— Но это его роль.
— Графиня тоже показала полное равнодушие, так что ни один мускул не дрогнул на ее лице.
При этих словах холод охватил сердце графа, и он чуть не разбил блюдечко, которое держал в руке… однако он сдержал себя и, побуждаемый желанием узнать правду, стал опять прислушиваться…
— Честное слово, — продолжал между тем Октав, — только женщины и могут иметь «чело, никогда не краснеющее», как это говорит достопочтенный Жан Расин.
— Это верно, они больше мужчин умеют управлять собой.
— А графиня, по словам Роллана, была просто восхитительна. Она притворилась, что видит его в первый раз, и едва говорила с ним.
— Однако уверен ли ты, что Роллан не хвастает?
— Да.
— И его на самом деле любят?
— Конечно.
— Ты видел у него когда-нибудь графиню?
— Нет, но я видел ее в опере.
— С ним?
— Да.
— Она была без вуали?
— Нет, но она сняла ее потом в ресторане.
При этих последних словах у графа на лбу выступил холодный пот.
— К тому же, — продолжал Октав, — я наперсник Роллана; он показывает мне все ее письма. Я ведь первый узнал, что графиня принимала его в Пасси. Наконец, я был вчера утром у Роллана, и при мне принесли письмо…
— От графини?
— Разумеется. В этом письме графиня предупреждала его, что он получит другое, которое будет приглашением на чай.
Граф чуть не вскрикнул при этих словах.
— Только ты, конечно, понимаешь, — продолжал Октав, — что одно второе письмо было написано рукою графини.
— Первое, как и все остальные, рукою ее горничной. Баккара чересчур осторожна.
— Но ведь Роллан рискует в таком случае своей жизнью.
— Я говорил ему то же самое.
— Я никогда не видал графа Артова, но знаю достоверно, что он ужасный, неумолимый человек, владеющий великолепно оружием.
— Да, если у него достало духу жениться на Баккара, так надо же иметь такие качества, потому что…
Октав не успел договорить, ему послышался дикий вопль, и когда он поднялся со своего места, то… в дверях беседки, где он сидел, стоял сам граф Артов.
Он был бледнее мертвеца, губы его судорожно подергивались, а глаза горели каким-то особенным огнем.
Он подошел к испуганному Октаву и с необыкновенною силой поставил его на колени.
— Милостивый государь, — сказал он хриплым голосом, — вы, вероятно, узнали меня — я граф Артов — тот самый, над честью которого вы издевались целый час. Я мог бы тотчас же убить вас — даже без всякого оружия… но вы еще ребенок, у вас, может быть, есть мать, которая любит вас, и я оставляю вам жизнь… я прощаю вас, но только с одним условием.
В этот момент граф был положительно страшен и так величествен, что обоих юношей объял ужас. Октав, дрожа как осенний лист, пробормотал какое-то извинение.
Граф поднял его и сказал:
— Милостивый государь, вы должны поклясться мне, что воротитесь немедленно домой, не будете целые сутки никуда выходить и не увидитесь с Ролланом де Клэ.
— Клянусь!.. — прошептал Октав.
— Помните, что если вы не сдержите этой клятвы, то я убью вас… хотя мне нужна не ваша жизнь… но его…
И, сказав это, граф вышел.
— Роллан погиб! — пробормотал Октав.
Мы должны теперь вернуться несколько назад и познакомиться покороче с доктором-мулатом, занимавшимся специально излечением болезней, зарожденных под тропиками.
Доктору было уже сорок лет.
Он родился в Гваделупе и всю свою жизнь занимался токсикологией, то есть наукой о ядах.
Доктор Самуил Альбо занимал прекрасную квартиру в первом этаже отеля, в предместье Сент-Оноре, при его доме находился огромный тенистый сад.
В тот день, как граф Артов нечаянно услышал разговор Октава в Арменонвильском павильоне, — маркиз де Шамери приехал к доктору и застал его занятым в рабочем кабинете, который его многочисленные клиенты прозвали «палатою ядов».
По стенам этой комнаты тянулись огромные полки с книгами; на столах стояли химические реторты, склянки, кувшины, колбы. Здесь он проводил научные исследования.
Когда Рокамболь вошел к нему, то доктор сидел перед столом и тщательно рассматривал в увеличительное стекло ткань широкого, зеленоватого сухого листа, который по своей форме и объему не принадлежал к европейским растениям.
— Здравствуйте, доктор! — сказал ему Рокамболь, протягивая руку. — Извините, что я потревожил вас. Но я проезжал мимо и, вспомнив, что вы спасли моего бедного матроса и что я еще не успел поблагодарить вас, не мог не завернуть к вам и не загладить свою ошибку.
Произнося эти слова вежливым тоном вельможи, Рокамболь небрежно положил на камин банковский билет в тысячу франков.
Доктор предложил маркизу садиться и пододвинул ему стул.
— Вы слишком добры и любезны, маркиз, — сказал он, — что обеспокоили себя из-за таких пустяков.
— А разве вы считаете ни во что удовольствие видеть вас, доктор?
Мулат молча поклонился.
— Вот, — продолжал Рокамболь, — вы опять за своими книгами, допрашивая постоянно науку и медленно убивая себя над изысканиями новых средств для скорейшего исцеления своих ближних…
— Маркиз! — ответил скромно доктор. — Чем больше изучаешь науку, тем яснее видишь, что в ней есть тайны, которые можно уразуметь только после больших затруднений.
Рокамболь завел тогда разговор о ядах и, узнав, от доктора, что у него есть яд, производящий почти мгновенное помешательство, незаметно, во время выхода доктора из кабинета, украл немного этого яда и, спрятав, простился с ним и уехал.
Ровно в час пополудни он приехал домой. На дворе отеля стоял наемный фиакр.
— Это еще что? — подумал удивленный маркиз де Шамери. — Кто это еще пожаловал ко мне?
И, обратившись к лакею, он спросил: — У кого гости?
— У господина виконта — граф Артов.
— Граф Артов?! — повторил с удивлением маркиз.
— Точно так-с…
— Ого, должно быть, случилось что-нибудь новенькое, — подумал Рокамболь, — бьюсь об заклад, что взрыв уже последовал… надо быть вполне осторожным!
И Рокамболь торопливо отправился к Фабьену, сидевшему в кабинете вдвоем с графом Артовым.
Лицо графа было бледно, а губы судорожно подергивались.
Фабьен обрадовался приходу своего шурина.
Рокамболь невольно приостановился на пороге и молча посмотрел на встревоженные лица собеседников, как бы спрашивая себя, что произошло между ними.
Граф Артов оставил Октава ошеломленным происшедшею сценой и опять помчался к заставе «Звезда».
Здесь он остановился, соскочил с лошади, отдал ее своему кучеру и сел в первый попавшийся ему наемный купе.
— Вернэльская улица! — крикнул он кучеру. — Отель де Шамери…
Граф желал видеть Фабьена, вспомнив про то, что накануне тот сжег записку Роллана де Клэ.
А если Фабьен поступил таким образом, то это ясно указывало на то, что он посвящен в тайны Роллана.
Поступок Роллана, конверт, рассказ Октава — все это сложилось так вместе, что могло убедить самого недоверчивого человека, а в душе графа все еще шевелилось сомнение, до такой степени он любил свою жену и веровал в нее… до такой степени чистою и благородною она казалась ему еще вчера… Но сомнение графа было непродолжительно. Он понял, что виконт Фабьен д'Асмолль скажет ему всю правду, если он вынудит его к тому, и поэтому-то и отправился к нему.
Фабьен спокойно писал письмо, когда граф явился к нему, как снег на голову.
— Любезный граф, вас ли я вижу? — проговорил Фабьен, догадавшись по его бледности, что случилось что-нибудь особенное.
— Я к вам по делу…— ответил ему граф.
Фабьен подвинул ему стул и не заметил даже, что граф не подал ему руки.
— Любезный виконт! — начал граф, не садясь на предложенный ему стул. — Вы, кажется, очень дружны с господином де Клэ?
— Пожалуй, да, а пожалуй, и нет, — ответил Фабьен, слегка вздрогнув, — собственно говоря, наши отцы были друзьями, а я обещал только его дяде-опекуну наблюдать за ним…
— Мы ведь с вами дружны уже семь лет… не так ли?
— Совершенно верно, любезный граф.
— Вы серьезно ведь были моим другом?
— Сколько мне кажется, я и теперь не переменился… Но, — добавил Фабьен, улыбаясь, — к чему этот церемонный тон, мой милый граф?
— То есть вы хотите сказать — торжественный?
— Пожалуй, хоть и так.
— Дело в том, что завтра в это же время один из ваших друзей — я или господин де Клэ — будет убит.
Фабьен вскочил со стула.
— Вы, кажется, сошли с ума? — сказал он.
— Любезный виконт, я задам вам теперь один серьезный и очень важный для меня вопрос и именем нашей дружбы попрошу вас ответить на него.
— Извольте, граф.
— Третьего дня Роллан де Клэ получил в клубе письмо.
— Да.
— И показал это письмо вашему шурину маркизу де Шамери.
— Это верно.
— Затем вы вырвали его из рук де Клэ…
— И это все правда.
— И сожгли.
Фабьен утвердительно кивнул головой.
— Зачем же вы сожгли его?
Этот вопрос был сделан графом каким-то странным, отрывистым голосом.
— Очень просто — оттого, что Роллан — фат, — ответил Фабьен, доведенный до крайности.
— Гм, это ведь не ответ на мой вопрос, — заметил граф.
— Ну, так потому, что Роллан компрометировал женщину…
— Позвольте заметить вам, что если бы эта женщина была неизвестна вам…
— Вы хотите сказать, что я бы не поступил так?..
— Ну да…
— Положим, что вы и правы.
— Но эту женщину знаете не только вы, но и многие из этих господ — между прочим, и господин Октав…
— Все это очень немудрено, право, Роллан не умеет хранить своих тайн.
— Так согласитесь же, что вы сожгли эту записку не без причины, так как вы находились между людьми, посвященными в эту тайну.
Фабьен не предвидел этого страшного и неоспоримого по логике аргумента; он смутился и не отвечал.
— Вами руководила другая, более уважительная причина, — продолжал граф, — то есть между вами находился муж этой женщины… Виконт, заклинаю вас честью, отвечайте мне!
— Вы правы, — пробормотал почти уничтоженный Фабьен.
— После вашего отъезда я остался у карточного стола. Под этим столом я нашел конверт, в котором господин де Клэ получил это письмо. Я поднял его и узнал почерк моей жены.
Фабьен молчал.
— Я сейчас же воротился домой и показал конверт своей жене. Она вскрикнула от изумления, и этот крик был настолько искренен, что я подумал, что де Клэ — подлец и что он подделался под ее почерк.
— Это опять-таки очень немудрено, — сказал Фабьен, надеясь, что у графа не было других доказательств виновности его жены.
— Позвольте… позвольте, я еще не закончил… жена предложила мне пригласить г. де Клэ, и вы вместе с ним провели у меня этот вечер…
— Я, право, не заметил ни одного слова и ни одного даже взгляда…
— Погодите, погодите…— перебил его граф и рассказал ему в нескольких словах все то, что он только что слышал и что за тем последовало.
Во время этого рассказа он смотрел на Фабьена проницательным, испытующим взглядом, как бы желая проникнуть в сокровенную глубь его мыслей.
У виконта д'Асмолля выступил на лбу холодный пот.
— На свете нет ничего невозможного, — добавил граф, — возможна всегда и ошибка, несмотря даже на очевидность фактов… Но я вспомнил ваш поступок, и непобедимое желание узнать наконец истину вынудило меня ехать к вам…
— Неужели же я должен сказать ее вам?
— Иначе я сейчас же еду к де Клэ и убью его.
— Но, граф!..
— Если же вы подтвердите, что моя жена виновна, я вызову его на дуэль и убью его честно. Если же вы скажете мне, что она невинна, я поверю вам на слово.
Виконт д'Асмолль сидел как на иголках.
— Ну, что же вы молчите? Фабьен глубоко вздохнул.
— Пошлите ваших секундантов к Роллану, — чуть слышно прошептал он.
Граф вздохнул и зашатался.
Эти слова этого честного человека произвели на него действие громового удара, но он почти сейчас же оправился и сказал:
— Хорошо, я вам верю… А у вас есть доказательства?
— К несчастию!..
— Вы видели графиню у Роллана?
— Да.
Это последнее слово Фабьен произнес чуть слышно и глухим голосом.
В это самое время вошел Рокамболь.
Присутствие его становилось здесь больше чем необходимым; оно придавало бодрости Фабьену, который, несмотря на свое нравственное мужество, уже начинал падать духом.
У графа Артова достало еще силы воли протянуть руку вошедшему маркизу.
— Здравствуйте, — сказал он при этом слегка дрожащим голосом.
— Любезный виконт, — продолжал он затем, обращаясь к Фабьену, — вы всегда были мне другом и сейчас доказали мне, что ваши чувства не изменились.
— О, как теперь, так будет и всегда! — проговорил Фабьен.
— Ну, так докажите же мне на деле это…
— Чем?
— Я не попрошу вас, конечно, быть секундантом вашего друга!..
— Прежнего, граф, а теперь я его презираю.
— Нет, я прошу у вас более простой услуги. Мне просто не хочется возвращаться сегодня домой — позвольте мне пробыть до завтра у вас.
— Располагайте моим домом, граф, — сказал Рокамболь.
Тогда граф сел и написал своей жене следующее письмо:
— Я оставлю вас ненадолго, мой друг, до свидания… Прощайте, маркиз.
И граф вышел, спокойный по наружности, но с разбитым сердцем.
— Куда прикажете везти? — спросил его извозчик, когда он сел в наемный фиакр.
— Прованская улица! — крикнул граф.
Роллан де Клэ сидел дома. В это утро он получил от Ребекки записку следующего содержания:
«Вы вчера были просто восхитительны, и я награжу вас за это. На всякий случай не уходите из дому до пяти часов, может быть, я успею вырваться хоть на минутку от своего тирана и побывать у вас».
Роллан, повинуясь этому приказанию, отослал даже своего камердинера, чтобы быть совершенно наедине с нею, если она приедет.
В половине второго раздался звонок.
— Это она!.. — проговорил Роллан, вздрогнув, и побежал отворять, но, отперев дверь, он невольно отшатнулся, у него потемнело в глазах… Это была не она, а он… Он, муж — страшный граф Артов.
— Милостивый государь! — сказал ему граф. — Мне нужно сказать вам несколько таких слов, которые я нахожу неудобным говорить здесь на пороге, а потому я прошу позволения войти к вам.
И, сказав это, граф прямо прошел в гостиную Роллана и сел.
Де Клэ последовал за ним и тоже сел. Он уже не сомневался, что граф все знал. Роллан горделиво поклонился графу и сказал:
— Чему обязан я чести вашего посещения, граф?
— Я все знаю…
Фат поклонился опять.
— Я к вашим услугам, — сказал он.
— Очень хорошо.
— И согласен на все ваши условия…
— Сначала пистолет, а потом шпага; вы, конечно, понимаете, что мы будем драться насмерть.
— Это как вам будет угодно.
— Завтра в восемь часов утра.
— Где?
— О, разумеется, не в Булонском лесу! Она, пожалуй, явится туда и разыграет трогательную сцену. Мы будем драться в Венсене, у Тронной заставы.
— Я буду там с моими секундантами, — ответил Роллан.
— Прощайте, милостивый государь, до завтра! — сказал граф с ужасающим хладнокровием.
Роллан любезно проводил его до лестницы.
Тут они обменялись еще раз взглядами и поклонами.
Роллан, нужно отдать ему справедливость, вел себя вполне прилично и достойно на этом свидании, он находил поступок графа чрезвычайно логичным и основательным и не подумал увертываться. Так как граф знал все, то драться было необходимо.
Но Роллан обладал только одним хорошим качеством — храбростью, а когда прошел первый момент его изумления и смущения, то он увидел в вызове графа только одно средство еще больше возвыситься в глазах своих приятелей-молокососов, которые и без того уже приходили в удивление от его успехов.
Дуэль с графом Артовым придавала ему весу, и ему ни на минуту не приходило в голову, что граф может убить его.
Под влиянием какой-то лихорадочной радости он написал Октаву письмо и сообщил ему о предстоящей дуэли с графом, которая происходит из-за того, что сильная любовь к нему графини Артовой скомпрометировала ее мужа.
Одним словом, одна эта записка заслуживала уже поединка.
Граф Артов отправился от Роллана де Клэ к герцогу де Шато-Мальи.
— Я пришел просить вас об одной услуге, — сказал он ему.
— Приказывайте, граф.
— Завтра я дерусь на дуэли.
— Вы?!
— Я. Хотите быть моим секундантом?
— Конечно… только…
— Вы желаете знать причину дуэли?
— Именно… дуэль такая печальная вещь! Граф грустно улыбнулся.
— Я выхожу на дуэль, — сказал он, — потому что еще вчера был одним из счастливейших людей, а сегодня стал несчастнейшим.
— Боже мой, что вы говорите?
— Ничего, я любил, а меня не любили. Я предполагал, что раскаяние создает иногда ангелов, а теперь убедился в том, что порочность, обращенная на одно мгновение на путь истинный, рано или поздно возвращается к прежнему… вот и все!..
— Но… возможно ли это?.. Боже мой, возможно ли это?.. Графиня!..
— Не говорите мне о ней, — перебил его глухо граф Артов. — Она умерла для меня!..
Пока совершались события, рассказанные нами, — иная сцена, не менее драматичная и раздирающая сердце, происходила в Пепиньерской улице, в отеле графа Артова. Читатель помнит, что граф уехал из дому верхом после завтрака.
В эти два дня, по своем возвращении, граф, француз душою и характером, не мог насытиться своим Парижем. Еще накануне его не было дома с самого утра и до обеда, а в этот день Баккара сказала ему, улыбаясь:
— Поезжай, дружочек, я увольняю тебя до обеда.
И, сказав это, сама графиня уехала также за покупками.
Она воротилась в три часа и узнала, что граф отослал свою лошадь и взял извозчичий купе. Это обстоятельство показалось ей несколько странным, но все-таки она не придавала ему большой важности.
Через час пришло письмо не от графа Артова, а от Роллана де Клэ.
Роллан, прождав понапрасну до пяти часов, написал графине следующее послание:
Баккара взглянула на адрес и очень удивилась, что он написан не рукою сестры, от которой она ждала письмо. Она хотела распечатать письмо, когда на дворе послышался стук въезжавшего экипажа. Думая, что это муж, графиня подбежала к окну и с изумлением увидела купе сестры, из которого вышла Сериза (мы будем называть так с этого времени Вишню).
— Что с ней?.. — подумала Баккара. — Не с ума ли она сошла?
И, все еще не распечатывая письма, она побежала навстречу Серизе Роллан. Сестры поцеловались.
— Иди-ка сюда, моя милая ветреница, — сказала Баккара, — и пишет, и приезжает ко мне в одно и то же время!..
— Что? Я не писала…— ответила удивленная Сериза.
— Ну, а это что? — спросила Баккара, взяв с камина письмо.
Сериза пожала плечами.
Баккара проворно сломала печать и, взглянув на подпись, прочитала:
«Роллан де Клэ».
Удивляясь все больше и больше, она прочитала первую страницу и внезапно побледнела.
— Боже! — прошептала она. — Уж не сон ли это? Письмо выпало у нее из рук. Сериза подняла его, в свою очередь прочитала и прошептала:
— Это непонятная вещь!..
Сестры переглянулись, но, наконец, Баккара вскрикнула:
— Да ведь я почти и не знаю этого господина!..
— Ах! — проговорила Сериза. — Я тебе вполне верю, он, должно быть, просто сумасшедший… Кто же вызвал его и с кем он будет драться?..
— Я схожу просто с ума! — воскликнула графиня вне себя.
Но в эту самую минуту отворилась дверь, и лакей подал графине письмо, принесенное уличным комиссионером.
— От его сиятельства! — доложил человек, узнав почерк своего барина.
Баккара взяла его дрожащей рукой, прочитала и с громким воплем грохнулась на пол.
Через полчаса она пришла в себя.
— Боже! — говорила бедная молодая женщина. — Пойдем… пойдем к этому господину, я должна его видеть… должна… о мой Станислав!.. Этот негодяй осмелился подделаться под мой почерк… Боже! Боже!..
И графиня, едва держась на ногах, села с сестрой в карету и приказала кучеру:
— В Прованскую улицу — гони как можно скорее.
Доехав до квартиры Роллана де Клэ, Баккара осталась в карете и попросила свою сестру повидаться с этим негодяем, который осмеливался так нагло клеветать на нее.
Роллан де Клэ принял Серизу, и когда та сказала ему, что ее уполномочила ее сестра Баккара узнать, что значит его письмо к ней, то он начал уверять ее, что она, вероятно, не посвящена своей сестрой в их взаимные отношения с ним, и рассказал ей при этом, как мнимая Баккара принимала его в Пасси и как она была даже два раза у него.
Сериза вскрикнула и бросилась к своей сестре.
То, что она передала ей, придало особенную энергию Баккара, она выскочила из кареты и проворно взбежала вслед за Серизой в квартиру Роллана де Клэ.
Увидя графиню, Роллан бросился к ней и хотел ее обнять.
— Ах, Луиза! — вскричал он. — Дорогая Луиза!.. Баккара с негодованием оттолкнула его.
— Прочь! — вскрикнула она. — Вы подлец или сумасшедший… Вы никогда не имели права называть меня Луизой.
Но Роллан хладнокровно заметил ей, что она совершенно напрасно отказывается от того, что было.
Сколько ни говорила Баккара, в каком она ни была отчаянии, но Роллан де Клэ, пораженный ее тождественным сходством с Ребеккой, продолжал настаивать, что он принимал ее у себя.
Баккара упала без чувств.
Ее отнесли в карету, а Вишня взяла слово, что он придет вечером к ним для того, чтобы разъяснить ту тайну, которая скрывается в этом деле.
— Приду, — ответил Роллан, начинавший думать, не сошел ли и он с ума.
Через несколько минут после отъезда Баккара от Роллана де Клэ к нему приехал мнимый маркиз де Шамери.
Роллан сидел на диване и имел вид совершенно уничтоженного человека.
— Любезный друг, — сказал маркиз де Шамери, делая вид, что приписывает совсем другой причине упадок духа Роллана, — я все узнал: графу Артову все известно, и он приходил к вам с вызовом.
— Да это еще не то! — ответил ему Роллан и рассказал все, что произошло у него с Баккара.
Рокамболь слушал хладнокровно до конца, не перебивая Роллана, потом посмотрел на него, улыбаясь, и сказал:
— Вы еще очень молоды, мой милый, и у вас недостает проницательности и опыта… Вы не знаете женщин.
— Но…
— Я хочу сказать, что графиня с сестрой очень ловкие особы и что они обманули вас, доведя вас до отчаяния, уверяя, что вы принимали за Баккара какую-то другую женщину.
— Обманули… меня?
— Ну да.
— Да… мнимой графини Артовой нет и быть не может, так как подобное сходство немыслимо между двумя женщинами.
— Ну, а домик в Пасси?
— Да почему вы знаете, что это было в Пасси, а не в отеле, ведь вас, вы сами же говорили, возили в карете с матовыми стеклами.
Все это окончательно сбило с толку Роллана де Клэ.
— Так пусть же графиня и ее сестрица ждут меня, сколько им угодно, — воскликнул он, — я ненавижу, презираю их и буду завтра же драться с графом.
— Только защищайтесь хорошенько!
— Будьте покойны.
Они простились, маркиз уехал домой, а Роллан написал Серизе, что он не будет у них, потому что хорошо понял, какую с ним хотели сыграть комедию.
После этого он отправился в клуб.
От Роллана де Клэ Рокамболь возвратился домой и отправился прямо к своему зятю.
Он застал его с графом Артовым, который писал в кабинете виконта какие-то письма.
Он писал в продолжение целого часа и лишь затем повернулся к Фабьену со словами:
— Милый друг, вы позволите мне назначить вас своим душеприказчиком?
— К чему это? — спросил изумленный Фабьен.
— Меня могут убить…
— Перестаньте, пожалуйста!.. Провидение не допустит подобной несправедливости…
— Все равно, — перебил граф.
— Послушайте, граф, вы все еще любите эту женщину…
— Правда.
— И если вас не убьют…
— Я сам застрелюсь.
— Это будет безумием.
— Я сейчас сделал завещание, — сказал граф со вздохом. — У меня два различных состояния: одно на родине — наследственное; другое состоит в собственности, приобретенной мною во Франции, и заключается в шестидесяти тысячах ливров дохода. Последнее я и хочу доверить вам.
— Но…
— Я знаю, что вы хотите сказать. Но я имею твердое намерение умереть. Все мое счастье, вся жизнь моя заключались в ней, ее одну любил я, и в моем сердце нет больше места для другой привязанности.
— Конечно, теперь не время напоминать вам о других чувствах иначе, как только сказать: есть мужество и в решимости жить, когда жизнь тягостна…
— Вот этого-то мужества у меня и нет. Мне не нужно убивать себя: я уже умер.
Фабьен вздрогнул и понял, что всякое утешение будет бесполезно.
— Графиня тоже показала полное равнодушие, так что ни один мускул не дрогнул на ее лице.
При этих словах холод охватил сердце графа, и он чуть не разбил блюдечко, которое держал в руке… однако он сдержал себя и, побуждаемый желанием узнать правду, стал опять прислушиваться…
— Честное слово, — продолжал между тем Октав, — только женщины и могут иметь «чело, никогда не краснеющее», как это говорит достопочтенный Жан Расин.
— Это верно, они больше мужчин умеют управлять собой.
— А графиня, по словам Роллана, была просто восхитительна. Она притворилась, что видит его в первый раз, и едва говорила с ним.
— Однако уверен ли ты, что Роллан не хвастает?
— Да.
— И его на самом деле любят?
— Конечно.
— Ты видел у него когда-нибудь графиню?
— Нет, но я видел ее в опере.
— С ним?
— Да.
— Она была без вуали?
— Нет, но она сняла ее потом в ресторане.
При этих последних словах у графа на лбу выступил холодный пот.
— К тому же, — продолжал Октав, — я наперсник Роллана; он показывает мне все ее письма. Я ведь первый узнал, что графиня принимала его в Пасси. Наконец, я был вчера утром у Роллана, и при мне принесли письмо…
— От графини?
— Разумеется. В этом письме графиня предупреждала его, что он получит другое, которое будет приглашением на чай.
Граф чуть не вскрикнул при этих словах.
— Только ты, конечно, понимаешь, — продолжал Октав, — что одно второе письмо было написано рукою графини.
— Первое, как и все остальные, рукою ее горничной. Баккара чересчур осторожна.
— Но ведь Роллан рискует в таком случае своей жизнью.
— Я говорил ему то же самое.
— Я никогда не видал графа Артова, но знаю достоверно, что он ужасный, неумолимый человек, владеющий великолепно оружием.
— Да, если у него достало духу жениться на Баккара, так надо же иметь такие качества, потому что…
Октав не успел договорить, ему послышался дикий вопль, и когда он поднялся со своего места, то… в дверях беседки, где он сидел, стоял сам граф Артов.
Он был бледнее мертвеца, губы его судорожно подергивались, а глаза горели каким-то особенным огнем.
Он подошел к испуганному Октаву и с необыкновенною силой поставил его на колени.
— Милостивый государь, — сказал он хриплым голосом, — вы, вероятно, узнали меня — я граф Артов — тот самый, над честью которого вы издевались целый час. Я мог бы тотчас же убить вас — даже без всякого оружия… но вы еще ребенок, у вас, может быть, есть мать, которая любит вас, и я оставляю вам жизнь… я прощаю вас, но только с одним условием.
В этот момент граф был положительно страшен и так величествен, что обоих юношей объял ужас. Октав, дрожа как осенний лист, пробормотал какое-то извинение.
Граф поднял его и сказал:
— Милостивый государь, вы должны поклясться мне, что воротитесь немедленно домой, не будете целые сутки никуда выходить и не увидитесь с Ролланом де Клэ.
— Клянусь!.. — прошептал Октав.
— Помните, что если вы не сдержите этой клятвы, то я убью вас… хотя мне нужна не ваша жизнь… но его…
И, сказав это, граф вышел.
— Роллан погиб! — пробормотал Октав.
Мы должны теперь вернуться несколько назад и познакомиться покороче с доктором-мулатом, занимавшимся специально излечением болезней, зарожденных под тропиками.
Доктору было уже сорок лет.
Он родился в Гваделупе и всю свою жизнь занимался токсикологией, то есть наукой о ядах.
Доктор Самуил Альбо занимал прекрасную квартиру в первом этаже отеля, в предместье Сент-Оноре, при его доме находился огромный тенистый сад.
В тот день, как граф Артов нечаянно услышал разговор Октава в Арменонвильском павильоне, — маркиз де Шамери приехал к доктору и застал его занятым в рабочем кабинете, который его многочисленные клиенты прозвали «палатою ядов».
По стенам этой комнаты тянулись огромные полки с книгами; на столах стояли химические реторты, склянки, кувшины, колбы. Здесь он проводил научные исследования.
Когда Рокамболь вошел к нему, то доктор сидел перед столом и тщательно рассматривал в увеличительное стекло ткань широкого, зеленоватого сухого листа, который по своей форме и объему не принадлежал к европейским растениям.
— Здравствуйте, доктор! — сказал ему Рокамболь, протягивая руку. — Извините, что я потревожил вас. Но я проезжал мимо и, вспомнив, что вы спасли моего бедного матроса и что я еще не успел поблагодарить вас, не мог не завернуть к вам и не загладить свою ошибку.
Произнося эти слова вежливым тоном вельможи, Рокамболь небрежно положил на камин банковский билет в тысячу франков.
Доктор предложил маркизу садиться и пододвинул ему стул.
— Вы слишком добры и любезны, маркиз, — сказал он, — что обеспокоили себя из-за таких пустяков.
— А разве вы считаете ни во что удовольствие видеть вас, доктор?
Мулат молча поклонился.
— Вот, — продолжал Рокамболь, — вы опять за своими книгами, допрашивая постоянно науку и медленно убивая себя над изысканиями новых средств для скорейшего исцеления своих ближних…
— Маркиз! — ответил скромно доктор. — Чем больше изучаешь науку, тем яснее видишь, что в ней есть тайны, которые можно уразуметь только после больших затруднений.
Рокамболь завел тогда разговор о ядах и, узнав, от доктора, что у него есть яд, производящий почти мгновенное помешательство, незаметно, во время выхода доктора из кабинета, украл немного этого яда и, спрятав, простился с ним и уехал.
Ровно в час пополудни он приехал домой. На дворе отеля стоял наемный фиакр.
— Это еще что? — подумал удивленный маркиз де Шамери. — Кто это еще пожаловал ко мне?
И, обратившись к лакею, он спросил: — У кого гости?
— У господина виконта — граф Артов.
— Граф Артов?! — повторил с удивлением маркиз.
— Точно так-с…
— Ого, должно быть, случилось что-нибудь новенькое, — подумал Рокамболь, — бьюсь об заклад, что взрыв уже последовал… надо быть вполне осторожным!
И Рокамболь торопливо отправился к Фабьену, сидевшему в кабинете вдвоем с графом Артовым.
Лицо графа было бледно, а губы судорожно подергивались.
Фабьен обрадовался приходу своего шурина.
Рокамболь невольно приостановился на пороге и молча посмотрел на встревоженные лица собеседников, как бы спрашивая себя, что произошло между ними.
Граф Артов оставил Октава ошеломленным происшедшею сценой и опять помчался к заставе «Звезда».
Здесь он остановился, соскочил с лошади, отдал ее своему кучеру и сел в первый попавшийся ему наемный купе.
— Вернэльская улица! — крикнул он кучеру. — Отель де Шамери…
Граф желал видеть Фабьена, вспомнив про то, что накануне тот сжег записку Роллана де Клэ.
А если Фабьен поступил таким образом, то это ясно указывало на то, что он посвящен в тайны Роллана.
Поступок Роллана, конверт, рассказ Октава — все это сложилось так вместе, что могло убедить самого недоверчивого человека, а в душе графа все еще шевелилось сомнение, до такой степени он любил свою жену и веровал в нее… до такой степени чистою и благородною она казалась ему еще вчера… Но сомнение графа было непродолжительно. Он понял, что виконт Фабьен д'Асмолль скажет ему всю правду, если он вынудит его к тому, и поэтому-то и отправился к нему.
Фабьен спокойно писал письмо, когда граф явился к нему, как снег на голову.
— Любезный граф, вас ли я вижу? — проговорил Фабьен, догадавшись по его бледности, что случилось что-нибудь особенное.
— Я к вам по делу…— ответил ему граф.
Фабьен подвинул ему стул и не заметил даже, что граф не подал ему руки.
— Любезный виконт! — начал граф, не садясь на предложенный ему стул. — Вы, кажется, очень дружны с господином де Клэ?
— Пожалуй, да, а пожалуй, и нет, — ответил Фабьен, слегка вздрогнув, — собственно говоря, наши отцы были друзьями, а я обещал только его дяде-опекуну наблюдать за ним…
— Мы ведь с вами дружны уже семь лет… не так ли?
— Совершенно верно, любезный граф.
— Вы серьезно ведь были моим другом?
— Сколько мне кажется, я и теперь не переменился… Но, — добавил Фабьен, улыбаясь, — к чему этот церемонный тон, мой милый граф?
— То есть вы хотите сказать — торжественный?
— Пожалуй, хоть и так.
— Дело в том, что завтра в это же время один из ваших друзей — я или господин де Клэ — будет убит.
Фабьен вскочил со стула.
— Вы, кажется, сошли с ума? — сказал он.
— Любезный виконт, я задам вам теперь один серьезный и очень важный для меня вопрос и именем нашей дружбы попрошу вас ответить на него.
— Извольте, граф.
— Третьего дня Роллан де Клэ получил в клубе письмо.
— Да.
— И показал это письмо вашему шурину маркизу де Шамери.
— Это верно.
— Затем вы вырвали его из рук де Клэ…
— И это все правда.
— И сожгли.
Фабьен утвердительно кивнул головой.
— Зачем же вы сожгли его?
Этот вопрос был сделан графом каким-то странным, отрывистым голосом.
— Очень просто — оттого, что Роллан — фат, — ответил Фабьен, доведенный до крайности.
— Гм, это ведь не ответ на мой вопрос, — заметил граф.
— Ну, так потому, что Роллан компрометировал женщину…
— Позвольте заметить вам, что если бы эта женщина была неизвестна вам…
— Вы хотите сказать, что я бы не поступил так?..
— Ну да…
— Положим, что вы и правы.
— Но эту женщину знаете не только вы, но и многие из этих господ — между прочим, и господин Октав…
— Все это очень немудрено, право, Роллан не умеет хранить своих тайн.
— Так согласитесь же, что вы сожгли эту записку не без причины, так как вы находились между людьми, посвященными в эту тайну.
Фабьен не предвидел этого страшного и неоспоримого по логике аргумента; он смутился и не отвечал.
— Вами руководила другая, более уважительная причина, — продолжал граф, — то есть между вами находился муж этой женщины… Виконт, заклинаю вас честью, отвечайте мне!
— Вы правы, — пробормотал почти уничтоженный Фабьен.
— После вашего отъезда я остался у карточного стола. Под этим столом я нашел конверт, в котором господин де Клэ получил это письмо. Я поднял его и узнал почерк моей жены.
Фабьен молчал.
— Я сейчас же воротился домой и показал конверт своей жене. Она вскрикнула от изумления, и этот крик был настолько искренен, что я подумал, что де Клэ — подлец и что он подделался под ее почерк.
— Это опять-таки очень немудрено, — сказал Фабьен, надеясь, что у графа не было других доказательств виновности его жены.
— Позвольте… позвольте, я еще не закончил… жена предложила мне пригласить г. де Клэ, и вы вместе с ним провели у меня этот вечер…
— Я, право, не заметил ни одного слова и ни одного даже взгляда…
— Погодите, погодите…— перебил его граф и рассказал ему в нескольких словах все то, что он только что слышал и что за тем последовало.
Во время этого рассказа он смотрел на Фабьена проницательным, испытующим взглядом, как бы желая проникнуть в сокровенную глубь его мыслей.
У виконта д'Асмолля выступил на лбу холодный пот.
— На свете нет ничего невозможного, — добавил граф, — возможна всегда и ошибка, несмотря даже на очевидность фактов… Но я вспомнил ваш поступок, и непобедимое желание узнать наконец истину вынудило меня ехать к вам…
— Неужели же я должен сказать ее вам?
— Иначе я сейчас же еду к де Клэ и убью его.
— Но, граф!..
— Если же вы подтвердите, что моя жена виновна, я вызову его на дуэль и убью его честно. Если же вы скажете мне, что она невинна, я поверю вам на слово.
Виконт д'Асмолль сидел как на иголках.
— Ну, что же вы молчите? Фабьен глубоко вздохнул.
— Пошлите ваших секундантов к Роллану, — чуть слышно прошептал он.
Граф вздохнул и зашатался.
Эти слова этого честного человека произвели на него действие громового удара, но он почти сейчас же оправился и сказал:
— Хорошо, я вам верю… А у вас есть доказательства?
— К несчастию!..
— Вы видели графиню у Роллана?
— Да.
Это последнее слово Фабьен произнес чуть слышно и глухим голосом.
В это самое время вошел Рокамболь.
Присутствие его становилось здесь больше чем необходимым; оно придавало бодрости Фабьену, который, несмотря на свое нравственное мужество, уже начинал падать духом.
У графа Артова достало еще силы воли протянуть руку вошедшему маркизу.
— Здравствуйте, — сказал он при этом слегка дрожащим голосом.
— Любезный виконт, — продолжал он затем, обращаясь к Фабьену, — вы всегда были мне другом и сейчас доказали мне, что ваши чувства не изменились.
— О, как теперь, так будет и всегда! — проговорил Фабьен.
— Ну, так докажите же мне на деле это…
— Чем?
— Я не попрошу вас, конечно, быть секундантом вашего друга!..
— Прежнего, граф, а теперь я его презираю.
— Нет, я прошу у вас более простой услуги. Мне просто не хочется возвращаться сегодня домой — позвольте мне пробыть до завтра у вас.
— Располагайте моим домом, граф, — сказал Рокамболь.
Тогда граф сел и написал своей жене следующее письмо:
«Графиня!Написав эту записку, граф запечатал ее и сказал виконту д'Асмоллю:
Вчера и даже сегодня час назад я все еще сомневался… Теперь же сомнение невозможно для меня. Завтра я дерусь с Ролланом де Клэ и надеюсь убить его.
Через час после того я уеду из Франции, если не убьют меня самого… но я не хочу погибнуть от его руки. Я вас любил и прощаю вас.
Граф Артов».
— Я оставлю вас ненадолго, мой друг, до свидания… Прощайте, маркиз.
И граф вышел, спокойный по наружности, но с разбитым сердцем.
— Куда прикажете везти? — спросил его извозчик, когда он сел в наемный фиакр.
— Прованская улица! — крикнул граф.
Роллан де Клэ сидел дома. В это утро он получил от Ребекки записку следующего содержания:
«Вы вчера были просто восхитительны, и я награжу вас за это. На всякий случай не уходите из дому до пяти часов, может быть, я успею вырваться хоть на минутку от своего тирана и побывать у вас».
Роллан, повинуясь этому приказанию, отослал даже своего камердинера, чтобы быть совершенно наедине с нею, если она приедет.
В половине второго раздался звонок.
— Это она!.. — проговорил Роллан, вздрогнув, и побежал отворять, но, отперев дверь, он невольно отшатнулся, у него потемнело в глазах… Это была не она, а он… Он, муж — страшный граф Артов.
— Милостивый государь! — сказал ему граф. — Мне нужно сказать вам несколько таких слов, которые я нахожу неудобным говорить здесь на пороге, а потому я прошу позволения войти к вам.
И, сказав это, граф прямо прошел в гостиную Роллана и сел.
Де Клэ последовал за ним и тоже сел. Он уже не сомневался, что граф все знал. Роллан горделиво поклонился графу и сказал:
— Чему обязан я чести вашего посещения, граф?
— Я все знаю…
Фат поклонился опять.
— Я к вашим услугам, — сказал он.
— Очень хорошо.
— И согласен на все ваши условия…
— Сначала пистолет, а потом шпага; вы, конечно, понимаете, что мы будем драться насмерть.
— Это как вам будет угодно.
— Завтра в восемь часов утра.
— Где?
— О, разумеется, не в Булонском лесу! Она, пожалуй, явится туда и разыграет трогательную сцену. Мы будем драться в Венсене, у Тронной заставы.
— Я буду там с моими секундантами, — ответил Роллан.
— Прощайте, милостивый государь, до завтра! — сказал граф с ужасающим хладнокровием.
Роллан любезно проводил его до лестницы.
Тут они обменялись еще раз взглядами и поклонами.
Роллан, нужно отдать ему справедливость, вел себя вполне прилично и достойно на этом свидании, он находил поступок графа чрезвычайно логичным и основательным и не подумал увертываться. Так как граф знал все, то драться было необходимо.
Но Роллан обладал только одним хорошим качеством — храбростью, а когда прошел первый момент его изумления и смущения, то он увидел в вызове графа только одно средство еще больше возвыситься в глазах своих приятелей-молокососов, которые и без того уже приходили в удивление от его успехов.
Дуэль с графом Артовым придавала ему весу, и ему ни на минуту не приходило в голову, что граф может убить его.
Под влиянием какой-то лихорадочной радости он написал Октаву письмо и сообщил ему о предстоящей дуэли с графом, которая происходит из-за того, что сильная любовь к нему графини Артовой скомпрометировала ее мужа.
Одним словом, одна эта записка заслуживала уже поединка.
Граф Артов отправился от Роллана де Клэ к герцогу де Шато-Мальи.
— Я пришел просить вас об одной услуге, — сказал он ему.
— Приказывайте, граф.
— Завтра я дерусь на дуэли.
— Вы?!
— Я. Хотите быть моим секундантом?
— Конечно… только…
— Вы желаете знать причину дуэли?
— Именно… дуэль такая печальная вещь! Граф грустно улыбнулся.
— Я выхожу на дуэль, — сказал он, — потому что еще вчера был одним из счастливейших людей, а сегодня стал несчастнейшим.
— Боже мой, что вы говорите?
— Ничего, я любил, а меня не любили. Я предполагал, что раскаяние создает иногда ангелов, а теперь убедился в том, что порочность, обращенная на одно мгновение на путь истинный, рано или поздно возвращается к прежнему… вот и все!..
— Но… возможно ли это?.. Боже мой, возможно ли это?.. Графиня!..
— Не говорите мне о ней, — перебил его глухо граф Артов. — Она умерла для меня!..
Пока совершались события, рассказанные нами, — иная сцена, не менее драматичная и раздирающая сердце, происходила в Пепиньерской улице, в отеле графа Артова. Читатель помнит, что граф уехал из дому верхом после завтрака.
В эти два дня, по своем возвращении, граф, француз душою и характером, не мог насытиться своим Парижем. Еще накануне его не было дома с самого утра и до обеда, а в этот день Баккара сказала ему, улыбаясь:
— Поезжай, дружочек, я увольняю тебя до обеда.
И, сказав это, сама графиня уехала также за покупками.
Она воротилась в три часа и узнала, что граф отослал свою лошадь и взял извозчичий купе. Это обстоятельство показалось ей несколько странным, но все-таки она не придавала ему большой важности.
Через час пришло письмо не от графа Артова, а от Роллана де Клэ.
Роллан, прождав понапрасну до пяти часов, написал графине следующее послание:
«Мой милый ангел!Письмо это принес камердинер Роллана.
Я целый день дожидаюсь вас, и один только страх найти вас мертвою не допускает меня бежать к вам.
Завтра мы будем драться… и надейтесь, что у меня достанет мужества победить своего врага для того, чтобы защищать вас… Ради Бога напишите хоть одно слово!
Роллан де Клэ».
Баккара взглянула на адрес и очень удивилась, что он написан не рукою сестры, от которой она ждала письмо. Она хотела распечатать письмо, когда на дворе послышался стук въезжавшего экипажа. Думая, что это муж, графиня подбежала к окну и с изумлением увидела купе сестры, из которого вышла Сериза (мы будем называть так с этого времени Вишню).
— Что с ней?.. — подумала Баккара. — Не с ума ли она сошла?
И, все еще не распечатывая письма, она побежала навстречу Серизе Роллан. Сестры поцеловались.
— Иди-ка сюда, моя милая ветреница, — сказала Баккара, — и пишет, и приезжает ко мне в одно и то же время!..
— Что? Я не писала…— ответила удивленная Сериза.
— Ну, а это что? — спросила Баккара, взяв с камина письмо.
Сериза пожала плечами.
Баккара проворно сломала печать и, взглянув на подпись, прочитала:
«Роллан де Клэ».
Удивляясь все больше и больше, она прочитала первую страницу и внезапно побледнела.
— Боже! — прошептала она. — Уж не сон ли это? Письмо выпало у нее из рук. Сериза подняла его, в свою очередь прочитала и прошептала:
— Это непонятная вещь!..
Сестры переглянулись, но, наконец, Баккара вскрикнула:
— Да ведь я почти и не знаю этого господина!..
— Ах! — проговорила Сериза. — Я тебе вполне верю, он, должно быть, просто сумасшедший… Кто же вызвал его и с кем он будет драться?..
— Я схожу просто с ума! — воскликнула графиня вне себя.
Но в эту самую минуту отворилась дверь, и лакей подал графине письмо, принесенное уличным комиссионером.
— От его сиятельства! — доложил человек, узнав почерк своего барина.
Баккара взяла его дрожащей рукой, прочитала и с громким воплем грохнулась на пол.
Через полчаса она пришла в себя.
— Боже! — говорила бедная молодая женщина. — Пойдем… пойдем к этому господину, я должна его видеть… должна… о мой Станислав!.. Этот негодяй осмелился подделаться под мой почерк… Боже! Боже!..
И графиня, едва держась на ногах, села с сестрой в карету и приказала кучеру:
— В Прованскую улицу — гони как можно скорее.
Доехав до квартиры Роллана де Клэ, Баккара осталась в карете и попросила свою сестру повидаться с этим негодяем, который осмеливался так нагло клеветать на нее.
Роллан де Клэ принял Серизу, и когда та сказала ему, что ее уполномочила ее сестра Баккара узнать, что значит его письмо к ней, то он начал уверять ее, что она, вероятно, не посвящена своей сестрой в их взаимные отношения с ним, и рассказал ей при этом, как мнимая Баккара принимала его в Пасси и как она была даже два раза у него.
Сериза вскрикнула и бросилась к своей сестре.
То, что она передала ей, придало особенную энергию Баккара, она выскочила из кареты и проворно взбежала вслед за Серизой в квартиру Роллана де Клэ.
Увидя графиню, Роллан бросился к ней и хотел ее обнять.
— Ах, Луиза! — вскричал он. — Дорогая Луиза!.. Баккара с негодованием оттолкнула его.
— Прочь! — вскрикнула она. — Вы подлец или сумасшедший… Вы никогда не имели права называть меня Луизой.
Но Роллан хладнокровно заметил ей, что она совершенно напрасно отказывается от того, что было.
Сколько ни говорила Баккара, в каком она ни была отчаянии, но Роллан де Клэ, пораженный ее тождественным сходством с Ребеккой, продолжал настаивать, что он принимал ее у себя.
Баккара упала без чувств.
Ее отнесли в карету, а Вишня взяла слово, что он придет вечером к ним для того, чтобы разъяснить ту тайну, которая скрывается в этом деле.
— Приду, — ответил Роллан, начинавший думать, не сошел ли и он с ума.
Через несколько минут после отъезда Баккара от Роллана де Клэ к нему приехал мнимый маркиз де Шамери.
Роллан сидел на диване и имел вид совершенно уничтоженного человека.
— Любезный друг, — сказал маркиз де Шамери, делая вид, что приписывает совсем другой причине упадок духа Роллана, — я все узнал: графу Артову все известно, и он приходил к вам с вызовом.
— Да это еще не то! — ответил ему Роллан и рассказал все, что произошло у него с Баккара.
Рокамболь слушал хладнокровно до конца, не перебивая Роллана, потом посмотрел на него, улыбаясь, и сказал:
— Вы еще очень молоды, мой милый, и у вас недостает проницательности и опыта… Вы не знаете женщин.
— Но…
— Я хочу сказать, что графиня с сестрой очень ловкие особы и что они обманули вас, доведя вас до отчаяния, уверяя, что вы принимали за Баккара какую-то другую женщину.
— Обманули… меня?
— Ну да.
— Да… мнимой графини Артовой нет и быть не может, так как подобное сходство немыслимо между двумя женщинами.
— Ну, а домик в Пасси?
— Да почему вы знаете, что это было в Пасси, а не в отеле, ведь вас, вы сами же говорили, возили в карете с матовыми стеклами.
Все это окончательно сбило с толку Роллана де Клэ.
— Так пусть же графиня и ее сестрица ждут меня, сколько им угодно, — воскликнул он, — я ненавижу, презираю их и буду завтра же драться с графом.
— Только защищайтесь хорошенько!
— Будьте покойны.
Они простились, маркиз уехал домой, а Роллан написал Серизе, что он не будет у них, потому что хорошо понял, какую с ним хотели сыграть комедию.
После этого он отправился в клуб.
От Роллана де Клэ Рокамболь возвратился домой и отправился прямо к своему зятю.
Он застал его с графом Артовым, который писал в кабинете виконта какие-то письма.
Он писал в продолжение целого часа и лишь затем повернулся к Фабьену со словами:
— Милый друг, вы позволите мне назначить вас своим душеприказчиком?
— К чему это? — спросил изумленный Фабьен.
— Меня могут убить…
— Перестаньте, пожалуйста!.. Провидение не допустит подобной несправедливости…
— Все равно, — перебил граф.
— Послушайте, граф, вы все еще любите эту женщину…
— Правда.
— И если вас не убьют…
— Я сам застрелюсь.
— Это будет безумием.
— Я сейчас сделал завещание, — сказал граф со вздохом. — У меня два различных состояния: одно на родине — наследственное; другое состоит в собственности, приобретенной мною во Франции, и заключается в шестидесяти тысячах ливров дохода. Последнее я и хочу доверить вам.
— Но…
— Я знаю, что вы хотите сказать. Но я имею твердое намерение умереть. Все мое счастье, вся жизнь моя заключались в ней, ее одну любил я, и в моем сердце нет больше места для другой привязанности.
— Конечно, теперь не время напоминать вам о других чувствах иначе, как только сказать: есть мужество и в решимости жить, когда жизнь тягостна…
— Вот этого-то мужества у меня и нет. Мне не нужно убивать себя: я уже умер.
Фабьен вздрогнул и понял, что всякое утешение будет бесполезно.