Дюма Александр. Шевалье д"Арманталь

   «Протокол пыток Франсуа Афиниуса Ван ден Эндена». Господи милосердный, а что если когда-нибудь к книге, посвященной заговору принца де Листне, будет приложен документ: «Протокол пыток Жана Бюва». Уф!
   «Год 1674 и т.д. Мы, Клод Базен, шевалье де Безонс и Огюст Робер де Помере, были доставлены в крепость Бастилию в сопровождении советника и секретаря короля Луи Ле Мазье и т.д. и т.д. Находясь в одной из башен названной выше крепости, мы вызвали Франсуа Афиниуса Ван ден Эндена, приговоренного к смертной казни и к допросу с пристрастием, и заявили обвиняемому, что, несмотря на данную им клятву говорить только правду, он показал не все, что знал о заговоре и намерениях мятежников шевалье де Рогана и Латремона. Ван ден Энден нам ответил, что он сказал все что знал, и поскольку он был не участником заговора, а всего лишь переписчиком некоторых документов, то ему нечего добавить к своим показаниям.. Тогда мы надели ему на ноги колодки…»
   — Сударь, вы такой образованный человек, — сказал Бюва, обращаясь к старшему писарю. — Нельзя ли вас попросить объяснить мне, что из себя представляют колодки для пыток?
   — Дорогой Бюва, — ответил тот, явно польщенный полученным комплиментом, — я могу вам с полным знанием дела это рассказать, так как видел в прошлом году, как их надевали на Дюшофура.
   — Сударь, мне было бы интересно узнать…
   — Колодки, дорогой Бюва, — важным тоном продолжал господин Дюкудре, — это всего-навсего четыре доски, напоминающие бочарные.
   — Отлично.
   — Так вот, вашу (когда я говорю «вашу», вы сами понимаете, дорогой Бюва, я вовсе не имею в виду лично вас) правую ногу зажимают между двумя досками; потом эти доски закрепляют веревкой. То же самое проделывают и с левой ногой. Затем обе ноги связывают вместе и между средними досками колотушкой вбивают клинья. Пять клиньев при обычном допросе, десять — при допросе с пристрастием.
   — Но, — проговорил Бюва изменившимся голосом, — господин Дюкудре, ноги после этого, наверное, в ужасном состоянии?
   — Они просто-напросто оказываются размозженными. Когда, например, вбивали шестой клин, кости Дюшофура раздробились, а при восьмом вместе с кровью потекла мозговая жидкость.
   Бюва побледнел как смерть и присел на лесенку, так как боялся упасть.
   — Господи Иисусе! — пробормотал он. — Что это такое вы говорите, господин Дюкудре?
   — Чистую правду, мой дорогой Бюва. Прочтите описание казни Урбена Грандье: вы найдете там протокол пыток и увидите сами, лгу ли я.
   — У меня как раз в руках протокол. Протокол пыток бедного господина Ван ден Эндена.
   — Отлично, читайте.
   Бюва устремил взгляд в книгу и прочел:
   «При первом клине: Утверждает, что он говорит правду, что ему нечего больше сказать, что он терпит безвинно.
   При втором клине: Говорит, что признался во всем, что ему было ведомо.
   При третьем клине: Кричал: «Ах, Боже, Боже мой! Я сказал все что знал». При четвертом клине: Сказал, что ему не в чем признаться, кроме того, что уже известно, а именно в том, что он переписывал план правления, данный ему шевалье де Роганом».
   Бюва отер платком пот, выступивший на лбу, и продолжал читать.
   «При пятом клине: Сказал: „Ой-ой, Господи“, но не захотел произнести ничего другого.
   При шестом клине: Кричал «Ой, Господи!»
   При седьмом клине: Кричал: «Я умираю!»
   При восьмом клине: Кричал: «Ах, Боже мой! Я не могу говорить, ибо мне нечего больше сказать».
   При девятом клине, то есть при вбивании толстого клина:
   Сказал: «Боже мой! Боже мой! Зачем так мучить меня? Вы хорошо знаете, что я ничего не могу сказать; раз я приговорен к смерти, дайте мне умереть».
   При десятом, последнем, клине:
   Сказал: «О, господа, чего вы от меня хотите? О, благодарю тебя, Боже мой! Я умираю, я умираю!»
   — Что это с вами, Бюва? — воскликнул Дюкудре, увидев, что писец побледнел и зашатался. — Да ведь вам дурно!
   — Ах, господин Дюкудре, — прошептал Бюва, роняя книгу, и поплелся к своему креслу, словно уже не мог держаться на размозженных ногах. — Ах, господин Дюкудре, я чувствую, что силы меня покидают.
   — Вот что значит заниматься чтением, вместо того чтобы работать, — сказал тот служащий, который так долго очинял перо. — Если бы вы прилежно вносили книги в регистр и наклеивали этикетки на корешки, ничего подобного не случилось бы. Но господин Бюва изволит читать! Господин Бюва желает пополнить свое образование!..
   — Ну, папаша Бюва, вам теперь уже лучше? — спросил Дюкудре.
   — Да, сударь, потому что я принял решение, бесповоротное решение. Было бы несправедливо, ей-Богу, если бы мне пришлось отвечать за преступление, которого я не совершал. У меня есть обязательства перед обществом, перед моей воспитанницей, перед самим собой. Господин Дюкудре, если меня вызовет господин хранитель библиотеки, передайте ему, пожалуйста, что я ушел по неотложному делу.
   И Бюва, вынув из своего ящика сверток бумаг, нахлобучил на голову шляпу, схватил трость и, даже не обернувшись, вышел из комнаты с величественным видом, который придавало ему отчаяние.
   — Знаете, куда он идет? — спросил служащий, очинявший перо.
   — Нет, — ответил Дюкудре.
   — Пошел небось играть в шары на Елисейские поля или на Поршерон.
   Но служащий ошибся: Бюва не отправился ни на Елисейские поля, ни на Поршерон.
   Он отправился к Дюбуа.

XI. БЕРТРАН И РАТОН

   — Господин Жан Бюва! — доложил лакей.
   Дюбуа вытянул свою змеиную головку и не без труда разглядел за широкой фигурой лакея, заполнявшего собой весь дверной проем, толстенького человечка с бледным лицом и дрожащими коленками, который покашливал, чтобы придать себе побольше уверенности. С первого взгляда Дюбуа понял, с кем имеет дело.
   — Пусть войдет, — сказал Дюбуа.
   Лакей отошел в сторону, и Жан Бюва показался на пороге.
   — Входите же, входите, — сказал Дюбуа.
   — Вы мне оказываете большую честь, сударь, — пробормотал Бюва, не двигаясь с места.
   — Закройте дверь и оставьте нас, — сказал Дюбуа лакею. Лакей повиновался. Дверь, неожиданно ударив Бюва по спине, подтолкнула его вперед. С секунду он нетвердо держался на ногах, а потом опять застыл в полной неподвижности, не сводя с Дюбуа удивленных глаз.
   И в самом деле, у Дюбуа был довольно странный вид. Верхнюю часть своего архиепископского облачения он успел уже снять, поэтому он был в рубашке, черных штанах и лиловых чулках. Это зрелище совершенно обескуражило Бюва, ибо он увидел, вопреки своим ожиданиям, не министра и не архиепископа, а какое-то странное существо, более похожее на орангутанга, чем на человека.
   Дюбуа уселся в кресло, закинув ногу на ногу и обхватил колено руками.
   — Ну, сударь, — сказал он, — вы желали со мной поговорить? Я к вашим услугам.
   — Простите, сударь, — сказал Бюва, — я хотел видеть господина архиепископа Камбрейского.
   — Это я и есть.
   — Как, это вы, монсеньер! — воскликнул Бюва, схватившись обеими руками за шляпу и кланяясь до земли. — Соблаговолите простить меня, но я не узнал ваше преосвященство. Правда, я впервые удостоен чести вас видеть. Однако по вашему… хм… по вашему величественному виду… хм-хм!.. мне следовало бы догадаться…
   — Как ваше имя? — спросил Дюбуа, прерывая лепет Бюва.
   — Жан Бюва, ваш покорный слуга.
   — Кто вы такой?
   — Служащий королевской библиотеки.
   — И вы пришли мне сообщить какие-то секретные сведения относительно Испании?
   — Видите ли, в чем дело, монсеньер: поскольку служба не занимает всего моего времени, я могу по своему усмотрению располагать четырьмя часами утром и шестью — после обеда. А так как Бог наградил меня очень красивым почерком, то я беру работу на дом.
   — Понимаю, — сказал Дюбуа. — Вам дали для переписки подозрительные бумаги, и вот вы мне их принесли, не так ли?
   — Да, они в этом свертке, монсеньер, в этом свертке, — сказал Бюва, протянув Дюбуа пакет.
   Дюбуа одним прыжком оказался около Бюва, взял сверток, сел за письменный стол и, в одно мгновение разорвав бечевку и обертку, принялся разглядывать бумаги.
   Первые строчки, которые он прочел, были написаны по-испански. Но так как Дюбуа дважды ездил с миссией в Испанию, он немного болтал на языке Кальдерона и Лопе де Вега и поэтому сразу же увидел, какую важность имели эти бумаги. И в самом деле, здесь были ни больше ни меньше, как протест дворянства, список офицеров, готовых поступить на службу к испанскому королю, и манифест, сочиненный кардиналом де Полиньяком и маркизом де Помпадуром и призывающий все королевство к восстанию. Все эти документы были адресованы непосредственно Филиппу V, и к ним была приложена записка, написанная, как Дюбуа понял по почерку, рукой де Селламаре, в которой королю сообщалось, что заговор близится к развязке, что де Селламаре будет день за днем сообщать его величеству обо всех мало-мальски значительных событиях, могущих как-либо повлиять на ход подготовки восстания. И в дополнение ко всему здесь был пресловутый план заговора, с которым мы уже ознакомили читателей и который, по недосмотру оказавшись в числе бумаг, переведенных на испанский, вызвал такой страх у Бюва.

   Вместе с планом лежала его копия, написанная красивым почерком Бюва и прерванная на словах:
   «Действовать таким образом во всех провинциях…»
   Бюва с тревогой следил за выражением лица Дюбуа.
   Он увидел, как удивление сменилось радостью. Затем лицо архиепископа стало непроницаемым. Читая документы, Дюбуа беспрестанно менял позу, кусал губы, пощипывал себя за нос. Однако по этим признакам Бюва все же не мог понять, какое впечатление произвели на архиепископа доставленные им бумаги. Когда Дюбуа закончил чтение, его лицо осталось для Бюва таким же загадочным, как и испанские тексты, которые он переписывал.
   Что же касается Дюбуа, то он прекрасно понимал исключительную важность тайны, ключ к которой дал ему этот писарь, и теперь думал лишь о том, как бы выудить из него побольше сведений. Вот что, собственно, скрывалось за этими беспрестанными изменениями позы, покусыванием губ и пощипыванием носа. Наконец Дюбуа, видимо, принял какое-то решение, ибо лицо его вдруг озарилось приветливой улыбкой, и, обернувшись к Бюва, все еще почтительно стоявшему в стороне, он сказал:
   — Что же вы не присядете, дорогой господин Бюва?
   — Благодарю вас, монсеньер, — весь дрожа, ответил Бюва, — я не устал.
   — Простите, — возразил Дюбуа, — но я вижу, что у вас дрожат колени.
   И в самом деле, с тех пор как Бюва прочитал протокол пыток Ван ден Эндена, его ноги не переставали трястись мелкой нервной дрожью, как у собак, перенесших чумку.
   — Дело в том, монсеньер, — сказал Бюва, — что вот уже два часа, как я едва держусь на ногах. Сам не пойму, что со мной случилось.
   — Так сядьте же поскорей и давайте поговорим, как добрые друзья.
   Бюва посмотрел на Дюбуа с таким изумлением, что в другое время архиепископ, встретив подобный взгляд, не смог бы удержаться от смеха. Но тут Дюбуа сделал вид, что не замечает удивления своего собеседника, и, придвинув стоявший неподалеку стул, жестом повторил свое приглашение.
   Отказаться было невозможно. Шатаясь, Бюва подошел к стулу и сел на самый краешек. Положив шляпу на пол, зажав трость между коленями и опершись руками на набалдашник, он застыл в ожидании. Очевидно, ему было нелегко все это проделать, так как лицо его из мертвенно-бледного стало пунцовым,
   — Итак, дорогой господин Бюва, вы занимаетесь перепиской?
   — Да, монсеньер.
   — И много вы зарабатываете?
   — Очень мало, монсеньер, очень мало.
   — Однако у вас замечательный почерк, господин Бюва.
   — Но не все ценят подобно вам этот талант, ваше преосвященство.
   — Да, это верно. Но ведь, кроме того, вы еще служите в королевской библиотеке?
   — Имею эту честь.
   — Ну, а ваша должность приносит вам хороший доход?
   — Монсеньер, это совсем другое дело. Моя должность мне ничего не приносит, поскольку вот уже шесть лет, как кассир в конце каждого месяца говорит нам, что король слишком стеснен в средствах, чтобы нам платить.
   — И тем не менее вы продолжаете служить его величеству?.. Весьма похвально, господин Бюва, весьма похвально!
   Бюва встал, поклонился архиепископу и снова сел.
   — И к тому же, — продолжал Дюбуа, — у вас, должно быть, есть семья, жена, дети?
   — Нет, монсеньер, я холост.
   — Но у вас есть хотя бы родственники?
   — Только воспитанница, монсеньер, прелестная девушка, к тому же очень талантливая. Она поет, как мадемуазель Бюри, и рисует, как господин Грёз.
   — Ах, господин Бюва, а как же зовут вашу воспитанницу?
   — Батильда… Батильда дю Роше, монсеньер. Она дворянка, ее отец был адъютантом господина регента в те времена, когда господин регент был еще герцогом Шартрским. К несчастью, ее отец убит в битве при Альмансе.
   — Я вижу, на вас лежит немалое бремя.
   — Вы имеете в виду Батильду, монсеньер? О нет, Батильда не бремя; напротив, это бедное дитя приносит в дом больше денег, чем стоит ее содержание. Батильда — бремя! Подумать только! Во-первых, ежемесячно господин Папийон… вы знаете такого, монсеньер? Это торговец красками с улицы Клери… Так вот, господин Папийон выплачивает ей по восемьдесят ливров за два рисунка, которые она для него делает. Во-вторых…
   — Я хочу лишь сказать, дорогой Бюва, что вы небогаты.
   — О, в этом вы, конечно, правы, монсеньер, — я небогат. А мне бы очень хотелось быть богатым… ради Батильды. Если бы вы могли добиться от господина регента, чтобы из первых денег, которые попадут в государственную казну, мне бы выплатили все, что причитается за шесть лет работы в библиотеке, или хотя бы часть этих денег…
   — А какую сумму примерно составляет этот долг?
   — Четыре тысячи семьсот ливров двенадцать су и восемь денье, монсеньер.
   — Какой пустяк! — воскликнул Дюбуа.
   — Как пустяк? Разве это пустяк, монсеньер?
   — Да, это не деньги.
   — Нет, монсеньер, это деньги, и притом большие. И доказательством тому служит то обстоятельство, что король не в состоянии мне их выплатить.
   — Да, но эта сумма не сделает вас богатым.
   — Получив ее, я почувствовал бы себя свободней. Не стану скрывать от вас, монсеньер, что если из первых денег, которые поступят в королевскую казну…
   — Дорогой Бюва, — сказал Дюбуа, — я могу предложить вам кое-что получше.
   — Что ж, предложите, монсеньер.
   — Ваше благополучие в ваших руках.
   — Моя покойная матушка всегда мне это твердила, монсеньер.
   — Это лишь доказывает, дорогой Бюва, что ваша матушка была весьма умной женщиной.
   — Монсеньер, я к вашим услугам. Что мне надлежит делать?
   — Господи, да сущую малость. Вы сейчас, не уходя из моего кабинета, перепишете все эти бумаги.
   — Но, монсеньер…
   — Это еще не все, дорогой господин Бюва. Затем вы отнесете тому человеку, который дал вам эту работу, и оригинал и копии, словно ничего не случилось. Вы возьмете у него новые документы для переписки и тотчас же принесете их мне, чтобы я мог с ними ознакомиться, а в остальном поступите с ними как с прежними, и так будет продолжаться до тех пор, пока я вам не скажу, что больше не надо.
   — Но, монсеньер, — сказал Бюва, — мне кажется, что, если я буду так действовать, я обману доверие принца.
   — Ах, так вы имеете дело с принцем, дорогой господин Бюва? А как зовут этого принца?
   — Но, монсеньер, мне кажется, назвав его имя, я тем самым его выдам.
   — Ну, знаете!.. Так зачем же вы ко мне пришли?
   — Я пришел, монсеньер, предупредить вас, что его высочеству господину регенту угрожает опасность. Вот и все.
   — Ах, вот как! — насмешливо проговорил Дюбуа. — И вы рассчитываете на этом остановиться?
   — Да, монсеньер, мне бы этого хотелось.
   — Увы, господин Бюва, это невозможно.
   — Как невозможно?
   — Совершенно невозможно, уверяю вас!
   — Господин архиепископ, я честный человек!
   — Господин Бюва, вы дурак!
   — Тем не менее, монсеньер, мне бы хотелось молчать.
   — Нет уж, дорогой мой, вам придется говорить.
   — Если я буду говорить, то окажусь предателем по отношению к принцу.
   — А если будете молчать, то окажитесь его сообщником.
   — Сообщником, монсеньер? Но в каком же преступлении?
   — Сообщником в государственной измене… О! Полиция уже давненько следит за вами.
   — За мной, монсеньер?
   — Да, за вами… Под тем предлогом, что вам не выплачивают жалованья вашего, вы позволяете себе вести крамольные разговоры, подрывающие авторитет государственной власти.
   — О монсеньер! Неужели можно сказать…
   — Под тем предлогом, что вам не платят жалованья, вы переписываете мятежные прокламации и занимаетесь этим вот уже четыре дня.
   — Монсеньер, я обнаружил это лишь вчера. Ведь я не знаю испанского языка.
   — Нет, сударь, вы знаете испанский.
   — Клянусь вам, монсеньер…
   — А я утверждаю, что вы знаете испанский! И доказать это можно тем, что в ваших копиях нет ни одной ошибки. Но это еще не все.
   — Как не все?
   — Да, не все. Разве этот документ написан по-испански, сударь? Взгляните…
   «Завладеть пограничными постами близ Пиренеев и заручиться поддержкой дворян, проживающих в этих кантонах».
   — Но, монсеньер, ведь именно этот документ и позволил мне обнаружить заговор.
   — Господин Бюва, людей отправляли на каторгу и за меньшие преступления.
   — Монсеньер!..
   — Господин Бюва, на виселицу попадали и менее виновные, чем вы.
   — Монсеньер, монсеньер!..
   — Господин Бюва, их четвертовали!..
   — Помилуйте, монсеньер, помилуйте!
   — Помиловать? Помиловать такого негодяя, как вы, господин Бюва? Я засажу вас в Бастилию, а мадемуазель Батильду отправлю в Сен-Лазар!
   — В Сен-Лазар? Батильду в Сен-Лазар! Кто же имеет право так поступить, монсеньер?
   — Я, господин Бюва.
   — Нет, монсеньер, вы не имеете права так поступить! — воскликнул Бюва. Боязливый и покорный, пока дело касалось его самого, он внезапно рассвирепел, как тигр, когда беда стала грозить Батильде. — Батильда вам не простая девушка, монсеньер! Батильда — дворянка, дочь офицера, который спас регенту жизнь. Я пойду к его высочеству…
   — Нет, прежде вы пойдете в Бастилию, господин Бюва! А затем мы решим, как нам поступить с мадемуазель Батильдой, — сказал Дюбуа и позвонил в колокольчик.
   — Монсеньер, что вы делаете?
   — Это вы сейчас увидите.
   В кабинет вошел лакей, и Дюбуа приказал ему:
   — Конвойного и карету!
   — Монсеньер! — воскликнул Бюва. — Монсеньер, я на все согласен!
   — Выполняйте мое приказание, — сказал Дюбуа, обращаясь к лакею.
   Лакей вышел.
   — Монсеньер… — взмолился Бюва, простирая к Дюбуа руки. — Монсеньер, я подчиняюсь беспрекословно!
   — Нет уж, господин Бюва. Вы хотите, чтобы вас судили? Пожалуйста. Вы хотите испытать, крепка ли веревка на виселице? Не беспокойтесь, вам доведется это узнать.
   — Монсеньер! — воскликнул Бюва, падая на колени. — Что я должен сделать?
   — Вас повесят! Повесят!! Повесят!!!
   — Монсеньер, — доложил лакей, входя в комнату. — Карета у ворот, а конвойный ждет в прихожей.
   — Монсеньер, — прошептал Бюва, по-прежнему стоя на коленях. Он ломал свои маленькие руки и в отчаянии рвал те немногие волосы, которые у него еще остались на голове. — Монсеньер, неужели вы не сжалитесь надо мной?
   — Так вы не желаете назвать имя принца?
   — Принц де Листне, монсеньер.
   — Вы не желаете сказать мне его адрес?
   — Он живет на улице Бак, в доме номер сто десять.
   — Вы не желаете снять копии со всех этих документов?
   — Я немедленно сажусь за работу, монсеньер, немедленно! — сказал Бюва и направился к письменному столу. Он схватил перо, окунул его в чернила и, взяв чистую тетрадь, вывел на первой странице великолепную заглавную букву. — Вот видите, монсеньер, я уже взялся за дело. Только разрешите мне написать Батильде записку, что я не вернусь обедать… Батильду — в Сен-Лазар! — сквозь зубы пробормотал Бюва. — Черт возьми! Уж он бы выполнил свою угрозу.
   — Да, сударь, можете не сомневаться, я бы сделал это и еще более ужасные вещи ради спасения государства. И вы почувствуете это на собственной шкуре, если не вернете эти бумаги вашему принцу, не принесете мне новые документы и не будете приходить ежедневно ко мне в кабинет, чтобы снимать с них копии.
   — Но, монсеньер, — сказал Бюва в полном отчаянии, — как же я могу одновременно работать в библиотеке и приходить сюда?
   — Что ж, вы не будете ходить в библиотеку. Велика беда!
   — Как я не буду ходить в библиотеку? Вот уже пятнадцать лет, как я служу там, и за это время не пропустил ни одного рабочего дня.
   — Что ж, я предоставляю вам месячный отпуск.
   — Но меня же уволят, монсеньер.
   — Какая вам разница, раз вам все равно ничего не платят?
   — Но это же честь, монсеньер, быть государственным чиновником! А кроме того, я люблю мои книги, мой стол, мое кожаное кресло! — воскликнул Бюва, готовый заплакать при мысли, что он может все это потерять.
   — Если вам жалко расставаться с вашими книгами, столом и креслом, вы должны во всем меня слушаться.
   — Я ведь вам уже сказал, что весь в вашем распоряжении, монсеньер.
   — Итак, вы будете выполнять все, что я вам прикажу?
   — Все,
   — И вы будете держать язык за зубами?
   — Я буду нем как рыба.
   — Вы никому не скажете ни слова, даже мадемуазель Батильде?
   — Ну уж ей-то меньше, чем кому бы то ни было.
   — Хорошо, на этих условиях я вас прощаю.
   — О монсеньер!
   — Я забуду вашу вину.
   — Монсеньер, вы слишком добры.
   — И даже… быть может, я вас вознагражу.
   — Монсеньер, какое великодушие!
   — Ладно, ладно. Беритесь-ка лучше за дело!
   — Я уже начал, монсеньер.
   И Бюва принялся писать для быстроты скорописью, ничем не отвлекаясь, переводя взгляд лишь от оригинала к копии и от копии к оригиналу. Время от времени он останавливался лишь для того, чтобы вытереть со лба крупные капли пота.
   Дюбуа воспользовался сосредоточенностью Бюва, чтобы незаметно выпустить из соседной комнаты Фийон. Знаком приказав ей молчать, он повел ее к двери.
   — Ну что, кум, — прошептала Фийон, ибо, несмотря на запрещение разговаривать, она была не в силах сдержать своего любопытства, — где же твой писец?
   — Вот он, — сказал Дюбуа, указывая на Бюва, который, склонившись над бумагой, усердно скрипел пером.
   — Что он делает?
   — Ты спрашиваешь, что он делает?
   — Ну да.
   — Что он делает? Угадай-ка!
   — Как же я могу угадать, черт возьми?
   — Значит, ты хочешь, чтобы я тебе сказал, что он делает? -Нуда!
   — Ну что ж, он изготовляет копию… — … копию чего?
   — Копию послания папы о назначении меня кардиналом. Ну, теперь ты довольна?
   Тут у Фийон вырвался такой громкий возглас удивления, что Бюва вздрогнул и невольно обернулся.
   Но Дюбуа успел уже вытолкнуть Фийон из кабинета, еще раз приказав ей ежедневно докладывать ему все, что она узнает относительно капитана.
   Может быть, читатель спросит, что делали в это время Батильда и д'Арманталь?
   Ничего. Они просто были счастливы.

XII. ГЛАВА, ПОСВЯЩЕННАЯ СЕН-СИМОНУ

   Прошло четыре дня, в течение которых Бюва, ссылаясь на нездоровье, не ходил в библиотеку и делал ежедневно по две копии с секретных документов: одну — для принца де Листне, другую — для Дюбуа. Все эти четыре дня, бесспорно самые тревожные в жизни бедняги-писца, он был столь мрачен и молчалив, что Батильда, хотя все мысли ее были заняты д'Арманталем, неоднократно одолевала его расспросами. Но всякий раз Бюва, собрав все свои душевные силы, отвечал, что решительно ничего не произошло, и, так как он вслед за тем начинал насвистывать свою любимую песенку, ему удавалось обмануть Батильду. Сделать это было тем легче, что каждый день в обычный час он уходил из дому, словно направляясь в библиотеку, и девушка, таким образом, не могла заметить никаких изменений в его распорядке дня.
   А к д'Арманталю каждое утро приходил аббат Бриго и рассказывал, что их дела идут вполне успешно. А поскольку отношения шевалье с Батильдой развивались тоже как нельзя лучше, д'Арманталь пришел к заключению, что участвовать в заговоре — самое приятное занятие на свете.
   Что касается герцога Орлеанского, то он, ни о чем не подозревая, ни в чем не отступая от своих привычек, как всегда, пригласил на воскресный ужин своих приятелей и своих фавориток, как вдруг — это было в два часа пополудни — в его кабинет вошел Дюбуа.
   — А, это ты, аббат? Я как раз посылал к тебе узнать, будешь ли ты сегодня ужинать с нами, — сказал регент.
   — Вы, значит, позвали к себе на вечер гостей, монсеньер? — спросил Дюбуа.
   — Ты что, с луны свалился? И почему у тебя такая постная физиономия? Уж не забыл ли ты, что сегодня воскресенье?
   — Нет, не забыл, монсеньер.
   — Тогда приходи нынче вечером. Гляди, вот список гостей: Носе, Лафар, Фаржи, Раван, Брольи. Я не приглашаю Бранкаса, он невыносимо скучен в последнее время. Наверное, он стал заговорщиком, честное слово! А кроме того, я позвал фалари и Аверн. Они не переносят друг друга и уж, наверное, вцепятся друг другу в волосы. Вот будет забавная картина! Кроме них, придет Мышка и, возможно, мадам де Сабран, если только у нее не назначено свидание с Ришелье.