Страница:
* * *
…Когда вам снова начнут рассказывать о том, что советских военнопленных бросили на произвол судьбы и гнали в Сибирь, подойдите к этому человеку и напомните, кто и когда на самом делепредал советских военнопленных.
VIII
«Борьба с партизанами»
Немцами истреблены в захваченных ими районах сотни тысяч наших мирных людей. Как средневековые варвары или орды Аттилы, немецкие злодеи вытаптывают поля, сжигают деревни и города…
И.Сталин, 6 ноября 1943 г.
Когда весной 1943 года партизаны соединения Ковпака – одного из самых удачливых и талантливых партизанских генералов – подошли к селу Тонеж в Полесье, то на месте жилых домов обнаружили пепелище. Уцелевшие жители обитали в землянках в лесу; кладбище на окраине села разрослось могилами, а посреди бывшего села одиноко торчала обгоревшая церковь: остов на каменном фундаменте да простой деревянный крест.
Каратели пришли в село давно, сразу после Нового года. Они окружили деревню и приказали всем жителям срочно прийти в церковь для перерегистрации паспортов. Через час в церкви скопилось человек сто. Их тут же расстреляли из автоматов. Остальных стали прикладами загонять в церковь. Попутно насиловали женщин. Части населения удалось убежать в лес. В церкви избиения и расстрелы продолжались до утра. Утром немцы церковь подожгли, и там живьем сгорели 379 человек, в большинстве своем – женщины и старики. Кинооператор Михаил Глидер записал в своем дневнике впечатления об одной из чудом уцелевших жительниц некогда благополучного села.
Татьяна Андреевна Боровская, которой прострелили обе руки, уползла в огород. Здесь ее подобрали убегавшие в лес и унесли с собой – идти она не могла. В церкви немцы расстреляли ее четверых детей. Ей 33 года, но выглядит она 60-летней старухой.Трагедия Тонежа была обыденной, привычной; за годы оккупации в России, Украине и Белоруссии карателями были уничтожены тысячи сел и деревень. Нацистская пропаганда утверждала, что это делалось исключительно в целях борьбы с разрастающимся, как лесной пожар, партизанским движением – однако во внутренних документах представители военной и гражданской администрации не скрывали, что главная цель была несколько другой. Об этой цели некоторые писали равнодушно, некоторые одобряюще, а кое-кто даже и с возмущением; однако для любого мало-мальски информированного германского офицера было ясно: карательные операции осуществляются ради уничтожения недочеловеков.
Говорит безжизненно-глухим голосом, медленно и равнодушно, как будто не о себе…. [607]
«Русские в настоящее время отдали приказ о партизанской войне в нашем тылу, – указывал своим соратникам Гитлер. – Эта партизанская война имеет и свои преимущества: она дает нам возможность истреблять все, что восстает против нас. Огромное пространство нужно усмирить как можно быстрее; этого лучше всего можно добиться расстрелом каждого, кто посмотрит на немца косо». [608]
Оккупанты действовали в полном соответствии с этим указанием. Деревни горели уже летом сорок первого, когда немецкие войска ещё практически не сталкивались с партизанами – горели просто потому, что захваченные земли на Востоке необходимо было очищать от туземцев. Ефрейтор 4-й авиапехотной дивизии Ле-Курт, получивший досрочное звание и «Восточную медаль» за расстрелы военнопленных, теперь участвовал в «борьбе с партизанами». Захваченный впоследствии советскими войсками, на допросах он показал:
Я участвовал в карательных экспедициях, где занимался поджогом домов. Всего мной было сожжено более 30 домов в разных деревнях. Я в составе карательной экспедиции приходил в деревню… поджигал дома, а если кто пытался спастись из домов, никто не выпускался из дома, я загонял их обратно в дом или расстреливал. Таким образом мной было сожжено более 30 домов и 70 человек мирного населения, в основном старики, женщины и дети…. [609]…Партизанская война, полыхнувшая в тылу германских армий осенью, стала для оккупантов неприятной неожиданностью лишь своими масштабами. В остальном она была вполне ожидаемой. Когда человека убивают, он сопротивляется; когда убивают народ – народ сопротивляется с утроенной силой. Оккупанты это понимали; на выступления партизан они ответили ужесточением карательных акций. От сожжения отдельных деревень подразделения полиции и вермахта перешли к опустошению целых областей. «Борьба, которую мы ведем там с партизанами, очень похожа на войну в Северной Америке против краснокожих, – повторял фюрер германской нации. – Победа достанется сильному, а сила – на нашей стороне. Любой ценой мы там установим закон и порядок». [610]
Когда читаешь, каким образом оккупантами устанавливались «закон и порядок», по коже пробегает мороз.
Вокруг все горело, жгли деревни вместе с людьми. Жгли людей на больших кострах… В школах… В церквах… У меня моя маленькая племянница спросила: «Тетя Маня, когда я сгорю, что от меня останется? Только ботики…»«Борьба с бандами, – протестовал рейхскомиссар „Остланда“, – принимает в высшей степени вызывающие формы, если только целью нашей политики является умиротворение и эксплуатация отдельных областей. Так, подозреваемые в принадлежности к бандам убитые… по моему разумению, за небольшим исключением были бы пригодны для использования на трудовых работах в Рейхе… Запирать мужчин, женщин и детей в амбарах и затем поджигать их не кажется мне пригодной мерой для борьбы с бандами даже при желании истребить население». [612]
Я сама огарки собирала. Собирала подруге семью. Косточки находили, и где оставался кусочек одежды, хоть окраечек какой, узнавали, кто это. Подняла я один кусочек, она говорит: «Мамина кофта…» И упала. Кто в простынку, кто в наволочку косточки собирал. Что у кого было чистое. И в могилку общую клали. Только косточки белые. Или костная зола. Я ее уже узнавала… Различала… Она – белая-белюсенькая…. [611]
«Здесь дело идет о столкновении между Европой и Азией, – отвечал на подобные выпады Генрих Гиммлер. – Происходит столкновение между германским Рейхом и ублюдками-недочеловеками. Мы должны победить их, и мы победим их! А скольких жертв это будет стоить в каждом отдельном случае – безразлично. Речь идет о жизни всей нации». [613]
Рейхсфюрер СС не хуже других понимал, сколь шатко было положение тыла вермахта, наступавшего в те летние дни на Сталинград и Кавказ. Под контролем Рейха оказались гигантские территории – больший и лучший кусок европейской части Советского Союза. Украинские степи и белорусские леса, среднерусские равнины и болотистые земли Прибалтики и Ленинградской области – все они отныне принадлежали Германии. Однако война все никак не заканчивалась, и установить плотный контроль над захваченными восточными территориями не хватало сил.
Немецкие гарнизоны стояли в превращенных в крепости городах, в деревнях и селах вдоль протянувшихся от города к городу железных и шоссейных дорог. На городских складах сосредоточивалось оружие, боеприпасы и обмундирование, необходимые вермахту; по дорогам они доставлялись воюющим частям. В городах и придорожных деревнях немецкий контроль казался прочным; однако чем дальше от городов, тем реже можно было встретить немецкие гарнизоны. Несколько десятков полицейских «службы порядка», вооруженных немцами, да деревенский староста – вот и вся оккупационная власть. Куда как ненадежная: старосты прячут предназначенное для вывоза в Рейх продовольствие, полицейские то и дело перебегают к партизанам.
Когда партизаны Ковпака приблизились к одной белорусской деревне, то, к своему удивлению, не обнаружили в ней жителей. Дома носили следы поспешного бегства; когда часа через полтора крестьяне вернулись, выяснилась весьма характерная вещь. Партизан приняли за немцев и, только удостоверившись, что это свои, советские люди, вернулись. «Появился и староста и тотчас начал принимать меры к тому, чтобы накормить нас, предложил даже ночевать у него в избе, – вспоминал один из партизан. – Староста, назначенный немцами, бежал от них и вернулся, как только узнал, что в селе партизаны!». [614]Такова была лояльность к оккупантам; лишь войска вермахта, время от времени перебрасываемые на фронт через эти места, напоминали: отныне это германская земля.
В прифронтовой зоне власть принадлежит уже не гражданской администрации и местным начальникам СС и полиции; здесь распоряжаются командующие групп армий и начальники их тыла. Для жителей, впрочем, разница между гражданской и военной зоной оккупации невелика. В гражданской зоне по городам и селам идут облавы: собирают людей для отправки на работы в Рейх. В военной зоне набор «восточных рабочих» практически не ведется: трудоспособных угоняют специальные армейские команды. При каждой немецкой дивизии есть трудовой лагерь, в котором содержится рабочая сила: копать окопы, наводить дороги, разминировать. Лагеря размещают в открытом поле, лишь огородив колючей проволокой. Люди работают по 12 часов в сутки; питания недостаточно, и они гибнут как мухи. Когда людей в лагере становится мало, специальные команды снова отправляются на охоту. [615]
Подобные лагеря есть и в гражданской зоне; правда, находятся они не в ведении военных, а в ведении гестапо. «Летом 1942 года в зоне действий группы армий „Центр“ и, в частности, в районе Смоленска гитлеровцами были организованы так называемые „трудовые лагеря“. Они находились в ведении гестапо и преследовали двоякие цели. Во-первых, в них согласно немецкой инструкции интернировались лица, уличенные в антигерманской деятельности, „действия которых не требуют смертной казни“. Во-вторых, здесь собирались содержать и использовать на тяжелой физической работе людей, уклоняющихся от трудовой повинности». [616]
И тут, и там людей «уничтожают трудом».
В гражданской зоне крестьяне обязаны сдавать собранный урожай; в противном случае в села приходят подразделения полиции, выгребают все подчистую и сжигают вместе с домами тех, кто пытается сопротивляться. Это называется «сбор налогов».
В военной зоне немецкие солдаты приходят в деревню, увозят продовольствие и животных, а сопротивляющихся расстреливают. Это называется «реквизиция».
Разница между сбором налогов и реквизицией – лишь в адресате; сущность одна. «Население плакало и умоляло, а женщины и дети бросались солдатам в ноги, – вспоминал одну из таких акций обер-ефрейтор Арно Швагер. – Солдаты били их прикладами, топтали ногами. Я сам видел в деревне Волочанка, как солдат избивал женщину так долго, пока она не потеряла сознание. Тогда он, больше не обращая на нее внимания, увел последнюю корову, хотя здесь оставалось шестеро детей, которые были обречены на голод». [617]
Правда, в гражданской зоне, где сбор налогов поставлен на регулярную основу, неплательщику не скрыться: наказание непременно настигнет виновного. «В 1943 году я был полицейским, – рассказывал В.И. Степанов. – Меня вызвали в немецкую комендатуру и спросили, кто является злостным неплательщиком налогов… Их было 15 человек, среди которых были и женщины. После чего немцы всех 15 человек расстреляли». [618]
С другой стороны, в военной зоне чаще случаются «самовольные реквизиции», а попросту говоря – грабежи. Командующий тылом 2-й танковой армии генерал фон Шенкендорф докладывает:
Возрастает самовольная реквизиция немецкими солдатами под Навлей. Из Гремячего (28 км юго-западнее Карачева) солдаты из местности Карачево увели 76 коров без справки, из Пластового (32 км юго-западнее Карачева) – 69 коров. В обоих местах не осталось больше ни одной головы скота. Кроме того, в Пластовом была разоружена русская служба охраны порядка; на следующий день населенный пункт был занят партизанами. В местности Синеозерко (25 км западнее Брянска) солдаты командира взвода фельдфебеля Себастиана диким образом реквизировали скот, а в соседнем населенном пункте стреляли в деревенского старосту и его помощников.Картину одной из таких реквизиций нарисовал в своих воспоминаниях итальянец Эудженио Корти, чья часть воевала на юге России.
…О подобных случаях сообщается все чаще. [619]
Зрелище, представшее передо мной, было ужасным. На полу в комнате в большой уже постепенно густеющей луже крови лежал огромный старик с длинной седой бородой. В сенях испуганно жались к стене люди. Среди них – три или четыре женщины и, по-моему, шестеро детей. Обращенные ко мне худенькие, бледные лица русских ребятишек казались мертвенно-бледными. За столом, где стояло несколько разнокалиберных мисок, сидел солдат и невозмутимо поедал вареную картошку… Как восхитительно тепло в этом убогом доме!. [620]В прифронтовом тылу солдаты и офицеры вермахта ведут себя так, как подобает вести себя в покоренной стране. Они грабят деревни и насилуют женщин, а если им сопротивляются – в ход идет оружие. Зимней ночью в один из домов расположенного на юге России поселка вошли двое солдат: немец и итальянец. «В доме были только женщины самого разного возраста и дети. Они в ужасе прятались в углу. Немец выбрал самую симпатичную девушку, оставил ее в доме, остальных вывел на улицу и тут же за дверью пристрелил всех, включая детей. Затем он вернулся в избу, бросил девушку на постель и изнасиловал ее… Затем немец заставил девушку приготовить ему еду, после чего уложил ее рядом с собой в постель и вынудил всю ночь лежать рядом с собой. Он еще трижды насиловал ее. Утром он вывел ее на мороз и пристрелил». [621]
В Курске обер-ефрейтор Арно Швагер стоял на посту, когда из расположенного напротив дома, где жил высокопоставленный военный чиновник Бенер, послышались крики и ругань. Когда обеспокоенный ефрейтор с оружием вошел в занимаемое Бренером помещение, то стал свидетелем картины, будто сошедшей со страниц романов де Сада. «Я увидел, – рассказывал Швагер, – как офицер хлестал верховой плетью девочку лет 13–14, которая полураздетая была привязана к столу». [622]
Под Смоленском партизаны захватили грузовик, перевозивший почту немецких солдат. Когда эти письма перевели на русский, гневу не было предела. «Пошарив в сундуках и организовав хороший ужин, мы стали веселиться, – писал своему другу ефрейтор Феликс Капдельс. – Девочка попалась злая, но мы ее тоже организовали. Не беда, что всем отделением…» «В маленьком городке мы пробыли три дня, – рассказывал матери ефрейтор Георг Пфалер. – Можешь представить себе, сколько мы съели за три дня. А сколько сундуков и шкафов перерыли, сколько маленьких барышень перепортили… Веселая теперь наша жизнь, не то что в окопах…». [623]
Каждый отдыхает по-своему: в поселке Краматорск немецкие солдаты, проходя по Славянской улице, развлекались тем, что вызывали из квартир жильцов и тут же расстреливали их. «Всего в поселке таким способом было убито за несколько дней не менее 50 человек, – вспоминал поселковый священник. – Трупы убитых запрещали убирать в течение 15 дней. Только после этого срока мне пришлось их отпевать и хоронить». [624]
Не мотивированные ничем, кроме жажды крови, убийства совершаются в военной зоне оккупации повсеместно. В сентябре 1942 года в с. Березовка Больше-Полянского района немецкие солдаты, заподозрив девятилетнего мальчика Деханова в краже одной коробки папирос и 10 конфет, повесили ему на грудь надпись: «Я вор, ограбил немецких солдат, украл конфеты и папиросы», целый день водили его по селу, затем избили до потери сознания и расстреляли. [625]
В городе Россошь за принадлежность к пионерской организации были расстреляны ученики средней школы Нина Гладская и Аркадий Сигаев. В селе Шелякино Ладомировского района была расстреляна двенадцатилетняя Антонина Сидоренко только за то, что на ней был пионерский галстук. [626]
В городах гражданской зоны больше порядка, но зато здесь свирепствует гестапо. На этой земле у Рейха слишком много врагов; долг тайной государственной полиции – выявить их и покарать. В первые месяцы оккупации подозрительных свозили в тюрьмы в таких количествах, что не хватало грузовиков; потом репрессии стали более выборочными, не став, впрочем, менее массовыми.
Когда фашисты вступили в наш Кокос, мы, дети, воспринимали их как врагов. И не зря. Вскоре наступило самое страшное, горькое утро в моей жизни. Немецкий карательный отряд окружил поселок. Не прошло и часа, как они ворвались в дом. В руках их старшего был листок с фамилиями. Они закричали на маму: «Ты есть дочь старого большевика, ты и он есть партизан!» Им скрутили руки и автоматами вытолкали из дому. Вместе с ними я оказалась на улице. Мама крикнула: «Вернись в дом!», но я не отцепляла рук от маминой юбки. Немец повернулся и ударил сапогом мне в живот, я упала. Мама вырвалась, бросилась ко мне, поцеловала в правую щеку. Вот и все, что осталось мне от мамы.Особенно напряженно трудиться гестаповцам приходится в столице Белоруссии – Минске. Здесь существует обширное и разветвленное подполье, досаждающее оккупантам. Гестаповцы выявляют новые и новые ячейки, однако подпольная сеть раскинута очень широко. Минские тюрьмы забиты заключенными; некоторым из них удается бежать, и тогда становятся известными страшные подробности…
Назавтра их расстреляли в Гремячем. Очень много тогда расстреляли людей, могила вздыхала волной от еще живых. [627]
В тюремные камеры, где с трудом могли поместиться пятнадцать человек, фашисты вталкивали по семьдесят. Люди задыхались, некоторые стоя умирали. Многих заключенных, чтобы быстрее лишить физических и моральных сил, раздевали донага и держали на залитом водой цементном полу.Весной 1942 года немецкие спецслужбы нанесли сокрушительный удар по минскому подполью; было казнено 405 подпольщиков и партизан, в том числе 28 руководящих работников во главе с секретарем подпольного горкома. Однако и дальше казни продолжались во всевозрастающих масштабах. Очередную годовщину Октябрьской революции оккупанты отметили массовыми казнями. В центральном сквере Минска качались тела повешенных, в минской тюрьме был организован массовый расстрел. «Людей выводили по сто человек. Тех, у кого была хорошая одежда, раздевали и бросали в машину голыми. Зарывать трупы немцы заставляли самих заключенных, ожидавших расстрела». [629]
Тюрьмы зимой не отапливались. Среди заключенных были беременные женщины, грудные дети и старики. Арестованным один раз в день выдавалось 100 граммов смешанного с опилками хлеба и пол-литра кипятку. Заключенным не разрешали пользоваться баней и умываться. В местах заключения свирепствовал тиф. Больных не лечили, а уничтожали. Поэтому заключенные принимали все меры, чтобы скрыть заболевание. Смерть косила людей; ежедневно умирал каждый десятый. [628]
В руки гестапо мог попасть любой – по малейшему навету или подозрению. И все же действия тайной полиции в городах казались образцом законности и правопорядка по сравнению с действиями карательных отрядов в сельской местности.
Одной из первых «контрпартизанских» операций стала операция под кодовым названием «Болотная лихорадка», проведенная в феврале – марте сорок второго. По немецким данным, за это время было уничтожено 398 партизан и около 9500 «подозрительных» и «нежелательных» лиц. [630]На самом деле число убитых партизан систематически завышалось, а число уничтоженных мирных жителей определялось «на глазок»; однако даже немецкая статистика наглядно демонстрирует сущность «борьбы с партизанами». На каждого уничтоженного партизана приходится двадцать четыре мирных жителя! Так против кого же проводилась эта операция?
По подсчетам германского историка Эриха Хессе, всего с начала сорок второго и до конца весны сорок четвертого оккупантами было проведено 49 крупных карательных операций, масштабы которых все увеличивались. [631]Хессе очень сочувственно относится к «борьбе с партизанами» и пытается не упоминать о методах, которыми проводилась эта борьба. Однако даже он вынужден признать, что отчеты о карательных операциях «превратились в циничный подсчет ужасов и откровенных зверств, в котором одно страдание среди тысяч теряло всякое интеллектуальное значение». [632]
Оккупантами проводились не только масштабные операции, подобные «Болотной лихорадке»; от регулярно проводимых в сельской местности карательных акций не застрахован был никто. Два-три десятка немецких полицейских, полсотни местных из «вспомогательной полиции» – более чем достаточно против любой деревни.
На Западе, столкнувшись с действиями движения Сопротивления, немецкие власти прибегали к системе заложничества. Заложников набирали из числа заключенных или евреев, после чего объявляли населению, в каких случаях заложники будут расстреляны. [633]На советских землях, согласно показаниям фон-дем Бах-Зелевски, подобная система вообще не применялась. [634]Здесь каждый был заложником.
Связная одного из партизанских отрядов пришла в село к жене местного учителя, воевавшего в лесу. И – случайно попала в облаву. Облава носила профилактический характер. «В село въехали две машины с карателями, – рассказывала потом женщина. – Всех жителей выгнали на улицу, в том числе и меня. Построили в один ряд, и немец отсчитывал каждого десятого и убивал. Десятыми были не только взрослые, но и дети… Я была шестая». [635]
В сентябре 1942 года в одной из деревень Ленинградской области были задержаны скрывавшийся от оккупантов председатель колхоза «Новый труд» Е. Алексеев и его жена. Их казнь была превращена в наглядный урок для сельчан: сначала немецкие полицейские отрубили обоим руки, потом ноги, затем выкололи глаза и только после этого расстреляли. [636]
В те же самые дни в поселок Погорелый Михайловского района прибыл карательный отряд: несколько десятков немцев и столько же местных полицейских. Каратели оцепили поселок и согнали женщин и детей в один из домов, а мужчин и подростков – в более надежный подвал. Проведя таким образом селекцию, каратели вывели женщин и детей на околицу и стали расстреливать из пулеметов. Крестьянка Капустина была лишь ранена; потеряв сознание, она лежала среди трупов до вечера, а потом уползла в лес. На околице остались убитыми четверо ее детей. Над селом пахло горелым мясом: немцы сожгли дом, в подвале которого сидели мужчины и подростки. Там, вместе с другими односельчанами, сгорели муж Капустиной Афанасий и двое сыновей – Дмитрий и Степан.
В поселке не осталось живых, тогда каратели отправились дальше – в села Веретино, Звезда и Разветье, сжигать дома и расстреливать жителей. [637]
В январе 1943 года в деревнях Слободка, Кривицы и Пуничи Лепельского района Белоруссии каратели выбрасывали грудных детей в сильный мороз на снег, а ребятишек постарше и их матерей – загоняли в прорубь. [638]
Даже своих пособников не жалели оккупанты: при убийстве деревень местные полицейские уничтожались вместе с остальными жителями. «Полицейские свои семьи пособирали и привезли к школе, – вспоминала чудом уцелевшая жительница белорусского села Борки. – И тут их тогда заперли в сарай школьный и подожгли. Вот они живые и погорели. Нас они хоть жгли неживых, убивали, а их живыми спалили…». [639]
После таких операций на дорогах появлялось много сумасшедших: человеческий мозг не выдерживал ужаса произошедшего. На одну из таких несчастных наткнулась маленькая группа партизан.
«Мы подобрали на дороге женщину, она была без сознания. Она не могла идти, она ползла и думала, что уже мертвая. Чувствует: кровь по ней течет, но решила, что это она чувствует на том свете, а не на этом. И когда мы ее расшевелили, она пришла немного в сознание, а мы услышали… Она рассказала нам, как вели на расстрел ее и пятерых детей с ней… Пока вели их к сараю, детей убивали. Стреляли и при этом веселились… как на охоте… Остался последний, грудной мальчик. Фашист показывает: подбрасывай, я буду стрелять. Мать бросила ребенка так, чтобы убить его самой… Своего ребенка. Чтобы немец не успел выстрелить… Она говорила, что не хочет жить… Не может после всего жить на этом свете, а только на том…». [640]Каратели тоже с трудом выдерживали напряжение непрерывных убийств. Водка становилась единственным средством, позволявшим не сойти с ума. «Каждый пил до тех пор, пока не становился веселым, – вспоминал служивший в одном из полицейских подразделений латыш Петрас Целенка. – Нам давали шнапса столько, сколько душа принимала. А когда алкоголь начинал действовать, все становились храбрыми и начинали операцию».