Дюма Александр. Сальватор. Книга IV

   Пятеро или шестеро из слушавших Сальватора людей утвердительно кивнули.
   Это были те самые камнеломы, о которых упомянул молодой человек в своем рассказе.
   Сальватор продолжал:
   – Итак, я достал план «Консьержери». Сделать мне это было, кстати, нетрудно, поскольку я просто-напросто срисовал его с плана, который обнаружил в библиотеке Дворца правосудия. Когда я был достаточно хорошо оснащен, я попросил трех наших братьев пойти со мной. В ту же самую ночь, – продолжал Сальватор, – а ночь была, к счастью, довольно темной, бесшумно распилив решетку на канализационном канале, я проник в это вонючее подземелье. Но, пройдя десять шагов, я был вынужден остановиться: путь мне преградила точно такая же решетка, как и та, что была на берегу Сены. Я вернулся назад и послал одного из своих людей с инструментом в этот темный и узкий проход. Через десять минут он упал к моим ногам на берегу. Он задыхался и не хотел возвращаться, не закончив дела. Уверенный в том, что препятствие с пути убрано, я снова вошел в это мрачное и зловонное подземелье. Теперь я прошел шагов двадцать. Но тут снова наткнулся на решетку. Я, задыхаясь, вернулся на берег и попросил другого моего спутника расчистить мне дорогу… Он вернулся полуживой. Но, как и первый, сделал то, о чем я его попросил: и вторая решетка была распилена. Я опять вернулся на берег к своим людям. Двое из них были вымотаны, на них рассчитывать не приходилось. Но третий был полон сил и рвения: не успел я закончить свою мысль, как он уже исчез с инструментом в мрачном подземелье… Прошло десять минут, четверть часа, а он все не возвращался… Я отправился искать его в подземелье. Пройдя десять шагов, я наткнулся на что-то. Протянув руку, я нащупал тело человека. Схватив за блузу, я выволок его на берег реки. Но было слишком поздно: он был мертв. Бедный парень задохнулся!.. Таков был результат первого дня работы. Вернее, первой ночи, – хладнокровно закончил Сальватор.
   Все выслушали рассказ об этом героическом труде с пониманием и интересом, которые нам нет необходимости описывать.
   Господин Жакаль слушал рассказчика с огромным удивлением. Он казался себе подленьким и мелким по сравнению с этим отважным молодым человеком, казавшимся ему высотой в сто локтей.
   Что же касается генерала Лебатара де Премона, то едва Сальватор произнес последние слова своего рассказа, как он подошел к молодому человеку.
   – Тот, кто погиб, имел, конечно, жену и детей? – спросил он.
   – Не беспокойтесь об этом, генерал, – сказал Сальватор. – С этим все в порядке. У жены есть тысяча двести франков пожизненной ренты, и для нее это целое состояние. Оба ребенка учатся в школе Амьене.
   Генерал сделал шаг назад.
   – Продолжайте, друг мой, – сказал он.
   – На следующий день, – снова заговорил Сальватор, – я отправился в то же самое место с двумя оставшимися людьми. С теми, кто уже был со мной там накануне. Я вошел туда один, держа в каждой руке по бутылке хлора. Третья решетка была распилена, я мог продолжать свой путь. За третьей решеткой подземелье поворачивало направо. По мере того, как я уклонялся вправо, сечение подземелья сужалось. Вскоре я услышал, как над моей головой кто-то ходит: это был, очевидно, обход будочников или солдат, которые шли по внутреннему дворику. Там мне было делать нечего. Я с точностью рассчитал расстояние: я знал, что после тридцати метров надо было копать влево. Кривая, или скорее угол были рассчитаны с точностью стратегического подкопа. Я вернулся назад, посыпав весь свой путь хлором для того, чтобы по возможности дезинфицировать подземелье. Мы поставили на место первую решетку и, как и накануне, расстались. Топографическая съемка была произведена, оставалось начать практические работы. Трудность этих работ вы оцените сами, а я скажу вам, что трое человек, сменяясь каждый час, работая каждую ночь по два часа, потратили шестьдесят семь ночей для того, чтобы закончить этот труд.
   Из груди всех присутствующих вырвался крик признательности и шепот восхищения.
   И только три человека молчали.
   Это был плотник Жан Торо и два его товарища: каменщик «Мешок с алебастром» и угольщик Туссен Лувертюр.
   Они отступили назад, услышав, как карбонарии начали громко высказывать свое восхищение.
   – Вот три человека, проделавшие этот гигантский труд, – сказал Сальватор, указывая на них собравшимся.
   Трое могикан многое отдали бы за то, чтобы оказаться сейчас в том самом ходе, который они вырыли.
   И потупились, словно дети.
   – Спасем мы или нет господина Сарранти, – тихо сказал генерал Лебатар де Премон, – но эти люди буду обеспечены до конца своих дней.
   Сальватор пожал генералу руку.
   – Спустя два месяца, – снова заговорил молодой человек, – мы оказались прямо под камерой смертников. Камера эта всегда пуста, поскольку приговоренных к смерти сажают туда только за два-три дня до казни. И таким образом мы могли, дойдя до нее, работать без опасения быть услышанными тюремщиками. Спустя семь дней мы сдвинули с места одну из плит пола. Скорее даже нам хватило чуточку подтолкнуть эту плиту клиновидной формы, чтобы она приподнялась настолько, что в нее мог пролезть узник. Для большей безопасности и на тот случай, если бы какой-либо тюремщик пришел на шум, который произвел бы узник при побеге, «Мешок с алебастром» вделал в эту плиту снизу стальное кольцо, за которое Жан Торо смог бы удержать плиту до тех пор, пока господин Сарранти не достигнет реки, где я поджидал бы его с лодкой. А когда господин Сарранти сядет в лодку, остальное будет моим делом! Таков, господа, мой план, – продолжил Сальватор. – Все готово. Остается только привести его в исполнение. Если только мсье Жакаль не докажет нам убедительно, что этот план может не удаться. Говорите же, мсье Жакаль, да поскорее. У нас времени осталось в обрез.
   – Мсье Сальватор, – серьезно ответил начальник тайной полиции, – если бы я не боялся показаться человеком, который льстит людям в каких-то своих интересах, я выразил бы вам свое огромное восхищение, которое испытываю по поводу столь грандиозного плана.
   – Я не просил вас говорить мне комплименты, мсье, – ответил на это молодой человек. – Я спрашиваю ваше мнение.
   – Вашим планом нельзя не восхититься и не поаплодировать ему, мсье, – ответил полицейский. – Да, мсье Сальватор, признавая, что я глупо поступил, когда велел арестовать вас, я должен сказать, что план ваш превосходен и безупречен. Уверяю вас, он должен получиться. Но позвольте мне задать один вопрос: когда узник будет на свободе, куда вы думаете его спрятать?
   – Я уже сказал, что лично отвечаю за его безопасность, мсье Жакаль.
   Господин Жакаль покачал головой, словно бы желая сказать тем самым, что одних уверений ему явно недостаточно.
   – Что ж, я вам сейчас скажу все, что задумал, мсье, и надеюсь, вы присоединитесь к моему мнению насчет бегства точно так же, как вы согласились со мной насчет плана освобождения. На одной из улочек, выходящих на набережную, ждет почтовая карета. По всему пути следования подготовлены уже подставные лошади. Заранее послан нарочный. Отсюда до Гавра пятьдесят три лье: их можно преодолеть всего за десять часов, не так ли? В Гавре ждет, распустив пары, английский пароход. Таким образом в то самое время, когда народ начнет толпиться на Гревской площади в надежде увидеть казнь господина Сарранти, этот самый господин Сарранти покинет Францию вместе с генералом Лебатаром де Премоном, у которого после освобождения и отъезда господина Сарранти не будет более причин оставаться в Париже.
   – Вы забываете о телеграфе, – сказал господин Жакаль.
   – Ни в коем случае. Кто может поднять тревогу, указать маршрут следования беглеца, передать сообщение по телеграфу? Полиция, то есть мсье Жакаль. А поскольку мсье Жакаль остается с нами, все будет в порядке.
   – Это верно, – произнес господин Жакаль.
   – Итак, будьте любезны проследовать с этими господами в приготовленные для вас апартаменты.
   – Готов выполнить любое ваше приказание, мсье Сальватор, – сказал полицейский с поклоном.
   Но тут Сальватор остановил его, вытянув руку, но не дотрагиваясь до него.
   – Мне нет необходимости предупреждать вас о том, что вы должны вести себя крайне осторожно, не делать ненужных поступков, не говорить ненужных слов. Знайте, что любая попытка к бегству будет пресечена незамедлительно и может закончиться для вас плачевно. Поскольку меня рядом с вами не будет и я не смогу защитить жизнь, как сделал это только что. Ступайте же, мсье Жакаль, и да хранит вас Бог!
   Два человека взяли господина Жакаля под руки и скрылись с ним в глубине девственного леса.
   Когда они исчезли из виду, Сальватор отвел в сторону генерала Лебатара де Премона, сделал Жану Торо, Туссену Лувертюру и «Мешку с алебастром» знак следовать за ним и все пятеро скрылись в подземелье.
   Мы не пойдем вслед за ними в эти мрачные катакомбы, по которым мы уже прошли вместе с господином Жакалем и из которых они вышли в дом на улице Сен-Жак, расположенный рядом с Ореховой улицей.
   Достигнув этой улицы, они разошлись: только Сальватор с генералом пошли вместе. Встретились они на берегу под набережной Курантов, где, как мы уже сказали, была привязана лодка Сальватора.
   Остановились они в тени пролета моста.
   Генерал Лебатар, Туссен Лувертюр и «Мешок с алебастром» сели в лодку в полной готовности отвязать ее и отчалить.
   На берегу остались только Сальватор и Жан Торо.
   – Теперь, – сказал Сальватор тихо, но так, чтобы его услышали не только плотник, но и трое сидящих в лодке спутников, – слушай меня внимательно, Жан Торо, и постарайся не пропустить ни единого слова, поскольку это самые последние инструкции.
   – Слушаю, – сказал плотник.
   – Сейчас ты, не останавливаясь и как можно скорее, пройдешь до конца прохода.
   – Да, мсье Сальватор.
   – Когда мы убедимся в том, что нет никакой опасности, ты упрешься плечами в плиту и, не производя шума, приподнимешь ее. Но не откидывай ее, чтобы не разбудить охранников. Когда ты все это сделаешь, то есть когда почувствуешь, что плита уже поднята, дернешь меня за рукав. Остальное я сделаю сам. Ты меня понял?
   – Да, мсье Сальватор.
   – Тогда вперед! – сказал Сальватор.
   Жан Торо снял наружную решетку и вошел в подземелье. Он прошел его так быстро, как только мог это сделать человек его роста.
   Сальватор шел в нескольких шагах позади него.
   Они подошли почти к самой камере смертников.
   Там Жан Торо развернулся и стал слушать. Сальватор тоже прислушался.
   Кругом стояла глубокая тишина. Точно так же было тихо и над ними.
   Не услышав ничего подозрительного, Жан Торо пригнулся, как смог, втянул голову в плечи, уперся ладонями в колени и так приналег на плиту, что через несколько секунд почувствовал, как она начала подниматься.
   Он дернул Сальватора за рукав.
   – Готово? – спросил Сальватор.
   – Да, – тяжело дыша, прошептал Жан Торо.
   – Хорошо! – сказал молодой человек, приготовившись действовать. – Теперь моя очередь. Толкай, Жан Торо, толкай!
   Жан Торо толкнул. Плита начала медленно приподниматься над землей. В подземелье начал пробиваться слабый свет похоронной лампы. Сальватор просунул голову в образовавшееся отверстие, оглядел всю камеру и в ужасе вскрикнул.
   Камера была пуста!

Глава CXI
Что произошло в то время, когда господин Жакаль отдал приказ арестовать Сальватора, а Сальватор распорядился похитить господина Жакаля

   Для того, чтобы найти объяснение тайне, которая так напугала Сальватора, нам следует вернуться к господину Жерару в тот момент, когда он с паспортом покинул кабинет господина Жакаля, торопясь как можно скорее уехать из Франции.
   Не будем описывать те многочисленные чувства, которые овладели филантропом из Ванвра, когда он шел по длинному коридору и по темной извилистой лестнице, которые вели из кабинета господина Жакаля во двор префектуры полиции: собратья по профессии этого достойного человека, стоявшие небольшими группками или бродившие под этими мрачными сводами, которые сегодня уже исчезли или готовы исчезнуть и напоминавшие без преувеличения преддверие ада, казались ему демонами, готовыми наброситься на него и вонзить свои когти в его плоть.
   Поэтому он постарался как можно быстрее пересечь двор, словно опасаясь, что полицейские узнают его и схватят. Еще стремительнее он выскочил за ворота, испытывая опасение, что ворота перед ним захлопнутся и он станет пленником.
   За воротами он увидел своего коня, которого оставил под присмотром какого-то служащего. Вручив этому человеку несколько монет, он вскочил в седло с легкостью жокея из Ньюмаркета или Эпсома.
   Дорога была продолжительным кошмаром: он гнал коня наметом. Это все походило на фантастическую скачку короля Онов через лес.
   От грозы, которая еще совсем недавно с таким грохотом и огнем обрушивалась на землю, остались только черные тучи, которые закрывали собой луну. Время от времени вспыхивали недолговечные молнии, эти последние всполохи отгремевшей грозы. Они не сопровождались уже больше раскатами грома и освещали своим тусклым зловещим светом этого фантастического путешественника, который, вспоминая о своих детских страхах, стал бы, если бы осмелился, креститься после каждой вспышки молнии. Короче говоря, ночь была темна и словно бы специально создана для того, чтобы сеять ужас в самой неповинной душе. А филантроп из Ванвра, будучи реалистом, отнюдь не причислял себя к людям невинным и поэтому чувствовал, как по спине его струился холодный пот, а кровь в жилах становилась все более и более холодной.
   Еще бы десять минут этой бешеной скачки – и он был уже в Ванвре. Но его конь, – довольно мощное, впрочем, животное, замученное ударами шпор, которые он получал начиная с самой Иерусалимской улицы, и порядком уставшее во время скачки из Ванвра в Париж, – начал качаться при каждом шаге и был готов рухнуть в любую минуту. Ветер, врываясь в чрезмерно расширенные ноздри коня, казалось, уже не доходил до его легких.
   Господин Жерар начал вглядываться в темноту, стараясь прикинуть, через сколько же минут он сможет приехать домой. Натянув уздечку и сжав бока коня коленями, зная, что если конь хотя бы на секунду остановится, то упадет, он безжалостно вонзил в его бока шпоры.
   Через пять или шесть минут, показавшихся ему часами, он смог уже различить в темноте силуэт своего замка. Спустя несколько секунд он был уже перед его дверью.
   И тут случилось то, что и должно было случиться: остановившись перед дверью, конь завалился на бок.
   Господин Жерар ждал этого и принял меры предосторожности. Поэтому, когда конь оказался на земле, господин Жерар уже стоял на ногах.
   В любое другое время это происшествие вызвало бы жалость в душе господина Жерара, филантропия которого простиралась не только на людей, но и на животных. Но сейчас гибель лошади произвела на него очень слабое действие. Его единственной целью было опередить на возможно большее время и на максимальное количество прогонов фантазию господина Жакаля. Ибо господин Жерар знал, какой богатой была фантазия его покровителя. Знал он также и то, что господин Жакаль мог передумать и послать за ним в погоню. Теперь он преодолел один этап: прибыл домой. Первая цель была достигнута. И какое ему было дело, умрет или останется в живых благородное животное, спасшее ему жизнь!
   Мы знаем, что филантроп из Ванвра не был образцом человеческой благодарности.
   Итак, оставив коня лежать на земле и даже не подумав расседлать его, поскольку мало беспокоился о том, что станет с трупом животного, которое опознают только наутро, ибо оно пало не на дороге, а перед самым домом, господин Жерар стремительно открыл дверь, еще более стремительно закрыл ее за собой на два оборота и на все три задвижки, взлетел на третий этаж, вытащил из шкафа для обуви огромный кожаный чемодан, притащил его в свою спальню и зажег свечу.
   И только тогда позволил себе передохнуть… Сердце его билось так часто, что ему в какой-то момент показалось, что оно вот-вот разорвется. Он несколько секунд простоял, прижав руку к груди, стараясь наладить дыхание. Затем, избегнув опасности умереть от нехватки воздуха, начал заниматься теми важнейшими операциями по подготовке к отъезду, которые называются укладкой чемоданов.
   Любой человек, оказавшийся в этот момент в спальне, даже не очень сообразительный, понял бы, что господин Жерар преступник, только по одному тому, как бессмысленно он выполнял работу, которая обычно требует взвешенного подхода к себе: он бросал в чемодан безо всякого порядка и разбору нательное белье и верхнюю одежду, выхватывая все это из зеркального комода и из ящичков комода, смешивая в одну кучу чулки и ложные воротнички, рубашки и жилеты, запихивая сапоги в карманы одежд, башмаки в рукава рединготов. При малейшем им же производимом шуме он вздрагивал, останавливался, чтобы вытереть бледное лицо, покрытое потом, рубашкой или салфеткой.
   Когда пришла пора застегивать чемодан, он оказался настолько набитым, что господину Жерару никак не удавалось закрыть крышку и запереть его на замок. И напрасно он прикладывал все свои силы. Тогда он выхватил из чемодана охапку белья и одежд, швырнул их на пол и только после этого смог закрыть чемодан.
   После этого он открыл секретер, вынул из запертого на два оборота ящичка бумажник, в котором было на два или три миллиона ценных бумаг, выпущенных банками Австрии и Англии и которые он держал там на тот случай, если ему все-таки придется бежать из Франции.
   Отвязал два двуствольных пистолета, висевших у изголовья его кровати на расстоянии вытянутой руки, быстро сбежал вниз по лестнице, помчался на конюшню, запряг двух лошадей в коляску, на которой собирался добраться до Сен-Клу. А там он рассчитывал взять почтовых лошадей, оставив своих почтовому смотрителю и попросив его позаботиться о них до его возвращения, и направиться по дороге в Бельгию.
   За двадцать часов, оплатив ямщикам двойную цену, он смог бы оказаться за границей.
   Когда лошади были запряжены, он сунул пистолеты в карманы коляски, открыл ворота, чтобы не вылезать из коляски при выезде из имения, и поднялся наверх за чемоданом.
   Чемодан оказался неимоверно тяжелым. Господин Жерар приложил немало сил, чтобы взгромоздить его на плечо, но потом понял, что занимается бесполезной работой.
   И поэтому решил волочить чемодан по лестнице.
   Но в тот момент, когда он уже нагнулся, чтобы взяться за кожаную ручку, ему послышался слабый шум. Словно шорох платья на лестнице.
   Он живо обернулся.
   В темном проеме двери показалась какая-то белая фигура.
   Дверь походила на нишу, а белая фигура на статую.
   Что значило это видение?
   Что бы это ни было, но господин Жерар попятился.
   Видение словно бы с трудом оторвало ноги от пола и сделало два шага вперед.
   Если бы не присутствовала плоская и гнусная рожа убийцы, можно было бы подумать, что это – сцена из спектакля «Дон Жуан». Та самая, когда командор, беззвучно шагая по каменным плитам зала для пиршеств, заставляет отступать своего перепуганного гостя.
   – Кто здесь? – спросил наконец господин Жерар, от страха кляцнув зубами.
   – Я, – ответил призрак таким глухим голосом, что можно было подумать, что этот голос доносится из глубины склепа.
   – Вы? – спросил господин Жерар, вытянув шею и весь обратившись в слух, безуспешно стараясь признать личность незнакомца, поскольку ужас мешал ему видеть. – Но кто вы?
   Призрак ничего не ответил, а снова сделал два шага. Войдя в трепетный круг света, который образовывала свеча, он откинул капюшон.
   Действительно, это был призрак: никогда еще худоба не властвовала столь деспотично над человеческим созданием. Никогда ни одно человеческое лицо не было столь смертельно-бледным.
   – Монах! – воскликнул убийца голосом, которым мог бы вполне произнести: «Я погиб!»
   – А! Вы наконец-то меня узнали! – произнес аббат Доминик.
   – Да… Да… Да… Я вас узнал!.. – пролепетал господин Жерар.
   Затем, подумав о том, что монах с виду явно слаб, вспомнив о набожном и утомительном странствии, которое тот только что совершил, он произнес, немного осмелев:
   – Что вам от меня нужно?
   – Сейчас скажу, – мягко ответил аббат.
   – Нет, не сейчас, – сказал господин Жерар. – Завтра… Послезавтра.
   – Почему не сейчас?
   – Потому что я уезжаю из Парижа на сутки. Потому что я очень тороплюсь уехать и потому что не могу ни на секунду отложить мой отъезд.
   – И все же вы должны меня выслушать, – твердым голосом произнес монах.
   – В другой день, но не сегодня, не сейчас.
   И господин Жерар взялся за чемодан. Он сделал два шага по направлению к двери, волоча за собой чемодан.
   Монах отступил и загородил телом дверь.
   – Вы не уйдете! – сказал он.
   – Дайте мне пройти! – завопил убийца.
   – Нет, – сказал монах тихо, но твердо.
   Тут господин Жерар понял, что между ним и этим живым призраком должно произойти нечто ужасное.
   Он бросил взгляд на то место, где обычно висели его пистолеты.
   Но ведь он только что сам отвязал их и положил в коляску!
   Он осмотрелся, нет ли под рукой какого другого оружия.
   Но ничего не нашел.
   Тогда он начал лихорадочно шарить в карманах в надежде найти там нож.
   Но не нашел.
   – Да, – сказал монах, – вам хотелось бы убить меня так же, как вы убили своего племянника, не так ли? Но, даже если у вас и было бы оружие, вы не смогли бы меня убить! Господь хочет, чтобы я жил!
   Увидев решительное выражение лица монаха, услышав его торжественный голос, господин Жерар почувствовал, как страх снова овладевает им.
   – А теперь, – произнес монах, – будете ли вы меня слушать?
   – Да говорите же! – сказал господин Жерар, скрипнув зубами.
   – Я пришел к вам, чтобы в последний раз, – сказал монах грустным голосом, – спросить у вас разрешения нарушить тайну вашей исповеди.
   – Но вы требуете моей смерти! Это значило бы отправить меня на эшафот! Никогда! Никогда!
   – Нет, я не требую вашей смерти, поскольку после того, как вы дадите мне это разрешение, я дам вам возможность уехать.
   – Да, а пока я буду в пути, вы выдадите меня полиции, вы сообщите обо мне по телеграфу, и не успею я отъехать на десять лье, как меня схватят!.. Нет! Никогда!
   – Я даю вам честное слово, мсье, вы ведь знаете, что я раб своего слова – что я воспользуюсь вашим разрешением только завтра в полдень.
   – Нет! Нет! Нет! – повторил господин Жерар, взбадривая себя столь решительным отказом.
   – Завтра к полудню вы сможете быть за пределами Франции.
   – А если вы добьетесь моей выдачи?
   – Я не стану требовать этого. Я человек мирный, мсье. Я хочу только, чтобы грешник раскаялся, а не был наказан. Я не хочу вашей смерти, но не допущу и смерти моего отца.
   – Никогда! Никогда! – рявкнул убийца.
   – Ах! Как это ужасно! – сказал, словно обращаясь к самому себе, аббат Доминик. – Вы что же, не слышите или не понимаете того, что я вам говорю? Вы не видите мою печаль? Вы не знаете того, что я только что пешком прошел восемьсот лье, что я был в Риме и вернулся оттуда? Что я ходил просить у святого отца разрешения открыть тайну вашей исповеди и… И не получил этого разрешения?..
   Господин Жерар словно почувствовал, как над ним взмахнул крылом ангел смерти. Но и на этот раз смерть только дохнула на него и улетела прочь, не коснувшись его лица.
   И он поднял поникшую было голову.
   – О, знаете ли, – сказал он, – обязанности ваши по отношению ко мне святы и нерушимы. После моей смерти, да! Но пока я жив – нет!..
   Монах вздрогнул и машинально повторил: