Дю Дафна. Трактир «Ямайка»

   Он выслушал ее до конца молча и несколько раз сглотнул слюну. Эта привычка запомнилась ей с первой их встречи.
   – Стало быть, вы все же не были столь одинокой? – спросил он наконец.
   – "Ямайка" оказалась не таким уж изолированным от людей местом, как вы полагали?
   Мэри покраснела. Хотя в темноте викарий не мог видеть ее лица, она знала, что его глаза устремлены на нее, и чувствовала себя виноватой, словно совершила дурной поступок.
   – Так как же зовут вашего спутника? – спокойно спросил он.
   На мгновение она заколебалась, испытывая еще большее чувство вины и неловкости.
   – Это брат моего дяди, – нехотя ответила она, как на исповеди, словно принуждая себя сознаться в содеянном грехе.
   Каким бы ни было мнение Фрэнсиса Дейви о ней до сих пор, оно вряд ли теперь улучшилось. Ведь всего неделю назад она называла Джосса Мерлина убийцей, а теперь поехала с его братом как ни в чем не бывало поразвлечься на ярмарку, будто обычная прислуга из бара.
   – Вы, конечно, дурно думаете обо мне, – поспешно продолжила она. – Не доверяя дяде и презирая его, едва ли было благоразумно довериться его брату. Сам он тоже нечестен, более того – он вор, я это знаю. С самого начала он признался мне в этом. Но за всем этим… – Тут она вконец сбилась и умолкла. Ведь Джем и вправду не стал отрицать своей вины и не пытался опровергнуть ее подозрений. А она без всяких оснований и вопреки здравому смыслу сама для себя пыталась оправдать его, не в силах освободиться от чувства, что вспыхнуло в ней, когда под покровом ночи он обнимал и целовал ее.
   – Вы полагаете, брат ничего не знает о ночном промысле трактирщика? – – вопрошал мягкий голос. – Он не связан с теми, кто пригоняет повозки в "Ямайку"?
   Горестно покачав головой, Мэри произнесла:
   – Я не знаю, у меня нет доказательств. Он не желает говорить об этом, только плечами пожимает. Но одну вещь он мне сказал: он за всю жизнь никого не убил. И тут я ему верю. Он говорил также, что мой дядя сам так и лезет в руки правосудия и скоро попадется. Он наверняка не стал бы так утверждать, если бы был с ним в одной шайке.
   Теперь она говорила, стараясь скорей разубедить себя, чем своего собеседника. Невиновность Джема вдруг стала для нее важнее всего на свете.
   – Помнится, вы упомянули, что немного знакомы со сквайром, – быстро промолвила она. – Может быть, вы имеете на него влияние. Вы, несомненно, могли бы уговорить его проявить к Джему милосердие. Все-таки он молод и мог бы начать жизнь заново. При вашем положении это нетрудно.
   Из-за молчания викария Мэри испытывала еще большее унижение. Чувствуя на себе холодный взгляд его бесцветных глаз, она поняла, какой нелепой дурочкой должна была казаться ему, как по-женски глупо вела себя. Должно быть, он догадывался, что она просит за мужчину, с которым впервые в жизни целовалась, и, конечно же, в душе презирал ее.
   – Мое знакомство с мистером Бассетом из Норт-Хнлла весьма поверхностно, – мягко ответил он наконец. – Раз или два мы обменялись с ним приветствиями и поговорили немного о наших приходах. Едва ли ради меня сквайр пощадит вора, особенно если тот окажется виновным, да к тому же выяснится, что он брат хозяина "Ямайки".
   Мэри молчала. Снова этот служитель церкви произносил слова, продиктованные логикой и житейской мудростью, и ей нечего было возразить ему. Но, охваченная любовной лихорадкой, она не способна была внять голосу разума. Его слова лишь еще больше будоражили ее и приводили в полнейшее смятение.
   – Я вижу, вас беспокоит его судьба, – произнес викарий, и Мэри попыталась уловить, что прозвучало в его голосе – насмешка, укор или понимание. Но, не дав ей времени на раздумья, он продолжал:
   – А если ваш новый друг повинен и в других вещах – в сговоре с братом, в посягательстве на имущество, а может быть, и на жизнь других людей, – что тогда, Мэри Йеллан? Вы по-прежнему будете пытаться спасти его? – Она почувствовала, как на ее ладонь легла его рука, прохладная и бесстрастная. И тут Мэри не выдержала: все, что она испытала за этот долгий день, все тревоги и волнения, страх и отчаяние, безрассудная любовь, овладевшая ею к человеку, которого она сама же погубила, – все переполняло ее сердце, и она разрыдалась, как ребенок.
   – Я не могу этого вынести, – проговорила она, всхлипывая в отчаянии.
   – Я готова была терпеть и жестокость дяди, и жалкую тупую покорность тети Пейшнс, даже страх и одиночество в этой жуткой "Ямайке". Нет, я бы не сбежала. Одиночество меня не страшит. От этого единоборства с дядей испытываешь некоторое, хоть и горькое, удовлетворение. Оно даже придает храбрости, и я чувствую, что в конце концов смогу одержать над ним верх, что бы он там ни говорил и ни делал. Я приготовилась вырвать тетю из его рук и добиться, чтобы свершилось правосудие, а потом, когда все будет кончено, устроиться где-нибудь на ферме, работать и жить независимо, как живут мужчины, как жила прежде сама. Теперь же я больше не в силах рассуждать и строить планы на будущее. Я мечусь, как зверек, попавший в силки. И все из-за этого человека, которого я презираю. Мой разум, мои понятия восстают против чувства, которое я испытываю к нему. Я не хочу любить вот так по-женски, мистер Дейви. Я не желала такой любви. Не нужна мне эта страсть, боль… Не желаю мучиться так всю жизнь. Я не могу этого вынести!
   Обессилев, девушка откинулась назад и, стыдясь своей несдержанности, отвернулась к стенке кареты. Ей уже было безразлично, что думает о ней викарий. Он священник и, стало быть, отрешен от ее маленького мира бурь и страстей. Как ему понять все это! Как тяжело, как горько было у нее на душе!
   – Сколько вам лет? – неожиданно спросил викарий.
   – Двадцать три, – ответила Мэри.
   Она услышала, как он громко сглотнул и, убрав руку с ее ладони, снова оперся подбородком на рукоять трости.
   Между тем карета миновала лонстонскую долину, усаженную деревьями и кустарником, и стала взбираться по дороге, ведущей к пустоши. Вовсю задул ветер; на мгновение утихнув, ливень усилился вновь. Порой сквозь низко нависшие облака пробивалась одинокая звездочка и тут же опять скрывалась за темной завесой дождя. В узкое окно кареты был виден лишь черный квадрат неба.
   В долине дождь был тише, а деревья и холмы защищали их от ветра. Здесь же, на возвышенности, ничто не сдерживало его от бешеных порывов. Ветер выл и стенал над вересковой пустошью.
   Мэри начала дрожать от холода и невольно придвинулась поближе к своему спутнику, словно собачонка в поисках тепла. Впервые она физически ощутила его присутствие, почувствовала у виска его дыхание. Тут он заговорил, и девушка вдруг осознала, что он совсем рядом – его голос прозвучал прямо над ее ухом. Неожиданно при мысли, что ее мокрые шаль и корсаж лежат на полу, а она сидит в нижней юбке, прикрытая одним только пледом, Мэри испытала сильное смущение.
   – Вы очень молоды, Мэри Йеллан, – тихо произнес он. – Вы – всего лишь птенец, только что вылупившийся из яйца. Все пройдет, не такая уж это беда. Женщинам, подобным вам, нет нужды лить слезы из-за мужчины, которого вы видели раз или два. Первому поцелую не стоит придавать значения. Скоро вы забудете вашего приятеля и всю эту историю с украденной лошадью.
   Успокойтесь, утрите слезы. Вы не первая, кто страдает по утраченному возлюбленному.
   Он не принял ее горести всерьез, считая их пустяками, подумалось Мэри.
   При этом ее удивило, что мистер Дейви не прибег к обычным словам утешения, ничего не сказал о спасительной молитве, о мире Господнем, о вечном блаженстве. Потом она вспомнила, как он вез ее домой в первый раз, как, охваченный азартом бешеной скачки, напрягшись, вцепившись в вожжи, он неистово стегал лошадь, бормоча что-то непонятное себе под нос. Как и тогда, у Мэри вновь возникло неприятное чувство, какая-то неловкость, которую она невольно связывала с его необычным цветом волос и глаз. Его физическая аномалия словно отделяла его от остального мира. Среди животных существо с подобной аномалией вызывает отвращение, его преследуют, уничтожают или изгоняют из стаи. Едва подумав об этом, Мэри уже упрекала себя в ограниченности и непонимании, в том, что забыла о христианской любви. Он был таким же человеком, как и она, да к тому же священнослужителем. Бормоча извинения за свое глупое поведение, чувствуя, что произносит слова, которые пристали девице непотребного поведения, она подняла с полу одежду и незаметно под пледом стала натягивать ее на себя.
   – Так, значит, я не ошибался, прощаясь с вами тогда? В "Ямайке" все оказалось спокойно? – спросил он немного погодя, следуя, очевидно, за ходом своих мыслей. – Повозки больше не тревожили ваш мирный сон? И хозяин проводил время наедине со стаканом и бутылкой?
   Мэри все еще пребывала в полном смятении и тревоге, всецело поглощенная мыслями о человеке, которого потеряла. Девушка не сразу поняла, о чем он спрашивает ее. За долгие часы она ни разу не вспомнила о дяде. Вдруг весь кошмар прошедшей недели вернулся к ней: нескончаемые бессонные ночи и долгие дни, проведенные в отчаянии и одиночестве. И перед ней снова возникли налитые кровью глаза дяди, его пьяная ухмылка. Мэри отчетливо представила, как он на ощупь пробирается на кухню, как его руки тянутся к ней.
   – Мистер Дейви, – прошептала она, – вы когда-нибудь слышали о людях, которые заманивают корабли в ловушку на погибель, чтобы ограбить их?
   Никогда прежде она не произносила таких слов вслух, боясь даже подумать об этом. Мэри ужаснулась, услышав, как странно прозвучали они, как непристойно, словно богохульство. Она не могла разглядеть выражения его лица, но услышала, как громко он сглотнул. Широкие поля шляпы скрывали его глаза, ей был виден лишь профиль, острый подбородок и выдающийся вперед нос.
   – Однажды, много лет назад, еще маленькой девочкой я слышала, как один сосед говорил о них, – продолжала она. – Позже, когда я стала кое-что понимать, время от времени опять возникали подобные слухи. Иногда я ловила отрывки фраз, но темы этой избегали и разговоры быстро обрывались. Если кто-то из фермеров, вернувшись из поездки к северному побережью, начинал что-то рассказывать, то его сразу же заставляли замолчать. Старики запрещали говорить на эту тему, считая это верхом неприличия. Сама я во все это не верила. Спросила как-то матушку, и она сказала, что это страшные выдумки злых людей. Такого не было и не могло быть. Но она ошибалась, мистер Дейви.
   Мой дядя – один из таких злодеев, он сам признался мне в этом.
   Викарий по-прежнему хранил молчание. Он сидел неподвижно, как каменное изваяние, и Мэри продолжала тихим голосом:
   – Все они вовлечены в это дело, от морского побережья до берегов Теймара, – люди, которых я видела в ту первую субботу в баре "Ямайки".
   Цыгане, браконьеры, моряки, разносчик со сломанными зубами. Они своими руками убивали женщин и детей, держали их под водой, пока те не захлебнутся, добивали острыми камнями. Повозки, что разъезжают ночью по дорогам, это повозки смерти. Товары, которые они перевозят, это не просто контрабандные бочонки с бренди и тюки с табаком – это груз с потерпевших крушение кораблей. Он залит кровью невинных обманутых жертв. Вот почему дядю боятся и ненавидят мирные люди во всей округе; вот почему все запираются от него, а экипажи не останавливаются у трактира, но проносятся мимо. Люди обо всем знают, только доказать не могут. Моя тетя живет в смертельном страхе перед разоблачением. А дядя, стоит ему напиться и потерять контроль, готов разболтать свою тайну первому встречному. Вот, мистер Дейви, теперь вы знаете о "Ямайке" правду.
   Задохнувшись, она в изнеможении откинулась на спинку сиденья, кусая губы и заламывая от волнения руки, с которыми не могла справиться. Где-то в глубине ее сознания маячил неясный образ, неумолимо требуя к себе внимания.
   Со всей ясностью перед ее взором всплыло лицо Джема Мерлина – человека, которого она любила. Оно было странно искажено и казалось злым, неожиданно и полностью слившееся с лицом старшего брата.
   Но тут его заслонило другое, бледное, прикрытое полями черной как смоль шляпы. Белые ресницы трепетали, губы шевелились.
   – Значит, хозяин много болтает, когда пьян? – услышала она его голос.
   В нем не было обычной мягкости, тон стал резче. Но когда она посмотрела на него, то встретила все тот же холодный и бесстрастный взгляд.
   – Да, и еще как, – отвечала девушка. – Прожив пять дней, не взяв в рот ничего, кроме бренди, он готов был раскрыть душу всему миру. Он сам предупредил меня об этом в первый же вечер моего приезда. И он не был тогда пьян. А вот четыре дня назад, впервые очнувшись от беспамятства, он, пошатываясь, зашел в полночь на кухню и вот тут уж заговорил. Вот откуда мне стало все известно. И наверное, поэтому я потеряла веру в людей, и в Бога, и в себя и поэтому, поехав сегодня в Лонстон, позволила себе потерять голову.
   Они доехали до поворота. Теперь их путь лежал на запад. Ветер бушевал все сильнее. Карета еле ползла и вдруг встала, покачиваясь на высоких колесах, не в силах преодолеть напор встречного ветра. По окнам яростно барабанил ливень. Вокруг лежала голая незащищенная равнина. Облака стремительно неслись над землей, разбиваясь о вершины холмов. Ветер доносил соленый запах моря, лежавшего в пятнадцати милях от этих мест.
   Фрэнсис Дейви наклонился вперед.
   – Мы приближаемся к развилке Пяти Дорог, здесь поворот на Олтернан, – – сказал он. – Кучер едет в Бодмин и довезет вас до "Ямайки". Я сойду у развилки и доберусь до деревни пешком. Так что же, я единственный человек, которого вы удостоили своим доверием, или разделяю эту честь с братом трактирщика?
   И снова Мэри послышалась в его голосе то ли ирония, то ли насмешка.
   – Джем Мерлин знает, – нехотя призналась она. – Мы говорили об этом сегодня утром. Он был немногословен, но я знаю, что с дядей он не в ладах.
   Но теперь это уже не имеет значения, ведь Джема повезли в тюрьму за другое преступление.
   – А что, если бы он попробовал спасти свою шкуру, выдав брата? А, Мэри Йеллан? Вот о чем вам следует поразмыслить.
   От его слов Мэри затрепетала. Да, то был новый шанс. На мгновение она готова была ухватиться за эту соломинку. Но викарий, должно быть, прочел ее мысли. Взглянув на него с надеждой, она увидела, что он улыбается: его тонкие холодные губы вдруг растянулись, и лицо стало похоже на маску – на маску, которая дала трещину. Испытывая неловкость, словно она нечаянно подсмотрела нечто, не предназначенное для посторонних глаз, Мэри поспешно отвернулась.
   – Вам было бы легче, да и ему тоже, если бы ваш друг не был замешан в этих делах, – продолжал священник. – Но ведь у вас все же есть сомнения? И ни вы, ни я не знаем всей правды. Виновный человек обычно не затягивает веревку на собственной шее.
   Мэри беспомощно развела руками. Видимо, он заметил отчаяние, проступившее на ее лице, ибо голос его зазвучал мягче, и он положил руку ей на колено.
   – "Угас наш день. Лишь сумрак впереди" ^[4], – произнес он задумчиво. – Если бы было дозволено использовать строки Шекспира, странная проповедь прозвучала бы завтра в Корнуолле, Мэри Йеллан.
   Однако ваш дядя и его сообщники не принадлежат к числу моих прихожан. Да и будь они ими, все равно не поняли бы меня. Вы качаете головой; я говорю загадками. "Этот человек не способен дать утешения, – говорите вы себе – Он чудовище, выродок… эти белесые волосы и глаза". Не отворачивайтесь, я знаю, что вы думаете. Скажу вам, чтобы успокоить вас, и можете сделать из этого вывод для себя. Через неделю наступит Новый год. Обманные сигнальные огни на море свое отсветили, кораблекрушений больше не будет. Конец. Свечам больше не гореть.
   – Я вас не понимаю, – сказала Мэри. – Откуда вам это известно и какое это отношение имеет к Новому году?
   Он убрал свою руку и принялся застегивать пальто, готовясь выйти.
   Дернув за шнур и открыв окно, он приказал кучеру придержать лошадей. В карету ворвался холодный ветер, хлестнул колючий дождь.
   – Я возвращаюсь с совещания в Лонстоне, – ответил он, – уже далеко не первого за последние несколько лет, и там было объявлено, что правительство Его Величества наконец решило в следующем году принять меры по охране побережья Королевства. Теперь на тропах, ныне известных лишь людям, подобным вашему дяде и его сообщникам, станут нести охрану стражи закона.
   Вся Англия, Мэри, будет охвачена плотной сетью, которую прорвать окажется нелегко. Теперь вы понимаете?
   Фрэнсис Дейви открыл дверцу кареты и ступил на дорогу. Он обнажил перед ней голову, и дождь падал на его густые белые волосы. Он улыбнулся и, поклонившись, взял ее руку и на мгновение задержал в своей.
   – Вашим тревогам пришел конец, – произнес он. – Колесам повозок отныне суждено ржаветь, а закрытая комната с заколоченным окном станет гостиной. Ваша тетушка сможет снова спокойно спать, а дядя либо допьется до смерти и избавит вас от себя, либо обратится в веслианского праведника ^[5]и пустится в странствия, читая проповеди на дорогах. Что до вас, то вы уедете на юг и там найдете себе возлюбленного.
   Спите эту ночь спокойно. Завтра Рождество, и в Олтернане будут звонить колокола, призывая к миру и согласию. Я буду думать о вас.
   Он махнул рукой, и карета тронулась.
   Мэри высунулась в окно, желая окликнуть его, но он уже свернул куда-то у развилки и исчез из виду.
   Карета загрохотала по Бодминской дороге. Надо было проехать еще мили три до того, как на горизонте замаячат высокие трубы "Ямайки". Но эти мили вдоль пустоши навстречу бушевавшему ледяному ветру оказались самыми долгими из всех двадцати с лишком миль, проделанных за сегодняшний день.
   Теперь Мэри пожалела, что не сошла вместе с Фрэнсисом Дейви. В Олтернане ветер не выл бы так остервенело, а густые кроны деревьев защитили бы от дождя. Завтра она могла бы преклонить колени в церкви и помолиться впервые с тех пор, как уехала из Хелфорда. Если то, что сказал викарий, было правдой, то есть чему радоваться и за что благодарить Господа.
   Дни кровожадного грабителя кораблей сочтены, он будет раздавлен новым законом и его сообщники вместе с ним. Их сметут с лица земли и уничтожат, как лет двадцать – тридцать назад поступили с пиратами. И не останется от них следа, их имена вычеркнут из памяти, они не будут больше расстреливать души. Народится новое поколение, которое ничего не будет знать о них.
   Корабли будут плыть в Англию, не опасаясь, что станут добычей разбойников. В прибрежных пещерах, слышавших хруст гальки под их ногами и эхо их голосов, вновь воцарятся тишина и спокойствие, нарушаемые лишь криком чаек. Морские глубины сокроют останки безымянных жертв, остовы старых кораблей и потускневшие золотые монеты. Ужас, испытанный погибшими мореплавателями, останется навеки погребен вместе с ними. Все покроется забвением. Грядет заря нового века. Отныне люди смогут путешествовать безбоязненно, они будут хозяевами своей земли. Здесь, на этих просторах, фермы станут возделывать свои участки и сушить торф, как и прежде. Но исчезнет висевшая над ними тень страха, а на том месте, где стоит трактир "Ямайка", снова зазеленеет трава и зацветет вереск.
   Сидя в углу кареты, Мэри погрузилась в мечты о новом мире, как вдруг ночную тишину разорвал звук выстрела. Через открытое окно она услышала отдаленный крик, мужские голоса и топот ног. Девушка высунулась из кареты, в лицо ей хлестнул дождь. Карета взбиралась вверх по крутому склону холма, а на горизонте виднелись трубы "Ямайки", очертаниями напоминающие виселицу.
   Кучер испуганно вскрикнул, лошадь дернула в сторону и споткнулась. Навстречу карете по дороге быстро бежала группа людей во главе с человеком, размахивавшим фонарем. Он высоко, как заяц, подпрыгивал на бегу. Снова раздался выстрел, кучер внезапно скорчился на сиденье и рухнул наземь.
   Лошадь опять споткнулась и, словно ослепнув, метнулась в канаву. Карету швырнуло в сторону, она закачалась на высоких колесах и остановилась. Кто-то непристойно выругался; раздался хохот, свист, крик.
   В окно кареты просунулась голова с всклоченными волосами, из-под челки глянули налитые кровью глаза, в дикой улыбке сверкнули белые зубы. В окно посветили фонарем. Мэри увидела длинную руку с тонкими изящными пальцами и забитыми грязью овальными ногтями. Другая сжимала пистолет, ствол его дымился.
   Джосс Мэрлин улыбнулся своей безумной пьяной улыбкой. Его рука с пистолетом потянулась к Мэри, дуло уперлось ей в горло. Затем, засмеявшись, он швырнул пистолет через плечо и распахнул дверцу. Схватив девушку за руку, он выволок ее на дорогу и поднял повыше фонарь, чтобы все могли ее рассмотреть. С ним было человек десять или двенадцать. Они стояли посреди дороги, нечесаные, грязные, небритые. Половина из них были пьяны, как их предводитель. Они дико таращили на девушку глаза. Одни держали пистолеты, другие вооружились горлышками бутылок с острыми отбитыми краями, у третьих в руках были ножи и камни. Возле лошади стоял разносчик Гарри, а в канаве лицом вниз, подломив под себя руку, неподвижно лежал кучер.
   Не отпуская девушку, Джосс Мерлин посветил ей в лицо, и, когда они ее узнали, раздался взрыв смеха, а разносчик, засунув в рот пальцы, громко засвистел.
   Трактирщик повернулся к племяннице и с пьяной серьезностью отвесил ей поклон. После чего, ухватив ее за распущенные волосы и накрутив их на руку, он по-собачьи обнюхал ее.
   – А, так это ты? – сказал он. – Решила вернуться, поджав хвост и скуля, как сучка?
   Мэри не отвечала. Стоя в толпе мужчин, она переводила глаза с одного на другого. Окружив ее кольцом, они глазели на нее, насмехаясь и глумясь, показывая на ее промокшую одежду и дергая за корсаж и юбку.
   – Ты что это, онемела? – закричал дядя и ударил ее по лицу тыльной стороной ладони.
   Она вскрикнула и заслонилась, но он, схватив ее за запястье, вывернул руку за спину. От боли Мэри застонала, а он снова засмеялся.
   – Не станешь меня слушать – убью, – пригрозил он. – Ишь, как зло глядит, плутовская рожа! И что, позвольте узнать, ты делаешь ночью в наемной карете на королевской дороге полуголая, с распущенными волосами? Выходит, ты просто обыкновенная шлюха.
   Он сжал Мэри запястье и так дернул, что она упала.
   – Оставьте меня в покое, – воскликнула она, – вы не имеете права ни прикасаться ко мне, ни говорить со мной в таком тоне! Вы – злодей, убийца и грабитель! Судебным властям об этом известно. Да, весь Корнуолл знает об этом. Вашему царствованию пришел конец, дядя Джосс. Я ездила сегодня в Лонстон, чтобы все рассказать о вас.
   Поднялся гвалт. Вся шайка двинулась на Мэри, крича и требуя разъяснений. Но трактирщик рыкнул на них так, что они отступили.
   – Назад, чертовы болваны! Не видите, что ли, что она все врет, выкрутиться хочет, чтобы я ее не трогал? – обрушился он на них. – Как она может донести на меня! Что может она знать? Да ей в жизни не пройти одиннадцать миль до Лонстона. Поглядите на ее ноги. Да она провела время с мужиком где-нибудь на дороге, а когда ему надоела, он посадил ее в карету и отправил назад. Подымайся, а не то ткну тебя носом в грязь!
   Он рывком поднял Мэри на ноги и, крепко держа, поставил рядом с собой.
   Потом показал на небо. Низкие тучи разошлись под напором порывистого ветра, в прорыве выглянула звезда.
   – Гляньте-ка на небо! – завопил он. – Проясняется, дождь скоро кончится. Нужно поспеть, пока на море шторм и туман. Рассвет наступит через шесть часов, хватит терять время. Приведи свою лошадь, Гарри, и запряги ее.
   В карете поместится половина из нас. И возьми еще на конюшне телегу и коня, а то он за неделю совсем застоялся. Ну, вы, ленивые, пьяные черти! Неужто не хотите почувствовать, как золото и серебро текут вам в руки? Я сам провалялся семь дней, как боров, а сегодня чувствую себя так, будто заново родился. Меня снова тянет на берег. Так кто едет со мной в сторону Кэмелфорда?
   Дружный вопль вырвался из глоток, руки взвились вверх. Один парень заорал песню, размахивая бутылкой и пошатываясь, но тут же споткнулся и угодил лицом в грязь. Разносчик пнул его ногой, но тот даже не пошевелился.
   Взяв лошадь под уздцы, Гарри потянул ее вперед, понукая криками и ударами одолеть крутой подъем. Карета поехала колесами по упавшему парню. Дергая ногами, как подстреленный заяц, крича от ужаса и боли, он так и остался барахтаться в грязи, потом затих.
   Остальные бросились бегом за каретой. Джосс Мерлин, глянув на Мэри с дурацкой пьяной ухмылкой, вдруг схватил ее за руку и потащил к карете.
   Распахнув дверцу, он толкнул девушку в угол на сиденье и забрался сам.
   Высунувшись из окна, он крикнул разносчику, чтобы тот подхлестнул лошадь.
   Бежавшие рядом с каретой подхватили его крик; несколько человек вспрыгнули на подножку и прижались к окну, остальные забрались на сиденье кучера и обрушили на лошадь удары палок и камней. Покрывшись испариной, испуганное животное задрожало и галопом пустилось вверх по дороге, подгоняемое полдюжиной обезумевших детин, которые вцепились в поводья и вопили что было мочи.
   "Ямайка" сверкала огнями; двери были распахнуты настежь, ставни открыты. Трактирщик походил на огнедышащее чудовище, возникшее в ночной тьме.
   Трактирщик зажал Мэри рот рукой и с силой придавил ее к стенке кареты.
   – Так хочешь донести на меня? – проговорил он. – Побежишь к судье, и я буду болтаться на веревке, как дохлая кошка? Ну что ж, у тебя еще будет время, Мэри. Сначала постоишь на берегу моря, ветер и брызги остудят тебя, ты увидишь закат и прилив. Ведь ты знаешь, что все это значит? Знаешь, куда я собираюсь взять тебя?