Джабарлы Джафар. Севиль

   Абдул-Али - бек. Правильно! Можно ли утруждать такие нежные ножки! Женщина создана слабой и изящной. В древности женщин носили в паланкинах. Им так удобнее. Где бы женщина ни была, она должна поскорее возвращаться домой. Где уж тут ей пешком ходить!
   Маме д-Али. Ничего подобного. А я вот видел женщину. Одного ребенка привязала чадрой себе на спину, другого - взяла на руки, а на голове огромная связка белья. В море стирала и теперь домой шла. Да еще в такой холод и босая.
   Эдиля. Ну, это уж не человек, а животное какое-то,
   Мамед-Али. Вовсе нет. Настоящий человек, с душой и сердцем. Личико кругленькое, глазки черные, маленький носик и нежные губки.
   Эдиля. Ну перестаньте, ради бога! Для вас нет никакой разницы между прачкой и дочерью генерала. Глупости какие.
   Абдул-Али - бек. Истинная правда. Как раз и я сейчас об этом думал.
   Мамед-Али. Ну говори же, о чем ты думал?
   Абдул-Али - бек. Я хотел, изволите ли видеть, сказать, что всему свое время, всему свое место. Сахар из Мазандарана и сахар из Индостана одинаково сладок. Но то - одно, а это - другое. Мясо одних птиц едят, а других птиц мясом кормят. Прачка - одно, а госпожа Эдиля - другое. Однажды Шах-Аббас, царство ему небесное, проходя по опушке леса, видел, как отставшая от каравана женщина родила, закутала ребенка в тряпочку, взяла на руки и пошла догонять караван...
   Мамед-Али. Постой-ка, Абдул-Али-бек! С вечера я немного выпил, и теперь голова трещит. Останови тут своего Шах-Аббаса, пока я сбегаю в соседнюю аптеку и заправлю себя несколькими чашками. После того я готов слушать тебя целый день. И болтай о своем Шах-Аббасе сколько хочешь...
   Эдиля. Ну перестаньте. Вам бы только спорить. Возьмите лучше это письмо и по дороге опустите в ящик. Если встретите Алика, скажите, что мы пошли в назначенное место. Не в театр, понимаете? Вы скажите - в назначенное место, он сам знает.
   Мамед-Али. Ладно. Пойдем посмотрим, что будет. Или я уложу Шах-Аббаса, или он меня. (Уходит).
   Абдул-Али - бек. Скажите, Эдиля, почему Балаша уволили из банка?
   Эдиля. Право, не знаю. Я не вмешиваюсь в его дела Удивительно бездарный человек. У дяди была какая-то бумажка, я дала ему подписать... Вы же знаете! Теперь, говорит, будто из-за этого вышли какие-то неприятности... я его и слушать не пожелала...
   Абдул-Али - бек. Недавно Алик говорил, что имеет к вам какое-то дело.
   Эдиля. Знаю. Он мне уже говорил, но это к Балашу не относится. Я обещала ему устроить его дело. Дайте только завести знакомство с несколькими влиятельными людьми, тогда устрою любое дело.
   Абдул-Али-бек. Разумеется, иметь знакомства среди власть имущих столь же приятно, сколь и полезно.
   Эдиля. А Алик положительно мне нравится. Это воспитанный, деликатный человек. Вчера он провожал меня домой. Как он красочно говорит! Я, говорит, преклоняюсь перед вами, Эдиля. Будь вы, говорит, моей, я бы играл с вами, как с куклой. Имей я, говорит, талант художника, только и делал бы, что рисовал бы ваши глаза. И правда, глаза мои очень ему нравятся. Как посмотрю на него, он сразу теряется и начинает умолять, чтобы я отвела глаза. Если бы, говорит, ваши кудри обвили мне шею, я бы на всю жизнь застыл без движения.
   Абдул-Али - бек. Правильно! Женские косы крепче всякой цепи.
   Эдиля. Сегодня и парикмахер говорил, что таких мягких волос, как у меня, он никогда не завивал. Расчесываются, как шелк. Ну-ка, закройте глаза, чулки менять буду. Только не смотреть!
   Абдул-Али - б е к (прищуривает глаза). Смотреть на эти, изволите ли вы видеть, прекрасные ножки--большое счастье. А вы лишаете меня этого счастья.
   Эдиля. Ну, теперь откройте глаза. Скажите правду, не смотрели?
   Абдул-Али - бек. Как же я мог, изволите видеть, смотреть, когда вы приказали закрыть глаза?
   Эдиля. Ну, если в вас нет смелости и тонкости чувств, то пеняйте на себя. Я не завязывала вам глаза. Алик ни за что не закрыл бы глаза на такое приятное зрелище. Женщины не терпят тех, кто закрывает глаза на их красоту.
   Абдул-Али - бек. Правильно! Я и сам так думал. И, если повторится такой случай, я ни за что не закрою глаза. Надо быть ловким.
   Эдиля. Как, то есть, не закроете? Вы призываете людей к шариату, а разве, по шариату, можно смотреть на чужих жен?
   Абдул-Али - бек (оглядываясь, подходит к ней). Это-то правильно! Но шариат - для простонародья, для черни, для массы. Какой может быть шариат для людей чутких, понимающих? Ну к чему нам с вами шариат?
   Эдиля. То-то! Ну, теперь подставьте колено... Да не так... Ох, какой неуклюжий! Вот так! Я хочу застегнуть туфлю... Поняли?
   Абдул-Али - бек. А теперь, изволите ли видеть, понял! Пожалуйста. (Подставляет колено). Только, изволите ли видеть, глаза закрывать не стану.
   Эдиля ставит ногу ему на колено, а Абдул-Али-бек застегивает пуговицу, возбужденно декламируя стих из корана:
   "Ниспошли нам, боже, в этом мире, А также и в мире загробном Благ твоих! Спаси нас, боже, от огня Ада и прости нам наши прегрешенья".
   Абдул-Али-бек обнимает ногу Эдили. Эдиля вскрикивает. В дверях, показывается Балаш.
   Балаш. Разрешите войти?
   Эдиля. Это еще что такое? Тысячу раз говорила, что надо стучаться.
   Балаш. Прости, Эдиля, я все забываю.
   Эдиля. А может быть, кто-нибудь раздет здесь?
   Балаш. Как то есть раздет? Я слышал мужской голос и знал, что ты не можешь быть раздетой.
   Эдиля. Недаром сказано: горбатого могила исправит. Какое ты имеешь право подслушивать за дверью?
   Балаш. Как - подслушивать? Я и не думал подслушивать. Голоса...
   Эдиля. Это же невоспитанность! В благородном обществе это нетерпимо. Фи, как противно!
   Балаш. Да клянусь тебе, Эдиля, что я не подслушивал! Из твоей комнаты доносился мужской голос, и я заключил, что ты не можешь быть раздета.
   Эдиля. Из чего же ты заключил это? А может быть, и была раздета.
   Балаш. Ну, в таком случае представь, что и я один из тех мужчин, которые находятся у тебя.
   Эдиля. Балаш, прошу взвешивать свои слова. Такое обращение с дамой-варварство. Что значит-один из тех мужчин? Какая дикость!
   Абдул-Али-бек. Правильно! Я тоже сейчас об этом думал.
   Эдиля. Я больше не стану терпеть такое варварство!
   Балаш. О господи! Эдиля! Да я же не про него это сказал... Я только к слову...
   Абдул-Али - бек. Балаш! Срок вашего векселя вчера истек. Я ручался за вас, и...
   Эдиля. Такие вещи можно говорить в кругу ваших угольщиков, а не в высшем обществе...
   Балаш. Да ведь, Эдиля, черт возьми... Говорю же, что вовсе не про него. Хочешь извинюсь? (Подходит к Абдул-Али-беку). Господин Абдул-Али-бек! Прошу меня извинить. Я очень благодарен, что вы развлекаете мою жену...
   Эдиля. "Жену"! "Жену"! Можно бы, кажется, поделикатнее...
   Балаш. Это все ты меня путаешь. Пусть будет супруга, пусть будет что хочешь, черт побери. Сто раз я сам видел, как Абдул-Али-бек без предупреждения заходил к тебе, а ты говоришь, что он такой воспитанный и все такое...
   Э д и л я. Ему я сама разрешила.
   Балаш. Ну, Эдиля, уж этого я не понимаю. Посторонние мужчины могут входить к тебе без спроса, а я, муж, нет.
   Эдиля. Опять "посторонние"! Вы мне на нервы действуете! Уходите! Дайте мне успокоиться! Потом придете.
   Балаш. Хорошо, Эдиля, я ухожу. Только я хотел сказать...
   Эдиля. Потом, потом! Сейчас я не в состоянии слушать тебя...
   Балаш. Сегодня я буду работать до утра, но боюсь все же не закончить работы...
   Эдиля. А я при чем?
   Балаш. Может быть, ты помогла бы мне немного.
   Эдиля. Только этого не хватало! Нет! Нет! Пожалуйста, я не могу! Вот еще!...
   Балаш (истерично кричит). Хорошо, хорошо, не нервничайте, я ухожу!
   Эдиля, вскрикнув, падает в обморок. Балаш на цыпочках выбегает из комнаты.
   Эдиля (поднимает голову). Ушел? Ах, какой он грубый! Мне стыдно с ним бывать на людях. И какое воспитание он мог получить у своих угольщиков!
   Абдул-Али - бек. Правильно! Как раз и я об этом думал. Как бы там ни было, дворянин остается дворянином, аристократ - аристократом, а мужик мужиком. Никаким воспитанием тут не поможешь. Все дело в происхождении.
   Эдиля. Какие-нибудь две пары туфель и пара платьев для него кажутся расточительностью. Ну что такое в день несколько рублей на фаэтон? А он из себя выходит. Словно я из простых, что бы в ситец одеваться да пешком бегать. Да и где он видел приличную жизнь?
   Абдул-Али - бек. Совершенно верно. И я как раз об этом думал. Векселю срок уже истек, и, не будь вас, поверьте...
   Эдиля. Хорошо, Абдул-Али-бек. Значит, мы пойдем к вам и Алик туда придет... Ах, виновата! Ведь бумажка Алика у меня... Так он раздражает меня, чуть не забыла. (Подходит к двери). Балаш, Балаш!
   Входит Балаш.
   Завтра ты должен познакомить меня с вашим министром, понимаешь? У меня к нему дело. Надо устроить, понимаешь?
   Балаш. Как, то есть познакомить? Человек занят делами, работает, а я приду - извольте познакомиться с моей женой.
   Эдиля. Как? Разве ты с ним незнаком?
   Балаш. Знаком, но по службе. Отношу ему бумаги, он подписывает, и я выхожу.
   Эдиля. Ну тогда сделаем иначе. Возьми эту бумагу и устрой сам. Положи ее среди своих бумаг и подсунь на подпись. Словом, ты знаешь...
   Балаш. Ведь тебе известно, Эдиля, что прежнее дело и теперь еще в суде. Кто знает, что будет и какая ответственность за это...
   Эдиля. Опять ответственность, опять старые песни. Фу, какой трус! Устрой - и больше ничего. До свиданья. Мы пошли в театр. Идем, Абдул-Али-бек. (Уходит вместе с Абдул-Али-беком.)
   Балаш (поглядев на бумажку, бросает ее в сторону. Подходит к двери.) Тафта! Тафта!
   Входит Тафта.
   Тафта, пойди за Гюлюш. Скажи, что у меня важное дело к ней.
   Тафта. Я уже была у нее. После того, как ты говорил, опять побежала к ней. Не хочет идти.
   Балаш. Тогда придется мне самому идти к ней.
   Входит Гюлюш.
   Гюлюш (холодно). Вы меня звали?
   Балаш (радостно бросается к ней). Гюлюш! Сестрица, милая! Целый год я тебя не видел. Почему ты избегаешь меня?
   Гюлюш. Потому что мы совсем чужие друг другу.
   Балаш. Гюлюш! Сестрица! Я в очень тяжелом положении. Я хотел поделиться, посоветоваться с тобой.
   Гюлюш. Слушай, Балаш! Когда я шла сюда, недалеко от ваших дверей упала какая-то женщина. Люди собрались вокруг. Пойди приведи ее сюда. И ты иди, Тафта. Кажется, она была без сознания или, может быть, умерла.
   Балаш. Сейчас, сейчас, Гюлюш. (Быстро убегает вместе с Тафтой.)
   Заложив руки за спину, Гюлюш стоит в задумчивости. Вскоре возвращается Балаш с женщиной на руках и опускает ее на пол. Входит Тафта.
   Балаш. Жива, жива, сердце бьется! Открой дверь, Тафта...
   Тафта открывает дверь настежь. Гюлюш. Кто она такая?
   Балаш. Не знаю, какая-то женщина... Дайте сюда свет.
   Гюлюш подносит лампу и освещает лицо женщины. (Приоткрывает чадру и с ужасом отшатывается назад). Она! Она!
   Гюлюш (холодно). Кто?
   Балаш. Она! Севиль! (Плачет, закрыв лицо руками). Моя верная подруга! Шесть лет делила со мной нужду и горе!
   Гюлюш (бросается к Севиль). Севиль! Севиль! Дайте воды, подушку!
   Балаш. Постой! Положи голову мне на колени. Бедняжка! Как изменилась, поблекла, побледнела. Дня хорошего в жизни не знала!
   Гюлюш. Отойди! (Кладет голову Севиль к себе на колени.) Когда ты был беден и нищ, она целыми днями ничего не ела, чтобы тебя накормить досыта. "Балаш учится, - говорила она, - ему нужнее, пусть он ест". А потом... Севиль! Севиль!... Отойди в сторону. В этом доме она вертелась как белка в колесе, не зная покоя, жертвуя собой. И ради кого? Ради чего?
   Балаш (робко). Гюлюш! Я хочу сказать тебе, но боюсь. Ты такая жестокая... Она, несчастная, обивает пороги...
   Гюлюш (перебивая его). Севиль! Открой глаза! Встань, Севиль!
   Севиль стонет.
   Тише, отойди, она приходит в себя. Севиль!...
   Севиль (открывает глаза, оглядывается вокруг и сразу испуганно садится). Что это? Где я? 3ачем вы собрались вокруг? (Узнав Балаша). Балаш! Ты ли это? Гюлюш, милая, это ты? Кто меня привел сюда? (Плачет, обнимает Гюлюш.)
   Гюлюш (успокаивая ее). Перестань, Севиль, не плачь.
   Севиль. Я не хотела идти сюда. Не сердитесь на меня.
   Гюлюш. Севиль, никто на тебя не сердится.
   Балаш. Не бойся, Севиль. Никто тебя не упрекает...
   Севиль. А мне казалось, что вы будете сердиться на меня. Я не хотела идти сюда и нарушать твой покой... Там, где я служу, мне дали свадебные подарки, яблоки и сладости. Я стояла на углу и ждала сына. Думала - авось выйдет. Долго ждала, очень долго. Устала стоять и присела, а дальше - не знаю, что было. Вот. (Открывает узелок, яблоки катятся по полу.) Я только для сына... Не сердитесь на меня...
   Гюлюш. Не бойся, Севиль. Пока я здесь, никто не посмеет обидеть тебя. Тафта, приведи сюда Гюндюза.
   Тафта уходит.
   Балаш. Ты не бойся, Севиль. Я постараюсь: быть может, удастся устроить тебя где-нибудь в этом доме...
   Тафта вводит мальчика.
   Севиль (с плачем обнимает его). Сын мой!... Дитя мое!...
   Входят Эдиля и Абдул-Али - бек.
   Эдиля (сердито отталкивает Тафту). Это что такое? В чем дело? Что за митинг?
   Гюлюш отходит в сторону. Балаш растерянно смотрит то на Эдилю то на Севиль, то на Гюлюш, словно ища помощи у последней.
   Кто эта женщина? Кто ее привел сюда?
   Севиль (умоляюще поднимает на нее глаза). Я сейчас уйду... Сейчас... Я только сына хотела видеть.
   Эдиля. Я тебя спрашиваю, Балаш: кто ее привел в мою комнату? Мало заразы в городе, да еще...
   Балаш. Эдиля, она пришла повидать сына. Она, бедняжка, лежала на улице без чувств.
   Эдиля. Ты... ты еще плачешь?!. (Нервно ходит по комнате, играя жемчужным ожерельем.) Да, чувствительно! Нечего сказать! Всякую бабу вводить в мою спальню...
   Балаш. Она была без сознания, Эдиля. (Поворачивается к Гюлюш, как бы ища у ней помощи. Встретив ее резкий, холодный взгляд, вновь обращается к Эдиле). Эдиля! Она служит у других. Пришла повидать сына. Она очень несчастна. Не видишь, как она смотрит? Я думаю, что если бы это было возможно, если бы ты согласилась, нам и без того прислуга нужна...
   Эдиля. Сейчас же убрать! Слышишь - сейчас же! Я тебе говорю, Балаш! Играть со мной в жмурки? Я тебе глаза выцарапаю.
   Севиль. Госпожа! Не сердитесь на него. Он не виноват. Сама я пришла, сама и уйду. Только немного голова у меня кружится... Потому немножечко...
   Эдиля. Балаш! Ты слышишь? Я тебя спрашиваю: кто ее привел сюда?
   Балаш (робко). Я был дома... Пришла... Гюлюш.
   Эдиля (перебивая). Гюлюш может распоряжаться в своем доме, а в моем доме никому не позволю хозяйничать.
   Севиль. Хорошо, госпожа. Не сердитесь. Вот я ухожу...
   Эдиля. Балаш! Ты пьян, что ли? Кому я говорю? Сейчас же возьми ее за руку и выбрось вон, не то... Слышишь?
   Балаш. Эдиля, она сама уйдет.
   Эдиля. Я тебе говорю - возьми за руку и выбрось вон! Я так хочу, слышишь?
   Балаш (нерешительно подходит к Севиль). Севиль!
   Гюлюш и Севиль (одновременно.) Балаш!
   Балаш останавливается.
   Эдиля. Балаш! Ты слышишь? Кому я говорю? Сию минуту убери ее вон! Слышишь?
   Балаш (наклоняется к Севиль и слегка дотрагивается до ее локтя). Севиль... ты... иди...
   Севиль (вскочив, отталкивает Балаша). Прочь!... Я сама уйду, чтобы не нарушать твоего покоя. Прости, Гюлюш.Ты каждый день мне твердила, а я все не верила, сомневалась. Сегодня я пришла на эту улицу, тайком от тебя. Увы!... Всю жизнь я считала его гордым и сильным человеком. Даже уйдя отсюда, я не переставала чувствовать его власть над собой (Балашу). Каждый свой шаг, каждое слово я старалась приноровить к твоим вкусам! Душой и серцем я всегда была здесь, с тобой... Но... Увы!... Все напрасно!...
   Балаш (в сильном волнении). Севиль!
   Севиль. Прочь от меня! Сегодня я пришла сюда, чтобы хоть издали посмотреть на своего ребенка.
   Эдиля. Вы можете взять своего ребенка. Я не намерена быть ему няней.
   Гюлюш. Его я возьму.
   Севиль. Теперь мне ничего не надо. Я ухожу. Быть может, когда-нибудь еще вернусь, и тогда поговорим.
   Эдиля. Да вы что, с ума сошли, что ли?
   Севиль. Это раньше я была сумасшедшей. Год назад Гюлюш сняла с меня чадру и ввела в большой круг. "В бою бараньем надо иметь крепкие рога", сказала она. Тогда я не поняла ее. Она не переставала твердить мне об этом и после, но я все не понимала. Увы, семь лет я ползала перед его ничтожеством, задыхалась в этой зловещей тюрьме. Теперь же на! Возьми! (Снимает чадру и, скомкав, бросает ее в лицо Балашу.) Она мне больше не нужна, она тебе нужна... Я ухожу...
   Гюлюш (радостно). Так, Севиль! Так. В бою бараньем нужны крепкие рога.
   Абдул-Али - бек. Правильно! Как раз и я так думал.
   Севиль направляется к двери. /53/
   Балаш (словно очнувшись, бросается к ней). Постой, Севиль! Куда ты? Не уходи!
   Севиль. Слышишь, что Гюлюш говорит: "В бараньем бою нужны крепкие рога". Иду укреплять свои рога.
   Балаш. Севиль! Не уходи! Куда ты пойдешь в таком состоянии?
   Севиль. Куда? Куда, ты говоришь? На улицу! Я буду продавать свое сердце, чтобы питать свой мозг! А там посмотрим! (Резко повернувшись, уходит).
   Гюлюш (ей вслед). Счастливого пути, Севиль! Счастливого пути!
   Занавес
   ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
   В доме Гюлюш.
   Перед застекленной галереей - двор с бассейном. Гюндюз с компасом в руке направляет игрушечный пароход по бассейну. Гюлюш проходит с книгой в руке.
   Гюлюш. Что делаешь, Гюндюз?
   Гюндюз. Вчера в школе мы с товарищами решили совершить кругосветное путешествие. Цель наша-остров Желания. Я уже достиг берега Европы, а теперь ищу кратчайший путь к цели.
   Гюлюш. А вчерашний наш маршрут тебе не нравится?
   Гюндюз. Нет, я хочу найти новые пути. Если не найду, ты мне поможешь, а то как бы не отстал от товарищей.
   Гюлюш. Нет, детка, известные мне пути уже устарели, их знают и другие. Ты лучше сам потрудись да найди совершенно новые, никому не известные пути.
   Гюндюз. Всю ночь я буду думать и непременно найду.
   Гюлюш. Думай, дружок. Это твой долг - думать и открывать новые пути.
   Гюндюз. А это что за книжка, тетя? С картинками?
   Гюлюш. Это новая книга. Без картинок.
   Гюндюз. А ну покажи. (Читает, заглядывая сбоку.) Се-се-виль, Севиль... Постой, постой, тетя. Ты говорила, что мою маму зовут Севиль?
   Гюлюш. Да, милый, Севиль.
   Гюндюз. Значит, эту книжку она написала? Постой-ка я прочту название. (Читает.) "Путь к раскрепощению азербайджанки". Это мама написала?
   Гюлюш. Не знаю, милый. Как уехала в Москву, не пишет мне.
   Гюндюз. Тетя, миленькая, ты же говорила, что когда мне исполнится десять лет, ты отвезешь меня к маме?
   Гюлюш. Говорила.
   Гюндюз. А сегодня мне исполнилось десять лет.
   Гюлюш. А ты хочешь видеть маму?
   Гюндюз. Очень хочу, тетя... А мама моя красивая?
   Г ю л ю ш. Очень красивая, детка...
   Гюндюз. Сегодня она не приедет к нам?
   Гюлюш. Кто знает...
   Гюндюз. И вечно ты меня обманываешь. Раньше говорила, что моя мама не то на Марсе, не то на Юпитере, а теперь говоришь - в Москве. Дорогу в Москву я хорошо знаю. Ах, если бы я ее увидел!
   Гюлюш. А что бы ты сделал?
   Гюндюз. Я бы обнял ее крепко-крепко и стал бы целовать без конца... (Обнимает Гюлюш.)
   Гюлюш. Хорошо, детка, пока собери свои игрушки, а я посмотрю, что там гости делают. (Уходит.)
   Входят Абдул-Али - бек и Мамед-Али.
   Аб дул-Ал и - бек. А что если эта Севиль и есть та самая?
   Мамед-Ал и. Что? Этого быть не может. Я же говорю тебе, что Севиль французское слово, у азербайджанцев такого имени нет.
   Абдул-Али - бек. И то правда. Только книга-то касается раскрепощения азербайджанки. Зачем французу заботиться об азербайджанке?
   Мамед-Али. Ну и сказал! Французы, друг мой, коран перевели на свой язык и про нас написали больше, чем мы сами.
   Абдул-Али - бек. Может быть. А все-таки спросим у Гюлюш.
   Входит Гюлюш.
   Мамед-Али. Здравствуйте, мадемуазель Гюлюш!
   Гюлюш. А, здравствуйте, старые друзья! Вы еще живы?
   Мамед-Али. И вовсе нет. Абдул-Али-бека я взял напрокат из анатомического музея на один вечер.
   Слышно пение детей.
   Абдул-Али-бек. Гюлюш-ханум, мы узнали, что вашему мальчику сегодня исполняется десять лет, и сочли приятным долгом принести вам свои поздравления и передать этот скромный подарок.
   Гюндюз. Это что, тетя? На пароходик похоже...
   Гюлюш. Нет, милый, это старинная посуда.
   Гюндюз. А ну-ка, дай, я попробую, не поплывет ли.
   Гюлюш. Нет, детка, золото тяжелее воды и потому не может плавать.
   Абдул-Али - бек. Правильно! Правильно! Оно потонет в воде.
   Мамед-Али. Ничего подобного! И вовсе не потонет...
   Гюндюз. А вот мы сейчас попробуем (спускает посуду на воду. Она тонет. С веселым криком). Ого, потонула, потонула! Значит, не годится.
   Гюлюш. Довольно, милый. Теперь собери свои игрушки и иди к товарищам в сад. А вы пожалуйте в комнаты. У нас гости.
   Абдул-Али - бек. Гюлюш-ханум! Я хотел бы спросить у вас. Быть может, при гостях будет неудобно? Вот целый месяц, как газеты пишут об одной книге. Как она называется? Сейчас... (Ищет в газете).
   Мамед-Али (подсказывает). "Путь к раскрепощению азербайджанки".
   Абдул-Али - бек. Да-да, вот. (Показывает газету) Кто такая эта Севиль? Статья-то хорошая, только понять ее трудно.
   Гюлюш. Возможно. В статье дается глубокий анализ и немало новых философских понятий, которые неподготовленному читателю трудно усвоить сразу.
   Мамед-Али. Это невозможно. Никогда азербайджанка не может написать такую вещь! Это или француженка или француз... Во всяком случае, француз.
   Абдул-Али - бек. И то правильно! Я как раз об этом думал. Откуда у азербайджанки такие способности? Хотя кто знает! Сейчас времена такие!... Помните, Гюлюш-ханум, лет восемь тому назад у Балаша была жена. Где она не знаете?
   Гюлюш. Как же, первое время я занималась с ней. Затем она поступила на рабфак, проявила большие способности, получила командировку в Москву. Последние годы училась там в университете. Думаю, что скоро вернется.
   Абдул-Али - бек. Вот видите! Кажется, и ее звали Севиль, не так ли?
   Входят Балаш и Эдиля с букетом цветов.
   Мамед-Али. Ничего подобного. Учись она хоть на небе, все же не сумела бы написать такую книгу. Вот и все.
   Эдиля. Здравствуйте, мадемуазель! Привет и поздравления вам и вашему воспитаннику! А где он сам?
   Гюлюш. Спасибо, Эдиля. Добро пожаловать!
   Эдиля. А где же Гюндюз?
   Балаш. Где же Гюндюз?
   Гюлюш. Сейчас придет. Он в саду с товарищами... Гюндюз, Гюндюз, иди сюда. Отец пришел.
   Гюндюз (вбегая). Кто? Кто? Отец? (Растерянно оглядывается). И мама пришла?
   Гюлюш. Нет, детка, только папа пришел. А поздороваться не надо?
   Балаш. Гюндюз!
   Эдиля. Я никогда бы не подумала, что из того малютки может вырасти такой чудесный мальчик. Ты меня помнишь, Гюндюз? Я тебя целый год нянчила.
   Гюндюз (хмурясь). Я вас не помню...
   Балаш. Гюндюз, сынок мой, иди ко мне!
   Гюндюз. Здравствуйте!
   Эдиля. Возьми букет.
   Гюлюш. Бери, Гюндюз, эти цветы твои.
   Гюндюз. А почему они такие вялые?
   Гюлюш. Гюндюз, нельзя же быть таким откровенным. Цветы хорошие. Только давно сорваны и завяли.
   Балаш. Свежих нигде не нашли.
   Абдул-Али - бек. Совершенно верно, и мы не нашли.
   Мамед-Али. Ничего подобного. Цветы где-то в городе есть, только далеко.
   Эдиля. Черт бы побрал этих большевиков! Что они нам оставили? Будь у нас по-прежнему фаэтон, мы бы из-под земли достали.
   Гюндюз. Я поставлю их в воду. Может быть, оживут.
   Гюлюш. Хорошо, детка. Поставь.
   Гюндюз уходит. Балаш провожает его задумчивым взглядом.
   Абдул-Али - бек. Да, простите, Гюлюш-ханум. Мы говорили об этой книге.
   Эдиля. Вы все о том же?
   Мамед-Али. Нет, мы только хотим узнать об авторе.
   Абдул-Али - бек. А что если это та самая Севиль, которую мы знаем?
   Эдил я. Ха-ха-ха! Та самая, у которой при людях язык заплетался и губы тряслись, как листья? Та, что, поцеловавшись со мной, чуть было и Мамеда-Али не поцеловала?
   Мамед-Али. И вовсе не меня, а Абдул-Али-бека.
   Эдиля (продолжает). Та, что спустя год, кажется, при Абдул-Али-беке валялась у моих ног вся в лохмотьях?
   Абдул-Али - бек. Правильно! Как раз я сейчас об этом думал.
   Эдиля. И вы говорите, что эта самая Севиль могла написать такую книгу? Как вы думаете, Гюлюш? Помните, не будь вас, она бы Мамеда-Али поцеловала?
   Мамед-Али. Да не меня, а Абдул-Али-бека. А что до книги, то и гадать не приходится... Куда там азербайджанке?...
   Гюлюш. Мне думается, что поцеловать Абдул-Али-бека не такая уж беда. Целовать его могут по-разному: одни - сознательно, другие - по недоразумению; одни - открыто перед всеми, другие - тайком. И едва ли Абдул-Али-бек на это обидится. Что же касается...
   Эдиля (перебивая). Во всяком случае, ничтожная женщина, еще вчера ползавшая у чьих-то ног, не может написать такую книгу.
   Гюлюш. Как сказать! Говорят, что слоны в Индии безропотно сносят все побои и уколы слабеньких людей, которые ездят на них, до тех пор, пока укол не заденет их за больное место. Тогда они хватают обидчика хоботом и бросают наземь, топчут его ногами. До чего крайность доводит! Говорят еще, что тонущая обезьяна становится на своего же детеныша, чтобы спасти собственную жизнь. Как знать...
   Абдул-Али - бек. Совершенно верно! Как раз и я об этом думал.
   Мамед-Али. Ничего подобного! И вовсе не так!
   Эдиля. Наконец, утверждают, что это просто вредная книга. Она может развратить наших женщин.
   Абдул-Али - бек. Да вот же книга.
   Эдиля. Послушайте только, что там написано!
   Мамед-Али (читает). "Основное зло заключается в том, что азербайджанка, как и вообще женщина, стала строгой блюстительницей законов так называемой чести, обязательных только для женщины. При желании мужчина может сколько угодно пользоваться любовью каких угодно женщин. Женщине же запрещено даже взглянуть на другого мужчину. Для мужчин неверность шалость, а для женщины даже мимолетный взгляд - бесчестие, преступление против нравственности..."