Джафарзаде Азиза. Баку - 1501

   - Да буду я твоей жертвой, мой шейх, ты прав! Беда пришла именно за тобой. Доверенные люди донесли мне, что мои отговорки не удовлетворили падишаха, и теперь он выслал сюда триста всадников - они находятся уже в одном переходе от Лахиджана. Через короткое время будут здесь. Видимо, они въедут во дворец и могут вынудить меня дать клятву...
   Исмаил с несвойственным ребенку хладнокровием спросил:
   - Что ты советуешь?
   - Мой совет - с тобой, мой шейх! У меня есть одна мысль. Если согласишься, дашь разрешение - я сделаю так, что мы отведем беду.
   - Что бы ты ни посоветовал - я согласен.
   - Отлично, сынок! - воскликнул, не сдержавшись, Мирзали. Но, смущенный тем, что дал волю чувствам, тотчас же взял себя в руки. - Прости меня, мой шейх, язык мой не так повернулся.
   Исмаил не знал отцовской любви. Он помнил, правда, как любили и ласкали его мать и братья, когда они вместе были в заключении. Дядька Гусейн-бек, братья Туркманы, Мухаммед-бек и Ахмед-бек тоже были дороги ему - ведь они относились к мальчику, как самые близкие люди. Когда его увозили, скрывали - каждый из них защищал его ценой собственной жизни. Он видел большое уважение от мюридов - кази Ахмеда, хатиба Фаррухзада, правителя Тулунава, Амира Исхага в Реште и других. И каждый, подвергая опасности собственную жизнь, на определенное врег" вя укрывал маленького шейха в своем доме. Среди целой вереницы преданных ему людей особенно запомнились Исмаилу две женщины. Одну из них звали Ханджан, он жил у нее в течение месяца. Другая - была знахарка по имени Убан - она лечила раны мальчика. Всех, кто был добр к нему, Исмаил любил, не забывал, постоянно поминал в молитвах. Добрые люди берегли его как зеницу ока: ведь он родная кровинка святого Шейха, осенен его духом, благостью.
   Но сейчас слова правителя Мирзали: "Отлично, сынок" - проникли глубоко в сердце Исмаила. На мгновение забыв о своем сане и величии, о постоянно прививаемом ему мюридами шейхстве, он сделал невольный шаг к Мирзали. Мальчику так захотелось обнять его, прижать свою несчастную голову к могучей груди мужчины... Но слова правителя: "Прости меня, мой шейх, язык мой не так повернулся", - напомнили о его высоком положении. Он остановился.
   - Говори, что ты советуешь, - приказал он.
   - Мой шейх, чтобы они не требовали твоей выдачи, не обыскивали в случае отказа дом - я должен буду поклясться на Коране, что тебя здесь нет. Разреши, мы применим одну хитрость,
   Сегодня ночью я видел во сне твоего великого отца, он протянул руку и спас меня от преследователей. И теперь я знаю, как навсегда спастись от притязаний падишаха Рустама. Дай только разрешение, мой шейх!
   - Какое разрешение?
   - Я должен поклясться, что тебя нет в пределах моих земель.
   - Но до их появления я не успею удалиться от твоих земель! И дядьки моего здесь нет. Без него...
   Мирзали поднял обе руки вверх:
   - Что ты, что ты! Да пусть отсохнет мой язык, если я предложу тебе хоть на шаг ступить из этого дома! Ты никуда отсюда не уедешь, я не позволю...
   - Но тогда...
   Правитель Мирзали повернулся к двери, позвал:
   - Гулам, а ну принеси ту корзину!
   В комнату вошел слуга. Он поставил на пол сплетенную из рисовой соломы большую и мягкую корзину, поклонился и вышел, Исмаил переводил недоуменный взгляд с корзины на правителя, и Мирзали вынужден был приступить к объяснениям:
   - Да буду я твоей жертвой, - сказал он, - да буду я жертвой твоих слов, пусть не заденет это твоего сердца! Те несколько часов, что гонцы падишаха будут здесь и я буду произносить клятву, ты спокойно проведешь в этой корзине, которая будет висеть на дереве. А я сумею поклясться, что тебя на этой земле нет. Вот в чем заключается мой план.
   Исмаил стоял в изумлении. Потом подумал о перенесенных мучениях: днями, неделями его держали в тайных подземельях, тендырах, кузнечных мехах; что стоит теперь час-другой провести в корзине?!
   Когда Исмаил сказал: "Согласен", - Мирзали не смог сдержать вздоха облегчения. Он поспешно вышел из комнаты, чтобы все самому подготовить: никто из слуг не должен знать об этой тайне...
   3. БИБИХАНЫМ-СУЛТАНЫМ
   Хотя со дня смерти учителя прошло уже сорок дней, из покоев принца Гази-бека ни разу не донеслось ни звуков музыки, ни оживленных голосов. Большую часть времени принц проводил в прогулках, в разговорах с любимым своим надимом Салехом. Знающий все секреты принца, Салех подозревал, что Гази-бек влюблен не на шутку, что неспроста он все время читает одну и ту же газель:
   Душу мою сожгла страсть. О красавица, где ты?
   Свет очей, достоянье мое в обоих мирах, о красавица, где ты?
   Сердце мое источилось в кровь горькой разлукой.
   Сладкоречивы уста твои, льют вино встречи, но где ты?
   Посмотри, как я ранен шипами разлуки с тобой,
   розоликой,
   Нарциссоглазой любимой моей! О красавица, где ты?
   Салех знал, кто эта - розоликая и нарциссоглазая возлюбленная. За это время они уже несколько раз побывали на Биби-Эйбате, в гостях у шиха Кеблали. Под видом религиозных подношений молодые люди привозили старику деньги и подарки. Не зная, кто они, ших Кеблали все же понимал, что эти юноши из богатых семей, и терялся в догадках о причине их щедрости и частых посещений. Старик искренне радовался, что молодые паломники столь религиозны, но ни разу не заподозрил, что все дело тут - в Бибиханым. Ему и в голову не могло прийти, что Гази-бек - принц.
   Принц уже давно называл про себя Бибиханым "Султаным-ханым". Считая преданного надима наперсником своей тайны, он делился с ним мечтами о будущем и еще больше сдружился с Салехом в эти дни волнений и грез...
   ...Во дворце царило смятение. Дочери знатных вельмож и ханов, зарившиеся на принца, прослышали о том, что Гази-бек влюбился в простую крестьянскую девушку, дочь голодранца-шиха. Салех, после долгих размышлений, уступил настояниям шахини и открыл ей истину. Та, видя, что сын тает на глазах, боясь, что эта любовь сведет его с ума, рассказала обо всем отцу - Ширваншаху Фарруху Ясару. Тот сначала рассвирепел, но потом, поняв, что от этой болезни трудно излечиться, придумал достойный, как ему казалось, выход.
   - Ничего, что ж теперь запрещать! - сказал он шахине. - Во дворец с любого уголка страны приводится столько разных служанок и невольниц! Считай, что эта - одна из них. Юношеская страсть пройдет, быстро наступит пресыщение. Тогда уж мы женим его на какой-нибудь принцессе или ханской дочери. Гази-бек молод еще, времени впереди много...
   Так решилась судьба Бибиханым. Ее никто и не спросил, хочет она того или нет: девушку забрали из родного дома и увезли во дворец. Только теперь понял ших Кеблали, кем были эти "паломники". Осыпая обманщиков проклятиями, старый дед остался один в крохотном, опустевшем дворике, где все ему словно напоминало о Бибиханым.
   В день, когда невесту доставили во дворец, шахиня поставила одно условие. Она запретила девушке показываться в дворцовом кругу: пусть шагу не ступит из выделенных для принца комнат. К Бибиханым приставили служанку и невольницу, она же приносила ей еду из дворцовой кухни. Допущенной во дворец дочери бедняка сразу же указали ее место.
   Первые дни новой жизни прошли для Бибиханым в странной неге. Ока уже давно догадалась, что юноша приезжает в их селение из-за нее, что это не религиозный, а ее паломник! Старый дед так давно миновал свою юношескую пору, что забыл, какими они бывают, чувства молодых... Потому нехитрые уловки Гази-бека так легко обманывали его. Но не Бибиханым! Ведь и сама она только что вступила в пору любви. Она, конечно, не ожидала, что ее заберут во дворец... Но когда судьба бросила ее в пылкие объятия молодого принца девушка с радостью отдалась своему чувству.
   Лишенная родного дома, друзей и подруг, превратившаяся вдруг в "Султаным-ханым" Бибиханым всем своим существом привязалась к молодому и красивому супругу. Гази-бек же, не придавший вначале значения поставленному матерью условию, с течением дней стал осознавать его тяжесть. Надежно изолированная этим условием от всяческого общения Султаным-ханым фактически оказывалась запертой в четырех стенах, скучала, не находя себе никакого дела.
   Одиноко блуждая в дворцовых покоях, девушка вспоминала окруженный инжирными деревьями маленький дворик деда. Отца с матерью она потеряла очень рано: все ее воспоминания с тех пор, как открыла глаза, были связаны с дедушкой. Совсем крошкой качал он ее на коленях. Как только девочка немного подросла, она, с помощью соседки, тети Хейрансы, взяла на себя домашние заботы. Соседка научила ее вести их нехитрое хозяйство - и с тех пор дедушка уже не вмешивался в эти дела. Дни его проходили в пире, вместе с другими шихами он принимал и провожал паломников. А девочка под руководством тети Хейрансы летом старательно раскладывала на солнцепеке инжир, очищенный от кожуры, кипятила и высушивала цельные плоды, варила пряные сладости, инжирный дошаб, сушила виноград и тут, готовила впрок варенье из "шаны", инжирный джем - словом, запасала все, что можно, на тяжелую, голодную зиму.
   В знойные летние дни Бибиханым помогала тете Хейрансе стирать белье и мыть ковры, стегать одеяла и набивать подушки. А когда их вконец изводил песчаный ветер, частый в этих краях, женщина, смеясь, просила ее:
   - Дочка, ты - первенец у своей матери, сбегай, потряси инжирное дерево! Может, поуспокоится...
   И девочка опрометью бежала к инжирному дереву, весело трясла тяжелые ветки, приговаривая:
   Я у мамы первенец!
   Уведет пусть все напасти
   Рыжий лис с черной пастью.
   Ветру пусть придет конец!
   Девочка "прогоняла" тяжелый, душный ветер от дома, где:
   Глотком айрана не угостят,
   Гостя в комнату не пригласят!
   Бибиханым свято верила, что благодаря этим "заклинаниям", которым ее научила тетя Хейранса, ветер перестанет дуть, на смену ему придет прохлада, песок не будет больше набиваться в глаза, заносить и портить разложенные на солнцепеке янтарные инжирины, аккуратно насаженные на колючки. А потом она насыплет высушенные плоды в белый мешочек, зашьет его, чтобы не завелись там черви, защитит зимние лакомства от пыли и назойливых насекомых.
   ...Теперь, когда Гази-бек отсутствовал, Бибиханым постоянно слышались голоса то дедушки, то тети Хейрансы. Сладостные воспоминания детства и девичества оставляли комок в горле, расстраивали ее.
   Ока не раскаивалась в том, что полюбила Гази-бека. Но очень скучала по родному дому, по дедушке и соседке - тете Хейрансе, заменившей ей мать и бабушку. Временами, когда Гази-бек брал
   ее с собой на прогулку или на охоту, они на обратном пути заглядывали к шиху Кеблали. Бибиханым тотчас скидывала туфли, босиком бегала по золотому песку двора. Она доставала воду из колодца, разбирала и перестирывала дедушкину одежду, начищала песком посуду, прибирала в доме. Но все равно эти приезды были не возвращением в родной дом, а визитами гостей. За воротами нетерпеливо ржал жеребец, звал в путь. Гази-бек, хоть и не говорил ничего по поводу ее суеты - девушка металась по двору, как птица, боящаяся взлететь, хваталась то за одно, то за другое, - но на губах его играла насмешливая улыбка; "дочь пастуха по пастушеству тоскует...". Принц откровенно скучал, нетерпеливо бродил по садику, похлопывая плеткой по голенищам сапог.
   Она часто оставалась одна - Гази-бека приглашали то во дворец по делу, то на торжество, то на прогулку. Бибиханым оживлялась с появлением мужа, но тот, видя, как покраснели глаза молодой супруги, понимал, что она плачет в его отсутствие, что ей грустно одной. В сердце принца постепенно росло возмущение. Назло матери, лишившей Бибиханым дворцовых развлечений, он решил воспитать из нее настоящую царицу, по собственному разумению. Он начал давать ей уроки, понемногу обучать всему, что знал сам. Султаным-ханым относилась к занятиям серьезно и проявила столько врожденных способностей, что юный учитель взялся за дело с еще большим рвением. Очень скоро она научилась свободно читать и писать, и тогда принц принялся прививать ей свойственные его сословию манеры. Часто он и Султаным-ханым, надевавшая костюм юного воина, вскакивали на коней и отправлялись на прогулку по тайной тропе, известной только принцу и его могущественному отцу. В укромном месте Гази-бек учил молодую супругу обращаться с мечом и конем, стрелять из лука.
   В одну из таких прогулок и встретил их Фаррух Ясар. Осадив коня, он долго присматривался издали к впервые увиденной невестке - та, в наряде всадника, ловко орудовала мечом. Фаррух Ясар неожиданно для самого себя одобрил выбор сына. Против обыкновения, подозвал к себе невестку, поцеловал в лоб.
   - Отлично, сынок! Я такого и не ожидал, - обратился он к принцу.
   Вернувшись до дворец, Ширваншах Фаррух Ясар пригласил к себе шахиню.
   - Пришло время ввести Султаным-ханым в круг придворных дам, - сказал он. - Пригласи и ее на предстоящий праздник день рождения пророка!
   - Кто такая Султаным-ханым?
   - Твоя невестка! Ты ее еще не видела?
   - Не видела и не хочу видеть.
   - Напрасно. Вначале и я так думал. Но когда увидел понял, что сын наш не ошибся в выборе. - И, сдвинув брови, Фаррух Ясар добавил:
   - Сделаешь так, как я сказал, та девушка ничем не хуже дочерей иных придворных и аристократов. Может быть, даже лучше. Вызови ее. Увидишь сама.
   Гази-бек готов был летать от счастья. Вместе с тем, его томило беспокойство: накануне торжественного дня он весь вечер занимался обучением Султаным-ханым. Объяснял супруге дворцовые порядки, учил, как вести себя, чтобы понравиться его матери.
   Все эти наставления, можно сказать, вовсе и не понадобились Султаным-ханым. Красота девушки с первого взгляда восхитила шахиню - тонкую ценительницу всего прекрасного. Она осталась довольна беседой с Бибиханым, обрадовалась, узнав, что за короткое время невестка ее научилась читать и писать, освоила воинское ремесло - значит, обладает немалыми способностями! Все же она была матерью, а не только шахиней. Матерью, чье сердце в эту минуту было переполнено счастьем сына!
   Вот так, на зависть многим, завоевала Султаным-ханым любовь свекрови и свекра, а потом и уважение дворцовой челяди и многих придворных.
   4. ДЕНЬ, ПРОВЕДЕННЫЙ В КОРЗИНЕ
   (Продолжение)
   Солнце еще не поднялось на высоту копья, когда привратник распахнул обе створки высоких ворот перед предводителями подъехавшего войска. Бахрам кази соскочил с коня в просторном зеленом дворе. Он был удивлен: падишах Рустам сказал ему, что здесь скрывается Исмаил, сын Шейха Гейдара, находящийся под опекой правителя Мирзали, и что нескольким гонцам уже отказались его выдать. Он хорошо знал правителя, знал, что тот - человек воинственный. Из его ворот без боя не то что коня - даже и мула не уведешь. Если шейх здесь, почему тогда ворота распахнуты, почему их так спокойно открыли перед входящими?
   Правитель Мирзали встретил посланных приветливо, как дорогих гостей:
   - Пожалуйста, пожалуйста, Бахрам кази, добро пожаловать в наши края, рады вас видеть.
   Тотчас же слуги взяли коней за поводья, прогуляв их немного, отвели к кормушкам. Бахрам кази приказал своим воинам окружить дворец и быть наготове, а сам вслед за правителем Мирзали вошел в просторные покои. Здесь уже была расстелена скатерть для завтрака. Тотчас же появились изысканные блюда, напитки. Отдохнув с дороги, Бахрам кази приступил к делу:
   - По сведениям, дошедшим до великого падишаха, шейх ардебильских суфиев Исмаил ибн-Шейх Гейдар ибн-Шейх Джунейд находится под твоим покровительством. Я благодарен тебе, брат, за то, что ты гостеприимно встретил меня и моих людей. Но, прошу тебя, если дело обстоит так, как донесли великому падишаху, исполни его веление и выдай Исмаила. Я даю тебе слово, что у нас он будет в безопасности. Ведь он - двоюродный брат падишаха, никакая беда его не коснется!
   "... Вот-вот, как будто оба мы не знаем, что родных братьев Исмаила этот самый ближайший родственник убил собственными руками...". Боясь, что по глазам его можно прочесть все, о чем он думает, Мирзали поспешно заговорил:
   - Я сказал посланцам шаха все как есть. Нога человека по имени Исмаил не ступала на мои земли. Хочешь, поклянусь, положив руку на Коран?
   - Ну что ж! Я приму твою клятву, поеду к шаху, предстану перед ним и передам ее.
   По приказу правителя Мирзали слуги принесли расписанный золотом Коран. Вместе с лахиджанским кази пришел войсковой молла. Мирзали встал и, как было принято по ритуалу, вышел в дворцовую баню. Вылив на голову три сосуда воды, - совершив положенное омовение, "очистился от скверны", взял в руки дестемаз6, вернулся к собравшимся. Согласно обычаю, возложил правую руку на Коран. Он старался не смотреть в сторону корзины, висевшей на крепкой ветке среди густой листвы раскидистого тутового дерева, что росло во дворе. Думая о том, чью руку он увидел во сне, взмолился про себя: "О шейх, о дух духов, о глашатай нашей веры, о глава суфиев. Дай мне силу и волю, во имя спасения от этих злодеев твоего продолжения - твоего ребенка, произнести клятву! Будь моим исцелителем!". А потом, трижды проведя ладонью по лицу, коснулся рукой Корана. В полной тишине, громко, чтобы каждое слово запечатлелось в памяти близко и далеко стоящих людей падишаха, проговорил:
   - Клянусь святым Кораном! Исмаила ибн-Шейх Гейдара ибн-Шейх Джунейда нет на моей земле!
   ... Бахрам кази был храбрым полководцем. Он очень расстроился, что, не поверив словам прекрасного человека и такого же, как он сам, воина, заставил Мирзали дать клятву. "Странный у нас шейх, ей-богу! Двух детей своей родной тети уничтожил, и все еще сердце его не остыло. Теперь вот пустился следом за малым ребенком, как будто останься он в живых, страна погибнет. И меня поставил в неловкое положение, и уважаемого человека опозорил. К нему недоверие проявлено, а я посрамлен...". С этими мыслями Бахрам кази тяжело поднялся, кивнул правителю:
   - Ты очень расстроил меня, дорогой Мирзали! Клянусь той священной книгой, на которой лежала сейчас твоя рука, - пока я нахожусь на службе у падишаха Рустама, дом твой будет в безопасности! Прости меня: нет на свете хуже доли, чем быть рабом приказа.
   Сердце Мирзали забилось спокойнее. Он ласково ответил гостю:
   - О чем ты говоришь, брат мой?! Разве я не понимаю, в каком ты положении? Да онемеют бесстыжие люди, которые сводят падишаха с пути, нашептывают ему на ухо заведомую ложь. Я ведь тоже, как и ты, человек подневольный: одна рука просит, другая - отталкивает...
   Бахрам кази не мог задерживаться дольше. Попрощавшись с хозяином дома, вскочил на подведенного ему коня и выехал на ворота, к войску.
   Не успели всадники удалиться на половину агача7, как правитель Мирзали бросился к висевшей на дереве "тюрьме" Исмаила, развязал веревки и спустил корзину на землю. Ребенок сидел, правда, вполне удобно, но кажущиеся теперь очень большими на бледном личике глаза смотрели напряженно. "Какой он бледный!.. Еще бы! Где видел он солнечный свет? В подвале?! Где он видел небо? В трубе! О-о, несчастный ребенок!"
   Мирзали попытался улыбнуться:
   - Сын мой, отныне нам нечего бояться. От всей души я верю словам Бахрама кази. Пока он находится на службе у шаха - в безопасности и наш дом и, главное, ты. Но все равно не следует забывать об осторожности: не бывает ведь ноги, которая не спотыкается, языка, который не заплетается.
   Исмаил вылез из корзины. Волнение, которое он пытался скрыть, еще не прошло. Но оставлять слова правителя без ответа маленький шейх не захотел: "Пусть знает, что я понимаю, как он потрудился ради меня". Сказал:
   - Я все слышал. Пусть сам имам Али вознаградит тебя!
   - Да услышит тебя аллах!
   И Исмаил остался во дворце Мирзали еще на полных шесть лет...
   * * *
   Впереди ехал Байрам-бек Гараманлы. Всю равнину заняло следующее за ним войско. Перегоняя друг друга, самозабвенно скакали всадники, казалось, это были участники скачек, наконец-то нашедшие обширную площадку и на радостях пустившие коней вскачь...
   Доехав до реки, Байрам-бек остановился. Обернулся к проводнику Гусейну, почтительно державшемуся на расстоянии от него:
   - Это Кура?
   - Да, бек!
   - И она течет так спокойно?!
   - Не смотри на это кажущееся спокойствие, бек, она так же бурна, как и ее имя8.
   - Трудно будет переправиться через эту реку?
   - Да буду я твоей жертвой, бек, да!
   - Что же делать?
   - Другого пути нет. Самое мелкое единственно годное для переправы место - здесь.
   - Какое же это мелкое? - удивился Байрам-бек, натягивая повод коня.
   Тем временем войско уже нагнало их. Кто поил коня на самом берегу, а кто, спешившись, жадно пил куринскую воду. Многие смывали пыль после трудной дороги. Байрам-бек продолжал сидеть в седле. Он колебался, язык не поворачивался отдать приказ о переправе. Дух захватывало от одной мысли, что надо направить коня в эту бесшумно текущую, темную и быструю воду.
   Внезапно стоявшие позади всадники расступились. К берегу подъехал юный падишах. Лицо его было прикрыто вуалью: люди не должны осквернять взглядом божественного лика сына Шейха Гейдара. Не поднимая вуали, всадник приблизился к Байрам-беку Гараманлы:
   - Почему остановились, почему не переправляетесь?
   - Мой повелитель, я опасаюсь пускать коней в эти воды. Думаю: может, найдем более удобное место для переправы?
   - А что говорит проводник?
   - Он считает это место подходящим.
   "Гиблеи-алем" - "святыне мира"9 - было четырнадцать лет. Но те, кто, не зная о его возрасте, видел мальчика в седле, сочли бы, что ему не меньше двадцати. Высокий, хорошо сложенный, гибкий станом Исмаил в тяжелых военных доспехах походил на молодого богатыря.
   Юный шейх решительно вскинул голову. Сквозь прорези в вуали бросил острый взгляд на Байрам-бека Гараманлы: "В твоем сердце, как видно, не горит костер злобы и гнева против врага. Ты не отбывал, конечно, в младенчестве ссылку вместе с матерью и братьями в сырых подземельях крепости Истехр. Не тебе служили подушкой камни, а одеялом - облака. Не тебя, разумеется, прятали от каждого шороха. Не вешали на дерево, посадив в корзину. Твои два брата и весь твой род - мужчины, женщины, взрослые и дети - не были уничтожены, нет! Иначе бы ты не колебался. Тебе, как видно, не говорили, что ради святой веры можно и жизнью пожертвовать. Я же, прошедший через все это, полон ненависти к врагу. Я могу!"
   - За мной! - крикнул юный повелитель, поднял хлыст и первым направил своего коня в величавую реку. За ним, восхищенные отвагой молодого военачальника, не раздумывая, двинулись Байрам-бек, Чая-султан, Гаитмаз-бек, Хулафа-бек, дядька Гусейн-бек, Див Султан и другие. Переправляясь следом за Исмаилом через реку, они вдруг услышали какую-то мелодию. Дядька Гусейн, неотступно сопровождавший юного падишаха, дал знак не шуметь, прислушался. Голос Исмаила окреп: он пел, чтобы воодушевить свою армию, приободрить близких ему людей:
   Где ни посадишь, вырасту,
   Куда ни позовешь, приду,
   Судиям помогу.
   Кази, скажите, я - шах.
   С Майсуром на виселице остался,
   С Халилом на костре остался,
   С Мусой на туре остался.
   Кази, скажите, я - шах.
   Волнующий призыв сердца слышался в этих простых, незамысловатых словах. Голос звал за собой, вселял в людей уверенность и надежду. Вскоре друзья, мудрецы, озаны - все стали подпевать с таким воодушевлением, будто пели религиозный гимн:
   В золотой короне, на сером коне,
   Большое войско предано мне,
   Взор пророка Юсифа горит на челе.
   Кази, скажите, я - шах.
   Хатаи я - на алом коне.
   Слаще меда слова мои,
   Мой предок - имам Али.
   Кази, скажите, я - шах.
   Армия вслед за своим юным повелителем перешла реку, не потеряв ни одного человека. Когда последний кызылбаш вышел на берег, сердце Гусейна дрогнуло от пронзившей его мысли: "Детеныш льва - с рождения лев". Глаза его потеплели. Он был горд за этого красивого и чистого юношу, которого воспитал и вырастил, всю душу в него вложил, и вот теперь его питомец стал муршидом, главой секты. Из умиленного сердца дядьки Гусейна и Хулафа-бека одновременно вырвался возглас: "Аферин!"10
   - Тысячу лет пусть живет наш шейх, наш муршид!
   - Да здравствует мудрый муршид!
   - Слава молодому шаху!
   Крик одобрения, казалось, потряс небеса, вызвал оживление, движение в рядах войска. Чувствовалось, что теперь уже все готовы идти за молодым государем-поэтом, чье четырнадцатилетнее сердце бурлило чувством мести. Люди будто провидели, что этот мальчик в будущем много сделает для объединения разрозненного народа под единой властью... Исмаил же будто не слышал ничего, упрямо смотрел вперед, думая о своем. Нет, он не возгордился собой - понимал, что все это делается его друзьми, единомышленниками в целях укрепления его авторитета.
   5. КОНЕЦ ОДНОГО ПЛЕМЕНИ, ИЛИ СУДЬБА АЙТЕКИН
   Вдали от городов, в стороне от караванных троп жило одно племя. Сотни лет пролетели над ним. Из рук в руки, от одного завоевателя к другому переходили его многострадальные земли. Сменяли друг друга монголы, тимуриды, акгоюнлинцы... Но племя даже и не ведало о происходящих переменах. Забрел сюда, правда, как-то раз молла и, обратив их в свою веру, надолго поселился в селе. Обучал законам шариата - как сам их понимал. Когда молла умер, аксакалы племени похоронили его на кладбище, и могилу его объявили святым местом. Но после смерти старого моллы многие из привычных обрядов и верований вновь заняли свое место в обиходе сельчан.
   Деревенские старухи были главными хранительницами стародавних обычаев и зорко следили за неукоснительным их соблюдением. Смотришь, наутро после того, как невесту ввели в дом жениха, одна из старух, разбудив молодую пораньше, ведет ее здороваться с солнцем. Не реже, чем Коран и имамов, поминали языческие божества.