Страница:
Дж. Маартен Троост
Брачные игры каннибалов
Посвящается Сильвии и Лукасу
Глава 1
В которой Автор испытывает некоторую Неудовлетворенность нынешним состоянием своей Жизни, размышляет о прошлых Приключениях и Злоключениях, не слишком углубляясь в самоанализ, и с помощью своей очаровательной Подруги решает изменить свою Жизнь и как можно скорее переселиться в Места Неизведанные.
В один прекрасный день мы с моей подругой Сильвией переехали на тихоокеанский атолл близ экватора. Он назывался Тарава, и если бы человек, верящий в то, что земля плоская, ступил на его не слишком протяженный берег, он бы признал, что это и есть край света. Когда-то мне действительно казалось, что нет лучше места, чем этот вытянутый кусочек кораллового рифа, поджаривающийся на экваториальном солнце. Тарава был краем света, но для меня он на два года стал его центром.
Обычно в таких книгах, как эта – я имею в виду книги о путешествиях, приключениях, мемуары развлекательного характера, – указывается какая-то причина, движущая сила, мотивация, которая и заставила путешественника проделать свой путь. «Меня с детства завораживали краснозадые ламы, которые с 1742 года считались исчезнувшими, и я поставил себе задачу во что бы то ни стало отыскать одну из них». Или: «Я по-настоящему чувствую себя живым, только когда почти мертвый, поэтому меня привлекла идея взобраться на К2 в одиночку, без кислорода или варежек и скатиться на сноуборде вниз в полной темноте». Или: «Проработав два с половиной года бренд-менеджером в поисках оптимальных сетевых решений, я разбогател, но при этом почему-то не чувствовал себя счастливым (может быть, потому, что 372 шри-ланкийских дошкольника стали моими рабами и теперь трудятся на меня). Поэтому я и переехал в этот тихий уголок Европы, где буду учиться у крестьян жить простой жизнью и делать оливковое масло». Как правило, после своих путешествий автор становится немного мудрее, добрее, обретает духовность и начинает больше ценить взаимосвязь всех вещей в природе.
Скажу честно: у меня не было особо веских причин переезжать на Тараву. Решив отдохнуть от западной цивилизации, против которой, кстати, ничего не имею (особенно в том виде, в каком она существует в некоторых частях Италии), я не вдохновлялся примером квакеров, Торо, Гогена или кого-нибудь еще. Безусловно, кое-что в западной цивилизации меня тревожило. Новости Эм-ти-ви, связь между потреблением и ощущением личной значимости, тот факт, что профессиональные спортсмены устраивают забастовки, Коки Робертс[1], карьера Джеральда Ривьеры[2], который то и дело воскресает, позорная игра «Вашингтон Редскинз[3]» – все это внушало опасения по поводу дальнейшей судьбы западного общества. Однако все это никогда не заставило бы меня по доброй воле отказаться от комфортной жизни на континенте. Я просто не знал, чем заняться, скорее всего, потому, что тогдашняя траектория моего жизненного пути меня не устраивала – а это, в общем-то, и есть самая веская причина, чтобы бросить все и переехать на край света, разве не так?
Все случилось летом 1996 года. Я только что окончил университет в Вашингтоне, округ Колумбия, и там познакомился со своей подругой Сильвией. Мы с ней изучали один и тот же предмет – международные отношения. Моей специализацией была Восточная Европа (триумф добра над злом), а Сильвия выбрала Западную (сельскохозяйственные субсидии), за что над ней безжалостно смеялись. Но Сильвия двигалась от семестра к семестру целеустремленно и амбициозно, а я учился без особого интереса, легко набирая средние баллы, пока наконец все экзамены были сданы, все работы написаны. Предложениями о работе меня никто не завалил, возможно, потому, что я ее и не искал. Не было у меня особого таланта и в налаживании контактов – качестве, весьма ценном для тех, кто ищет работу, но не слишком ценном для неразговорчивых людей, которые понятия не имеют, чем хотят заниматься в жизни.
И вот вместо того, чтобы искать работу, я поехал на Кубу. Как я и думал, там оказалось интересно, а самое главное, этот опыт на некоторое время отсрочил мое вступление в ряды работающих граждан. Я поехал туда спонтанно. Проснувшись утром и решив, что неплохо бы сейчас оказаться в Гаване, я меньше чем через неделю уже гулял по Малекону (широкой набережной), отвечая «да» на предложения купить сигару и «нет» на предложения познакомиться с чьей-то сестрой. В Гаване я танцевал сальсу, катался на «студебеккере»[4] и вел долгие и умные разговоры с красивыми зрелыми женщинами о том, как сложна жизнь на Кубе и где именно на черном рынке в Хабана-Вьеха можно купить курицу. Я курил марихуану с преступными элементами. Узнал, что Че на Кубе страшно популярен и для большинства кубинцев он больше, чем просто картинка на майке. Я узнал еще много всего, несмотря на то что даже не говорил по-испански, а изъяснялся на некоем гибриде школьной латыни с добавлением пары французских слов, которые произносил с акцентом Рикардо Монтальбана[5].
Может быть, вам интересно, каким образом недавний выпускник без работы и средств к существованию смог позволить себе путешествие на Кубу? Правда была в том, что я не мог себе это позволить. Однако компания «Америкэн Экспресс» почему-то разрешила мне завести кредитную карту (поступив, кстати, крайне опрометчиво). Разумеется, на Кубе американские кредитные карты не принимали. Потому что там живут коммунисты, а мы не ведем торговлю с коммунистами, если это, конечно, не китайские коммунисты. Однако карта «Америкэн Экспресс» очень помогла мне приобрести билеты эконом-класса «Мексиканских авиалиний» в оба конца по маршруту Вашингтон – Ньюарк – Мехико – Гавана. Также я оплатил одну ночь проживания в отеле аэропорта Мехико, поскольку мои последние двадцать долларов ушли на оплату аэропортового сбора в Гаване, о существовании которого я не знал (Mais ca dise la guido por visitor, нет же аэропортового сбора?[6]). В то время я был совершенно без денег. Заработать можно было только одним способом – расторгнув договор об аренде квартиры, которую я сдал студенту-интерну. Он занимался тем, что возрождал в Америке утраченные ценности, которых она лишилась, по его мнению, примерно в шестидесятые. Юноша жил в моей квартире месяц, и чистоплотность, видимо, не входила в его список ценностей, достойных возрождения. Поскольку я пробыл на Кубе всего десять дней, нужно было еще три недели где-то жить. Это обстоятельство и привело к интересному разговору, который я цитирую далее.
– Привет, мам.
– Ооо!..
– Я завтра на Кубу уезжаю. Молчание.
– Вернусь дней через десять, если, конечно, Фидель меня не арестует, а служба нацбезопасности пустит обратно. Ха-ха-ха.
Молчание и шепот в сторону:
– …он завтра на Кубу едет. Наш бигль завыл. Трубку взял мой отчим Боб.
– Мааааааааартен, – он всегда произносил мое имя таким образом, когда я поступал опрометчиво и расстраивал маму. – Ты же знаешь, что твоя мама не любит коммунистов. Но раз уж ты едешь, могу позвонить знакомым ребятам из ЦРУ. Сделаешь для них кое-что, заодно и денег заработаешь.
– Боб! – взмолилась мама.
Таким образом Боб дипломатично и, в общем-то, довольно хорошо исполнял свои обязанности отчима: он просто придумывал что-то еще более дикое, чем моя очередная идея. По сравнению с этим моя полная безответственность вдруг начинала казаться окружающим вполне разумным поведением. Я был ему благодарен. Пообещал маме не следовать совету Боба и не становиться шпионом ЦРУ. Заверил ее, что воздержусь от любых действий, результатом которых может стать пожизненное заключение в кубинской тюрьме. И в благодарность за это получил право на три недели бесплатного проживания в пригороде Вашингтона с трехразовым питанием. По-моему, не так уж плохо.
Увы, вскоре я понял, что ежедневные звонки из агентства по взысканию платежей – не самый приятный способ начать день. Сотрудники этой организации не будут вежливо напоминать вам мягким, дружелюбным голосом, что кредит слегка просрочен. Они будут страшно рявкать, угрожая разрушить вашу жизнь, и, хотя открытым текстом никто не скажет, что скоро придет громила Винни и переломает вам ноги, это подразумевается. Сильвия от этих звонков была, прямо скажем, не в восторге. Поэтому у меня состоялся еще один разговор.
– Привет, пап.
– Ооо!..
– Короче, тут такое дело…
– Нет.
– Пойми, ситуация такая, что могут быть некоторые осложнения.
– По моим подсчетам, ты должен мне сто восемьдесят тысяч долларов.
Конечно, папа сильно преувеличивал, но он был прав. Мне было нужно что-то делать со своими доходами, к примеру найти их источник. Как многие высокообразованные люди, я не имел никаких практических навыков. Правда, одно время я работал оператором вилочного погрузчика, но не сильно преуспел в этом деле. Однако отсутствие мастерства в погрузочном деле не помешало начальнику продовольственного склада, где я работал после окончания школы, отправить меня на Роквилл-Пайк – одну из основных артерий, соединяющих Вашингтон с пригородами Мэриленда. По идее, погрузчиков там быть не должно (как я вскоре узнал), потому что на наклонной плоскости погрузчик имеет обыкновение ускоряться. Это может привести к тому, что сотни арбузов выкатятся на перекресток Монтроуз-роуд, после чего озадаченный оператор погрузчика будет бегать и собирать эти арбузы, размышляя над тем, не приведет ли этот случай к увольнению.
Среди моих остальных навыков было малярное дело. Но я больше не мог им заниматься из-за несчастного случая, после которого стало страшно даже думать о том, как я взбираюсь на стремянку. Ну и кроме того, я много лет работал официантом в заведениях по всему Восточному побережью. За это время понял, что не хочу обслуживать тех придурков, которые посещают рестораны, вежливо и старательно. Если честно, мне хотелось, чтобы они все сдохли.
Хотя моя осведомленность о положении дел в Македонии и знакомство с программой приватизации в Чехии теоретически могли бы обеспечить мне неплохую карьеру, я предпочел не искать работу в той сфере, ради которой столько лет учился, потому что…
потому что просто не понимал, зачем мне это. Мне казалось, что я не должен этим заниматься. Вероятно, потому, что поиск работы обычно сопряжен с написанием писем, многочисленными телефонными звонками и лизанием задниц, что, в общем-то, не слишком отличается от того, чем люди занимаются собственно на работе. А мне это не нравилось. Поэтому, когда реальность вынудила меня искать источник дохода, я обратился к Дженни и Дебби – добрым, но строгим сотрудницам агентства по поиску временного трудоустройства. Меня вызвали на собеседование, быстро выяснили, что я не совсем лишен мозгов («Расставьте следующие штаты в алфавитном порядке: Юта, Арканзас, Айдахо, Небраска»), что мои компьютерные навыки оставляют желать лучшего («Но в вашем резюме написано, что вы владеете Word, WordPerfect и Excel»), что, несмотря на трижды пройденный тест по скорости печати, я не умею печатать быстрее двадцати девяти слов в минуту, а это плохо, потому что зарплата в агентствах по временному трудоустройству зависит от скорости печати. Таким образом, отучившись шесть лет в крайне дорогом частном учебном заведении и получив высшее образование, а также довольно необычные и потенциально полезные рабочие навыки, я стал временно заменяющим обязанности уходящих в отпуск офисных сотрудников. Не хочется рассказывать об этом подробно. Скажу лишь, что эта работа идеально подходит для того, чтобы разрушить все иллюзии, которые мы питаем в молодости, и пошатнуть самомнение. Неприятный, но полезный и необходимый процесс.
Мои трудовые будни в качестве временного сотрудника приводили меня то в юридическую фирму, то в торговую ассоциацию, затем опять в юридическую фирму, торговую ассоциацию – и так по кругу. Везде, куда бы я ни приходил, меня ждала зловещая комната с картотекой, где с терпеливой вежливостью мне объясняли, что я должен навести порядок в документах. В тех редких случаях, когда я задерживался на одном месте больше недели, мне давали возможность улучшить свои навыки и учили отвечать на звонки, пока другие сотрудники обедают, и даже заказывать канцелярские товары для офиса (как понимаете, очень сложная задача). Иногда мне приходилось жалеть о том, что я печатаю так медленно, однако, когда Дженни и Дебби предложили пойти на курсы машинисток при агентстве, я все же отказался, опасаясь, что после них уж точно не отверчусь от работы, связанной с печатанием. Вместо этого я медленно гнил живьем и постепенно приближался к тому моменту, когда начну пафосно оплакивать свою неудавшуюся жизнь – ведь мне было двадцать шесть лет, самый расцвет сил. Потом в одно прекрасное утро я просто не вышел на работу, а пошел в кафе в Джорджтауне, заказал себе большой кофе, свежевыжатый апельсиновый сок, бейгл[7] с маком, копченым лососем и крем-сыром и стал беззаботно читать газету. Дженни и Дебби расстроились. «Когда кто-то из наших людей не выходит на работу, это прежде всего портит репутацию нам, – сказала Дебби. – Боюсь, придется с вами расстаться».
К великому огорчению всех прирожденных бездельников, наш мир устроен так, что без работы не обойтись. Мне кажется, что безделье несправедливо считается делом недостойным и даже греховным. Некоторые думают, что праздность якобы открывает ворота для нечистого. Я лично считаю безделье добродетелью, но в цивилизованном обществе бытует иное мнение, поэтому, увы, мне пришлось найти работу. Вот почему вскоре я оказался в увлекательном мире издательского бизнеса, получив должность заместителя редактора в маленьком вашингтонском издательстве. Мы издавали справочник лоббистов. Первая его часть была не чем иным, как «Желтыми страницами» для влиятельных людей – перечнем компаний и тех, к кому они обращаются, чтобы купить благосклонность стражей демократии в самом сердце свободного мира. Во второй части перечислялись все компании, занимающиеся лоббистской деятельностью, отдельные лоббисты, а также их клиенты и специалисты по «связям с правительством» различных корпораций, имеющие представительства в Вашингтоне. Моя работа заключалась в том, чтобы рассылать анкеты, затем обзванивать компании, подтверждать полученные данные в Департаменте юстиции и вводить их в систему, которая падала дважды в день. Я развлекался, узнавая, что члены палаты представителей, которые лоббируют интересы боснийских сербов, режима Мобуту[8], сомалийских военных диктаторов и «Найки», являются гостями всех государственных приемов в Белом доме. Были, однако, и те, кто не хотел, чтобы их интересы были обнародованы. От них я услышал по телефону много интересных слов в свой адрес.
Хотя эта работа включала в себя небольшой бонус в виде медстраховки, которая частично компенсировала волнообразный заработок, нельзя было отрицать тот факт, что я по-прежнему плыл по течению. Где-то глубоко внутри витало желание стать писателем, однако я так и не решился что-нибудь написать. В связи с этим возникала мысль, что мне стоит развиваться в другом направлении. Мое эссе из пяти тысяч слов только что напечатали в малоизвестном литературном журнале. И хотя это льстило, пятьдесят долларов и два бесплатных номера журнала казались недостаточной платой за три месяца ежевечернего труда. Я постоянно рассылал эссе, статьи, запросы в национальные журналы. Конечно, редакторы отвечали мне добрым ободряющим тоном и иногда даже звонили, но почему-то продолжали публиковать занудную тягомотину разных старикашек, а не свежие молодые голоса, которым действительно было что сказать. (Не подумайте, я не обижаюсь.)
От обеспокоенных членов моей семьи то и дело поступали предложения устроиться в какую-нибудь не слишком крупную газету. Я категорически их отвергал. Журналистская профессия была достаточно мне знакома, чтобы понять: стоит заняться освещением новостей, как я тут же утрачу всю свою журналистскую собранность, остатки разума и погрязну в удушающем болоте неуверенности и страха. Я знал это потому, что работал журналистом, когда жил в Праге. Тогда один англоязычный еженедельник опрометчиво согласился назначить меня обозревателем, основываясь на моем шедевральном 20-страничном анализе нефтяной промышленности Саудовской Аравии: многословном, полном тонких нюансов, аккуратно скомпилированном плагиате из разных источников. Кстати, на первом курсе в колледже мне поставили за него четыре с плюсом. Это были золотые деньки эпохи, когда иностранцы в Праге процветали – вскоре после краха небольшого социального эксперимента под названием «коммунизм». Сотни, а возможно, и тысячи американцев, канадцев, австралийцев и прочих проводников западных идей хлынули в самый прекрасный город мира, чтобы делать там все что заблагорассудится. Славное было время.
Моя мать родом из Чехии, поэтому мне нравится думать, что, решив обосноваться в Праге, я не только гнался за модой. Я родился в Голландии и в детстве часто ездил в Чехословакию к дедушке, который жил в квартире с видом на Влтаву[9]. С тех пор слабый запах горящих углей всегда напоминает мне о ленивых речных лебедях, соленом хлебе и сладком йогурте, окутанных дымом комнатах, пивной кружке деда и долгих прогулках по запачканным печной сажей переулкам города, который в то время был для меня ожившей легендой из жизни королей. Мне было семь лет, когда мои родители развелись и мама крестила нас с младшей сестрой в маленькой церквушке на юге Богемии. Семь лет – это возраст, когда воображение особенно активно и каждый образ и переживание кажутся реальными. Поэтому когда я увидел многочисленные пражские статуи обезглавленных святых, мучеников с вырванными языками и горгулий, то не спал целый год в страхе, что вся эта медвежуть придет ко мне ночью (в особенности меня пугал худой бородатый дядечка, умерщвленный весьма изобретательным и ужасным способом). Еще пуще подстегивал воображение тот факт, что Прага в 1970-е была свидетелем явления, туманно названного «нормализация». На советском языке это означало, что любая соседская бабушка могла оказаться стукачом. Поэтому все жили в постоянном унынии и страхе, который подавлял любые отклонения от пути истинного гораздо эффективнее, чем силовое запугивание советских солдат.
Потом этот мир благополучно канул в Лету, и, когда Вацлав Гавел[10] занял красивый замок, нависающий над городом, я переехал в Прагу. Это случилось вскоре после окончания колледжа, и хотя святые мощи больше не вызывали у меня внутренней дрожи, город шпилей и пабов по-прежнему воздействовал на меня особым образом. В начале 1990-х Прага казалась городом-сказкой. Я начал работать в «Прага пост» – точнее, они подписывали моим именем статьи, которые не имели никакого отношения к шедевру, представленному мной в качестве резюме. «Статья должна быть похожа на поездку в автомобиле, – наставлял меня редактор. – Ты, то есть автор, – это автомобиль, который везет читателя из пункта А в пункт В и С, не сворачивая с дороги». Если вы внимательно читали, то, наверное, заметили, что я, наоборот, предпочитаю сворачивать – буквально ни одной канавы не пропускаю.
За время моей недолгой журналистской карьеры у меня ни разу не возникло уверенности, что я знаю о событии достаточно, чтобы достойно написать о нем. Написанное в газете воспринимается большинством читателей как безусловная истина, и по этой причине я постоянно боялся ошибиться. Этот страх меня прямо-таки парализовал. Я верил, что случайности тоже имеют последствия, и потому постоянно представлял, как моя неспособность передать все детали и тонкости того или иного события приводит к краху правительств, экономическим кризисам и бедственному положению народов Восточной и Центральной Европы. Неважно, что мои статьи были написаны на языке, который в этом регионе мало кто понимал, и моя читательская аудитория состояла из четырех человек, у которых я брал интервью через переводчика. Они были настолько добры, что сами подсказывали, какие вопросы задать. К счастью, происходящее в регионе меня живо интересовало – марш истории и т. д. Кроме того, у меня свое мнение по всем вопросам, поэтому я и начал вести свою колонку в газете, комментируя политику Евросоюза по отношению к восточным собратьям, исторические предпосылки раскола Чехословакии, давление Запада над Боснией, демократическую концепцию Гавела и другие темы. Такая работа мне нравилась. Делать это было несложно – что может быть проще, чем находить чужие ошибки и предлагать альтернативные решения проблемы, педантично аргументируя свою позицию? Меня до сих пор поражает, сколько американских журналистов получают за это неплохие деньги.
Придумать 750 слов об американской стратегии отношений со Словакией обычно удавалось за полдня, поэтому у меня оставалось много времени, чтобы влюбляться, путешествовать и жить так, как хотелось. Многое из того, что я видел вокруг, приводило меня в восторг и ужас. По сравнению с этим Америка казалась жутко скучной и безвкусной. Я путешествовал везде, где только позволяли скудные средства, и даже был свидетелем исторических событий. По пути в Польшу мне предстояла адская пересадка – поезд прибывал во Франкфурт-на-Одере в 1.30 ночи и отправлялся в Варшаву в 5.45 утра. Свернувшись калачиком на платформе, я вдруг проснулся от шума: мимо маршировала русская армия. Тысячи солдат заполонили платформу на пути из Восточной Германии, которая только что объединилась с Западной Германией. Теперь они возвращались в Россию. Это был самый удивительный кусочек истории, который мне довелось увидеть. Через несколько месяцев я и сам сел на поезд в Россию, где мне предстояло встретиться с медведем на мосту в Санкт-Петербурге, узнать, что все, что я когда-либо слышал о любви к водке в этой стране, – правда. Кстати, сейчас, когда я вспоминаю об этом, то понимаю, что тот медведь на мосту был, пожалуй, единственным трезвым существом, которое я видел за три недели путешествия по России. После я сел на паром и отправился в Дубровник, на великолепное побережье Далмации, где меня и моих друзей огорошил хорватский солдат. Он выбежал из бара с воплем «Туристы!» и, когда мы утвердительно кивнули, воскликнул: «Вы первые после войны!» Потом он загнал нас в бар, где мы долго сидели на веранде, меланхолично наблюдая, как в городе наступает комендантский час, любуясь его старыми кварталами, изуродованными следами от бомб и слушая треск пулеметов. В Турции я поскользнулся на скале над водопадом и сломал три позвонка. Но, несмотря на адскую боль, был счастлив. Лежа на дне ущелья, я приказывал пальцам ног шевелиться – и они зашевелились. Еще я был в Боснии и Герцеговине. В «Прага пост» мне выдали журналистский пропуск, и вскоре я был уже в Мостаре, окруженный толпой британских наемников. Там я узнал, что цивилизованные люди способны стать дикарями буквально за секунду, и с тех пор мысль об этом не дает мне покоя.
Цель моего рассказа об этих событиях, не имеющих никакого отношения к острову в Тихом океане, состоит в том, чтобы вы поняли: я привык к интересной жизни, полной приключений, и не понимал, почему она должна кончиться, а остаток жизни – стать чем-то вроде расплаты за все мои легкомысленные и безответственные прошлые поступки. Работа операциониста по вводу данных, даже очень хорошего, не шла ни в какое сравнение с профессией военного корреспондента, даже очень плохого. Живя в Вашингтоне, я так и не понял, чего, собственно, хочу. Я чувствовал, что надо бы двигаться вперед, от официанта, маляра, временного сотрудника и операциониста по вводу данных к чему-то еще. Но постоянно работать в офисе и делать то, чем обычно занимаются люди в офисах, для меня было все равно что похоронить себя заживо. К счастью, Сильвия тоже жаждала перемен, причем без всяких наводок с моей стороны. Она устроилась в благотворительную компанию, занимавшуюся международным развитием. Стоит ли говорить, что в вашингтонских представительствах подобных компаний царит смертная скука, и очень скоро Сильвия начала мечтать о работе в «полевых условиях», что на местном жаргоне означает «в какой-нибудь дыре в странах третьего мира». Так мы и начали искать работу в самых убогих уголках земного шара.
В один прекрасный день мы с моей подругой Сильвией переехали на тихоокеанский атолл близ экватора. Он назывался Тарава, и если бы человек, верящий в то, что земля плоская, ступил на его не слишком протяженный берег, он бы признал, что это и есть край света. Когда-то мне действительно казалось, что нет лучше места, чем этот вытянутый кусочек кораллового рифа, поджаривающийся на экваториальном солнце. Тарава был краем света, но для меня он на два года стал его центром.
Обычно в таких книгах, как эта – я имею в виду книги о путешествиях, приключениях, мемуары развлекательного характера, – указывается какая-то причина, движущая сила, мотивация, которая и заставила путешественника проделать свой путь. «Меня с детства завораживали краснозадые ламы, которые с 1742 года считались исчезнувшими, и я поставил себе задачу во что бы то ни стало отыскать одну из них». Или: «Я по-настоящему чувствую себя живым, только когда почти мертвый, поэтому меня привлекла идея взобраться на К2 в одиночку, без кислорода или варежек и скатиться на сноуборде вниз в полной темноте». Или: «Проработав два с половиной года бренд-менеджером в поисках оптимальных сетевых решений, я разбогател, но при этом почему-то не чувствовал себя счастливым (может быть, потому, что 372 шри-ланкийских дошкольника стали моими рабами и теперь трудятся на меня). Поэтому я и переехал в этот тихий уголок Европы, где буду учиться у крестьян жить простой жизнью и делать оливковое масло». Как правило, после своих путешествий автор становится немного мудрее, добрее, обретает духовность и начинает больше ценить взаимосвязь всех вещей в природе.
Скажу честно: у меня не было особо веских причин переезжать на Тараву. Решив отдохнуть от западной цивилизации, против которой, кстати, ничего не имею (особенно в том виде, в каком она существует в некоторых частях Италии), я не вдохновлялся примером квакеров, Торо, Гогена или кого-нибудь еще. Безусловно, кое-что в западной цивилизации меня тревожило. Новости Эм-ти-ви, связь между потреблением и ощущением личной значимости, тот факт, что профессиональные спортсмены устраивают забастовки, Коки Робертс[1], карьера Джеральда Ривьеры[2], который то и дело воскресает, позорная игра «Вашингтон Редскинз[3]» – все это внушало опасения по поводу дальнейшей судьбы западного общества. Однако все это никогда не заставило бы меня по доброй воле отказаться от комфортной жизни на континенте. Я просто не знал, чем заняться, скорее всего, потому, что тогдашняя траектория моего жизненного пути меня не устраивала – а это, в общем-то, и есть самая веская причина, чтобы бросить все и переехать на край света, разве не так?
Все случилось летом 1996 года. Я только что окончил университет в Вашингтоне, округ Колумбия, и там познакомился со своей подругой Сильвией. Мы с ней изучали один и тот же предмет – международные отношения. Моей специализацией была Восточная Европа (триумф добра над злом), а Сильвия выбрала Западную (сельскохозяйственные субсидии), за что над ней безжалостно смеялись. Но Сильвия двигалась от семестра к семестру целеустремленно и амбициозно, а я учился без особого интереса, легко набирая средние баллы, пока наконец все экзамены были сданы, все работы написаны. Предложениями о работе меня никто не завалил, возможно, потому, что я ее и не искал. Не было у меня особого таланта и в налаживании контактов – качестве, весьма ценном для тех, кто ищет работу, но не слишком ценном для неразговорчивых людей, которые понятия не имеют, чем хотят заниматься в жизни.
И вот вместо того, чтобы искать работу, я поехал на Кубу. Как я и думал, там оказалось интересно, а самое главное, этот опыт на некоторое время отсрочил мое вступление в ряды работающих граждан. Я поехал туда спонтанно. Проснувшись утром и решив, что неплохо бы сейчас оказаться в Гаване, я меньше чем через неделю уже гулял по Малекону (широкой набережной), отвечая «да» на предложения купить сигару и «нет» на предложения познакомиться с чьей-то сестрой. В Гаване я танцевал сальсу, катался на «студебеккере»[4] и вел долгие и умные разговоры с красивыми зрелыми женщинами о том, как сложна жизнь на Кубе и где именно на черном рынке в Хабана-Вьеха можно купить курицу. Я курил марихуану с преступными элементами. Узнал, что Че на Кубе страшно популярен и для большинства кубинцев он больше, чем просто картинка на майке. Я узнал еще много всего, несмотря на то что даже не говорил по-испански, а изъяснялся на некоем гибриде школьной латыни с добавлением пары французских слов, которые произносил с акцентом Рикардо Монтальбана[5].
Может быть, вам интересно, каким образом недавний выпускник без работы и средств к существованию смог позволить себе путешествие на Кубу? Правда была в том, что я не мог себе это позволить. Однако компания «Америкэн Экспресс» почему-то разрешила мне завести кредитную карту (поступив, кстати, крайне опрометчиво). Разумеется, на Кубе американские кредитные карты не принимали. Потому что там живут коммунисты, а мы не ведем торговлю с коммунистами, если это, конечно, не китайские коммунисты. Однако карта «Америкэн Экспресс» очень помогла мне приобрести билеты эконом-класса «Мексиканских авиалиний» в оба конца по маршруту Вашингтон – Ньюарк – Мехико – Гавана. Также я оплатил одну ночь проживания в отеле аэропорта Мехико, поскольку мои последние двадцать долларов ушли на оплату аэропортового сбора в Гаване, о существовании которого я не знал (Mais ca dise la guido por visitor, нет же аэропортового сбора?[6]). В то время я был совершенно без денег. Заработать можно было только одним способом – расторгнув договор об аренде квартиры, которую я сдал студенту-интерну. Он занимался тем, что возрождал в Америке утраченные ценности, которых она лишилась, по его мнению, примерно в шестидесятые. Юноша жил в моей квартире месяц, и чистоплотность, видимо, не входила в его список ценностей, достойных возрождения. Поскольку я пробыл на Кубе всего десять дней, нужно было еще три недели где-то жить. Это обстоятельство и привело к интересному разговору, который я цитирую далее.
– Привет, мам.
– Ооо!..
– Я завтра на Кубу уезжаю. Молчание.
– Вернусь дней через десять, если, конечно, Фидель меня не арестует, а служба нацбезопасности пустит обратно. Ха-ха-ха.
Молчание и шепот в сторону:
– …он завтра на Кубу едет. Наш бигль завыл. Трубку взял мой отчим Боб.
– Мааааааааартен, – он всегда произносил мое имя таким образом, когда я поступал опрометчиво и расстраивал маму. – Ты же знаешь, что твоя мама не любит коммунистов. Но раз уж ты едешь, могу позвонить знакомым ребятам из ЦРУ. Сделаешь для них кое-что, заодно и денег заработаешь.
– Боб! – взмолилась мама.
Таким образом Боб дипломатично и, в общем-то, довольно хорошо исполнял свои обязанности отчима: он просто придумывал что-то еще более дикое, чем моя очередная идея. По сравнению с этим моя полная безответственность вдруг начинала казаться окружающим вполне разумным поведением. Я был ему благодарен. Пообещал маме не следовать совету Боба и не становиться шпионом ЦРУ. Заверил ее, что воздержусь от любых действий, результатом которых может стать пожизненное заключение в кубинской тюрьме. И в благодарность за это получил право на три недели бесплатного проживания в пригороде Вашингтона с трехразовым питанием. По-моему, не так уж плохо.
Увы, вскоре я понял, что ежедневные звонки из агентства по взысканию платежей – не самый приятный способ начать день. Сотрудники этой организации не будут вежливо напоминать вам мягким, дружелюбным голосом, что кредит слегка просрочен. Они будут страшно рявкать, угрожая разрушить вашу жизнь, и, хотя открытым текстом никто не скажет, что скоро придет громила Винни и переломает вам ноги, это подразумевается. Сильвия от этих звонков была, прямо скажем, не в восторге. Поэтому у меня состоялся еще один разговор.
– Привет, пап.
– Ооо!..
– Короче, тут такое дело…
– Нет.
– Пойми, ситуация такая, что могут быть некоторые осложнения.
– По моим подсчетам, ты должен мне сто восемьдесят тысяч долларов.
Конечно, папа сильно преувеличивал, но он был прав. Мне было нужно что-то делать со своими доходами, к примеру найти их источник. Как многие высокообразованные люди, я не имел никаких практических навыков. Правда, одно время я работал оператором вилочного погрузчика, но не сильно преуспел в этом деле. Однако отсутствие мастерства в погрузочном деле не помешало начальнику продовольственного склада, где я работал после окончания школы, отправить меня на Роквилл-Пайк – одну из основных артерий, соединяющих Вашингтон с пригородами Мэриленда. По идее, погрузчиков там быть не должно (как я вскоре узнал), потому что на наклонной плоскости погрузчик имеет обыкновение ускоряться. Это может привести к тому, что сотни арбузов выкатятся на перекресток Монтроуз-роуд, после чего озадаченный оператор погрузчика будет бегать и собирать эти арбузы, размышляя над тем, не приведет ли этот случай к увольнению.
Среди моих остальных навыков было малярное дело. Но я больше не мог им заниматься из-за несчастного случая, после которого стало страшно даже думать о том, как я взбираюсь на стремянку. Ну и кроме того, я много лет работал официантом в заведениях по всему Восточному побережью. За это время понял, что не хочу обслуживать тех придурков, которые посещают рестораны, вежливо и старательно. Если честно, мне хотелось, чтобы они все сдохли.
Хотя моя осведомленность о положении дел в Македонии и знакомство с программой приватизации в Чехии теоретически могли бы обеспечить мне неплохую карьеру, я предпочел не искать работу в той сфере, ради которой столько лет учился, потому что…
потому что просто не понимал, зачем мне это. Мне казалось, что я не должен этим заниматься. Вероятно, потому, что поиск работы обычно сопряжен с написанием писем, многочисленными телефонными звонками и лизанием задниц, что, в общем-то, не слишком отличается от того, чем люди занимаются собственно на работе. А мне это не нравилось. Поэтому, когда реальность вынудила меня искать источник дохода, я обратился к Дженни и Дебби – добрым, но строгим сотрудницам агентства по поиску временного трудоустройства. Меня вызвали на собеседование, быстро выяснили, что я не совсем лишен мозгов («Расставьте следующие штаты в алфавитном порядке: Юта, Арканзас, Айдахо, Небраска»), что мои компьютерные навыки оставляют желать лучшего («Но в вашем резюме написано, что вы владеете Word, WordPerfect и Excel»), что, несмотря на трижды пройденный тест по скорости печати, я не умею печатать быстрее двадцати девяти слов в минуту, а это плохо, потому что зарплата в агентствах по временному трудоустройству зависит от скорости печати. Таким образом, отучившись шесть лет в крайне дорогом частном учебном заведении и получив высшее образование, а также довольно необычные и потенциально полезные рабочие навыки, я стал временно заменяющим обязанности уходящих в отпуск офисных сотрудников. Не хочется рассказывать об этом подробно. Скажу лишь, что эта работа идеально подходит для того, чтобы разрушить все иллюзии, которые мы питаем в молодости, и пошатнуть самомнение. Неприятный, но полезный и необходимый процесс.
Мои трудовые будни в качестве временного сотрудника приводили меня то в юридическую фирму, то в торговую ассоциацию, затем опять в юридическую фирму, торговую ассоциацию – и так по кругу. Везде, куда бы я ни приходил, меня ждала зловещая комната с картотекой, где с терпеливой вежливостью мне объясняли, что я должен навести порядок в документах. В тех редких случаях, когда я задерживался на одном месте больше недели, мне давали возможность улучшить свои навыки и учили отвечать на звонки, пока другие сотрудники обедают, и даже заказывать канцелярские товары для офиса (как понимаете, очень сложная задача). Иногда мне приходилось жалеть о том, что я печатаю так медленно, однако, когда Дженни и Дебби предложили пойти на курсы машинисток при агентстве, я все же отказался, опасаясь, что после них уж точно не отверчусь от работы, связанной с печатанием. Вместо этого я медленно гнил живьем и постепенно приближался к тому моменту, когда начну пафосно оплакивать свою неудавшуюся жизнь – ведь мне было двадцать шесть лет, самый расцвет сил. Потом в одно прекрасное утро я просто не вышел на работу, а пошел в кафе в Джорджтауне, заказал себе большой кофе, свежевыжатый апельсиновый сок, бейгл[7] с маком, копченым лососем и крем-сыром и стал беззаботно читать газету. Дженни и Дебби расстроились. «Когда кто-то из наших людей не выходит на работу, это прежде всего портит репутацию нам, – сказала Дебби. – Боюсь, придется с вами расстаться».
К великому огорчению всех прирожденных бездельников, наш мир устроен так, что без работы не обойтись. Мне кажется, что безделье несправедливо считается делом недостойным и даже греховным. Некоторые думают, что праздность якобы открывает ворота для нечистого. Я лично считаю безделье добродетелью, но в цивилизованном обществе бытует иное мнение, поэтому, увы, мне пришлось найти работу. Вот почему вскоре я оказался в увлекательном мире издательского бизнеса, получив должность заместителя редактора в маленьком вашингтонском издательстве. Мы издавали справочник лоббистов. Первая его часть была не чем иным, как «Желтыми страницами» для влиятельных людей – перечнем компаний и тех, к кому они обращаются, чтобы купить благосклонность стражей демократии в самом сердце свободного мира. Во второй части перечислялись все компании, занимающиеся лоббистской деятельностью, отдельные лоббисты, а также их клиенты и специалисты по «связям с правительством» различных корпораций, имеющие представительства в Вашингтоне. Моя работа заключалась в том, чтобы рассылать анкеты, затем обзванивать компании, подтверждать полученные данные в Департаменте юстиции и вводить их в систему, которая падала дважды в день. Я развлекался, узнавая, что члены палаты представителей, которые лоббируют интересы боснийских сербов, режима Мобуту[8], сомалийских военных диктаторов и «Найки», являются гостями всех государственных приемов в Белом доме. Были, однако, и те, кто не хотел, чтобы их интересы были обнародованы. От них я услышал по телефону много интересных слов в свой адрес.
Хотя эта работа включала в себя небольшой бонус в виде медстраховки, которая частично компенсировала волнообразный заработок, нельзя было отрицать тот факт, что я по-прежнему плыл по течению. Где-то глубоко внутри витало желание стать писателем, однако я так и не решился что-нибудь написать. В связи с этим возникала мысль, что мне стоит развиваться в другом направлении. Мое эссе из пяти тысяч слов только что напечатали в малоизвестном литературном журнале. И хотя это льстило, пятьдесят долларов и два бесплатных номера журнала казались недостаточной платой за три месяца ежевечернего труда. Я постоянно рассылал эссе, статьи, запросы в национальные журналы. Конечно, редакторы отвечали мне добрым ободряющим тоном и иногда даже звонили, но почему-то продолжали публиковать занудную тягомотину разных старикашек, а не свежие молодые голоса, которым действительно было что сказать. (Не подумайте, я не обижаюсь.)
От обеспокоенных членов моей семьи то и дело поступали предложения устроиться в какую-нибудь не слишком крупную газету. Я категорически их отвергал. Журналистская профессия была достаточно мне знакома, чтобы понять: стоит заняться освещением новостей, как я тут же утрачу всю свою журналистскую собранность, остатки разума и погрязну в удушающем болоте неуверенности и страха. Я знал это потому, что работал журналистом, когда жил в Праге. Тогда один англоязычный еженедельник опрометчиво согласился назначить меня обозревателем, основываясь на моем шедевральном 20-страничном анализе нефтяной промышленности Саудовской Аравии: многословном, полном тонких нюансов, аккуратно скомпилированном плагиате из разных источников. Кстати, на первом курсе в колледже мне поставили за него четыре с плюсом. Это были золотые деньки эпохи, когда иностранцы в Праге процветали – вскоре после краха небольшого социального эксперимента под названием «коммунизм». Сотни, а возможно, и тысячи американцев, канадцев, австралийцев и прочих проводников западных идей хлынули в самый прекрасный город мира, чтобы делать там все что заблагорассудится. Славное было время.
Моя мать родом из Чехии, поэтому мне нравится думать, что, решив обосноваться в Праге, я не только гнался за модой. Я родился в Голландии и в детстве часто ездил в Чехословакию к дедушке, который жил в квартире с видом на Влтаву[9]. С тех пор слабый запах горящих углей всегда напоминает мне о ленивых речных лебедях, соленом хлебе и сладком йогурте, окутанных дымом комнатах, пивной кружке деда и долгих прогулках по запачканным печной сажей переулкам города, который в то время был для меня ожившей легендой из жизни королей. Мне было семь лет, когда мои родители развелись и мама крестила нас с младшей сестрой в маленькой церквушке на юге Богемии. Семь лет – это возраст, когда воображение особенно активно и каждый образ и переживание кажутся реальными. Поэтому когда я увидел многочисленные пражские статуи обезглавленных святых, мучеников с вырванными языками и горгулий, то не спал целый год в страхе, что вся эта медвежуть придет ко мне ночью (в особенности меня пугал худой бородатый дядечка, умерщвленный весьма изобретательным и ужасным способом). Еще пуще подстегивал воображение тот факт, что Прага в 1970-е была свидетелем явления, туманно названного «нормализация». На советском языке это означало, что любая соседская бабушка могла оказаться стукачом. Поэтому все жили в постоянном унынии и страхе, который подавлял любые отклонения от пути истинного гораздо эффективнее, чем силовое запугивание советских солдат.
Потом этот мир благополучно канул в Лету, и, когда Вацлав Гавел[10] занял красивый замок, нависающий над городом, я переехал в Прагу. Это случилось вскоре после окончания колледжа, и хотя святые мощи больше не вызывали у меня внутренней дрожи, город шпилей и пабов по-прежнему воздействовал на меня особым образом. В начале 1990-х Прага казалась городом-сказкой. Я начал работать в «Прага пост» – точнее, они подписывали моим именем статьи, которые не имели никакого отношения к шедевру, представленному мной в качестве резюме. «Статья должна быть похожа на поездку в автомобиле, – наставлял меня редактор. – Ты, то есть автор, – это автомобиль, который везет читателя из пункта А в пункт В и С, не сворачивая с дороги». Если вы внимательно читали, то, наверное, заметили, что я, наоборот, предпочитаю сворачивать – буквально ни одной канавы не пропускаю.
За время моей недолгой журналистской карьеры у меня ни разу не возникло уверенности, что я знаю о событии достаточно, чтобы достойно написать о нем. Написанное в газете воспринимается большинством читателей как безусловная истина, и по этой причине я постоянно боялся ошибиться. Этот страх меня прямо-таки парализовал. Я верил, что случайности тоже имеют последствия, и потому постоянно представлял, как моя неспособность передать все детали и тонкости того или иного события приводит к краху правительств, экономическим кризисам и бедственному положению народов Восточной и Центральной Европы. Неважно, что мои статьи были написаны на языке, который в этом регионе мало кто понимал, и моя читательская аудитория состояла из четырех человек, у которых я брал интервью через переводчика. Они были настолько добры, что сами подсказывали, какие вопросы задать. К счастью, происходящее в регионе меня живо интересовало – марш истории и т. д. Кроме того, у меня свое мнение по всем вопросам, поэтому я и начал вести свою колонку в газете, комментируя политику Евросоюза по отношению к восточным собратьям, исторические предпосылки раскола Чехословакии, давление Запада над Боснией, демократическую концепцию Гавела и другие темы. Такая работа мне нравилась. Делать это было несложно – что может быть проще, чем находить чужие ошибки и предлагать альтернативные решения проблемы, педантично аргументируя свою позицию? Меня до сих пор поражает, сколько американских журналистов получают за это неплохие деньги.
Придумать 750 слов об американской стратегии отношений со Словакией обычно удавалось за полдня, поэтому у меня оставалось много времени, чтобы влюбляться, путешествовать и жить так, как хотелось. Многое из того, что я видел вокруг, приводило меня в восторг и ужас. По сравнению с этим Америка казалась жутко скучной и безвкусной. Я путешествовал везде, где только позволяли скудные средства, и даже был свидетелем исторических событий. По пути в Польшу мне предстояла адская пересадка – поезд прибывал во Франкфурт-на-Одере в 1.30 ночи и отправлялся в Варшаву в 5.45 утра. Свернувшись калачиком на платформе, я вдруг проснулся от шума: мимо маршировала русская армия. Тысячи солдат заполонили платформу на пути из Восточной Германии, которая только что объединилась с Западной Германией. Теперь они возвращались в Россию. Это был самый удивительный кусочек истории, который мне довелось увидеть. Через несколько месяцев я и сам сел на поезд в Россию, где мне предстояло встретиться с медведем на мосту в Санкт-Петербурге, узнать, что все, что я когда-либо слышал о любви к водке в этой стране, – правда. Кстати, сейчас, когда я вспоминаю об этом, то понимаю, что тот медведь на мосту был, пожалуй, единственным трезвым существом, которое я видел за три недели путешествия по России. После я сел на паром и отправился в Дубровник, на великолепное побережье Далмации, где меня и моих друзей огорошил хорватский солдат. Он выбежал из бара с воплем «Туристы!» и, когда мы утвердительно кивнули, воскликнул: «Вы первые после войны!» Потом он загнал нас в бар, где мы долго сидели на веранде, меланхолично наблюдая, как в городе наступает комендантский час, любуясь его старыми кварталами, изуродованными следами от бомб и слушая треск пулеметов. В Турции я поскользнулся на скале над водопадом и сломал три позвонка. Но, несмотря на адскую боль, был счастлив. Лежа на дне ущелья, я приказывал пальцам ног шевелиться – и они зашевелились. Еще я был в Боснии и Герцеговине. В «Прага пост» мне выдали журналистский пропуск, и вскоре я был уже в Мостаре, окруженный толпой британских наемников. Там я узнал, что цивилизованные люди способны стать дикарями буквально за секунду, и с тех пор мысль об этом не дает мне покоя.
Цель моего рассказа об этих событиях, не имеющих никакого отношения к острову в Тихом океане, состоит в том, чтобы вы поняли: я привык к интересной жизни, полной приключений, и не понимал, почему она должна кончиться, а остаток жизни – стать чем-то вроде расплаты за все мои легкомысленные и безответственные прошлые поступки. Работа операциониста по вводу данных, даже очень хорошего, не шла ни в какое сравнение с профессией военного корреспондента, даже очень плохого. Живя в Вашингтоне, я так и не понял, чего, собственно, хочу. Я чувствовал, что надо бы двигаться вперед, от официанта, маляра, временного сотрудника и операциониста по вводу данных к чему-то еще. Но постоянно работать в офисе и делать то, чем обычно занимаются люди в офисах, для меня было все равно что похоронить себя заживо. К счастью, Сильвия тоже жаждала перемен, причем без всяких наводок с моей стороны. Она устроилась в благотворительную компанию, занимавшуюся международным развитием. Стоит ли говорить, что в вашингтонских представительствах подобных компаний царит смертная скука, и очень скоро Сильвия начала мечтать о работе в «полевых условиях», что на местном жаргоне означает «в какой-нибудь дыре в странах третьего мира». Так мы и начали искать работу в самых убогих уголках земного шара.