Дю Дафна. Трактир «Ямайка»

   Значит, ее первая догадка была правильной, за контрабандой крылось кое-что посерьезнее. Незнакомец в баре говорил об убийстве, а теперь эти слова повторил Джем. И вовсе она не дурочка и не истеричка, что бы там ни думал священник из Олтернана.
   Какую роль играл во всем этом Джем Мерлин, сказать было трудно, но, несомненно, он имел к этому какое-то отношение. И если тогда именно он спускался украдкой по ступенькам вслед за дядей, то мог знать, что в эту ночь она выходила из своей комнаты и, спрятавшись, подслушивала их разговор.
   В таком случае он не хуже других должен был помнить о веревке, оставшейся висеть в баре, и догадаться, что она тоже видела ее, когда он и трактирщик ушли.
   Если Джем был тем самым человеком, то понятно, почему он задал ей все эти вопросы. "А тебе-то что известно?" – ведь так он спросил. Но она ему ничего не сказала.
   Разговор с Джемом безнадежно испортил ей настроение. Мэри захотелось поскорее уйти, отделаться от него, остаться наедине со своими мыслями. Она стала медленно спускаться с холма к Уити-Брук.
   Мэри уже дошла до запруды, когда услышала за спиной быстрые шаги Джема.
   Он обогнал ее и загородил дорогу. Небритый, в засаленных и заляпанных грязью бриджах он походил на бродягу цыгана.
   – Куда это ты собралась? – спросил он. – Рано еще, до четырех не стемнеет. Я провожу тебя до дороги на Рашифорд. Да погоди, что с тобой? – Он взял ее за подбородок и заглянул в лицо. – Ты вроде как боишься меня? – спросил он. – Вообразила, наверное, что у меня там в комнатенках наверху спрятаны бочонки с бренди и мешки, полные табаку, и что я их тебе покажу, а потом тебя прирежу. Мол, мы, Мерлины, народ отпетый, а Джем хуже всех. Ведь так?
   Сама того не желая, она невольно улыбнулась в ответ.
   – Что-то вроде этого, – призналась Мэри. – Но я тебя вовсе не боюсь, напрасно ты так думаешь. Ты бы мог даже понравиться мне, если бы не был так похож на своего брата.
   – Ничего не могу поделать со своей рожей, – заявил он. – К тому же я куда симпатичнее Джосса, ты не находишь?
   – Да уж, твое самомнение с лихвой перекрывает все прочие твои недостатки, – согласилась Мэри, – и красоты тебе не занимать. Любой девушке разобьешь сердце. А теперь я пойду, до "Ямайки" путь неблизок, а снова заблудиться на болотах я не хочу.
   – А когда это ты заблудилась? – спросил Джем.
   Мэри слегка нахмурилась; она пожалела о своей обмолвке.
   – На днях я отправилась в полдень прогуляться в сторону Восточного болота, – сказала она. – Туман опустился рано, и я долго плутала, пока не нашла дорогу назад.
   – Бродить так в одиночку – большая глупость, – заявил он. – Между "Ямайкой" и Раф-Тором есть такие места, что могут поглотить целое стадо, не говоря уж о тростинке вроде тебя. И вообще, это не дело для женщины. Зачем тебе понадобилось идти туда?
   – Хотелось размять ноги, я несколько дней просидела взаперти.
   – Ладно, Мэри Йеллан, в следующий раз, когда захочешь размять ноги, приходи опять сюда. Иди по левой стороне болота, как сегодня, и не ошибешься. А поедешь со мной в Лонстон в сочельник?
   – А что ты собираешься делать там, Джем Мерлин?
   – Только вот продам за мистера Бассета его лошадку. А тебе, моя милая, зная норов моего братца, советую держаться подальше от "Ямайки". Он как раз начнет приходить в себя после запоя, и тут жди неприятностей. В "Ямайке" уже привыкли к тому, что ты шатаешься по болотам, и на твое отсутствие никто не обратит внимания. А к ночи я доставлю тебя домой. Ну скажи, что придешь, Мэри!
   – А что как тебя поймают в Лонстоне с лошадью Бассета? Окажешься в дураках, да и я тоже, коли меня упрячут в тюрьму вместе с тобой.
   – Никто меня не поймает, во всяком случае в этот раз. Ну, наберись смелости, Мэри. Неужто тебе не хочется поразвлечься? Ты так дрожишь за свою шкуренку, что и рискнуть боишься? Ну и робкий же народ родится в Хелфорде.
   Мэри сразу же попалась на эту удочку.
   – Ладно, Джем Мерлин, не думай, что я трушу. Лучше уж попасть в тюрьму, чем жить в "Ямайке". А как мы доберемся до Лонстона?
   – Поедем в моей повозке, а сзади привяжем вороного. Ты знаешь дорогу через болота до Норт-Хилла?
   – Нет.
   – Ноги сами тебя приведут. Пройдешь с милю по столбовой дороге, возьмешь вправо и доберешься до прохода в ограде на вершине холма. Прямо перед тобой будет утес Кэрей-Тор, а позади справа – Хокс-Тор. Если пойдешь дальше все время прямо, не заблудишься. А я встречу тебя по пути. Придется ехать вдоль пустоши, в сочельник по большой дороге не проедешь.
   – А когда мне выйти?
   – Подождем, пока в Лонстоне соберется побольше народу; часикам к двум улицы заполнятся. Можешь выходить из "Ямайки" часов в одиннадцать.
   – Ничего твердо не обещаю. Если меня долго не будет, то не жди. Не забывай, что я могу понадобиться тете Пейшнс.
   – Ну да, давай, придумывай себе оправдание.
   – Я знаю, где перейти ручей, – сказала Мэри, – не ходи со мной дальше. Сама найду дорогу. Надо ведь идти по бровке этого холма?
   – Мое почтение хозяину. Скажи ему, что Джем, мол, надеется, что он смягчился и не сквернословит, как раньше. Да, спроси его, не желает ли он, чтобы я повесил букетик омелы у входа в "Ямайку". Смотри, не свались в воду.
   Хочешь, я перенесу тебя через запруду, а то ноги промочишь?
   – Да хоть по пояс окунусь, это мне не повредит. Всего тебе хорошего, Джем Мерлин.
   Мэри смело шагнула в быстрый ручей. Однако ей пришлось приподнять подол юбки. Джем рассмеялся, но она уже перешла на другой берег, зашагала по направлению к холму, так и не обернувшись, чтобы махнуть рукой на прощание.
   "Попробовал бы он помериться силой с парнями с юга, – подумала она, – – хотя бы, к примеру, из Хелфорда, Гвика или Мэнэкэна. А в Константине жил один кузнец, который мог бы уложить его одним пальцем. Чем гордится этот Джем Мерлин? Конокрад, заурядный контрабандист, мошенник, а может быть, и убийца. Превосходные мужчины рождаются на этих болотах, сразу видно! Однако его она нисколько не боится и докажет это: вот возьмет и поедет с ним на сочельник в Лонстон!"
   Уже надвигались сумерки, когда она пересекла дорогу и вошла во двор "Ямайки". Как обычно, дверь была заперта на засов, окна наглухо закрыты ставнями. Трактир выглядел мрачным и необитаемым. Она обогнула дом и постучалась в дверь кухни. Тетя тотчас открыла. Она выглядела бледной и взволнованной.
   – Дядя спрашивал о тебе целый день, – сообщила она. – Где ты была?
   Сейчас почти пять, а ушла ты с утра.
   – Гуляла на болотах, – ответила Мэри. – Не думала, что я тут нужна.
   С чего это дядя Джосс заинтересовался мной?
   Не без испуга она посмотрела в угол кухни, где стояла его постель. Дяди не было.
   – Куда он ушел? – спросила Мэри. – Ему полегче?
   – Он захотел посидеть в гостиной, – сообщила тетя. – Сказал, что на кухне ему надоело. С полудня сидит там у окна и тебя высматривает.
   Постарайся сейчас угодить ему, Мэри, разговаривай с ним учтиво и не перечь.
   Очень уж с ним тяжело, как он начинает приходить в себя… Силы к нему возвращаются, и он становится своенравным и вспыльчивым. Будь поосторожнее в разговорах с ним, хорошо, Мэри?
   Перед ней была прежняя тетя Пейшнс; она нервно подергивала руками и жевала ртом, беспрестанно оглядывалась назад. На нее было жалко смотреть, и Мэри разволновалась сама.
   – И зачем это вдруг я ему понадобилась? – переспросила она. – Он ведь никогда не находит, о чем поговорить со мной. Что ему может быть нужно?
   Тетя Пейшнс часто моргала, губы ее привычно подрагивали.
   – Это просто его причуда, – ответила она. – Он все что-то бормочет и разговаривает сам с собой; тебе не нужно обращать внимания на то, что он говорит в такие минуты. Он в самом деле сам не свой. Пойду скажу ему, что ты дома.
   Она направилась по коридору в гостиную.
   Мэри подошла к кухонному столу и налила себе стакан воды. В горле у нее пересохло, руки дрожали. "Какая я дура", – подумала она. Только что на болотах, казалось, ничто не могло ее испугать, но стоило ей очутиться в трактире, как мужество покинуло ее, она затрепетала и занервничала, как ребенок.
   Тетя Пейшнс вернулась.
   – Он успокоился, – прошептала она. – Задремал в кресле. Теперь может проспать до вечера. Мы поужинаем с тобой, чтобы пораньше покончить с этим.
   Для тебя есть кусок холодного пирога.
   У Мэри пропало всякое желание есть, она с трудом глотала. После второй чашки горячего чая она отодвинула тарелку. Обе молчали. Тетя Пейшнс все время пугливо поглядывала на дверь. Когда с ужином было покончено, она молча убрала со стола. Мэри подбросила немного торфа в огонь и подсела к очагу.
   Поднимавшийся вверх горьковатый сизый дым ел глаза; тепла же почти не прибавилось.
   Вдруг из холла донеслось хриплое надсадное дыхание часов. В тревожной тишине дома грозно раздалось шесть ударов. Мэри слушала с замиранием сердца.
   Казалось, прошла целая вечность, пока не отзвучал, гулко прокатившись по всему дому, последний удар. Медленное тикание часов продолжалось, и из гостиной не доносилось больше ни звука. Мэри вздохнула свободнее. Тетя Пейшнс сидела у стола, низко наклонив голову, и при свете свечи пыталась вдеть нитку в иголку. Поглощенная своим занятием, она сжала губы и наморщила лоб.
   Длинный вечер подходил к концу, а в гостиной по-прежнему стояла мертвая тишина. Голова Мэри отяжелела, глаза слипались. Сквозь дрему она слышала, как тетя тихо отодвинула стул и положила свое шитье в шкаф, а потом прошептала над ее ухом:
   – Я пошла спать, дядя теперь уже не проснется. Должно быть, он устроился там на ночь, тревожить его не стану.
   Мэри пробормотала что-то в ответ; из коридора послышались легкие шаги и скрип ступенек, дверь наверху тихо закрылась.
   Девушка чувствовала, как все больше проваливается в сон, голова ее опустилась на грудь. Мерное покачивание маятника превращалось в ее сознании в звук тяжелых медленных шагов: раз… два… раз… два… Шаги следовали один за другим. Мэри видела во сне болота и журчащий ручей. Она шла, и ноша на ее плечах была непомерно тяжелой… Если бы она могла опустить ее хоть ненадолго и прилечь на берегу, отдохнуть, уснуть… Ей было очень холодно, ноги насквозь промокли. Надо бы взобраться повыше, подальше от воды…
   Очаг совсем погас. Мэри открыла глаза и обнаружила, что лежит на полу рядом с кучкой белого пепла. На кухне было холодно и темно – свеча еле горела. Она зевнула, ежась от холода, вытянула вперед онемевшие руки и, подняв глаза, вдруг увидела, как дверь на кухню тихо и медленно открывается.
   Опершись руками о пол, она замерла в испуге. Минуло несколько мгновений, но ничего не произошло. Дверь опять слегка приоткрылась и вдруг распахнулась настежь, громко ударив о стену. Вытянув перед собой руки и покачиваясь, на пороге вырос Джосс Мерлин.
   Вначале девушка подумала, что он не видит ее. Уставясь в стену прямо перед собой, Джосс замер, словно не решаясь войти. Он стоял, не издавая ни звука. Мэри казалось, что в наступившей тишине слышно, как громко стучит ее сердце, и она низко пригнула голову. От Джосса ее отделял кухонный стол.
   Дядя медленно повернулся и некоторое время молча смотрел в ее сторону. Когда он наконец заговорил, голос его звучал хрипло и напряженно, еле слышно.
   – Кто здесь? – спросил он. – Что ты тут делаешь? Почему не отвечаешь?
   Его бледное лицо было похоже на серую маску, налитые кровью глаза смотрели, не узнавая. Мэри затаилась.
   – Убери нож, – прошептал он, – убери, тебе говорю!
   Мэри скользнула рукой по полу и коснулась кончиками пальцев ножки стула, но ухватиться за нее не смогла – ей было не дотянуться. Боясь пошевельнуться, она затаила дыхание. Нагнув голову и растопырив руки, Джосс вошел в кухню и стал красться к ней вдоль стены. Мэри следила за его руками: вот они на расстоянии ярда от нее, вот она уже чувствует его дыхание…
   – Дядя Джосс, – тихо произнесла она, – дядя Джосс…
   Он глянул вниз, потом низко склонился к ней и коснулся пальцами ее волос и лица.
   – Мэри… – сказал он, – это ты, Мэри? Почему не отвечаешь? А куда ушли те? Ты их видела?
   – Вы ошиблись, дядя Джосс, – успокоила она его, – здесь никого нет, я одна. Тетя Пейшнс наверху. Вам плохо? Помочь вам?
   Он оглядывал полутемную комнату, высматривая что-то в углу.
   – Им меня не испугать, – шептал он. – Мертвые не причиняют вреда. Их нет, они – как сгоревшая свеча. Правда, Мэри?
   Она кивнула, наблюдая за его взглядом. Он дотянулся до стула и сел, положив руки на стол, тяжело вздохнул и облизал губы.
   – Это сны, – сказал он, – это все сны. Из темноты возникают лица, совсем как живые, и я просыпаюсь весь в поту. Мне хочется выпить, Мэри. Вот ключ, сходи в бар и принеси мне бренди. – Он порылся в кармане и вытащил связку ключей. Мэри взяла их дрожащими руками и выскользнула из кухни в коридор. На мгновение она замешкалась в раздумье, не подняться ли ей потихоньку в свою комнату, запереться там на ключ и оставить его одного на кухне наедине со своим бредом. На цыпочках она стала продвигаться вдоль коридора к холлу. Вдруг из кухни донесся его крик:
   – Куда это ты идешь! Я сказал тебе принести бренди из бара.
   Она услышала, как он с шумом отодвинул стул. Поздно! Открыв дверь бара, Мэри нащупала в буфете бутылку бренди. Когда она вернулась на кухню, Джосс по-прежнему сидел у стола, уронив голову на руки. Сначала она подумала, что он вновь заснул, но при звуке ее шагов Джосс поднял голову, оперся на руки и откинулся на спинку стула. Мэри поставила перед ним бутылку и стакан.
   Наполнив стакан наполовину, он взял его обеими руками и стал глядеть на нее.
   – Ты хорошая девчонка, – сказал он, – и нравишься мне. Ты, Мэри, сообразительная и смелая и можешь быть хорошей подругой любому мужчине. Тебе следовало бы родиться мальчишкой.
   Он потихоньку смаковал бренди и, глупо улыбаясь, подмигнул ей и погрозил пальцем.
   – Там, на севере, за это бренди платят золотом, – произнес он. – Лучшего бренди не бывает. В погребах самого короля Георга нет такого бренди.
   А много ли плачу я? Ни пенса. В "Ямайке" мы пьем задаром. – Он рассмеялся и показал ей язык. – Трудное это дело, Мэри. Настоящее мужское дело. Я подставлял свою шею не один десяток раз. За мной гнались по пятам, пули свистели над самым ухом. Только не поймать им меня, Мэри. Слишком я хитер и давно этим занимаюсь. До приезда сюда я работал в порту Пэдстоу. Раз в две недели в пору весенних приливов мы ходили на люгере. Тогда со мной было еще пятеро. Но на мелком деле не заработаешь. Нужны крупные сделки, большие заказы. Сейчас нас больше сотни, и обеспечиваем мы все районы – от границы аж до самого побережья. Клянусь богом, Мэри, мне пришлось немало видеть крови на своем веку. Десятки раз видел, как убивают людей. Но теперешнее дело похлеще будет: это как бег наперегонки со смертью.
   Он поманил ее к себе, вновь подмигнул и посмотрел на дверь.
   – Сядь ко мне поближе, – прошептал он, – чтобы я мог спокойно поговорить с тобой. Как я вижу, ты девка с характером и не из трусливых, не то что твоя тетя. Нам с тобой надо работать вместе.
   Он схватил Мэри за руку и заставил сесть на пол рядом с собой.
   – От этой проклятой пьянки я дурею, – сказал он. – Сама видишь, становлюсь слабым, как мышь. И мне снятся сны… кошмары. Мерещатся вещи, которых я ничуть не боюсь, когда трезв. Тысячу проклятий, Мэри! Я убивал людей собственными руками, топил их, забивал камнями и никогда после не вспоминал об этом. Как дитя, спокойно спал по ночам. Но стоит мне напиться, как я все вижу во сне… их серые лица… они таращат на меня глаза, изъеденные рыбами… тела их растерзаны, мясо отстает от костей, в волосах морские водоросли… Была там и женщина, Мэри. Она цеплялась за спасательный плот, волосы ее разметались по спине, в руках она держала ребенка.
   Понимаешь, их корабль сел у берега на скалы. Все они могли бы выбраться живыми, все до единого. Ведь вода местами не доходила и до пояса. Она кричала мне, молила о помощи, а я ударил ее по лицу камнем, она упала навзничь, пыталась ухватиться за край плота, потом выпустила ребенка из рук, и я снова ударил ее. Они утонули на глубине в четыре фута. Мы тогда здорово перепугались, боялись, что кто-то все же выберется на берег… Впервые не рассчитали время прилива. Еще полчаса, и они смогли бы посуху дойти до берега. Нам пришлось забить камнями всех до единого, Мэри. Им перебили руки и ноги, и они пошли ко дну, как та женщина с ребенком, хотя вода не доходила и до плеч. Они потонули потому, что мы забрасывали их валунами и булыжниками, пока они могли стоять…
   Он вплотную придвинулся к ней, впился глазами в ее лицо. Она видела каждую красную прожилку, чувствовала его дыхание на щеке.
   – Тебе не приходилось прежде слышать о грабителях судов, потерпевших крушение? – шепотом спросил он.
   В коридоре часы пробили час ночи, и их удар прозвучал, как звук гонга, возвещавшего о начале суда. Оба замерли. В комнате стоял холод, камин совсем погас, из приоткрытой двери сильно сквозило. Желтое пламя свечи то затухало, то вспыхивало вновь. Он взял ее за руку. Она безжизненно лежала у него в ладони. Джосс, вероятно, заметил на лице Мэри выражение ужаса, потому что сразу отпустил ее руку и отвернулся. Теперь он уставился на пустой стакан и принялся барабанить пальцами по столу.
   Скрючившись, сидя на полу подле него, Мэри следила, как по его руке ползет муха. Вот она пробралась по коротким черным волосам, вздувшимся венам и по костяшкам и поползла к концам длинных тонких пальцев. Тут девушке вспомнилось, как быстро и ловко двигались эти пальцы, когда он нарезал для нее хлеб в тот первый вечер после ее приезда. Наблюдая теперь, как эти пальцы барабанят по столу, Мэри живо представила, как они ухватывают острый камень и с размаху запускают его в человеческую плоть.
   Трактирщик вновь повернулся к ней лицом и, кивнув в сторону часов, заговорил хриплым шепотом:
   – Их бой звучит у меня в ушах. Когда недавно пробило час, мне почудилось, что зазвонил колокол на бакене у входа в залив. Я слыхал бой этого колокола, разносимый западным ветром. Бом… бом… бом… Будто звонят по мертвым. Я и во сне слышу этот звон. И этой ночью я слышал его тоже. Какой заунывный, похоронный звон! Он вынимает из тебя всю душу, жутко делается. Так вот, нужно подплыть на лодке и обернуть язык колокола фланелью, тогда он умолкает. Представь себе, как темной ночью, когда над водой стелется густой туман, кругом мгла и ни зги не видно, какое-нибудь судно пытается найти фарватер и рыщет, как гончая, но колокольного звона не слыхать. И тогда оно входит в залив, пробираясь сквозь туман, и налетает прямо на скалы. Удар, судно все содрогается, и прибой настигает его. А мы уже поджидаем поблизости.
   Он потянулся к бутылке, медленно налил себе в стакан, понюхал и попробовал на язык, затем сделал глоток.
   – Доводилось тебе видеть мух, попавших в банку с патокой? – спросил он. – Вот и люди так: пытаясь спастись, грудятся у тросов, строп, цепей, цепляются за снасти, кричат от страха, когда накатывает приливная волна.
   Облепят реи, как мухи. Глянешь с берега – ну точь-в-точь черные мухи. Я видел однажды, как корабль раскололся под ними, мачты рухнули, и ванты полопались, как нитки. Людей сбросило в море, и они что было сил поплыли к берегу. Но там, Мэри, их поджидала смерть.
   Он отер рот тыльной стороной ладони и уставился на нее.
   – Мертвые ничего не расскажут, Мэри, – заключил он.
   Его лицо приблизилось к ней, потом вдруг расплылось и пропало. Мэри чудилось, что она не стоит больше на коленях, ухватившись руками за ножку кухонного стола; что она снова была ребенком и бежала рядом с отцом по скалам за Сент-Кеверном. Отец подхватил ее и усадил себе на плечи. С ними бежали другие мужчины и что-то громко кричали. Кто-то показывал рукой в сторону видневшегося вдалеке моря. Прижавшись к отцу, она смотрела на белый корабль, похожий на огромную птицу. Он беспомощно качался на волнах, мачты были сломаны, паруса поникли и опустились в воду.
   – Что они там делают? – спросила она, но никто не ответил. Люди остановились и в ужасе наблюдали за судном. Вот оно легло на бок и стало погружаться.
   – Господи, помилуй их! – произнес отец.
   Мэри заплакала и стала звать маму, которая сразу же подбежала к ней, пробравшись через толпу, взяла на руки и унесла.
   Видение оборвалось. Но Мэри вспомнила, что, когда она подросла и стала кое-что понимать, мать рассказала ей о том, как они ездили в Сент-Кеверн и на их глазах затонуло огромное парусное судно со всем экипажем и грузом, разбившись о страшную скалу Мэнэкл.
   Мэри вздрогнула и глубоко вздохнула. Над ней снова нависло лицо дяди в обрамлении спутанных волос, и снова она стояла на коленях у стола на кухне "Ямайки". Она чувствовала себя совсем больной, руки и ноги заледенели. Мэри мечтала лишь об одном – поскорее добраться до постели, зарыться в подушку, накрыться с головой одеялом, прижать ладони к глазам – только бы отгородиться от всего, стереть из памяти лицо дяди, забыть весь ужас рассказанного им. Может быть, заткнув уши, она сумеет заглушить звук его голоса и гул прибоя. Ей по-прежнему мерещились лица утопленников, воздетые над водой руки; слышались крики ужаса и плач, похоронный звон колокола на бакене, покачивавшемся на волнах. Мэри вновь охватил озноб.
   Посмотрев на дядю, она увидела, что тот сидит на стуле, уронив голову на грудь. Широко раскрыв рот, он храпел и что-то бормотал во сне. Его длинные ресницы опустились на щеки, руки покоились на столе, ладони сложены, словно в молитве.

9

   Под сочельник небо затянуло тучами, запахло дождем. За ночь потеплело, и во дворе, там, где прошли коровы, земля раскисла. У Мэри в спальне стены отсырели, а в углу проступило желтое пятно высохшего клея. Высунувшись из окна, она ощутила на лице мягкий влажный воздух. Джем Мерлин должен был ждать ее на болоте, чтобы вместе с ней отправиться на ярмарку в Лонстон. От нее зависело, встретятся они или нет, а она никак не могла решиться.
   За четыре дня, что прошло, она стала намного старше: из покрытого пятнами треснувшего зеркала на нее глядело усталое осунувшееся лицо; щеки впали, под глазами были темные круги. Ночью она подолгу не могла уснуть, есть не хотелось. Впервые Мэри заметила у себя сходство с тетей. У них была одинаковая складка на лбу и та же форма рта. Если ей еще поджать губы, то перед ней будет вторая тетя Пейшнс, только с каштановыми волосами, спадающими на плечи прямыми прядями. Привычку кусать губы и нервически ломать пальцы перенять было нетрудно. Девушка отвернулась от предательского зеркала и принялась ходить по тесной комнате взад и вперед.
   Последние несколько дней она старалась подольше оставаться в своей комнате, ссылаясь на простуду; избегала долгих разговоров с тетей, опасаясь, что глаза выдадут ее. Невольно они стали бы смотреть друг на друга с немым ужасом, скрытым состраданием, и тетя поняла бы… Теперь их соединяла общая тайна, но об этом она должна молчать. Мэри гадала, сколько же лет тетя Пейшнс носила все в себе. Никто никогда не узнает, как сильно она страдала.
   Куда бы она отсюда ни уехала, ей никогда не избавиться от ужаса пережитого.
   Лишь теперь Мэри была в состоянии понять, отчего у тети такое бледное лицо, откуда этот нервный тик, эти руки, беспрестанно теребящие одежду, этот застывший взгляд. Причина отныне была очевидна.
   Вначале девушка чувствовала себя разбитой и больной, вконец больной. В ту ночь она молила Бога ниспослать ей сон, но эта благодать не была ей дарована. Она лежала в полузабытьи, и перед ней бесконечной чередой проплывали незнакомые лица утопленников. Она видела лицо ребенка, у которого были перебиты кисти рук, и женщину с длинными мокрыми волосами, залепившими глаза. Потом возникли искаженные страхом лица тех, кто не умел плавать.
   Вдруг ей показалось, что среди них ее мать и отец. Они смотрели на нее широко открытыми глазами, губы их побелели; они тянули к ней руки.
   Наверное, те же кошмары преследовали по ночам и тетю Пейшнс. Ей тоже являлись лица страдальцев, молили о помощи, а она отворачивалась от них, отталкивала от себя, ибо ждать помощи от нее было нечего. Тетя Пейшнс по-своему тоже была убийцей. Она убивала своим молчанием. Ее вина была не меньше, чем Джосса, потому что она – женщина, а он – чудовище, но она не разорвала путы, которыми была связана с ним.
   Так прошло три дня. Боль как будто притупилась, девушкой овладели безразличие и усталость. Теперь ей казалось, что она давно знала всю правду и в глубине души была готова к ней. Уже первая встреча с Джоссом Мерлином, стоявшим на крыльце с фонарем в руке, была ей предостережением, а шум удалявшейся почтовой кареты звучал как прощание с прежней жизнью.
   О разбоях на морском побережье говорили в прежние времена в Хелфорде вполголоса, с сомнением покачивали головой, делясь сплетнями, передавая случайно услышанные обрывки разговоров. Мужчины, как правило, больше помалкивали, всякие беседы на эту тему быстро обрывались. В то время, лет двадцать, а может, все пятьдесят, тому назад, когда отец Мэри был молодым, ко всему этому можно было, наверное, так относиться, но теперь, в век нынешний… И вновь перед ней возникло лицо дяди и послышался его шепот:
   "Тебе не приходилось прежде слышать о грабителях судов, потерпевших крушение?" Нет, об этом она и слыхом не слыхивала, но ведь тетя Пейшнс вот уже десять лет как уживается со всем этим.
   Джосс Мерлин уже не занимал мыслей Мэри так, как раньше. Его она больше не боялась, в душе остались лишь ненависть и отвращение. Для нее он перестал быть человеком, а превратился в рыщущего по ночам зверя. Теперь, когда она увидела его, потерявшего свой облик от пьянства, ему уже не испугать ее. Не боялась она и остальных членов шайки. И она не успокоится, пока не уничтожат этих выродков, отравляющих все, чего ни коснутся, не очистят от них округу, не растопчут их в прах. И никакие родственные чувства не удержат ее.