— Бедная, дорогая мамаша! — проговорил он. — Она таки довольно потрудилась на своем веку и имеет теперь полное право отдохнуть… Нас ведь у нее было восемь человек, и она всех нас подняла на ноги.
— Скажите, пожалуйста!
— А между тем я боюсь, чтобы ей не наскучило сидеть без дела…
— Очень не мудрено-с…
— Люди, трудившиеся весь свой век, любят постоянно работать.
— Верно-с.
— И если б я мог найти для нее какое-нибудь легкое занятие, что-нибудь вроде меблированных комнат…
— Да вот не угодно ли вам, — наша хозяйка продает все свое заведение.
— Неужели?
— Она хочет отдохнуть.
— А дорого она просит?
— Пустяки — всего восемь тысяч франков за шестнадцать номеров.
— А контракт?
— Еще на целых шесть лет… За квартиру пятьсот франков, и жильцы все хорошие — да и вообще комнаты у нас стоят очень редко пустыми.
— Отлично! Я переговорю об этом с мамашей, а потом мы повидаемся с вами.
И Вантюр поднялся на первый этаж и постучал у дверей направо.
— Войдите!.. Ключ в дверях, — крикнул из-за двери сиповатый голос.
Вантюр повернул ключ и вошел в хорошенькую меблированную комнату с кухней. На диване сидела старуха, одетая с головы до ног в черное и с очками на носу. Она читала газету, держа в руках серебряную табакерку.
— Силы небесные! — воскликнул восхищенный Вантюр. — Моя мамаша, ты теперь, право, походишь на какую-нибудь патронессу… У тебя такой праздничный вид… Итак, госпожа вдова Бризеду, перед вами стоит ваш сын — господин Жозеф Бризеду, мелкий торговец с Парижской площади!
После этой громкой тирады Вантюр запер дверь и уселся подле вдовы Фипар, значительно преобразившейся, как видит читатель.
Теперь мы объясним в нескольких словах, как попала вдова Фипар на Церковную улицу.
Разгадав интригу, задуманную Рокамболем, Вантюр понял необходимость удалить из Клиньянкура старуху, которую Рокамболь мог опять отыскать и принудить ее рассказать, где он находится. Вследствие этого-то он и перевез старуху на Церковную улицу.
Он был уверен, что Рокамболю и в голову не придет искать Фипар в таком отдаленном квартале.
Вантюр переговорил в нескольких словах с «прекрасной» вдовой и, заручившись ее желанием и полною готовностью свидетельствовать перед судом против Рокамболя, вернулся домой.
Герцог де Шато-Мальи был дома и смотрел на конюшне, как чистят лошадей.
Когда Вантюр вошел на конюшню, то герцог сообщил ему, что он нанял уже в его отсутствие конюха.
— Он придет сегодня вечером. Бедняга показался мне таким несчастным…
— Ваше сиятельство — хозяин здесь, — ответил почтительно Вантюр.
Герцог знал, что Вантюр не ночевал дома, и ему ужасно захотелось расспросить его, поэтому он перешел в стойло, где стояла его любимая лошадь Ибрагим. Вантюр последовал за ним.
— Ну что? — спросил его герцог.
— Все идет хорошо, — ответил Вантюр. — Я собрал все справки о ваших врагах и о вашем сопернике.
Герцог вздрогнул.
— Ваше сиятельство, — продолжал Вантюр, — вы обещали мне иметь ко мне доверие, а потому я прошу вас не выспрашивать меня больше.
— Хорошо, — герцог кивнул головой.
— Вы, вероятно, наняли англичанина?
— Да, кажется, вот он сам.
И при этом герцог указал на нового конюха, который в эту минуту входил на конюшню. Ему на вид, казалось, было не больше тридцати лет. Волосы его были ярко-рыжего цвета, а лицо красное, как кирпич.
Читатель, конечно, догадался уже, что это был Рокамболь, так хорошо замаскированный, что Вантюр взглянул на него совершенно равнодушно.
Справедливость требует сказать, что если Рокамболь изменил свою наружность с головы до ног и нимало не походил ни на виконта де Камбольха, ни на маркиза дона Иниго де Лос-Монтеса, то и Вантюр не уступил ему в этом случае. Он выстриг волосы, сбрил свои черные с проседью бакенбарды и наклеил вместо них рыжие. Напудренный парик закрывал половину его лба, а лицо алело, как у натурального Джона Буля. Благодаря стянутому донельзя корсету толщина его не была заметна, а чудесная голубая ливрея на серизовой подкладке, ниспадавшая до пят, окончательно уничтожила всякий признак его естественной наружности. Вантюр не узнал Рокамболя и сделал ему испытание, приказав вычистить одну из лошадей.
Рокамболь, преобразившийся теперь в Джона, доказал с полным успехом свое знание новой обязанности.
— Этот парень знает свое дело, — заметил Вантюр, отходя с герцогом в сторону, — и ему можно вполне доверить лошадей.
— Надул англичанина! — прошептал в это время Рокамболь, и, продолжая чистить лошадей, он посмотрел на Вантюра, шедшего сзади герцога… но вдруг он вздрогнул…
— Странно! — прошептал он. — Не пробовал ли этот британский кучер французской каторги? Правая его нога, кажется, немного волочится, точно как у беглого каторжника!..
Читатель, вероятно, помнит еще, как сэр Вильямс спросил Рокамболя:
«Знаешь ли ты, что такое карбункул?»
— К чему ты это спрашиваешь? — ответил вопросом Рокамболь.
«Вот к чему, — написал наставник, — возьми булавку и отправляйся завтра в Монфокон, где ты наверняка найдешь на живодерне лошадь, издохшую от карбункула».
— Как же я могу узнать ее?
«Живодеры сдирают шкуру со всех лошадей, за исключением тех, которые пали от карбункула, а потому если ты увидишь лошадь, не тронутую ими, то, значит, можно рискнуть».
— Чем?
«Осмотри хорошенько свои руки, нет ли на них какой-нибудь царапины, а потом воткни булавку на несколько секунд в тело падали, затем положи булавку в коробочку».
— Гм! Я, кажется, начинаю понимать, — проговорил Рокамболь.
«Ровно ничего не понимаешь!»
— Что же я должен делать с булавкой? «Ступай с ней к Шато-Мальи».
— Уж не придумал ли ты, чтобы я уколол его этой булавкой?
Сэр Вильямс пожал плечами и написал: «Пробудь у герцога с час, и ты успеешь выведать, которая его любимая лошадь. Когда узнаешь это, тогда вынь из коробочки булавку и уколи ею лошадь в живот».
— Зачем же лошадь? «Потому что так нужно…»
— Хорошо, так как я уже почти начинаю привыкать действовать по твоему приказанию, как какой-нибудь автомат. Но я прощу тебе это все, когда женюсь на Концепчьоне.
«Если только я не умру, ты непременно женишься на ней».
— Тебе больше нечего сказать мне?
Сэр Вильяме утвердительно кивнул головой. Рокамболь взглянул на часы.
— Знаешь ли, — сказал он, — мне кажется, что отправляться в Монфокон средь бела дня не совсем безопасно… Не лучше ли идти вечером, часов в десять?
«Как хочешь».
Мнимый маркиз де Шамери отправился на Сюренскую улицу, взял здесь большую медную булавку, коробочку и, переодевшись в лакейскую ливрею, нанял извозчичий кабриолет и поехал в Монфокон.
Приехав в Монфокон, Рокамболь отыскал лошадь, околевшую от карбункула, и, воткнув в нее булавку, подержал несколько времени в трупе, а потом вынул и спрятал в коробочку.
Исполнив таким образом приказание сэра Вильямса, он доехал до площади Согласия, расплатился с извозчиком и, пройдя по бульвару Инвалидов, добрался до отеля Салландрера, не приметив того, что невдалеке от него стоял тряпичник, который был не кто иной, как Вантюр.
Пробыв несколько времени у Концепчьоны, Рокамболь поцеловал ее в лоб и ушел в сопровождении негра.
Переступая через садовую калитку, он споткнулся о тряпичника, лежавшего в канавке около калитки.
— Пьянчуга! — проговорил маркиз, переодетый в лакея.
Читатель, конечно, догадывается, что Рокамболь вошел в свою холостяцкую квартиру через ворота, противоположные тем, где стоял его экипаж, и что это-то обстоятельство несколько сбило с толку Вантюра.
Пробыв один час в мезонине своей квартиры, Рокамболь переоделся в свое обыкновенное платье и уехал в свой отель.
— Только один Вантюр беспокоит меня, — думал он, — а все остальное идет как по маслу.
А между тем он не подозревал, что этот самый Вантюр следил за ним шаг за шагом и только благодаря двойному выходу в доме на Сюренской улице сбился с дороги и не последовал за ним в его отель.
Когда Рокамболь проехал площадь Людовика VI и мост, внимание его было привлечено обстоятельством, которое, по-видимому, было ничтожно, но имело для него существенную важность.
Ночь была туманная, холодная и мрачная. На набережной царствовали пустота и безмолвие, но вдруг Рокамболю послышались отчаянные крики и смутный гул голосов, исходящих, казалось, из середины Сены. Он тотчас же приказал кучеру остановиться и стал внимательно прислушиваться.
Крик «помогите!» пробудил в нем много воспоминаний о его собственной жизни, начиная со смерти Гиньона в Буживале и кончая собственным его, Рокамболя, приключением на волнах Марны, куда его выбросили в мешке из окна.
— Помогите! — кричал ослабевший голос женщины. — Помогите!..
Рокамболю припомнилась вдруг Фипар, труп которой он считал попавшим в невод Сен-Клу, и в то же время он услыхал шум голосов и весел, рассекавших воду.
— Полно, сударыня! — кричало несколько голосов. — Смелее! Подождите немножко… Мы уже близко.
Рокамболь выпрыгнул из экипажа, подбежал к перилам набережной и нагнулся к реке.
Мы уже сказали, что ночь была мрачная, но, несмотря на это, Рокамболю удалось разглядеть черную точку, бившуюся на поверхности воды; невдалеке от этой точки тяжело поднималась по течению какая-то другая масса, гораздо большая… То был ялик, спешивший на помощь утопающей женщине.
— Честное слово! — прошептал Рокамболь. — У меня до сих пор еще нет медали за спасение утопающих, а так как в настоящее время года холодная ванна нисколько не может повредить организму, то я и намерен получить эту почетную вещицу.
Сказав это, он быстро спустился к реке и проворно разделся.
— Не мешает иногда делать и добрые дела, чтобы обращать на себя внимание любопытных (полиции)… В случае если мне придется лишиться титула маркиза и попасть под суд присяжных, то мой адвокат может отлично пустить в дело эту медаль…
Бросившись затем вплавь, он успел схватить утопающую и поплыл с нею навстречу ялику.
Несколько минут спустя господин маркиз Альберт-Фридерик-Оноре де Шамери находился уже вместе со спасенной им женщиной на ялике, между двумя или тремя лодочниками, которые зажгли фонарь и рассматривали утопавшую и ее избавителя.
Женщина была молода и хороша собой; ее шелковое платье свидетельствовало, что не нищета, а безнадежная любовь вынудила ее искать убежища в смерти. С ней случилось то, что случается со многими самоубийцами. Когда холодная вода охватила ее с головы до пят, к ней воротилась горячая любовь к жизни, которая не далее как за минуту перед тем была ей в тягость.
— Не всякий рискнет выкупаться по вашему! — вскрикнул один из лодочников, между тем как его товарищи хлопотали около молодой женщины.
— Я исполнил только свой долг, — скромно ответил Рокамболь.
— Ну! Если вы называете это долгом, значит, вы честный человек.
Рокамболь невольно улыбнулся.
— А мы вот уже целую неделю вытаскиваем по ночам утопающих.
Рокамболь вздрогнул.
— В субботу мы вытащили старуху около моста, — продолжал лодочник.
— Уже мертвую?
— Нет — живую.
— Это, вы говорите, было у моста Пасси?
— В ночь с субботы на воскресенье, — продолжал лодочник, не замечая того, что Рокамболь переменился в лице при этих словах.
— Черт возьми, — думал он, — неужели я не задушил Фипар?.. Старуха… ночью… у моста Пасси… Да ведь, черт возьми, это, вероятно, она.
Затем, напустив на себя совершенно равнодушный вид, он проговорил:
— Может быть, ее заставила это сделать нищета…
— Уж, право, не знаю, — перебил лодочник. — Она рассказала нам целую историю; мы сделали ей складчину и дали ей денег нанять фиакр и воротиться домой…
— А! — проговорил Рокамболь, страшно побледнев. — Она, вероятно, жила очень далеко…
— Кажется, в Клиньянкуре.
Рокамболь чуть не посинел, но тусклый свет от фонаря не позволил лодочнику приметить все эти перемены в его лице.
— Друзья мои, — сказал Рокамболь, обращаясь к лодочникам после минутного молчания, — пожалуйста, пристаньте поскорей к берегу. Я оденусь, и потом мы отправим эту женщину домой.
Лодочники причалили.
Рокамболь сунул одному из лодочников в руку луидор и сказал:
— Помогите мне снести эту женщину.
Одевшись, он подошел к женщине и спросил ее, где она живет.
— На Прованской улице, — ответила она слабым голосом.
— Мой кучер отвезет вас, — продолжал Рокамболь, усаживая ее в экипаж, — если вы будете иметь во мне нужду, то, пожалуйста, обращайтесь ко мне без церемоний; я маркиз де Шамери и живу на Вернэльской улице.
— Ишь ты! — прошептали лодочники. — Парень-то, кажется, не гордый… Он выходит даже из своего экипажа, чтобы броситься в воду…
— Отвези эту даму, — распорядился между тем Рокамболь, — а я пойду пешком.
Молодая женщина рассыпалась перед ним в благодарностях, и купе уехал.
Оставшись один, Рокамболь несколько задумался.
— Я просто болван, — подумал он.
Воротившись в отель, где все уже спали глубоким сном, Рокамболь прошел прямо к сэру Вильямсу и разбудил его сильным толчком.
— Эй! — крикнул он. — Почтенный! Проснись-ка, дело спешное… Я нуждаюсь в твоей философии.
Эти слова окончательно разбудили сэра Вильямса и привели в сознание.
«В чем дело?» — написал он.
— Фипар жива, — ответил грубо Рокамболь. Сэр Вильямс так и подпрыгнул на постели.
— Понимаешь ли, — продолжал Рокамболь, — Фипар жива, она узнает меня, сколько бы я ни изменял свою оболочку. — И Рокамболь рассказал ему все, что произошло с ним в эту ночь.
— К тому же, — добавил он, — мы до сих пор еще не имеем известий о Вантюре.
Сэр Вильямс заметно нахмурился.
— Если Фипар увидится с Вантюром, тогда я положительно пропащий человек.
Сэр Вильяме вполне разделял опасения своего ученика, но, однако, он не растерялся и написал:
«Теперь дело не в Фипар; был ли ты в Монфоконе?»
— Был. «Отлично!»
— Но разве тебя не беспокоит, что Фипар жива? «Нет. Клиньянкур невелик; ты можешь найти свою
Фипар, когда тебе будет только угодно, и тогда постарайся задушить ее получше».
— Право, совет не дурен; я сейчас же отправлюсь в Клиньянкур.
«Нет, не теперь, а завтра ночью».
— Ты думаешь?
«Сегодня у нас есть другое дело».
— Правда?
«Булавка у тебя?»
— У меня.
«Ты уверен, что втыкал ее в тело лошади, издохшей от карбункула?»
— Уверен вполне.
«Ну так отправляйся теперь спать, а завтра поступай в конюхи к Шато-Мальи».
— Ну, а Фипар?
Сэр Вильямс пожал плечами и не удостоил Рокамболя ответом.
Как мы уже знаем, через несколько часов после этого Рокамболь вступил на должность конюха у герцога де Шато-Мальи, и Вантюр и он не узнали друг друга.
Приметив, что Вантюр волочит ногу, как сбежавший каторжник, Рокамболь решил, что ему необходимо дознаться, какая может быть этому причина.
Оставшись один в конюшне, он подошел к арабской лошади, любимице герцога, и уколол ее отравленной булавкой.
— Жаль убивать такое животное, — думал он. — Маркиз де Шамери охотно бы дал за него две тысячи экю!..
В эту же ночь Вантюр пробрался в квартиру Рокамболя и украл у него из книги документы герцога де Шато-Мальи.
«Не стоит будить теперь герцога, — думал он, возвратившись через час из своей ночной экспедиции в отель Шато-Мальи. — Я лучше завтра отдам ему эти бумаги, а теперь надо хорошенько обдумать, как мне захватить Рокамболя». Вантюр уже хотел идти спать, как вдруг увидал свет и услыхал говор в конюшне. Это странное обстоятельство возбудило в нем любопытство, и вместо того, чтобы идти в свою комнату, он отправился в конюшню. У стойла Ибрагима, любимой лошади герцога, стояли два конюха и берейтор. Бедное животное лежало на подстилке в ужасных мучениях; загородка стойла была обагрена кровавой пеной.
— Что с ней? — спросил Вантюр, подходя к конюхам.
— Не знаю, — ответил берейтор, — но она мучится так уже с пяти часов вечера… Его сиятельство уже несколько раз приходил навестить ее.
Вантюр наклонился к лошади и, осмотрев ее, вздрогнул.
— Лошадь эта не поправится, — проговорил он громко, — у нее карбункул и потому ее лучше убить.
Мы уже говорили, что правая нога кучера возбудила у Рокамболя некоторое подозрение.
— Нужно хорошенько присмотреть за этим молодцом, — подумал он. — Право, если бы он был несколько потолще… но нет… этого быть не может — у Вантюра огромный живот…
Однако это не успокоило Рокамболя. Вантюр гримировался так хорошо, что противник не узнал его… Но отчего же у англичанина была такая походка, как будто он провел десять лет в каторге, во Франции?
В полдень герцог де Шато-Мальи возвратился с прогулки и спросил себе завтрак; затем он прошел в кабинет и принялся читать письма. Между ними он нашел одно извещение нотариуса, требовавшее немедленного ответа. Герцог сел в кресло, написал письмо и приказал Цампе:
— Одеваться! Я сейчас еду…
И вслед за этим он оперся руками об ручки кресла, на котором сидел, и несколько приподнялся, но сейчас же опустился опять и болезненно вскрикнул:
— Что это значит, Цампа? Зачем здесь булавка?
И герцог указал Цампе на свою ладонь, на которой выступила капля крови.
Мы уже знаем, каким образом Вантюр похитил бумаги герцога де Шато-Мальи, а теперь посмотрим, что предпринял Рокамболь относительно вдовы Фипар и Вантюра.
Уколов булавкой лошадь и поранив ею руку герцога, он решил, что ему больше нечего делать у Шато-Мальи, и в силу этого спокойно ушел из конюшни и отправился на Сюренскую улицу, где и обратился вновь в маркиза де Шамери. «Мне больше нечего делать у Шато-Мальи, — думал он, — Цампа будет сообщать мне все новости».
Через час после этого господин маркиз был уже в своем отеле на Вернэльской улице.
Виконт и виконтесса д'Асмолль уехали в это утро в замок Го-Па вместе с герцогом де Салландрера, и в отеле де Шамери оставался теперь только один сэр Вильямс, к которому и поспешил Рокамболь. Слепой ждал его с большим нетерпением; он узнал уже его шаги на лестнице.
«Ну что?» — написал он, когда вошел Рокамболь.
— Все идет хорошо…
«Уколол лошадь?» — появилось на грифельной доске.
— И лошадь и герцога… Что теперь делать? «Отыскать Фипар и узнать, где Вантюр».
— Это не совсем-то легко…
«Переоденься в блузника и отправляйся бродить по Клиньянкуру… Там ты должен найти Фипар».
— Ну-с?
«Нужно действовать на нее кротостью, она может быть полезна нам…»
— Какой вздор! «Как знать?»
— Но как же ты хочешь, чтобы маркиз де Шамери рисковал быть узнанным теткою Фипар, бывшею кабатчицей в Менильмонтане?
Сэр Вильямс пожал плечами и написал дипломатический ответ: «Лучше отравить, чем задушить».
— Понимаю. А потом? «Отделаться от Цампы».
— Способ?
«Не знаю еще, но подумаю…»
— Потом?
«Отправиться в замок Го-Па вместе со своим старым матросом Вальтером Брайтом и возвратиться оттуда уже не иначе как мужем Концепчьоны».
— Ты думаешь?
«Пока я с тобой, пока я жив, ты будешь иметь во всем успех… Но когда меня не станет, все у тебя рухнет, как карточный домик».
Эта фраза должна бы была запечатлеться навсегда в памяти Рокамболя, но он не обратил на нее большого внимания.
— Нужно ли сейчас же отправиться в Клиньянкур? — спросил он.
«Теперь который час?»
— Три. «Слишком рано… Тряпичники выходят по ночам.
Ступай туда в семь часов».
На этом слепой окончил свою аудиенцию, и Рокамболь ушел.
Ровно в шесть с четвертью часов Рокамболь переоделся в настоящего парижского шалопая-блузника и в семь часов был уже в Клиньянкуре, резиденции всех тряпичников.
Узнав у одного мальчишки, где жила вдова Фипар, он прямо направился к ее домику. Но напрасно он стучался: дверь не отворялась.
— Тетки нет дома, — заметила ему проходившая в это время мимо него женщина.
— Где же она?
— Уехала еще вчера с каким-то мужчиной, который привез ей платье, башмаки и чепчик. Она разоделась, точно какая-нибудь герцогиня.
Рокамболь невольно вздрогнул.
— Каков собой был этот мужчина? — спросил он.
— Толстый, старый, лысый, в черном сюртуке.
— Это мой дядя! — вскрикнул Рокамболь и мысленно прибавил: «Это, должно быть, был Вантюр».
Затем словоохотливая барыня рассказала Рокамболю, что тетушка Фипар уехала в карете, извозчик которой назывался Мародером и стоит на Монмартре.
Этого указания было вполне достаточно для Рокамболя, который немедленно отправился на Монмартр и, отыскав там указанного извозчика, прикинулся агентом тайной полиции; благодаря этому маневру он узнал, куда переехала вдова Фипар.
— Вот как, — бормотал он, направляясь по указанному адресу. — Вы, госпожа Фипар, переехали теперь в Гро-Калью, на Церковную улицу, дом номер пять, и называетесь теперь Бризеду. Отлично, я вас сейчас же навещу.
Не прошло и четверти часа после этого, как он уже был у госпожи Фипар.
Войдя в ее квартиру, Рокамболь разыграл из себя такого нежного сынка, что старуха не утерпела и простила ему все. Блистательный маркиз не погнушался обнять ее и нежно поцеловать, пообещав ей купить каменный дом.
Когда таким образом мир был вполне восстановлен и старуха Фипар окончательно расположилась в пользу своего ненаглядного Рокамбольчика, он ловко выспросил у нее все относительно Вантюра. Убедившись с ее слов, что он не ошибся, подозревая в кучере Шато-Мальи Вантюра, он смекнул сейчас же, что Вантюр, вероятно, распечатал письмо графини Артовой к герцогу де Салландрера.
— Ну, мамаша, укладывайся, — сказал он громко. — Едем!
— Куда?
— В твой собственный дом, и акт на него я тебе передам прямо в руки.
— Не врешь?
— Честное слово твоего милого Рокамбольчика.
— Но… Вантюр?
— Не говори ему, что ты виделась со мной, вот и все…
— Ладно…
— Прощай, мамаша! На тебе в задаток, — переменил решение он и бросил старухе на кровать билет в пятьсот франков.
Простившись с Фипар, Рокамболь вернулся домой и, к своему великому ужасу, убедился, что у него украдены документы графа де Шато-Мальи.
— Теперь уже два часа ночи, — пробормотал он. — Есть надежда, что герцог уже лег спать, а потому, вероятно, разбойник не успел еще передать их ему… Надо скорей бежать в отель де Шато-Мальи.
Переодевшись немедленно в платье конюха, он отправился опять в отель герцога Шато-Мальи.
Он пришел туда в тот момент, когда Вантюр разговаривал с берейтором о том, что лошадь заражена карбункулом.
— Был ли здесь герцог? — спросил Вантюр.
— Два раза и даже сам вытирал перегородку своим платком.
Вантюр вздрогнул.
— Так как в первые часы своей болезни Ибрагим никого не допускал к себе, кроме герцога.
— Но он не кусал его? — спросил Вантюр с беспокойством.
— Напротив, он лизнул его несколько раз. Рокамболь видел, как на лице Вантюра выступили капли пота, и на этот раз он окончательно узнал его.
Убедившись в том, что ему было нужно узнать, Рокамболь спокойно удалился и спрятался в пустом стойле.
Из вопроса Вантюра — видел ли герцог Ибрагима — он составил мнение, что Вантюр не успел передать ему бумаг.
Через несколько времени после этого пришел в стоило к больной лошади Цампа и сообщил, что герцог тоже заболел и теперь спит.
При этом известии Вантюр опять вздрогнул, но не перестал наблюдать за Цампою.
— Мне нужно видеть герцога, — сказал Вантюр, обращаясь к нему.
— Хорошо, — ответил камердинер, — я сейчас скажу ему о вас.
Во время этого короткого разговора Рокамболь выполз на четвереньках на двор и в то время, как Цампа вышел из конюшни, приподнялся и заступил ему дорогу.
— Молчи! — прошептал он и увлек камердинера на лестницу. — Что у герцога?
— Лихорадка.
— Посылал он за доктором?
— Нет еще…
— Великолепно. Перед спальней находятся три комнаты?
— Да.
— В гостиной висят на всех дверях двойные портьеры?
— Да, везде.
— Из спальни трудно услышать, что там говорится?
— Можно, если говорят очень громко.
— Отлично. Ступай к герцогу и скажи, что лошади гораздо лучше, и, конечно, не говори про кучера.
— А!..
— Меня проведи в гостиную.
— Идемте.
Рокамболь поднялся вместе с Цампою в первый этаж, и камердинер провел его через коридор в гостиную, где на каждой двери висели двойные портьеры из тяжелой материи, заглушавшие всякий шум. На полу лежал толстый ковер.
Рокамболь встал за дверью у входа в комнату.
— Теперь, — сказал он Цампе, — ступай в конюшню и вели кучеру прийти сюда.
— То есть к герцогу?
— Да, проведи его по парадной лестнице прямо сюда.
— Ладно.
— И как только он войдет сюда, то ты задуй свечку и схвати его за обе руки вот так…
И Рокамболь, взяв Цампу за руки, завернул их ему за спину.
— Понимаешь? — спросил он.
— Да.
— Ну иди! Цампа ушел.
Через две минуты он был в конюшне и сказал Вантюру:
— Идите, герцог ждет вас, но, пожалуйста, делайте поменьше шуму, его сиятельство очень болен, и шум беспокоит его.
Вантюр последовал за Цампой и, поднявшись по парадной лестнице, прошел через приемную, и только он переступил порог гостиной, как свеча, находившаяся в руках у Цампы, погасла, и Вантюр почувствовал, как его схватили за руки. В то же мгновение чья-то рука закрыла ему рот и приставила к его горлу кинжал. Вслед за этим хорошо знакомый ему голос проговорил шепотом, но грозно:
— Скажите, пожалуйста!
— А между тем я боюсь, чтобы ей не наскучило сидеть без дела…
— Очень не мудрено-с…
— Люди, трудившиеся весь свой век, любят постоянно работать.
— Верно-с.
— И если б я мог найти для нее какое-нибудь легкое занятие, что-нибудь вроде меблированных комнат…
— Да вот не угодно ли вам, — наша хозяйка продает все свое заведение.
— Неужели?
— Она хочет отдохнуть.
— А дорого она просит?
— Пустяки — всего восемь тысяч франков за шестнадцать номеров.
— А контракт?
— Еще на целых шесть лет… За квартиру пятьсот франков, и жильцы все хорошие — да и вообще комнаты у нас стоят очень редко пустыми.
— Отлично! Я переговорю об этом с мамашей, а потом мы повидаемся с вами.
И Вантюр поднялся на первый этаж и постучал у дверей направо.
— Войдите!.. Ключ в дверях, — крикнул из-за двери сиповатый голос.
Вантюр повернул ключ и вошел в хорошенькую меблированную комнату с кухней. На диване сидела старуха, одетая с головы до ног в черное и с очками на носу. Она читала газету, держа в руках серебряную табакерку.
— Силы небесные! — воскликнул восхищенный Вантюр. — Моя мамаша, ты теперь, право, походишь на какую-нибудь патронессу… У тебя такой праздничный вид… Итак, госпожа вдова Бризеду, перед вами стоит ваш сын — господин Жозеф Бризеду, мелкий торговец с Парижской площади!
После этой громкой тирады Вантюр запер дверь и уселся подле вдовы Фипар, значительно преобразившейся, как видит читатель.
Теперь мы объясним в нескольких словах, как попала вдова Фипар на Церковную улицу.
Разгадав интригу, задуманную Рокамболем, Вантюр понял необходимость удалить из Клиньянкура старуху, которую Рокамболь мог опять отыскать и принудить ее рассказать, где он находится. Вследствие этого-то он и перевез старуху на Церковную улицу.
Он был уверен, что Рокамболю и в голову не придет искать Фипар в таком отдаленном квартале.
Вантюр переговорил в нескольких словах с «прекрасной» вдовой и, заручившись ее желанием и полною готовностью свидетельствовать перед судом против Рокамболя, вернулся домой.
Герцог де Шато-Мальи был дома и смотрел на конюшне, как чистят лошадей.
Когда Вантюр вошел на конюшню, то герцог сообщил ему, что он нанял уже в его отсутствие конюха.
— Он придет сегодня вечером. Бедняга показался мне таким несчастным…
— Ваше сиятельство — хозяин здесь, — ответил почтительно Вантюр.
Герцог знал, что Вантюр не ночевал дома, и ему ужасно захотелось расспросить его, поэтому он перешел в стойло, где стояла его любимая лошадь Ибрагим. Вантюр последовал за ним.
— Ну что? — спросил его герцог.
— Все идет хорошо, — ответил Вантюр. — Я собрал все справки о ваших врагах и о вашем сопернике.
Герцог вздрогнул.
— Ваше сиятельство, — продолжал Вантюр, — вы обещали мне иметь ко мне доверие, а потому я прошу вас не выспрашивать меня больше.
— Хорошо, — герцог кивнул головой.
— Вы, вероятно, наняли англичанина?
— Да, кажется, вот он сам.
И при этом герцог указал на нового конюха, который в эту минуту входил на конюшню. Ему на вид, казалось, было не больше тридцати лет. Волосы его были ярко-рыжего цвета, а лицо красное, как кирпич.
Читатель, конечно, догадался уже, что это был Рокамболь, так хорошо замаскированный, что Вантюр взглянул на него совершенно равнодушно.
Справедливость требует сказать, что если Рокамболь изменил свою наружность с головы до ног и нимало не походил ни на виконта де Камбольха, ни на маркиза дона Иниго де Лос-Монтеса, то и Вантюр не уступил ему в этом случае. Он выстриг волосы, сбрил свои черные с проседью бакенбарды и наклеил вместо них рыжие. Напудренный парик закрывал половину его лба, а лицо алело, как у натурального Джона Буля. Благодаря стянутому донельзя корсету толщина его не была заметна, а чудесная голубая ливрея на серизовой подкладке, ниспадавшая до пят, окончательно уничтожила всякий признак его естественной наружности. Вантюр не узнал Рокамболя и сделал ему испытание, приказав вычистить одну из лошадей.
Рокамболь, преобразившийся теперь в Джона, доказал с полным успехом свое знание новой обязанности.
— Этот парень знает свое дело, — заметил Вантюр, отходя с герцогом в сторону, — и ему можно вполне доверить лошадей.
— Надул англичанина! — прошептал в это время Рокамболь, и, продолжая чистить лошадей, он посмотрел на Вантюра, шедшего сзади герцога… но вдруг он вздрогнул…
— Странно! — прошептал он. — Не пробовал ли этот британский кучер французской каторги? Правая его нога, кажется, немного волочится, точно как у беглого каторжника!..
Читатель, вероятно, помнит еще, как сэр Вильямс спросил Рокамболя:
«Знаешь ли ты, что такое карбункул?»
— К чему ты это спрашиваешь? — ответил вопросом Рокамболь.
«Вот к чему, — написал наставник, — возьми булавку и отправляйся завтра в Монфокон, где ты наверняка найдешь на живодерне лошадь, издохшую от карбункула».
— Как же я могу узнать ее?
«Живодеры сдирают шкуру со всех лошадей, за исключением тех, которые пали от карбункула, а потому если ты увидишь лошадь, не тронутую ими, то, значит, можно рискнуть».
— Чем?
«Осмотри хорошенько свои руки, нет ли на них какой-нибудь царапины, а потом воткни булавку на несколько секунд в тело падали, затем положи булавку в коробочку».
— Гм! Я, кажется, начинаю понимать, — проговорил Рокамболь.
«Ровно ничего не понимаешь!»
— Что же я должен делать с булавкой? «Ступай с ней к Шато-Мальи».
— Уж не придумал ли ты, чтобы я уколол его этой булавкой?
Сэр Вильямс пожал плечами и написал: «Пробудь у герцога с час, и ты успеешь выведать, которая его любимая лошадь. Когда узнаешь это, тогда вынь из коробочки булавку и уколи ею лошадь в живот».
— Зачем же лошадь? «Потому что так нужно…»
— Хорошо, так как я уже почти начинаю привыкать действовать по твоему приказанию, как какой-нибудь автомат. Но я прощу тебе это все, когда женюсь на Концепчьоне.
«Если только я не умру, ты непременно женишься на ней».
— Тебе больше нечего сказать мне?
Сэр Вильяме утвердительно кивнул головой. Рокамболь взглянул на часы.
— Знаешь ли, — сказал он, — мне кажется, что отправляться в Монфокон средь бела дня не совсем безопасно… Не лучше ли идти вечером, часов в десять?
«Как хочешь».
Мнимый маркиз де Шамери отправился на Сюренскую улицу, взял здесь большую медную булавку, коробочку и, переодевшись в лакейскую ливрею, нанял извозчичий кабриолет и поехал в Монфокон.
Приехав в Монфокон, Рокамболь отыскал лошадь, околевшую от карбункула, и, воткнув в нее булавку, подержал несколько времени в трупе, а потом вынул и спрятал в коробочку.
Исполнив таким образом приказание сэра Вильямса, он доехал до площади Согласия, расплатился с извозчиком и, пройдя по бульвару Инвалидов, добрался до отеля Салландрера, не приметив того, что невдалеке от него стоял тряпичник, который был не кто иной, как Вантюр.
Пробыв несколько времени у Концепчьоны, Рокамболь поцеловал ее в лоб и ушел в сопровождении негра.
Переступая через садовую калитку, он споткнулся о тряпичника, лежавшего в канавке около калитки.
— Пьянчуга! — проговорил маркиз, переодетый в лакея.
Читатель, конечно, догадывается, что Рокамболь вошел в свою холостяцкую квартиру через ворота, противоположные тем, где стоял его экипаж, и что это-то обстоятельство несколько сбило с толку Вантюра.
Пробыв один час в мезонине своей квартиры, Рокамболь переоделся в свое обыкновенное платье и уехал в свой отель.
— Только один Вантюр беспокоит меня, — думал он, — а все остальное идет как по маслу.
А между тем он не подозревал, что этот самый Вантюр следил за ним шаг за шагом и только благодаря двойному выходу в доме на Сюренской улице сбился с дороги и не последовал за ним в его отель.
Когда Рокамболь проехал площадь Людовика VI и мост, внимание его было привлечено обстоятельством, которое, по-видимому, было ничтожно, но имело для него существенную важность.
Ночь была туманная, холодная и мрачная. На набережной царствовали пустота и безмолвие, но вдруг Рокамболю послышались отчаянные крики и смутный гул голосов, исходящих, казалось, из середины Сены. Он тотчас же приказал кучеру остановиться и стал внимательно прислушиваться.
Крик «помогите!» пробудил в нем много воспоминаний о его собственной жизни, начиная со смерти Гиньона в Буживале и кончая собственным его, Рокамболя, приключением на волнах Марны, куда его выбросили в мешке из окна.
— Помогите! — кричал ослабевший голос женщины. — Помогите!..
Рокамболю припомнилась вдруг Фипар, труп которой он считал попавшим в невод Сен-Клу, и в то же время он услыхал шум голосов и весел, рассекавших воду.
— Полно, сударыня! — кричало несколько голосов. — Смелее! Подождите немножко… Мы уже близко.
Рокамболь выпрыгнул из экипажа, подбежал к перилам набережной и нагнулся к реке.
Мы уже сказали, что ночь была мрачная, но, несмотря на это, Рокамболю удалось разглядеть черную точку, бившуюся на поверхности воды; невдалеке от этой точки тяжело поднималась по течению какая-то другая масса, гораздо большая… То был ялик, спешивший на помощь утопающей женщине.
— Честное слово! — прошептал Рокамболь. — У меня до сих пор еще нет медали за спасение утопающих, а так как в настоящее время года холодная ванна нисколько не может повредить организму, то я и намерен получить эту почетную вещицу.
Сказав это, он быстро спустился к реке и проворно разделся.
— Не мешает иногда делать и добрые дела, чтобы обращать на себя внимание любопытных (полиции)… В случае если мне придется лишиться титула маркиза и попасть под суд присяжных, то мой адвокат может отлично пустить в дело эту медаль…
Бросившись затем вплавь, он успел схватить утопающую и поплыл с нею навстречу ялику.
Несколько минут спустя господин маркиз Альберт-Фридерик-Оноре де Шамери находился уже вместе со спасенной им женщиной на ялике, между двумя или тремя лодочниками, которые зажгли фонарь и рассматривали утопавшую и ее избавителя.
Женщина была молода и хороша собой; ее шелковое платье свидетельствовало, что не нищета, а безнадежная любовь вынудила ее искать убежища в смерти. С ней случилось то, что случается со многими самоубийцами. Когда холодная вода охватила ее с головы до пят, к ней воротилась горячая любовь к жизни, которая не далее как за минуту перед тем была ей в тягость.
— Не всякий рискнет выкупаться по вашему! — вскрикнул один из лодочников, между тем как его товарищи хлопотали около молодой женщины.
— Я исполнил только свой долг, — скромно ответил Рокамболь.
— Ну! Если вы называете это долгом, значит, вы честный человек.
Рокамболь невольно улыбнулся.
— А мы вот уже целую неделю вытаскиваем по ночам утопающих.
Рокамболь вздрогнул.
— В субботу мы вытащили старуху около моста, — продолжал лодочник.
— Уже мертвую?
— Нет — живую.
— Это, вы говорите, было у моста Пасси?
— В ночь с субботы на воскресенье, — продолжал лодочник, не замечая того, что Рокамболь переменился в лице при этих словах.
— Черт возьми, — думал он, — неужели я не задушил Фипар?.. Старуха… ночью… у моста Пасси… Да ведь, черт возьми, это, вероятно, она.
Затем, напустив на себя совершенно равнодушный вид, он проговорил:
— Может быть, ее заставила это сделать нищета…
— Уж, право, не знаю, — перебил лодочник. — Она рассказала нам целую историю; мы сделали ей складчину и дали ей денег нанять фиакр и воротиться домой…
— А! — проговорил Рокамболь, страшно побледнев. — Она, вероятно, жила очень далеко…
— Кажется, в Клиньянкуре.
Рокамболь чуть не посинел, но тусклый свет от фонаря не позволил лодочнику приметить все эти перемены в его лице.
— Друзья мои, — сказал Рокамболь, обращаясь к лодочникам после минутного молчания, — пожалуйста, пристаньте поскорей к берегу. Я оденусь, и потом мы отправим эту женщину домой.
Лодочники причалили.
Рокамболь сунул одному из лодочников в руку луидор и сказал:
— Помогите мне снести эту женщину.
Одевшись, он подошел к женщине и спросил ее, где она живет.
— На Прованской улице, — ответила она слабым голосом.
— Мой кучер отвезет вас, — продолжал Рокамболь, усаживая ее в экипаж, — если вы будете иметь во мне нужду, то, пожалуйста, обращайтесь ко мне без церемоний; я маркиз де Шамери и живу на Вернэльской улице.
— Ишь ты! — прошептали лодочники. — Парень-то, кажется, не гордый… Он выходит даже из своего экипажа, чтобы броситься в воду…
— Отвези эту даму, — распорядился между тем Рокамболь, — а я пойду пешком.
Молодая женщина рассыпалась перед ним в благодарностях, и купе уехал.
Оставшись один, Рокамболь несколько задумался.
— Я просто болван, — подумал он.
Воротившись в отель, где все уже спали глубоким сном, Рокамболь прошел прямо к сэру Вильямсу и разбудил его сильным толчком.
— Эй! — крикнул он. — Почтенный! Проснись-ка, дело спешное… Я нуждаюсь в твоей философии.
Эти слова окончательно разбудили сэра Вильямса и привели в сознание.
«В чем дело?» — написал он.
— Фипар жива, — ответил грубо Рокамболь. Сэр Вильямс так и подпрыгнул на постели.
— Понимаешь ли, — продолжал Рокамболь, — Фипар жива, она узнает меня, сколько бы я ни изменял свою оболочку. — И Рокамболь рассказал ему все, что произошло с ним в эту ночь.
— К тому же, — добавил он, — мы до сих пор еще не имеем известий о Вантюре.
Сэр Вильямс заметно нахмурился.
— Если Фипар увидится с Вантюром, тогда я положительно пропащий человек.
Сэр Вильяме вполне разделял опасения своего ученика, но, однако, он не растерялся и написал:
«Теперь дело не в Фипар; был ли ты в Монфоконе?»
— Был. «Отлично!»
— Но разве тебя не беспокоит, что Фипар жива? «Нет. Клиньянкур невелик; ты можешь найти свою
Фипар, когда тебе будет только угодно, и тогда постарайся задушить ее получше».
— Право, совет не дурен; я сейчас же отправлюсь в Клиньянкур.
«Нет, не теперь, а завтра ночью».
— Ты думаешь?
«Сегодня у нас есть другое дело».
— Правда?
«Булавка у тебя?»
— У меня.
«Ты уверен, что втыкал ее в тело лошади, издохшей от карбункула?»
— Уверен вполне.
«Ну так отправляйся теперь спать, а завтра поступай в конюхи к Шато-Мальи».
— Ну, а Фипар?
Сэр Вильямс пожал плечами и не удостоил Рокамболя ответом.
Как мы уже знаем, через несколько часов после этого Рокамболь вступил на должность конюха у герцога де Шато-Мальи, и Вантюр и он не узнали друг друга.
Приметив, что Вантюр волочит ногу, как сбежавший каторжник, Рокамболь решил, что ему необходимо дознаться, какая может быть этому причина.
Оставшись один в конюшне, он подошел к арабской лошади, любимице герцога, и уколол ее отравленной булавкой.
— Жаль убивать такое животное, — думал он. — Маркиз де Шамери охотно бы дал за него две тысячи экю!..
В эту же ночь Вантюр пробрался в квартиру Рокамболя и украл у него из книги документы герцога де Шато-Мальи.
«Не стоит будить теперь герцога, — думал он, возвратившись через час из своей ночной экспедиции в отель Шато-Мальи. — Я лучше завтра отдам ему эти бумаги, а теперь надо хорошенько обдумать, как мне захватить Рокамболя». Вантюр уже хотел идти спать, как вдруг увидал свет и услыхал говор в конюшне. Это странное обстоятельство возбудило в нем любопытство, и вместо того, чтобы идти в свою комнату, он отправился в конюшню. У стойла Ибрагима, любимой лошади герцога, стояли два конюха и берейтор. Бедное животное лежало на подстилке в ужасных мучениях; загородка стойла была обагрена кровавой пеной.
— Что с ней? — спросил Вантюр, подходя к конюхам.
— Не знаю, — ответил берейтор, — но она мучится так уже с пяти часов вечера… Его сиятельство уже несколько раз приходил навестить ее.
Вантюр наклонился к лошади и, осмотрев ее, вздрогнул.
— Лошадь эта не поправится, — проговорил он громко, — у нее карбункул и потому ее лучше убить.
Мы уже говорили, что правая нога кучера возбудила у Рокамболя некоторое подозрение.
— Нужно хорошенько присмотреть за этим молодцом, — подумал он. — Право, если бы он был несколько потолще… но нет… этого быть не может — у Вантюра огромный живот…
Однако это не успокоило Рокамболя. Вантюр гримировался так хорошо, что противник не узнал его… Но отчего же у англичанина была такая походка, как будто он провел десять лет в каторге, во Франции?
В полдень герцог де Шато-Мальи возвратился с прогулки и спросил себе завтрак; затем он прошел в кабинет и принялся читать письма. Между ними он нашел одно извещение нотариуса, требовавшее немедленного ответа. Герцог сел в кресло, написал письмо и приказал Цампе:
— Одеваться! Я сейчас еду…
И вслед за этим он оперся руками об ручки кресла, на котором сидел, и несколько приподнялся, но сейчас же опустился опять и болезненно вскрикнул:
— Что это значит, Цампа? Зачем здесь булавка?
И герцог указал Цампе на свою ладонь, на которой выступила капля крови.
Мы уже знаем, каким образом Вантюр похитил бумаги герцога де Шато-Мальи, а теперь посмотрим, что предпринял Рокамболь относительно вдовы Фипар и Вантюра.
Уколов булавкой лошадь и поранив ею руку герцога, он решил, что ему больше нечего делать у Шато-Мальи, и в силу этого спокойно ушел из конюшни и отправился на Сюренскую улицу, где и обратился вновь в маркиза де Шамери. «Мне больше нечего делать у Шато-Мальи, — думал он, — Цампа будет сообщать мне все новости».
Через час после этого господин маркиз был уже в своем отеле на Вернэльской улице.
Виконт и виконтесса д'Асмолль уехали в это утро в замок Го-Па вместе с герцогом де Салландрера, и в отеле де Шамери оставался теперь только один сэр Вильямс, к которому и поспешил Рокамболь. Слепой ждал его с большим нетерпением; он узнал уже его шаги на лестнице.
«Ну что?» — написал он, когда вошел Рокамболь.
— Все идет хорошо…
«Уколол лошадь?» — появилось на грифельной доске.
— И лошадь и герцога… Что теперь делать? «Отыскать Фипар и узнать, где Вантюр».
— Это не совсем-то легко…
«Переоденься в блузника и отправляйся бродить по Клиньянкуру… Там ты должен найти Фипар».
— Ну-с?
«Нужно действовать на нее кротостью, она может быть полезна нам…»
— Какой вздор! «Как знать?»
— Но как же ты хочешь, чтобы маркиз де Шамери рисковал быть узнанным теткою Фипар, бывшею кабатчицей в Менильмонтане?
Сэр Вильямс пожал плечами и написал дипломатический ответ: «Лучше отравить, чем задушить».
— Понимаю. А потом? «Отделаться от Цампы».
— Способ?
«Не знаю еще, но подумаю…»
— Потом?
«Отправиться в замок Го-Па вместе со своим старым матросом Вальтером Брайтом и возвратиться оттуда уже не иначе как мужем Концепчьоны».
— Ты думаешь?
«Пока я с тобой, пока я жив, ты будешь иметь во всем успех… Но когда меня не станет, все у тебя рухнет, как карточный домик».
Эта фраза должна бы была запечатлеться навсегда в памяти Рокамболя, но он не обратил на нее большого внимания.
— Нужно ли сейчас же отправиться в Клиньянкур? — спросил он.
«Теперь который час?»
— Три. «Слишком рано… Тряпичники выходят по ночам.
Ступай туда в семь часов».
На этом слепой окончил свою аудиенцию, и Рокамболь ушел.
Ровно в шесть с четвертью часов Рокамболь переоделся в настоящего парижского шалопая-блузника и в семь часов был уже в Клиньянкуре, резиденции всех тряпичников.
Узнав у одного мальчишки, где жила вдова Фипар, он прямо направился к ее домику. Но напрасно он стучался: дверь не отворялась.
— Тетки нет дома, — заметила ему проходившая в это время мимо него женщина.
— Где же она?
— Уехала еще вчера с каким-то мужчиной, который привез ей платье, башмаки и чепчик. Она разоделась, точно какая-нибудь герцогиня.
Рокамболь невольно вздрогнул.
— Каков собой был этот мужчина? — спросил он.
— Толстый, старый, лысый, в черном сюртуке.
— Это мой дядя! — вскрикнул Рокамболь и мысленно прибавил: «Это, должно быть, был Вантюр».
Затем словоохотливая барыня рассказала Рокамболю, что тетушка Фипар уехала в карете, извозчик которой назывался Мародером и стоит на Монмартре.
Этого указания было вполне достаточно для Рокамболя, который немедленно отправился на Монмартр и, отыскав там указанного извозчика, прикинулся агентом тайной полиции; благодаря этому маневру он узнал, куда переехала вдова Фипар.
— Вот как, — бормотал он, направляясь по указанному адресу. — Вы, госпожа Фипар, переехали теперь в Гро-Калью, на Церковную улицу, дом номер пять, и называетесь теперь Бризеду. Отлично, я вас сейчас же навещу.
Не прошло и четверти часа после этого, как он уже был у госпожи Фипар.
Войдя в ее квартиру, Рокамболь разыграл из себя такого нежного сынка, что старуха не утерпела и простила ему все. Блистательный маркиз не погнушался обнять ее и нежно поцеловать, пообещав ей купить каменный дом.
Когда таким образом мир был вполне восстановлен и старуха Фипар окончательно расположилась в пользу своего ненаглядного Рокамбольчика, он ловко выспросил у нее все относительно Вантюра. Убедившись с ее слов, что он не ошибся, подозревая в кучере Шато-Мальи Вантюра, он смекнул сейчас же, что Вантюр, вероятно, распечатал письмо графини Артовой к герцогу де Салландрера.
— Ну, мамаша, укладывайся, — сказал он громко. — Едем!
— Куда?
— В твой собственный дом, и акт на него я тебе передам прямо в руки.
— Не врешь?
— Честное слово твоего милого Рокамбольчика.
— Но… Вантюр?
— Не говори ему, что ты виделась со мной, вот и все…
— Ладно…
— Прощай, мамаша! На тебе в задаток, — переменил решение он и бросил старухе на кровать билет в пятьсот франков.
Простившись с Фипар, Рокамболь вернулся домой и, к своему великому ужасу, убедился, что у него украдены документы графа де Шато-Мальи.
— Теперь уже два часа ночи, — пробормотал он. — Есть надежда, что герцог уже лег спать, а потому, вероятно, разбойник не успел еще передать их ему… Надо скорей бежать в отель де Шато-Мальи.
Переодевшись немедленно в платье конюха, он отправился опять в отель герцога Шато-Мальи.
Он пришел туда в тот момент, когда Вантюр разговаривал с берейтором о том, что лошадь заражена карбункулом.
— Был ли здесь герцог? — спросил Вантюр.
— Два раза и даже сам вытирал перегородку своим платком.
Вантюр вздрогнул.
— Так как в первые часы своей болезни Ибрагим никого не допускал к себе, кроме герцога.
— Но он не кусал его? — спросил Вантюр с беспокойством.
— Напротив, он лизнул его несколько раз. Рокамболь видел, как на лице Вантюра выступили капли пота, и на этот раз он окончательно узнал его.
Убедившись в том, что ему было нужно узнать, Рокамболь спокойно удалился и спрятался в пустом стойле.
Из вопроса Вантюра — видел ли герцог Ибрагима — он составил мнение, что Вантюр не успел передать ему бумаг.
Через несколько времени после этого пришел в стоило к больной лошади Цампа и сообщил, что герцог тоже заболел и теперь спит.
При этом известии Вантюр опять вздрогнул, но не перестал наблюдать за Цампою.
— Мне нужно видеть герцога, — сказал Вантюр, обращаясь к нему.
— Хорошо, — ответил камердинер, — я сейчас скажу ему о вас.
Во время этого короткого разговора Рокамболь выполз на четвереньках на двор и в то время, как Цампа вышел из конюшни, приподнялся и заступил ему дорогу.
— Молчи! — прошептал он и увлек камердинера на лестницу. — Что у герцога?
— Лихорадка.
— Посылал он за доктором?
— Нет еще…
— Великолепно. Перед спальней находятся три комнаты?
— Да.
— В гостиной висят на всех дверях двойные портьеры?
— Да, везде.
— Из спальни трудно услышать, что там говорится?
— Можно, если говорят очень громко.
— Отлично. Ступай к герцогу и скажи, что лошади гораздо лучше, и, конечно, не говори про кучера.
— А!..
— Меня проведи в гостиную.
— Идемте.
Рокамболь поднялся вместе с Цампою в первый этаж, и камердинер провел его через коридор в гостиную, где на каждой двери висели двойные портьеры из тяжелой материи, заглушавшие всякий шум. На полу лежал толстый ковер.
Рокамболь встал за дверью у входа в комнату.
— Теперь, — сказал он Цампе, — ступай в конюшню и вели кучеру прийти сюда.
— То есть к герцогу?
— Да, проведи его по парадной лестнице прямо сюда.
— Ладно.
— И как только он войдет сюда, то ты задуй свечку и схвати его за обе руки вот так…
И Рокамболь, взяв Цампу за руки, завернул их ему за спину.
— Понимаешь? — спросил он.
— Да.
— Ну иди! Цампа ушел.
Через две минуты он был в конюшне и сказал Вантюру:
— Идите, герцог ждет вас, но, пожалуйста, делайте поменьше шуму, его сиятельство очень болен, и шум беспокоит его.
Вантюр последовал за Цампой и, поднявшись по парадной лестнице, прошел через приемную, и только он переступил порог гостиной, как свеча, находившаяся в руках у Цампы, погасла, и Вантюр почувствовал, как его схватили за руки. В то же мгновение чья-то рука закрыла ему рот и приставила к его горлу кинжал. Вслед за этим хорошо знакомый ему голос проговорил шепотом, но грозно: