Он лишь заметил, что девушка, смутно видневшаяся в темноте, метнулась в сторону Сент-Антуанского предместья.
   Он звал Юберту по имени, но тщетно — она скрылась за углом Шарантонской улицы.
   Ришар устремился в указанном направлении, чтобы попытаться догнать ее.
   Ночь была холодной и дождливой.
   У скульптора оставалась только одна надежда. Он запомнил слова Юберты: «Дедушка задерживается, я схожу за ним».
   Скорее всего она должна была выбрать знакомый путь, по которому ходила столько раз, когда носила в Париж улов папаши Гишара и приносила ему оттуда деньги.
   Поэтому Ришар направился к заставе Трона, вглядываясь в каждую женщину, следовавшую по венсенской дороге, но ни одна из них не была Юбертой.
   Впрочем, прохожие попадались редко; когда он дошел до заставы, пробило полночь.
   От заставы Трона до Венсена тянется длинная прямая дорога.
   Ришар надеялся, что увидит ту, которую он искал; однако он миновал Венсен, Жуэнвиль и Сен-Мор, не встретив ни единой души.
   Временами скульптор останавливался и осматривался вокруг; ему очень хотелось позвать Юберту, но он не решался этого сделать, не понимая причины своей робости.
   Очевидно, Ришар боялся собственного голоса.
   Дойдя до Сен-Мора, он свернул с главной дороги и пошел напрямик, через поле, в деревню Ла-Варенна, которая состояла в то время всего из нескольких домов, расположенных на берегу реки.
   Среди этих домов хижина Франсуа Гишара выделялась своей ветхостью.
   Скульптор приблизился к ней с трепещущим сердцем и дрожащими ногами.
   То был единственный дом, сквозь ставни которого пробивался слабый свет.
   Этот свет на миг показался Ришару лучом надежды.
   Молодой человек подошел к окну. Как он и предполагал, ставни не были заперты изнутри. Он осторожно отодвинул одну из них. Несмотря на поздний час, папаша Горемыка еще не ложился спать. Он сидел у камина, и лампа, стоявшая на деревянном выступе, освещала его лицо. Оно было бледное и безжизненное, словно лицо покойника.
   Старик был неподвижен, как статуя; его можно было бы принять за мертвеца, если бы время от времени крупные слезы, капавшие с его ресниц, не текли по морщинистым щекам.
   Было ясно, что Юберта здесь не появлялась.
   Ришар тихо отпустил ставень; невыразимая боль сдавила его сердце, и он чувствовал, что эта боль теперь всегда будет мучить его.
   Затем скульптор подумал, что, вероятно, дойдя до Жуэнвиля, Юберта свернула на тропинку, вьющуюся вдоль берега Марны, и, если он пойдет в обратном направлении, то безусловно встретится с девушкой.
   И он двинулся в путь.
   Он так долго шагал во мраке, что его глаза уже привыкли к темноте. Поравнявшись с окраиной Шенвьера, молодой человек заметил маленький ялик, скользивший вниз по течению, то есть в сторону Ла-Варенны.
   Скульптор спустился на берег и окликнул гребца, но тут из-за облаков показалась луна, осветившая поверхность Марны, и Ришар убедился, что в лодке никого нет.
   Дойдя до острова Сторожей, он остановился.
   Ему показалось, что среди верб и ивовых зарослей промелькнула женская фигура в белом.
   Это неясное видение то появлялось, то исчезало. Сердце Ришара готово было выскочить из груди, и холодный пот струился по его лбу.
   Наконец, собравшись с духом, он крикнул:
   — Юберта! Юберта!
   Женщина в белом замерла и, по-видимому, стала прислушиваться, но почти тотчас же она снова склонилась к земле.
   Наверное, она рвала цветы.
   — Юберта! — еще раз позвал Ришар.
   — Это ты, Валентин? — откликнулся знакомый голос. Сердце скульптора подпрыгнуло в груди.
   — Да, — ответил он.
   — Подожди, я сейчас, — послышался тот же голос. Женщина спустилась сквозь ивовые заросли к реке и шагнула вперед, словно, подобно апостолу, она была одарена способностью шествовать по водам.
   Внезапно раздался крик.
   Ришар тщетно пытался разглядеть в темноте неясный силуэт — Юберта исчезла.
   Молодой человек на миг остолбенел от неожиданности и ужаса, а затем бросился в воду.
   Он много раз нырял и после четверти часа бесплодных поисков выбрался на берег, спрашивая себя, не пригрезилось ли ему все это во сне.

XXII. ПАПАША ГОРЕМЫКА

   Уровень воды в Марне поднялся из-за постоянных дождей; река разлилась, сделавшись желтой и мутной. Для рыбаков настала прекрасная пора: рыба поднялась из глубины и плавала у берегов либо на затопленных участках земли.
   Все, кто только мог держать в руках удочку, воспользовались удачным моментом и пропадали на реке с утра до вечера, а порой и с вечера до утра, с наслаждением предаваясь любимому занятию.
   Франсуа Гишар тоже принимал участие в состязании с рекой: будучи одним из самых азартных игроков, он пытался заглушить свое горе с помощью труда и развлечения.
   Хотя старик лег спать почти в три часа ночи, на рассвете он уже вышел из дома и медленно побрел вдоль берега, ибо, как говорил Матьё-паромщик Юберте, его руки стали слишком слабыми, чтобы бороться с течением.
   Кроме того, расставляя свои снасти, рыбак по-прежнему принимал меры предосторожности.
   Папаша Горемыка не заблуждался относительно теперешнего благодушия г-на Батифоля; чеканщик подпускал соседа к реке исключительно потому, что надеялся выведать некоторые его излюбленные места, в чем якобы и заключался весь секрет невероятной удачливости, которую молва приписывала старому рыбаку.
   Поравнявшись с Шампиньи, Франсуа Гишар отвязал свою лодку, пришвартованную у берега, отчалил и принялся вытаскивать из воды первый вентерь.
   Рыбак был один и потому не мог, занимаясь делом, в то же время бороться с течением при помощи вёсел; поэтому, добираясь до очередного места, где находились его орудия лова, он сначала внимательно обозревал окружающую местность, втыкал в дно реки два длинных шеста, окованных железом, чтобы закрепить лодку на месте, а затем принимался шарить в воде багром в поисках снасти.
   Папаша Горемыка миновал остров Сторожей и собрался поднять на поверхность свой третий вентерь, как вдруг остановился, весь дрожа.
   Его крюк уперся во что-то, встретив странное сопротивление, и умудренный опытом старик немедленно догадался, в чем дело.
   Он понял, что сейчас вытащит из воды утопленника.
   Рыбак поднял багор, и на поверхности показались и стали кружиться в водовороте складки белого одеяния.
   Увидев женское платье, старик почувствовал непонятный страх и ненадолго замер.
   Он отвернулся и уже хотел отправить труп, чей бы он ни был, обратно на дно реки, но, внезапно передумав, наклонился к воде, схватил тело утопленницы за пояс, поднял и положил в лодку.
   Затем старик встал перед покойницей на колени и уставился на нее безумным взглядом.
   Щеки его стали мертвенно-бледными, по лбу струился пот.
   Это была Юберта!
   Дед сразу же узнал свою внучку, хотя ее белокурые волосы, обвившись вокруг головы, закрывали лицо; впрочем, как только багор нащупал мертвое тело, неистово забившееся сердце подсказало рыбаку, что это была она.
   На лице Юберты, казалось, застыла тихая улыбка; в руках у нее были увядшие цветы — тот самый букет, который она, как Офелия, собирала у реки, когда услышала голос Ришара.
   Франсуа Гишар не мог оторвать взгляда от покойной, в то время как его лодку уносило течением; рыбак не замечал, что вслед за ним по берегу бежали люди, к которым вскоре присоединились крестьяне, работавшие в поле.
   Отбросив мокрые волосы внучки, старик вытер ее перепачканное тиной лицо; он водил рукой по ее глазам, пытаясь их открыть, по ее губам, стараясь их закрыть; казалось, он воскрешал в памяти родные черты, которые любовь запечатлела в его душе.
   Наконец, лодка с телом Юберты поравнялась с окраиной деревни — та самая лодка, в которой прошло детство утопленницы, в которой она провела восемнадцать лет, в которой она пела и смеялась.
   Все не занятые делом жители Ла-Варенны бросили свои дела и сбежались на берег.
   Франсуа Гишар причалил напротив своего дома.
   Люди хотели помочь старику перенести туда внучку, но он отказался от предложенной помощи, не желая, чтобы кто-нибудь прикасался к дорогим его сердцу останкам.
   Открывая дверь ногой, рыбак остановился и, прижавшись губами ко лбу внучки, которую он держал в руках, произнес:
   — Теперь ты можешь покоиться на ложе, где умерли твои мать и бабка; ты заслужила это своими муками, бедное дитя!
   Старик положил Юберту на кровать и запер за собой дверь.
   Вечером Матьё-паромщик отважился зайти к рыбаку, чтобы узнать, не нужно ли еще чего-нибудь его старому другу.
   Юберта лежала на широкой кровати под саржевым балдахином, освещенная небольшой лампадой, которая висела над ее головой.
   Напротив сидел ее дед; он держал одну из холодных как лед рук внучки и напряженно, жадно вглядывался в посиневшее лицо покойной.
   Старик поблагодарил Матьё и, поскольку тот продолжал настойчиво предлагать свою помощь, сказал:
   — Да, окажи мне одну услугу. Сходи в Париж и расскажи господину Валентину о том, что случилось, а затем попроси его прийти завтра на похороны Юберты. Я уверен, что господин Валентин, как и я, скажет тебе за это спасибо.
   Матьё, которому предстояло проделать туда и обратно девять льё, не стал возражать и немедленно ушел. Гонец вернулся около трех часов ночи и нерешительно сообщил папаше Горемыке, что, когда он пришел в Париж, гробовщики заколачивали гроб, в котором лежал г-н Валентин.
   При этом Матьё добавил, что похороны должны были состояться на следующий день, в одиннадцать часов утра.
   Казалось, папаша Горемыка не слушал слов паромщика, однако он услышал их, поскольку ответил:
   — В тот же самый час, что Юберта! Бедные дети!
   На следующий день, в половине одиннадцатого утра, траурная процессия двинулась в путь от хижины Франсуа Гишара. Старик сам положил Юберту в гроб и следовал за гробом до сен-морского кладбища, где покоились мать и бабушка девушки.
   По дороге он не проронил ни единой слезинки и наблюдал за всем ходом погребения с мрачным спокойствием, наводившим ужас на немногочисленных соседей, которые его сопровождали.
   По-видимому, глаза рыбака исчерпали весь запас своих слез; лишь его воспаленные веки были огненного цвета, как железо после кузнечного горна.
   Когда комья земли застучали по крышке гроба с тем особенным звуком, который невозможно забыть, если услышишь его хотя бы раз, Матьё хотел увести своего старого друга.
   — Еще рано, — возразил тот.
   Старик подождал, пока могилу не засыпали.
   Затем он преклонил колени и благоговейно поцеловал холмик, указывавший то место, где Юберта обрела вечный покой, и, повернувшись к собравшимся, сказал:
   — Поистине, теперь вы можете звать меня папашей Горемыкой.
* * *
   Следующей ночью обитатели прибрежных домов были разбужены неким зловещим светом, видневшимся посреди реки и озарявшим все ее течение. Все побежали на берег и увидели пылающую лодку Франсуа Гишара: рыбак собрал сети, верши и вентеря — одним словом, все свои снасти — и поджег их.
   Этот костер из нитей и сухого дерева горел с такой силой, что нечего было и думать потушить его.
   Соседи поспешили в хижину старика; дверь была закрыта только на щеколду, но в доме никого не было.
   Люди не заметили, как Франсуа Гишар покинул Ла-Варенну, и больше никто и никогда его не видел. Что стало с ним? Куда он ушел? Где он умер? Это никому не известно!
   Исчезновение старого рыбака развязало руки честолюбивому г-ну Батифолю. Как только большая вода спала, чеканщик обследовал русло реки и, обнаружив вентеря старика, которые тот не успел вытащить из-за своей жуткой находки, наконец, узнал, где расположены места, изобилующие рыбой.
   С тех пор г-н Аттила Батифоль слывет самым искусным рыбаком на берегах Марны, от Шарантона до Ла-Кё, и соперники упрекают его в том, что он слишком возгордился своим успехом.
   Что касается г-на Падлу, он, пребывая в неведении относительно участи папаши Горемыки, так и не решился завладеть вожделенным клочком земли, из-за которого он столь деятельно присоединился к триумвирату, так жестоко притеснявшему бедного старика.
   Ришар некоторое время был мрачен и избегал людей, но мало-помалу утешился. Абсент тогда только что вошел в моду благодаря нашей африканской армии, убив в ней столько храбрецов, которых не брали ни пули, ни арабские ятаганы, и в употреблении этого напитка скульптору суждено было добиться самых блестящих успехов.

КОММЕНТАРИИ

   Повесть «Папаша Горемыка» («Le Рёrе la Ruine»), посвященная злободневной в сер. XIX в. теме разрушительного влияния капиталистического города и городского быта на деревню, впервые публиковалась в газете «Век» («Le Siecle») с 21.03 по 04.05.1860 г.; первое ее отдельное издание во Франции: Paris, Michel Levy freres, I860, 12mo.
   Время действия в ней — 1794, 1814-1817 и 1834-1835 гг.
   Перевод ее был выполнен специально для настоящего Собрания сочинений по изданию: Paris, Michel Levy freres, 1864, 12mo — и по нему же была проведена сверка с оригиналом.
   Это первое издание повести на русском языке.
   163 … Прежде чем влиться у Шарантона в Сену, Марна вьется, изгибается и скручивается, словно змея … — Шарантон-ле-Пон — город к юго-востоку от Парижа при слиянии Сены (см. примеч. к с. 15) и Марны; в нем находился большой госпиталь для душевнобольных. Марна — река в Северной Франции, правый приток Сены; длина 525 км; в XIX в. место ее впадения в Сену лежало выше Парижа, а ныне, когда город разросся, оно оказалось в его черте; судоходна, соединена каналами с бассейнами Рейна и Соны.
   … подобная стыдливой наяде … — Наяды — в античной мифологии нимфы рек и ручьев.
   … полуостров безукоризненной формы, на перешейке которого находится селение Сен-Мор … — Сен-Мор-де-Фосе — ныне городок у восточных окраин Парижа, в департаменте Валь-де-Марн.
   … по соседству с ним раскинулись деревни Шампиньи, Шенвьер, Бонёй и Кретей. — Шампиньи (Шампиньи-сюр-Марн) — ныне городок к востоку от Парижа, в департаменте Валь-де-Марн; лежит на левом берегу Марны, в ее излучине.
   Боннёй (Боннёй-сюр-Марн) — селение на левом берегу Марны, южнее Шампиньи; относится к департаменту Валь-де-Марн. Кретей — ныне небольшой город к юго-востоку от Парижа, административный центр департамента Валь-де-Марн; лежит на левом берегу Марны, против полуострова Ла-Варенна. Все эти населенные пункты в наше время практически слились с Парижем, а в XIX в. их окрестности были местом загородных прогулок парижан (в особенности любителей гребли); они неоднократно описаны в литературе и увековечены в живописи.
   … В 1831 году почти весь этот полуостров принадлежал прославленному семейству Конде. — Конде — французский род принцев, ответвление Вандомской линии дома Бурбонов; известен с первой пол. XVI в.; играл значительную роль в истории Франции; пресекся в нач. XIX в.
   … как их сородичи в лесах Нового Света… — Новый Свет — название, данное европейцами Америке после ее открытия (в отличие от Старого Света — Европы).
   … В 1793 году земли Ла-Варенны, ставшие национальными имуществами, были выставлены на продажу… — Ла-Варенна — местность к востоку от Парижа, в глубокой излучине Марны, в ее нижнем течении; ныне застроена и является районом Большого Парижа. Национальными имуществами во Франции во время Революции называлась конфискованная государством движимая и недвижимая собственность церкви (с 1789 г.), короны, эмигрантов (с 1792 г.), казненных государственных преступников (с 1793 г.) и нсех контрреволюционеров (с 1794 г.); конфискованное имущество сразу же выставлялось на продажу и приобреталось буржуазией и зажиточными крестьянами. При реабилитации или легальном возвращении эмигранта его собственность могла быть возвращена. После переворота 9 термидора распродажа была прекращена и нераспроданная собственность стала возвращаться бывшим владельцам; хозяева уже проданных национальных имуществ после восстановления монархии получили от государства компенсацию.
   164 … когда последний из Конде вернулся в 1814 году из эмиграции, он нашел полуостров еще более пустынным, нем тот был прежде. — Великая французская революция с самого начала вызвала массовую эмиграцию лиц, связанных со старым порядком: дворянства, в первую очередь высшего, духовенства и т.д. Некоторые эмигранты вернулись на родину в последние годы XVIII в. и первые годы XIX в., когда во Франции утвердилась власть буржуазии в лице Директории, Консульства и Империи. В 1814 г. после реставрации монархии Бурбонов возвращение эмигрантов стало массовым.
   Здесь имеется в виду герцог Луи Анри Жозеф де Бурбон, с 1818 г. принц Конде (1756-1830) — после начала Революции эмигрировал; в 1792 — 1801 гг. служил в корпусе дворян-эмигрантов, сражавшихся против Республики и состоявших под командованием его отца Луи Жозефа принца Конде (см. примеч. к с. 189); затем жил в Англии; после расстрела по приказу Наполеона герцога Энгиенского (см. примеч. к с. 206), его сына и наследника, остался последним носителем имени Конде; покончил жизнь самоубийством при невыясненных обстоятельствах, завещав значительную часть состояния своей любовнице; это завещание вызвало скандальный судебный процесс со стороны законных наследников, в который были замешаны важные особы.
   … эта родословная не была ни запечатлена на пергаменте, ни усыпана арабесками, ни украшена гербовыми щитами, ни заверена Шереном или д'Озье. — Пергамент — материал для письма в древности и средние века; специально обработанная кожа молодых домашних животных; название получил от страны Пергам в Малой Азии, где со II в. до н.э. выделка такой кожи получила значительное развитие; в средние века на пергаменте писались важные и государственные документы.
   Арабеска (фр. arabesque) — вид сложного орнамента из геометрических фигур или цветов и листьев; получил распространение в Европе под влиянием искусства Востока.
   Шерен, Луи Никола Анри (1762-1799) — французский ученый, генеалог, судебный деятель и военный; при старом порядке был советником Высшего податного суда и входил в комиссию по исполнению решений, касающихся дворянства; в 1788 г. выпустил сборник законодательных актов французских королей о дворянстве; был сторонником Революции и участвовал в войнах Республики; погиб в военной кампании в Швейцарии.
   Д'Озье, Пьер, сеньор де Ла Гард (1592-1660) — французский генеалог, составитель 150-томной «Генеалогии важнейших родов Франции» («Genealogie des principals families de France»).
   .. являлась столь же по-библейски бесхитростной, как и родословная Авраама … — Авраам (первоначально его имя звучало как Аврам, но затем было изменено Богом на Авраам) — библейский патриарх, прародитель древних евреев; первый стал поклоняться единому богу Яхве; почитается иудеями, христианами и мусульманами. Родословная Авраама — см. Бытие, 11.
   … был повешен у креста Круа-дю-Трауар … — Круа-дю-Трауар — распятие, с XIII в. стоявшее в Париже на пересечении улиц Сент-Оноре и Сухого Дерева; возле него была установлена виселица, и там же разрывали на части преступников, привязав к их рукам и ногам лошадей.
   … в 1473 году, в эпоху царствования славного короля Людовика XI… — Людовик XI (1423-1483) — король Франции с 1461 г.; отличался хитростью, коварством и деспотизмом; окружал себя людьми, способными на любые низости, но верными ему; будучи блестящим политиком и умело управляя людьми, он многого добился в деле централизации государства, присоединив к королевским владениям Анжу, Бургундию, Бретань и другие провинции.
   165 … снискал бы печальную славу последнего француза-висельника, если бы им не стал маркиз де Фаврас. — Фаврас, Тома де Майи, маркиз де (1744-1790) — офицер гвардии, казненный на виселице за участие в контрреволюционном заговоре. В годы Революции и позже казнь через повешение во Франции была заменена гильотинированием и расстрелом.
   … в пределах досягаемости его лука, арбалета или ружья … — Арбалет — ручное метательное средневековое оружие, из которого стреляли короткими стрелами; состояло из лука, укрепленного на деревянном ложе, и механизма для натягивания тетивы. Дальность полета стрелы арбалета составляла до 150 шагов.
   … падал в обморок от одного вида этих безобидных тварей, почти как Генрих Валуа при виде кошки или Цезарь при виде паука … — Генрих Валуа — имеется в виду французский король Генрих III (1551 — 1589; правил с 1574 г.), последний из династии Валуа; был известен своими противоестественными наклонностями. Цезарь, Гай Юлий (102/100-44 до н.э.) — древнеримский государственный деятель, полководец и писатель, диктатор; был убит заговорщиками-республиканцами.
   … всякая дичь делалась для сына табу, по выражению жителей Новой Каледонии… — Табу — существующая во многих религиях мира система запретов на какие-либо действия или прикосновения к каким-либо предметам. Табу возникало из веры и страха перед сверхъестественными силами, налагалось священнослужителями, и нарушение его влекло суровое наказание; было особенно развито у туземцев Австралии и островов Тихого океана. В речевом обиходе слово «табу» означает неприкосновенность чего-либо. Новая Каледония — остров в юго-западной части Тихого океана, открыт в 1774 г.; с 1853 г. колония Франции, а ныне ее т.н. «заморская территория» (вместе с рядом более мелких островов); с 1864 г. служила местом ссылки преступников.
   166 … судья, прево или бальи вручал очередному Гишару то, что переходило
   к сыну по наследству от отца … — Прево — королевский чиновник в средневековой Франции, осуществлявший судебную, административную, военную и финансовую власть в своем округе; с кон. XV в. прево сохранили лишь судебные функции; в 1749 г. эта должность была ликвидирована.
   Бальи — в северной части дореволюционной Франции королевский чиновник, глава судебно-административного округа. … после восшествия на престол Людовика XVI установления по надзору за охотой стали на редкость мягкими… — Людовик XVШ (1754 — 1793) — король Франции в 1774-1792 гг.; был казнен во время Великой французской революции.
   До кон. XVIII в., то есть в период расцвета ленных отношений, право охоты принадлежало только государям, которые продавали феодалам-вассалам охотничьи лицензии. Для крестьян охота была запрещена, а участие в охоте феодала превращалось для них в повинность. С падением феодализма в кон. XVIII в. охота была признана свободным занятием, а право на нее — составной частью поземельной собственности.
   … вернулся из Майнца, который он оборонял от войск Фридриха Вильгельма … — Майнц — город в Западной Германии на левом берегу Рейна (ныне в земле Рейнланд-Пфальц ФРГ); известен с I в. до н.э., возник из римского военного укрепленного лагеря; с VIII в. столица духовного княжества (курфюршества) Майнцского архиепископства в составе Священной Римской империи (князь-архиепископ входил в коллегию курфюрстов — выборщиков императора). В 1792 г. во время войны Франции с первой коалицией европейских государств (1792 — 1797) был занят французами; в апреле 1793 г. был осажден войсками Пруссии и Саксонии и в августе 1793 г. сдался на почетных условиях. Гарнизон был отпущен с обязательством не воевать против союзников. В 1801 г. по Люневильскому миру, закончившему войну второй антифранцузской коалиции, Майнц отошел к Франции; после падения наполеоновской империи — к герцогству Гессен-Дармштадт, а в 1866 г. вошел в состав Пруссии.
   Фридрих Вильгельм II (1744 — 1797) — король Пруссии с 1786 г.; проводил захватническую политику; участвовал в войне первой антифранцузской коалиции, но в 1795 г. после ряда поражений заключил с Францией сепаратный мир.
   … В ту пору Конвент противостоял своре аристократов и королей, дружно ополчившихся на него … — Конвент (точнее: Национальный конвент) — высший представительный и правящий орган Франции во время Французской революции, избранный на основе всеобщего избирательного права и собравшийся 20 сентября 1792 г.; декретировал уничтожение монархии, провозгласил республику и принял решение о казни Людовика XVI; окончательно ликвидировал феодальные отношения в деревне; беспощадно боролся против внутренней контрреволюции и иностранной военной интервенции; осуществлял свою власть через созданные им комитеты и комиссии, а также через посылаемых на места и в армию комиссаров. До начала лета 1793 г. наибольшим влиянием в Конвенте пользовалась партия жирондистов (получили свое название по имени департамента Жиронда в Южной Франции, откуда происходило большинство ее лидеров), которые представляли интересы промышленной, торговой и связанной с земледелием буржуазии, выигравшей от Революции и готовой защищать ее завоевания. Затем преобладание перешло к более радикальной группировке якобинцев, названных так по месту их собраний в бывшем монастыре монахов-якобинцев, и представлявших те классы и социальные слои, требования которых в ходе Революции еще не были удовлетворены. В отличие от жирондистов, якобинцы стремились к дальнейшему углублению революционных преобразований. После принятия новой конституции 26 октября 1795 г. Конвент был распущен.
   Великая французская революция вызвала большой страх у монархов Европы, опасавшихся, что ее влияние приведет к крушению феодализма в их государствах. Поэтому в 1792 г. началась почти беспрерывная до 1815 г. череда войн (некоторые историки считают ее одной большой войной) сначала против Французской республики, а потом против ее наследницы — наполеоновской империи. В этих войнах против Франции выступали Англия, Австрия, Пруссия и другие германские государства, Россия, Швеция, Испания, государства раздробленной тогда Италии и даже Турция.