Дюма Александр. Роман Виолетты

   Итак, если Вы соблаговолите полюбить меня, откажетесь от него и пообещаете не видеться с ним впредь, не ждите, что я осыплю Вас подарками, просто знайте: то, чем я владею, станет Вашим, располагайте моим домом, экипажем, прислугой. Будем жить вместе и никогда не расстанемся, Вы станете моей подругой, сестрой, милой дочерью, вы станете для меня всем — вы станете моей обожаемой возлюбленной! Не соглашусь делить Вас ни с кем: при одной этой мысли я умираю от ревности!
   Пришли ответ на имя, которым подписано это письмо.
   Жду известия от тебя, как находящийся в смертельной опасности ждет спасения.
   Одетта».
   Переглянувшись, мы с Виолеттой расхохотались.
   — Вот видишь, — сказал я, — сколь решительно она добивается своего.
   — Да она просто тронулась!
   — Ясно, как Божий день, что от любви к тебе. Как ты поступишь?
   — Ну уж отвечать не буду.
   — Напротив, напиши ей.
   — С какой стати?
   — Хотя бы ради того, чтобы не ставить себе в упрек ее смерть.
   — Эх, господин Кристиан! Вам просто не терпится увидеть графиню раздетой.
   — Ты же знаешь, что она терпеть не может мужчин.
   — Да, но уж вы-то постараетесь переубедить ее.
   — Виолетта, малышка, если ты против…
   — Нет, я не возражаю, но при одном условии.
   — Каком?
   — Обещай, что никогда не станешь заниматься с ней любовью до конца!
   — Что ты под этим подразумеваешь?
   — Предоставляю ей твои глаза, руки и даже губы, но остальное приберегаю для себя.
   — Так и будет, клянусь!
   — Чем клянешься?
   — Нашей любовью! А теперь вернемся к письму графини, тут есть над чем подумать: положение, которое она предлагает тебе занять, сулит немало выгод.
   — Оставить тебя — никогда! Может, когда-нибудь ты прогонишь меня и вправе будешь так поступить, раз я сама к тебе пришла, но мне легче умереть, чем бросить тебя!
   — Тогда откажемся от этого предложения.
   — Я так и полагаю.
   — Следует сообщить ей об этом.
   — Как именно?
   — Бери перо.
   — Не страшно, если я наделаю орфографических ошибок?
   — Напрасно тревожишься. За каждую твою ошибку графиня с радостью заплатит по луидору.
   — Выходит, если я напишу двадцать пять строчек, наберется не меньше двадцати пяти луидоров.
   — Не беспокойся об этом. Пиши.
   — Я готова.
   Виолетта взялась за перо, и я начал диктовать:
   «Госпожа графиня,
   я прекрасно понимаю, что жизнь, которую Вы мне предлагаете, была бы счастьем, но я слишком поторопилась и пусть даже не счастье, но тень его обрела в объятиях любимого мужчины. И теперь ни за что на свете его не брошу. Быть может, он бы вскоре утешился: говорят, мужчины такие непостоянные, но я никогда бы не утешилась.
   Крайне огорчительно, поверьте, отвечать Вам отказом; Вы были так добры, и сердце мое преисполнено благодарности; если бы не различие в положении, я с радостью подружилась бы с Вами, хотя и сознаю, насколько мало привлекает дружба с той, которую жаждешь видеть в роли возлюбленной.
   В любом случае, увидимся мы снова или нет, я сохраню в памяти среди наиболее сладостных ощущений, испытанных когда-либо мною в жизни, поцелуй, который Вы оставили на моей груди, и тепло Вашего дыхания, когда Ваши губы приблизились к моим бедрам. Вспоминая этот поцелуй, я закрываю глаза и вздыхаю; вызывая в памяти тепло Вашего дыхания, я млею… Наверное, не следовало говорить Вам такое, поскольку все это столь напоминает признание. Но ведь я говорю это не прекрасной графине, а милой моей Одетте».
   В конце я продиктовал:
   «Ваша маленькая Виолетта, которая, даже отдав свое сердце другому, душу приберегает для Вас».
   — Не стану так подписываться, — заявила Виолетта, отбрасывая перо.
   — Почему?
   — Потому что и сердцем моим, и душой владеешь ты; пусть даже они тебе больше не нужны, все равно я не возьму их обратно.
   — Ах, любимая!
   Я сжал ее в объятиях и покрыл поцелуями.
   — Готов пожертвовать всеми графинями в мире ради одного из этих тончайших волосочков, застревающих у меня в усах, когда я…
   Виолетта положила ладонь на мои губы, приказывая умолкнуть. Я не раз отмечал, как она, будучи натурой тонкой и нервической, ничем не сдерживаемой в ласках и в наслаждении, проявляла врожденный целомудренный слух.
   Мне уже доводилось сталкиваться с этой милой странностью, свойственной женщинам, наделенным любопытными глазами, безотказным ртом, тонким обонянием и искусными руками.
   — И как же мы теперь поступим с письмом?
   — Отошлем графине.
   — По почте или с рассыльным?
   — Хочешь получить ответ сегодня вечером — пошли с рассыльным.
   — Она не ответит.
   — Еще как ответит! Графиня задета за живое и теперь не остановится на полпути.
   — Пошлем рассыльного. Ты не представляешь, насколько меня занимает эта история: я не дождусь ответа.
   — Тотчас прикажу отправить наше послание. А сейчас мне пора, так как сегодня я устраиваю у себя званый обед. Вернусь к девяти; если принесут письмо, не отвечай без меня.
   — Я и вскрывать не стану.
   — Непомерно суровое испытание для твоей добродетели.
   — Моя добродетель выдержит любые испытания, кроме одного — лишиться твоей любви.
   — Тогда потерпи до девяти вечера, — вставил я между двумя поцелуями.
   — До вечера.
   Закрыв ей рот третьим поцелуем, я вышел.
   На углу улицы Вивьен я нашел рассыльного и передал ему письмо для графини, договорившись о доставке ответа, если, конечно, он последует.
   Мне так не терпелось поскорее узнать, что напишет графиня, что уже без четверти девять я прибыл на улицу Нёв-Сент-Огюстен.
   Виолетта вышла навстречу с письмом в руке.
   — Меня не упрекнешь в опоздании, — указал я на часы.
   — Неясно лишь, почему ты примчался так рано — ради меня или ради графини, — усмехнулась она.
   Взяв у нее письмо, я опустил его в карман.
   — Что ты делаешь?
   — Ладно, успеется, вскроем завтра утром.
   — Зачем ждать до утра?
   — Чтобы ты удостоверилась, что я торопился ради тебя, а не ради графини.
   Она прыгнула мне на шею:
   — Я хорошо обнимаюсь?
   — Ты — само сладострастие.
   — Это ты меня научил.
   — Верно, а еще я научил тебя, что язык нам дан не только для разговоров.
   — Что до моего языка — за исключением роли, отведенной в поцелуях, ничему другому он пока не служил.
   — Графиня не преминет раскрыть тебе и иное его назначение.
   — Давай прочтем письмо.
   — Заметь, ты сама предложила.
   — Не томи, прошу тебя.
   — Подождем, пока не пробьет девять.
   — Ах, когда ты кладешь свою руку сюда, я перестаю слышать звон часов.
   — Думаю, лучше прочесть не откладывая.
   Нам обоим так не терпелось прочитать это письмо, что мы не удержались и распечатали его:
   «Виолетта, милая моя малышка,
   я не знаю, сами ли Вы сочинили полученное мною письмо или оно написано Вами под диктовку, но если оно сочинено Вами, то Вы просто-напросто дьяволенок. Расставшись с Вами в три часа дня, я дала себе слово никогда больше не писать Вам. Получив Ваше письмо, я дала себе слово и не искать с Вами встреч, а прочтя половину послания, лишь укрепилась в своем решении. Но вот во второй части слог резко меняется, и Вы, о маленькая змея, описываете свои ощущения; с первых Ваших слов завеса моих воспоминаний приподнимается: я вижу, как Вы, раскинувшись, лежите на кушетке и губы мои теребят свежий бутончик Вашей груди, твердеющий от прикосновения моего языка; и вот уже я перечитываю Ваше письмо, держа его только одной рукой, а в глазах у меня темнеет. Точно одурманенная, я лишь без конца в изнеможении бормочу Ваше имя и повторяю: «Виолетта, хоть ты и неблагодарный и приносящий страдания цветок, я желаю тебя… я хочу тебя… я… я… люблю тебя…»
   О нет, неправда, я ненавижу Вас, не желаю видеть Вас и никогда не увижу Вас; я проклинаю мою руку, неподвластную моей воле. Я проклинаю желание, которое указывает ей дорогу, и подхватываю письмо, выскользнувшее из моих пальцев, когда они вцепляются в диванную подушку. Перечитываю строчки, где ты упоминаешь о моем дыхании, согревающем твои бедра, и воскрешаю в памяти благоуханный темный пушок, запах которого я вдыхала и к которому я приникала губами, покусывая его, — одно б твое слово и… Я не слышу того, что ты говоришь мне, не помню, не желаю вспоминать, но глаза мои помнят все. Боже! Какие дивные бедра! Боже! Какой великолепный живот! Как прекрасно должно быть то, что пока скрыто от моих взоров, и вот я во второй раз… Довольно, совсем потеряла голову, завтра буду бледная и безобразная, как смертный грех! Ах, проклятая сердцеедка! Нет, не буду больше!.. Виолетта, твой ротик… грудь… твоя… Ах! Мой Боже!.. Когда я увижу тебя вновь?..
   Твоя Одетта, сгорающая от стыда за свою слабость».
   — Ну надо же! — вырвалось у меня, — Вот это страсть, прежде мне неведомая. Набросать бы с натуры, как вы обе в высший миг…
   — Господин Кристиан!..
   — Ладно, прекращаю. И что же мы ей ответим?
   — Твое дело диктовать, а мое — водить пером.
   — Тогда пиши.
   «Дорогая Одетта!
   Завтра Кристиан уходит в девять утра; в этот час я обычно принимаю ванну. Вы предлагали мне искупаться вместе, я согласна, хотя пока не понимаю, какое Вы находите в этом удовольствие.
   Я не имею ни малейшего представления о любовных отношениях между двумя женщинами: придется Вам просветить меня на этот счет. Искренне сожалею о своем невежестве. Но с Вами я быстро все усвою, ибо люблю Вас.
   Твоя Виолетта».
   Она запечатала конверт, надписала адрес и, позвав Леони, сказала ей:
   — Отправьте с рассыльным.
   — Сегодня вечером, прошу вас, непременно сегодня, — добавил я.
   — Не беспокойтесь, сударь, письмо будет доставлено сегодня же, — ответила горничная.
   Она вышла, но минуту спустя вернулась:
   — Мадемуазель, слуга-негр госпожи графини дожидается ответа для своей хозяйки. Отправить с ним письмо, которое вы мне только что вручили?
   — Отдай ему письмо, и как можно скорее. На этот раз Леони больше не появлялась.
   — Графине явно невтерпеж, — заметил я.
   — Как мне следует вести себя завтра? — поинтересовалась Виолетта.
   — Как тебе будет угодно. Позволяю тебе действовать по наитию.
   — Что ж, подождем до завтра, а сейчас постараемся доставить удовольствие тебе.

VI

   На следующее утро без пяти девять Виолетта сидела в ванне, благоухающей вербеной, а я расположился в одном из угловых шкафов с твердым намерением не упустить ни одного слова и ни одного жеста.
   Все следы моего пребывания в квартире были тщательно стерты, сменили даже постельное белье, окропив его душистым одеколоном.
   Ровно в девять часов у ворот остановился экипаж.
   Мгновение спустя появилась графиня в сопровождении Леони, которая тотчас же заперла за ней дверь.
   Графиня удостоверилась в надежности засовов.
   Ванная комната была освещена лампой, помещенной в сосуд из розового богемского стекла; его верхнее отверстие было прикрыто, чтобы избегнуть смешения дневного света и искусственной подсветки, которое окрашивает окружающие предметы в неестественно бледные тона.
   — Виолетта! Виолетта! — закричала графиня прямо с порога. — Где же ты?
   — Я здесь, в туалетной комнате.
   Графиня промчалась через спальню и застыла в дверях. Виолетта приподнялась из ванны, обнажая прекрасный, как у нереиды, торс, и протянула к ней руки.
   — Ах, да, конечно, — устремилась навстречу ей графиня.
   На ней была длинная блуза из черного бархата; у воротника красовался большой бриллиант; талия ее была перехвачена кушаком, сотканным из золотых, серебряных и ярко-вишневых нитей.
   Она сняла розовые шелковые чулки и плотно облегающие ножку ботинки; затем расстегнула верхнюю пуговицу, распустила пояс и выскользнула из блузы.
   Теперь ее прикрывала лишь батистовая рубашка с отделкой из валансьенских кружев у ворота и на рукавах.
   Сбросив рубашку столь же стремительно, как и черную бархатную блузу, она оказалась обнаженной.
   Графиня была воистину великолепна — типичная красота Дианы-охотницы: широкая грудь с небольшими формами, стройный стан, покачивающийся, точно деревце на ветру, безукоризненный живот, украшенный снизу густыми рыжими зарослями, которые напоминали язык пламени, вырывающийся из кратера вулкана.
   Подойдя к ванне, она собралась окунуться.
   Виолетта удержала ее.
   — Ах, позвольте взглянуть на вас. Вы так хороши, что просто не насмотришься.
   — Ты считаешь меня красивой, сердечко мое?
   — Очень!
   — О, смотри, разглядывай! Обжигай своим взором, словно зеркальцем. А теперь бери меня! Все это принадлежит тебе — мои глаза, губы, грудь…
   — И этот замечательный пушистый букетик тоже? — проворковала Виолетта.
   — В первую очередь!
   — Какой удивительный цвет! — восхищенно произнесла девочка. — Совсем не такой, как на голове, отчего так?
   — Тебе кажется странным, что сверху мои волосы одного цвета, а снизу — другого; что я, женщина, терпеть не могу мужчин? Причина проста — я вся соткана из контрастов. Ну же, подвинься любовь моя! Мне не терпится ощутить, как твое сердечко бьется рядом с моим.
   Ванна была широкая, в ней хватало места для двоих. Графиня перешагнула через край и соскользнула к Виолетте.
   Кристально прозрачная вода позволяла видеть все подробности происходящего.
   Графиня обвила Виолетту словно уж, просунула голову ей под плечо и, впившись по пути в волосы под мышкой, губами потянулась к ее рту.
   — Вот ты и попалась, негодница, сейчас поплатишься за то, что заставила меня страдать. Для начала подставь свой ротик, губки и язык; как подумаю, что первым их коснулся мужчина и что это он научил тебя целоваться, — готова задушить тебя от ярости!
   И, подобно змее, выбрасывающей свое жало, она вонзалась в нее поцелуями, водя рукой вокруг ее груди.
   — О, милые, любимые мои грудки! — шептала графиня. — Это из-за вас я потеряла голову, это вы толкнули меня на сумасбродства!
   Она приникла, запрокинув голову назад, полузакрыв глаза; ее прерывистое дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы.
   — Скажи же хоть слово, радость моя, — попросила она.
   — Одетта, милая Одетта, — покорно отозвалась Виолетта.
   — Вы только послушайте, каким тоном она это произносит, маленькая ледышка, как будто просто здоровается. С оглядкой, не услышал бы наш Кристиан! Но погодите, сейчас добавим в ключе еще один диез и поднимем строй на полтона выше.
   Ее рука спустилась от груди к бедру и ниже, там на мгновение замерла, словно не решаясь переступить невидимую черту.
   — Чувствуешь биение моего сердца у твоей груди? Ах, если бы оно могло слиться в поцелуе с твоим сердечком, как сливаются наши губы!.. Ты чувствуешь?
   — О да, — выдохнула Виолетта, начиная понемногу распаляться. — А теперь ты пальцем…
   — Какая ты юная, несозревшая, я едва прощупываю любовный бутончик, который дает начало жизни всему в природе. Ах, наконец, вот он!
   — Твои прикосновения так легки, нежны, палец так , трепещет.
   — Может, тебе хочется побыстрее или посильнее?
   — Нет, нет, вот так хорошо.
   — А ты что же, где должны быть твои руки?
   — Я тебе говорила… я ничего не умею, мне все нужно разъяснять.
   — И даже как достичь наслаждения?
   — Нет, с этим все в порядке! Оно приходит само по себе. Одетта… милая Одетта!.. Ах, Одет…
   Графиня замкнула ей рот поцелуем.
   — В добрый час, — произнесла она, — но говорить на каком-либо языке — это еще полдела, следует еще правильно поставить произношение.
   — Я буду прилежной ученицей, — пообещала Виолетта, — и постараюсь все усвоить.
   — Тогда выйдем из ванной, не могу же я держать голову под водой, а мне надо растолковать тебе словами то, что еще не успел рассказать мой палец.
   — Выходим, — согласилась Виолетта, — здесь тепло и полотенце рядом.
   — Давай я тебя оботру, — предложила графиня.
   И, поднявшись из воды, сверкающая, горделивая, словно Фетида, она была уверена, что одержала надо мной верх и торжествовала свою победу.
   Она приподняла Виолетту, заключив ее в объятия; та метнула взгляд в мою сторону, словно извиняясь: «Лишь тебе в угоду и по твоему приказанию я иду на все это».
   Шторы были задернуты, и комнату освещали лишь слабые отблески огня.
   Обе, продрогшие, подошли к камину, но графиня, похоже, заботилась только о Виолетте. Я слышал, как она вытирала ее, воздавая хвалу каждой части тела, где задерживалась ее рука, ни одна не была обделена ласками и лестью — шея, руки, спина, затем последовали плечи, грудь, бедра. Сама она обсохла, казалось, от собственного жара; Виолетта же была пассивна и безучастна, она просто не противилась графине.
   Время от времени графиня укоряла ее в холодности:
   — Ты не целуешь мою грудь, неужели она тебе не нравится? А мой пушок, он такой мягкий, отчего ты не разглаживаешь его руками? Предупреждаю: я вся горю, и вскоре твоим пальцам и твоему рту предстоит вернуть мне все, чем я одарила тебя, и довести меня до высшей точки…
   — Одетта, дорогая, — отзывалась Виолетта, — ты же знаешь, я еще такая неумелая.
   — Знаю, но раз ты готова учиться, я все тебе покажу! Они проследовали передо мной.
   Графиня несла Виолетту к кровати, и теперь я мог прекрасно наблюдать за их обнаженными телами. Положив Виолетту поперек матраца, графиня опустилась на колени на черной медвежьей шкуре; затем она бережно раздвинула ей бедра и на миг устремила глаза на очаровательную маленькую арку, созданную самой природой и открывающую самый прямой путь к сердцу; внезапно ноздри ее напряглись, губы раздвинулись, и, оскалившись, точно пантера, бросающаяся на свою жертву, она припала туда ртом.
   Такого рода ласка — коронный номер женщины, ставшей соперницей мужчины. Следует отдать должное умению, сноровке и ловкости, с которыми они исполняют перед своей возлюбленной не предназначенную им от природы роль.
   Похоже, графиня ничуть не преувеличивала, обещая Виолетте восторги сладострастия. Я даже немного приревновал свою милую малютку, глядя, как извиваясь, крича и задыхаясь, она гибнет под натиском этого безжалостного рта, казалось стремящегося всосать в себя всю ее душу без остатка.
   Правда, с точки зрения художника, это зрелище было впечатляющим; таким образом я был в какой-то мере вознагражден за то, что опустился до столь мелкого и унизительного чувства, как ревность.
   Графиня, сидя на корточках, двигалась в унисон с Виолеттой, ее бедра восхитительно покачивались, и, наблюдая за этой трепетной дрожью, можно было утверждать, что она ничего не теряла, отдавая, а скорее даже выигрывала в наслаждении.
   Наконец, они достигли такого изнеможения, что Виолетта соскользнула с кровати на медвежью шкуру и обе подруги, активная и пассивная, улеглись рядом.
   — А теперь очередь за тобой, — шепнула графиня, — не оставайся у меня в долгу.
   И, притянув Виолетту к себе, она поставила ее руку на огненную шерстку, столь резко контрастирующую с ее светлыми волосами и черными бровями.
   Виолетта, следуя преподанным ей наставлениям, отыграла свою роль от начала до конца, проявив себя как опытная комедиантка. Графиня же была явно разочарована ее неловкостью.
   — Нет, не сюда, — доносилось до меня ее бормотание, — твой палец слишком высоко, надо туда… так… нет, теперь слишком низко. Разве ты не чувствуешь, как все напрягается вот здесь, там и надо щекотать, чтобы доставить удовольствие. Ах, ты нарочно мучаешь меня, маленькая негодница!
   — Я очень стараюсь угодить тебе, поверь, — отвечала Виолетта.
   — Когда ты вверху, не останавливайся. Продолжай так до самого конца.
   — У меня палец соскальзывает.
   — О, ты разжигаешь меня, но не гасишь мое пламя, — терзалась графиня от неутоленного желания.
   — Послушай, моя прекрасная возлюбленная, — сказала Виолетта, — давай попробуем иначе.
   — Как?
   — Ложись на кровать, голову откинь назад, в противоположную от зеркала сторону, а я встану на колени и поласкаю тебя ртом.
   — Все будет так, как ты захочешь.
   Графиня вспрыгнула на кровать; она запрокинула голову назад, взор ее был устремлен в потолок, ноги раздвинуты, а тело, повторяя округлую форму ложа, изогнуто.
   Настал условленный миг, и я ползком прокрался из кабинета.
   — Хорошо я улеглась? — спросила Одетта и восхитительно двинула ягодицами, окончательно теряя самообладание.
   — Пожалуй, — согласилась Виолетта.
   — Теперь раздвинь там волосы на две стороны и обработай мою бороздку.
   Я точно следовал указаниям, предписанным моей подружке.
   — Попала в точку? — поинтересовалась Виолетта.
   — Да, а сейчас… ротиком… и попробуй только не удовлетворить меня — задушу!
   Я прильнул губами к намеченной цели и без труда обнаружил искомый предмет, не найденный притворщицей Виолеттой, за что она и заслужила упреки в неумелости; нащупать этот очаровательный предмет было тем более легко, что — как я и предвидел — у графини он был формы более удлиненной, чем обычно бывает у женщин; его можно было сравнить с бутоном девичьей груди, затвердевшим от сосания языком; я завладел им и стал нежно перекатывать между своих губ.
   Графиня застонала от наслаждения:
   — О, это то, что надо, не останавливайся… лучше и быть не может.
   Я продолжал, постоянно притягивая к себе Виолетту и демонстрируя партию, которую ей предстояло исполнить в нашем трио.
   В отношении меня Виолетта держалась уже не как неловкая любовница Одетты, а как полноправная соучастница наслаждения: предвосхищая изысканные причуды сладострастия, она впилась ртом туда, куда я, довольствуясь малым, направил ее руку, и доставила мне несказанное удовольствие тем, что, несмотря на различное устройство женских и мужских органов, ласкала меня таким же манером, как я — графиню. Та же по-прежнему выражала свой восторг.
   — О, право же, как все хорошо. Ах, обманщица, говорила, что ничего не умеет, а сама исполняет именно так, да, именно так… только не очень быстро. Продолжай, мне нравится, ах… ох… твой язычок, как я его чувствую. Даты… очень… ну надо же., какая искусница! Теперь зубками… о, так… покусай-ка меня… ах, просто замечательно!
   Будь у меня возможность произнести хоть слово, я непременно наградил бы не менее лестными отзывами Виолетту — пылкая девочка обладала особым чутьем в любовных делах.
   Ласкать графиню было необычайно приятно; никогда еще, признаться, язык мой и губы не вкушали персика более сочного и душистого. Плод был столь крепок и свеж, что, казалось, принадлежал шестнадцатилетней девочке, а не двадцативосьмилетней даме. Чувствовалось, что мужское вторжение было непродолжительным, оно лишь проложило дорогу для нежностей более деликатного свойства.
   Однако в своих ласках я не ограничился прикосновениями к клитору — источнику наслаждения для юной девушки, которая ублаготворяется в одиночку; женщина зрелая получает не менее сильное наслаждение и при помощи влагалища.
   Время от времени язык мой проваливался в горячие и обильные глубины шейки матки. Наслаждение оставалось прежним по силе, менялся лишь его очаг. В такие мгновения, чтобы не давать графине передышки, место моих губ на клиторе тотчас занимал мой палец.
   Графиня пришла в восхищение:
   — Просто невероятно, никогда еще мне не было так хорошо. Пусть это никогда не кончается, пообещай, что повторишь все снова. Я так тебя чувствую, ощущаю твои губы, зубки, язык, о, если не остановишься, я больше не вытерплю, нет сил… Я приближаюсь… вот-вот изольюсь… неужели это ты, Виолетта, довела меня до такого накала! О Виолетта!..
   Виолетта не пожелала отозваться.
   — Виолетта, подтверди мне, что это ты. О нет, это невозможно! Тут слишком глубокое познание женской природы.
   Графиня попыталась приподняться, однако, обеими руками надавив ей на грудь, я пригвоздил ее к постели; тем временем она дошла до пика наслаждения, губами я ощущал, как все ее потаенные органы сократились. Язык мой задвигался быстрее; к нему присоединилось щекотание моих бездействовавших до сей поры усов, более не желающих довольствоваться ролью свидетеля. Графиня скорчилась, издала стон, после чего меня обдало теплым нектаром, казалось стекающимся со всего ее тела во влагалище, и, наконец, одним мощным вдохом вобрав губами все это, я поневоле впитал в себя подлинную сущность графини.
   Дождавшись этого мгновения, я и сам предался неистовому восторгу сладострастия.
   Виолетта, изнеможенная и распростертая, лежала у меня в ногах.
   У меня недостало сил удержать графиню; она спрыгнула с кровати и, окинув взором поле брани, издала ужасный вопль.
   — Воистину, — обратился я к Виолетте, — я сделал все, что мог, чтобы поссориться в графиней, теперь тебе предстоит примирить нас.
   И я удалился в туалетную комнату.
   До меня донеслись сначала крики, затем рыдания и наконец вздохи; приподняв портьеру, я обнаружил, что Виолетта в меру своих сил пыталась помирить нас с графиней, выступая в качестве моей преемницы.
   — Что ж, должна признать, что это уже неплохо, — одобрила графиня Виолетту, когда та закончила. — Однако то, что я испытала перед этим, было божественно.
   И она протянула мне руку. Итак, мы заключили мир. Соглашение между воюющими сторонами содержало следующие пункты: