Страница:
Кейн сделал это непроизвольно, ему просто хотелось как-то утешить не на шутку разволновавшееся дитя. А девушку вдруг захватило неведомое доселе чувство. Рука Кейна была сухой и горячей, и это неожиданное прикосновение захлестнуло Леа волной чувств, где странно сочетались и стремление подчиниться этой руке, и нежная благодарность за защиту, которую эта рука давала ей, и странное желание задержать эту руку, чтобы еще миг испытывать ее тепло на своих волосах. Леа так захватили эти новые чувства, что она упустила нить разговора. А Кейн, кажется, ничего не заметил.
—…Кое-кто из валлийцев вполне доволен жизнью… Мы собираем с них налоги, но мы и охраняем их. Они могут спать спокойно — никто не причинит им вреда. Однако надо помнить: народ в Уэльсе разный. Когда возникает серьезная опасность, эти люди легко объединяются. Мужчины сразу забывают распри и встают плечом к плечу. Но, видимо, они не очень-то доверяют друг другу. Во всяком случае, это бравые воины, а то, что они пока не могут договориться между собой, просто отлично. Я бы не хотел встретиться с валлийцами на поле брани.
— Милорд, а вы много воевали? — Взгляд Леа скользнул по шрамам на лице Реднора.
— О, да. — Он машинально коснулся шрамов и мрачновато улыбнулся. — Неужто ты думаешь, что я порезался, когда брился?
— Сражение, должно быть, — с горящими глазами проговорила Леа, — такое волнующее зрелище! Я читала… — Она поняла, что проболталась, замолчала и зажмурилась от страха. Отец Леа придерживался мнения, что чтение для женщины — большой грех. Мать тайком все-таки научила дочь читать, но Леа должна была держать это в страшном секрете. — Я хотела сказать, мне довелось слышать об этом столько интересных историй! — выкрутилась она.
Рассмеявшись, Кейн откинул голову, обнажив мощную жилистую шею.
— Зрелище замечательное при одном условии: если ты — победитель. — Вся его фигура сейчас служила неоспоримым доказательством, что в иной роли он не привык выступать. — Но не слишком ли ты кровожадна? — ехидно добавил он.
Леа не заметила его поддразнивания. Ее приучили понимать все замечания буквально.
— Не думаю. Я не люблю смотреть, как вешают или пытают провинившихся крестьян. Но увидеть, как сражаются храбрые воины, я бы хотела. Крестьяне, которых наказывают, обычно кричат и жалуются, и я с трудом выношу это.
Кейн перестал смеяться.
— Не все так смелы в бою, как рассказывают. Умирать иногда очень тяжело. — Он резко качнул головой, словно пытался отстраниться от чего-то, стоявшего перед глазами. И вновь лицо его осветила улыбка. — Боже мой! Да что это за тема для молоденькой девушки! Вскоре ты увлечешься чем-нибудь более подходящим для тебя. Этим летом мне придется поехать ко двору. Недавно Стефан опять созвал всех баронов. Отец мой предусмотрительно отказался, чтобы на всякий случай один из нас был свободен… Не хочешь ли поехать со мной?
— Я ведь обязана ехать? — послушно спросила Леа.
— Как захочешь.
Такой ответ поразил ее до глубины души: подобные вольности были совершенно не в духе традиций Пемброков.
— Вы не шутите? Я действительно могу сама решить, ехать или нет?
— Вместо поездки со мной в Лондон ты предпочитаешь остаться дома? Я тебя правильно понял? — после некоторого молчания сухо спросил Реднор.
— Нет, нет! — торопливо воскликнула Леа. — Но так приятно думать, что можно выбирать… Никто мне раньше такого не предлагал. — В ее словах прозвучало столько детской наивности, что Кейн снова улыбнулся, любуясь девушкой.
В гостиную стремительно вошла Эдвина и направилась к Пемброку и графу Гонту. Проходя мимо Леа и Реднора, она бросила строгий взгляд на дочь. Девушка начала лихорадочно вспоминать, что она сделала не так, и с тревогой посмотрела на Кейна.
— Ой, простите меня. Вы ведь с дороги и устали. Путь был нелегкий, вы весь в грязи, а я своей болтовней задерживаю вас… Пойдемте в восточную башню: я приму ваше оружие и приготовлю вам ванну.
— Спасибо, это очень кстати: мы ехали с Запада три дня, и тело просто воет от кольчуги, — благодарно ответил Кейн. В самом деле, как хорошо было бы сбросить тяжелые доспехи и принять теплую ванну!
Леа шла впереди по лестнице, показывая дорогу, и прислушивалась к шагам Реднора. Заметив, что Кейн ступает медленно и неуверенно, она предложила ему руку.
— Милорд, да вы ранены! Вам пришлось сражаться? — Она спустилась на несколько ступенек обратно.
— Да, нам пришлось вступить в схватку, но я не ранен, — в голосе Реднора вновь послышалась горечь.
Кейн остановился и придержал за рукав Леа. Она вопросительно посмотрела ему в глаза, и ей стало не по себе. В книгах она читала о муках души, но до этого момента она не представляла, что они могут быть страшнее телесных. И ей вдруг так захотелось утешить и приласкать этого человека! Не думая о том, что делает, она нащупала его руку своей детской ладошкой и крепко сжала ее.
— Я калека.
Это было сказано так резко, что Леа невольно отпрянула от него.
— Простите…
— Ты услышишь обо мне много всякой всячины. — Кейн тяжело вздохнул: его жене так или иначе придется узнать правду. — У меня искалечена нога.
Леа прикрыла глаза. Ей хотелось хоть немного смягчить разговор и утешить этого сильного, глубоко страдающего человека. От волнения она даже начала немного заикаться.
— Н-нет, нет! — Импульсивно она сжала руку Кейна. — Мне нет никакого дела до того, что будут о вас говорить. Простите меня. Но… у вас было такое выражение лица… — Она неожиданно замолчала: описать, что она увидела на его лице, оказалось ей не по силам. — Ну, пойдемте же, прошу вас! Если хотите, мы поговорим позже, ладно? Вы ведь говорите, что очень устали, а я вас держу на лестнице…
Лорд Реднор промолчал. Да и что он мог сказать этому милому ребенку, который так простодушно и трогательно пожалел его? Ничего! Но ведь этой девочке предстоит через две недели стать его женой, и что тогда? Сумеет ли она противостоять всей той злобной лжи, которую недоброжелатели Кейна не преминут ей выложить? Однако сейчас ему почему-то вовсе не хотелось нагружать это милое создание своими проблемами. Чего доброго, она испугается и с криком убежит куда глаза глядят. Но как ему защитить ее от всей грязи, с которой ей придется столкнуться, когда она станет его женой?
Кейн покорно позволил проводить себя в одну из башен замка. В комнате, куда они вошли, отсутствовало какое бы то ни было оружие, она явно предназначалась только для жилья. Свет проникал в нее через узенькие полоски бойниц. Сумеречное округлое помещение пахло травами, пол устилали простенькие камышовые циновки. От яркого огня камина на деревянных стенах плясали причудливые фигурки. «Здесь можно просто и мирно жить», — неожиданно подумал Реднор.
Перед камином стояло массивное глубокое кресло. В него и усадила своего суженого Леа; он почувствовал, как теплая волна приятной расслабленности нахлынула на него.
Девушка отпустила его руку и отступила.
— Милорд, побудьте здесь… Я должна сходить к маме…
Одним прыжком он оказался рядом и мертвой хваткой вцепился в ее хрупкое запястье.
— Ты уже засобиралась к мамочке? — закричал он. — Хочешь отделаться от меня, попроситься на волю? Не делай глупостей! С ногами, без ног, человек или дьявол, не все ли равно… Я знаю, что они говорят обо мне. Но поверь, я вполне подходящая пара для тебя. Наши земли расположены рядом, это очень удобно…
Леа молча попыталась вырвать руку из железных тисков. Наконец, обессиленная, она опустилась перед ним на колени, пораженная резкой переменой его настроения.
— Не надо, милорд, пожалуйста! Я готова ко всему! Я лишь хотела попросить у мамы трав для ванны, вот и все. Прошу вас… — Слезы градом катились по ее щекам. — Не надо делать мне так больно.
— О Господи! — Реднор пришел в себя, отрезвленный слезами девушки, и почувствовал, как горит его рука. — Прости меня. Я и не подумал.
Он отступил к камину, а Леа, по-прежнему стоя на коленях, прислонилась к креслу, потирая запястье, всхлипывая и пытаясь унять слезы. Кейн смущенно кашлянул.
— Если ты хочешь остаться свободной, скажи мне. Я… я что-нибудь придумаю, и ты не будешь мучиться. Бедный ребенок, я дурно обращался с тобой! — Ему стало неловко за свою грубость. В последнее время такие приступы внезапного неукротимого гнева случались у него все чаще — очевидно, сказывалась тяжелая походная жизнь и недостаток отдыха.
— Клянусь вам, милорд, я всем довольна! Только умоляю вас, не говорите ничего моему отцу. Он убьет меня! Милорд, объясните, что я сделала не так? Может, я что-то не то сказала? Только не злитесь на меня! — Он сделал шаг в ее сторону, и Леа съежилась, словно испуганный зверек. — Я никуда не пойду, милорд, только умоляю вас, не бейте меня!
— Бить тебя? Но за что? За свой собственный скверный характер? — Кейн ласково прикоснулся к волосам Леа. — Не надо больше думать об этом. Я постараюсь вести себя помягче, мне не хочется, чтобы ты боялась меня. — Он прикрыл глаза и горько усмехнулся. — Хорошенькое начало помолвки. Ломаю тебе руки, пугаю так, что ты совсем уже ничего не понимаешь. — Он наклонился, поднимая ее на ноги. — Не позволяй мне пугать тебя, Леа. Я зверею от твоего страха. — Последняя фраза прозвучала настолько странно, что Кейн сам расхохотался. — Я-то много чего в жизни повидал, а ты еще совсем молоденькая. Но я постараюсь запомнить эту безобразную сцену и больше не допускать ничего подобного. Ты и, правда всем довольна и сможешь забыть мою грубость?
Убедившись, что буря миновала, Леа робко улыбнулась сквозь слезы, хотя и продолжала дрожать как осиновый лист.
— Правда, правда, милорд! Я всем очень довольна. Вы, милорд, совсем не грубы со мной. Отец часто обращается со мной куда резче, но никогда не просит прощения.
— Он что, бьет тебя? — удивился Кейн.
— Конечно, нет, — поспешно ответила Леа. Девушка страшно перепугалась: вдруг Кейн решит, что она вздумала судить отца. — Просто я так часто делаю глупости, да и вообще я ужасно бестолковая. Ему нельзя не замечать моих ошибок… Разве я поумнела бы, если б не отец?
Она робко взглянула на лорда Реднора. Кейн выглядел измученным и пристыженным. Это явилось для Леа полнейшим откровением и неожиданностью. Она привыкла к неукротимому характеру своего отца, смирилась со вспышками необоснованного гнева, считая, что все дело во взрывном темпераменте Пемброков. Леа жила, свято веря, что все мужчины таковы. У нее самой на душе было как-то неуютно от случившегося, но особенно ее смущало и почему-то пугало, что Кейн признал перед ней свою вину и попросил прощения. Так с ней себя еще не вел никто.
Но Леа не могла знать, что причина неожиданной ярости Кейна таилась не в усталости или дурном характере, а в том страхе, что гнездился у него глубоко в душе. Изнурительная борьба с этим страхом и явилась истинной причиной охватившего его гнева. Реднор вообще считал своим проклятием эти вспышки неконтролируемой ярости.
— Прошу вас, ну, присядьте, — взмолилась Леа.
Он покорно опустился в кресло и повернул лицо к огню. Леа заботливо поправила подушки. Кейн молча смотрел на огонь, потирая руки, словно они у него замерзли. Девушка опустилась перед ним на колени и начала расстегивать пряжку ремня, на котором крепился меч. Филигранной работы змеи и птицы, вытесненные на мягкой, но прочной коже ножен, привели ее в совершенное изумление. Отец, ужасный скряга, все хорошие вещи прятал по сундукам… Лорд Реднор откинулся на спинку кресла и с облегчением вздохнул, когда Леа, наконец, сладила с пряжкой. Постепенно она стала стягивать с него по очереди все доспехи.
Чувствовалось, что оттащить меч ей стоило немалых усилий. Затем она сняла накидку, прикрывавшую кольчугу. Под кольчугой оказалась бархатная рубашка со ржавыми пятнами на плечах. Эта рубашка привела Леа в недоумение. Она отлично знала: бархат стоит немалых денег, его привозят в Англию в очень малых количествах. Это кем же нужно быть, чтобы надевать под кольчугу бархатные рубашки?! Но сейчас не время для глупых расспросов. Он наклонился к ней, чтобы Леа было проще снять с него кольчугу. У нее даже перехватило дыхание, когда тяжелая кольчуга, наконец, оказалась у нее в руках. Обычно такая работа — для оруженосца, но ни у лорда Реднора, ни у его отца никогда оруженосцев не было.
Несмотря на высокое положение и заслуженную репутацию Гонтов как искусных воинов, лишь немногие решились бы отдать своих сыновей им в ученики. Старик Гонт отличался грубостью, его манеру обращения перенял и Реднор. К тому же отец и сын не жаловали своим вниманием двор и появлялись там только в случае крайней необходимости. Они недолюбливали Стефана и в гражданской войне оказались на стороне Роберта Глостера, однако явно против короля не выступали. У тех же баронов, чьи политические симпатии были на стороне Гонтов, находились иные причины удерживать своих сыновей. Во-первых, Гонт никогда не предлагал теплых местечек их сынкам, предпочитая назначать на денежные места наемников. Кроме того, молодые бароны, как многие считали, не получали должного благородного воспитания у Гонтов. Им не преподавали модного искусства ведения разговора, не учили со вкусом одеваться. В общем, при желании было к чему придраться в школе Реднора и его отца.
Леа стянула с Кейна шерстяной свитер и льняную рубашку, покрытые пятнами грязи и крови, и покачала головой.
— Милорд! — воскликнула она. — Вам надо бы надеть свежую рубашку и свитер.
— И что из этого следует? — с подозрением спросил он.
— Можно, я оставлю вас на некоторое время? Мне нужно отнести грязные вещи. — Леа осторожно попятилась к выходу.
— Да, конечно.
— Ключи от чулана у мамы. А вы запретили мне обращаться к ней, — как бы извиняясь, пробормотала девушка.
— Не будь глупышкой! Неужто ты думаешь, что я собираюсь запретить тебе видеться с матерью? — Кейну вновь стало неловко за свое поведение: надо же было так запугать бедного ребенка!
— Ваши мысли — не мое дело, — просто ответила Леа. — Мой долг — лишь подчиняться вам.
— Все так, все очень правильно, но у тебя должно быть хоть какое-то свое соображение? Если ты никуда не пойдешь и никто не придет сюда, мы же, в конце концов, помрем здесь с голоду, а о купании тогда и мечтать не приходится. А мне так хочется смыть с себя грязь! — За шуткой он попытался скрыть свое смущение.
Леа не сразу поняла, что он шутит. Но, наконец, она улыбнулась.
— Да вы смеетесь! — воскликнула девушка.
Кейн собирался что-то ответить ей, но внезапно его пронял озноб. Может, комната оказалась сыроватой или огонь в камине слабоват. Леа опрометью метнулась к деревянной кровати, что стояла у стены, и рывком сдернула покрывало. Вновь опустившись на колени, она закутала Реднора в покрывало и нащупала его тяжелую руку, крепкую, словно из стали, и иссеченную шрамами у костяшек пальцев.
Реднор замер, с трудом переводя взгляд с огня на девушку. И он вдруг вспомнил, как лежал на поляне в лесу рядом с домом и над ним кружились птицы. Он тогда тоже затаил дыхание, чтобы не испугать их. А сейчас он боялся испугать эту солнечную пичужку. Раздался треск горевшего в камине полена. Сказка закончилась.
Реднор оставался неподвижен. Его рука, покоившаяся на колене, притягивала Леа как магнит. Кейн был так добр с ней, и ее жизнь теперь во многом зависела от того, сможет ли она угодить ему. Леа припала поцелуем к этой неподвижной, покрытой шрамами руке и затем выпорхнула из комнаты.
2
—…Кое-кто из валлийцев вполне доволен жизнью… Мы собираем с них налоги, но мы и охраняем их. Они могут спать спокойно — никто не причинит им вреда. Однако надо помнить: народ в Уэльсе разный. Когда возникает серьезная опасность, эти люди легко объединяются. Мужчины сразу забывают распри и встают плечом к плечу. Но, видимо, они не очень-то доверяют друг другу. Во всяком случае, это бравые воины, а то, что они пока не могут договориться между собой, просто отлично. Я бы не хотел встретиться с валлийцами на поле брани.
— Милорд, а вы много воевали? — Взгляд Леа скользнул по шрамам на лице Реднора.
— О, да. — Он машинально коснулся шрамов и мрачновато улыбнулся. — Неужто ты думаешь, что я порезался, когда брился?
— Сражение, должно быть, — с горящими глазами проговорила Леа, — такое волнующее зрелище! Я читала… — Она поняла, что проболталась, замолчала и зажмурилась от страха. Отец Леа придерживался мнения, что чтение для женщины — большой грех. Мать тайком все-таки научила дочь читать, но Леа должна была держать это в страшном секрете. — Я хотела сказать, мне довелось слышать об этом столько интересных историй! — выкрутилась она.
Рассмеявшись, Кейн откинул голову, обнажив мощную жилистую шею.
— Зрелище замечательное при одном условии: если ты — победитель. — Вся его фигура сейчас служила неоспоримым доказательством, что в иной роли он не привык выступать. — Но не слишком ли ты кровожадна? — ехидно добавил он.
Леа не заметила его поддразнивания. Ее приучили понимать все замечания буквально.
— Не думаю. Я не люблю смотреть, как вешают или пытают провинившихся крестьян. Но увидеть, как сражаются храбрые воины, я бы хотела. Крестьяне, которых наказывают, обычно кричат и жалуются, и я с трудом выношу это.
Кейн перестал смеяться.
— Не все так смелы в бою, как рассказывают. Умирать иногда очень тяжело. — Он резко качнул головой, словно пытался отстраниться от чего-то, стоявшего перед глазами. И вновь лицо его осветила улыбка. — Боже мой! Да что это за тема для молоденькой девушки! Вскоре ты увлечешься чем-нибудь более подходящим для тебя. Этим летом мне придется поехать ко двору. Недавно Стефан опять созвал всех баронов. Отец мой предусмотрительно отказался, чтобы на всякий случай один из нас был свободен… Не хочешь ли поехать со мной?
— Я ведь обязана ехать? — послушно спросила Леа.
— Как захочешь.
Такой ответ поразил ее до глубины души: подобные вольности были совершенно не в духе традиций Пемброков.
— Вы не шутите? Я действительно могу сама решить, ехать или нет?
— Вместо поездки со мной в Лондон ты предпочитаешь остаться дома? Я тебя правильно понял? — после некоторого молчания сухо спросил Реднор.
— Нет, нет! — торопливо воскликнула Леа. — Но так приятно думать, что можно выбирать… Никто мне раньше такого не предлагал. — В ее словах прозвучало столько детской наивности, что Кейн снова улыбнулся, любуясь девушкой.
В гостиную стремительно вошла Эдвина и направилась к Пемброку и графу Гонту. Проходя мимо Леа и Реднора, она бросила строгий взгляд на дочь. Девушка начала лихорадочно вспоминать, что она сделала не так, и с тревогой посмотрела на Кейна.
— Ой, простите меня. Вы ведь с дороги и устали. Путь был нелегкий, вы весь в грязи, а я своей болтовней задерживаю вас… Пойдемте в восточную башню: я приму ваше оружие и приготовлю вам ванну.
— Спасибо, это очень кстати: мы ехали с Запада три дня, и тело просто воет от кольчуги, — благодарно ответил Кейн. В самом деле, как хорошо было бы сбросить тяжелые доспехи и принять теплую ванну!
Леа шла впереди по лестнице, показывая дорогу, и прислушивалась к шагам Реднора. Заметив, что Кейн ступает медленно и неуверенно, она предложила ему руку.
— Милорд, да вы ранены! Вам пришлось сражаться? — Она спустилась на несколько ступенек обратно.
— Да, нам пришлось вступить в схватку, но я не ранен, — в голосе Реднора вновь послышалась горечь.
Кейн остановился и придержал за рукав Леа. Она вопросительно посмотрела ему в глаза, и ей стало не по себе. В книгах она читала о муках души, но до этого момента она не представляла, что они могут быть страшнее телесных. И ей вдруг так захотелось утешить и приласкать этого человека! Не думая о том, что делает, она нащупала его руку своей детской ладошкой и крепко сжала ее.
— Я калека.
Это было сказано так резко, что Леа невольно отпрянула от него.
— Простите…
— Ты услышишь обо мне много всякой всячины. — Кейн тяжело вздохнул: его жене так или иначе придется узнать правду. — У меня искалечена нога.
Леа прикрыла глаза. Ей хотелось хоть немного смягчить разговор и утешить этого сильного, глубоко страдающего человека. От волнения она даже начала немного заикаться.
— Н-нет, нет! — Импульсивно она сжала руку Кейна. — Мне нет никакого дела до того, что будут о вас говорить. Простите меня. Но… у вас было такое выражение лица… — Она неожиданно замолчала: описать, что она увидела на его лице, оказалось ей не по силам. — Ну, пойдемте же, прошу вас! Если хотите, мы поговорим позже, ладно? Вы ведь говорите, что очень устали, а я вас держу на лестнице…
Лорд Реднор промолчал. Да и что он мог сказать этому милому ребенку, который так простодушно и трогательно пожалел его? Ничего! Но ведь этой девочке предстоит через две недели стать его женой, и что тогда? Сумеет ли она противостоять всей той злобной лжи, которую недоброжелатели Кейна не преминут ей выложить? Однако сейчас ему почему-то вовсе не хотелось нагружать это милое создание своими проблемами. Чего доброго, она испугается и с криком убежит куда глаза глядят. Но как ему защитить ее от всей грязи, с которой ей придется столкнуться, когда она станет его женой?
Кейн покорно позволил проводить себя в одну из башен замка. В комнате, куда они вошли, отсутствовало какое бы то ни было оружие, она явно предназначалась только для жилья. Свет проникал в нее через узенькие полоски бойниц. Сумеречное округлое помещение пахло травами, пол устилали простенькие камышовые циновки. От яркого огня камина на деревянных стенах плясали причудливые фигурки. «Здесь можно просто и мирно жить», — неожиданно подумал Реднор.
Перед камином стояло массивное глубокое кресло. В него и усадила своего суженого Леа; он почувствовал, как теплая волна приятной расслабленности нахлынула на него.
Девушка отпустила его руку и отступила.
— Милорд, побудьте здесь… Я должна сходить к маме…
Одним прыжком он оказался рядом и мертвой хваткой вцепился в ее хрупкое запястье.
— Ты уже засобиралась к мамочке? — закричал он. — Хочешь отделаться от меня, попроситься на волю? Не делай глупостей! С ногами, без ног, человек или дьявол, не все ли равно… Я знаю, что они говорят обо мне. Но поверь, я вполне подходящая пара для тебя. Наши земли расположены рядом, это очень удобно…
Леа молча попыталась вырвать руку из железных тисков. Наконец, обессиленная, она опустилась перед ним на колени, пораженная резкой переменой его настроения.
— Не надо, милорд, пожалуйста! Я готова ко всему! Я лишь хотела попросить у мамы трав для ванны, вот и все. Прошу вас… — Слезы градом катились по ее щекам. — Не надо делать мне так больно.
— О Господи! — Реднор пришел в себя, отрезвленный слезами девушки, и почувствовал, как горит его рука. — Прости меня. Я и не подумал.
Он отступил к камину, а Леа, по-прежнему стоя на коленях, прислонилась к креслу, потирая запястье, всхлипывая и пытаясь унять слезы. Кейн смущенно кашлянул.
— Если ты хочешь остаться свободной, скажи мне. Я… я что-нибудь придумаю, и ты не будешь мучиться. Бедный ребенок, я дурно обращался с тобой! — Ему стало неловко за свою грубость. В последнее время такие приступы внезапного неукротимого гнева случались у него все чаще — очевидно, сказывалась тяжелая походная жизнь и недостаток отдыха.
— Клянусь вам, милорд, я всем довольна! Только умоляю вас, не говорите ничего моему отцу. Он убьет меня! Милорд, объясните, что я сделала не так? Может, я что-то не то сказала? Только не злитесь на меня! — Он сделал шаг в ее сторону, и Леа съежилась, словно испуганный зверек. — Я никуда не пойду, милорд, только умоляю вас, не бейте меня!
— Бить тебя? Но за что? За свой собственный скверный характер? — Кейн ласково прикоснулся к волосам Леа. — Не надо больше думать об этом. Я постараюсь вести себя помягче, мне не хочется, чтобы ты боялась меня. — Он прикрыл глаза и горько усмехнулся. — Хорошенькое начало помолвки. Ломаю тебе руки, пугаю так, что ты совсем уже ничего не понимаешь. — Он наклонился, поднимая ее на ноги. — Не позволяй мне пугать тебя, Леа. Я зверею от твоего страха. — Последняя фраза прозвучала настолько странно, что Кейн сам расхохотался. — Я-то много чего в жизни повидал, а ты еще совсем молоденькая. Но я постараюсь запомнить эту безобразную сцену и больше не допускать ничего подобного. Ты и, правда всем довольна и сможешь забыть мою грубость?
Убедившись, что буря миновала, Леа робко улыбнулась сквозь слезы, хотя и продолжала дрожать как осиновый лист.
— Правда, правда, милорд! Я всем очень довольна. Вы, милорд, совсем не грубы со мной. Отец часто обращается со мной куда резче, но никогда не просит прощения.
— Он что, бьет тебя? — удивился Кейн.
— Конечно, нет, — поспешно ответила Леа. Девушка страшно перепугалась: вдруг Кейн решит, что она вздумала судить отца. — Просто я так часто делаю глупости, да и вообще я ужасно бестолковая. Ему нельзя не замечать моих ошибок… Разве я поумнела бы, если б не отец?
Она робко взглянула на лорда Реднора. Кейн выглядел измученным и пристыженным. Это явилось для Леа полнейшим откровением и неожиданностью. Она привыкла к неукротимому характеру своего отца, смирилась со вспышками необоснованного гнева, считая, что все дело во взрывном темпераменте Пемброков. Леа жила, свято веря, что все мужчины таковы. У нее самой на душе было как-то неуютно от случившегося, но особенно ее смущало и почему-то пугало, что Кейн признал перед ней свою вину и попросил прощения. Так с ней себя еще не вел никто.
Но Леа не могла знать, что причина неожиданной ярости Кейна таилась не в усталости или дурном характере, а в том страхе, что гнездился у него глубоко в душе. Изнурительная борьба с этим страхом и явилась истинной причиной охватившего его гнева. Реднор вообще считал своим проклятием эти вспышки неконтролируемой ярости.
— Прошу вас, ну, присядьте, — взмолилась Леа.
Он покорно опустился в кресло и повернул лицо к огню. Леа заботливо поправила подушки. Кейн молча смотрел на огонь, потирая руки, словно они у него замерзли. Девушка опустилась перед ним на колени и начала расстегивать пряжку ремня, на котором крепился меч. Филигранной работы змеи и птицы, вытесненные на мягкой, но прочной коже ножен, привели ее в совершенное изумление. Отец, ужасный скряга, все хорошие вещи прятал по сундукам… Лорд Реднор откинулся на спинку кресла и с облегчением вздохнул, когда Леа, наконец, сладила с пряжкой. Постепенно она стала стягивать с него по очереди все доспехи.
Чувствовалось, что оттащить меч ей стоило немалых усилий. Затем она сняла накидку, прикрывавшую кольчугу. Под кольчугой оказалась бархатная рубашка со ржавыми пятнами на плечах. Эта рубашка привела Леа в недоумение. Она отлично знала: бархат стоит немалых денег, его привозят в Англию в очень малых количествах. Это кем же нужно быть, чтобы надевать под кольчугу бархатные рубашки?! Но сейчас не время для глупых расспросов. Он наклонился к ней, чтобы Леа было проще снять с него кольчугу. У нее даже перехватило дыхание, когда тяжелая кольчуга, наконец, оказалась у нее в руках. Обычно такая работа — для оруженосца, но ни у лорда Реднора, ни у его отца никогда оруженосцев не было.
Несмотря на высокое положение и заслуженную репутацию Гонтов как искусных воинов, лишь немногие решились бы отдать своих сыновей им в ученики. Старик Гонт отличался грубостью, его манеру обращения перенял и Реднор. К тому же отец и сын не жаловали своим вниманием двор и появлялись там только в случае крайней необходимости. Они недолюбливали Стефана и в гражданской войне оказались на стороне Роберта Глостера, однако явно против короля не выступали. У тех же баронов, чьи политические симпатии были на стороне Гонтов, находились иные причины удерживать своих сыновей. Во-первых, Гонт никогда не предлагал теплых местечек их сынкам, предпочитая назначать на денежные места наемников. Кроме того, молодые бароны, как многие считали, не получали должного благородного воспитания у Гонтов. Им не преподавали модного искусства ведения разговора, не учили со вкусом одеваться. В общем, при желании было к чему придраться в школе Реднора и его отца.
Леа стянула с Кейна шерстяной свитер и льняную рубашку, покрытые пятнами грязи и крови, и покачала головой.
— Милорд! — воскликнула она. — Вам надо бы надеть свежую рубашку и свитер.
— И что из этого следует? — с подозрением спросил он.
— Можно, я оставлю вас на некоторое время? Мне нужно отнести грязные вещи. — Леа осторожно попятилась к выходу.
— Да, конечно.
— Ключи от чулана у мамы. А вы запретили мне обращаться к ней, — как бы извиняясь, пробормотала девушка.
— Не будь глупышкой! Неужто ты думаешь, что я собираюсь запретить тебе видеться с матерью? — Кейну вновь стало неловко за свое поведение: надо же было так запугать бедного ребенка!
— Ваши мысли — не мое дело, — просто ответила Леа. — Мой долг — лишь подчиняться вам.
— Все так, все очень правильно, но у тебя должно быть хоть какое-то свое соображение? Если ты никуда не пойдешь и никто не придет сюда, мы же, в конце концов, помрем здесь с голоду, а о купании тогда и мечтать не приходится. А мне так хочется смыть с себя грязь! — За шуткой он попытался скрыть свое смущение.
Леа не сразу поняла, что он шутит. Но, наконец, она улыбнулась.
— Да вы смеетесь! — воскликнула девушка.
Кейн собирался что-то ответить ей, но внезапно его пронял озноб. Может, комната оказалась сыроватой или огонь в камине слабоват. Леа опрометью метнулась к деревянной кровати, что стояла у стены, и рывком сдернула покрывало. Вновь опустившись на колени, она закутала Реднора в покрывало и нащупала его тяжелую руку, крепкую, словно из стали, и иссеченную шрамами у костяшек пальцев.
Реднор замер, с трудом переводя взгляд с огня на девушку. И он вдруг вспомнил, как лежал на поляне в лесу рядом с домом и над ним кружились птицы. Он тогда тоже затаил дыхание, чтобы не испугать их. А сейчас он боялся испугать эту солнечную пичужку. Раздался треск горевшего в камине полена. Сказка закончилась.
Реднор оставался неподвижен. Его рука, покоившаяся на колене, притягивала Леа как магнит. Кейн был так добр с ней, и ее жизнь теперь во многом зависела от того, сможет ли она угодить ему. Леа припала поцелуем к этой неподвижной, покрытой шрамами руке и затем выпорхнула из комнаты.
2
Леа со всех ног бросилась вниз по лестнице и налетела на служанку. Она коротко приказала той принести ванну в комнату восточной башни и взять у матери ключи от чулана.
— Я схожу на крепостную стену. Дай-ка мне свой плащ, — закончила девушка, едва переводя дыхание.
В отсутствие Реднора тревога вновь охватила ее. Леа захотелось выйти во двор, подышать свежим воздухом и подумать о своем будущем. Шумный зал, где всегда можно найти отца с матерью, где ей говорили, как себя вести, — не самое лучшее место для размышлений. Вообще-то, она знала о своем будущем муже намного больше, чем могла предположить леди Пемброк. Хотя девушки из родовитых семей всегда находились под надежным присмотром, поскольку являлись для родителей весьма ценным капиталом, прислуга Пемброков за пределами женской половины была зачастую предоставлена самой себе, а Леа не видела ничего зазорного в том, чтобы прислушиваться к болтовне служанок. Многие служанки имели любовников среди солдат и наемников. Пемброк, когда Эдвина пыталась навести в доме порядок, только посмеивался. А слуги без умолку рассказывали о солдатах, возвращавшихся домой с гражданской войны, и о тех людях, что находились в самой гуще событий. Имена графа Гонта и его сына постоянно назывались среди наиболее прославленных воинов.
Рассказов об их силе и могуществе ходило много, и самых разных, но в одну вещь Леа верила безоговорочно. Отец и сын представляли собой очень странную пару, которую связывали непонятные, если не сказать нечистые, узы. При том, что отец терпеть не мог сына, Реднор слушался отца, как ярмарочный медведь-плясун — хозяина: иногда беспрекословно, иногда огрызаясь. Тем не менее, Гонт, по слухам, безгранично доверял сыну, и не было случая, чтобы тот не оправдал его доверия. Поговаривали, что лорд Реднор, неуязвимый в сражениях, вовсе не сын графа Гонта, а сын самого дьявола, — иначе как мог заполучить наследника граф Гонт? По крайней мере, за двадцать лет супружеской жизни со второй женой Гонту так и не удалось завести второго ребенка. Леа содрогнулась от своих мыслей. Кейн говорит, что у него изуродована нога. Но так ли это на самом деле? А может, там вместо ноги — копыто, которым Сатана отметил свое человеческое воплощение? Леа закуталась в плащ. Ее просто трясло, но не от апрельского ветра, а от страха.
Нет, с такими страхами жить просто невозможно! Что бы ни болтали вокруг, но этому человеку суждено стать ее мужем. Коль отец приказал, так тому и быть. Только вот что делать, если… Нет, нет, вопросов слишком много, но одно сомнению не подлежит: лорд Реднор — великий рыцарь, и она станет женой великого воина. И вряд ли он решил жениться на ней, чтобы потом обижать. «Если я буду послушна, — подумала Леа, — то вполне смогу угодить ему». Может, он научится жалеть ее? Он же говорил, что постарается обращаться с ней поласковей. Нужно только приноровиться к его вспыльчивому характеру и, по возможности, точнее угадывать его желания.
А лорд Реднор, как только Леа ушла, буркнул, глядя на языки пламени, плясавшие в камине:
— Безумие. — Он судорожно вздохнул. — Это все от чтения проклятых романов.
Он нахмурился; звук собственного голоса почему-то смутил его. За последние двенадцать лет лорд Реднор разве несколько дней обходился без меча и лишь несколько ночей провел в постели. Он подавлял мятежи, укрощал валлийцев, которые всегда пытались скинуть ярмо неволи и выгнать норманнских завоевателей. Раньше он проводил немало времени за книжками под присмотром священников, которых для него подбирал отец. Граф Гонт очень ценил образованность. Он был убежден, что человек, умеющий читать и писать, никогда не окажется в зависимости от церковных грамотеев; что, зная языки, в том числе латынь и валлийский, можно вовремя догадаться о грозящей опасности и всегда обходиться без переводчика.
Из тех учителей, что немало повидал Реднор, сразу раскусил его отец Томас. Возможно, отец Томас и не принадлежал к очень прилежным священникам, но зато обладал редкой проницательностью. Он старался поощрять в Кейне доброту и мягкость, много разговаривал с юношей о Боге. К сожалению, Кейн сжился с мыслью, что рожден от дьявола. Отец Томас быстро отказался от мысли спасти душу своего ученика и вместо этого занялся его сознанием. Он привил юноше любовь к классической латинской поэзии, в особенности к «Энеиде» Вергилия и к романам. В этих историях истинные рыцари жили согласно кодексу чести, со всеми женщинами обращались неизменно галантно, но любили всю жизнь лишь одну из них.
Лорд Реднор понимал, что все это имеет к реальной жизни весьма отдаленное отношение, но именно к этой мечте он прикипел всей своей израненной душой. Пройдя через войну, жестокость, кровь, смерть, он все же не отрекся от своей заветной мечты, страстно желая встретить что-нибудь выходящее за рамки тошнотворной реальности; храня верность этому идеалу, он старался в своих поступках подражать благородным героям этих историй, чтобы оказаться достойным своей мечты.
Граф Гонт, по натуре человек грубый и жестокий, в отличие от большинства своих современников, был весьма дальновиден — он воспитал в сыне рассудительность и трезвый взгляд на жизнь. Гонт давно заметил, что слуги, которые едят вдоволь и не запуганы своими хозяевами, работают лучше. Гонт понял, что есть смысл оставлять им даже часть урожая, причем немалую. А то, что он защищает своих подданных от набегов и грабежей, как и положено добропорядочному сюзерену, тоже приносит немалую пользу — крестьянам тогда работается намного спокойнее. Все, вместе взятое, привело графа к мысли, что он богатеет, когда прибавляется богатства и у его подопечных. Эти идеи он вложил и в сознание сына: сохранить мир на своей земле и защитить подданных — вот истинный путь к богатству.
Нельзя сказать, чтобы лорд Реднор ненавидел войну. В душе его уживались безграничная жестокость и светлые, едва ли не юношеские мечты и грезы. Могущество его меча и копья приводило Реднора в неописуемый восторг, именитые придворные бароны прислушивались к его словам. А его власть на собственных землях! Казалось бы, что еще человеку нужно? Но Кейн жаждал… Что тревожило его? Какая-то странная тоска по теплу, любви, преданности, по ласковой женской руке… Он и сам не мог ответить, чем терзалась его душа. Странные желания для человека его возраста и положения…
Он потянулся в кресле и невольно провел ладонью по лицу. Пальцы ощутили натянутую шрамами кожу.
Он пытался утолить жажду чтением. Он читал и читал, скупая книги, где только можно. Но чем больше он читал, тем голоднее становился. Вместо галантности и вежливости в жизни он видел лишь жестокость, вместо сияющих лат его тело сдавливала пропылившаяся кольчуга. Ее не однажды рубили на куски, а затем собирали опять, с тем, чтобы еще раз превратить в такое же месиво. Им никогда не увлекались ласковые и красивые женщины. Чаще всего он пользовался услугами чумазых, грубых деревенских девок или делил ложе с хоть и мытыми, но холодными и расчетливыми придворными шлюхами.
Лорд Реднор смущенно потер лоб. Как ни старался он отвязаться от этого слова, все было бесполезно: любовь — вот начало и конец, альфа и омега всех прочитанных им романтических историй. Все сражения, испытания и несчастья героям романов выпадали лишь из-за любви к прекрасной даме.
Вошли слуги и принесли горячую воду. Кейн смущенно хмыкнул и вновь потянулся в кресле, придвигаясь поближе к огню. Он взглянул на служанок. Неуклюжие, с толстыми красными руками… Он неудачно шевельнулся и содрал рубашкой присохшую кожицу с полузажившей раны на плече. Кейн не смог сдержать стон.
А у этой девчушки — Леа, да, ее зовут Леа — тонкие, нежные, белые руки. Любовь! Внезапно он отчетливо увидел себя со стороны — искромсанное лицо, темная грубая кожа. Кейн вспомнил о светловолосых красавцах из книжек, на фоне которых брюнет со смуглым грубоватым лицом, даже оттененным красивыми добрыми глазами и нежным ртом, выглядел, разумеется, совершенно непривлекательно. В довершение ко всему он с ужасом подумал о своей ноге или, точнее, о том, с чем он родился вместо нее… В общем, ясно было одно: никакой он не златовласый чудесный рыцарь из романа, и ни одна женщина никогда не любила его по-настоящему.
Конечно, в его жизни были женщины — деревенские девки, с которыми он обращался как со скотиной, жадно утоляя похоть; а также знатные дамы, украшавшие двор короля Стефана, куда ему приходилось наезжать довольно часто. Они клялись ему в любви, а он, тогда еще совершенно одурманенный историями из книжек, как-то оставлял без внимания то обстоятельство, что ради любви к нему они предавали своих мужей. Разве запретная любовь Тристана не была искренней? А любовь Ланселота? Но жизнь научила Кейна: женщина, изменяющая мужу, изменяет и возлюбленному, если находит более подходящий вариант или цену повыше. Кейн горько усмехнулся — воспоминания захватили его. Женщины, которые бросали его и смеялись над ним, женщины, которые ложились к нему в постель, движимые мелкими выгодами и крупными политическими интересами. Его сердце покрывали рубцы — живая память о нанесенных ранах.
Он смотрел на брак как на необходимый шаг ради продолжения рода, но яростно отпирался от союза с дочкой Пемброка. Старик Пемброк ненавидел и боялся Гонтов. Но отец Кейна остался непреклонен. Он все приговаривал, что земли Пемброков, входящие в приданое, выбраны с очевидным желанием угодить Гонтам и расположены исключительно выгодно относительно их собственных владений. Главное, что кровные узы между Гонтами и Пемброками — лучший залог мира между норманнскими баронами Уэльса. В конце концов, Реднор согласился жениться даже на дочери Пемброка, уступая своему жгучему желанию заполучить продолжателя рода и наследника.
И тут произошла неожиданность — Леа поразила лорда Реднора. Он не готов был встретить здесь такую миловидную, ласковую и хрупкую девушку и совершенно не представлял себе, как обращаться с женщинами подобного склада. Он чувствовал, что Леа совершенно ни на кого не похожа из встреченных им ранее, она другая! Он боялся, что эта нежная птичка зачахнет от его грубого обращения, совсем как жаворонок, которого он однажды поймал в детстве. Та птичка, когда он попытался приласкать ее, умерла от страха прямо у него в ладонях.
— Я схожу на крепостную стену. Дай-ка мне свой плащ, — закончила девушка, едва переводя дыхание.
В отсутствие Реднора тревога вновь охватила ее. Леа захотелось выйти во двор, подышать свежим воздухом и подумать о своем будущем. Шумный зал, где всегда можно найти отца с матерью, где ей говорили, как себя вести, — не самое лучшее место для размышлений. Вообще-то, она знала о своем будущем муже намного больше, чем могла предположить леди Пемброк. Хотя девушки из родовитых семей всегда находились под надежным присмотром, поскольку являлись для родителей весьма ценным капиталом, прислуга Пемброков за пределами женской половины была зачастую предоставлена самой себе, а Леа не видела ничего зазорного в том, чтобы прислушиваться к болтовне служанок. Многие служанки имели любовников среди солдат и наемников. Пемброк, когда Эдвина пыталась навести в доме порядок, только посмеивался. А слуги без умолку рассказывали о солдатах, возвращавшихся домой с гражданской войны, и о тех людях, что находились в самой гуще событий. Имена графа Гонта и его сына постоянно назывались среди наиболее прославленных воинов.
Рассказов об их силе и могуществе ходило много, и самых разных, но в одну вещь Леа верила безоговорочно. Отец и сын представляли собой очень странную пару, которую связывали непонятные, если не сказать нечистые, узы. При том, что отец терпеть не мог сына, Реднор слушался отца, как ярмарочный медведь-плясун — хозяина: иногда беспрекословно, иногда огрызаясь. Тем не менее, Гонт, по слухам, безгранично доверял сыну, и не было случая, чтобы тот не оправдал его доверия. Поговаривали, что лорд Реднор, неуязвимый в сражениях, вовсе не сын графа Гонта, а сын самого дьявола, — иначе как мог заполучить наследника граф Гонт? По крайней мере, за двадцать лет супружеской жизни со второй женой Гонту так и не удалось завести второго ребенка. Леа содрогнулась от своих мыслей. Кейн говорит, что у него изуродована нога. Но так ли это на самом деле? А может, там вместо ноги — копыто, которым Сатана отметил свое человеческое воплощение? Леа закуталась в плащ. Ее просто трясло, но не от апрельского ветра, а от страха.
Нет, с такими страхами жить просто невозможно! Что бы ни болтали вокруг, но этому человеку суждено стать ее мужем. Коль отец приказал, так тому и быть. Только вот что делать, если… Нет, нет, вопросов слишком много, но одно сомнению не подлежит: лорд Реднор — великий рыцарь, и она станет женой великого воина. И вряд ли он решил жениться на ней, чтобы потом обижать. «Если я буду послушна, — подумала Леа, — то вполне смогу угодить ему». Может, он научится жалеть ее? Он же говорил, что постарается обращаться с ней поласковей. Нужно только приноровиться к его вспыльчивому характеру и, по возможности, точнее угадывать его желания.
А лорд Реднор, как только Леа ушла, буркнул, глядя на языки пламени, плясавшие в камине:
— Безумие. — Он судорожно вздохнул. — Это все от чтения проклятых романов.
Он нахмурился; звук собственного голоса почему-то смутил его. За последние двенадцать лет лорд Реднор разве несколько дней обходился без меча и лишь несколько ночей провел в постели. Он подавлял мятежи, укрощал валлийцев, которые всегда пытались скинуть ярмо неволи и выгнать норманнских завоевателей. Раньше он проводил немало времени за книжками под присмотром священников, которых для него подбирал отец. Граф Гонт очень ценил образованность. Он был убежден, что человек, умеющий читать и писать, никогда не окажется в зависимости от церковных грамотеев; что, зная языки, в том числе латынь и валлийский, можно вовремя догадаться о грозящей опасности и всегда обходиться без переводчика.
Из тех учителей, что немало повидал Реднор, сразу раскусил его отец Томас. Возможно, отец Томас и не принадлежал к очень прилежным священникам, но зато обладал редкой проницательностью. Он старался поощрять в Кейне доброту и мягкость, много разговаривал с юношей о Боге. К сожалению, Кейн сжился с мыслью, что рожден от дьявола. Отец Томас быстро отказался от мысли спасти душу своего ученика и вместо этого занялся его сознанием. Он привил юноше любовь к классической латинской поэзии, в особенности к «Энеиде» Вергилия и к романам. В этих историях истинные рыцари жили согласно кодексу чести, со всеми женщинами обращались неизменно галантно, но любили всю жизнь лишь одну из них.
Лорд Реднор понимал, что все это имеет к реальной жизни весьма отдаленное отношение, но именно к этой мечте он прикипел всей своей израненной душой. Пройдя через войну, жестокость, кровь, смерть, он все же не отрекся от своей заветной мечты, страстно желая встретить что-нибудь выходящее за рамки тошнотворной реальности; храня верность этому идеалу, он старался в своих поступках подражать благородным героям этих историй, чтобы оказаться достойным своей мечты.
Граф Гонт, по натуре человек грубый и жестокий, в отличие от большинства своих современников, был весьма дальновиден — он воспитал в сыне рассудительность и трезвый взгляд на жизнь. Гонт давно заметил, что слуги, которые едят вдоволь и не запуганы своими хозяевами, работают лучше. Гонт понял, что есть смысл оставлять им даже часть урожая, причем немалую. А то, что он защищает своих подданных от набегов и грабежей, как и положено добропорядочному сюзерену, тоже приносит немалую пользу — крестьянам тогда работается намного спокойнее. Все, вместе взятое, привело графа к мысли, что он богатеет, когда прибавляется богатства и у его подопечных. Эти идеи он вложил и в сознание сына: сохранить мир на своей земле и защитить подданных — вот истинный путь к богатству.
Нельзя сказать, чтобы лорд Реднор ненавидел войну. В душе его уживались безграничная жестокость и светлые, едва ли не юношеские мечты и грезы. Могущество его меча и копья приводило Реднора в неописуемый восторг, именитые придворные бароны прислушивались к его словам. А его власть на собственных землях! Казалось бы, что еще человеку нужно? Но Кейн жаждал… Что тревожило его? Какая-то странная тоска по теплу, любви, преданности, по ласковой женской руке… Он и сам не мог ответить, чем терзалась его душа. Странные желания для человека его возраста и положения…
Он потянулся в кресле и невольно провел ладонью по лицу. Пальцы ощутили натянутую шрамами кожу.
Он пытался утолить жажду чтением. Он читал и читал, скупая книги, где только можно. Но чем больше он читал, тем голоднее становился. Вместо галантности и вежливости в жизни он видел лишь жестокость, вместо сияющих лат его тело сдавливала пропылившаяся кольчуга. Ее не однажды рубили на куски, а затем собирали опять, с тем, чтобы еще раз превратить в такое же месиво. Им никогда не увлекались ласковые и красивые женщины. Чаще всего он пользовался услугами чумазых, грубых деревенских девок или делил ложе с хоть и мытыми, но холодными и расчетливыми придворными шлюхами.
Лорд Реднор смущенно потер лоб. Как ни старался он отвязаться от этого слова, все было бесполезно: любовь — вот начало и конец, альфа и омега всех прочитанных им романтических историй. Все сражения, испытания и несчастья героям романов выпадали лишь из-за любви к прекрасной даме.
Вошли слуги и принесли горячую воду. Кейн смущенно хмыкнул и вновь потянулся в кресле, придвигаясь поближе к огню. Он взглянул на служанок. Неуклюжие, с толстыми красными руками… Он неудачно шевельнулся и содрал рубашкой присохшую кожицу с полузажившей раны на плече. Кейн не смог сдержать стон.
А у этой девчушки — Леа, да, ее зовут Леа — тонкие, нежные, белые руки. Любовь! Внезапно он отчетливо увидел себя со стороны — искромсанное лицо, темная грубая кожа. Кейн вспомнил о светловолосых красавцах из книжек, на фоне которых брюнет со смуглым грубоватым лицом, даже оттененным красивыми добрыми глазами и нежным ртом, выглядел, разумеется, совершенно непривлекательно. В довершение ко всему он с ужасом подумал о своей ноге или, точнее, о том, с чем он родился вместо нее… В общем, ясно было одно: никакой он не златовласый чудесный рыцарь из романа, и ни одна женщина никогда не любила его по-настоящему.
Конечно, в его жизни были женщины — деревенские девки, с которыми он обращался как со скотиной, жадно утоляя похоть; а также знатные дамы, украшавшие двор короля Стефана, куда ему приходилось наезжать довольно часто. Они клялись ему в любви, а он, тогда еще совершенно одурманенный историями из книжек, как-то оставлял без внимания то обстоятельство, что ради любви к нему они предавали своих мужей. Разве запретная любовь Тристана не была искренней? А любовь Ланселота? Но жизнь научила Кейна: женщина, изменяющая мужу, изменяет и возлюбленному, если находит более подходящий вариант или цену повыше. Кейн горько усмехнулся — воспоминания захватили его. Женщины, которые бросали его и смеялись над ним, женщины, которые ложились к нему в постель, движимые мелкими выгодами и крупными политическими интересами. Его сердце покрывали рубцы — живая память о нанесенных ранах.
Он смотрел на брак как на необходимый шаг ради продолжения рода, но яростно отпирался от союза с дочкой Пемброка. Старик Пемброк ненавидел и боялся Гонтов. Но отец Кейна остался непреклонен. Он все приговаривал, что земли Пемброков, входящие в приданое, выбраны с очевидным желанием угодить Гонтам и расположены исключительно выгодно относительно их собственных владений. Главное, что кровные узы между Гонтами и Пемброками — лучший залог мира между норманнскими баронами Уэльса. В конце концов, Реднор согласился жениться даже на дочери Пемброка, уступая своему жгучему желанию заполучить продолжателя рода и наследника.
И тут произошла неожиданность — Леа поразила лорда Реднора. Он не готов был встретить здесь такую миловидную, ласковую и хрупкую девушку и совершенно не представлял себе, как обращаться с женщинами подобного склада. Он чувствовал, что Леа совершенно ни на кого не похожа из встреченных им ранее, она другая! Он боялся, что эта нежная птичка зачахнет от его грубого обращения, совсем как жаворонок, которого он однажды поймал в детстве. Та птичка, когда он попытался приласкать ее, умерла от страха прямо у него в ладонях.