Страница:
Сердце мое замерло, меня охватила паника.
– Скорее позови слугу, – сказала я Джоанне. – Я хочу немедленно подняться к себе в комнату.
Но было слишком поздно: не успел маленький Джонатан стремглав умчаться на поиски слуги, как в холл, обнимая Элис за талию, вошел Питер Кортни в сопровождении двух-трех своих друзей-офицеров.
– Онор, – воскликнул он, – какая радость! Зная твои привычки, я боялся, что ты, как всегда, скрываешься у себя в комнате, а Матти как дракон сторожит у дверей. Джентльмены, разрешите вам представить мисс Онор Гаррис, у которой нет ни малейшего желания с вами знакомиться.
Я с удовольствием убила бы его за бестактность, но что толку, он всегда был такой – добродушный малый, готовый в любой момент пошутить и подурачиться, и обладающий не большей проницательностью, чем, скажем, шмель. В один момент его друзья обступили мое кресло и, поклонившись, представились, после чего Питер, все еще смеясь и болтая в присущей ему резковатой манере, покатил меня в галерею. Элис, у которой интуиции и такта хватало на двоих, конечно, остановила бы его, если бы мне удалось поймать ее взгляд, но она была так рада вновь увидеть своего мужа, что, не замечая ничего вокруг, лишь улыбалась, прильнув к нему. В галерее было полно народу: Соулы, и Спарки, и Рэшли – все собрались там и громко, оживленно беседовали, а на другом конце, у окна, я увидела Мери, разговаривающую с мужчиной, высокая фигура и широкие плечи которого были мне до боли знакомы.
По озабоченному, рассеянному выражению лица Мери я сразу поняла, что она в этот момент думает только об одном: вернулась я с прогулки или нет, ее взгляд то и дело обращался к окну, из которого был виден сад. Заметив меня, она растерялась, как всегда нахмурив при этом лоб, и затрещала как сорока. Ее явное замешательство помогло мне преодолеть мое собственное: какого дьявола я должна смущаться, когда прошло уже пятнадцать лет? – сказала я себе. Могу обойтись и без обморока. Господь свидетель, мне хватит силы воли и воспитания, чтобы стать хозяйкой положения, тем более здесь, у Мери в Менабилли, в присутствии почти двадцати человек, собравшихся в комнате.
Питер, по-прежнему не замечая сгустившейся вокруг нас атмосферы, толкал мое кресло к окну, и краем глаза я заметила, как Мери, окончательно струсив, сделала то, что и я бы сделала на ее месте: торопливо пробормотала извинения и, сославшись на необходимость вызвать слуг с новой порцией закусок, умчалась из галереи, даже не взглянув в мою сторону. Ричард обернулся и увидел меня, и пока он стоял, не сводя с меня глаз, я почувствовала, как во мне что-то перевернулось и сердце в груди упало.
– Сэр, – сказал Питер, – позвольте представить вам мою горячо любимую родственницу, мисс Онор Гаррис из Ланреста.
– И мою родственницу тоже, – заметил Ричард и, наклонившись, поцеловал мне руку.
– Вот как, сэр? – неопределенно заметил Питер, переводя взгляд с меня на Ричарда. – Полагаю, все семьи в Корнуолле так или иначе связаны близким родством. Позвольте наполнить ваш бокал, сэр. Онор, ты выпьешь с нами?
– Конечно, – ответила я.
По правде говоря, бокал вина был для меня сейчас спасением. Пока Питер занимался вином, я бросила взгляд на Ричарда. Он изменился. В этом не было никакого сомнения. Он сильно отяжелел, особенно раздались у него шея и плечи. Лицо стало жестче, чем было когда-то. Кожа загорела и обветрилась, а вокруг глаз уже залегли морщины. Как-никак, прошло пятнадцать лет…
Он повернулся, передавая мне бокал с вином, и я увидела, что в рыжих волосах белеет лишь одна седая прядь на виске, а смотрящие на меня глаза остались такими же, как много лет назад.
– За твое здоровье и счастье, – сказал он спокойно и, осушив бокал, попросил наполнить его, а также и мой, заново. На правом виске у него пульсировала жилка, предательски выдавая волнение, и я поняла, что наша неожиданная встреча так же сильно подействовала на него, как и на меня.
– Я не знал, что ты в Менабилли.
Я увидела, с каким любопытством поглядел на него Питер, и подумала, что он, пожалуй, впервые видит своего командира в такой растерянности: рука Ричарда, держащая бокал, слегка дрожала, а голос вдруг стал хриплым и прерывистым.
– Я приехала сюда из Ланреста всего несколько дней назад, – ответила я деланно спокойным тоном. – Мои братья решили, что мне не следует жить одной, пока идет война.
– Они совершенно правы, Эссекс наступает со всех сторон. Возможно, очень скоро опять начнутся бои по эту сторону Теймар.
В этот момент к Питеру подбежала его маленькая дочка и вскарабкалась к отцу на колени. Питер, смеясь, пробормотал извинения – семья предъявляла на него свои права. Он посадил на каждое плечо по ребенку и начал катать потомство по комнате. Мы с Ричардом остались одни у окна. Я принялась разглядывать сад, аккуратно подстриженные тисовые изгороди, бархатные лужайки, а в голове лихорадочно мелькало несколько банальных фраз, вроде: «Как зелена трава после утреннего дождя» или «Сегодня прохладно для этого времени года». Я никогда в жизни не говорила таких глупостей даже незнакомым людям, но сейчас, мне казалось, наступило для них время. Однако, хотя они и вертелись назойливо на языке, я не произнесла их вслух, а продолжала молча, как и Ричард, созерцать сад. Наконец низким, глухим голосом он произнес:
– Извини, что я молчу. Просто я не предполагал, что за пятнадцать лет ты так чертовски мало изменилась.
– Почему же чертовски? – спросила я, глядя на него поверх бокала.
– Все эти годы я представлял тебя совсем другой: этакой бесплотной тенью, бледной, измученной, окруженной докторами и сиделками. А ты, оказывается, вот какая. – И он, как прежде, прямо и открыто, посмотрел мне в глаза.
– Извини, что разочаровала тебя.
– Ты не поняла. Я же не говорю, что разочарован. Просто, пока не нашел слов. – Он осушил еще один бокал и поставил его на стол. – Через минуту-другую я приду в себя. Где мы можем поговорить?
– Поговорить? Да хоть здесь, если ты так хочешь.
– Среди этих болтающих дураков и орущих детей? Ни за что на свете. У тебя что, нет своей комнаты?
– Есть, – ответила я, пытаясь сохранить достоинство, – но это будет выглядеть несколько странно, если мы вдруг уединимся там.
– Раньше ты не была такой щепетильной.
Это был удар ниже пояса, и я не нашлась, что сказать.
– Не забывай, – произнесла я наконец, – что пятнадцать лет мы были друг для друга все равно что чужие.
– Ты думаешь, я могу забыть об этом хоть на миг?
В этот момент к нам подошла Темперанс Соул, которая уже давно издали бросала на Ричарда злобные взгляды.
– Сэр Ричард Гренвиль, я полагаю, – сказала она.
– Чем могу служить, мадам? – ответил Ричард, глянув на нее так, что любой другой, менее благочестивый, умер бы на месте.
– Сатана грядет, – возвестила она, – я уже вижу его когти у вас на горле, и его разверзшуюся пасть, готовую сожрать вас. Покайтесь, покайтесь, пока не поздно.
– Что это она такое несет? – пробормотал Ричард.
Я покачала головой и указала на небеса. Однако Темперанс уже нельзя было остановить:
– На вашем лбу начертан знак зверя, – заявила она. – Люди, которые последуют за вами, превратятся в стаю хищных волков. Все вы погибнете, все, все в бездонной яме.
– Скажи, чтобы старая дура катилась ко всем чертям, – заявил Ричард.
Я предложила миссис Соул стакан вина, но она отпрянула так, словно это было кипящее масло.
– И раздастся плач и скрежет зубовный, – продолжала она.
– Бог мой, вот в этом вы правы, – сказал Ричард, потом, взяв за плечи, развернул ее, словно волчок, и отвел к камину, где сидел ее муж.
– Уймите вашу жену, – приказал он.
Все разом смолкли, затем в замешательстве перебросились несколькими фразами. Питер Кортни, с пунцовой от смущения шеей, метнулся к Ричарду с полным графином.
– Еще вина, сэр?
– Спасибо, я выпил достаточно, – ответил Ричард.
Я заметила, как младшие офицеры, все как один, отвернулись к стене и принялись с углубленным интересом изучать фамильные портреты, а Вилл Спарк, болтавший до этого с кем-то из гостей у камина, уставился на генерала, раскрыв рот.
– Чудесный день для ловли мух, сэр, – любезно заметил Ричард.
Джоанна хихикнула, но тут же осеклась, заметив, как Ричард зыркнул на нее глазами. Вилл Спарк выступил вперед.
– Один мой родственник служит у вас, – начал он, – это прапорщик двадцать третьего пехотного полка…
– Возможно, – ответил Ричард, – я не имею привычки общаться с прапорщиками.
В это время у входа в галерею показался Джон Рэшли, который только что вернулся с верховой прогулки и, еще не переодевшись, в платье, заляпанном грязью, с удивлением взирал на внезапно нагрянувших гостей. Ричард кивнул ему и крикнул:
– Эй вы, позовите кого-нибудь из слуг, пусть отнесут кресло мисс Гаррис в ее комнату. Ей здесь надоело.
– Это Джон Рэшли, сэр, – торопливо зашептал Питер, – сын хозяина дома, который всем здесь заправляет, пока отец в отъезде.
– Ха! Приношу свои извинения, – сказал Ричард с улыбкой, подходя к Джону. – Всему виной ваш неряшливый наряд: я принял вас за лакея. Младшие офицеры в моих войсках теряют чин, если осмеливаются появиться передо мной в таком виде. Как здоровье вашего батюшки?
– Надеюсь, хорошо, сэр, – запинаясь, произнес растерявшийся Джон.
– Рад это слышать, так и передайте ему, когда увидите. И еще скажите, что теперь, когда я вернулся в Корнуолл, я собираюсь очень часто бывать здесь, если, конечно, обстановка позволит.
– Да, сэр.
– Вы, надеюсь, сможете расположить моих офицеров в доме и нескольких солдат в парке, если мы решим как-нибудь у вас заночевать?
– Разумеется, сэр.
– Отлично. А теперь я собираюсь пообедать наверху с мисс Гаррис, которая является моей близкой родственницей, хотя вы об этом можете и не знать. Как тут обычно поступают с ее стулом?
– Мы переносим его, сэр, это очень просто.
Джон кивнул Питеру, который стоял притихший и совершенно непохожий на себя, и они, ухватив кресло за ручки, понесли его.
– Намного проще будет отнести мисс Гаррис отдельно, – заметил Ричард, и, не успела я возразить, как он обхватил меня руками и поднял со стула.
– Вперед, джентльмены, – скомандовал он, и наша странная процессия начала подниматься по лестнице под удивленными взглядами гостей и нескольких слуг, которые вжались в стену, освобождая нам проход. Джон и Питер, красные как раки, тащили кресло, продвигаясь вперед шаг за шагом, а я, положив голову Ричарду на плечо и крепко обняв его за шею, чтобы не упасть, покорно ждала, когда закончится это испытание.
– Я ошибся, – неожиданно произнес Ричард мне на ухо. – Ты все же изменилась.
– В чем?
– Стала на полпуда тяжелее.
Так мы добрались до моей комнаты над аркой.
10
11
– Скорее позови слугу, – сказала я Джоанне. – Я хочу немедленно подняться к себе в комнату.
Но было слишком поздно: не успел маленький Джонатан стремглав умчаться на поиски слуги, как в холл, обнимая Элис за талию, вошел Питер Кортни в сопровождении двух-трех своих друзей-офицеров.
– Онор, – воскликнул он, – какая радость! Зная твои привычки, я боялся, что ты, как всегда, скрываешься у себя в комнате, а Матти как дракон сторожит у дверей. Джентльмены, разрешите вам представить мисс Онор Гаррис, у которой нет ни малейшего желания с вами знакомиться.
Я с удовольствием убила бы его за бестактность, но что толку, он всегда был такой – добродушный малый, готовый в любой момент пошутить и подурачиться, и обладающий не большей проницательностью, чем, скажем, шмель. В один момент его друзья обступили мое кресло и, поклонившись, представились, после чего Питер, все еще смеясь и болтая в присущей ему резковатой манере, покатил меня в галерею. Элис, у которой интуиции и такта хватало на двоих, конечно, остановила бы его, если бы мне удалось поймать ее взгляд, но она была так рада вновь увидеть своего мужа, что, не замечая ничего вокруг, лишь улыбалась, прильнув к нему. В галерее было полно народу: Соулы, и Спарки, и Рэшли – все собрались там и громко, оживленно беседовали, а на другом конце, у окна, я увидела Мери, разговаривающую с мужчиной, высокая фигура и широкие плечи которого были мне до боли знакомы.
По озабоченному, рассеянному выражению лица Мери я сразу поняла, что она в этот момент думает только об одном: вернулась я с прогулки или нет, ее взгляд то и дело обращался к окну, из которого был виден сад. Заметив меня, она растерялась, как всегда нахмурив при этом лоб, и затрещала как сорока. Ее явное замешательство помогло мне преодолеть мое собственное: какого дьявола я должна смущаться, когда прошло уже пятнадцать лет? – сказала я себе. Могу обойтись и без обморока. Господь свидетель, мне хватит силы воли и воспитания, чтобы стать хозяйкой положения, тем более здесь, у Мери в Менабилли, в присутствии почти двадцати человек, собравшихся в комнате.
Питер, по-прежнему не замечая сгустившейся вокруг нас атмосферы, толкал мое кресло к окну, и краем глаза я заметила, как Мери, окончательно струсив, сделала то, что и я бы сделала на ее месте: торопливо пробормотала извинения и, сославшись на необходимость вызвать слуг с новой порцией закусок, умчалась из галереи, даже не взглянув в мою сторону. Ричард обернулся и увидел меня, и пока он стоял, не сводя с меня глаз, я почувствовала, как во мне что-то перевернулось и сердце в груди упало.
– Сэр, – сказал Питер, – позвольте представить вам мою горячо любимую родственницу, мисс Онор Гаррис из Ланреста.
– И мою родственницу тоже, – заметил Ричард и, наклонившись, поцеловал мне руку.
– Вот как, сэр? – неопределенно заметил Питер, переводя взгляд с меня на Ричарда. – Полагаю, все семьи в Корнуолле так или иначе связаны близким родством. Позвольте наполнить ваш бокал, сэр. Онор, ты выпьешь с нами?
– Конечно, – ответила я.
По правде говоря, бокал вина был для меня сейчас спасением. Пока Питер занимался вином, я бросила взгляд на Ричарда. Он изменился. В этом не было никакого сомнения. Он сильно отяжелел, особенно раздались у него шея и плечи. Лицо стало жестче, чем было когда-то. Кожа загорела и обветрилась, а вокруг глаз уже залегли морщины. Как-никак, прошло пятнадцать лет…
Он повернулся, передавая мне бокал с вином, и я увидела, что в рыжих волосах белеет лишь одна седая прядь на виске, а смотрящие на меня глаза остались такими же, как много лет назад.
– За твое здоровье и счастье, – сказал он спокойно и, осушив бокал, попросил наполнить его, а также и мой, заново. На правом виске у него пульсировала жилка, предательски выдавая волнение, и я поняла, что наша неожиданная встреча так же сильно подействовала на него, как и на меня.
– Я не знал, что ты в Менабилли.
Я увидела, с каким любопытством поглядел на него Питер, и подумала, что он, пожалуй, впервые видит своего командира в такой растерянности: рука Ричарда, держащая бокал, слегка дрожала, а голос вдруг стал хриплым и прерывистым.
– Я приехала сюда из Ланреста всего несколько дней назад, – ответила я деланно спокойным тоном. – Мои братья решили, что мне не следует жить одной, пока идет война.
– Они совершенно правы, Эссекс наступает со всех сторон. Возможно, очень скоро опять начнутся бои по эту сторону Теймар.
В этот момент к Питеру подбежала его маленькая дочка и вскарабкалась к отцу на колени. Питер, смеясь, пробормотал извинения – семья предъявляла на него свои права. Он посадил на каждое плечо по ребенку и начал катать потомство по комнате. Мы с Ричардом остались одни у окна. Я принялась разглядывать сад, аккуратно подстриженные тисовые изгороди, бархатные лужайки, а в голове лихорадочно мелькало несколько банальных фраз, вроде: «Как зелена трава после утреннего дождя» или «Сегодня прохладно для этого времени года». Я никогда в жизни не говорила таких глупостей даже незнакомым людям, но сейчас, мне казалось, наступило для них время. Однако, хотя они и вертелись назойливо на языке, я не произнесла их вслух, а продолжала молча, как и Ричард, созерцать сад. Наконец низким, глухим голосом он произнес:
– Извини, что я молчу. Просто я не предполагал, что за пятнадцать лет ты так чертовски мало изменилась.
– Почему же чертовски? – спросила я, глядя на него поверх бокала.
– Все эти годы я представлял тебя совсем другой: этакой бесплотной тенью, бледной, измученной, окруженной докторами и сиделками. А ты, оказывается, вот какая. – И он, как прежде, прямо и открыто, посмотрел мне в глаза.
– Извини, что разочаровала тебя.
– Ты не поняла. Я же не говорю, что разочарован. Просто, пока не нашел слов. – Он осушил еще один бокал и поставил его на стол. – Через минуту-другую я приду в себя. Где мы можем поговорить?
– Поговорить? Да хоть здесь, если ты так хочешь.
– Среди этих болтающих дураков и орущих детей? Ни за что на свете. У тебя что, нет своей комнаты?
– Есть, – ответила я, пытаясь сохранить достоинство, – но это будет выглядеть несколько странно, если мы вдруг уединимся там.
– Раньше ты не была такой щепетильной.
Это был удар ниже пояса, и я не нашлась, что сказать.
– Не забывай, – произнесла я наконец, – что пятнадцать лет мы были друг для друга все равно что чужие.
– Ты думаешь, я могу забыть об этом хоть на миг?
В этот момент к нам подошла Темперанс Соул, которая уже давно издали бросала на Ричарда злобные взгляды.
– Сэр Ричард Гренвиль, я полагаю, – сказала она.
– Чем могу служить, мадам? – ответил Ричард, глянув на нее так, что любой другой, менее благочестивый, умер бы на месте.
– Сатана грядет, – возвестила она, – я уже вижу его когти у вас на горле, и его разверзшуюся пасть, готовую сожрать вас. Покайтесь, покайтесь, пока не поздно.
– Что это она такое несет? – пробормотал Ричард.
Я покачала головой и указала на небеса. Однако Темперанс уже нельзя было остановить:
– На вашем лбу начертан знак зверя, – заявила она. – Люди, которые последуют за вами, превратятся в стаю хищных волков. Все вы погибнете, все, все в бездонной яме.
– Скажи, чтобы старая дура катилась ко всем чертям, – заявил Ричард.
Я предложила миссис Соул стакан вина, но она отпрянула так, словно это было кипящее масло.
– И раздастся плач и скрежет зубовный, – продолжала она.
– Бог мой, вот в этом вы правы, – сказал Ричард, потом, взяв за плечи, развернул ее, словно волчок, и отвел к камину, где сидел ее муж.
– Уймите вашу жену, – приказал он.
Все разом смолкли, затем в замешательстве перебросились несколькими фразами. Питер Кортни, с пунцовой от смущения шеей, метнулся к Ричарду с полным графином.
– Еще вина, сэр?
– Спасибо, я выпил достаточно, – ответил Ричард.
Я заметила, как младшие офицеры, все как один, отвернулись к стене и принялись с углубленным интересом изучать фамильные портреты, а Вилл Спарк, болтавший до этого с кем-то из гостей у камина, уставился на генерала, раскрыв рот.
– Чудесный день для ловли мух, сэр, – любезно заметил Ричард.
Джоанна хихикнула, но тут же осеклась, заметив, как Ричард зыркнул на нее глазами. Вилл Спарк выступил вперед.
– Один мой родственник служит у вас, – начал он, – это прапорщик двадцать третьего пехотного полка…
– Возможно, – ответил Ричард, – я не имею привычки общаться с прапорщиками.
В это время у входа в галерею показался Джон Рэшли, который только что вернулся с верховой прогулки и, еще не переодевшись, в платье, заляпанном грязью, с удивлением взирал на внезапно нагрянувших гостей. Ричард кивнул ему и крикнул:
– Эй вы, позовите кого-нибудь из слуг, пусть отнесут кресло мисс Гаррис в ее комнату. Ей здесь надоело.
– Это Джон Рэшли, сэр, – торопливо зашептал Питер, – сын хозяина дома, который всем здесь заправляет, пока отец в отъезде.
– Ха! Приношу свои извинения, – сказал Ричард с улыбкой, подходя к Джону. – Всему виной ваш неряшливый наряд: я принял вас за лакея. Младшие офицеры в моих войсках теряют чин, если осмеливаются появиться передо мной в таком виде. Как здоровье вашего батюшки?
– Надеюсь, хорошо, сэр, – запинаясь, произнес растерявшийся Джон.
– Рад это слышать, так и передайте ему, когда увидите. И еще скажите, что теперь, когда я вернулся в Корнуолл, я собираюсь очень часто бывать здесь, если, конечно, обстановка позволит.
– Да, сэр.
– Вы, надеюсь, сможете расположить моих офицеров в доме и нескольких солдат в парке, если мы решим как-нибудь у вас заночевать?
– Разумеется, сэр.
– Отлично. А теперь я собираюсь пообедать наверху с мисс Гаррис, которая является моей близкой родственницей, хотя вы об этом можете и не знать. Как тут обычно поступают с ее стулом?
– Мы переносим его, сэр, это очень просто.
Джон кивнул Питеру, который стоял притихший и совершенно непохожий на себя, и они, ухватив кресло за ручки, понесли его.
– Намного проще будет отнести мисс Гаррис отдельно, – заметил Ричард, и, не успела я возразить, как он обхватил меня руками и поднял со стула.
– Вперед, джентльмены, – скомандовал он, и наша странная процессия начала подниматься по лестнице под удивленными взглядами гостей и нескольких слуг, которые вжались в стену, освобождая нам проход. Джон и Питер, красные как раки, тащили кресло, продвигаясь вперед шаг за шагом, а я, положив голову Ричарду на плечо и крепко обняв его за шею, чтобы не упасть, покорно ждала, когда закончится это испытание.
– Я ошибся, – неожиданно произнес Ричард мне на ухо. – Ты все же изменилась.
– В чем?
– Стала на полпуда тяжелее.
Так мы добрались до моей комнаты над аркой.
10
Я так хорошо помню этот ужин, словно он был только вчера: я лежу в постели, откинувшись на подушки, Ричард сидит на кровати у меня в ногах, а перед нами низенький столик.
Казалось, и дня не прошло, как мы расстались, а ведь минуло уже пятнадцать лет. В комнату, неодобрительно поджав губы, вошла Матти, неся тарелки с едой; она никогда не могла понять, почему мы с Ричардом распрощались, и сделала вывод, что он бросил меня из-за моего увечья. Увидев ее, Ричард тут же расхохотался и стал звать ее «старая сводница», прозвище, которое он дал ей еще в те далекие дни, и принялся насмешливо расспрашивать, сколько сердец ей удалось разбить со времени их последней встречи. Поначалу она лишь неохотно бросала в ответ короткие фразы, но от Ричарда было не так-то легко отделаться: непринужденно болтая, он взял тарелки у нее из рук, поставил их на столик, и вскоре она, примирившись, уже выслушивала с пунцовым от смущения лицом его шутливые замечания о своей располневшей фигуре и кудряшках на лбу.
– Полдюжины солдат-кавалеристов ждут не дождутся во дворе, чтобы с тобой познакомиться, – сообщил он ей. – Пойди и докажи им, что женщины в Корнуолле не чета этим неряхам из Девоншира.
И, закрыв за собой дверь, Матти вышла, догадавшись, без сомнения, что впервые за пятнадцать лет я не нуждаюсь в ее услугах. Ричард тут же принялся есть – на аппетит он, слава Богу, никогда не жаловался – и скоро еды на тарелках заметно поубавилось, хотя я, все еще не придя в себя от неожиданности, лишь отщипнула кусочек цыплячьей грудки. Еще не закончив ужин, он, верный своей давней привычке, вскочил на ноги и принялся расхаживать по комнате с громадной костью от жаркого в одной руке и куском пирога в другой, рассказывая мне о плимутских оборонительных сооружениях, которые его предшественник, вместо того чтобы сравнять с землей в первые же дни войны, позволил врагам расширить и укрепить.
– Поверишь ли, Онор, – возмущался он, – этот болван Дигби просидел девять месяцев под стенами Плимута на своей жирной заднице, пока противник в осажденном гарнизоне вытворял все, что заблагорассудится; солдаты делали вылазки за продуктами и дровами, возводили баррикады, в то время как он играл в карты с младшими офицерами. Слава Богу, эта пуля в голове заставит его пролежать в постели месяц-другой, а я за это время наведу порядок.
– Уже есть какие-нибудь результаты?
– Во-первых, я сделал то, что нужно было сделать еще в прошлом октябре – насыпал новый земляной вал у Маунт Баттена и поставил на него пушки, чтобы они держали под прицелом все корабли, которые вознамерятся пересечь пролив Саунд; таким образом, я оставил осажденных без еды и боеприпасов. Во-вторых, я перекрыл им воду, так что теперь мельницы не могут молоть муку для жителей. Дай мне месяц-другой, и все они у меня с голоду подохнут.
Он откусил огромный кусок от пирога и подмигнул мне.
– Но блокада с суши, разве она действенна в наши дни?
– Будет действенна, только дай мне время организовать ее. Вся беда в том, что большинство офицеров под моим началом совершенно никудышные – мне пришлось выгнать больше половины из них. Правда, у меня есть отличный командир в Солташе, он уже наподдал хорошенько этим мятежникам из Плимута, когда те вздумали сделать вылазку недели две назад – горячая была схватка, особенно в ней отличился мой племянник Джек, старший сын Бевила, ты должна его помнить. А на прошлой неделе мы напали на их аванпост, неподалеку от Модлина, выбили с занимаемых позиций и еще сотню пленных взяли. Думаю, теперь джентльменам в Плимуте не сладко спится в их постелях.
– Пленные – это такая проблема, – заметила я. – Сейчас тебе трудно прокормить даже твоих собственных людей, а ведь захваченных в плен тоже нельзя морить голодом, я полагаю.
– Еще чего, – рявкнул он. – Я отсылаю их в замок Лидфорд, и там их вешают без суда и следствия за государственную измену.
Он швырнул обглоданную кость в окно и взял себе еще кусок жаркого.
– Но Ричард, – неуверенно возразила я, – ведь это несправедливо. Они всего лишь сражаются за дело, которое считают более важным и благородным, чем наше.
– Да плевал я на справедливость. То, что я делаю, дает хорошие результаты, все остальное меня не волнует.
– Я слышала, парламент назначил вознаграждение за твою голову, – продолжала я. – Говорят, бунтовщики боятся тебя и ненавидят.
– А ты думала, они в задницу меня будут целовать? – усмехнулся он, потом подошел и сел на краешек постели.
– Хватит о войне, поговорим о нас с тобой, – сказал он. Я совсем этого не хотела и ладеялась отвлечь его, вновь вернув разговор к осаде Плимута.
– А где вы сейчас живете? В палатках?
– Что мне делать в палатке, когда в моем распоряжении лучшие дома Девоншира? Нет, мой штаб расположен в Бакленд Эбби, которое мой дед продал Френсису Дрейку полвека назад, и могу тебя заверить, мне живется там преотлично. Я захватил весь скот в поместье, а хозяева платят мне арендную плату, если не хотят, чтобы их тут же вздернули на суку. За спиной они зовут меня Рыжей лисой, а женщины, как я понял, пугают этим именем своих детей, когда те плохо себя ведут. Говорят: «Вот придет Гренвиль, и Рыжая лиса заберет тебя», – и он расхохотался, словно это была удачная шутка. А я смотрела на его подбородок, ставший еще более жестким, на решительную линию рта и поджатые уголки губ.
– О твоем брате Бевиле в этих краях говорили по-другому, – мягко заметила я.
– Да, – согласился он, – но ведь у меня нет такой жены, какая была у Бевила, нет дома, который бы я любил, нет счастливых ребятишек…
Неожиданно его голос зазвучал резко, и в нем послышалась глубокая горечь. Я отвернула от него лицо и опустилась на подушки.
– Твой сын с тобой в Бакленде? – спросила я спокойно.
– Мое отродье? Да, где-то там со своим учителем.
– Какой он?
– Кто, Дик? Да так, недоумок с печальными глазами. Я зову его «щенок», и заставляю петь для меня за ужином. В нем нет ничего от Гренвилей – полное подобие своей мамочки.
Сын, с которым он мог бы играть, заниматься, которого мог бы любить… Мне вдруг стало грустно и обидно за ребенка, от которого с такой легкостью отвернулся отец.
– Так значит, Ричард, все с самого начала у тебя пошло не так, как надо?
– С самого начала.
Воцарилось молчание – мы ступили на опасную почву.
– Почему же ты не постарался устроить себе более счастливую жизнь?
– О счастье речи быть не могло, оно ушло вместе с тобой, хоть ты и не хочешь признавать этот факт.
– Мне очень жаль.
– Мне тоже.
По полу поползли тени, скоро придет Матти, чтобы зажечь свечи.
– Когда ты отказалась видеть меня в тот последний раз, – продолжал он, – я понял, что жизни не будет, осталось лишь гнусное существование. Ты, конечно, слышала историю моей женитьбы, и наверняка сильно приукрашенную, но суть, думаю, верна.
– Ты что, совсем ее не любил?
– Совсем. Мне нужны были ее деньги, вот и все.
– И они тебе не достались.
– Тогда нет, но сейчас они у меня: и ее состояние, и ее сын, которого я породил в помрачении рассудка, не иначе. Дочь теперь в Лондоне с матерью, но если она мне понадобится, я и ее заполучу.
– Ты так изменился, Ричард, совсем не похож на человека, которого я любила.
– Если и так, то причина тебе известна.
Солнце зашло, и в комнате сразу сделалось мрачно и уныло. Я почти физически ощущала эти пятнадцать лет, разделявшие нас. Вдруг Ричард взял мою руку и поднес к губам. Это прикосновение – такое знакомое – всколыхнуло во мне все чувства.
– Ну почему, – воскликнул он, вскочив на ноги, – почему именно с нами должно было случиться это несчастье?
– Роптать бессмысленно, я давно это поняла. Сначала, да, мучалась, проклинала все на свете, но недолго. Лежание на спине научило меня дисциплине, правда, не такой, какую ты насаждаешь в своих войсках.
Он подошел к кровати и встал рядом, не сводя с меня глаз.
– Тебе никто не говорил, что ты стала даже красивее, чем была тогда?
Я улыбнулась, вспомнив Матти и зеркало.
– Ты мне льстишь, – ответила я, – или у меня просто больше времени на то, чтобы румяниться и пудриться.
Наверное, он считал меня холодной и равнодушной и даже не догадывался о том, что звук его голоса рвет пелену этих проклятых лет и обращает их в ничто.
– Я ничего не забыл, – продолжал он. – Я помню тебя с головы до ног. У тебя родинка на пояснице, и ты очень расстраивалась из-за нее, почему-то тебе казалось, что она тебя портит – а я так ее любил.
– Думаю, тебе пора спуститься вниз к своим офицерам. Я слышала, как один из них сказал, что вы будете ночевать в Гремпаунде.
– А помнишь, у тебя был синяк на левом бедре, ты наткнулась на эту дурацкую ветку, торчащую на яблоне. Я еще сказал тогда, что он похож на сливу, а ты ужасно обиделась.
– Я слышу лошадей во дворе, – перебила я его. – Твои кавалеристы уже собрались уезжать. Так ты и до утра не доберешься до ночлега.
– А теперь ты лежишь, такая самодовольная, уверенная в себе: еще бы, тебе уже тридцать четыре. Но знаешь, Онор, плевал я на твою вежливость.
Он опустился на колени рядом с кроватью и обнял меня, и тотчас пятнадцать лет, разделявшие нас, словно унесло ветром.
– Тебя по-прежнему тошнит после жареного лебедя? – шепотом спросил он и стер глупые детские слезы, закапавшие у меня из глаз, потом засмеялся и погладил меня по волосам.
– Моя любимая дурочка, теперь ты понимаешь, что твоя проклятая гордость загубила нашу жизнь?
– Я все поняла еще тогда.
– Какого же черта ты так себя вела?
– Если бы я уступила, ты бы вскоре возненавидел меня, как потом Мери Говард.
– Вранье, Онор!
– Возможно. Что теперь об этом говорить. Прошлого не вернешь.
– Тут ты права. С прошлым покончено. Но впереди у нас будущее. Брак мой расторгнут. Я надеюсь, ты это знаешь. Я свободен и могу вновь жениться.
– Женись, найди себе еще одну богатую наследницу.
– На кой черт она мне сейчас, когда в моем распоряжении все поместья в Девоншире. Я теперь джентльмен с приличным состоянием, лакомый кусочек для старых дев.
– Вот и выбирай среди них, вон их сколько бегает в поисках мужа.
– Возможно. Но мне нужна одна-единственная старая дева – ты.
Я положила руки ему на плечи и посмотрела прямо в лицо: рыжие волосы, ореховые глаза, тонкая жилка, пульсирующая на виске. Не только он все вспомнил, у меня также были воспоминания, я могла бы ему напомнить – если бы только захотела, если бы скромность позволила мне – о его веснушках, которые пятнадцать лет назад обсуждались не менее бурно, чем моя родинка на спине.
– Нет, Ричард.
– Почему?
– Я не хочу, чтобы ты женился на калеке.
– И ты не передумаешь?
– Никогда.
– А если я силой увезу тебя в Бакленд?
– Вези, но от этого я здоровой не стану.
Я устало откинулась на подушки, внезапно почувствовав слабость. Это было нелегкое испытание, перескочив через пятнадцать лет жизни, вновь ощутить себя рядом с Ричардом. Очень нежно он разжал руки, поправил мое одеяло и, когда я попросила стакан воды, молча принес мне его.
Почти стемнело, часы на колокольне давно пробили восемь. Со двора до меня донеслось позвякивание конской сбруи, там, видимо, чистили и взнуздывали лошадей.
– Мне пора ехать в Гремпаунд, – произнес он наконец.
– Конечно.
С минуту он постоял, глядя вниз во двор. По всему дому уже зажгли свечи. Восточные окна галереи были распахнуты, и полоски света пролегли через мою комнату. До нас донеслись звуки музыки: это Элис играла на лютне, а Питер пел. Ричард вновь подошел к кровати и опустился на колени.
– Мне кажется, я понял, что ты так настойчиво хочешь мне втолковать. Нам никогда уже не будет так хорошо, как было когда-то. Я прав?
– Да.
– Я и сам знаю, но мне все равно.
– Станет не все равно, – заметила я, – через какое-то время.
У Питера был молодой голос, чистый и светлый, и песня звучала на редкость радостно. Я представила себе, как Элис смотрит на него поверх своей лютни.
– Я всегда буду любить тебя, – произнес Ричард, – а ты меня. Мы не можем потерять друг друга теперь, после того, как я вновь обрел тебя. Можно мне почаще приезжать сюда, чтобы мы могли быть вместе?
– Когда пожелаешь.
В галерее раздались аплодисменты, офицеры и остальные слушатели просили исполнить что-нибудь еще. Элис опять ударила по струнам, на этот раз зазвучала живая, задорная мелодия джиги – солдатская застольная, которая в то время была у всех на устах – и все слушатели, в том числе солдаты-кавалеристы во дворе, дружно подхватили ее.
– У тебя и сейчас бывают такие же сильные боли, как тогда, после несчастья? – спросил Ричард.
– Бывают, когда становится сыро. Матти даже называет меня барометром.
– И ничем нельзя помочь?
– Она растирает мне ноги и спину настойкой, которую дал доктор, только она плохо помогает. Понимаешь, все кости раздроблены и переломаны, им уже не срастись.
– Ты можешь мне показать, Онор?
– Зрелище не из приятных, Ричард.
– Я видел и не такое на войне.
Я отбросила одеяло, и его глазам открылись мои изуродованные ноги, которые он некогда видел такими изящными; кроме Матти и докторов, он – единственный, кому я их показала. Я закрыла лицо руками, мне не хотелось видеть его глаза.
– Не смущайся, отныне ты будешь делить со мной свои страдания, – наклонившись, он прикоснулся губами к моим изувеченным ногам, а затем накрыл их одеялом. – Обещай никогда не гнать меня прочь.
– Обещаю.
– Доброй ночи, любимая, спи крепко.
С минуту он помешкал на пороге, его силуэт четко вырисовывался на фоне пятна света, падающего в мою комнату из окон напротив, потом повернулся и удалился по коридору. Тотчас же я услышала, как они вышли во двор и вскочили на лошадей; я разобрала слова прощания, смех и голос Ричарда, самый громкий, сообщающий Джону Рэшли, что скоро он вновь приедет сюда. Сразу вслед за этим он выкрикнул, резко и отрывисто, команду своим людям. Они проскакали сквозь ворота под аркой, и вскоре стук конских копыт эхом разнесся по парку.
Казалось, и дня не прошло, как мы расстались, а ведь минуло уже пятнадцать лет. В комнату, неодобрительно поджав губы, вошла Матти, неся тарелки с едой; она никогда не могла понять, почему мы с Ричардом распрощались, и сделала вывод, что он бросил меня из-за моего увечья. Увидев ее, Ричард тут же расхохотался и стал звать ее «старая сводница», прозвище, которое он дал ей еще в те далекие дни, и принялся насмешливо расспрашивать, сколько сердец ей удалось разбить со времени их последней встречи. Поначалу она лишь неохотно бросала в ответ короткие фразы, но от Ричарда было не так-то легко отделаться: непринужденно болтая, он взял тарелки у нее из рук, поставил их на столик, и вскоре она, примирившись, уже выслушивала с пунцовым от смущения лицом его шутливые замечания о своей располневшей фигуре и кудряшках на лбу.
– Полдюжины солдат-кавалеристов ждут не дождутся во дворе, чтобы с тобой познакомиться, – сообщил он ей. – Пойди и докажи им, что женщины в Корнуолле не чета этим неряхам из Девоншира.
И, закрыв за собой дверь, Матти вышла, догадавшись, без сомнения, что впервые за пятнадцать лет я не нуждаюсь в ее услугах. Ричард тут же принялся есть – на аппетит он, слава Богу, никогда не жаловался – и скоро еды на тарелках заметно поубавилось, хотя я, все еще не придя в себя от неожиданности, лишь отщипнула кусочек цыплячьей грудки. Еще не закончив ужин, он, верный своей давней привычке, вскочил на ноги и принялся расхаживать по комнате с громадной костью от жаркого в одной руке и куском пирога в другой, рассказывая мне о плимутских оборонительных сооружениях, которые его предшественник, вместо того чтобы сравнять с землей в первые же дни войны, позволил врагам расширить и укрепить.
– Поверишь ли, Онор, – возмущался он, – этот болван Дигби просидел девять месяцев под стенами Плимута на своей жирной заднице, пока противник в осажденном гарнизоне вытворял все, что заблагорассудится; солдаты делали вылазки за продуктами и дровами, возводили баррикады, в то время как он играл в карты с младшими офицерами. Слава Богу, эта пуля в голове заставит его пролежать в постели месяц-другой, а я за это время наведу порядок.
– Уже есть какие-нибудь результаты?
– Во-первых, я сделал то, что нужно было сделать еще в прошлом октябре – насыпал новый земляной вал у Маунт Баттена и поставил на него пушки, чтобы они держали под прицелом все корабли, которые вознамерятся пересечь пролив Саунд; таким образом, я оставил осажденных без еды и боеприпасов. Во-вторых, я перекрыл им воду, так что теперь мельницы не могут молоть муку для жителей. Дай мне месяц-другой, и все они у меня с голоду подохнут.
Он откусил огромный кусок от пирога и подмигнул мне.
– Но блокада с суши, разве она действенна в наши дни?
– Будет действенна, только дай мне время организовать ее. Вся беда в том, что большинство офицеров под моим началом совершенно никудышные – мне пришлось выгнать больше половины из них. Правда, у меня есть отличный командир в Солташе, он уже наподдал хорошенько этим мятежникам из Плимута, когда те вздумали сделать вылазку недели две назад – горячая была схватка, особенно в ней отличился мой племянник Джек, старший сын Бевила, ты должна его помнить. А на прошлой неделе мы напали на их аванпост, неподалеку от Модлина, выбили с занимаемых позиций и еще сотню пленных взяли. Думаю, теперь джентльменам в Плимуте не сладко спится в их постелях.
– Пленные – это такая проблема, – заметила я. – Сейчас тебе трудно прокормить даже твоих собственных людей, а ведь захваченных в плен тоже нельзя морить голодом, я полагаю.
– Еще чего, – рявкнул он. – Я отсылаю их в замок Лидфорд, и там их вешают без суда и следствия за государственную измену.
Он швырнул обглоданную кость в окно и взял себе еще кусок жаркого.
– Но Ричард, – неуверенно возразила я, – ведь это несправедливо. Они всего лишь сражаются за дело, которое считают более важным и благородным, чем наше.
– Да плевал я на справедливость. То, что я делаю, дает хорошие результаты, все остальное меня не волнует.
– Я слышала, парламент назначил вознаграждение за твою голову, – продолжала я. – Говорят, бунтовщики боятся тебя и ненавидят.
– А ты думала, они в задницу меня будут целовать? – усмехнулся он, потом подошел и сел на краешек постели.
– Хватит о войне, поговорим о нас с тобой, – сказал он. Я совсем этого не хотела и ладеялась отвлечь его, вновь вернув разговор к осаде Плимута.
– А где вы сейчас живете? В палатках?
– Что мне делать в палатке, когда в моем распоряжении лучшие дома Девоншира? Нет, мой штаб расположен в Бакленд Эбби, которое мой дед продал Френсису Дрейку полвека назад, и могу тебя заверить, мне живется там преотлично. Я захватил весь скот в поместье, а хозяева платят мне арендную плату, если не хотят, чтобы их тут же вздернули на суку. За спиной они зовут меня Рыжей лисой, а женщины, как я понял, пугают этим именем своих детей, когда те плохо себя ведут. Говорят: «Вот придет Гренвиль, и Рыжая лиса заберет тебя», – и он расхохотался, словно это была удачная шутка. А я смотрела на его подбородок, ставший еще более жестким, на решительную линию рта и поджатые уголки губ.
– О твоем брате Бевиле в этих краях говорили по-другому, – мягко заметила я.
– Да, – согласился он, – но ведь у меня нет такой жены, какая была у Бевила, нет дома, который бы я любил, нет счастливых ребятишек…
Неожиданно его голос зазвучал резко, и в нем послышалась глубокая горечь. Я отвернула от него лицо и опустилась на подушки.
– Твой сын с тобой в Бакленде? – спросила я спокойно.
– Мое отродье? Да, где-то там со своим учителем.
– Какой он?
– Кто, Дик? Да так, недоумок с печальными глазами. Я зову его «щенок», и заставляю петь для меня за ужином. В нем нет ничего от Гренвилей – полное подобие своей мамочки.
Сын, с которым он мог бы играть, заниматься, которого мог бы любить… Мне вдруг стало грустно и обидно за ребенка, от которого с такой легкостью отвернулся отец.
– Так значит, Ричард, все с самого начала у тебя пошло не так, как надо?
– С самого начала.
Воцарилось молчание – мы ступили на опасную почву.
– Почему же ты не постарался устроить себе более счастливую жизнь?
– О счастье речи быть не могло, оно ушло вместе с тобой, хоть ты и не хочешь признавать этот факт.
– Мне очень жаль.
– Мне тоже.
По полу поползли тени, скоро придет Матти, чтобы зажечь свечи.
– Когда ты отказалась видеть меня в тот последний раз, – продолжал он, – я понял, что жизни не будет, осталось лишь гнусное существование. Ты, конечно, слышала историю моей женитьбы, и наверняка сильно приукрашенную, но суть, думаю, верна.
– Ты что, совсем ее не любил?
– Совсем. Мне нужны были ее деньги, вот и все.
– И они тебе не достались.
– Тогда нет, но сейчас они у меня: и ее состояние, и ее сын, которого я породил в помрачении рассудка, не иначе. Дочь теперь в Лондоне с матерью, но если она мне понадобится, я и ее заполучу.
– Ты так изменился, Ричард, совсем не похож на человека, которого я любила.
– Если и так, то причина тебе известна.
Солнце зашло, и в комнате сразу сделалось мрачно и уныло. Я почти физически ощущала эти пятнадцать лет, разделявшие нас. Вдруг Ричард взял мою руку и поднес к губам. Это прикосновение – такое знакомое – всколыхнуло во мне все чувства.
– Ну почему, – воскликнул он, вскочив на ноги, – почему именно с нами должно было случиться это несчастье?
– Роптать бессмысленно, я давно это поняла. Сначала, да, мучалась, проклинала все на свете, но недолго. Лежание на спине научило меня дисциплине, правда, не такой, какую ты насаждаешь в своих войсках.
Он подошел к кровати и встал рядом, не сводя с меня глаз.
– Тебе никто не говорил, что ты стала даже красивее, чем была тогда?
Я улыбнулась, вспомнив Матти и зеркало.
– Ты мне льстишь, – ответила я, – или у меня просто больше времени на то, чтобы румяниться и пудриться.
Наверное, он считал меня холодной и равнодушной и даже не догадывался о том, что звук его голоса рвет пелену этих проклятых лет и обращает их в ничто.
– Я ничего не забыл, – продолжал он. – Я помню тебя с головы до ног. У тебя родинка на пояснице, и ты очень расстраивалась из-за нее, почему-то тебе казалось, что она тебя портит – а я так ее любил.
– Думаю, тебе пора спуститься вниз к своим офицерам. Я слышала, как один из них сказал, что вы будете ночевать в Гремпаунде.
– А помнишь, у тебя был синяк на левом бедре, ты наткнулась на эту дурацкую ветку, торчащую на яблоне. Я еще сказал тогда, что он похож на сливу, а ты ужасно обиделась.
– Я слышу лошадей во дворе, – перебила я его. – Твои кавалеристы уже собрались уезжать. Так ты и до утра не доберешься до ночлега.
– А теперь ты лежишь, такая самодовольная, уверенная в себе: еще бы, тебе уже тридцать четыре. Но знаешь, Онор, плевал я на твою вежливость.
Он опустился на колени рядом с кроватью и обнял меня, и тотчас пятнадцать лет, разделявшие нас, словно унесло ветром.
– Тебя по-прежнему тошнит после жареного лебедя? – шепотом спросил он и стер глупые детские слезы, закапавшие у меня из глаз, потом засмеялся и погладил меня по волосам.
– Моя любимая дурочка, теперь ты понимаешь, что твоя проклятая гордость загубила нашу жизнь?
– Я все поняла еще тогда.
– Какого же черта ты так себя вела?
– Если бы я уступила, ты бы вскоре возненавидел меня, как потом Мери Говард.
– Вранье, Онор!
– Возможно. Что теперь об этом говорить. Прошлого не вернешь.
– Тут ты права. С прошлым покончено. Но впереди у нас будущее. Брак мой расторгнут. Я надеюсь, ты это знаешь. Я свободен и могу вновь жениться.
– Женись, найди себе еще одну богатую наследницу.
– На кой черт она мне сейчас, когда в моем распоряжении все поместья в Девоншире. Я теперь джентльмен с приличным состоянием, лакомый кусочек для старых дев.
– Вот и выбирай среди них, вон их сколько бегает в поисках мужа.
– Возможно. Но мне нужна одна-единственная старая дева – ты.
Я положила руки ему на плечи и посмотрела прямо в лицо: рыжие волосы, ореховые глаза, тонкая жилка, пульсирующая на виске. Не только он все вспомнил, у меня также были воспоминания, я могла бы ему напомнить – если бы только захотела, если бы скромность позволила мне – о его веснушках, которые пятнадцать лет назад обсуждались не менее бурно, чем моя родинка на спине.
– Нет, Ричард.
– Почему?
– Я не хочу, чтобы ты женился на калеке.
– И ты не передумаешь?
– Никогда.
– А если я силой увезу тебя в Бакленд?
– Вези, но от этого я здоровой не стану.
Я устало откинулась на подушки, внезапно почувствовав слабость. Это было нелегкое испытание, перескочив через пятнадцать лет жизни, вновь ощутить себя рядом с Ричардом. Очень нежно он разжал руки, поправил мое одеяло и, когда я попросила стакан воды, молча принес мне его.
Почти стемнело, часы на колокольне давно пробили восемь. Со двора до меня донеслось позвякивание конской сбруи, там, видимо, чистили и взнуздывали лошадей.
– Мне пора ехать в Гремпаунд, – произнес он наконец.
– Конечно.
С минуту он постоял, глядя вниз во двор. По всему дому уже зажгли свечи. Восточные окна галереи были распахнуты, и полоски света пролегли через мою комнату. До нас донеслись звуки музыки: это Элис играла на лютне, а Питер пел. Ричард вновь подошел к кровати и опустился на колени.
– Мне кажется, я понял, что ты так настойчиво хочешь мне втолковать. Нам никогда уже не будет так хорошо, как было когда-то. Я прав?
– Да.
– Я и сам знаю, но мне все равно.
– Станет не все равно, – заметила я, – через какое-то время.
У Питера был молодой голос, чистый и светлый, и песня звучала на редкость радостно. Я представила себе, как Элис смотрит на него поверх своей лютни.
– Я всегда буду любить тебя, – произнес Ричард, – а ты меня. Мы не можем потерять друг друга теперь, после того, как я вновь обрел тебя. Можно мне почаще приезжать сюда, чтобы мы могли быть вместе?
– Когда пожелаешь.
В галерее раздались аплодисменты, офицеры и остальные слушатели просили исполнить что-нибудь еще. Элис опять ударила по струнам, на этот раз зазвучала живая, задорная мелодия джиги – солдатская застольная, которая в то время была у всех на устах – и все слушатели, в том числе солдаты-кавалеристы во дворе, дружно подхватили ее.
– У тебя и сейчас бывают такие же сильные боли, как тогда, после несчастья? – спросил Ричард.
– Бывают, когда становится сыро. Матти даже называет меня барометром.
– И ничем нельзя помочь?
– Она растирает мне ноги и спину настойкой, которую дал доктор, только она плохо помогает. Понимаешь, все кости раздроблены и переломаны, им уже не срастись.
– Ты можешь мне показать, Онор?
– Зрелище не из приятных, Ричард.
– Я видел и не такое на войне.
Я отбросила одеяло, и его глазам открылись мои изуродованные ноги, которые он некогда видел такими изящными; кроме Матти и докторов, он – единственный, кому я их показала. Я закрыла лицо руками, мне не хотелось видеть его глаза.
– Не смущайся, отныне ты будешь делить со мной свои страдания, – наклонившись, он прикоснулся губами к моим изувеченным ногам, а затем накрыл их одеялом. – Обещай никогда не гнать меня прочь.
– Обещаю.
– Доброй ночи, любимая, спи крепко.
С минуту он помешкал на пороге, его силуэт четко вырисовывался на фоне пятна света, падающего в мою комнату из окон напротив, потом повернулся и удалился по коридору. Тотчас же я услышала, как они вышли во двор и вскочили на лошадей; я разобрала слова прощания, смех и голос Ричарда, самый громкий, сообщающий Джону Рэшли, что скоро он вновь приедет сюда. Сразу вслед за этим он выкрикнул, резко и отрывисто, команду своим людям. Они проскакали сквозь ворота под аркой, и вскоре стук конских копыт эхом разнесся по парку.
11
То, что Ричард Гренвиль всего за несколько часов смог вновь стать частью моей жизни, так взволновало меня, что потребовался не один день, прежде чем я пришла в себя. Когда прошло первое потрясение и улеглось волнение, связанное с его появлением в тот вечер, наступила реакция, и я впала в депрессию. Все это случилось слишком поздно, твердила я себе, наша встреча ни к чему не приведет. Воспоминания о том, что было, ностальгическая тоска по прошлому, помноженная на сентиментальность, на минуту пробудили в нас прежнюю любовь, но минула ночь, наступил день, и разум пришел на смену чувствам. У нас нет общего будущего, лишь сомнительная радость мимолетных встреч, да и ту превратности войны могут в любой момент отнять у меня. А что потом? Мне останется только лежать в постели в ожидании случая увидеть его, получить записку или хоть какую-нибудь весточку, а у него очень скоро возникнет глухое раздражение из-за того, что я вторглась в его жизнь, что вот уже три месяца он не навещал меня и теперь должен во что бы то ни стало приехать, что я жду от него письма, на которое у него нет времени, – словом, дружба, которая будет ему лишь в тягость, а меня заставит страдать. Хотя мы и были вместе всего несколько часов, его близость и нежность, его привычки всколыхнули во мне прежнюю любовь и желание, однако рассудок не давал забыть о том, что он изменился, и изменился к худшему.