- Первый раз. Никого не вставляет в первый раз, - сказал Сергей.
[15]
- Дерьмовая книжка. Кроме обложки ничего хорошего в ней нет.
Гоша посмотрел на обложку. На белом фоне в серо-фиолетовых тонах была изображена женская грудь. Он повернулся в сторону говорившего. Слева от него стояла девушка.
Мила жевала жевательную резинку. Она надула большой пузырь. Он лопнул, и жвачка прилила к носу.
- Привет, - поздоровался Гоша.
Собрав губами всю жвачку в рот, Мила сказала:
- Привет.
- Меня Гоша зовут, - представился Гоша.
- Мила, - ответила Мила. - У тебя, что денег много?
- Почему? С чего ты взяла? - удивился Гоша.
- Ты разве не знаешь, что в книжных магазинах наценка большая. Проще сходить на выставку и купить там, все, что захочешь по ценам в два раза ниже этих.
- Ну, а ты сама-то, что тут тогда делаешь?
- А я-то просто так сюда зашла. Скучно просто. Вот и зашла.
- Такое впечатление, что я тебя где-то видел... - сказал Гоша.
- Конечно, видел, - усмехнулась Мила. - Мы соседи. Я на четвертом этаже живу.
Вечером Гоша стоял у окна. Он ждал Милу. Как только он увидел, что она подходит к подъезду, сразу же побежал на четвертый этаж. Для перестраховки, он вызвал лифт.
Мила удивилась его присутствию возле ее двери.
- Что ты тут делаешь? - Спросила она.
- Тебя жду, - ответил Гоша.
- Я не буду с тобой спать, - сразу же отрезала Мила.
- Так и не надо. Я просто хотел пригласить тебя на чай к себе. Хочешь приходи. Хочешь - нет. Это не более чем дружеское приглашение.
Мила сомневалась - идти ей, или нет. Наконец, она решилась. "В любом случае, я смогу постоять за себя," - сказала она сама себе.
Ошибиться квартирой было трудно. Он была всего одна на последнем этаже. Гоша почти моментально открыл дверь. Мила не ожидала его таким увидеть. Он был действительно красивым, стильным молодым человеком. На нем были темно синие джинсы, расклешенные внизу, с почти белыми потертостями выше колен, облегающая черная майка, с непонятным белым рисунком на груди и красной каймой по краям. Ноги были босыми.
Вдвоем они прошли в единственную комнату, которую по праву можно было назвать залом. Из полутораметровых колонок, стоявших на полу, ненавязчиво текла музыка. Мила всегда считала, что настоящая музыка должна быть без слов. Слова часто все портят. И сейчас она слышала именно такую музыку. Мила удивилась во второй раз.
- Присаживайся, - предложил Гоша. - Что-нибудь выпьешь?
- Предпочитаю не пить в обществе незнакомого мужчины, - улыбнувшись, ответила Мила.
- Тогда может просто чай?
В знак согласия Мила кивнула. Гоша исчез на кухне, а Мила стала рассматривать комнату. На одной из стен висело три картины в металлических рамках. Мила встала с дивана, чтобы получше рассмотреть их. На одной из них, в центре маленького квадрата были нарисованы люди в широкополых шляпах и длинных фраках. Два человека были вдвое больше трех остальных. Они стояли, склонившись над маленькими людьми, которые, как будто не замечая их, занимались своими делами: двое разговаривали, а третий уходил куда-то вдаль.
На другой картине были нарисованы скамейка - такие стояли раньше в парке Горького, - круглый и овальный столики, птица и человек без лица. Он сидел за овальным столом, и смотрел за птицей. Миле показалось это странным - у человека не было глаз, а он все равно смотрел за птицей.
Последняя картина Миле понравилась больше всего. На ней был изображен старый дом в пять этажей. Дом был совсем ветхим и покосившимся. Из правой стены проросли две ветки. Кое-где осыпалась штукатурка, и были видны кирпичи. Почти в каждом окне был кто-то, кто держал на длинной веревочке либо воздушный шар, либо воздушного змея. Они летали высоко над домом. Веревки так сильно переплелись, что было почти невозможно определить, кому что принадлежит. На четвертом этаже из окна по центру высовывалась рука с ножницами, которая обрезала веревки. Мила заметила, что некоторые шарики и воздушные змеи летают без своих хозяев. Сами по себе. Мила не определила для себя: хорошо поступал человек с ножницами ил плохо. Может, он хотел дать свободы тем, кто может летать, но привязан? Милины философские размышления прервались, когда она увидела за одним из воздушных змеев обнаженную фигурку женщины. Ветер развивал ее волосы.
В третий раз за последние восемь минут Мила впечатлилась.
От картин она перешла к книжным полкам. Здесь тоже было чему удивляться. Вместо привычных собраний Льва Толстого, Александра Пушкина и Сергея Есенина, на полках стояли книги совсем иного рода. Акутагава "Беседа с богом странствий", Андахази Федеренко "Милосердные", "Плавучая опера" Джона Барта, Фредерик Бегбедер "Каникулы в коме", Бэнкс "Осиная фабрика"... Мила остановила свой взгляд на одной толстой книге.
- Адольф Гитлер. Маин Кампф, - в слух, прочла она надпись на корешке.
Гоша вошел в комнату, держа в руках чашки с чаем.
- Ты читаешь Гитлера? - Повернувшись к нему, спросила Мила.
- Я уже читал, - ответил Гоша, ставя чашки на столик. - Присаживайся. Я сейчас принесу конфеты.
Когда Гоша вернулся, Мила сидела на диване. Она сразу же задала вопрос:
- Ты презираешь людей?
- Я их не презираю. Иногда, я их ненавижу. Я ненавижу людскую трусость. Я ненавижу их за то, что они отрицают все то хорошее, чего нет в них самих. Я ненавижу их за предательство. За их страх перед красотой, не понимая которую, они убивают. Я ненавижу это государство. Не страну, а именно государство. Мы почти ни чем не отличаемся от Советского Союза. Все делается по плану. У ментов, к примеру, по плану каждый месяц должен быть один взяточник. Поэтому с первых числах каждого месяца начинает прорабатываться какой-нибудь мелкий чиновник. К нему будут приходить каждый день и предлагать взятку. Он будет отказываться. Когда сроки поджимают, а план все еще не выполнен, взятку больше никто предлагать не будет. Пачку денег положат на стол, а те, кто будет стоять за дверью и смотреть в замочную скважину ворвутся в кабинет с камерой. Дело сделано! Завтра сдаем отчет, а послезавтра пойдем к другому взяточнику. В поликлиниках врачам, под страхом увольнения, запрещают выписывать детям лекарства на сумму, превышающую какие-то их придуманные лимиты. В итоге, что мы имеем? Если у родителей нет денег, чтобы купить дорогостоящие лекарства, то ребенок никак не лечится. По своей природе, многие люди ничем не отличаются от рыб в аквариуме. Они будут поклоняться тому, кто сегодня стоит с той стороны стекла и сыплет им корм в воду. И даже если кого-то выловят сачком и бросят на сковородку, они все равно будут продолжать поклоняться неведомому хозяину. А завтра к власти придет другой покровитель. С другой идеологией. С другими целями. Другим смыслом жизни, наконец! Он объявит все то, что сделал его предшественник вне закона. И рыбки начнут осквернять прежние идеалы. Когда режим Муссолини пал, и войска врага Италии вошли на ее территорию - народ приветствовал их со слезами счастья на глазах. А ведь девяносто процентов из них искренне верили в своего лидера. Они считали его идеи правильными. Но стоило появиться более сильному врагу, как люди предали идею и своего правителя.
- Ты не прав. Многим жилось ужасно при Муссолини...
- Я не об этом. Конечно, ты права. Но они ничего не делали, чтобы что-то изменить. Народа всегда больше, чем армии и всего остального бюрократического аппарата. Это лишь жалкие отговорки, что они ничего не могут сделать. Не хотят - это другой вопрос. Не могут - это ложь. Если тебе не нравится место, которое ты занимаешь - смени его. В каждом из нас живет свой лидер. Но мы подчиняемся кому угодно, только не себе. Если сейчас исчезнут все президенты, шейхи, короли и парламенты, мы начнем предавать самих себя.
- А что если люди в один момент осознали вред идеологии фашизма? И осознали они это именно в тот день, когда этот самый фашизм пал?
- Такое совпадение могло быть, - задумчиво ответил Гоша. - Но Муссолини не единственный пример. Ирак, Югославия... Знаешь, что писал Гитлер?
Гоша встал и подошел к книжной полке. Глазами пробежал по корешкам книг. И достал одну.
- Это Маин Кампф, - садясь обратно в кресло, Гоша показал Миле обложку. В книге было много закладок, сделанных их аккуратно нарезанных полосок бумаги. - Преданность, верность, готовность к самопожертвованию, умение молчать - вот добродетели, которые очень нужны великому народу, - Гоша замолчал. Сделал глоток чая. Отправил в рот конфету, а потом сказал: - Я не фашист. Много я осуждаю. Но идеи Гитлера имеет гораздо большее значение, чем принято думать в современном обществе. Просто советская власть...
- Ты хочешь сказать, - перебила его Мила, - что наши отцы и деды должны жить по принципам, сформулированным тем, против кого они воевали? Это же издевательство над ними.
- А, к примеру, российский гимн - это не издевательство над ними?! Люди жили и боялись тридцать лет. Тоталитарный режим пал. Деспотизм закончился. И вот сейчас российская власть плюнула в лицо своему народу, за права которого они так сильно борются! К тому же у меня не было ни отца, ни матери. Ни тем более, деда. Я вырос в детдоме.
- Правда?
- Правда. Расскажи лучше о себе.
- О себе? - Растерялась Мила. - Ну, ладно... Я росла в тех районах на окраине города, где девочки уже в четырнадцать лет отсасывают у дальнобойщиков и водителей автобусов за полбуханки черного хлеба, а за пачку сигарет согласны переспать без презерватива.
Приблизительно в этом возрасте я дружила с ребятами из моей школы. Мы все выпадали из общей картины класса. Как говорится, были вне формата. За это нас и не любили. Мы никогда не питали друг к другу особенно теплых чувств. Просто в какой-то момент мы объединились. Стали одним целым, слепленным из абсолютно разных кусков пластилина.
Нас было пятеро. Два парня: Денис и Владик. И три девушки: Ксюша, Наташа и я.
Родители Дениса развелись, когда ему было семь лет. Его мать бросила своего мужа, потому что встретила богатого человека. Никакой любви. Только деньги. Денис, по-моему, не сильно переживал из-за этого. "Новый" папа завалил его подарками. Он превратился в разбалованного ребенка. Его любили все учителя. Он мог безнаказанно задираться с остальными ребятами. Они его, вполне заслуженно, били за это. Но, конечно же, виноватыми никогда Денис не оставался. Учителя не слушали громких мальчишеских криков о том, как оскорблял их золотой мальчик. Они заранее определили, кто виновен, а кто нет.
В детстве Денис не думал, что в его жизни когда-нибудь может настать момент, когда она все потеряет. Такой момент настал, когда ему было четырнадцать лет.
Его мама становилась старше. Ее конкурентоспособность на рынке женских тел падала. Отношения с мужем совсем испортились, и вскоре он бросил ее с маленькой дочкой на руках и довольно большим сыном, который капризничал гораздо больше своей годовалой сестры.
С Ксюшей я имела счастье близко познакомиться в первом классе. Она хвасталась тогда, что не боится щекотки. Несколько мальчиков ее защекотали так, что она расплакалась. На следующий день, когда я пришла в школу, в коридоре стояла наша учительница и папа Ксюши. Меня подозвали. Я подошла. Мне рассказали, что я очень плохо поступила, когда так защекотала Ксюшу. Что ей накануне было очень плохо. Что она чуть не умерла... Представляешь, так и сказал ее папа: "Она вчера чуть не умерла." Рядом стояла виновница торжества и улыбалась. Я же молчала. Наверное, надо было сказать этому мужчине, что я не щекотала его дочку, но я не сказала. Я вообще ничего не сказала. Просто стояла и смотрела в пол.
Ксюша очень хорошо рисовала. Ей отец был художником. Наверное, он и учил свою дочку рисовать с самого детства. Сама я рисовала плохо. И всегда смотрела за тем, как Ксюша ловко вырисовывала обезьян красным стержнем на тетрадном листике в клеточку. Когда нам раздавали какие-нибудь картинки, изображавшие сцены жизни образцовой советской семьи или того, как послушные дети должны вести себя в школе, один экземпляр неизменно возвращался с небольшими изменениями. То отец семейства за обедом показывал жене и детям кукиш и задорно улыбался. То на картинке появлялась собака, писающая в портфель прилежной ученицы, правильно сидящей за партой.
Владик пришел к нам в седьмом классе. Он был ярким представителем ребенка из неблагоприятной семьи. Он никогда не видел своего отца. Жил с братом, матерью и двумя собаками дворняжками.
Несмотря на то, что все мальчики с удовольствием слушали рассказы о его выдуманном первом сексуальном опыте и других сексуальных подвигах, завоевать расположение в классе ему так и не удалось. Дети бывают слишком жестоки. И зачастую, достаточно не иметь одного из родителей, чтобы все от тебя отвернулись.
Наташу я узнала позже, когда в конце седьмого класса, весной, мы втроем стали гулять по вечерам. Она была соседкой Ксюши.
В первые дни нашего знакомства, Наташа мне очень нравилась. Рыжеволосая, тихая девочка. Она казалась мне сильной. Для меня оставалось загадкой, почему она разрешала Денису и Владику запускать руки ей под кофточку и жать грудь. Она не делала это совсем откровенно. Наоборот, даже пыталась поначалу выбраться из крепких объятий молодых кавалеров, но делала она все это так не охотно, что создавалось впечатление, что ей это все нравится. После того, как крепкие мальчишеские руки расстегивали лифчик и начали обследование ее груди, попытки освободиться прекращались, и Наташа просто стояла и невинно улыбалась. Она стала для Дениса и Владика первой женщиной. Не знаю, была ли она тогда девственницей, но ребята познали запах женского тела ближайший осенью в подъезде, где жил Владик. У него в доме были широкие подоконники. Сами мы часто сидели ни них. Так вот один из этих подоконников послужил постелью для Наташи, Владика и Дениса. Когда это происходило, мы с Ксюшей катались на качелях. Мы ждали наших друзей. Минут через пятнадцать вышли Денис и Владик. Оба довольные. А еще через минуту из подъезда вышла Наташа. Она была похожа на сорокалетнюю женщину, которая от всего устала. Она сказала, что пойдет домой, и, не попрощавшись, ушла. Стоило ей исчезнуть, как Владик принялся рассказывать, о том, что произошло на подоконнике в четырех метрах от его квартиры. Ксюша спросила, не залетела ли Наташа. Владик ее успокоил. Сказал, что кончил ее на живот, а Денис вообще кончить не смог. Денис покраснел и несильно ударил его в плечо.
После того случая мои отношения с ними резко начали портиться. Все попытки залезть мне в трусики я пресекала на корню. Из-за этого получила статус недотроги.
Дела с оценками в школе так же ухудшились. С девочки, получавшей пятерки и четверки, я скатилась на круглую троечницу. Естественно это не могло быть остаться незамеченным. Для большинства я стала грязью. Когда я входила в женскую раздевалку, все разговоры моментально прекращались. Мои одноклассницы спешили поскорее выйти. Для них я стала прокаженной.
Помню, как рассмеялась, услышав рассказы самой красивой девочки класса о сперме. Она говорила, что встречается с парнем, у которого есть машина, квартира, деньги. Все девочки, разумеется, те, которым было разрешено находиться рядом с Белоснежкой местного пошива, смотрели на нее, широко раскрыв рты. Дальше она начала рассказывать о своем первом половом акте. О сперме. О том, какая она на вкус.
Именно в этом месте я засмеялась. Они дружно повернулись в мою сторону. Белоснежка подошла ко мне и спросила, что она такого веселого сказала. Я ей ответила, что все, что сейчас она рассказала - ложь, и что меня очень веселит глупость тех, кто этому верит. Мне пообещали отомстить.
Они сдержали свое слово. На следующий день я проснулась с репутацией "давалки". Сделать им это было не трудно. У Белоснежки был старший брат. Он и помог распустить слухи. Думаю, он пожалел об этом. Как-то раз я шла по коридору мимо старшеклассников. Среди них стоял брат Белоснежки. Он хлопнул меня по заднице, а я развернулась и ударила его по лицу. Наглая улыбочка сползла с его рожи. Он тер щеку и смотрел на меня таким глазами, как смотрят дети, когда узнают правду о том, откуда они взялись. Я спросила, хочет ли он еще? Вместо ответа он покачал головой. Я ответила: "Ну, как хочешь," - и пошла дальше по коридору.
Та попытка смешать меня с грязью была не единственная. Жалобы, доносы. Все это имело место. Белоснежка с подружками сделали так, что я еще долго слышала, как меня обсуждают в кулуарах школы, стоило мне мимо кого-нибудь пройти.
В этот период я начала рисовать. Это помогало мне отгородиться от внешнего мира. Моих рисунков никто не понимал. Я рисовала смерть, могилы, ангелов. Меня даже вызывали к школьному психологу несколько раз. И всегда мне прописывали по две таблетки валерьянки два раза вдень в течение двух недель. Я называл этот диагноз "двести двадцать два". Естественно, таблетки я не пила. Я их аккуратно складывала в жестяную коробочку из-под конфет.
К весне мои рисунки изменились. Я начала рисовать кисти рук. Такие рисунки валялись повсюду: на моем столе, под столом, возле кровати, в рюкзаке. Я оставляла их в транспорте, в школе, в поликлиниках и магазинах. Это не были выдуманные рисунки. Я очень быстро зарисовывала кисти встречающихся мне людей. Дальнейшая судьба рисунка меня не интересовала. Он был для меня важен только в момент его создания.
В первые теплые дни весны мне позвонил Владик. Он приглашал меня пойти погулять. Не на свидание, а так, собраться всем вместе. Я согласилась.
Наташи с нами не было в тот день. Только Ксюша, Денис, Владик и я. Первое, что у меня спросили, когда я пришла, есть ли у меня деньги. У меня было немного. Я все им и отдала. Владик с Денисом куда-то побежали, а я осталась с Ксюшей. Она начала рассказывать мне, как сделать презерватив из обычного полиэтиленового пакета. Ее научил этому ее дядя. Она переспала с ним в новогоднюю ночь, ближе под утро, когда все уснули. Ксюша сидела в своей комнате, когда он зашел к ней и повалил на кровать. Она не сильно сопротивлялась.
- Мне самой этого хотелось, - сказала она мне.
Я перебила ее, спросив, где Наташа. Оказалось, что ее мама торгует телом дочери.
Вскоре вернулись Денис с Владиком. Последний держал под курткой бутылку водки. У Дениса в руках были одноразовые стаканчики. Тогда я впервые попробовала алкоголь. Никакой эйфории я не испытала, только противный привкус во рту. Я полностью осознавал свои действия, и в то же время не могла ни о чем думать. Плохо мне тоже не было. Меня не тошнило. Не было никакой головной боли на утро. Но пить водку мне больше не хотелось. Это хуже валерьянки.
В конце года в школе была дискотека. Мое душевное состояние было ужасным. Про оценки я совсем не говорю. Мне объявили, что я остаюсь с работой на лето по черчению. Это означало, что до середины августа я буду ходить в школу и чертить никому не нужные чертежи под руководством женщины, которая меня ненавидела и издевалась весь год. Чтобы немножко развеяться, я решила пойти потанцевать. До этого я вообще не ходила на дискотеки.
Мы все собирались у Владика. Я пришла слишком рано, а потому кроме меня и хозяина квартиры не было. Две собаки сначала облаяли, а потом облизали меня. В квартире было два туалета. Это единственное, чем можно было гордиться в его доме. Полы были таким грязными, что ноги прилипали к ним. Пыль лежала сантиметровым слоем на мебели. Одна из собак присела в углу и помочилась. Владик молча ждал пока она сделает свое дело, а когда она закончила - пнул собаку ногой. И, как мне показалось, сразу же забыл про лужу, оставив ее, разносить запах собачей мочи по все квартире. Мы прошли на кухню. Горы немытой посуды лежали в раковине. Судя по засохшим остаткам пищи, некоторые тарелки не мыли больше недели. Я села на угловой диванчик. На стол руки не стала класть. Он почти ни чем не отличался от пола. Разве, что более светлым цветом. Владик спросил меня, не хочу ли я "жрать"? Он так и сказал - "жрать". Я ответила, что нет, не хочу. Тогда он с готовностью поставил на стол два плохо вымытых стакана и ополовиненную бутылку водки. Я предупредила его, что пить не буду. Он пожал плечами. Достал пачку сигарет, и закурил. Затянувшись, спохватился и предложил мне. Я покачала головой. Прошло десять минут, а Владик к тому моменту допил всю водку. Он сильно захмелел. Я все ждала, что он начнет ко мне приставать. Парень он был не мелкий. Сама бы я вряд ли справилась с ним. Поэтому я в голове нарисовала план отступления в критической ситуации. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что план мой был достаточно глуп. Перевернуть стол, вскочить со своего места и прижать ножку к горлу поверженного, нетрезвого противника, не самая лучшая идея для хрупкой четырнадцати летней девочки. Это потом я научилась элегантно бить коленкой в пах. Но тогда я не думала, что этого может быть достаточно.
Как бы там ни было, Владик не стал ко мне приставать. Напившись, он начал рассказывать мне о том, что однажды мамины подруги его связали и выделывали с ним такое, что мне лучше об этом и не знать. Тут же рассказал, что с ним выделывали... Справедливости ради, скажу, что фантазии у него были весьма и весьма зрелые. Вздумай он тогда написать порнографический роман тираж был бы огромен.
Вскоре пришла Ксюша. Он принесла бутылку вина. Владик очень обрадовался. Я хотела спросить его, куда ему еще пить, но не стала. Решила, пусть делает, что хочет. Это его жизнь.
Шатаясь, Владик принес бокалы для вина. Они были немного почище стаканов. Ксюша настаивала на моем участие в распитии вина. Правда, после второго бокала, уговоры прекратились.
Под конец бутылки Ксюша сидела на коленях у Владика. Они смеялись. Он пытался ее поцеловать, а она все время отворачивалась.
Денис принес двенадцать бутылок пива. По три для каждого. Они их выпили. Свои я оставила Владику на утро. Он не противился. Заплетающимся языком сказал, что у него "никогда не бывает похмелья, но все равно спасибо".
Мы пошли на дискотеку. Я шла чуть позади. Наблюдала за тем, как два пошатывающихся кавалера, Владик и Денис, обнимали с двух сторон не менее шатающуюся Ксюшу.
Возле школы стояла незнакомая молодежь. Они приставали к тем, кто шел в школу на дискотеку, и просили провести их внутрь. Один парень пристал ко мне. Я согласилась ему помочь. Стоявшей на входе, завучу по воспитательной работе, я сказала, что это мой друг. Она окинула нас суровым взглядом, но разрешила пройти. Парень поблагодарил меня. Чмокнул в щеку и скрылся в толпе у школьного гардероба.
У пьяной троицы возникли проблемы. Их не хотели пропускать внутрь. Они долго препирались с грозным завучем. Наконец, когда у входа образовалась "пробка", она все-таки решила их пропустить.
Я танцевала отдельно от всех. Была в центре зала, но сама по себе. Практически все остальные образовали кружки и танцевали в них. В те короткие два часа школьной дискотеки я забыла о том, что Наташа занимается проституцией, о пьяных Владике и Денисе, о Ксюше, переспавшей с собственным дядей в новогоднюю ночь. О Белоснежке и ее брате. Обо всем на свете. Даже о том, что лето я проведу с ненавидевшей меня учительницей. Я растворилась в музыке. Из моего персонального мира меня вывел голос Дениса. Он сказал, что Владику плохо. Что он в мужском туалете. Ему нужно помочь. Я спросила, где Ксюша. Денис ответил, что видел, как она целовалась на лестнице с парнем не из нашей школы, а потом уходила с другим, держась за руки.
Я пошла с Денисом в мужской туалет. Картина там была следующей: у входа наблевано, а герой торжества стоял на коленях, опустив голову в раковину, через края которой ледяная вода текла на пол. Руки Владика болтались вдоль тела как плети.
У меня не было времени звать кого-то на помощь. Подбежав, я выключила воду, вытащила голову из раковины и как можно аккуратнее уложила Владика на пол. К счастью, этот мудак без посторонней помощи закашлялся и очнулся почти сразу, стоило ему оказаться на полу.
Вечер был испорчен. Он вернул меня в ту часть мира, в которой я оставила саквояж своей грусти.
С Денисом я повела Владика домой. По дороге он еще два раз проблевался.
По дороге домой я не выдержала и расплакалась. Я села на скамейку в скверике. В темноте щелкнула зажигалка. На другом конце скамейки появилась красная точка сигареты. Мягкий женский голос спросил меня, что со мной? Я успокоилась. Сказала, что все в порядке. Фигура из темноты поднялась. Подошла ко мне и села рядом. Это была самая красивая девочка школы. Все девчонки из других классов ее ненавидели, а мальчишки хотели. В том году она заканчивала школу.
У нее было странное имя - Пенелопа. Она рассказала, мне, что ее ненавидели все, когда она была в моем возрасте. Она сказала, что у меня есть друг, который всегда будет рядом. Этот друг - я сама.
Она сказала, что я должна быть сильной. Только я сама могу защитить себя.
Это совсем не означает, добавила Пенелопа, что я должна быть все жизнь одна. Когда-нибудь я встречу человека, которому я смогу доверять. Доверие. Преданность. Понимание. Это то, что мы все ищем. По настоящему человек влюбляется лишь однажды. Ты можешь не заметить этого. Влюбиться в другого человека. Но тогда будешь мучаться всю оставшуюся жизнь. Найди такого человека, сказала она. Выбросила сигарету. Наклонилась ко мне, и поцеловала меня в мои сухие, обветрившиеся губы с острыми лоскутками кожи, торчавшими в разные стороны.
У меня по всему телу прошла дрожь. Губы Пенелопы были таким мягкими, такими теплыми. Она целовала меня нежно. Будто мои губы были из папье-маше, и она боялась их повредить. Я чувствовала ее внутри себя. Она дотронулась до моей шеи. Поднялась вверх. Красивая ладонь легла на мою щеку. Это была такое дивное чувство. Все отошло на задний план. Остались только я и Пенелопа. Когда она целовала меня, я думала, что этот поцелуй длится уже целую вечность, но стоило ей оторваться от моих губ, я сразу поняла, что прошло не больше минуты.
[15]
- Дерьмовая книжка. Кроме обложки ничего хорошего в ней нет.
Гоша посмотрел на обложку. На белом фоне в серо-фиолетовых тонах была изображена женская грудь. Он повернулся в сторону говорившего. Слева от него стояла девушка.
Мила жевала жевательную резинку. Она надула большой пузырь. Он лопнул, и жвачка прилила к носу.
- Привет, - поздоровался Гоша.
Собрав губами всю жвачку в рот, Мила сказала:
- Привет.
- Меня Гоша зовут, - представился Гоша.
- Мила, - ответила Мила. - У тебя, что денег много?
- Почему? С чего ты взяла? - удивился Гоша.
- Ты разве не знаешь, что в книжных магазинах наценка большая. Проще сходить на выставку и купить там, все, что захочешь по ценам в два раза ниже этих.
- Ну, а ты сама-то, что тут тогда делаешь?
- А я-то просто так сюда зашла. Скучно просто. Вот и зашла.
- Такое впечатление, что я тебя где-то видел... - сказал Гоша.
- Конечно, видел, - усмехнулась Мила. - Мы соседи. Я на четвертом этаже живу.
Вечером Гоша стоял у окна. Он ждал Милу. Как только он увидел, что она подходит к подъезду, сразу же побежал на четвертый этаж. Для перестраховки, он вызвал лифт.
Мила удивилась его присутствию возле ее двери.
- Что ты тут делаешь? - Спросила она.
- Тебя жду, - ответил Гоша.
- Я не буду с тобой спать, - сразу же отрезала Мила.
- Так и не надо. Я просто хотел пригласить тебя на чай к себе. Хочешь приходи. Хочешь - нет. Это не более чем дружеское приглашение.
Мила сомневалась - идти ей, или нет. Наконец, она решилась. "В любом случае, я смогу постоять за себя," - сказала она сама себе.
Ошибиться квартирой было трудно. Он была всего одна на последнем этаже. Гоша почти моментально открыл дверь. Мила не ожидала его таким увидеть. Он был действительно красивым, стильным молодым человеком. На нем были темно синие джинсы, расклешенные внизу, с почти белыми потертостями выше колен, облегающая черная майка, с непонятным белым рисунком на груди и красной каймой по краям. Ноги были босыми.
Вдвоем они прошли в единственную комнату, которую по праву можно было назвать залом. Из полутораметровых колонок, стоявших на полу, ненавязчиво текла музыка. Мила всегда считала, что настоящая музыка должна быть без слов. Слова часто все портят. И сейчас она слышала именно такую музыку. Мила удивилась во второй раз.
- Присаживайся, - предложил Гоша. - Что-нибудь выпьешь?
- Предпочитаю не пить в обществе незнакомого мужчины, - улыбнувшись, ответила Мила.
- Тогда может просто чай?
В знак согласия Мила кивнула. Гоша исчез на кухне, а Мила стала рассматривать комнату. На одной из стен висело три картины в металлических рамках. Мила встала с дивана, чтобы получше рассмотреть их. На одной из них, в центре маленького квадрата были нарисованы люди в широкополых шляпах и длинных фраках. Два человека были вдвое больше трех остальных. Они стояли, склонившись над маленькими людьми, которые, как будто не замечая их, занимались своими делами: двое разговаривали, а третий уходил куда-то вдаль.
На другой картине были нарисованы скамейка - такие стояли раньше в парке Горького, - круглый и овальный столики, птица и человек без лица. Он сидел за овальным столом, и смотрел за птицей. Миле показалось это странным - у человека не было глаз, а он все равно смотрел за птицей.
Последняя картина Миле понравилась больше всего. На ней был изображен старый дом в пять этажей. Дом был совсем ветхим и покосившимся. Из правой стены проросли две ветки. Кое-где осыпалась штукатурка, и были видны кирпичи. Почти в каждом окне был кто-то, кто держал на длинной веревочке либо воздушный шар, либо воздушного змея. Они летали высоко над домом. Веревки так сильно переплелись, что было почти невозможно определить, кому что принадлежит. На четвертом этаже из окна по центру высовывалась рука с ножницами, которая обрезала веревки. Мила заметила, что некоторые шарики и воздушные змеи летают без своих хозяев. Сами по себе. Мила не определила для себя: хорошо поступал человек с ножницами ил плохо. Может, он хотел дать свободы тем, кто может летать, но привязан? Милины философские размышления прервались, когда она увидела за одним из воздушных змеев обнаженную фигурку женщины. Ветер развивал ее волосы.
В третий раз за последние восемь минут Мила впечатлилась.
От картин она перешла к книжным полкам. Здесь тоже было чему удивляться. Вместо привычных собраний Льва Толстого, Александра Пушкина и Сергея Есенина, на полках стояли книги совсем иного рода. Акутагава "Беседа с богом странствий", Андахази Федеренко "Милосердные", "Плавучая опера" Джона Барта, Фредерик Бегбедер "Каникулы в коме", Бэнкс "Осиная фабрика"... Мила остановила свой взгляд на одной толстой книге.
- Адольф Гитлер. Маин Кампф, - в слух, прочла она надпись на корешке.
Гоша вошел в комнату, держа в руках чашки с чаем.
- Ты читаешь Гитлера? - Повернувшись к нему, спросила Мила.
- Я уже читал, - ответил Гоша, ставя чашки на столик. - Присаживайся. Я сейчас принесу конфеты.
Когда Гоша вернулся, Мила сидела на диване. Она сразу же задала вопрос:
- Ты презираешь людей?
- Я их не презираю. Иногда, я их ненавижу. Я ненавижу людскую трусость. Я ненавижу их за то, что они отрицают все то хорошее, чего нет в них самих. Я ненавижу их за предательство. За их страх перед красотой, не понимая которую, они убивают. Я ненавижу это государство. Не страну, а именно государство. Мы почти ни чем не отличаемся от Советского Союза. Все делается по плану. У ментов, к примеру, по плану каждый месяц должен быть один взяточник. Поэтому с первых числах каждого месяца начинает прорабатываться какой-нибудь мелкий чиновник. К нему будут приходить каждый день и предлагать взятку. Он будет отказываться. Когда сроки поджимают, а план все еще не выполнен, взятку больше никто предлагать не будет. Пачку денег положат на стол, а те, кто будет стоять за дверью и смотреть в замочную скважину ворвутся в кабинет с камерой. Дело сделано! Завтра сдаем отчет, а послезавтра пойдем к другому взяточнику. В поликлиниках врачам, под страхом увольнения, запрещают выписывать детям лекарства на сумму, превышающую какие-то их придуманные лимиты. В итоге, что мы имеем? Если у родителей нет денег, чтобы купить дорогостоящие лекарства, то ребенок никак не лечится. По своей природе, многие люди ничем не отличаются от рыб в аквариуме. Они будут поклоняться тому, кто сегодня стоит с той стороны стекла и сыплет им корм в воду. И даже если кого-то выловят сачком и бросят на сковородку, они все равно будут продолжать поклоняться неведомому хозяину. А завтра к власти придет другой покровитель. С другой идеологией. С другими целями. Другим смыслом жизни, наконец! Он объявит все то, что сделал его предшественник вне закона. И рыбки начнут осквернять прежние идеалы. Когда режим Муссолини пал, и войска врага Италии вошли на ее территорию - народ приветствовал их со слезами счастья на глазах. А ведь девяносто процентов из них искренне верили в своего лидера. Они считали его идеи правильными. Но стоило появиться более сильному врагу, как люди предали идею и своего правителя.
- Ты не прав. Многим жилось ужасно при Муссолини...
- Я не об этом. Конечно, ты права. Но они ничего не делали, чтобы что-то изменить. Народа всегда больше, чем армии и всего остального бюрократического аппарата. Это лишь жалкие отговорки, что они ничего не могут сделать. Не хотят - это другой вопрос. Не могут - это ложь. Если тебе не нравится место, которое ты занимаешь - смени его. В каждом из нас живет свой лидер. Но мы подчиняемся кому угодно, только не себе. Если сейчас исчезнут все президенты, шейхи, короли и парламенты, мы начнем предавать самих себя.
- А что если люди в один момент осознали вред идеологии фашизма? И осознали они это именно в тот день, когда этот самый фашизм пал?
- Такое совпадение могло быть, - задумчиво ответил Гоша. - Но Муссолини не единственный пример. Ирак, Югославия... Знаешь, что писал Гитлер?
Гоша встал и подошел к книжной полке. Глазами пробежал по корешкам книг. И достал одну.
- Это Маин Кампф, - садясь обратно в кресло, Гоша показал Миле обложку. В книге было много закладок, сделанных их аккуратно нарезанных полосок бумаги. - Преданность, верность, готовность к самопожертвованию, умение молчать - вот добродетели, которые очень нужны великому народу, - Гоша замолчал. Сделал глоток чая. Отправил в рот конфету, а потом сказал: - Я не фашист. Много я осуждаю. Но идеи Гитлера имеет гораздо большее значение, чем принято думать в современном обществе. Просто советская власть...
- Ты хочешь сказать, - перебила его Мила, - что наши отцы и деды должны жить по принципам, сформулированным тем, против кого они воевали? Это же издевательство над ними.
- А, к примеру, российский гимн - это не издевательство над ними?! Люди жили и боялись тридцать лет. Тоталитарный режим пал. Деспотизм закончился. И вот сейчас российская власть плюнула в лицо своему народу, за права которого они так сильно борются! К тому же у меня не было ни отца, ни матери. Ни тем более, деда. Я вырос в детдоме.
- Правда?
- Правда. Расскажи лучше о себе.
- О себе? - Растерялась Мила. - Ну, ладно... Я росла в тех районах на окраине города, где девочки уже в четырнадцать лет отсасывают у дальнобойщиков и водителей автобусов за полбуханки черного хлеба, а за пачку сигарет согласны переспать без презерватива.
Приблизительно в этом возрасте я дружила с ребятами из моей школы. Мы все выпадали из общей картины класса. Как говорится, были вне формата. За это нас и не любили. Мы никогда не питали друг к другу особенно теплых чувств. Просто в какой-то момент мы объединились. Стали одним целым, слепленным из абсолютно разных кусков пластилина.
Нас было пятеро. Два парня: Денис и Владик. И три девушки: Ксюша, Наташа и я.
Родители Дениса развелись, когда ему было семь лет. Его мать бросила своего мужа, потому что встретила богатого человека. Никакой любви. Только деньги. Денис, по-моему, не сильно переживал из-за этого. "Новый" папа завалил его подарками. Он превратился в разбалованного ребенка. Его любили все учителя. Он мог безнаказанно задираться с остальными ребятами. Они его, вполне заслуженно, били за это. Но, конечно же, виноватыми никогда Денис не оставался. Учителя не слушали громких мальчишеских криков о том, как оскорблял их золотой мальчик. Они заранее определили, кто виновен, а кто нет.
В детстве Денис не думал, что в его жизни когда-нибудь может настать момент, когда она все потеряет. Такой момент настал, когда ему было четырнадцать лет.
Его мама становилась старше. Ее конкурентоспособность на рынке женских тел падала. Отношения с мужем совсем испортились, и вскоре он бросил ее с маленькой дочкой на руках и довольно большим сыном, который капризничал гораздо больше своей годовалой сестры.
С Ксюшей я имела счастье близко познакомиться в первом классе. Она хвасталась тогда, что не боится щекотки. Несколько мальчиков ее защекотали так, что она расплакалась. На следующий день, когда я пришла в школу, в коридоре стояла наша учительница и папа Ксюши. Меня подозвали. Я подошла. Мне рассказали, что я очень плохо поступила, когда так защекотала Ксюшу. Что ей накануне было очень плохо. Что она чуть не умерла... Представляешь, так и сказал ее папа: "Она вчера чуть не умерла." Рядом стояла виновница торжества и улыбалась. Я же молчала. Наверное, надо было сказать этому мужчине, что я не щекотала его дочку, но я не сказала. Я вообще ничего не сказала. Просто стояла и смотрела в пол.
Ксюша очень хорошо рисовала. Ей отец был художником. Наверное, он и учил свою дочку рисовать с самого детства. Сама я рисовала плохо. И всегда смотрела за тем, как Ксюша ловко вырисовывала обезьян красным стержнем на тетрадном листике в клеточку. Когда нам раздавали какие-нибудь картинки, изображавшие сцены жизни образцовой советской семьи или того, как послушные дети должны вести себя в школе, один экземпляр неизменно возвращался с небольшими изменениями. То отец семейства за обедом показывал жене и детям кукиш и задорно улыбался. То на картинке появлялась собака, писающая в портфель прилежной ученицы, правильно сидящей за партой.
Владик пришел к нам в седьмом классе. Он был ярким представителем ребенка из неблагоприятной семьи. Он никогда не видел своего отца. Жил с братом, матерью и двумя собаками дворняжками.
Несмотря на то, что все мальчики с удовольствием слушали рассказы о его выдуманном первом сексуальном опыте и других сексуальных подвигах, завоевать расположение в классе ему так и не удалось. Дети бывают слишком жестоки. И зачастую, достаточно не иметь одного из родителей, чтобы все от тебя отвернулись.
Наташу я узнала позже, когда в конце седьмого класса, весной, мы втроем стали гулять по вечерам. Она была соседкой Ксюши.
В первые дни нашего знакомства, Наташа мне очень нравилась. Рыжеволосая, тихая девочка. Она казалась мне сильной. Для меня оставалось загадкой, почему она разрешала Денису и Владику запускать руки ей под кофточку и жать грудь. Она не делала это совсем откровенно. Наоборот, даже пыталась поначалу выбраться из крепких объятий молодых кавалеров, но делала она все это так не охотно, что создавалось впечатление, что ей это все нравится. После того, как крепкие мальчишеские руки расстегивали лифчик и начали обследование ее груди, попытки освободиться прекращались, и Наташа просто стояла и невинно улыбалась. Она стала для Дениса и Владика первой женщиной. Не знаю, была ли она тогда девственницей, но ребята познали запах женского тела ближайший осенью в подъезде, где жил Владик. У него в доме были широкие подоконники. Сами мы часто сидели ни них. Так вот один из этих подоконников послужил постелью для Наташи, Владика и Дениса. Когда это происходило, мы с Ксюшей катались на качелях. Мы ждали наших друзей. Минут через пятнадцать вышли Денис и Владик. Оба довольные. А еще через минуту из подъезда вышла Наташа. Она была похожа на сорокалетнюю женщину, которая от всего устала. Она сказала, что пойдет домой, и, не попрощавшись, ушла. Стоило ей исчезнуть, как Владик принялся рассказывать, о том, что произошло на подоконнике в четырех метрах от его квартиры. Ксюша спросила, не залетела ли Наташа. Владик ее успокоил. Сказал, что кончил ее на живот, а Денис вообще кончить не смог. Денис покраснел и несильно ударил его в плечо.
После того случая мои отношения с ними резко начали портиться. Все попытки залезть мне в трусики я пресекала на корню. Из-за этого получила статус недотроги.
Дела с оценками в школе так же ухудшились. С девочки, получавшей пятерки и четверки, я скатилась на круглую троечницу. Естественно это не могло быть остаться незамеченным. Для большинства я стала грязью. Когда я входила в женскую раздевалку, все разговоры моментально прекращались. Мои одноклассницы спешили поскорее выйти. Для них я стала прокаженной.
Помню, как рассмеялась, услышав рассказы самой красивой девочки класса о сперме. Она говорила, что встречается с парнем, у которого есть машина, квартира, деньги. Все девочки, разумеется, те, которым было разрешено находиться рядом с Белоснежкой местного пошива, смотрели на нее, широко раскрыв рты. Дальше она начала рассказывать о своем первом половом акте. О сперме. О том, какая она на вкус.
Именно в этом месте я засмеялась. Они дружно повернулись в мою сторону. Белоснежка подошла ко мне и спросила, что она такого веселого сказала. Я ей ответила, что все, что сейчас она рассказала - ложь, и что меня очень веселит глупость тех, кто этому верит. Мне пообещали отомстить.
Они сдержали свое слово. На следующий день я проснулась с репутацией "давалки". Сделать им это было не трудно. У Белоснежки был старший брат. Он и помог распустить слухи. Думаю, он пожалел об этом. Как-то раз я шла по коридору мимо старшеклассников. Среди них стоял брат Белоснежки. Он хлопнул меня по заднице, а я развернулась и ударила его по лицу. Наглая улыбочка сползла с его рожи. Он тер щеку и смотрел на меня таким глазами, как смотрят дети, когда узнают правду о том, откуда они взялись. Я спросила, хочет ли он еще? Вместо ответа он покачал головой. Я ответила: "Ну, как хочешь," - и пошла дальше по коридору.
Та попытка смешать меня с грязью была не единственная. Жалобы, доносы. Все это имело место. Белоснежка с подружками сделали так, что я еще долго слышала, как меня обсуждают в кулуарах школы, стоило мне мимо кого-нибудь пройти.
В этот период я начала рисовать. Это помогало мне отгородиться от внешнего мира. Моих рисунков никто не понимал. Я рисовала смерть, могилы, ангелов. Меня даже вызывали к школьному психологу несколько раз. И всегда мне прописывали по две таблетки валерьянки два раза вдень в течение двух недель. Я называл этот диагноз "двести двадцать два". Естественно, таблетки я не пила. Я их аккуратно складывала в жестяную коробочку из-под конфет.
К весне мои рисунки изменились. Я начала рисовать кисти рук. Такие рисунки валялись повсюду: на моем столе, под столом, возле кровати, в рюкзаке. Я оставляла их в транспорте, в школе, в поликлиниках и магазинах. Это не были выдуманные рисунки. Я очень быстро зарисовывала кисти встречающихся мне людей. Дальнейшая судьба рисунка меня не интересовала. Он был для меня важен только в момент его создания.
В первые теплые дни весны мне позвонил Владик. Он приглашал меня пойти погулять. Не на свидание, а так, собраться всем вместе. Я согласилась.
Наташи с нами не было в тот день. Только Ксюша, Денис, Владик и я. Первое, что у меня спросили, когда я пришла, есть ли у меня деньги. У меня было немного. Я все им и отдала. Владик с Денисом куда-то побежали, а я осталась с Ксюшей. Она начала рассказывать мне, как сделать презерватив из обычного полиэтиленового пакета. Ее научил этому ее дядя. Она переспала с ним в новогоднюю ночь, ближе под утро, когда все уснули. Ксюша сидела в своей комнате, когда он зашел к ней и повалил на кровать. Она не сильно сопротивлялась.
- Мне самой этого хотелось, - сказала она мне.
Я перебила ее, спросив, где Наташа. Оказалось, что ее мама торгует телом дочери.
Вскоре вернулись Денис с Владиком. Последний держал под курткой бутылку водки. У Дениса в руках были одноразовые стаканчики. Тогда я впервые попробовала алкоголь. Никакой эйфории я не испытала, только противный привкус во рту. Я полностью осознавал свои действия, и в то же время не могла ни о чем думать. Плохо мне тоже не было. Меня не тошнило. Не было никакой головной боли на утро. Но пить водку мне больше не хотелось. Это хуже валерьянки.
В конце года в школе была дискотека. Мое душевное состояние было ужасным. Про оценки я совсем не говорю. Мне объявили, что я остаюсь с работой на лето по черчению. Это означало, что до середины августа я буду ходить в школу и чертить никому не нужные чертежи под руководством женщины, которая меня ненавидела и издевалась весь год. Чтобы немножко развеяться, я решила пойти потанцевать. До этого я вообще не ходила на дискотеки.
Мы все собирались у Владика. Я пришла слишком рано, а потому кроме меня и хозяина квартиры не было. Две собаки сначала облаяли, а потом облизали меня. В квартире было два туалета. Это единственное, чем можно было гордиться в его доме. Полы были таким грязными, что ноги прилипали к ним. Пыль лежала сантиметровым слоем на мебели. Одна из собак присела в углу и помочилась. Владик молча ждал пока она сделает свое дело, а когда она закончила - пнул собаку ногой. И, как мне показалось, сразу же забыл про лужу, оставив ее, разносить запах собачей мочи по все квартире. Мы прошли на кухню. Горы немытой посуды лежали в раковине. Судя по засохшим остаткам пищи, некоторые тарелки не мыли больше недели. Я села на угловой диванчик. На стол руки не стала класть. Он почти ни чем не отличался от пола. Разве, что более светлым цветом. Владик спросил меня, не хочу ли я "жрать"? Он так и сказал - "жрать". Я ответила, что нет, не хочу. Тогда он с готовностью поставил на стол два плохо вымытых стакана и ополовиненную бутылку водки. Я предупредила его, что пить не буду. Он пожал плечами. Достал пачку сигарет, и закурил. Затянувшись, спохватился и предложил мне. Я покачала головой. Прошло десять минут, а Владик к тому моменту допил всю водку. Он сильно захмелел. Я все ждала, что он начнет ко мне приставать. Парень он был не мелкий. Сама бы я вряд ли справилась с ним. Поэтому я в голове нарисовала план отступления в критической ситуации. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что план мой был достаточно глуп. Перевернуть стол, вскочить со своего места и прижать ножку к горлу поверженного, нетрезвого противника, не самая лучшая идея для хрупкой четырнадцати летней девочки. Это потом я научилась элегантно бить коленкой в пах. Но тогда я не думала, что этого может быть достаточно.
Как бы там ни было, Владик не стал ко мне приставать. Напившись, он начал рассказывать мне о том, что однажды мамины подруги его связали и выделывали с ним такое, что мне лучше об этом и не знать. Тут же рассказал, что с ним выделывали... Справедливости ради, скажу, что фантазии у него были весьма и весьма зрелые. Вздумай он тогда написать порнографический роман тираж был бы огромен.
Вскоре пришла Ксюша. Он принесла бутылку вина. Владик очень обрадовался. Я хотела спросить его, куда ему еще пить, но не стала. Решила, пусть делает, что хочет. Это его жизнь.
Шатаясь, Владик принес бокалы для вина. Они были немного почище стаканов. Ксюша настаивала на моем участие в распитии вина. Правда, после второго бокала, уговоры прекратились.
Под конец бутылки Ксюша сидела на коленях у Владика. Они смеялись. Он пытался ее поцеловать, а она все время отворачивалась.
Денис принес двенадцать бутылок пива. По три для каждого. Они их выпили. Свои я оставила Владику на утро. Он не противился. Заплетающимся языком сказал, что у него "никогда не бывает похмелья, но все равно спасибо".
Мы пошли на дискотеку. Я шла чуть позади. Наблюдала за тем, как два пошатывающихся кавалера, Владик и Денис, обнимали с двух сторон не менее шатающуюся Ксюшу.
Возле школы стояла незнакомая молодежь. Они приставали к тем, кто шел в школу на дискотеку, и просили провести их внутрь. Один парень пристал ко мне. Я согласилась ему помочь. Стоявшей на входе, завучу по воспитательной работе, я сказала, что это мой друг. Она окинула нас суровым взглядом, но разрешила пройти. Парень поблагодарил меня. Чмокнул в щеку и скрылся в толпе у школьного гардероба.
У пьяной троицы возникли проблемы. Их не хотели пропускать внутрь. Они долго препирались с грозным завучем. Наконец, когда у входа образовалась "пробка", она все-таки решила их пропустить.
Я танцевала отдельно от всех. Была в центре зала, но сама по себе. Практически все остальные образовали кружки и танцевали в них. В те короткие два часа школьной дискотеки я забыла о том, что Наташа занимается проституцией, о пьяных Владике и Денисе, о Ксюше, переспавшей с собственным дядей в новогоднюю ночь. О Белоснежке и ее брате. Обо всем на свете. Даже о том, что лето я проведу с ненавидевшей меня учительницей. Я растворилась в музыке. Из моего персонального мира меня вывел голос Дениса. Он сказал, что Владику плохо. Что он в мужском туалете. Ему нужно помочь. Я спросила, где Ксюша. Денис ответил, что видел, как она целовалась на лестнице с парнем не из нашей школы, а потом уходила с другим, держась за руки.
Я пошла с Денисом в мужской туалет. Картина там была следующей: у входа наблевано, а герой торжества стоял на коленях, опустив голову в раковину, через края которой ледяная вода текла на пол. Руки Владика болтались вдоль тела как плети.
У меня не было времени звать кого-то на помощь. Подбежав, я выключила воду, вытащила голову из раковины и как можно аккуратнее уложила Владика на пол. К счастью, этот мудак без посторонней помощи закашлялся и очнулся почти сразу, стоило ему оказаться на полу.
Вечер был испорчен. Он вернул меня в ту часть мира, в которой я оставила саквояж своей грусти.
С Денисом я повела Владика домой. По дороге он еще два раз проблевался.
По дороге домой я не выдержала и расплакалась. Я села на скамейку в скверике. В темноте щелкнула зажигалка. На другом конце скамейки появилась красная точка сигареты. Мягкий женский голос спросил меня, что со мной? Я успокоилась. Сказала, что все в порядке. Фигура из темноты поднялась. Подошла ко мне и села рядом. Это была самая красивая девочка школы. Все девчонки из других классов ее ненавидели, а мальчишки хотели. В том году она заканчивала школу.
У нее было странное имя - Пенелопа. Она рассказала, мне, что ее ненавидели все, когда она была в моем возрасте. Она сказала, что у меня есть друг, который всегда будет рядом. Этот друг - я сама.
Она сказала, что я должна быть сильной. Только я сама могу защитить себя.
Это совсем не означает, добавила Пенелопа, что я должна быть все жизнь одна. Когда-нибудь я встречу человека, которому я смогу доверять. Доверие. Преданность. Понимание. Это то, что мы все ищем. По настоящему человек влюбляется лишь однажды. Ты можешь не заметить этого. Влюбиться в другого человека. Но тогда будешь мучаться всю оставшуюся жизнь. Найди такого человека, сказала она. Выбросила сигарету. Наклонилась ко мне, и поцеловала меня в мои сухие, обветрившиеся губы с острыми лоскутками кожи, торчавшими в разные стороны.
У меня по всему телу прошла дрожь. Губы Пенелопы были таким мягкими, такими теплыми. Она целовала меня нежно. Будто мои губы были из папье-маше, и она боялась их повредить. Я чувствовала ее внутри себя. Она дотронулась до моей шеи. Поднялась вверх. Красивая ладонь легла на мою щеку. Это была такое дивное чувство. Все отошло на задний план. Остались только я и Пенелопа. Когда она целовала меня, я думала, что этот поцелуй длится уже целую вечность, но стоило ей оторваться от моих губ, я сразу поняла, что прошло не больше минуты.