- Не говорите так, - взмолилась девушка, - не говорите ничего дурного. Пожалейте меня, Морис, потому что... потому что... - она запнулась, потому что я столько для вас сделала.
- Я знаю, дорогая моя, я знаю!
Она говорила спокойно и рассудительно, без малейших признаков горячности или волнения; просто пыталась объяснить Морису свое положение. Но до конца подавить волнение ей не удалось, голос ее задрожал:
- Как ужасно - всю жизнь поклоняться отцу и вдруг почувствовать, что ты далека от него. Это просто убивает меня; нет, убило бы, если б я не любила вас. Ведь невозможно не почувствовать, что с тобой говорят так, будто... будто...
- Будто что?
- Будто тебя презирают! - с горячностью воскликнула Кэтрин. - Так он говорил со мной в тот вечер накануне отъезда. Всего несколько слов, но мне и этого было достаточно, и я потом всю дорогу думала о них. И я решилась. Никогда больше не буду его просить - ни о чем. И не буду ждать от него никакой поддержки. Теперь это было бы даже противоестественно. Надо, чтобы мы были очень счастливы вместе и чтобы мы не зависели от того, простит он нас или нет. И еще... Морис! Вы никогда, никогда не должны презирать меня!
Дать обещание такого рода было нетрудно, и Морис проделал это со всем изяществом. Но этим пока и ограничился.
27
По приезде доктор, разумеется, немало беседовал со своими сестрами. Что касается Лавинии, то поведать ей о своих приключениях или хотя бы поделиться с ней впечатлениями о дальних странах он не особенно старался, удовольствовавшись тем, что на память об этом завидном путешествии подарил ей бархатное платье. Однако предметы менее отдаленные он обсудил с ней довольно подробно, заверив ее прежде всего, что продолжает выступать в роли непреклонного отца.
- Не сомневаюсь, что ты не оставила мистера Таунзенда без внимания и постаралась возместить ему временную утрату Кэтрин, - сказал он. - Я тебя ни о чем не спрашиваю, так что не трудись отпираться. Я ни за что на свете не стал бы задавать тебе подобные вопросы и ставить тебя перед необходимостью... м-м... измышлять на них ответы. Никто тебя не выдал, никто за тобой не следил. Элизабет мне ничего о тебе не рассказывала; разве что хвалила тебя за то, что ты хорошо выглядела и пребывала в прекрасном расположении духа. Я просто изложил тебе плод своих умозаключений - индукции, как говорят философы. Насколько я понимаю, ты всегда была склонна предоставлять приют милым страдальцам. Мистер Таунзенд был в доме частым гостем; на это указывают кое-какие признаки. Мы, врачи, знаешь ли, приобретаем с годами определенную интуицию; и вот мне видится, что он с удовольствием сиживал в наших креслах и грелся у камина. Я не в обиде на него за эти маленькие удовольствия - других он за мой счет не получит. Наоборот, похоже, что мои домашние расходы скоро сократятся за его счет. Не знаю, что ты ему говорила или собираешься сказать. Но имей в виду - если ты советовала ему не отступаться и не терять надежды на успех, если ты поддерживала в нем уверенность, что я изменю свое прошлогоднее решение, ты оказала ему дурную услугу и он вправе потребовать у тебя возмещения. Не исключаю, что он подаст на тебя в суд. Ты, конечно, действовала из лучших побуждений: ты себя уверила, что меня можно взять измором; это ни на чем не основанная иллюзия, которая могла родиться только в уме самого безответственного оптимиста. Тактика измора не принесла плодов - я полон сил, как и год назад. Меня хватит еще на пятьдесят лет. Кэтрин как будто бы тоже не изменила своего решения и тоже полна сил. Так что мы сейчас на тех же позициях, что и раньше. Впрочем, тебе это известно. Я только хотел тебя уведомить, что не переменил своего решения. Подумай о моих словах, любезная Лавиния! Берегись справедливого гнева обманутого охотника за приданым!
- Не таких слов я от тебя ожидала, - отвечала миссис Пенимен. - Я наивно полагала, что ты оставишь в Европе свой отвратительный иронический тон, без которого ты не можешь обойтись, даже говоря о самых священных чувствах.
- Не следует недооценивать иронию, она часто приносит великую пользу. Впрочем, ирония нужна не всегда, и я тебе докажу, что прекрасно умею без нее обходиться. Я хочу знать твое мнение: прекратит Морис Таунзенд осаду моего дома или нет?
- Я буду сражаться с тобой твоим же оружием: поживешь - увидишь! ответила миссис Пенимен.
- По-твоему, я сражаюсь такого рода оружием? Я в жизни не сказал подобной грубости.
- Что ж, не надейся на прекращение осады - готовься к худшему.
- Любезная моя Лавиния! - воскликнул доктор. - Уж не пытаешься ли ты иронизировать? Твой выпад скорее напоминает мне кулачные приемы.
Несмотря на свою решимость кинуться в кулачный бой, миссис Пенимен была изрядно напугана и пустилась наутек. А брат ее пустился (не без предосторожностей) расспрашивать миссис Олмонд, которой он подарил не меньше, чем Лавинии, а поведал гораздо больше.
- Он, видно, там дневал и ночевал! - сказал ей доктор. - Надо будет заглянуть в винный погреб. Можешь не церемониться и говорить мне правду я уже выложил ей все, что я об этом думаю.
- Да, по-моему, он частенько хаживал в твой дом, - подтвердила миссис Олмонд. - Но, согласись, что, оставив Лавинию одну, ты лишил ее привычного общества; естественно, ей захотелось принимать гостей.
- Вполне согласен; потому-то я и не стану ругать ее за выпитое вино. Спишем его как возмещение Лавинии за одиночество. Она вполне способна объявить, что выпила все сама. Какая же, однако, вульгарность с его стороны - пользоваться чужим домом! Как он посмел вообще приходить в мое отсутствие? Вот тебе весь его характер - хуже уж просто некуда.
- Спешит урвать что может, - согласилась миссис Олмонд. - Лавиния готова была кормить его целый год - как же упустить такой случай?
- Ну так пускай она теперь кормит его всю жизнь! - вскричал доктор. - И уж за вина ему придется платить отдельно, как это делают за табльдотом.
- Кэтрин мне сказала, что он открыл контору и зарабатывает уйму денег, - заметила миссис Олмонд.
Доктор удивленно посмотрел на нее.
- Мне она этого не сказала, и Лавиния тоже не удостоила меня такой чести. Понятно! - воскликнул он. - Кэтрин отреклась от меня. Впрочем, это неважно! Могу себе представить, что у него за контора!
- От мистера Таунзенда она не отреклась, - сказала миссис Олмонд. - Я поняла это в первую же минуту. Она вернулась точно такой, какой уезжала.
- Вот именно - ничуть не поумнела. Объездила всю Европу и не увидела там ровно ничего - ни одной картины, ни одного ландшафта, ни одной статуи, ни одного собора.
- Еще бы ей глядеть на соборы - у нее совсем другое было на уме. Она не забывает о нем ни на минуту. Как я ее жалею!
- И я жалел бы ее, если бы она меня не раздражала. Постоянно, каждую минуту. Я испытал все средства. Я был поистине безжалостен; никакого толку - с ней ничего нельзя поделать. Она меня просто бесит. Сначала я был настроен благодушно и испытывал известное любопытство. Мне было интересно посмотреть: неужели она так и не отступится? Видит небо, я более чем удовлетворил свое любопытство! Она вполне убедила меня в своем упрямстве, и, может быть, хоть теперь ему придет конец.
- Не думаю, - сказала миссис Олмонд.
- Остерегись - не то я и от тебя тоже стану приходить в бешенство. Если она не оставит своего упрямства, я сам положу ему конец; и это будет конец нашего совместного пути - я выкину ее посреди дороги. Подходящее местечко для моей дочери - в дорожной пыли. Кэтрин не понимает, что лучше спрыгнуть, не дожидаясь, пока тебя столкнут. Дождется - а потом станет жаловаться, что ушиблась.
- Не станет, - сказала миссис Олмонд.
- И это взбесит меня еще больше. Самое неприятное - это что я бессилен что-либо предотвратить.
- Что ж, если Кэтрин придется падать, надо подложить ей побольше подушек, - улыбнулась миссис Олмонд. И в исполнение своих слов она принялась опекать девушку с истинно материнской добротой.
Миссис Пенимен тотчас написала Морису Таунзенду. Их связывали теперь самые близкие отношения, но я ограничусь упоминанием лишь некоторых сторон этой близости. Миссис Пенимен испытывала к Морису совсем особое чувство, в котором, если не толковать его превратно, не было ничего неподобающего. Ее симпатия к красивому молодому человеку, обиженному судьбой, была сродни влюбленности и все же по своей природе не могла служить для Кэтрин поводом к ревности. Сама миссис Пенимен к племяннице не ревновала. Себя она видела в роли сестры Мориса или его матери - сестры или матери, наделенной страстной натурой, - и испытывала всепоглощающее желание обеспечить ему счастливое и беззаботное существование. Этим она и занималась весь год, после того как отъезд брата развязал ей руки, и усилия ее сопровождались успехом, о котором было сказано выше. Своих детей у миссис Пенимен не было, и, как ни старалась она излить на Кэтрин те чувства, которые природа предназначила для отпрысков мистера Пенимена, племянница лишь отчасти вознаградила ее старания. Избрав Кэтрин объектом родственной любви и попечений, миссис Пенимен обнаружила, что девушке недостает эффектности и шарма, которые, как она полагала, наверняка были бы свойственны ее собственным чадам. У миссис Пенимен даже материнские чувства нашли бы приподнятое, романтическое выражение, а Кэтрин по самой своей натуре не возбуждала романтических страстей. Миссис Пенимен ничуть не остыла к ней, но начала понимать, что Кэтрин для нее - объект неблагодарный; Кэтрин не давала ей возможности проявить свою душу. И посему свои душевные богатства тетушка - не лишая Кэтрин ее доли - стала обращать на Мориса Таунзенда, и уж тут ей представились широкие возможности проявить себя. Она была бы счастлива иметь красивого и властного сына и непременно принимала бы живейшее участие в его любовных делах. Именно в таком свете она теперь рассматривала Мориса, сначала снискавшего ее симпатию своей изящной, рассчитанно-почтительной манерой обращения, против которой миссис Пенимен никогда не могла устоять. Впоследствии он расстался с былой почтительностью, предпочитая не разбазаривать свой капитал, но симпатия уже была завоевана, и даже жестокость молодого человека приобрела известную ценность для миссис Пенимен: это была как бы сыновняя жестокость. Имея родного сына, миссис Пенимен, вероятно, боялась бы его; на этой стадии нашей истории она, безусловно, боялась Мориса Таунзенда. Таково было одно из последствий его частых визитов на Вашингтонскую площадь. Он обращался с миссис Пенимен очень вольно - как, кстати говоря, он, несомненно, обращался бы со своей родной матерью.
28
Письмо ее содержало предостережение; оно извещало молодого человека о том, что доктор по-прежнему упорствует. Возможно, у миссис Пенимен мелькнуло предположение, что Кэтрин, должно быть, и сама сообразила снабдить возлюбленного сведениями такого рода, но, как нам известно, тетка частенько недооценивала племянницу; кроме того, она считала, что не может полагаться на действия Кэтрин. Миссис Пенимен исполняла свой долг независимо от племянницы. Я уже говорил, что ее юный друг обращался с ней весьма вольно, и вот пример тому: он не ответил на письмо. Он внимательно прочел письмо, усвоил сведения, а потом разжег им сигару и принялся ждать следующего - в полной уверенности, что оно придет. "У меня кровь стынет в жилах, когда я представляю себе, какие мысли роятся в его уме", - написала миссис Пенимен о своем брате; казалось бы, к этому уже нечего добавить. Однако она написала вновь, прибегнув к иной метафоре. "Его ненависть к вам горит страшным огнем - огнем, не угасающим ни на секунду, - писала она. Но вашего будущего он не освещает - оно повергнуто в мрак. Когда бы это зависело от меня, каждый день вашей жизни был бы полон сияния солнца. От К. ничего невозможно узнать - она такая скрытная, в точности, как ее отец. Похоже, что она рассчитывает скоро венчаться и явно готовилась к этому в Европе, накупила платьев, десять пар туфель и пр. Но вы же понимаете, друг мой, что одних туфель мало для начала замужней жизни. Напишите, что вы об этом думаете. Как мне не терпится увидеть вас; мне надо вам столько всего рассказать! Ужасно вас недостает - дом кажется таким пустым! Какие новости в городе? Как подвигается ваше дело? Это был отважный поступок - открыть свое дело! Можно мне навестить вас в конторе? Я бы пришла всего на несколько минут! Я могла бы сойти за клиентку, или как это у вас называется? Я могла бы купить что-нибудь, акции или какие-то железнодорожные приспособления. Напишите, что вы думаете об этом плане. Я бы пришла с reticule [дамский ручной мешок, какие носили горожанки], как простолюдинка".
Несмотря на прием с reticule, Морис, очевидно, не оценил ее план, поскольку в контору он миссис Пенимен не пригласил; он уже объяснял ей, что контору эту необычайно, невероятно трудно отыскать. Но так как она настойчиво желала с ним побеседовать (после целого года интимной болтовни миссис Пенимен продолжала называть эти свидания "беседами"), он согласился прогуляться с ней по городу и даже оказал ей особую любезность, покинув ради нее контору в такое время дня, когда дела были, вероятно, в самом разгаре. Он встретился с миссис Пенимен (которая постаралась одеться как "простолюдинка") на углу двух полузастроенных улиц с недомощенными мостовыми и ничуть не удивился, обнаружив, что ее безотлагательные новости сводились главным образом к новым заверениям в преданности. Он, однако, принял уже от нее бессчетное множество подобных заверений, и ему было вовсе ни к чему жертвовать своим драгоценным временем ради того, чтобы в тысячный раз услышать, какое преданное участие миссис Пенимен принимает в его судьбе. Он сам имел ей кое-что сказать. Сделать это было нелегко, и затруднение, которое он испытывал, побудило его выражаться весьма желчно.
- О да, я отлично знаю, что он сочетает свойства льдины со свойствами раскаленного угля, - начал он. - И Кэтрин мне это объясняла, и вы повторяли мне это так часто, что меня уже просто тошнит. Не трудитесь снова повторяться - вы меня вполне убедили. Он не оставит нам ни цента, этот факт уже не нуждается в доказательстве.
Тут миссис Пенимен посетила вдохновенная мысль.
- А что, если вам подать на него в суд? - спросила она, удивляясь, как ей раньше не пришел в голову этот несложный ход.
- Я на _вас_ подам в суд, - ответил Морис, - если вы будете и дальше испытывать мое терпение подобными советами. Это недостойно мужчины продолжать борьбу, когда поражение очевидно. Я должен отказаться от Кэтрин.
На его заявление миссис Пенимен ответила молчанием, хотя сердце ее забилось. Слова молодого человека не были для нее неожиданностью; она уже свыклась с мыслью, что Морису не следует жениться на Кэтрин, если у той не останется шансов получить отцовское наследство. "Не следует" формулировка несколько двусмысленная, но, руководствуясь своими природными склонностями, миссис Пенимен понимала ее вполне однозначно, и, хотя решение это никогда прежде не высказывалось в той грубой форме, которую придал ему теперь Морис, оно не раз молчаливо подразумевалось во время их непринужденных разговоров, когда молодой человек развалясь сидел в каком-нибудь из мягких кресел доктора; так что миссис Пенимен стала относиться к этой мысли сперва (как она предпочитала думать) философски, а потом и с тайным одобрением. Тот факт, что свое одобрение она держала втайне, доказывает, разумеется, что миссис Пенимен его стыдилась; но она закрывала на это глаза, напоминая себе, что как-никак идею замужества племянницы выпестовала именно она. Едва ли доктор признал бы политику Лавинии последовательной: во-первых, Морис во что бы то ни стало должен получить его наследство, и она ему поможет в этом; во-вторых, оно явно не достанется ему, и было бы обидно молодому человеку - молодому человеку с такими богатыми возможностями - жениться на бесприданнице. Когда по возвращении из Европы доктор прочел сестре нотацию, которую мы приводили выше, затея Мориса стала казаться миссис Пенимен настолько безнадежной, что она окончательно сосредоточила свое внимание на этом "во-вторых". Будь Морис ее сыном, она без колебаний принесла бы Кэтрин в жертву этой всеподавляющей идее - его счастливому будущему. Готовность принести в жертву собственную племянницу свидетельствовала о более чем материнской преданности. И все же, внезапно обнаружив в своей руке нож для заклания жертвы, миссис Пенимен оробела.
С минуту Морис шел молча, затем раздраженно повторил свои слова:
- Я должен отказаться от нее!
- Кажется, я вас понимаю, - осторожно проговорила миссис Пенимен.
- Как тут не понять - я выразился достаточно ясно! Грубо и откровенно.
Морис стыдился самого себя, и это было ему неприятно; а так как неприятных ощущений сей молодой человек решительно не переносил, им овладел прилив безжалостной злобы. Ему захотелось отыграться на ком-нибудь, и он осторожно - ибо Морис был всегда осторожен, если дело касалось его самого, - спросил:
- А вы не могли бы ее немного охладить?
- Охладить?
- Подготовить ее - попытаться заставить ее постепенно забыть обо мне.
Миссис Пенимен остановилась и торжественно посмотрела на молодого человека.
- Мой бедный Морис, да знаете ли вы, как она в вас влюблена?
- Не знаю и не желаю знать. Я всегда старался этого не замечать. Знать об этом было бы слишком мучительно.
- Она будет очень страдать, - сказала миссис Пенимен.
- Вы должны ее утешить. Если вы мне настоящий друг, если вы не притворяетесь, вы найдете способ ее утешить.
Миссис Пенимен печально покачала головой.
- Вы спрашиваете, не притворяюсь ли я вашим другом; а я не сумею притвориться вашим врагом. Что я могу сказать ей, кроме новых похвал вам? Но похвалы вам едва ли ее утешат!
- Доктор вам поможет. Он будет в восторге, что помолвка расстроилась, и придумает ей какое-нибудь утешение - ведь он человек опытный.
- Он придумает ей новую пытку! - воскликнула миссис Пенимен. - Упаси ее небо от отцовских утешений. Он станет злорадно торжествовать.
Морис мучительно покраснел.
- Если вы станете утешать ее так же, как сейчас утешаете меня, проку будет немного! Чертовски неприятно объясняться, но это необходимо. Меня тяготит такая необходимость, и вы обязаны облегчить мое положение.
- Я буду вашим другом до гробовой доски! - заявила миссис Пенимен.
- Лучше докажите вашу дружбу сейчас! - ответил Морис, возобновляя прогулку.
Миссис Пенимен двинулась следом; она едва сдерживала дрожь.
- Вы бы хотели, чтобы я ей сама сказала? - спросила она.
- Не надо ей ничего говорить, но если бы вы могли... если бы вы могли... - и он замолчал, пытаясь сообразить, что же в действительности миссис Пенимен могла бы для него сделать. - Вы могли бы объяснить ей мои побуждения. Объяснить, что я не в силах стать между ней и отцом и дать ему повод лишить собственную дочь ее законных прав - повод, которого он дожидается с таким отвратительным нетерпением!
Миссис Пенимен с замечательной быстротой оценила всю прелесть этой фразы.
- Как это похоже на вас! - сказала она. - Как это тонко!
Морис раздраженно махнул тростью.
- Ах, оставьте! - капризно воскликнул он.
- Может быть, все обойдется. Кэтрин ведь такая странная.
И миссис Пенимен взяла на себя смелость пообещать молодому человеку, что в любом случае девушка поведет себя смирно и не станет устраивать сцен. Они продолжали прогулку, в ходе которой миссис Пенимен взяла на себя смелость пообещать ему и многое другое и в результате приняла немало обязательств; Морис, как нетрудно догадаться, был рад сложить на нее свою ношу. Однако ее безрассудное рвение ни на секунду не обмануло молодого человека: он знал, что миссис Пенимен едва ли в состоянии исполнить хотя бы сотую долю того, что обещала, и ее самозабвенная готовность ему служить внушала Морису все большее презрение к миссис Пенимен. Среди прочего она во время этого разговора задала молодому человеку один смелый вопрос:
- Что вы станете делать, если не женитесь на ней?
- Совершу что-нибудь блистательное, - ответил Морис. - Ведь вам, наверное, хочется, чтобы я совершил что-нибудь блистательное?
Мысль о такой возможности доставила миссис Пенимен величайшее удовольствие.
- Я буду считать, что горько обманулась в вас, если этого не случится.
- Придется совершить, чтобы отыграться за провал. Пока мои дела идут вовсе не блистательно.
Миссис Пенимен задумалась, словно надеялась опровергнуть его заявление; однако это ей не удалось, и, чтобы загладить свою неудачу, она рискнула задать Морису еще один вопрос:
- То есть вы снова... снова станете свататься?
Сперва Морис отозвался лишь про себя - и довольно резко: "Вот уж чисто женская бестактность!" Затем ответил вслух:
- Никогда в жизни!
Миссис Пенимен была разочарована и раздосадована и, желая выразить свои чувства, издала саркастическое восклицание. До чего же он капризен, этот молодой человек.
- Я отказываюсь от Кэтрин не ради другой женщины, а ради блестящей карьеры! - объявил Морис.
Это было эффектно сказано; но миссис Пенимен чувствовала, что промахнулась, и ей хотелось ответить колкостью.
- Что же, вы не намерены и бывать у нее? - спросила она язвительно.
- Мне нужно побывать у нее; к чему тянуть? С тех пор как она вернулась, я был у нее четыре раза, и это тягостно. Не могу же я всю жизнь наносить ей визиты! Неужели Кэтрин на это рассчитывает? Нельзя держать мужчину в состоянии неопределенности! - тонко закончил он.
- Да, но вы непременно должны проститься с ней! - настаивала миссис Пенимен; в ее представлении прощания уступали по значительности разве что первым свиданиям.
29
Он снова пришел к Кэтрин, но проститься не сумел; приходил и в другой раз, и в третий, каждый раз убеждаясь в том, что миссис Пенимен все еще не усыпала ему цветами путь к отступлению. Положение его было, по его собственному выражению, "чертовски тяжелым"; он чувствовал растущую ненависть к миссис Пенимен, которая, как ему теперь казалось, втянула его в эту историю и обязана была - из простого милосердия - помочь ему выпутаться. Правду сказать, в уединении своей комнаты и, добавим, в красноречивой обстановке комнаты Кэтрин - невесты, готовящей trousseau [приданое (фр.)], - миссис Пенимен по-иному взглянула на взятые на себя обязательства - и испугалась. Задача "подготовить" Кэтрин, помочь ей "постепенно забыть" Мориса все больше ужасала миссис Пенимен, и в конце концов порывистая тетушка впала в сомнения: так ли уж хороша идея Мориса изменить своим первоначальным планам? Блистательное будущее, карьера, чистая совесть молодого человека, уберегшего даму сердца от утраты законных прав, - все это превосходно, конечно, но не слишком ли дорогой ценой это достается? Настроение, в котором пребывала сама Кэтрин, ничуть не облегчало положения миссис Пенимен: несчастная девушка и не подозревала о грозящей ей опасности. Без тени сомнения глядела она на своего возлюбленного и, хотя доверяла тетке гораздо меньше, чем молодому человеку, с коим обменялась нежными клятвами, не давала миссис Пенимен повода для признаний и объяснений. Тетушка долго набиралась решимости, но так и не набралась; она уверила себя, что Кэтрин попросту глупа, со дня на день откладывала решительное (как она бы это назвала) объяснение, удрученно бродила по дому, изнывала от переполнявшего ее раскаяния, но была не в силах облечь его в словесную форму. Объяснения самого Мориса ограничивались несколькими ничего не значащими репликами; но даже это его чрезмерно утомляло. Визиты его сделались весьма краткими и проходили в тягостных поисках предметов для разговора с невестой. Она ждала, чтобы Морис попросту назначил день свадьбы, и, поскольку относительно этого пункта он пока не был готов высказаться ясно, разговоры на более отвлеченные темы казались ей пустыми, а притворство - нелепым. Прикидываться и представляться она не умела и вовсе не пыталась скрыть свое ожидание. Пусть он решает, как ему удобнее; она готова скромно и терпеливо ждать; странно, что в такой торжественный момент Морис не действует решительнее, но у него, наверное, есть свои причины. Кэтрин могла бы стать покорной супругой старинного образца: если бы муж стал объяснять ей свои поступки, она считала бы это знаком особой милости и счастливого расположения духа, но никак не ожидала бы слышать объяснения ежедневно, как не рассчитывала бы ежедневно принимать букет камелий. Перед свадьбой, впрочем, даже самая нетребовательная невеста ожидает таких знаков внимания, как некоторое добавочное количество букетов; между тем дом на Вашингтонской площади отнюдь не благоухал цветочными ароматами, и девушка наконец встревожилась.
- Вы не больны? - спросила она Мориса. - Вы кажетесь таким бледным и все время чем-то расстроены.
- Да, я нездоров, - ответил Морис; ему пришло на ум, что, обратившись к ее состраданию, он, может быть, приблизит свое освобождение.
- Боюсь, вы себя слишком утомляете; вам надо меньше работать.
- Я не могу не работать, - сказал он и с нарочитой резкостью добавил: Я не хочу быть вам обязан всем!
- Ах, зачем вы это говорите!
- Я слишком горд, - сказал Морис.
- Да... слишком!
- Вам не удастся изменить меня, - продолжал он. - Принимайте меня таким, какой я есть.
- Я и не хочу вас изменить, - ласково заметила она. - Я принимаю вас таким, какой вы есть!
И она посмотрела на него долгим взглядом.
- Когда мужчина женится на богатой, все начинают о нем судачить, сообщил Морис. - Это так отвратительно.
- Но я ведь не богата, - сказала Кэтрин.
- Достаточно богаты, чтобы обо мне судачили!
- Я знаю, дорогая моя, я знаю!
Она говорила спокойно и рассудительно, без малейших признаков горячности или волнения; просто пыталась объяснить Морису свое положение. Но до конца подавить волнение ей не удалось, голос ее задрожал:
- Как ужасно - всю жизнь поклоняться отцу и вдруг почувствовать, что ты далека от него. Это просто убивает меня; нет, убило бы, если б я не любила вас. Ведь невозможно не почувствовать, что с тобой говорят так, будто... будто...
- Будто что?
- Будто тебя презирают! - с горячностью воскликнула Кэтрин. - Так он говорил со мной в тот вечер накануне отъезда. Всего несколько слов, но мне и этого было достаточно, и я потом всю дорогу думала о них. И я решилась. Никогда больше не буду его просить - ни о чем. И не буду ждать от него никакой поддержки. Теперь это было бы даже противоестественно. Надо, чтобы мы были очень счастливы вместе и чтобы мы не зависели от того, простит он нас или нет. И еще... Морис! Вы никогда, никогда не должны презирать меня!
Дать обещание такого рода было нетрудно, и Морис проделал это со всем изяществом. Но этим пока и ограничился.
27
По приезде доктор, разумеется, немало беседовал со своими сестрами. Что касается Лавинии, то поведать ей о своих приключениях или хотя бы поделиться с ней впечатлениями о дальних странах он не особенно старался, удовольствовавшись тем, что на память об этом завидном путешествии подарил ей бархатное платье. Однако предметы менее отдаленные он обсудил с ней довольно подробно, заверив ее прежде всего, что продолжает выступать в роли непреклонного отца.
- Не сомневаюсь, что ты не оставила мистера Таунзенда без внимания и постаралась возместить ему временную утрату Кэтрин, - сказал он. - Я тебя ни о чем не спрашиваю, так что не трудись отпираться. Я ни за что на свете не стал бы задавать тебе подобные вопросы и ставить тебя перед необходимостью... м-м... измышлять на них ответы. Никто тебя не выдал, никто за тобой не следил. Элизабет мне ничего о тебе не рассказывала; разве что хвалила тебя за то, что ты хорошо выглядела и пребывала в прекрасном расположении духа. Я просто изложил тебе плод своих умозаключений - индукции, как говорят философы. Насколько я понимаю, ты всегда была склонна предоставлять приют милым страдальцам. Мистер Таунзенд был в доме частым гостем; на это указывают кое-какие признаки. Мы, врачи, знаешь ли, приобретаем с годами определенную интуицию; и вот мне видится, что он с удовольствием сиживал в наших креслах и грелся у камина. Я не в обиде на него за эти маленькие удовольствия - других он за мой счет не получит. Наоборот, похоже, что мои домашние расходы скоро сократятся за его счет. Не знаю, что ты ему говорила или собираешься сказать. Но имей в виду - если ты советовала ему не отступаться и не терять надежды на успех, если ты поддерживала в нем уверенность, что я изменю свое прошлогоднее решение, ты оказала ему дурную услугу и он вправе потребовать у тебя возмещения. Не исключаю, что он подаст на тебя в суд. Ты, конечно, действовала из лучших побуждений: ты себя уверила, что меня можно взять измором; это ни на чем не основанная иллюзия, которая могла родиться только в уме самого безответственного оптимиста. Тактика измора не принесла плодов - я полон сил, как и год назад. Меня хватит еще на пятьдесят лет. Кэтрин как будто бы тоже не изменила своего решения и тоже полна сил. Так что мы сейчас на тех же позициях, что и раньше. Впрочем, тебе это известно. Я только хотел тебя уведомить, что не переменил своего решения. Подумай о моих словах, любезная Лавиния! Берегись справедливого гнева обманутого охотника за приданым!
- Не таких слов я от тебя ожидала, - отвечала миссис Пенимен. - Я наивно полагала, что ты оставишь в Европе свой отвратительный иронический тон, без которого ты не можешь обойтись, даже говоря о самых священных чувствах.
- Не следует недооценивать иронию, она часто приносит великую пользу. Впрочем, ирония нужна не всегда, и я тебе докажу, что прекрасно умею без нее обходиться. Я хочу знать твое мнение: прекратит Морис Таунзенд осаду моего дома или нет?
- Я буду сражаться с тобой твоим же оружием: поживешь - увидишь! ответила миссис Пенимен.
- По-твоему, я сражаюсь такого рода оружием? Я в жизни не сказал подобной грубости.
- Что ж, не надейся на прекращение осады - готовься к худшему.
- Любезная моя Лавиния! - воскликнул доктор. - Уж не пытаешься ли ты иронизировать? Твой выпад скорее напоминает мне кулачные приемы.
Несмотря на свою решимость кинуться в кулачный бой, миссис Пенимен была изрядно напугана и пустилась наутек. А брат ее пустился (не без предосторожностей) расспрашивать миссис Олмонд, которой он подарил не меньше, чем Лавинии, а поведал гораздо больше.
- Он, видно, там дневал и ночевал! - сказал ей доктор. - Надо будет заглянуть в винный погреб. Можешь не церемониться и говорить мне правду я уже выложил ей все, что я об этом думаю.
- Да, по-моему, он частенько хаживал в твой дом, - подтвердила миссис Олмонд. - Но, согласись, что, оставив Лавинию одну, ты лишил ее привычного общества; естественно, ей захотелось принимать гостей.
- Вполне согласен; потому-то я и не стану ругать ее за выпитое вино. Спишем его как возмещение Лавинии за одиночество. Она вполне способна объявить, что выпила все сама. Какая же, однако, вульгарность с его стороны - пользоваться чужим домом! Как он посмел вообще приходить в мое отсутствие? Вот тебе весь его характер - хуже уж просто некуда.
- Спешит урвать что может, - согласилась миссис Олмонд. - Лавиния готова была кормить его целый год - как же упустить такой случай?
- Ну так пускай она теперь кормит его всю жизнь! - вскричал доктор. - И уж за вина ему придется платить отдельно, как это делают за табльдотом.
- Кэтрин мне сказала, что он открыл контору и зарабатывает уйму денег, - заметила миссис Олмонд.
Доктор удивленно посмотрел на нее.
- Мне она этого не сказала, и Лавиния тоже не удостоила меня такой чести. Понятно! - воскликнул он. - Кэтрин отреклась от меня. Впрочем, это неважно! Могу себе представить, что у него за контора!
- От мистера Таунзенда она не отреклась, - сказала миссис Олмонд. - Я поняла это в первую же минуту. Она вернулась точно такой, какой уезжала.
- Вот именно - ничуть не поумнела. Объездила всю Европу и не увидела там ровно ничего - ни одной картины, ни одного ландшафта, ни одной статуи, ни одного собора.
- Еще бы ей глядеть на соборы - у нее совсем другое было на уме. Она не забывает о нем ни на минуту. Как я ее жалею!
- И я жалел бы ее, если бы она меня не раздражала. Постоянно, каждую минуту. Я испытал все средства. Я был поистине безжалостен; никакого толку - с ней ничего нельзя поделать. Она меня просто бесит. Сначала я был настроен благодушно и испытывал известное любопытство. Мне было интересно посмотреть: неужели она так и не отступится? Видит небо, я более чем удовлетворил свое любопытство! Она вполне убедила меня в своем упрямстве, и, может быть, хоть теперь ему придет конец.
- Не думаю, - сказала миссис Олмонд.
- Остерегись - не то я и от тебя тоже стану приходить в бешенство. Если она не оставит своего упрямства, я сам положу ему конец; и это будет конец нашего совместного пути - я выкину ее посреди дороги. Подходящее местечко для моей дочери - в дорожной пыли. Кэтрин не понимает, что лучше спрыгнуть, не дожидаясь, пока тебя столкнут. Дождется - а потом станет жаловаться, что ушиблась.
- Не станет, - сказала миссис Олмонд.
- И это взбесит меня еще больше. Самое неприятное - это что я бессилен что-либо предотвратить.
- Что ж, если Кэтрин придется падать, надо подложить ей побольше подушек, - улыбнулась миссис Олмонд. И в исполнение своих слов она принялась опекать девушку с истинно материнской добротой.
Миссис Пенимен тотчас написала Морису Таунзенду. Их связывали теперь самые близкие отношения, но я ограничусь упоминанием лишь некоторых сторон этой близости. Миссис Пенимен испытывала к Морису совсем особое чувство, в котором, если не толковать его превратно, не было ничего неподобающего. Ее симпатия к красивому молодому человеку, обиженному судьбой, была сродни влюбленности и все же по своей природе не могла служить для Кэтрин поводом к ревности. Сама миссис Пенимен к племяннице не ревновала. Себя она видела в роли сестры Мориса или его матери - сестры или матери, наделенной страстной натурой, - и испытывала всепоглощающее желание обеспечить ему счастливое и беззаботное существование. Этим она и занималась весь год, после того как отъезд брата развязал ей руки, и усилия ее сопровождались успехом, о котором было сказано выше. Своих детей у миссис Пенимен не было, и, как ни старалась она излить на Кэтрин те чувства, которые природа предназначила для отпрысков мистера Пенимена, племянница лишь отчасти вознаградила ее старания. Избрав Кэтрин объектом родственной любви и попечений, миссис Пенимен обнаружила, что девушке недостает эффектности и шарма, которые, как она полагала, наверняка были бы свойственны ее собственным чадам. У миссис Пенимен даже материнские чувства нашли бы приподнятое, романтическое выражение, а Кэтрин по самой своей натуре не возбуждала романтических страстей. Миссис Пенимен ничуть не остыла к ней, но начала понимать, что Кэтрин для нее - объект неблагодарный; Кэтрин не давала ей возможности проявить свою душу. И посему свои душевные богатства тетушка - не лишая Кэтрин ее доли - стала обращать на Мориса Таунзенда, и уж тут ей представились широкие возможности проявить себя. Она была бы счастлива иметь красивого и властного сына и непременно принимала бы живейшее участие в его любовных делах. Именно в таком свете она теперь рассматривала Мориса, сначала снискавшего ее симпатию своей изящной, рассчитанно-почтительной манерой обращения, против которой миссис Пенимен никогда не могла устоять. Впоследствии он расстался с былой почтительностью, предпочитая не разбазаривать свой капитал, но симпатия уже была завоевана, и даже жестокость молодого человека приобрела известную ценность для миссис Пенимен: это была как бы сыновняя жестокость. Имея родного сына, миссис Пенимен, вероятно, боялась бы его; на этой стадии нашей истории она, безусловно, боялась Мориса Таунзенда. Таково было одно из последствий его частых визитов на Вашингтонскую площадь. Он обращался с миссис Пенимен очень вольно - как, кстати говоря, он, несомненно, обращался бы со своей родной матерью.
28
Письмо ее содержало предостережение; оно извещало молодого человека о том, что доктор по-прежнему упорствует. Возможно, у миссис Пенимен мелькнуло предположение, что Кэтрин, должно быть, и сама сообразила снабдить возлюбленного сведениями такого рода, но, как нам известно, тетка частенько недооценивала племянницу; кроме того, она считала, что не может полагаться на действия Кэтрин. Миссис Пенимен исполняла свой долг независимо от племянницы. Я уже говорил, что ее юный друг обращался с ней весьма вольно, и вот пример тому: он не ответил на письмо. Он внимательно прочел письмо, усвоил сведения, а потом разжег им сигару и принялся ждать следующего - в полной уверенности, что оно придет. "У меня кровь стынет в жилах, когда я представляю себе, какие мысли роятся в его уме", - написала миссис Пенимен о своем брате; казалось бы, к этому уже нечего добавить. Однако она написала вновь, прибегнув к иной метафоре. "Его ненависть к вам горит страшным огнем - огнем, не угасающим ни на секунду, - писала она. Но вашего будущего он не освещает - оно повергнуто в мрак. Когда бы это зависело от меня, каждый день вашей жизни был бы полон сияния солнца. От К. ничего невозможно узнать - она такая скрытная, в точности, как ее отец. Похоже, что она рассчитывает скоро венчаться и явно готовилась к этому в Европе, накупила платьев, десять пар туфель и пр. Но вы же понимаете, друг мой, что одних туфель мало для начала замужней жизни. Напишите, что вы об этом думаете. Как мне не терпится увидеть вас; мне надо вам столько всего рассказать! Ужасно вас недостает - дом кажется таким пустым! Какие новости в городе? Как подвигается ваше дело? Это был отважный поступок - открыть свое дело! Можно мне навестить вас в конторе? Я бы пришла всего на несколько минут! Я могла бы сойти за клиентку, или как это у вас называется? Я могла бы купить что-нибудь, акции или какие-то железнодорожные приспособления. Напишите, что вы думаете об этом плане. Я бы пришла с reticule [дамский ручной мешок, какие носили горожанки], как простолюдинка".
Несмотря на прием с reticule, Морис, очевидно, не оценил ее план, поскольку в контору он миссис Пенимен не пригласил; он уже объяснял ей, что контору эту необычайно, невероятно трудно отыскать. Но так как она настойчиво желала с ним побеседовать (после целого года интимной болтовни миссис Пенимен продолжала называть эти свидания "беседами"), он согласился прогуляться с ней по городу и даже оказал ей особую любезность, покинув ради нее контору в такое время дня, когда дела были, вероятно, в самом разгаре. Он встретился с миссис Пенимен (которая постаралась одеться как "простолюдинка") на углу двух полузастроенных улиц с недомощенными мостовыми и ничуть не удивился, обнаружив, что ее безотлагательные новости сводились главным образом к новым заверениям в преданности. Он, однако, принял уже от нее бессчетное множество подобных заверений, и ему было вовсе ни к чему жертвовать своим драгоценным временем ради того, чтобы в тысячный раз услышать, какое преданное участие миссис Пенимен принимает в его судьбе. Он сам имел ей кое-что сказать. Сделать это было нелегко, и затруднение, которое он испытывал, побудило его выражаться весьма желчно.
- О да, я отлично знаю, что он сочетает свойства льдины со свойствами раскаленного угля, - начал он. - И Кэтрин мне это объясняла, и вы повторяли мне это так часто, что меня уже просто тошнит. Не трудитесь снова повторяться - вы меня вполне убедили. Он не оставит нам ни цента, этот факт уже не нуждается в доказательстве.
Тут миссис Пенимен посетила вдохновенная мысль.
- А что, если вам подать на него в суд? - спросила она, удивляясь, как ей раньше не пришел в голову этот несложный ход.
- Я на _вас_ подам в суд, - ответил Морис, - если вы будете и дальше испытывать мое терпение подобными советами. Это недостойно мужчины продолжать борьбу, когда поражение очевидно. Я должен отказаться от Кэтрин.
На его заявление миссис Пенимен ответила молчанием, хотя сердце ее забилось. Слова молодого человека не были для нее неожиданностью; она уже свыклась с мыслью, что Морису не следует жениться на Кэтрин, если у той не останется шансов получить отцовское наследство. "Не следует" формулировка несколько двусмысленная, но, руководствуясь своими природными склонностями, миссис Пенимен понимала ее вполне однозначно, и, хотя решение это никогда прежде не высказывалось в той грубой форме, которую придал ему теперь Морис, оно не раз молчаливо подразумевалось во время их непринужденных разговоров, когда молодой человек развалясь сидел в каком-нибудь из мягких кресел доктора; так что миссис Пенимен стала относиться к этой мысли сперва (как она предпочитала думать) философски, а потом и с тайным одобрением. Тот факт, что свое одобрение она держала втайне, доказывает, разумеется, что миссис Пенимен его стыдилась; но она закрывала на это глаза, напоминая себе, что как-никак идею замужества племянницы выпестовала именно она. Едва ли доктор признал бы политику Лавинии последовательной: во-первых, Морис во что бы то ни стало должен получить его наследство, и она ему поможет в этом; во-вторых, оно явно не достанется ему, и было бы обидно молодому человеку - молодому человеку с такими богатыми возможностями - жениться на бесприданнице. Когда по возвращении из Европы доктор прочел сестре нотацию, которую мы приводили выше, затея Мориса стала казаться миссис Пенимен настолько безнадежной, что она окончательно сосредоточила свое внимание на этом "во-вторых". Будь Морис ее сыном, она без колебаний принесла бы Кэтрин в жертву этой всеподавляющей идее - его счастливому будущему. Готовность принести в жертву собственную племянницу свидетельствовала о более чем материнской преданности. И все же, внезапно обнаружив в своей руке нож для заклания жертвы, миссис Пенимен оробела.
С минуту Морис шел молча, затем раздраженно повторил свои слова:
- Я должен отказаться от нее!
- Кажется, я вас понимаю, - осторожно проговорила миссис Пенимен.
- Как тут не понять - я выразился достаточно ясно! Грубо и откровенно.
Морис стыдился самого себя, и это было ему неприятно; а так как неприятных ощущений сей молодой человек решительно не переносил, им овладел прилив безжалостной злобы. Ему захотелось отыграться на ком-нибудь, и он осторожно - ибо Морис был всегда осторожен, если дело касалось его самого, - спросил:
- А вы не могли бы ее немного охладить?
- Охладить?
- Подготовить ее - попытаться заставить ее постепенно забыть обо мне.
Миссис Пенимен остановилась и торжественно посмотрела на молодого человека.
- Мой бедный Морис, да знаете ли вы, как она в вас влюблена?
- Не знаю и не желаю знать. Я всегда старался этого не замечать. Знать об этом было бы слишком мучительно.
- Она будет очень страдать, - сказала миссис Пенимен.
- Вы должны ее утешить. Если вы мне настоящий друг, если вы не притворяетесь, вы найдете способ ее утешить.
Миссис Пенимен печально покачала головой.
- Вы спрашиваете, не притворяюсь ли я вашим другом; а я не сумею притвориться вашим врагом. Что я могу сказать ей, кроме новых похвал вам? Но похвалы вам едва ли ее утешат!
- Доктор вам поможет. Он будет в восторге, что помолвка расстроилась, и придумает ей какое-нибудь утешение - ведь он человек опытный.
- Он придумает ей новую пытку! - воскликнула миссис Пенимен. - Упаси ее небо от отцовских утешений. Он станет злорадно торжествовать.
Морис мучительно покраснел.
- Если вы станете утешать ее так же, как сейчас утешаете меня, проку будет немного! Чертовски неприятно объясняться, но это необходимо. Меня тяготит такая необходимость, и вы обязаны облегчить мое положение.
- Я буду вашим другом до гробовой доски! - заявила миссис Пенимен.
- Лучше докажите вашу дружбу сейчас! - ответил Морис, возобновляя прогулку.
Миссис Пенимен двинулась следом; она едва сдерживала дрожь.
- Вы бы хотели, чтобы я ей сама сказала? - спросила она.
- Не надо ей ничего говорить, но если бы вы могли... если бы вы могли... - и он замолчал, пытаясь сообразить, что же в действительности миссис Пенимен могла бы для него сделать. - Вы могли бы объяснить ей мои побуждения. Объяснить, что я не в силах стать между ней и отцом и дать ему повод лишить собственную дочь ее законных прав - повод, которого он дожидается с таким отвратительным нетерпением!
Миссис Пенимен с замечательной быстротой оценила всю прелесть этой фразы.
- Как это похоже на вас! - сказала она. - Как это тонко!
Морис раздраженно махнул тростью.
- Ах, оставьте! - капризно воскликнул он.
- Может быть, все обойдется. Кэтрин ведь такая странная.
И миссис Пенимен взяла на себя смелость пообещать молодому человеку, что в любом случае девушка поведет себя смирно и не станет устраивать сцен. Они продолжали прогулку, в ходе которой миссис Пенимен взяла на себя смелость пообещать ему и многое другое и в результате приняла немало обязательств; Морис, как нетрудно догадаться, был рад сложить на нее свою ношу. Однако ее безрассудное рвение ни на секунду не обмануло молодого человека: он знал, что миссис Пенимен едва ли в состоянии исполнить хотя бы сотую долю того, что обещала, и ее самозабвенная готовность ему служить внушала Морису все большее презрение к миссис Пенимен. Среди прочего она во время этого разговора задала молодому человеку один смелый вопрос:
- Что вы станете делать, если не женитесь на ней?
- Совершу что-нибудь блистательное, - ответил Морис. - Ведь вам, наверное, хочется, чтобы я совершил что-нибудь блистательное?
Мысль о такой возможности доставила миссис Пенимен величайшее удовольствие.
- Я буду считать, что горько обманулась в вас, если этого не случится.
- Придется совершить, чтобы отыграться за провал. Пока мои дела идут вовсе не блистательно.
Миссис Пенимен задумалась, словно надеялась опровергнуть его заявление; однако это ей не удалось, и, чтобы загладить свою неудачу, она рискнула задать Морису еще один вопрос:
- То есть вы снова... снова станете свататься?
Сперва Морис отозвался лишь про себя - и довольно резко: "Вот уж чисто женская бестактность!" Затем ответил вслух:
- Никогда в жизни!
Миссис Пенимен была разочарована и раздосадована и, желая выразить свои чувства, издала саркастическое восклицание. До чего же он капризен, этот молодой человек.
- Я отказываюсь от Кэтрин не ради другой женщины, а ради блестящей карьеры! - объявил Морис.
Это было эффектно сказано; но миссис Пенимен чувствовала, что промахнулась, и ей хотелось ответить колкостью.
- Что же, вы не намерены и бывать у нее? - спросила она язвительно.
- Мне нужно побывать у нее; к чему тянуть? С тех пор как она вернулась, я был у нее четыре раза, и это тягостно. Не могу же я всю жизнь наносить ей визиты! Неужели Кэтрин на это рассчитывает? Нельзя держать мужчину в состоянии неопределенности! - тонко закончил он.
- Да, но вы непременно должны проститься с ней! - настаивала миссис Пенимен; в ее представлении прощания уступали по значительности разве что первым свиданиям.
29
Он снова пришел к Кэтрин, но проститься не сумел; приходил и в другой раз, и в третий, каждый раз убеждаясь в том, что миссис Пенимен все еще не усыпала ему цветами путь к отступлению. Положение его было, по его собственному выражению, "чертовски тяжелым"; он чувствовал растущую ненависть к миссис Пенимен, которая, как ему теперь казалось, втянула его в эту историю и обязана была - из простого милосердия - помочь ему выпутаться. Правду сказать, в уединении своей комнаты и, добавим, в красноречивой обстановке комнаты Кэтрин - невесты, готовящей trousseau [приданое (фр.)], - миссис Пенимен по-иному взглянула на взятые на себя обязательства - и испугалась. Задача "подготовить" Кэтрин, помочь ей "постепенно забыть" Мориса все больше ужасала миссис Пенимен, и в конце концов порывистая тетушка впала в сомнения: так ли уж хороша идея Мориса изменить своим первоначальным планам? Блистательное будущее, карьера, чистая совесть молодого человека, уберегшего даму сердца от утраты законных прав, - все это превосходно, конечно, но не слишком ли дорогой ценой это достается? Настроение, в котором пребывала сама Кэтрин, ничуть не облегчало положения миссис Пенимен: несчастная девушка и не подозревала о грозящей ей опасности. Без тени сомнения глядела она на своего возлюбленного и, хотя доверяла тетке гораздо меньше, чем молодому человеку, с коим обменялась нежными клятвами, не давала миссис Пенимен повода для признаний и объяснений. Тетушка долго набиралась решимости, но так и не набралась; она уверила себя, что Кэтрин попросту глупа, со дня на день откладывала решительное (как она бы это назвала) объяснение, удрученно бродила по дому, изнывала от переполнявшего ее раскаяния, но была не в силах облечь его в словесную форму. Объяснения самого Мориса ограничивались несколькими ничего не значащими репликами; но даже это его чрезмерно утомляло. Визиты его сделались весьма краткими и проходили в тягостных поисках предметов для разговора с невестой. Она ждала, чтобы Морис попросту назначил день свадьбы, и, поскольку относительно этого пункта он пока не был готов высказаться ясно, разговоры на более отвлеченные темы казались ей пустыми, а притворство - нелепым. Прикидываться и представляться она не умела и вовсе не пыталась скрыть свое ожидание. Пусть он решает, как ему удобнее; она готова скромно и терпеливо ждать; странно, что в такой торжественный момент Морис не действует решительнее, но у него, наверное, есть свои причины. Кэтрин могла бы стать покорной супругой старинного образца: если бы муж стал объяснять ей свои поступки, она считала бы это знаком особой милости и счастливого расположения духа, но никак не ожидала бы слышать объяснения ежедневно, как не рассчитывала бы ежедневно принимать букет камелий. Перед свадьбой, впрочем, даже самая нетребовательная невеста ожидает таких знаков внимания, как некоторое добавочное количество букетов; между тем дом на Вашингтонской площади отнюдь не благоухал цветочными ароматами, и девушка наконец встревожилась.
- Вы не больны? - спросила она Мориса. - Вы кажетесь таким бледным и все время чем-то расстроены.
- Да, я нездоров, - ответил Морис; ему пришло на ум, что, обратившись к ее состраданию, он, может быть, приблизит свое освобождение.
- Боюсь, вы себя слишком утомляете; вам надо меньше работать.
- Я не могу не работать, - сказал он и с нарочитой резкостью добавил: Я не хочу быть вам обязан всем!
- Ах, зачем вы это говорите!
- Я слишком горд, - сказал Морис.
- Да... слишком!
- Вам не удастся изменить меня, - продолжал он. - Принимайте меня таким, какой я есть.
- Я и не хочу вас изменить, - ласково заметила она. - Я принимаю вас таким, какой вы есть!
И она посмотрела на него долгим взглядом.
- Когда мужчина женится на богатой, все начинают о нем судачить, сообщил Морис. - Это так отвратительно.
- Но я ведь не богата, - сказала Кэтрин.
- Достаточно богаты, чтобы обо мне судачили!