Демонстрируя свои безупречные манеры, Клитч поднялся и подтолкнул Гоффу, чтобы тот сделал то же самое. Когда горностай заговорил, его голубые глаза сияли всей искренностью, на которую он был способен:
— Владыка Урт Полосатый, я полагаю. Надеюсь, я вижу тебя в добром здравии. Меня зовут Клитч, а это мой друг Гоффа. Мы оба хотели бы поблагодарить тебя за чудесное угощение и сердечное гостеприимство. Повисло долгое молчание. Урт странно смотрел на горностая, будто бы стараясь что-то припомнить. Пиккль выронил ложку, и звук дерева, ударившегося о камень, вернул барсука к действительности. Он вежливо склонил голову, как бы принимая благодарность Клитча, но когда заговорил, отвращение в его голосе было явным:
— Это моя гора, Клитч. Пока вы здесь, я должен относиться к вам как к гостям. Если вы закончили еду, мой сержант покажет комнату, где вы проведете ночь. Завтра после завтрака вам обоим придется оставить Саламандастрон. На дорогу вас снабдят пищей. Сейчас я желаю вам обоим спокойной ночи. Сержант!
Хмурый Сапвуд провел Клитча и Гоффу в их спальню.
Когда они ушли, барсук, скрестив лапы на своей мощной груди, обратился к Маре:
— Что скажешь в свое оправдание? Пропала, не сказав ни слова, на целых два дня. Теперь ты вернулась, приведя с собой в наш дом хорька и горностая!
Мара изумленно покачала головой:
— Зачем ты так грубо обошелся с ними? Они мои друзья…
Урт стукнул лапой по столу:
— Друзья? Хорек и горностай не могут быть друзьями, это хищники. Хорьки, горностаи, ласки, крысы и лисы — главные виновники войн в Стране Цветущих Мхов. С кем они пришли? Где остальные члены их банды?
В разговор вступил Пиккль:
— Я что говорю, не волнуйся. Эти двое были одни, когда мы их встретили. Они путешествовали из юго-западных земель. Они такие веселые…
Рычание Урта прервало его речь.
— Замолчи, Фолгер! Когда я захочу узнать твое мнение, я к тебе обращусь. Ступай в свою комнату. Тебе пора бы вырасти и обрести повадки настоящего зайца.
Пиккль поспешно выскочил из-за стола, прекрасно зная, что спорить с барсуком, когда он разгневан, бесполезно. Слезы выкатились из глаз Мары и закапали на стол.
Барсук беспомощно вздохнул и покачал своей полосатой головой:
— Мара, малышка, не плачь. Извини, я не сдержался, но я думал, ты знаешь о наших врагах.
Всхлипывая, барсучиха вытерла лапами глаза:
— Не все они враги, но тебе нет до этого никакого дела. Ты даже не хочешь, чтобы я дружила с Пикклем. Иногда мне кажется, лучше умереть, чем жить взаперти в этой противной горе! Урт вынул из кармана своего рабочего передника платок и мягко промокнул ее глаза.
— Не говори так, Мара. Ты — это все, что у меня есть, и когда-нибудь, когда меня не станет, управлять всеми делами этой противной, как ты говоришь, горы придется тебе. Я знаю, это нелегкая участь, но таков наш барсучий долг. Мы должны защищать Страну Цветущих Мхов и побережье. Только тогда добрые и честные звери, которым не довелось вырасти такими сильными, как мы, смогут жить в мире и счастье. Ты должна верить мне, малышка.
Мара выскочила из комнаты, крикнув на бегу:
— Я не знаю, чему верить! Я просто хочу жить там, где можно быть счастливой!
Урт сел за обеденный стол и закрыл глаза. Он так сильно сжал лапами столешницу, что на ней остались борозды от его когтей. Когда он открыл глаза, перед ним стоял сержант Сапвуд. Быстро овладев собой, Урт спросил чуть приглушенным голосом:
— Эти хищники надежно заперты на ночь?
— Да. Я сам повернул ключ в замке.
Глаза барсука превратились в две узкие щелки.
— Мне ненавистна сама мысль о том, что хорек и горностай будут разгуливать ночью по нашей горе.
— Не беспокойся. Около двери я поставил двух часовых — Сережку и Бычеглаза. Даже если те двое как-нибудь ухитрятся выскользнуть за дверь, им не поздоровится.
Устроив свой сторожевой пост высоко среди камней и взгромоздившись там, Фидл изо всех сил старался не заснуть. То и дело поплевывая на лапы, он безжалостно тер ими глаза. Напряженно моргая, он таращился на дюны, боясь пропустить возвращение Клитча.
Фераго Убийца сидел отдельно от остальных, глядя на языки пламени разведенного костра и поигрывая золотым медальоном, который прежде принадлежал семейству барсуков. Понизив голос, Убийца обратился к жилистой водяной крысе, сидевшей неподалеку:
— Скажи, Гнилоух, а как ты узнал о горе?
— Я был пиратом и несколько раз видел ее, хозяин. Правда, издалека. Они называют ее Саламандастрон.
Фераго, задумчиво поглаживая медальон, повторил это название так медленно, словно в нем таилось для него какое-то очарование:
— Саламандастрон. Мне нравится, как звучит это слово. Саламандастрон. Но ты расскажи мне все остальное, то, о чем я люблю слушать.
Гнилоух повторил все, что знал. С тех пор как он присоединился к банде, уже много раз он рассказывал это Фераго, втайне от остальных.
— Крысиные капитаны говорят, что внутри горы спрятаны несметные сокровища, так гласят старинные легенды. Крепость охраняется зайцами из Дозорного Отряда, а управляет там всем барсук. Так было всегда, по крайней мере насколько нам известно. Нынешнего правителя зовут Урт Могучий, это великий и бесстрашный воин.
Фераго придвинулся ближе к говорившему, в отблесках костра его голубые глаза горели своим собственным огнем, огнем жадности.
— Сокровища? Расскажи мне про сокровища!
Гнилоух с трудом сглотнул, когда лапа Фераго сжала его плечо. И повторил то, что тот хотел слышать:
— Говорят, что великие барсуки никогда не расстаются со своим богатством. Имущество каждого из них, умирает ли он своей смертью или погибает в битве, переходит в общую казну, которая и спрятана где-то внутри горы. Там и заморский жемчуг, и разноцветные драгоценные камни, серебро, золото и медь, копья и разное другое оружие, все сделано барсуками в их кузнице. Там и боевые топоры, которые могут рубить камень, щиты необыкновенной красоты, мечи, лезвия которых режут сталь будто масло, в их рукояти вправлены драгоценные красные и зеленые камни, а хранятся они в необыкновенных по красоте ножнах…
Когти Фераго впились в плечо крысы. Гнилоух застонал от боли. Горностай резким рывком высвободил свои лапы из смятого меха. Фераго ухмыльнулся, его голубые глаза сияли в свете костра подобно глазам невинного ребенка.
— Извини, дружище. Мне следовало быть осторожнее. Лучшее лекарство — свежий воздух и что-нибудь отвлекающее. Ступай-ка к Фидлу и составь ему компанию на остальную часть ночи. Ступай!
4
5
— Владыка Урт Полосатый, я полагаю. Надеюсь, я вижу тебя в добром здравии. Меня зовут Клитч, а это мой друг Гоффа. Мы оба хотели бы поблагодарить тебя за чудесное угощение и сердечное гостеприимство. Повисло долгое молчание. Урт странно смотрел на горностая, будто бы стараясь что-то припомнить. Пиккль выронил ложку, и звук дерева, ударившегося о камень, вернул барсука к действительности. Он вежливо склонил голову, как бы принимая благодарность Клитча, но когда заговорил, отвращение в его голосе было явным:
— Это моя гора, Клитч. Пока вы здесь, я должен относиться к вам как к гостям. Если вы закончили еду, мой сержант покажет комнату, где вы проведете ночь. Завтра после завтрака вам обоим придется оставить Саламандастрон. На дорогу вас снабдят пищей. Сейчас я желаю вам обоим спокойной ночи. Сержант!
Хмурый Сапвуд провел Клитча и Гоффу в их спальню.
Когда они ушли, барсук, скрестив лапы на своей мощной груди, обратился к Маре:
— Что скажешь в свое оправдание? Пропала, не сказав ни слова, на целых два дня. Теперь ты вернулась, приведя с собой в наш дом хорька и горностая!
Мара изумленно покачала головой:
— Зачем ты так грубо обошелся с ними? Они мои друзья…
Урт стукнул лапой по столу:
— Друзья? Хорек и горностай не могут быть друзьями, это хищники. Хорьки, горностаи, ласки, крысы и лисы — главные виновники войн в Стране Цветущих Мхов. С кем они пришли? Где остальные члены их банды?
В разговор вступил Пиккль:
— Я что говорю, не волнуйся. Эти двое были одни, когда мы их встретили. Они путешествовали из юго-западных земель. Они такие веселые…
Рычание Урта прервало его речь.
— Замолчи, Фолгер! Когда я захочу узнать твое мнение, я к тебе обращусь. Ступай в свою комнату. Тебе пора бы вырасти и обрести повадки настоящего зайца.
Пиккль поспешно выскочил из-за стола, прекрасно зная, что спорить с барсуком, когда он разгневан, бесполезно. Слезы выкатились из глаз Мары и закапали на стол.
Барсук беспомощно вздохнул и покачал своей полосатой головой:
— Мара, малышка, не плачь. Извини, я не сдержался, но я думал, ты знаешь о наших врагах.
Всхлипывая, барсучиха вытерла лапами глаза:
— Не все они враги, но тебе нет до этого никакого дела. Ты даже не хочешь, чтобы я дружила с Пикклем. Иногда мне кажется, лучше умереть, чем жить взаперти в этой противной горе! Урт вынул из кармана своего рабочего передника платок и мягко промокнул ее глаза.
— Не говори так, Мара. Ты — это все, что у меня есть, и когда-нибудь, когда меня не станет, управлять всеми делами этой противной, как ты говоришь, горы придется тебе. Я знаю, это нелегкая участь, но таков наш барсучий долг. Мы должны защищать Страну Цветущих Мхов и побережье. Только тогда добрые и честные звери, которым не довелось вырасти такими сильными, как мы, смогут жить в мире и счастье. Ты должна верить мне, малышка.
Мара выскочила из комнаты, крикнув на бегу:
— Я не знаю, чему верить! Я просто хочу жить там, где можно быть счастливой!
Урт сел за обеденный стол и закрыл глаза. Он так сильно сжал лапами столешницу, что на ней остались борозды от его когтей. Когда он открыл глаза, перед ним стоял сержант Сапвуд. Быстро овладев собой, Урт спросил чуть приглушенным голосом:
— Эти хищники надежно заперты на ночь?
— Да. Я сам повернул ключ в замке.
Глаза барсука превратились в две узкие щелки.
— Мне ненавистна сама мысль о том, что хорек и горностай будут разгуливать ночью по нашей горе.
— Не беспокойся. Около двери я поставил двух часовых — Сережку и Бычеглаза. Даже если те двое как-нибудь ухитрятся выскользнуть за дверь, им не поздоровится.
Устроив свой сторожевой пост высоко среди камней и взгромоздившись там, Фидл изо всех сил старался не заснуть. То и дело поплевывая на лапы, он безжалостно тер ими глаза. Напряженно моргая, он таращился на дюны, боясь пропустить возвращение Клитча.
Фераго Убийца сидел отдельно от остальных, глядя на языки пламени разведенного костра и поигрывая золотым медальоном, который прежде принадлежал семейству барсуков. Понизив голос, Убийца обратился к жилистой водяной крысе, сидевшей неподалеку:
— Скажи, Гнилоух, а как ты узнал о горе?
— Я был пиратом и несколько раз видел ее, хозяин. Правда, издалека. Они называют ее Саламандастрон.
Фераго, задумчиво поглаживая медальон, повторил это название так медленно, словно в нем таилось для него какое-то очарование:
— Саламандастрон. Мне нравится, как звучит это слово. Саламандастрон. Но ты расскажи мне все остальное, то, о чем я люблю слушать.
Гнилоух повторил все, что знал. С тех пор как он присоединился к банде, уже много раз он рассказывал это Фераго, втайне от остальных.
— Крысиные капитаны говорят, что внутри горы спрятаны несметные сокровища, так гласят старинные легенды. Крепость охраняется зайцами из Дозорного Отряда, а управляет там всем барсук. Так было всегда, по крайней мере насколько нам известно. Нынешнего правителя зовут Урт Могучий, это великий и бесстрашный воин.
Фераго придвинулся ближе к говорившему, в отблесках костра его голубые глаза горели своим собственным огнем, огнем жадности.
— Сокровища? Расскажи мне про сокровища!
Гнилоух с трудом сглотнул, когда лапа Фераго сжала его плечо. И повторил то, что тот хотел слышать:
— Говорят, что великие барсуки никогда не расстаются со своим богатством. Имущество каждого из них, умирает ли он своей смертью или погибает в битве, переходит в общую казну, которая и спрятана где-то внутри горы. Там и заморский жемчуг, и разноцветные драгоценные камни, серебро, золото и медь, копья и разное другое оружие, все сделано барсуками в их кузнице. Там и боевые топоры, которые могут рубить камень, щиты необыкновенной красоты, мечи, лезвия которых режут сталь будто масло, в их рукояти вправлены драгоценные красные и зеленые камни, а хранятся они в необыкновенных по красоте ножнах…
Когти Фераго впились в плечо крысы. Гнилоух застонал от боли. Горностай резким рывком высвободил свои лапы из смятого меха. Фераго ухмыльнулся, его голубые глаза сияли в свете костра подобно глазам невинного ребенка.
— Извини, дружище. Мне следовало быть осторожнее. Лучшее лекарство — свежий воздух и что-нибудь отвлекающее. Ступай-ка к Фидлу и составь ему компанию на остальную часть ночи. Ступай!
4
Розовый рассвет бережно тронул стены аббатства как раз в ту минуту, когда Бреммун взбирался по ступеням в изолятор. Тихонько постучав, он вошел. Брат Остролист никогда не спал в постели, вот и сейчас он сидел в своем кресле, обложившись подушками, и следил, как за окнами занимается заря ясного летнего дня. Арула и Самким спали в кроватках. Бреммун показал на них и, понизив голос, заговорил:
— Доброе утро, брат. Как они сегодня? Остролист зевнул и потянулся:
— Доброе утро, Бреммун. Посмотри сам. Вчера они работали допоздна, зашивая наволочки и стирая ночные рубашки. Мне их даже жаль стало — они чуть не плакали перед сном от всей этой работы.
— Считаешь, с них достаточно?
— Гм! А ты как думаешь? — хмыкнул Остролист.
— Да, конечно, они были здорово наказаны. Когда проснутся, можешь сказать им, что они свободны. Понимаешь, из-за этого происшествия я чувствую себя просто ужасно. Надеюсь, что они извлекли урок из этой истории.
Остролист подышал на стекла очков, протер их и снова водрузил на кончик носа. Затем серьезно посмотрел на Бреммуна:
— Уверен, извлекли.
Окончательно сконфуженный, Бреммун на цыпочках вышел вон и осторожно закрыл за собой дверь.
Самким приоткрыл один глаз и издал приглушенный смешок. Брат Остролист грозно указал на него лапой:
— Эй, маленький лентяй, ты подслушивал!
— Я не подслушивал, я просто лежал и нечаянно все слышал.
Старик сокрушенно покачал головой:
— Не очень-то это полезно для молодежи, слушать, как старшие говорят неправду.
Самким спрыгнул с постели:
— А ты и не говорил неправду. Просто ты забыл о работе, которую задал нам вчера. Между прочим, есть засахаренные каштаныРозовый рассветРозовый рассвет очень трудно — у меня до сих пор челюсти болят.
Тут в разговор вмешалась тоже давно проснувшаяся Арула:
— Да, да, ужасно трудно, как и играть в твои игры. Все эти камешки и желуди такие тяжелые!
На мордочке Остролиста промелькнула улыбка, а потом он разразился веселым смехом. Арула же и Самким просто катались по полу от хохота:
— У старика Бреммуна было такое лицо! Ха-ха-ха! Как у лягушки, проглотившей камень!
Единым духом пробежав всю лужайку, мышонок догнал аббатису Долину у самой сторожки:
— Матушка, а когда у нас будет День Названия? Долина в отчаянии возвела очи горе:
— Думбл, когда ты перестанешь мне докучать? Я еще даже не завтракала, а на голодный желудок плохо думается.
Мышонок ухватил аббатису за платье и захныкал:
— Скажи скорей, когда будет День Названия, а то Думбл покраснеет и станет плакать!
Из сторожки, прихрамывая, вышел Тодд Иголка и потряс в воздухе своей тростью:
— Кто это здесь плачет? Что с тобой случилось, малыш?
Аббатиса пыталась вытянуть из лапок мышонка подол своей сутаны.
— Вообрази только, Тодд, этот маленький хулиган требует, чтобы я назначила День Названия, а то он, видите ли, начнет плакать.
Старый еж подбросил вверх свою трость и легко поймал ее.
— А что, совсем неплохая идея. Матушка, назначь поскорее День Названия, а то я, пожалуй, присоединюсь к Думблу. Ты еще не слышала, как я умею плакать.
— Постыдись, Тодд. Я ведь еще даже не придумала подходящего названия для нынешнего лета.
Думбл снова ухватился за подол ее сутаны:
— Думай поскорее, матушка Долина! Аббатиса снова принялась терпеливо высвобождать свой подол.
— Лето Надоедливого Мышонка, вот как мне сейчас хочется назвать это лето!
В дверях сторожки показалась ежиха:
— Лето Негодника Лучника, по-моему, подходит куда больше. Я имею в виду этого сорванца Самкима!
Медленно переваливаясь на ходу, к ним подходили Труг и его сестра Труган, волоча за собой сеть с только что выловленными рачками. Труг гордо приподнял ее:
— Вот, выловили на рассвете в нашем пруду. Если добавить перцу и несколько головок камыша, выйдет отличный суп. Никогда не видел столько рачков в нашем пруду, как в это лето. Думаю, старушка форель перестала их есть, она стала слишком толстая и ленивая. Смотрите-ка, вон она!
Старая форель шумно выпрыгнула на поверхность. Все направились к пруду, Тодд шел, слегка опираясь на трость.
— Должно быть, эта рыбешка старше меня. Я еще пешком под стол ходил, а она была уже взрослой рыбиной.
Они постояли на берегу пруда. Прямо на поверхности воды плавала огромная форель и смотрела на всех выпуклыми глазами, то открывая, то закрывая рот. Труг потряс перед ней сетью с рачками:
— Смотри сюда, мы выловили всех твоих рачков. Форель выпрыгнула из воды и шумно плюхнулась обратно.
Думбл высунул язык и показал ей нос:
— Старая лентяйка!
Ежиха вынула из кармана передника кусочек пудинга и сунула его малышу в рот:
— Пусть это будет Лето Ленивой Форели! Аббатиса улыбнулась:
— Право, не знаю, дорогая, нравится ли мне это название. Обычно мы называем сезоны по названию какого-нибудь дерева или цветка. Лето Ленивой Форели, гм, несколько необычно, но за неимением лучшего, пожалуй, подойдет. Когда вы хотели бы провести этот День?
— Завтра! — раздался общий крик.
Вскоре после завтрака новость облетела все аббатство. Молодежь играла и веселилась у южной стены, вместе со всеми прыгали Самким и Арула.
— Ура! Завтра День Названия!
— Праздник! У нас будет праздник!
Думбл повел друзей на прогулку вдоль бастионов, и все они напевали традиционную для этого Дня песенку, которую полагалось петь в предвкушении пира:
— Угощенье и веселье!
— Ты что-нибудь слышишь, чудила?
Битоглаз проснулся и сел. Протер рваным рукавом глаза и, склонив голову набок, принялся прочищать ухо. Прислушавшись, он усмехнулся и принялся в такт пению размахивать лапой:
— Да-а-а-а, точняк. Похоже на старомодные стишки. Тура сидел и жевал стебелек травы. В животе у него громко бурчало, он скроил рожу и сплюнул:
— Какой-то тип бьет в колокол, и молодые глотку дерут. Как, по-твоему, называется это место?
— Это аббатство.
— Батство? Что еще за батство?
— Аббатство! Понимаешь ты, куриные мозги, аб-бат-ство. Кажись, называется оно Красный Потолок или что-то в этом роде. Я слышал о нем от лисы.
— Да ты ни одной лисы не знаешь, оборванец. А если и знаешь, то они не хотят с тобой знаться. Батство Красный Потолок, фу ты ну ты!
Тут Битоглаз прыгнул на него и зажал ему лапой пасть:
— Заткнись. Сюда кто-то идет.
По тропинке шли несколько кротов под начальством старшего, которого так и звали Кротоначальник. Выглядывая из канавы, ласки внимательно наблюдали за процессией.
— Урр, доброе утро тебе, Самким, и тебе, Арула. Будьте добреньки, отворите нам ворота, — проговорил Кротоначальник.
Те, кого он назвал, спрыгнули c западной стены на ступеньки и побежали отворять ворота. Как только кроты по одному стали исчезать за ними, Битоглаз толкнул под локоть Туру:
— Айда за ними, чудила! Пошли и мы. Давай прикинемся, что мы тоже кроты, прицепимся к ним и пройдем за ворота.
Перебежав через дорогу, они присоединились к процессии.
Так с опущенными головами они и попали прямо в лапы Труга. Тот схватил обоих за загривки:
— Ну-ка стой! Куда это вы направляетесь? Битоглаз упал на землю и, ухватив Труга за лапу, завыл:
— У-у-у, мы несчастные. Пусть удача ходит за вами по пятам, если вы проявите жалость к двум путникам, переживающим трудные времена.
Тура тут же присоединился к своему приятелю и ухватил Труга за другую лапу:
— Будь милостив к нам. Сжальтесь над двумя голодными и несчастными созданиями.
Труг не мог даже шевельнуться, он скрестил на груди лапы и обратился к Самкиму, пытаясь перекричать завывание двух оборванцев:
— Беги за аббатисой. Живее!
К тому времени, когда прибыла аббатиса, обе ласки валялись ничком на лужайке и немилосердно причитали. Долина решительно подняла лапы вверх:
— Тише! Прекратите завывать. Вы же не ранены!
Битоглаз казался безутешным, он рвал траву и сыпал ее себе на голову, потом принялся царапать лапами землю, отрывисто рыдая:
— Не ранены? Ах, добрая госпожа, если б ты только знала. Двух голодающих, больных и хромых, лапы которых стерты до костей, называешь не ранеными. О голодные дни и холодные дождливые ночи, когда у нас не было даже дырявого коврика, чтобы прикрыть голову от грома и молнии.
Самким и Арула не могли удержаться и не захихикать над этой трагикомической сценой. Аббатиса еще раз суровым взглядом призвала пришельцев к молчанию.
— Если хотите остаться в аббатстве, вы должны немедленно прекратить это безобразие.
Битоглаз и Тура тут же замолчали и сели прямо.
— Говоришь, что мы можем остаться?
— И что мы будем распевать эти ваши стишата и что нам дадут чего-нибудь пожрать… я хотел сказать — поесть?
Аббатиса кивнула:
— Аббатство Рэдволл — это место мира и благоденствия, но пока вы здесь, вы должны соблюдать наши правила: жить в мире со всеми окружающими и помогать больным, пожилым и детям. Кроме того, вы никогда не должны поднимать на кого-либо лапу. Мы — мирные жители, мы возделываем землю, и она щедро платит нам за это. Если будете придерживаться наших законов, можете остаться здесь, среди нас.
Тодд бросил на аббатису сомневающийся взгляд: — Что ты надумала? Лично я и смотреть не хочу на эту парочку.
Кротоначальник поддержал мнение товарища:
— Они выглядят отъявленными разбойниками! Аббатиса задумчиво погладила подбородок:
— Я вас, кажется, понимаю. А что скажет Бреммун? Будучи все еще под впечатлением своей суровости по отношению к Самкиму и Аруле, старик неуверенно пожал плечами и сказал:
— Ну, по-моему, они выглядят довольно жалко, матушка, но решение за тобой.
Голос Битоглаза дрогнул от избытка чувств, он в отчаянии затряс лапами:
— Решение за тобой. Да, госпожа, за тобой. Прикажи вышвырнуть нас вон, обратно в жестокий мир. И больше никогда два несчастных страдальца не станут мозолить тебе глаза и пачкать ваши лужайки.
Несмотря на устрашающие размеры, у Труга было чувствительное сердце, и он громко всхлипнул:
— Не говори так, приятель. У нашей аббатисы сердце не из камня.
Его слова, казалось, заставили аббатису переменить мнение, и она решительно кивнула:
— Ладно, можете остаться. Но помните: пока вы гости нашего аббатства, вы должны вести себя как положено, следить за своими манерами и не распускать лапы. Вам все ясно?
Битоглаз и Тура вырвались из сильных лап охранников и, упав на четвереньки, принялись целовать подол аббатисы.
Стараясь не морщиться от отвращения, она их оттолкнула:
— Самким и Арула, у меня есть для вас работа. Эти двое поступают под вашу ответственность. Если понадобится помощь, обратитесь к Тругу или Кротоначальнику. Боже мой, как бы я хотела, чтобы в аббатстве опять жила барсучиха. Ладно, пора за работу, друзья. Если хотим, чтобы завтра у нас получился удачный День Названия, нам предстоит еще многое сделать!
Когда все стали расходиться по своим делам, бельчонок и юная кротиха представились:
— Меня зовут Самким, а это Арула.
— Завсегда приятно познакомиться, молодежь. Я Битоглаз, а это мой приятель — чудила Тура. Ладненько, где мы будем хавать и дрыхнуть?
Запах двух немытых тел заставил Арулу поморщиться.
— Нет, нет, пока еще рано есть и спать. Обычно мы помогаем на кухне варить и жарить.
Тура просветлел при упоминании о пище:
— Идет, варить и жарить, это мне нравится. Самким немного побледнел. До него тоже дошел неприятный запах, исходящий от двух ласок, и он схватил их обеих за лапы:
— Не так быстро, друзья. Сначала нужно принять ванну и переодеться.
Битоглаз и Тура в ужасе попятились.
— Ванну? Ну уж нет, чудила. Это вредно.
— Битоглаз прав, молодежь. Ванна — это просто смерть для нас.
Самким заговорчески подмигнул Тругу и Кротоначальнику:
— Может, сводите наших друзей к пруду? Летом там замечательно.
— Доброе утро, брат. Как они сегодня? Остролист зевнул и потянулся:
— Доброе утро, Бреммун. Посмотри сам. Вчера они работали допоздна, зашивая наволочки и стирая ночные рубашки. Мне их даже жаль стало — они чуть не плакали перед сном от всей этой работы.
— Считаешь, с них достаточно?
— Гм! А ты как думаешь? — хмыкнул Остролист.
— Да, конечно, они были здорово наказаны. Когда проснутся, можешь сказать им, что они свободны. Понимаешь, из-за этого происшествия я чувствую себя просто ужасно. Надеюсь, что они извлекли урок из этой истории.
Остролист подышал на стекла очков, протер их и снова водрузил на кончик носа. Затем серьезно посмотрел на Бреммуна:
— Уверен, извлекли.
Окончательно сконфуженный, Бреммун на цыпочках вышел вон и осторожно закрыл за собой дверь.
Самким приоткрыл один глаз и издал приглушенный смешок. Брат Остролист грозно указал на него лапой:
— Эй, маленький лентяй, ты подслушивал!
— Я не подслушивал, я просто лежал и нечаянно все слышал.
Старик сокрушенно покачал головой:
— Не очень-то это полезно для молодежи, слушать, как старшие говорят неправду.
Самким спрыгнул с постели:
— А ты и не говорил неправду. Просто ты забыл о работе, которую задал нам вчера. Между прочим, есть засахаренные каштаныРозовый рассветРозовый рассвет очень трудно — у меня до сих пор челюсти болят.
Тут в разговор вмешалась тоже давно проснувшаяся Арула:
— Да, да, ужасно трудно, как и играть в твои игры. Все эти камешки и желуди такие тяжелые!
На мордочке Остролиста промелькнула улыбка, а потом он разразился веселым смехом. Арула же и Самким просто катались по полу от хохота:
— У старика Бреммуна было такое лицо! Ха-ха-ха! Как у лягушки, проглотившей камень!
Единым духом пробежав всю лужайку, мышонок догнал аббатису Долину у самой сторожки:
— Матушка, а когда у нас будет День Названия? Долина в отчаянии возвела очи горе:
— Думбл, когда ты перестанешь мне докучать? Я еще даже не завтракала, а на голодный желудок плохо думается.
Мышонок ухватил аббатису за платье и захныкал:
— Скажи скорей, когда будет День Названия, а то Думбл покраснеет и станет плакать!
Из сторожки, прихрамывая, вышел Тодд Иголка и потряс в воздухе своей тростью:
— Кто это здесь плачет? Что с тобой случилось, малыш?
Аббатиса пыталась вытянуть из лапок мышонка подол своей сутаны.
— Вообрази только, Тодд, этот маленький хулиган требует, чтобы я назначила День Названия, а то он, видите ли, начнет плакать.
Старый еж подбросил вверх свою трость и легко поймал ее.
— А что, совсем неплохая идея. Матушка, назначь поскорее День Названия, а то я, пожалуй, присоединюсь к Думблу. Ты еще не слышала, как я умею плакать.
— Постыдись, Тодд. Я ведь еще даже не придумала подходящего названия для нынешнего лета.
Думбл снова ухватился за подол ее сутаны:
— Думай поскорее, матушка Долина! Аббатиса снова принялась терпеливо высвобождать свой подол.
— Лето Надоедливого Мышонка, вот как мне сейчас хочется назвать это лето!
В дверях сторожки показалась ежиха:
— Лето Негодника Лучника, по-моему, подходит куда больше. Я имею в виду этого сорванца Самкима!
Медленно переваливаясь на ходу, к ним подходили Труг и его сестра Труган, волоча за собой сеть с только что выловленными рачками. Труг гордо приподнял ее:
— Вот, выловили на рассвете в нашем пруду. Если добавить перцу и несколько головок камыша, выйдет отличный суп. Никогда не видел столько рачков в нашем пруду, как в это лето. Думаю, старушка форель перестала их есть, она стала слишком толстая и ленивая. Смотрите-ка, вон она!
Старая форель шумно выпрыгнула на поверхность. Все направились к пруду, Тодд шел, слегка опираясь на трость.
— Должно быть, эта рыбешка старше меня. Я еще пешком под стол ходил, а она была уже взрослой рыбиной.
Они постояли на берегу пруда. Прямо на поверхности воды плавала огромная форель и смотрела на всех выпуклыми глазами, то открывая, то закрывая рот. Труг потряс перед ней сетью с рачками:
— Смотри сюда, мы выловили всех твоих рачков. Форель выпрыгнула из воды и шумно плюхнулась обратно.
Думбл высунул язык и показал ей нос:
— Старая лентяйка!
Ежиха вынула из кармана передника кусочек пудинга и сунула его малышу в рот:
— Пусть это будет Лето Ленивой Форели! Аббатиса улыбнулась:
— Право, не знаю, дорогая, нравится ли мне это название. Обычно мы называем сезоны по названию какого-нибудь дерева или цветка. Лето Ленивой Форели, гм, несколько необычно, но за неимением лучшего, пожалуй, подойдет. Когда вы хотели бы провести этот День?
— Завтра! — раздался общий крик.
Вскоре после завтрака новость облетела все аббатство. Молодежь играла и веселилась у южной стены, вместе со всеми прыгали Самким и Арула.
— Ура! Завтра День Названия!
— Праздник! У нас будет праздник!
Думбл повел друзей на прогулку вдоль бастионов, и все они напевали традиционную для этого Дня песенку, которую полагалось петь в предвкушении пира:
— Угощенье и веселье!
А за стенами аббатства прятались еще двое, до которых донеслись звуки праздника. Это были Битоглаз и Тура, две ласки, дезертировавшие из армии Фераго несколько недель назад. В данный момент они лежали в канаве с противоположной стороны дороги, огибавшей западную стену. Дни и ночи, проведенные в скитаниях по западным землям, попрошайничество и воровство наложили свой отпечаток на их и без того изможденные морды. Битоглаз спал, разморенный теплым утренним солнышком, и снились ему жареное мясо и красное вино. Как раз в эту минуту Тура растолкал его:
Почему? Почему?
Пой, пляши и объедайся!
Потому! Потому!
Потому что День Названья —
Приходи, сестра и брат!
Исполняются желанья —
Всякий будет сыт и рад!
— Ты что-нибудь слышишь, чудила?
Битоглаз проснулся и сел. Протер рваным рукавом глаза и, склонив голову набок, принялся прочищать ухо. Прислушавшись, он усмехнулся и принялся в такт пению размахивать лапой:
— Да-а-а-а, точняк. Похоже на старомодные стишки. Тура сидел и жевал стебелек травы. В животе у него громко бурчало, он скроил рожу и сплюнул:
— Какой-то тип бьет в колокол, и молодые глотку дерут. Как, по-твоему, называется это место?
— Это аббатство.
— Батство? Что еще за батство?
— Аббатство! Понимаешь ты, куриные мозги, аб-бат-ство. Кажись, называется оно Красный Потолок или что-то в этом роде. Я слышал о нем от лисы.
— Да ты ни одной лисы не знаешь, оборванец. А если и знаешь, то они не хотят с тобой знаться. Батство Красный Потолок, фу ты ну ты!
Тут Битоглаз прыгнул на него и зажал ему лапой пасть:
— Заткнись. Сюда кто-то идет.
По тропинке шли несколько кротов под начальством старшего, которого так и звали Кротоначальник. Выглядывая из канавы, ласки внимательно наблюдали за процессией.
— Урр, доброе утро тебе, Самким, и тебе, Арула. Будьте добреньки, отворите нам ворота, — проговорил Кротоначальник.
Те, кого он назвал, спрыгнули c западной стены на ступеньки и побежали отворять ворота. Как только кроты по одному стали исчезать за ними, Битоглаз толкнул под локоть Туру:
— Айда за ними, чудила! Пошли и мы. Давай прикинемся, что мы тоже кроты, прицепимся к ним и пройдем за ворота.
Перебежав через дорогу, они присоединились к процессии.
Так с опущенными головами они и попали прямо в лапы Труга. Тот схватил обоих за загривки:
— Ну-ка стой! Куда это вы направляетесь? Битоглаз упал на землю и, ухватив Труга за лапу, завыл:
— У-у-у, мы несчастные. Пусть удача ходит за вами по пятам, если вы проявите жалость к двум путникам, переживающим трудные времена.
Тура тут же присоединился к своему приятелю и ухватил Труга за другую лапу:
— Будь милостив к нам. Сжальтесь над двумя голодными и несчастными созданиями.
Труг не мог даже шевельнуться, он скрестил на груди лапы и обратился к Самкиму, пытаясь перекричать завывание двух оборванцев:
— Беги за аббатисой. Живее!
К тому времени, когда прибыла аббатиса, обе ласки валялись ничком на лужайке и немилосердно причитали. Долина решительно подняла лапы вверх:
— Тише! Прекратите завывать. Вы же не ранены!
Битоглаз казался безутешным, он рвал траву и сыпал ее себе на голову, потом принялся царапать лапами землю, отрывисто рыдая:
— Не ранены? Ах, добрая госпожа, если б ты только знала. Двух голодающих, больных и хромых, лапы которых стерты до костей, называешь не ранеными. О голодные дни и холодные дождливые ночи, когда у нас не было даже дырявого коврика, чтобы прикрыть голову от грома и молнии.
Самким и Арула не могли удержаться и не захихикать над этой трагикомической сценой. Аббатиса еще раз суровым взглядом призвала пришельцев к молчанию.
— Если хотите остаться в аббатстве, вы должны немедленно прекратить это безобразие.
Битоглаз и Тура тут же замолчали и сели прямо.
— Говоришь, что мы можем остаться?
— И что мы будем распевать эти ваши стишата и что нам дадут чего-нибудь пожрать… я хотел сказать — поесть?
Аббатиса кивнула:
— Аббатство Рэдволл — это место мира и благоденствия, но пока вы здесь, вы должны соблюдать наши правила: жить в мире со всеми окружающими и помогать больным, пожилым и детям. Кроме того, вы никогда не должны поднимать на кого-либо лапу. Мы — мирные жители, мы возделываем землю, и она щедро платит нам за это. Если будете придерживаться наших законов, можете остаться здесь, среди нас.
Тодд бросил на аббатису сомневающийся взгляд: — Что ты надумала? Лично я и смотреть не хочу на эту парочку.
Кротоначальник поддержал мнение товарища:
— Они выглядят отъявленными разбойниками! Аббатиса задумчиво погладила подбородок:
— Я вас, кажется, понимаю. А что скажет Бреммун? Будучи все еще под впечатлением своей суровости по отношению к Самкиму и Аруле, старик неуверенно пожал плечами и сказал:
— Ну, по-моему, они выглядят довольно жалко, матушка, но решение за тобой.
Голос Битоглаза дрогнул от избытка чувств, он в отчаянии затряс лапами:
— Решение за тобой. Да, госпожа, за тобой. Прикажи вышвырнуть нас вон, обратно в жестокий мир. И больше никогда два несчастных страдальца не станут мозолить тебе глаза и пачкать ваши лужайки.
Несмотря на устрашающие размеры, у Труга было чувствительное сердце, и он громко всхлипнул:
— Не говори так, приятель. У нашей аббатисы сердце не из камня.
Его слова, казалось, заставили аббатису переменить мнение, и она решительно кивнула:
— Ладно, можете остаться. Но помните: пока вы гости нашего аббатства, вы должны вести себя как положено, следить за своими манерами и не распускать лапы. Вам все ясно?
Битоглаз и Тура вырвались из сильных лап охранников и, упав на четвереньки, принялись целовать подол аббатисы.
Стараясь не морщиться от отвращения, она их оттолкнула:
— Самким и Арула, у меня есть для вас работа. Эти двое поступают под вашу ответственность. Если понадобится помощь, обратитесь к Тругу или Кротоначальнику. Боже мой, как бы я хотела, чтобы в аббатстве опять жила барсучиха. Ладно, пора за работу, друзья. Если хотим, чтобы завтра у нас получился удачный День Названия, нам предстоит еще многое сделать!
Когда все стали расходиться по своим делам, бельчонок и юная кротиха представились:
— Меня зовут Самким, а это Арула.
— Завсегда приятно познакомиться, молодежь. Я Битоглаз, а это мой приятель — чудила Тура. Ладненько, где мы будем хавать и дрыхнуть?
Запах двух немытых тел заставил Арулу поморщиться.
— Нет, нет, пока еще рано есть и спать. Обычно мы помогаем на кухне варить и жарить.
Тура просветлел при упоминании о пище:
— Идет, варить и жарить, это мне нравится. Самким немного побледнел. До него тоже дошел неприятный запах, исходящий от двух ласок, и он схватил их обеих за лапы:
— Не так быстро, друзья. Сначала нужно принять ванну и переодеться.
Битоглаз и Тура в ужасе попятились.
— Ванну? Ну уж нет, чудила. Это вредно.
— Битоглаз прав, молодежь. Ванна — это просто смерть для нас.
Самким заговорчески подмигнул Тругу и Кротоначальнику:
— Может, сводите наших друзей к пруду? Летом там замечательно.
5
Cамким и Арула сидели на траве вместе с Битоглазом и Турой, весело хихикая над их рассказами о зверствах, которые тем пришлось перенести со времени их прибытия в аббатство.
— Клянусь всем, чем хотите, чудилы, не знаю, что хуже: голодать и скитаться или когда тебя топят в треклятой воде в этом, как его, батстве. Жестокая тут у вас жизнь, доложу я вам.
— Можете называть это гостеприимством, но когда огромная водяная собака волочет тебя в мокрую воду, напихав сначала полный нос мыла, а в этой воде прыгает какое-то чудище, нет, это не может понравиться.
— Точняк, чудила. И не будь я лаской, если не помру к ночи от простуды из-за этой воды.
Тура вздрогнул и поплотнее закутался в чистую, но изрядно поношенную курточку, которую его заставил надеть Кротоначальник.
Битоглаз сунул лапу в ухо, чтобы вычистить застрявшее мыло:
— Ффуу! Мало этого, так они еще сожгли нашу прекрасную одежду. Я вам так скажу, это первая ванна, которую я принимал в своей жизни, но и последняя тоже. Благодарю покорно.
А потом нас поставили чистить сковородки. Это было ужасно, просто невыносимо, скажу я вам. Два таких благородных господина, как мы, стоят в дурацких курточках и скребут черные сковородки и старые кастрюли. Хорошо, хоть разрешили посидеть на свежем воздухе. Я был близок к тому, чтобы броситься в грязную воду в раковине и насовсем покончить с этой несчастной жизнью.
Труг подошел к собравшимся и сразу обратился к обеим ласкам:
— Ладненько, приятели, перерыв окончен. Пошли обратно на каторгу, миленькие!
Из груди Туры вырвался стон отчаяния.
— Я и так едва жив, чудила. Эта вода действует мне на мозги. И не только на мозги, но и на лапы тоже. Пожалуйста, больше никаких горшков и сковородок!
Битоглаз трепыхался в крепкой хватке Труга:
— Если я умру, чудила, то, прошу тебя, поставь на моей могиле горшок и сковороду, дабы все знали, что послужило причиной моей смерти.
Самким вступился за своих приятелей:
— Пусть посидят еще немножко, Труг. Они и так уже похожи на два выжатых лимона. Ой, смотрите, сестра Настурция идет!
Сестра Настурция была полной и очень доброй мышью, которую вся молодежь любила за ее веселый и легкий нрав. Все сразу потеснились, освобождая ей место.
Самким стал упрашивать ее спеть, поскольку Настурция была знаменита своим мелодичным голосом:
— Сестра, двое этих бедняг никогда не слыхали, как ты поешь. Пожалуйста, спой для них что-нибудь.
Она добродушно рассмеялась:
— Это не они, а ты хочешь послушать, как я пою. Бельчонок покраснел:
— Сестра, мы все хотим тебя послушать. Настурция не заставила себя долго упрашивать:
— А мы-то чего? Мы даже не знаем, кто такой был этот Мартин.
— Ладно, кто бы там он ни был, могу поспорить, что горшки на кухне он не чистил. Не думаю, что они ему говорили: «Эй, ты там, с верным мечом, ступай-ка почисть сковородки».
Самким стал объяснять ласкам, кто такой был Мартин:
— Мартин Воитель — это символ нашего аббатства. Он жил много лет назад.
Битоглаз беспечно махнул лапой:
— Так он, оказывается, мертвяк. Неудивительно, что никто не заставляет его чистить горшки.
Труг ухватил Битоглаза за ухо:
— Будь добр, отнесись к этому с уважением. Мартин — Хранитель нашего аббатства.
Сокрушенно потирая занывшее ухо, Битоглаз стал жаловаться:
— Откуда мне было знать? Кроме того, если кто мертвяк, то мертвяк, и дело с концом.
Сестра Настурция потрепала его по спине:
— Ты не понимаешь. Мартин умер много лет назад, но дух его живет в каждом камне Рэдволла и в сердце каждого из его обитателей. Может быть, сейчас мы его не видим, но это потому, что теперь настали мирные времена. А когда нашему аббатству грозит опасность, некоторые из нас его видят, и он вдохновляет их на великие подвиги.
Тура почесал в голове:
— А ты когда-нибудь видела своего Мартина?
На минуту вдруг воцарилось молчание, и все уставились на Настурцию. Казалось, она дремлет. Ее широко открытые глаза были устремлены на красный камень стены напротив нее, и она вдруг медленно заговорила. Этих слов никто прежде не слышал.
— Я что-то ничего туточки не понял, сестра. Настурция заморгала, глаза ее приобрели нормальное выражение, и она вздрогнула:
— То же можно сказать и про меня, Думбл. Не понимаю, что заставило меня произнести эти строки, прежде я никогда их не слышала. Это было… как будто говорил кто-то другой, а не я.
Брат Остролист, который тоже сидел поблизости, быстро вскочил на ноги:
— Клянусь всем, чем хотите, чудилы, не знаю, что хуже: голодать и скитаться или когда тебя топят в треклятой воде в этом, как его, батстве. Жестокая тут у вас жизнь, доложу я вам.
— Можете называть это гостеприимством, но когда огромная водяная собака волочет тебя в мокрую воду, напихав сначала полный нос мыла, а в этой воде прыгает какое-то чудище, нет, это не может понравиться.
— Точняк, чудила. И не будь я лаской, если не помру к ночи от простуды из-за этой воды.
Тура вздрогнул и поплотнее закутался в чистую, но изрядно поношенную курточку, которую его заставил надеть Кротоначальник.
Битоглаз сунул лапу в ухо, чтобы вычистить застрявшее мыло:
— Ффуу! Мало этого, так они еще сожгли нашу прекрасную одежду. Я вам так скажу, это первая ванна, которую я принимал в своей жизни, но и последняя тоже. Благодарю покорно.
А потом нас поставили чистить сковородки. Это было ужасно, просто невыносимо, скажу я вам. Два таких благородных господина, как мы, стоят в дурацких курточках и скребут черные сковородки и старые кастрюли. Хорошо, хоть разрешили посидеть на свежем воздухе. Я был близок к тому, чтобы броситься в грязную воду в раковине и насовсем покончить с этой несчастной жизнью.
Труг подошел к собравшимся и сразу обратился к обеим ласкам:
— Ладненько, приятели, перерыв окончен. Пошли обратно на каторгу, миленькие!
Из груди Туры вырвался стон отчаяния.
— Я и так едва жив, чудила. Эта вода действует мне на мозги. И не только на мозги, но и на лапы тоже. Пожалуйста, больше никаких горшков и сковородок!
Битоглаз трепыхался в крепкой хватке Труга:
— Если я умру, чудила, то, прошу тебя, поставь на моей могиле горшок и сковороду, дабы все знали, что послужило причиной моей смерти.
Самким вступился за своих приятелей:
— Пусть посидят еще немножко, Труг. Они и так уже похожи на два выжатых лимона. Ой, смотрите, сестра Настурция идет!
Сестра Настурция была полной и очень доброй мышью, которую вся молодежь любила за ее веселый и легкий нрав. Все сразу потеснились, освобождая ей место.
Самким стал упрашивать ее спеть, поскольку Настурция была знаменита своим мелодичным голосом:
— Сестра, двое этих бедняг никогда не слыхали, как ты поешь. Пожалуйста, спой для них что-нибудь.
Она добродушно рассмеялась:
— Это не они, а ты хочешь послушать, как я пою. Бельчонок покраснел:
— Сестра, мы все хотим тебя послушать. Настурция не заставила себя долго упрашивать:
Конец песни подхватили все вместе веселым хором. Эхо, отразившись от стен родного дома, унеслось в небеса. Битоглаз и Тура, неожиданно для самих себя, запели вместе со всеми, потом переглянулись в изумлении:
— Приплелся странник в холода,
Устал он и шатался —
Сам по себе пришел сюда
И Мартином назвался.
Воитель славный Мартин
Принес свой ржавый меч,
Дабы Страну Цветущих Мхов
От гибели сберечь.
Жестокий враг в ту пору
В округе страх нагнал —
Он в каждый дом и нору
Свой коготь запускал.
Не убоявшись стали,
Все звери поднялись —
И с Мартином восстали
И биться принялись.
Воитель славный Мартин
Достал свой грозный меч,
Дабы Страну Цветущих Мхов
От гибели сберечь.
И в лес пришла свобода,
И с Мартином тогда
Здесь наступили годы
Покоя и труда.
Построил он аббатство,
Наш Рэдволл, — потому
Свободой наше братство
Обязано ему.
Воитель славный Мартин,
Благодарим твой меч,
Который некогда помог
Покой и мир сберечь!
— А мы-то чего? Мы даже не знаем, кто такой был этот Мартин.
— Ладно, кто бы там он ни был, могу поспорить, что горшки на кухне он не чистил. Не думаю, что они ему говорили: «Эй, ты там, с верным мечом, ступай-ка почисть сковородки».
Самким стал объяснять ласкам, кто такой был Мартин:
— Мартин Воитель — это символ нашего аббатства. Он жил много лет назад.
Битоглаз беспечно махнул лапой:
— Так он, оказывается, мертвяк. Неудивительно, что никто не заставляет его чистить горшки.
Труг ухватил Битоглаза за ухо:
— Будь добр, отнесись к этому с уважением. Мартин — Хранитель нашего аббатства.
Сокрушенно потирая занывшее ухо, Битоглаз стал жаловаться:
— Откуда мне было знать? Кроме того, если кто мертвяк, то мертвяк, и дело с концом.
Сестра Настурция потрепала его по спине:
— Ты не понимаешь. Мартин умер много лет назад, но дух его живет в каждом камне Рэдволла и в сердце каждого из его обитателей. Может быть, сейчас мы его не видим, но это потому, что теперь настали мирные времена. А когда нашему аббатству грозит опасность, некоторые из нас его видят, и он вдохновляет их на великие подвиги.
Тура почесал в голове:
— А ты когда-нибудь видела своего Мартина?
На минуту вдруг воцарилось молчание, и все уставились на Настурцию. Казалось, она дремлет. Ее широко открытые глаза были устремлены на красный камень стены напротив нее, и она вдруг медленно заговорила. Этих слов никто прежде не слышал.
В странной тишине, которая настала после этих слов, раздался тонкий голосок Думбла:
— Я лишь тень, что в саду оставляет неясный след,
Прах ушедших сезонов на плитах.
Лапы мои легки, словно лунный свет,
В памяти я живу чертогах укрытых.
В шепоте ветра можно меня услыхать,
Можно увидеть в бледном рассветном луче,
Если пламя беды начнет полыхать,
Вспомни меня, вспомни о грозном мече.
И тогда я встану рядом с тобой
И великую силу в тебя вдохну —
Силу, с которой в берег бьется прибой, -
Дабы встал ты с оружьем на бой за свою Страну.
И будет тогда враг тобой побежден,
И скажут тогда о тебе:
«Воителя лапой тронут он».
Жди. Я найду тебя. Доверься судьбе.
— Я что-то ничего туточки не понял, сестра. Настурция заморгала, глаза ее приобрели нормальное выражение, и она вздрогнула:
— То же можно сказать и про меня, Думбл. Не понимаю, что заставило меня произнести эти строки, прежде я никогда их не слышала. Это было… как будто говорил кто-то другой, а не я.
Брат Остролист, который тоже сидел поблизости, быстро вскочил на ноги: