного богохульника, и сокрушенно покачал своей взлохмаченной головой.
   – Что вы говорите! Как вам, однако, не стыдно! Грешно так нехорошо шутить.
   – Да какие шутки! – отмахнулся я. – Я сначала тоже думал, что кто-то нехорошо шутит. А потом понял, что два утопленника и один повешенный ушли из жизни по чьей-то злой воле.
   – Вы… о ком? – шепотом спросил отец Агап.
   – О молодоженах и Сашке, – ответил я, снова отпивая и глядя на черную пузырящуюся жидкость на дне бутылки.
   Эти слова сразили священника, словно громом. Я даже испугался, как бы ему не стало плохо с сердцем. Он вяло перекрестился, затем его рука замерла у левого плеча, и отец Агап стал оседать на пол. В последнее мгновение я успел подсунуть под него стул.
   – Выпейте воды! – крикнул я, вставляя бутылку в руку батюшки. – Что ж вы такой слабонервный? Да пейте же, не то в обморок упадете.
   Священник, отрицательно качая головой, отодвинул бутылку от себя. Он не мог воспринимать что-либо иное, кроме меня и моих слов.
   – Вы в самом деле так считаете? – слабым голосом спросил он.
   – Я в этом не сомневаюсь.
   – Но ведь это ужасно! Ужасно, Кирилл Андреевич! Кому, зачем, для какой сатанинской цели понадобилось убивать этих прекрасных молодых людей? Почему здесь? В этом райском уголке, в вашей замечательной гостинице?.. Нет, мой мозг отказывается понимать это!
   Я внимательно следил за его лицом. Отец Агап беззвучно шевелил губами, словно обращался к самому себе, пожимал плечами, разводил руками, спорил, недоумевал.
   – Какое несчастье! – снова заговорил священник. – Лучше бы я никогда не жил у вас и не знал бы этой страшной новости.
   – От того, жили бы вы у меня или нет, ничего бы не изменилось.
   – Да, да, – рассеянно кивал головой отец Агап. – Вы правы, вы правы… Она, конечно, еще не знает. Господи, сумеет ли ее хрупкое сердце пережить такой удар?
   – Вы говорите о Марине? – спросил я.
   Священник слабо кивнул, и из его глаз, как из рюмок неопытного официанта, пролились слезы.
   – Я не могу понять, почему? – спросил я.
   – Это грех, – прошептал он. – Это грех, который я покрывал и искупал вместе с ней. Марина и Олег питали взаимные чувства друг к другу и тайно прелюбодействовали. Вот вам тайна исповеди, Кирилл Андреевич. Но коль случилось такое несчастье, я не могу скрывать этого от вас.
   У меня язык не поворачивался сказать священнику, что Марина уже давно все знает и что чудовищный удар и нечеловеческую боль она перенесла на редкость легко. Я смотрел в слезоточащие глаза отца Агапа и думал о том, что если бы на свете не было тайн, то жизнь казалась бы пресной до отвращения. Внезапная разгадка тайны – это шок, острейшее из наслаждений и мучительнейшее из испытаний не физического свойства, и эти ощущения делали меня почти что счастливым.

Глава 22

   – Ну что, Вацура? Надумал?
   Долговязый капитан, размахивая своим несуразным носом, отчего, казалось, в кабинете образовался легкий сквозняк, смотрел то на меня, то на перекидной календарь, то на телефон. Я молча положил перед ним паспорта. Капитан дернул шеей, словно цапля, проглотившая слишком крупную жабу, и, не поднимая глаз, поинтересовался:
   – Шо цэ таке?
   – Паспорта на акваланги.
   – Убери, убери! – замахал он руками. – Не то меня сейчас икота задушит.
   Он гримасничал, старался казаться остроумным, но эта игра одного актера была отвратительной, и мне было нестерпимо стыдно за капитана.
   – Забирай свои акваланги, они мне и даром не нужны, – продолжал он. – И эти бумажки забирай. Я тебе верю. Только ты зря думаешь, что я тебя ради этих бумажек сюда пригласил… Не стой, Вацура, садись, закуривай!
   Он небрежно кинул мне размочаленную потными карманами пачку дешевых сигарет.
   – Значит, так, – сказал он, прикуривая и делая подряд несколько глубоких затяжек. – Что мне надо: поименный список всех, кто проживал у тебя, включая двух пропавших. Все паспортные данные: когда родился, женился, помер. Затем – выписки из налоговой инспекции, заверенные нотариусом, о среднегодовом доходе за последний год.
   – О моем доходе? – уточнил я.
   – Я че, неясно выражаюсь? – выпучил глаза капитан. – С твоим доходом мы еще разберемся. Пока меня интересуют доходы твоих жильцов… Далее: справки о том, что никто из жильцов не был ранее судим, а также о том, что полностью рассчитались с налоговой инспекцией за прошлый год. Потом – платежные ведомости с указанием суммы, которую заплатили жильцы за проживание, и все ведомости по зарплате твоих посудомоек и уборщиц… Ты запоминаешь?.. Поехали дальше. Договора с прачечной и поставщиками продуктов с указанием суммы, количества товаров, услуг и тэ пэ. Копии трудовых книжек всех твоих работников. Справки с прежних мест работы с указанием среднемесячного заработка…
   Я смотрел на длинный нос капитана и представлял, как бы он расплющился о поверхность стола, как бы присосался ноздрями, словно вантуз на сливном отверстии раковины.
   – Что ты хочешь?
   Капитан осекся, взглянул на мое лицо, увидел на нем то, что хотел, быстро нацарапал ручкой на календарном листке «30 ШТУК В $», показал мне и молниеносно смял листок в кулаке.
   – Я хочу порядка, Вацура, порядка и законности! – громко довершил немую репризу капитан. – Так что иди и думай! Думай и иди! Сутки сроку даю!
   Акваланги я загрузил в багажник. На желтых баллонах с несчастливой цифрой 13, которые достались Олегу, налипли засохшие водоросли. Я снял крышку легочника. Мембраны – целой или порванной – в нем не было.
   Я сел в машину и, не трогаясь с места, включил кондиционер. Живительная прохлада, скользя по ногам, медленно добралась до груди и лица. «Опель» все еще стоял посреди милицейского дворика, но внутри машины я чувствовал себя как в своей крепости, в уютном кресле, за рабочим столом, в окружении привычного интерьера.
   Мне хотелось сосредоточиться, но изобилие разнополярных проблем разбирало сознание на детали. Капитан требует мзду в сумме тридцати тысяч долларов. Аппетит у него, надо сказать, неплохой, но эти деньги он не получит не только по той причине, что я не хочу их отдавать. У меня нет и в ближайшее время не будет такой суммы. Семь тысяч я недавно выкинул на строительство бассейна. Еще полторы ушло на закупку продуктов – их хватит еще на неделю. Пятьсот тысяч я отложил на зарплату служащим, которых срочно надо искать и принимать на работу. Еще две «штуки» я заплатил на прошлой неделе охранникам, если, конечно, Серегу с его бандой так можно назвать. Остались копейки.
   То, что мне кинули акваланги, красноречиво говорит о том, что милиция в ближайшее время не будет заниматься утопленниками. Они считают факт гибели двух молодых людей недоказанным и на этом основании уголовное дело не заведут. Может пройти месяц, второй, третий, пока они не объявят розыск.
   Значит, скромная и богобоязненная Марина любила Олега, и, если верить священнику, далеко не платонической любовью. Их тайная связь продолжалась недолго. Олег и его молодая жена погибли при довольно странных обстоятельствах. Марина, вопреки предположению отца Агапа, вовсе не усохла от горя. Значит, в их отношениях с Олегом были не совсем любовные, а иные чувства?
   Кто-то убрал труп Ольги с пляжа. Уничтожение улики? Если да, то этот «кто-то» непосредственно виновен в смерти молодоженов.
   Официант Сашка дважды проникал в номер профессора. Причины не ясны. За несколько часов до смерти он хотел сообщить мне что-то важное. Рита предположила, что Сашка хотел рассказать мне о человеке, который «держал его на крючке». Выходит, в его смерти был заинтересован человек, держащий этот «крючок». Но можно ли верить Рите?
   Отец Агап подозрительно часто обнаруживал у себя улики. Он крутился рядом с аквалангами накануне трагического заплыва. На его веревке был повешен Сашка. Может быть, батюшка лишь выдает себя за служителя культа? Бродяга, бомж, уголовник, находящийся в розыске?
   Кому верить – профессору или Уварову? Кому принадлежит манускрипт? Трудно представить, чтобы опытный историк, каким вроде является Влад, мог отдать старинную рукопись своему руководителю, даже как следует не ознакомившись с ее содержанием. Если Уваров не причастен к обыску в номере профессора, то кто это сделал? Тот самый человек, который сначала убил молодоженов, а затем и Сашку? Но смысл, смысл трех убийств?!
   Как Анна оказалась в компании Влада? Случайно ли, что ее уход совпал с полосой преступлений? А что происходит со мной? Почему я бессилен, как жаба в пересохшем болоте?..
   Я уронил голову на руль. Машина завыла дурным голосом. Чернобровый сержант, склонившись к боковому окошку, постучал по стеклу полосатым жезлом:
   – Проваливай! Здесь запрещено подавать сигнал!

* * *

   У меня сформировался стойкий комплекс неполноценности. Все мои попытки разобраться в сути происходящих в гостинице вещей упирались в непреодолимые барьеры. Я мыслил слишком шаблонно, к каждому преступлению пытался присобачить слишком банальный мотив. Интуицией я чувствовал, что все мрачные дела вращаются вокруг манускрипта, но никак не мог придать этой интуиции ясные очертания.
   С каких это пор я возомнил себя талантливым сыщиком, думал я, распугивая пешеходов и встречные автомобили скоростным полетом своего черного болида. Весь мой «талант» держался на удивительной прозорливости Анны. Не я, а она первой находила неординарные решения для каждой сложной задачи, она несла в себе ту энергию, при помощи которой нам удавалось распутать хитроумные криминальные узлы. В нашем союзе я был лишь мощным и тупым транспортом, а она управляла мной. Оставшись без нее, я сразу понял, чего стою на самом деле.
   Для крутых поворотов Новосветского шоссе скорость «Опеля» была слишком высокой, и я, не успев затормозить, задел левым крылом бетонный бордюр. Раздался глухой удар, я почувствовал толчок и сразу же перекинул ногу на тормоз.
   Ну вот, говорил я сам себе, выйдя из машины и глядя на небольшую вмятину на аспидной поверхности крыла, ко всему прочему я, оказывается, еще и хреновый водитель. Теперь только остается утопиться или повеситься…
   Утопиться или повеситься, мысленно повторил я, возвращаясь за руль. Ничего странного, что эти виды казни пришли мне на ум. Когда топят и вешают людей, живших рядом, невольно примериваешь на себя их участь.
   Я заехал на территорию завода шампанских вин, поздоровался и перекинулся парой фраз с главным инженером, заглянул в производственный отдел к знакомой машинистке, купил на складе по оптовой цене два ящика коллекционного шампанского и, невольно оттягивая время, долго пристраивал их в багажнике.
   Зачем я обманываю сам себя, думал я, без надобности открывая и тотчас закрывая крышку капота. Я ведь хочу пойти в заповедник, отыскать в лагере археологов Анну, поговорить с ней, извиниться за грубость. Хочу, но зачем-то ищу повод, чтобы не делать этого. Сердце подсказывает, как лучше, почему же я, как всегда, стараюсь все сделать наперекор ему?
   Оставив машину на стоянке, я пристроился к группе экскурсантов и вместе с ними прошел по тропе через можжевеловый лес и поднялся на Караул-Обу. Очарованная открывшимся видом на каменный хаос, дикие бухточки и перспективу южного берега, группа надолго застряла на одной из площадок обозрения, а я быстро пошел вниз, к пляжу пионерского лагеря, на краю которого раскинулся пестрый палаточный городок.
   Я чувствовал себя так, словно шел на свое первое свидание. Я мучительно думал над первой фразой, которую скажу Анне, как только мы встретимся. Можно небрежно кинуть: «Привет, крошка! А что ты здесь делаешь?» Фу-фу! Как вульгарно и цинично это прозвучит! В глазах Анны я буду выглядеть полным кретином. Лучше молча и не спеша подойти к ней, посмотреть на нее глазами, полными любви и нежной грусти… Тоже не то! Так делают киногерои-любовники в мексиканских сериалах. Надо придать себе озабоченный и деловой вид. Подойти к ней быстро и решительно и сказать: «Анна, ты мне нужна!»
   Я поморщился и непроизвольно ударил кулаком воздух. Кто же так говорит – «Ты мне нужна»? Проявление патологического эгоизма. На эту фразу лучшим ответом станет: «А ты мне не нужен!» Вот тогда посмотрим, как вытянется моя физиономия… Нет, не знаю, не знаю, что ей сказать.
   Пока я мучительно раздумывал, как себя подать, тропа привела меня к пляжу. На краю невысокого обрыва, поросшего худосочными деревцами, почти не дающими тени, выстроились в ряд палатки. Сверху они напоминали россыпь детских кубиков, покрытых паутиной веревочных растяжек.
   Я спустился на территорию лагеря, где увидел сложенный из больших камней закопченный очаг, пустые, выцветшие на солнце шезлонги, хорошо знакомую мне белую «Сузуки» под рваным тентом, лопаты и кирки с налипшими на них комьями высохшей глины и прочие атрибуты походной жизни. Палатки были пусты, в их уютных и сумрачных утробах темнели комки спальных мешков и подушек. Я бесцеремонно заглядывал в туристское жилище, разглядывал личные вещи вольных археологов, надеясь узнать среди множества предметов какой-нибудь пустячок, принадлежащий Анне.
   Машина была не заперта. Видимо, Уваров не без оснований доверился своеобразной противоугонной системе: прежде чем тронуться с места, злоумышленнику пришлось бы снять с десяток веревок, на которых сушились полотенца и спальные вкладыши, привязанных к боковым зеркалам, бамперу и зажатых задними дверками.
   Я сел на водительское сиденье, покрутил руль, потрогал рычаг коробки передач, потарабанил пальцами по запыленной панели. Салон машины насквозь пропах кислым запахом пролитого шампанского, табаком и женскими духами. Такой застоявшийся запах иногда бывает в кабинках ресторанов.
   Неудобно это – руль с правой стороны. Такое ощущение, что ты видишь все перед собой в зеркальном отображении, а левое сиденье кажется какой-то странной и нелепой пристройкой к автомобилю.
   Я тронул зеркало заднего вида, которого еще недавно не было. Что это? Признак появления в машине женщины?
   А вот знакомая вещичка! Я увидел в зеркале золотистый отблеск заколки, лежащей на задней полочке. Черная косичка с вплетенной в нее золотой нитью, и все это затянуто зеленым, под изумруд, ободком.
   Я повернулся, взял заколку в руки, рассматривая ее и втягивая носом едва уловимый запах горьких духов «Испахан». Заколка была мне настолько знакома, что казалась моей собственной, и было странно, что она лежала в этой хулиганской машине. А вот и белый костюмчик Анны, аккуратно сложенный и упакованный в полиэтиленовый пакет. Вот небольшая подушка в цветастой наволочке и скрученная в рулон простыня – оригинальный почерк Анны, она всегда складывала постельное белье, как шинель – в скатку. Значит, Анна спит в машине.
   Меня скорее обрадовало, чем огорчило это открытие. Конструкция водительского сиденья была такова, что его спинка не откидывалась назад, и в лежачем положении в салоне машины мог уместиться только один человек.
   После непродолжительного, но довольно хамского обыска я нашел в карманах сидений сумочку с косметикой Анны, раскрутил и понюхал губную помаду, будто хотел определить интенсивность ее использования, потом раскрыл начатую пачку дамских ментоловых сигарет «Вог», посчитал, сколько там осталось, покрутил в руках шпильки, после чего полез под сиденья, чтобы еще чем-нибудь удовлетворить свое любопытство.
   Конечно, я наглел со страшной силой, так бесцеремонно вламываясь в личную жизнь своей недавней подруги, но ничего не мог с собой поделать, вернее, даже не пытался вести себя корректнее. Изогнувшись в немыслимой позе, я лег на рычаг коробки передач, низко опустил голову, заглядывая в щель между полом и сиденьями. В таком положении запутавшегося в жизни и собственном теле удава меня и застала Анна.
   Пока я, раскрасневшийся от напряжения, выбирался из-под сидений, бормоча что-то вроде: «Ума не приложу, как я мог здесь оказаться!», Анна стояла рядом с открытой дверкой и молча смотрела на меня. Ее черный купальник был мокрым, по коже все еще скользили водяные бусинки. В одной руке она держала подводную маску, в другой – крупную раковину рапана. Брови, слегка вздернутые кверху по краям, и прекрасные глаза, поставленные немного шире, чем обычно, придавали ее лицу выражение скрытой скорби и безмолвного упрека. Анна положила на песок ракушку, убрала со лба мокрые волосы, сжала прядь в кулаке, выжимая из нее воду.
   Наконец я выбрался из кабины, понимая, что все мои заготовки уже не актуальны, и ничего не остается, как быть самим собой – немного смешным и скованным.
   – Привет! – сказал я Анне, отряхивая рубашку.
   – Здравствуй, – ответила она, оставаясь на том же месте и продолжая выжимать волосы.
   – А тесная машина, да? – спросил я. – Ни развернуться, ни повернуться…
   – Для меня нормальная, – пожала плечами Анна. – Ты что-то потерял?
   Почему-то в голову взбрело: «Запонка куда-то закатилась», но я лишь многозначительно вздохнул и отморозил:
   – А вы тут что, одними рапанами питаетесь?
   На лицо Анны упала тень. Под рваным тентом выросла фигура Влада. Как я ни пытался, не смог углядеть на его лице выражения радости от встречи со мной.
   – Угнать хотел, – кивнув на «Сузуки», объяснил я Владу свое появление в лагере. – Но она, как коза, оказалась привязана веревками.
   – Нюр, – демонстративно глядя на Анну, произнес Влад и протянул девушке полотенце. – Вытри мне, пожалуйста, спину.
   Начинается! Олень-лидер стал демонстрировать мне свои ветвистые рога. Анна не торопилась выполнить эту явно провокационную просьбу и правильно делала. Я перехватил полотенце, вмиг обмотал им свой кулак на манер боксерской перчатки и предложил:
   – Старина, у меня, ей-богу, лучше получится. Но еще лучше будет, если ты покатаешься спиной по песку.
   Владу, кажется, пришелся по душе мой вызывающий юмор. Он сдержанно усмехнулся, поднял с песка два акваланга, с которых еще капала вода, выжал их, как гири, до уровня груди и легко подвесил на сучья акации.
   – У тебя воротник, надеюсь, крепкий? – спросил Влад и пообещал: – Следующим будешь ты.
   – Самое интересное, – весело сказал я, – что всякий раз ты смертельно меня пугаешь и, наверное, даже об этом не догадываешься. Расскажи, как это у тебя получается?