Страница:
За последние десять лет Маршалловы острова получили более 800 миллионов долларов «помощи» от Соединенных Штатов. Если разделить эту сумму, получится примерно 14 300 долларов на каждого мужчину, женщину и ребенка в этой стране. Большая часть этих денег сразу утекла правительству Маршалловых островов. Разве есть лучший способ поощрить коррупцию и безделье среди чиновников стран третьего мира? Вся эта «помощь» не только не улучшила здоровье и благосостояние жителей Маршалловых островов, но и принесла с собой новые беды. После того как местные продукты были заменены на американские, людей стали тревожить высокое кровяное давление и диабет. В обществе, где нарушились все традиционные связи, алкоголизм и самоубийства стали обычным делом, особенно среди молодежи. Маджуро, атолл шириной не больше двухсот ярдов, задыхается под тяжестью автомобильных пробок и гор мусора. Молодежь, одетая по последней моде лос-анджелесского гетто, слоняется без цели, и все население давно уже перешагнуло грань отчаяния, погрузившись в состояние ступора. Это Богом забытое место, где даже кокосовые пальмы вымерли, уступив место бетону и железу.
А еще здесь есть тараканы. Огромные. Я невольно задумался. Как тараканы на Маджуро смогли вымахать до таких размеров? Они угрожающе ползали по улицам, и, поскольку я был достаточно хорошо осведомлен о действиях некой супердержавы на островах, мне в голову тут же полезли мысли о радиоактивных осадках и о том, где, собственно, они выпали. Кто знает, в какую сторону дул ветер в 1940-е, 1950-е и 1960-е? Поверьте, внешний вид тараканов на Маджуро наводит именно на такие мысли. На заднем сиденье такси они ползали по ногам. В номере гостиницы вылезали из всех щелей и углов. В ресторане бегали по столу, словно спрашивая, собираемся мы доедать или нет.
Сильвия была не в восторге. Она не боится пауков и безразлична к змеям, даже мыши ее не трогают. Но тараканы… Они, по ее словам, «бе-е-е».
Однако мы не отчаивались: ведь должно же на Маджуро быть что-то помимо обширной тараканьей популяции? Мы жили в отеле «Роберт Ример» – скромном пристанище консультантов. Я сказал полной даме, которая заведовала стойкой регистрации, что мы хотели бы прогуляться, поскольку нам предстояло провести на Маджуро целый день. Не могла бы она порекомендовать какое-нибудь интересное место, которое стоит посмотреть?
– Вы хотите прогуляться? – спросила она в ужасе. Ее грудь, затянутая в платье с цветочным рисунком, вздымалась. – Но тут ничего нет. – По стойке пробежал таракан.
Бе-е-е.
Мы вышли на улицу и свернули влево – одно из двух возможных направлений на этом острове, – но спустя некоторое время были вынуждены признать, что дама оказалась права. На Маджуро действительно ничего нет. Есть грязная полоска пляжа, омываемая пенистой мутной жижей и растворяющаяся в безжизненной лагуне. С того края, который выходит в океан, серый, голый риф испещрен чем-то, похожим издалека на большие бело-коричневые полипы. При ближайшем рассмотрении полипы оказывались грязными подгузниками, пекущимися на солнце в ожидании прилива. На сухой земле возвышаются убогие двухэтажные многоквартирные дома и новехонькие сборно-разборные домики. Дорога представляет собой одну большую пробку, а по обе ее стороны ходят самые толстые люди, которых я только видел в жизни. Вялые и безразличные, они жуют гигантские упаковки чипсов. Мы проходили мимо, кивая в знак приветствия, но наши кивки были встречены безмолвным презрением, и очень скоро я начал понимать, почему жители Маршалловых островов пребывают в таком унынии. На этих островах, похожих на гетто, нет атмосферы постепенного упадка, свойственной большинству городов в тропиках, мало-помалу разрушающихся под воздействием времени и погодных условий. Маджуро был построен не затем, чтобы приходить в упадок медленно и благородно. Его построили подобно огромному торговому центру, чтобы Америка могла переправлять безделушки людям, за одно поколение променявшим три тысячи лет своей истории и культуры на дешевые шмотки с блестками и слабоалкогольное пиво. Мимо проезжали новенькие фургоны. У каждого министра был «лексус» с шофером. В витрине магазина стояли последние модели стиральных машин. В видеопрокате крутили новинки со Стивеном Сигалом и Жан-Клодом Ван Даммом в главных ролях. Подростки щеголяли в стодолларовых кроссовках и модных мешковатых шортах. Недостатка в деньгах на Маджуро явно не было, но вместе с тем здесь царила атмосфера глубокой нищеты.
Мы были не в восторге. Сказать по правде, мы были в отчаянии. Мы знали, что Тарава – что-то вроде Маджуро, только беднее. Нам вдруг показалось, что, возможно, это была не такая уж хорошая идея – переехать на атолл на краю света. Легко было поддаться отчаянию, но мы все-таки устояли и решили дать волю кипящему гневу и злости на США за то, что они стерли с лица земли целую нацию – просто чтобы потренироваться. Злились мы и на жителей атолла за то, что те вели себя как безвольные наркоманы и готовы были сделать все ради очередной дозы всемогущего доллара. К примеру, они выселили с одного из островов всех коренных жителей, построив на нем курортный отель и казино для корейцев, чтобы туристам не пришлось марать глаза о темнокожую бедноту – якобы это отбивает тягу к азартным играм. Другой необитаемый остров отдали американской компании, которая хранит на нем радиоактивные отходы японских и американских атомных станций. А ведь Маршалловы острова и без того отравлены и заражены радиацией. Принимать еще больше ядовитых отходов с распростертыми объятиями – это просто вопиющая глупость.
Дальше было еще хуже. В нашем номере, который был, в принципе, неплох, я полночи метался от стенки к стенке, пытаясь прихлопнуть шлепанцем вездесущих гадов, и когда убил пятерых (!), то подумал, что теперь можно ложиться спать. А потом почувствовал его. Он полз вверх по моей спине, скребя лапками и царапая кожу. Поняв, что вскоре таракан окажется у меня в ухе, я поддался инстинкту и издал первобытный вопль, вскочив с кровати. Сильвия сделала то же самое. Она не любит, когда ее внезапно будят. Я спокойно объяснил ей, в чем дело, упомянув нескольких весьма влиятельных персонажей из христианской теологии. Потом мы обнаружили таракана, притаившегося за изголовьем кровати, и я придвинул кровать как можно ближе к стене. Наверное, он и до сих пор там – излучает по ночам ярко-зеленое сияние.
Глава 4
А еще здесь есть тараканы. Огромные. Я невольно задумался. Как тараканы на Маджуро смогли вымахать до таких размеров? Они угрожающе ползали по улицам, и, поскольку я был достаточно хорошо осведомлен о действиях некой супердержавы на островах, мне в голову тут же полезли мысли о радиоактивных осадках и о том, где, собственно, они выпали. Кто знает, в какую сторону дул ветер в 1940-е, 1950-е и 1960-е? Поверьте, внешний вид тараканов на Маджуро наводит именно на такие мысли. На заднем сиденье такси они ползали по ногам. В номере гостиницы вылезали из всех щелей и углов. В ресторане бегали по столу, словно спрашивая, собираемся мы доедать или нет.
Сильвия была не в восторге. Она не боится пауков и безразлична к змеям, даже мыши ее не трогают. Но тараканы… Они, по ее словам, «бе-е-е».
Однако мы не отчаивались: ведь должно же на Маджуро быть что-то помимо обширной тараканьей популяции? Мы жили в отеле «Роберт Ример» – скромном пристанище консультантов. Я сказал полной даме, которая заведовала стойкой регистрации, что мы хотели бы прогуляться, поскольку нам предстояло провести на Маджуро целый день. Не могла бы она порекомендовать какое-нибудь интересное место, которое стоит посмотреть?
– Вы хотите прогуляться? – спросила она в ужасе. Ее грудь, затянутая в платье с цветочным рисунком, вздымалась. – Но тут ничего нет. – По стойке пробежал таракан.
Бе-е-е.
Мы вышли на улицу и свернули влево – одно из двух возможных направлений на этом острове, – но спустя некоторое время были вынуждены признать, что дама оказалась права. На Маджуро действительно ничего нет. Есть грязная полоска пляжа, омываемая пенистой мутной жижей и растворяющаяся в безжизненной лагуне. С того края, который выходит в океан, серый, голый риф испещрен чем-то, похожим издалека на большие бело-коричневые полипы. При ближайшем рассмотрении полипы оказывались грязными подгузниками, пекущимися на солнце в ожидании прилива. На сухой земле возвышаются убогие двухэтажные многоквартирные дома и новехонькие сборно-разборные домики. Дорога представляет собой одну большую пробку, а по обе ее стороны ходят самые толстые люди, которых я только видел в жизни. Вялые и безразличные, они жуют гигантские упаковки чипсов. Мы проходили мимо, кивая в знак приветствия, но наши кивки были встречены безмолвным презрением, и очень скоро я начал понимать, почему жители Маршалловых островов пребывают в таком унынии. На этих островах, похожих на гетто, нет атмосферы постепенного упадка, свойственной большинству городов в тропиках, мало-помалу разрушающихся под воздействием времени и погодных условий. Маджуро был построен не затем, чтобы приходить в упадок медленно и благородно. Его построили подобно огромному торговому центру, чтобы Америка могла переправлять безделушки людям, за одно поколение променявшим три тысячи лет своей истории и культуры на дешевые шмотки с блестками и слабоалкогольное пиво. Мимо проезжали новенькие фургоны. У каждого министра был «лексус» с шофером. В витрине магазина стояли последние модели стиральных машин. В видеопрокате крутили новинки со Стивеном Сигалом и Жан-Клодом Ван Даммом в главных ролях. Подростки щеголяли в стодолларовых кроссовках и модных мешковатых шортах. Недостатка в деньгах на Маджуро явно не было, но вместе с тем здесь царила атмосфера глубокой нищеты.
Мы были не в восторге. Сказать по правде, мы были в отчаянии. Мы знали, что Тарава – что-то вроде Маджуро, только беднее. Нам вдруг показалось, что, возможно, это была не такая уж хорошая идея – переехать на атолл на краю света. Легко было поддаться отчаянию, но мы все-таки устояли и решили дать волю кипящему гневу и злости на США за то, что они стерли с лица земли целую нацию – просто чтобы потренироваться. Злились мы и на жителей атолла за то, что те вели себя как безвольные наркоманы и готовы были сделать все ради очередной дозы всемогущего доллара. К примеру, они выселили с одного из островов всех коренных жителей, построив на нем курортный отель и казино для корейцев, чтобы туристам не пришлось марать глаза о темнокожую бедноту – якобы это отбивает тягу к азартным играм. Другой необитаемый остров отдали американской компании, которая хранит на нем радиоактивные отходы японских и американских атомных станций. А ведь Маршалловы острова и без того отравлены и заражены радиацией. Принимать еще больше ядовитых отходов с распростертыми объятиями – это просто вопиющая глупость.
Дальше было еще хуже. В нашем номере, который был, в принципе, неплох, я полночи метался от стенки к стенке, пытаясь прихлопнуть шлепанцем вездесущих гадов, и когда убил пятерых (!), то подумал, что теперь можно ложиться спать. А потом почувствовал его. Он полз вверх по моей спине, скребя лапками и царапая кожу. Поняв, что вскоре таракан окажется у меня в ухе, я поддался инстинкту и издал первобытный вопль, вскочив с кровати. Сильвия сделала то же самое. Она не любит, когда ее внезапно будят. Я спокойно объяснил ей, в чем дело, упомянув нескольких весьма влиятельных персонажей из христианской теологии. Потом мы обнаружили таракана, притаившегося за изголовьем кровати, и я придвинул кровать как можно ближе к стене. Наверное, он и до сих пор там – излучает по ночам ярко-зеленое сияние.
Глава 4
В которой Автор наконец ступает на берег далекой Таравы, где его встречает Злобная Кейт, и пытается убедить себя в том, что Тарава – не так плоха, как кажется. Признав, что на экваторе действительно очень, очень жарко, Автор мужественно преодолевает страх перед акулами, но сталкивается с кое-чем похуже – намного хуже.
Нас должны были разбудить полшестого – персонал отеля «Роберт Ример» любезно предоставлял такую услугу. Однако следование Американскому Пути, видимо, еще не до конца распространилось на сервис, поэтому мы проснулись в 6.10 – через десять минут после отправления микроавтобуса в аэропорт. Это нас немного рассердило. Мы выбежали из гостиницы, сложившись пополам под весом нашего скарба, и сели в стоящий у входа микроавтобус, где кроме нас сидел еще светловолосый австралиец с ввалившимися щеками. «Ну вы… еще попозже бы пришли», – прохрипел он. Я поймал на себе взгляд Сильвии и решил бросить курить как можно скорее. Мы оба начали бесцеремонно его разглядывать. На нем были ярко-белые ботинки.
Мы должны были прибыть в аэропорт за два часа до вылета, что мне лично кажется абсурдным. Международный аэропорт Маджуро явно не перегружен воздушным сообщением, требующим сложных организационных процедур, обеспечивающих своевременное прибытие и отправление пассажиров и багажа. Тут всего одна взлетная полоса, построенная на рифе. Одно полуразвалившееся одноэтажное строение, где размещаются таможня и иммиграционный контроль, и дырка в стене, куда кидают чемоданы. Зал ожидания – тротуар у здания аэропорта. Здесь за час пятьдесят семь минут, что остались после регистрации на рейс «Эйр Маршалл», мы познакомились с дружелюбной местной жительницей, которая заметила, что у нас слишком много вещей. Мы ответили, что переезжаем на Тараву.
– Тарава – это как Маджуро тридцать лет назад. Там ничего нет, – ответила она, и в ее голосе отчетливо прозвучало превосходство, ведь любой остров, не подыхающий под обломками американского хлама, однозначно примитивен и недостоин упоминания.
И тогда мы наконец-то ощутили что-то вроде радости, смутную надежду на то, что Тарава окажется хотя бы чуточку лучше, чем остров на грани полной деградации. Наш пыл немного умерил самолет, на котором нам предстояло лететь. В его кабине нельзя было выпрямиться во весь рост, и пилот рассаживал пассажиров в зависимости от их габаритов. Вот такой это был аппарат. Ему предстояло унести нас далеко, подальше от американской части Тихого океана – опустошенной и забытой периферии великой империи. И это было самое главное.
Все вокруг опять стало очень синим – не пронзительно-голубым, как осеннее небо, а экзотическо-тропически синим, спокойным и бесконечным. Внизу проплыли северные Гилбертовы острова – первый кусочек Кирибати, который мы увидели. Они вообще не были похожи на сушу. Скорее, это был некий намек на сушу: изумрудные полумесяцы, поднимающиеся из глубин, эфемерные в своем существовании. А потом на горизонте появилась Тарава. Мы пролетели над северной частью острова – ленточкой земли, усыпанной пальмами и рассеченной каналами, несущими океанскую воду в лагуну. Был отлив, и вода в лагуне переливалась всеми цветами радуги – необыкновенное слияние всех оттенков зеленого и синего. Со стороны океана белые гребни падающих волн омывали безлюдные пляжи. Деревни с тростниковыми хижинами то приближались, то растворялись, сливаясь с сушей. Мы летели уже очень низко. Впереди вместо неба была лишь стена из кокосовых пальм. В любой момент мы ждали приземления, жесткого удара шасси о взлетную полосу. А потом. что-то произошло. Мои внутренние уши напряглись. В животе ухнуло. Моторы взвизгнули. Сильвия вцепилась мне в руку в поисках утешения, но это не помогло. Мы понеслись вдоль полосы, как накренившийся катер, не касаясь земли. Мы все еще летели! Потом начали набирать высоту.
Тарава исчезла из виду. Возник синий океан. Синее небо. Снова все стало синим.
– Эээ… извините, – объявил пилот. – На взлетной полосе свиньи. Развернемся и попробуем еще раз.
Его голос был абсолютно нейтрален. Дыхание ровное. Голосовые связки не дрогнули. Ничто не говорило о том, что только что мы были в шаге от смерти, и все из-за каких-то свиней. Мы зашли на посадку во второй раз, приземлились и увидели в иллюминаторе детей на обочине взлетной полосы. Они были совершенно невозмутимы, будто играли где-нибудь в пригороде и уступили место проезжающей машине. Я попытался осознать увиденное. Мы прилетели из страны, где на детей надевают шлемы, наколенники и только потом разрешают поездить на трехколесном велосипеде в гостиной с ковролином. А прилетели в страну, где дети свободно играют посреди действующей взлетной полосы.
Мы вышли из самолета, и в лицо сразу ударила тепловая волна. Это было невероятно – чудо природы, обжигающая сила, лишившая нас способности шевелиться. Мы шагали, точнее, ползли, медленно тая и дыша, как маленькие собачки, – а по обе стороны взлетной полосы сотни людей в одежде самых ярких красок наблюдали за нами из-за проволочного забора, отделявшего два сараеподобных домика от остального острова (это были залы прилета и вылета международного аэропорта Бонрики). Забор, очевидно, стоял тут исключительно для красоты. Взлетную полосу снова оккупировали дети, затеявшие там игру в мячик. Мимо проехал на велосипеде мужчина без рубашки и скрылся в гуще кокосовых пальм. Собака увлеченно гналась за пятью визжащими поросятами. Вперед, песик!
На площадке перед аэропортом стояли еще два самолета. Видимо, это и был весь парк авиакомпании «Эйр Кирибати». Один напоминал больную стрекозу с тонким фюзеляжем (неужели из жести? – в ужасе подумал я) и разболтавшимися крыльями. Окна были сделаны из пленки, которая крепилась на заклепках. Это был даже не самолет, а какой-то стремный ярмарочный аттракцион. Может, у них и пилоты – клоуны? Второе летательное средство было еще более нелепым. Оно представляло собой сложную геометрическую форму, какой-то семиугольник с кривыми крыльями. Люди с голыми торсами, предположительно механики, сидели в тени перекошенных крыльев и задумчиво разглядывали самолет «Эйр Маршалл», на котором мы прилетели – турбовинтовой «Сааб 2000». Сейчас этот малютка выглядел огромным. Один из механиков показал на него пальцем, и я представил, как он думает: «А ведь я был прав – крылья должны стоять ровно». Я понял, что лишь одна ситуация может вынудить меня воспользоваться услугами авиакомпании «Эйр Кирибати». И подумал, нет ли случайно крэка на острове.
Мы с трепетом приблизились к будке иммиграционного контроля. Виз у нас не было. Дело в том, что у республики Кирибати нет дипломатических представительств за рубежом. Никаких тебе величественных зданий посольств, парка черных седанов, которым разрешают парковаться где угодно, тренированных специалистов по ведению переговоров, поднаторевших в использовании акронимов. Кирибати даже в ООН не состоит. Желающим обратиться за визой попросту некуда идти. Но существовали определенные правила, и мы строго им последовали. У нас были письма из полицейского управления округа Колумбия, подтверждающие, что в результате тщательной проверки ничего криминального на нас не нашлось. Письма от врачей, подтверждающие, что в результате множественных анализов у нас не нашлось заразных болезней. Поскольку я был достаточно хорошо осведомлен об эпидемиологической ситуации на Кирибати, то решил, что стране просто нужны здоровые тела-носители, чтобы в дальнейшем разнести капельку Кирибати по всему миру.
Мы протянули наши рекомендации и паспорта сотруднику иммиграционной службы и объяснили, что хотим жить в его родной стране. У сотрудника иммиграционной службы была татуировка на лбу. Он взглянул на наши бумаги и спросил, есть ли у нас обратные билеты. Нет, ответили мы.
– Хорошо, нет проблем, – сказал он.
Я был приятно удивлен. Не может быть, чтобы с иммиграционным контролем не возникло проблем! Служащий достал сигарету. Я дал ему прикурить. Я знал, что в подобных ситуациях нужно быть вежливым, и подумал было сделать ему комплимент по поводу татуировки, которая, правда, больше напоминала зеленую кляксу, плясавшую и морщившуюся каждый раз, когда он хмурил лоб. Но не успел я спросить, к какой банде он принадлежит, как рядом с нами возникла высокая и тонкая, как жердь, американка. Наш Куртц[21].
– Вы, наверное, Сильвия, – проговорила она, холодным, оценивающим взглядом смерив свою преемницу. – А вы ее муж.
Ах да. Забыл сказать. Мы с Сильвией спешно поженились по ряду формальных причин: во-первых, это было связано с получением медстраховки, и, во-вторых, мы не знали, как жители Кирибати воспримут то, что мы «просто вместе живем». Но в тот момент меня впервые назвали «мужем», и я вдруг ощутил себя более взрослым, зрелым, довольным жизнью и даже захотел детей. Я нежно похлопал Сильвию по плечу.
Кейт, которую Сильвии предстояло заменить, была худющей. Ей было лет пятьдесят, и на фотографии, которую мы видели в Вашингтоне, она выглядела намного моложе. Год, прожитый на Тараве, сильно ее состарил – скорее всего, из-за плохого питания. У нее были острые черты лица, как у хищной птицы. Потом Кейт призналась: год на Тараве идет за пять в любой другой точке мира. Свой отъезд она объясняла недвусмысленным «я больше так не могу».
Кейт повернулась к сотруднику службы иммиграции:
– У меня здесь справки из Министерства иностранных дел и Министерства здравоохранения. Сильвия – новый куратор Кирибати в Фонде народов Тихоокеанского региона. В связи с этим ей немедленно должны быть предоставлены виза и разрешение на жительство. Мы отослали эти справки в иммиграционное управление, но вы их, видимо, не получили. – Она смерила его убийственным взглядом.
– Хорошо, нет проблем, – повторил он.
– А я – муж Сильвии, – добавил я.
Сотрудник службы иммиграции проштамповал нам паспорта. Я, к своему удовольствию, увидел, что штам-пик маленький и скромный, в отличие от штампов большинства развивающихся стран, которые словно решили, что, раз уж им не суждено стать Великими Державами, можно хотя бы придумать себе Великий Штамп – разукрашенный всяческими орнаментами символ грандиозности, занимающий целую страницу в паспорте, а то и две. Обычно самые большие штампы бывают у стран совершенно незначительных, обуреваемых внутренними неурядицами и управляемых диктаторами. Маленькое чернильное пятно, которое поставил нам в паспорта сотрудник иммиграционной службы, словно говорило: да, мы – маленькая страна. Ну и что? Мы не питаем иллюзий по этому поводу.
Но у нас кое-какие иллюзии все еще оставались, и никто, особенно Кейт – ходячий сгусток желчи, – не смог бы лишить нас того, что мы желали увидеть. Мы проделали далекий путь, обрубив все корни, переехали на край света и ни за что на свете не готовы были признать свою ошибку. Сегодня наш стакан будет наполовину полон, решили мы. Взяв чемоданы, мы шагнули на землю настоящей Таравы, и нас тут же окружила мелюзга в ярких одеждах. Десятки детей, разинув рты, хихикали и что-то лепетали нам вслед, все время повторяя одно и то же слово: ай-матанг. Я спросил Кейт, что это значит.
– Пришелец из страны богов, – прошипела она голосом полковника Куртца.
Круто.
Вокруг нас на подстилках из пальмовых листьев сидели целые семьи. От обилия красок голова шла кругом. Наряды женщин представляли собой ослепительный калейдоскоп неразбавленных цветов, которыми были расцвечены их лавалавы – примитивные саронги с рисунком из оргазмических цветов и тающих закатов. Они носили их поверх кофточек без рукавов, цвет которых, казалось, специально был подобран так, чтобы абсолютно не сочетаться с расцветкой саронга. В таких нарядах все женщины выглядели особенно пышногрудыми. Мужчины же были накачанными и обветренными, с рельефными бицепсами и глубокими морщинами, татуировками и гнойными нарывами. Обитатели дальних островов ждали рейса на родную землю. Толстозадая тетка бойко торговала кокосами. Видимо, она и заменяет собой кафе в аэропорту, подумал я.
Мы положили чемоданы в кузов пикапа, и Кейт тронулась с места. Мы не могли оторвать глаз от сверкающей лагуны и островков с пальмами. Они тянулись и тянулись, сливаясь с нечетким горизонтом, где лагуна, океан и небо соединялись в безупречное сине-зеленое целое. Это было такое безмятежное, спокойное и прекрасное зрелище, что я не смог удержаться и ляпнул что-то о красоте лагуны и о том, что именно так выглядит романтика Южных морей.
Вода заражена, брякнула Кейт в ответ.
Дома, которые мы проезжали, были построены в традиционном стиле из дерева и тростника и приподняты на платформах, а вместо стен у них были трепещущие на ветру циновки. Они казались хорошо спланированными, прочными и прохладными.
Если вы любите крыс, бездомных собак и незваных гостей.
Деревни, что попадались нам на пути, выглядели живыми, а не унылыми и неподвижными, как на Маджуро. В улыбках и смехе их жителей, которые обменивались новостями и товаром, слышались дружелюбие и веселость.
Ай-кирибати ведут себя как дети, и относиться к ним надо соответственно.
Рыба на острове водилась в изобилии. Вдоль дороги стояли женщины и торговали сегодняшним уловом из мини-холодильников.
Почти вся рыба токсичная.
По кокосовым деревьям, на которых висело много орехов, карабкались мальчишки. Они распевали песни и добывали тодди – питательный сок коры.
Они должны быть в школе.
Маленькие дети забавлялись с простыми игрушками из палочек и веревки.
У большинства детей здесь хронический понос, и есть признаки возвращения холеры.
Тарава была самым замечательным местом, которое я когда-либо видел. Вода, пляжи, пальмы, краски, небо, парящие над горизонтом серебристо-голубые облака.
Тарава – это даже не место потенциальной катастрофы. Это и есть катастрофа.
Мы ехали и ехали. Я надеялся, что нас отвезут на новое место жительства, где бы оно ни находилось, и мы сможем выпить по чашке кофе и привыкнуть к новой обстановке. Но Кейт сказала, что на это нет времени. Сегодняшний день был расписан у нас буквально по минутам.
К тому же на Тараве нет кофе.
У меня задергался глаз.
Нашей первой остановкой был полицейский участок Бикенибеу, где нам предстояло получить водительские права. Это было неприглядное шлакобетонное здание из двух комнат, с жестяной крышей. На лавке у входа посапывал полицейский. Он был без обуви. Перед зданием стоял древний пикап с зарешеченным кузовом. Наверное, это и была патрульная машина.
– У вас же есть водительские права? – спросила Кейт.
– Да, но. только они немножко просрочены.
Уничтожающий взгляд. Мы с Кейт не слишком ладили. Мне казалось, она ведет себя странно.
А вот полисмена не слишком встревожил тот факт, что по закону мне, в общем-то, запрещено водить машину в любой точке земного шара. Он открыл пыльный журнал, первая запись в котором, казалось, была сделана еще в девятнадцатом веке. Аккуратным почерком вписал в него наши имена и подошел к печатной машинке, за которую можно было бы выручить немало на любом аукционе коллекционного антиквариата. Очень медленно он напечатал наши имена на розовеньких бланках. Так мы и получили права на «миссис Сильвию» и «мистера Маартена».
Полиция здесь абсолютно некомпетентна.
А по-моему – очень милая полиция.
Дальше наш путь лежал на электростанцию, представлявшую собой дизельный генератор в жестяном сарае. В лучшем случае ее хватило бы, чтобы удовлетворить нужды трех средних американцев при условии, что те не будут включать одновременно фен и холодильник. Мы терпеливо подождали, пока распластавшийся на столе служащий очнется ото сна. Он лежал там, как жертва на алтаре, пока три вежливых покашливания не заставили его пробудиться и устыдиться.
Кейт закатила глаза.
И вот так тут везде.
То есть все расслабляются на всю катушку.
Кейт хотела переписать на наше имя счета за электричество. Но это оказалось невозможным. Счет значился в картотеке под буквой М и был выписан на имя «Мэри». Только Мэри могла поменять имя на счете. Кейт объяснила, что Мэри, прежний куратор, уехала из страны четыре года назад.
– Можем переписать счет, когда Мэри вернется, – обнадеживающе успокоил нас служащий.
Дальше все продолжалось в том же духе. Мы бешено носились по атоллу, описывая опасные повороты, чтобы объехать детей, собак и свиней, и совершая настоящий подвиг по выполнению всех дел в один день. Я понимал Кейт. Она была самим воплощением Вашингтона: бездушная бюрократка, практичный, ориентированный на конкретные цели человек с большим опытом работы в Агентстве по международному развитию, сотрудники которого известны тем, что перемещаются с одного посольского приема на другой в шикарных тачках и щедро выбрасывают миллионы долларов на поддержку диктаторских режимов. Кейт привыкла проводить долгие дни за полезными делами вроде написания служебных записок и отчетов и завершать их парой джин-тоников в частном клубе. Но, приехав на Тараву, женщина увидела настоящую дыру без признаков цивилизации, остров, жители которого нуждались в малом и ни к чему не стремились. Это страшно ее раздражало и чуть не довело до безумия. У меня тоже были глаза. Я видел, что Тарава – остров примитивный. Здесь не было даже кофе. Но Куртцу удалось адаптироваться. Пусть это получилось у него не очень хорошо, он все же попытался привыкнуть. Кейт же, как казалось мне, отказалась приспосабливаться, и в этом была ее проблема.
Я отметил это про себя и решил, что отныне полюблю чай.
Наконец мы свернули на проселочную дорогу, ведущую к океану, которая была изрыта колдобинами в кратер глубиной. Мы остановились у «капитального дома», как обычно называют такие дома. Они отличаются по прочности от местных строений, которые рассчитаны примерно на пять лет, а если ветер поднимется, то и того меньше. Этому дому предстояло стать нашим. Он был выкрашен в лимонно-зеленый цвет и напоминал одноэтажные домики где-нибудь в Оклахоме, на дворе у которых обычно расположена автомастерская. В американской иерархии жилья такие домишки стоят лишь на ступень выше трейлера. Но на Тараве это был один из лучших домов и принадлежал к категории Б по оценке правительства, которому принадлежало большинство «капитальных домов» на острове, распределенных по категориям от А до Е. У дома была жестяная крыша, и во время дождя вода стекала по ней в сток, попадая в два больших бетонных бака, стоявших у входа наподобие безмолвных часовых. В трубы вода накачивалась насосом, прикрученным к бетонному основанию. Вместо окон были пластиковые ставни и проволочные сетки. Кто-то когда-то сажал во дворе цветы и огород, но с тех пор все заросло и двор выглядел очень зеленым, что было приятно. Кустарник постепенно подбирался к дому, а листья давно никто не подметал. У дома росли высокие кокосовые пальмы, величественные казуарины и стройные папайи, а еще папоротники и приземистые кусты, на которых висели какие-то плоды, похожие на пупырчатый картофель. Внутри пол был устлан серым линолеумом и стояла простая плетеная мебель, но больше всего меня поразил вид из окон в глубине дома. На заднем дворе у нас был Тихий океан, который многие считают самым большим и полагают, что его название не соответствует действительности. Меня такая близость океана пугала. Дом стоял всего на фут выше уровня моря, и это во время отлива. Примерно на расстоянии ста ярдов от дома риф переходил в глубоководье. Там собирались волны, проплывшие тысячи миль, чтобы подняться крутой вертикальной стеной и обрушиться на наш беззащитный маленький остров. Это была стихия – более точного и краткого определения не найдешь. Стены оглашал рев волн, воздух был наполнен мельчайшими солеными брызгами. Во всех комнатах на стенах красовались крапинки ржавчины, разлетавшейся вокруг, когда вращались заржавевшие потолочные вентиляторы.
Нас должны были разбудить полшестого – персонал отеля «Роберт Ример» любезно предоставлял такую услугу. Однако следование Американскому Пути, видимо, еще не до конца распространилось на сервис, поэтому мы проснулись в 6.10 – через десять минут после отправления микроавтобуса в аэропорт. Это нас немного рассердило. Мы выбежали из гостиницы, сложившись пополам под весом нашего скарба, и сели в стоящий у входа микроавтобус, где кроме нас сидел еще светловолосый австралиец с ввалившимися щеками. «Ну вы… еще попозже бы пришли», – прохрипел он. Я поймал на себе взгляд Сильвии и решил бросить курить как можно скорее. Мы оба начали бесцеремонно его разглядывать. На нем были ярко-белые ботинки.
Мы должны были прибыть в аэропорт за два часа до вылета, что мне лично кажется абсурдным. Международный аэропорт Маджуро явно не перегружен воздушным сообщением, требующим сложных организационных процедур, обеспечивающих своевременное прибытие и отправление пассажиров и багажа. Тут всего одна взлетная полоса, построенная на рифе. Одно полуразвалившееся одноэтажное строение, где размещаются таможня и иммиграционный контроль, и дырка в стене, куда кидают чемоданы. Зал ожидания – тротуар у здания аэропорта. Здесь за час пятьдесят семь минут, что остались после регистрации на рейс «Эйр Маршалл», мы познакомились с дружелюбной местной жительницей, которая заметила, что у нас слишком много вещей. Мы ответили, что переезжаем на Тараву.
– Тарава – это как Маджуро тридцать лет назад. Там ничего нет, – ответила она, и в ее голосе отчетливо прозвучало превосходство, ведь любой остров, не подыхающий под обломками американского хлама, однозначно примитивен и недостоин упоминания.
И тогда мы наконец-то ощутили что-то вроде радости, смутную надежду на то, что Тарава окажется хотя бы чуточку лучше, чем остров на грани полной деградации. Наш пыл немного умерил самолет, на котором нам предстояло лететь. В его кабине нельзя было выпрямиться во весь рост, и пилот рассаживал пассажиров в зависимости от их габаритов. Вот такой это был аппарат. Ему предстояло унести нас далеко, подальше от американской части Тихого океана – опустошенной и забытой периферии великой империи. И это было самое главное.
Все вокруг опять стало очень синим – не пронзительно-голубым, как осеннее небо, а экзотическо-тропически синим, спокойным и бесконечным. Внизу проплыли северные Гилбертовы острова – первый кусочек Кирибати, который мы увидели. Они вообще не были похожи на сушу. Скорее, это был некий намек на сушу: изумрудные полумесяцы, поднимающиеся из глубин, эфемерные в своем существовании. А потом на горизонте появилась Тарава. Мы пролетели над северной частью острова – ленточкой земли, усыпанной пальмами и рассеченной каналами, несущими океанскую воду в лагуну. Был отлив, и вода в лагуне переливалась всеми цветами радуги – необыкновенное слияние всех оттенков зеленого и синего. Со стороны океана белые гребни падающих волн омывали безлюдные пляжи. Деревни с тростниковыми хижинами то приближались, то растворялись, сливаясь с сушей. Мы летели уже очень низко. Впереди вместо неба была лишь стена из кокосовых пальм. В любой момент мы ждали приземления, жесткого удара шасси о взлетную полосу. А потом. что-то произошло. Мои внутренние уши напряглись. В животе ухнуло. Моторы взвизгнули. Сильвия вцепилась мне в руку в поисках утешения, но это не помогло. Мы понеслись вдоль полосы, как накренившийся катер, не касаясь земли. Мы все еще летели! Потом начали набирать высоту.
Тарава исчезла из виду. Возник синий океан. Синее небо. Снова все стало синим.
– Эээ… извините, – объявил пилот. – На взлетной полосе свиньи. Развернемся и попробуем еще раз.
Его голос был абсолютно нейтрален. Дыхание ровное. Голосовые связки не дрогнули. Ничто не говорило о том, что только что мы были в шаге от смерти, и все из-за каких-то свиней. Мы зашли на посадку во второй раз, приземлились и увидели в иллюминаторе детей на обочине взлетной полосы. Они были совершенно невозмутимы, будто играли где-нибудь в пригороде и уступили место проезжающей машине. Я попытался осознать увиденное. Мы прилетели из страны, где на детей надевают шлемы, наколенники и только потом разрешают поездить на трехколесном велосипеде в гостиной с ковролином. А прилетели в страну, где дети свободно играют посреди действующей взлетной полосы.
Мы вышли из самолета, и в лицо сразу ударила тепловая волна. Это было невероятно – чудо природы, обжигающая сила, лишившая нас способности шевелиться. Мы шагали, точнее, ползли, медленно тая и дыша, как маленькие собачки, – а по обе стороны взлетной полосы сотни людей в одежде самых ярких красок наблюдали за нами из-за проволочного забора, отделявшего два сараеподобных домика от остального острова (это были залы прилета и вылета международного аэропорта Бонрики). Забор, очевидно, стоял тут исключительно для красоты. Взлетную полосу снова оккупировали дети, затеявшие там игру в мячик. Мимо проехал на велосипеде мужчина без рубашки и скрылся в гуще кокосовых пальм. Собака увлеченно гналась за пятью визжащими поросятами. Вперед, песик!
На площадке перед аэропортом стояли еще два самолета. Видимо, это и был весь парк авиакомпании «Эйр Кирибати». Один напоминал больную стрекозу с тонким фюзеляжем (неужели из жести? – в ужасе подумал я) и разболтавшимися крыльями. Окна были сделаны из пленки, которая крепилась на заклепках. Это был даже не самолет, а какой-то стремный ярмарочный аттракцион. Может, у них и пилоты – клоуны? Второе летательное средство было еще более нелепым. Оно представляло собой сложную геометрическую форму, какой-то семиугольник с кривыми крыльями. Люди с голыми торсами, предположительно механики, сидели в тени перекошенных крыльев и задумчиво разглядывали самолет «Эйр Маршалл», на котором мы прилетели – турбовинтовой «Сааб 2000». Сейчас этот малютка выглядел огромным. Один из механиков показал на него пальцем, и я представил, как он думает: «А ведь я был прав – крылья должны стоять ровно». Я понял, что лишь одна ситуация может вынудить меня воспользоваться услугами авиакомпании «Эйр Кирибати». И подумал, нет ли случайно крэка на острове.
Мы с трепетом приблизились к будке иммиграционного контроля. Виз у нас не было. Дело в том, что у республики Кирибати нет дипломатических представительств за рубежом. Никаких тебе величественных зданий посольств, парка черных седанов, которым разрешают парковаться где угодно, тренированных специалистов по ведению переговоров, поднаторевших в использовании акронимов. Кирибати даже в ООН не состоит. Желающим обратиться за визой попросту некуда идти. Но существовали определенные правила, и мы строго им последовали. У нас были письма из полицейского управления округа Колумбия, подтверждающие, что в результате тщательной проверки ничего криминального на нас не нашлось. Письма от врачей, подтверждающие, что в результате множественных анализов у нас не нашлось заразных болезней. Поскольку я был достаточно хорошо осведомлен об эпидемиологической ситуации на Кирибати, то решил, что стране просто нужны здоровые тела-носители, чтобы в дальнейшем разнести капельку Кирибати по всему миру.
Мы протянули наши рекомендации и паспорта сотруднику иммиграционной службы и объяснили, что хотим жить в его родной стране. У сотрудника иммиграционной службы была татуировка на лбу. Он взглянул на наши бумаги и спросил, есть ли у нас обратные билеты. Нет, ответили мы.
– Хорошо, нет проблем, – сказал он.
Я был приятно удивлен. Не может быть, чтобы с иммиграционным контролем не возникло проблем! Служащий достал сигарету. Я дал ему прикурить. Я знал, что в подобных ситуациях нужно быть вежливым, и подумал было сделать ему комплимент по поводу татуировки, которая, правда, больше напоминала зеленую кляксу, плясавшую и морщившуюся каждый раз, когда он хмурил лоб. Но не успел я спросить, к какой банде он принадлежит, как рядом с нами возникла высокая и тонкая, как жердь, американка. Наш Куртц[21].
– Вы, наверное, Сильвия, – проговорила она, холодным, оценивающим взглядом смерив свою преемницу. – А вы ее муж.
Ах да. Забыл сказать. Мы с Сильвией спешно поженились по ряду формальных причин: во-первых, это было связано с получением медстраховки, и, во-вторых, мы не знали, как жители Кирибати воспримут то, что мы «просто вместе живем». Но в тот момент меня впервые назвали «мужем», и я вдруг ощутил себя более взрослым, зрелым, довольным жизнью и даже захотел детей. Я нежно похлопал Сильвию по плечу.
Кейт, которую Сильвии предстояло заменить, была худющей. Ей было лет пятьдесят, и на фотографии, которую мы видели в Вашингтоне, она выглядела намного моложе. Год, прожитый на Тараве, сильно ее состарил – скорее всего, из-за плохого питания. У нее были острые черты лица, как у хищной птицы. Потом Кейт призналась: год на Тараве идет за пять в любой другой точке мира. Свой отъезд она объясняла недвусмысленным «я больше так не могу».
Кейт повернулась к сотруднику службы иммиграции:
– У меня здесь справки из Министерства иностранных дел и Министерства здравоохранения. Сильвия – новый куратор Кирибати в Фонде народов Тихоокеанского региона. В связи с этим ей немедленно должны быть предоставлены виза и разрешение на жительство. Мы отослали эти справки в иммиграционное управление, но вы их, видимо, не получили. – Она смерила его убийственным взглядом.
– Хорошо, нет проблем, – повторил он.
– А я – муж Сильвии, – добавил я.
Сотрудник службы иммиграции проштамповал нам паспорта. Я, к своему удовольствию, увидел, что штам-пик маленький и скромный, в отличие от штампов большинства развивающихся стран, которые словно решили, что, раз уж им не суждено стать Великими Державами, можно хотя бы придумать себе Великий Штамп – разукрашенный всяческими орнаментами символ грандиозности, занимающий целую страницу в паспорте, а то и две. Обычно самые большие штампы бывают у стран совершенно незначительных, обуреваемых внутренними неурядицами и управляемых диктаторами. Маленькое чернильное пятно, которое поставил нам в паспорта сотрудник иммиграционной службы, словно говорило: да, мы – маленькая страна. Ну и что? Мы не питаем иллюзий по этому поводу.
Но у нас кое-какие иллюзии все еще оставались, и никто, особенно Кейт – ходячий сгусток желчи, – не смог бы лишить нас того, что мы желали увидеть. Мы проделали далекий путь, обрубив все корни, переехали на край света и ни за что на свете не готовы были признать свою ошибку. Сегодня наш стакан будет наполовину полон, решили мы. Взяв чемоданы, мы шагнули на землю настоящей Таравы, и нас тут же окружила мелюзга в ярких одеждах. Десятки детей, разинув рты, хихикали и что-то лепетали нам вслед, все время повторяя одно и то же слово: ай-матанг. Я спросил Кейт, что это значит.
– Пришелец из страны богов, – прошипела она голосом полковника Куртца.
Круто.
Вокруг нас на подстилках из пальмовых листьев сидели целые семьи. От обилия красок голова шла кругом. Наряды женщин представляли собой ослепительный калейдоскоп неразбавленных цветов, которыми были расцвечены их лавалавы – примитивные саронги с рисунком из оргазмических цветов и тающих закатов. Они носили их поверх кофточек без рукавов, цвет которых, казалось, специально был подобран так, чтобы абсолютно не сочетаться с расцветкой саронга. В таких нарядах все женщины выглядели особенно пышногрудыми. Мужчины же были накачанными и обветренными, с рельефными бицепсами и глубокими морщинами, татуировками и гнойными нарывами. Обитатели дальних островов ждали рейса на родную землю. Толстозадая тетка бойко торговала кокосами. Видимо, она и заменяет собой кафе в аэропорту, подумал я.
Мы положили чемоданы в кузов пикапа, и Кейт тронулась с места. Мы не могли оторвать глаз от сверкающей лагуны и островков с пальмами. Они тянулись и тянулись, сливаясь с нечетким горизонтом, где лагуна, океан и небо соединялись в безупречное сине-зеленое целое. Это было такое безмятежное, спокойное и прекрасное зрелище, что я не смог удержаться и ляпнул что-то о красоте лагуны и о том, что именно так выглядит романтика Южных морей.
Вода заражена, брякнула Кейт в ответ.
Дома, которые мы проезжали, были построены в традиционном стиле из дерева и тростника и приподняты на платформах, а вместо стен у них были трепещущие на ветру циновки. Они казались хорошо спланированными, прочными и прохладными.
Если вы любите крыс, бездомных собак и незваных гостей.
Деревни, что попадались нам на пути, выглядели живыми, а не унылыми и неподвижными, как на Маджуро. В улыбках и смехе их жителей, которые обменивались новостями и товаром, слышались дружелюбие и веселость.
Ай-кирибати ведут себя как дети, и относиться к ним надо соответственно.
Рыба на острове водилась в изобилии. Вдоль дороги стояли женщины и торговали сегодняшним уловом из мини-холодильников.
Почти вся рыба токсичная.
По кокосовым деревьям, на которых висело много орехов, карабкались мальчишки. Они распевали песни и добывали тодди – питательный сок коры.
Они должны быть в школе.
Маленькие дети забавлялись с простыми игрушками из палочек и веревки.
У большинства детей здесь хронический понос, и есть признаки возвращения холеры.
Тарава была самым замечательным местом, которое я когда-либо видел. Вода, пляжи, пальмы, краски, небо, парящие над горизонтом серебристо-голубые облака.
Тарава – это даже не место потенциальной катастрофы. Это и есть катастрофа.
Мы ехали и ехали. Я надеялся, что нас отвезут на новое место жительства, где бы оно ни находилось, и мы сможем выпить по чашке кофе и привыкнуть к новой обстановке. Но Кейт сказала, что на это нет времени. Сегодняшний день был расписан у нас буквально по минутам.
К тому же на Тараве нет кофе.
У меня задергался глаз.
Нашей первой остановкой был полицейский участок Бикенибеу, где нам предстояло получить водительские права. Это было неприглядное шлакобетонное здание из двух комнат, с жестяной крышей. На лавке у входа посапывал полицейский. Он был без обуви. Перед зданием стоял древний пикап с зарешеченным кузовом. Наверное, это и была патрульная машина.
– У вас же есть водительские права? – спросила Кейт.
– Да, но. только они немножко просрочены.
Уничтожающий взгляд. Мы с Кейт не слишком ладили. Мне казалось, она ведет себя странно.
А вот полисмена не слишком встревожил тот факт, что по закону мне, в общем-то, запрещено водить машину в любой точке земного шара. Он открыл пыльный журнал, первая запись в котором, казалось, была сделана еще в девятнадцатом веке. Аккуратным почерком вписал в него наши имена и подошел к печатной машинке, за которую можно было бы выручить немало на любом аукционе коллекционного антиквариата. Очень медленно он напечатал наши имена на розовеньких бланках. Так мы и получили права на «миссис Сильвию» и «мистера Маартена».
Полиция здесь абсолютно некомпетентна.
А по-моему – очень милая полиция.
Дальше наш путь лежал на электростанцию, представлявшую собой дизельный генератор в жестяном сарае. В лучшем случае ее хватило бы, чтобы удовлетворить нужды трех средних американцев при условии, что те не будут включать одновременно фен и холодильник. Мы терпеливо подождали, пока распластавшийся на столе служащий очнется ото сна. Он лежал там, как жертва на алтаре, пока три вежливых покашливания не заставили его пробудиться и устыдиться.
Кейт закатила глаза.
И вот так тут везде.
То есть все расслабляются на всю катушку.
Кейт хотела переписать на наше имя счета за электричество. Но это оказалось невозможным. Счет значился в картотеке под буквой М и был выписан на имя «Мэри». Только Мэри могла поменять имя на счете. Кейт объяснила, что Мэри, прежний куратор, уехала из страны четыре года назад.
– Можем переписать счет, когда Мэри вернется, – обнадеживающе успокоил нас служащий.
Дальше все продолжалось в том же духе. Мы бешено носились по атоллу, описывая опасные повороты, чтобы объехать детей, собак и свиней, и совершая настоящий подвиг по выполнению всех дел в один день. Я понимал Кейт. Она была самим воплощением Вашингтона: бездушная бюрократка, практичный, ориентированный на конкретные цели человек с большим опытом работы в Агентстве по международному развитию, сотрудники которого известны тем, что перемещаются с одного посольского приема на другой в шикарных тачках и щедро выбрасывают миллионы долларов на поддержку диктаторских режимов. Кейт привыкла проводить долгие дни за полезными делами вроде написания служебных записок и отчетов и завершать их парой джин-тоников в частном клубе. Но, приехав на Тараву, женщина увидела настоящую дыру без признаков цивилизации, остров, жители которого нуждались в малом и ни к чему не стремились. Это страшно ее раздражало и чуть не довело до безумия. У меня тоже были глаза. Я видел, что Тарава – остров примитивный. Здесь не было даже кофе. Но Куртцу удалось адаптироваться. Пусть это получилось у него не очень хорошо, он все же попытался привыкнуть. Кейт же, как казалось мне, отказалась приспосабливаться, и в этом была ее проблема.
Я отметил это про себя и решил, что отныне полюблю чай.
Наконец мы свернули на проселочную дорогу, ведущую к океану, которая была изрыта колдобинами в кратер глубиной. Мы остановились у «капитального дома», как обычно называют такие дома. Они отличаются по прочности от местных строений, которые рассчитаны примерно на пять лет, а если ветер поднимется, то и того меньше. Этому дому предстояло стать нашим. Он был выкрашен в лимонно-зеленый цвет и напоминал одноэтажные домики где-нибудь в Оклахоме, на дворе у которых обычно расположена автомастерская. В американской иерархии жилья такие домишки стоят лишь на ступень выше трейлера. Но на Тараве это был один из лучших домов и принадлежал к категории Б по оценке правительства, которому принадлежало большинство «капитальных домов» на острове, распределенных по категориям от А до Е. У дома была жестяная крыша, и во время дождя вода стекала по ней в сток, попадая в два больших бетонных бака, стоявших у входа наподобие безмолвных часовых. В трубы вода накачивалась насосом, прикрученным к бетонному основанию. Вместо окон были пластиковые ставни и проволочные сетки. Кто-то когда-то сажал во дворе цветы и огород, но с тех пор все заросло и двор выглядел очень зеленым, что было приятно. Кустарник постепенно подбирался к дому, а листья давно никто не подметал. У дома росли высокие кокосовые пальмы, величественные казуарины и стройные папайи, а еще папоротники и приземистые кусты, на которых висели какие-то плоды, похожие на пупырчатый картофель. Внутри пол был устлан серым линолеумом и стояла простая плетеная мебель, но больше всего меня поразил вид из окон в глубине дома. На заднем дворе у нас был Тихий океан, который многие считают самым большим и полагают, что его название не соответствует действительности. Меня такая близость океана пугала. Дом стоял всего на фут выше уровня моря, и это во время отлива. Примерно на расстоянии ста ярдов от дома риф переходил в глубоководье. Там собирались волны, проплывшие тысячи миль, чтобы подняться крутой вертикальной стеной и обрушиться на наш беззащитный маленький остров. Это была стихия – более точного и краткого определения не найдешь. Стены оглашал рев волн, воздух был наполнен мельчайшими солеными брызгами. Во всех комнатах на стенах красовались крапинки ржавчины, разлетавшейся вокруг, когда вращались заржавевшие потолочные вентиляторы.