Страница:
Я определил Риму впереди себя, и так мы протискивались сквозь толпу, пока не добрались до кабинета Вилли. Я постучал, открыл дверь и пропустил ее вперед.
Вилли, водрузивший ноги на стол, был занят полировкой ногтей. Когда мы вошли, он глянул на нас исподлобья.
– Привет, Вилли, – сказал я. – Вот и мы. А это Рима Маршалл.
Маленькие глазки Вилли пробежались по ней, и он скривил лицо.
– Когда наш выход? – спросил я.
– Да все равно. Хоть сейчас. – Он сбросил ноги со стола. – А ты уверен, что она хороша? Вид у нее что-то не очень.
Вдруг Рима в запале просила:
– Я не напрашивалась к вам…
– Полегче, – перебил я ее. – Я сам этим займусь… – И, повернувшись к Вилли, произнес: – Вот подожди, увидишь. А за эти слова она будет стоить тебе сто долларов в неделю.
Вилли рассмеялся:
– Вот это да! Чтобы я расстался с такими деньгами, она должна показать очень высокий класс! Ну, хватит болтать, пора послушать, чего она на самом деле стоит.
Мы вышли в ресторан и встали полукругом, дожидаясь, пока оркестр закончит играть. Когда музыка смолкла, Вилли поднялся на небольшую эстраду, где и стоял оркестр, сказав музыкантам, что они могут отдыхать. Затем он объявил Риму.
Он не стал говорить много слов. Он сказал просто, что молодая девушка пришла сюда сегодня, чтобы спеть несколько песен. Затем он махнул нам рукой, чтобы мы начинали.
– Пой, как тебе хочется, – сказал я Риме и сел за фортепьяно.
Публика даже не удосужилась замолчать. И не раздалось никаких аплодисментов. Но меня это нисколько не волновало. Я-то знал, как только она откроет рот и выдаст свой мощный переливающийся звук, все смолкнут и будут слушать, пораженные и зачарованные.
Вилли стоял около меня и хмурился. Он недоверчиво глядел на Риму. Ему что-то не нравилось.
Рима стояла у пианино, пустыми глазами глядя в густо заполненную дымом темноту, и казалась совершенно бесстрастной.
Я начал играть. Она вступила точно в нужном месте. Первые шесть или семь тактов спела безупречно. Глубина звука, серебристый вибрирующий красивый голос, ритм – все было на месте. Я смотрел на нее.
Потом что-то случилось. Я увидел, как ее лицо обмякло, она сбилась с мелодии, стала хрипеть и дребезжать. Потом совсем замолчала и принялась чихать. Она наклонилась вперед, закрывая лицо руками, и чихала, чихала без остановки, содрогаясь всем телом. За исключением этого звука, в зале стояла полная, мертвая, страшная тишина. Потом заговорило сразу много голосов.
Я перестал играть, чувствуя, как по спине и затылку побежали холодные мурашки.
И тут же прямо над ухом услышал взбешенного Вилли:
– Убери отсюда сейчас же эту наркоманку! Кого ты мне привел? У меня приличное заведение! Слышишь? Немедленно уведи отсюда это отродье!
Глава 3
I
II
Вилли, водрузивший ноги на стол, был занят полировкой ногтей. Когда мы вошли, он глянул на нас исподлобья.
– Привет, Вилли, – сказал я. – Вот и мы. А это Рима Маршалл.
Маленькие глазки Вилли пробежались по ней, и он скривил лицо.
– Когда наш выход? – спросил я.
– Да все равно. Хоть сейчас. – Он сбросил ноги со стола. – А ты уверен, что она хороша? Вид у нее что-то не очень.
Вдруг Рима в запале просила:
– Я не напрашивалась к вам…
– Полегче, – перебил я ее. – Я сам этим займусь… – И, повернувшись к Вилли, произнес: – Вот подожди, увидишь. А за эти слова она будет стоить тебе сто долларов в неделю.
Вилли рассмеялся:
– Вот это да! Чтобы я расстался с такими деньгами, она должна показать очень высокий класс! Ну, хватит болтать, пора послушать, чего она на самом деле стоит.
Мы вышли в ресторан и встали полукругом, дожидаясь, пока оркестр закончит играть. Когда музыка смолкла, Вилли поднялся на небольшую эстраду, где и стоял оркестр, сказав музыкантам, что они могут отдыхать. Затем он объявил Риму.
Он не стал говорить много слов. Он сказал просто, что молодая девушка пришла сюда сегодня, чтобы спеть несколько песен. Затем он махнул нам рукой, чтобы мы начинали.
– Пой, как тебе хочется, – сказал я Риме и сел за фортепьяно.
Публика даже не удосужилась замолчать. И не раздалось никаких аплодисментов. Но меня это нисколько не волновало. Я-то знал, как только она откроет рот и выдаст свой мощный переливающийся звук, все смолкнут и будут слушать, пораженные и зачарованные.
Вилли стоял около меня и хмурился. Он недоверчиво глядел на Риму. Ему что-то не нравилось.
Рима стояла у пианино, пустыми глазами глядя в густо заполненную дымом темноту, и казалась совершенно бесстрастной.
Я начал играть. Она вступила точно в нужном месте. Первые шесть или семь тактов спела безупречно. Глубина звука, серебристый вибрирующий красивый голос, ритм – все было на месте. Я смотрел на нее.
Потом что-то случилось. Я увидел, как ее лицо обмякло, она сбилась с мелодии, стала хрипеть и дребезжать. Потом совсем замолчала и принялась чихать. Она наклонилась вперед, закрывая лицо руками, и чихала, чихала без остановки, содрогаясь всем телом. За исключением этого звука, в зале стояла полная, мертвая, страшная тишина. Потом заговорило сразу много голосов.
Я перестал играть, чувствуя, как по спине и затылку побежали холодные мурашки.
И тут же прямо над ухом услышал взбешенного Вилли:
– Убери отсюда сейчас же эту наркоманку! Кого ты мне привел? У меня приличное заведение! Слышишь? Немедленно уведи отсюда это отродье!
Глава 3
I
Рима лежала на кровати, наполовину закрыв лицо подушкой. Ее всю трясло, время от времени она принималась чихать. Я стоял у изголовья кровати и смотрел на нее. Я должен был догадаться об этом раньше. Столько очевидных симптомов, как я мог их не замечать? Мне и в голову не приходило, что она окажется наркоманкой, хотя все буквально кричало об этом, особенно когда я услышал ночью этот ее приступ, когда она чихала без передышки целый час.
Вилли Флойд был в ярости. Прежде чем выставить нас на улицу, он заявил мне, что, если я еще хоть раз сунусь в его заведение, он велит своим вышибалам сделать из меня отбивную. Думаю, так бы и произошло.
Я совершенно измучился, сопровождая, вернее сказать, неся Риму домой. Она была в таком состоянии, что я не посмел сесть в трамвай, – пришлось волочить ее на себе окольными путями – темными переулками до дому.
Сейчас она приходила в себя. Я смотрел на нее и чувствовал себя очень паршиво. Я потерял работу у Расти, испортил отношения с Вилли Флойдом и к тому же оказался с больной наркоманкой на руках. Вот что принес мне этот вечер.
Надо было мне собрать свои вещи и бросить ее здесь. Теперь я жалею, что тогда так не сделал. Но у меня в голове постоянно звучал ее серебристый голос, и я знал, что могу разбогатеть, что мы связаны контрактом и что часть ее будущих гонораров принадлежит мне.
Она вдруг перевернулась и посмотрела на меня.
– Я же тебя предупреждала, – произнесла она еле слышно. – Теперь уходи и оставь меня в покое!
– Да, ты меня предупреждала, – сказал я, облокачиваясь на спинку кровати и глядя ей в глаза. – Но ты же не сказала, в чем было дело. Сколько ты уже употребляешь наркотики?
– Три года. У меня уже зависимость. – И, вынув платок, она стала промокать глаза. Вид у него сейчас был как у нестираного полотенца.
– Три года? А сколько же тебе сейчас?
– Восемнадцать. Какое тебе дело?
– Получается, ты стала принимать наркотики в пятнадцать лет, – ужаснулся я.
– Заткнись, ради Бога!
– Наверное, Уилбур тоже покупал тебе эту отраву?
– Ну если и покупал? – Она высморкалась. – Ты хочешь, чтобы я стала певицей? Ты хочешь, чтобы у меня был успех? Тогда дай мне немного денег. После хорошей дозы я буду петь потрясающе. Ты удивишься. Ты еще такого не слышал. Все, что мне нужно, – это немного денег.
Я присел на краешек кровати:
– Не говори глупости. Откуда у меня деньги? Да если бы и были, я бы тебе не дал. Слушай, имея такой голос, ты могла бы сделать блестящую карьеру. Я знаю, я уверен. Мы тебя вылечим. Когда снимут зависимость, тебе станет легче и ты сможешь зарабатывать много, очень много денег.
– Это мы уже проходили. Не помогает. Просто дай мне денег, немного, пяти долларов хватит. Я знаю тут одного парня…
– Мы положим тебя в больницу…
– В больницу? Да там полно таких же наркоманов, как я, и они там все равно никого не лечат. Я была в больнице. Дай мне пять долларов. Я спою тебе. Тебе понравится. Только дай мне пять долларов.
Я не мог больше этого выносить. От выражения, которое застыло у нее в глазах, мне стало плохо. На сегодня с меня было достаточно. Я направился к двери.
– Куда ты? – требовательно спросила она.
– Иду спать. Завтра решим, что делать. На сегодня с меня хватит.
Я зашел в свою комнату и запер за собой дверь. Но заснуть не смог. Часа в два ночи я услышал, как ее дверь открылась и она тихонечко, на цыпочках, прокралась по коридору. Мне было все равно, пусть бы она даже собрала вещи и исчезла навсегда. Слишком много свалилось на меня сразу в тот вечер.
На следующий день я встал около десяти утра, оделся и пошел к ней в комнату. Она спала в своей постели. По ее спокойному, безмятежному лицу мне сразу стало ясно, что ночью она где-то раздобыла нужную ей дозу. Серебристые волосы рассыпались по подушке, и во сне она казалась очень милой, даже красивой – не было и следов этого ужасного, загнанного, голодного взгляда. Нашла же она какого-то болвана, готового распрощаться со своими деньгами.
Я закрыл дверь, спустился по лестнице, вышел на солнечную улицу и побрел к бару Расти, и своим приходом очень удивил его.
– Мне надо с тобой поговорить, – начал я. – Расти, это очень серьезно.
– Хорошо, давай выкладывай. Что там у тебя?
– Эта девчонка потрясающе поет. Ее голос может принести целое состояние. Я заставил ее подписать со мной контракт. Кто знает, может, это мой единственный шанс разбогатеть. Она действительно могла бы принести огромную прибыль.
Расти задумался и озадаченно посмотрел на меня.
– Так. И в чем же загвоздка? Если у нее такие данные, почему же она до сих пор не прославилась?
– Она наркоманка.
Расти сморщился от отвращения:
– И что дальше?
– Я хочу ее вылечить. Что мне делать? К кому мне пойти?
– Ты спрашиваешь, что делать? Я тебе скажу. – Он ткнул мне в грудь своим пальцем размером с банан. – Бросай ее немедленно. Бросай и выкинь ее из головы. У тебя ничего не выйдет. Наркоманам ничем нельзя помочь, Джефф. Поверь, я знаю, что говорю. Да, эти шарлатаны врачи заявляют, что наркоманов можно вылечить. Но насколько ее хватит? На месяц, ну на два месяца, хорошо, пусть даже на три. А потом поставщики этого зелья все равно выманят ее, снова начнут продавать свою отраву, и все начнется по новой. Послушай меня, сынок, я к тебе хорошо отношусь, и меня беспокоит твое будущее. У тебя есть голова на плечах, хорошее образование. Не связывайся ты с этой дрянью. На такую девицу, как эта, не стоит тратить время. Ну и что, что она может петь! Брось ее, и даже не раздумывай. Она принесет тебе только горе.
Надо было мне послушать его тогда. Как он был прав! Но в то время никто на свете не мог бы убедить меня в этом. Я хотел сделать себе состояние на ее таланте. И все, что мне нужно было сделать, – вылечить ее. Впереди же деньги и слава. Я знал это наверняка.
– Скажи, кому мне ее показать, Расти? Ты знаешь, кто может ее вылечить?
Расти потер рукой нос: он делал так, когда был раздражен.
– Да никто ее не сможет вылечить! Не пойму, что с тобой случилось. Ты как будто спятил.
Я проглотил это. Слишком многое было поставлено на карту. Если я смогу ее вылечить, она меня озолотит. Я верил в это. Я видел это как наяву.
– Расти, ты всех тут знаешь. Ты в курсе всего, что происходит. Как ты думаешь, кто может ей помочь? Кто-то же должен быть! На киностудиях ведь полно наркоманов. И их вылечивают. Кто это делает?
Расти почесал шею, хмуро глядя на меня.
– Это да, но они народ денежный. Курс лечения стоит больших денег. Есть один человек, но, я слышал, он очень дорого берет.
– Хорошо, отлично, может быть, я смогу одолжить у кого-нибудь. Мне нужно ее вылечить, понимаешь? Кто он? Как его зовут?
– Доктор Клинзи, – сказал Расти. И усмехнулся. – Ты меня убиваешь. Он тебе не по карману, но он может помочь. Он вылечил Мону Гиссинг и Фрэнки Леддера. – Это были имена крупнейших звезд студии «Пасифик». – Они курили траву, и он полностью избавил их от зависимости.
– Как мне его найти?
– Посмотри в телефонном справочнике, – бросил Расти. – Послушай, Джефф, ты ведешь себя как дурак. Ты с ним за всю жизнь не расплатишься.
– Мне все равно, сколько это будет стоить, главное, чтобы он смог ее вылечить. Я предложу ему долю. Она будет знаменитой и будет приносить баснословную прибыль. Я нутром это чую. У нее такой голос, что ей ничего не стоит стать звездой.
– Ты просто спятил.
– Хорошо, пусть я спятил.
Я выписал адрес доктора Клинзи из телефонной книги. Он жил на бульваре Беверли-Глин.
Наблюдая за мной, Расти промолвил:
– Послушай моего совета, Джефф. Я знаю, что говорю. Хуже нет, чем связаться с наркоманом. Им ни в чем нельзя доверять. Они опасны. У них нет чувства ответственности, как у здоровых людей. Они уже не такие, как мы. Ты должен смотреть правде в глаза. С ними нельзя общаться, они ненормальны. Они могут пойти на все, и их ничто не остановит. Брось эту девицу, пока не поздно. Она принесет тебе только несчастье. С такими людьми нельзя связываться.
– Можешь оставить свое мнение при себе, – буркнул я. – Что ты волнуешься? Я же не прошу тебя о благотворительной помощи.
И я вышел из бара и пошел обратно в свой пансион.
Рима сидела в постели. Она была одета в черную пижаму, и со своими распущенными серебристыми волосами и ярко-голубыми глазами выглядела совершенно потрясно.
– Я хочу есть.
– Эти слова я велю выгравировать на твоем надгробном камне. Хочешь ты есть или нет – меня не касается. Кто дал тебе деньги на дозу вчера вечером?
Она отвела глаза в сторону:
– Никто. Я ничего вчера не покупала. Ты мне не одолжишь?..
– Замолчи сейчас же! Если я смогу договориться, ты будешь лечиться?
Она помрачнела:
– Мне уже ничто не поможет. Я это знаю. Бесполезно об этом говорить.
– Есть кое-кто, кто может тебе помочь. Если я смогу уговорить его, чтобы он взял тебя на лечение, ты пойдешь?
– Кто это?
– Доктор Клинзи. Он лечит всех знаменитостей Голливуда. Возможно, мне удастся убедить его вылечить и тебя.
– Конечно, жди! Гораздо дешевле будет просто дать мне денег. Я ведь совсем немного прошу…
При этих словах я схватил ее в охапку и стал трясти. Она дохнула на меня – запах у нее изо рта был тошнотворный.
– Ты будешь лечиться, если я смогу тебя к нему устроить, или нет? – заорал я в припадке ярости.
– Как хочешь.
Я чувствовал, что выхожу из себя, и огромного усилия стоило мне сдержаться.
– Хорошо, я с ним поговорю. Оставайся здесь, никуда не уходи. Я попрошу Кэрри принести тебе чашку кофе и что-нибудь поесть.
Я вышел. Подойдя к лестнице, крикнул вниз Кэрри, чтобы принесла гамбургер и чашку кофе в комнату Римы. Затем пошел к себе и надел свой лучший костюм. Правда, далеко не новый, и в некоторых местах он даже лоснился, но, после того как я тщательно прилизал волосы и начистил ботинки, я стал все же отличаться по виду от бродяги.
Рима все еще сидела в постели и потягивала кофе. Увидев меня, она наморщила нос:
– Ого! Да ты настоящий красавчик!
– Не твое дело. Пой. Давай быстро пой мне прямо сейчас.
Она уставилась на меня:
– Что петь?
– Что хочешь, только пой.
Она начала «Дымом застланы твои глаза». Мелодия рождалась в ней легко, переливалась ручьем. У меня по спине, как в тот раз, поползли мурашки и добрались до самых корней волос. Комната наполнилась чистым, звонким, как у колокольчика, звуком. Это было еще прекраснее, чем я представлял себе.
Я стоял как вкопанный. Она пропела куплет.
– Достаточно, – остановил я ее. Сердце мое колотилось. – Я скоро вернусь, только никуда не уходи.
И, перепрыгивая через три ступеньки, я спустился по лестнице.
Вилли Флойд был в ярости. Прежде чем выставить нас на улицу, он заявил мне, что, если я еще хоть раз сунусь в его заведение, он велит своим вышибалам сделать из меня отбивную. Думаю, так бы и произошло.
Я совершенно измучился, сопровождая, вернее сказать, неся Риму домой. Она была в таком состоянии, что я не посмел сесть в трамвай, – пришлось волочить ее на себе окольными путями – темными переулками до дому.
Сейчас она приходила в себя. Я смотрел на нее и чувствовал себя очень паршиво. Я потерял работу у Расти, испортил отношения с Вилли Флойдом и к тому же оказался с больной наркоманкой на руках. Вот что принес мне этот вечер.
Надо было мне собрать свои вещи и бросить ее здесь. Теперь я жалею, что тогда так не сделал. Но у меня в голове постоянно звучал ее серебристый голос, и я знал, что могу разбогатеть, что мы связаны контрактом и что часть ее будущих гонораров принадлежит мне.
Она вдруг перевернулась и посмотрела на меня.
– Я же тебя предупреждала, – произнесла она еле слышно. – Теперь уходи и оставь меня в покое!
– Да, ты меня предупреждала, – сказал я, облокачиваясь на спинку кровати и глядя ей в глаза. – Но ты же не сказала, в чем было дело. Сколько ты уже употребляешь наркотики?
– Три года. У меня уже зависимость. – И, вынув платок, она стала промокать глаза. Вид у него сейчас был как у нестираного полотенца.
– Три года? А сколько же тебе сейчас?
– Восемнадцать. Какое тебе дело?
– Получается, ты стала принимать наркотики в пятнадцать лет, – ужаснулся я.
– Заткнись, ради Бога!
– Наверное, Уилбур тоже покупал тебе эту отраву?
– Ну если и покупал? – Она высморкалась. – Ты хочешь, чтобы я стала певицей? Ты хочешь, чтобы у меня был успех? Тогда дай мне немного денег. После хорошей дозы я буду петь потрясающе. Ты удивишься. Ты еще такого не слышал. Все, что мне нужно, – это немного денег.
Я присел на краешек кровати:
– Не говори глупости. Откуда у меня деньги? Да если бы и были, я бы тебе не дал. Слушай, имея такой голос, ты могла бы сделать блестящую карьеру. Я знаю, я уверен. Мы тебя вылечим. Когда снимут зависимость, тебе станет легче и ты сможешь зарабатывать много, очень много денег.
– Это мы уже проходили. Не помогает. Просто дай мне денег, немного, пяти долларов хватит. Я знаю тут одного парня…
– Мы положим тебя в больницу…
– В больницу? Да там полно таких же наркоманов, как я, и они там все равно никого не лечат. Я была в больнице. Дай мне пять долларов. Я спою тебе. Тебе понравится. Только дай мне пять долларов.
Я не мог больше этого выносить. От выражения, которое застыло у нее в глазах, мне стало плохо. На сегодня с меня было достаточно. Я направился к двери.
– Куда ты? – требовательно спросила она.
– Иду спать. Завтра решим, что делать. На сегодня с меня хватит.
Я зашел в свою комнату и запер за собой дверь. Но заснуть не смог. Часа в два ночи я услышал, как ее дверь открылась и она тихонечко, на цыпочках, прокралась по коридору. Мне было все равно, пусть бы она даже собрала вещи и исчезла навсегда. Слишком много свалилось на меня сразу в тот вечер.
На следующий день я встал около десяти утра, оделся и пошел к ней в комнату. Она спала в своей постели. По ее спокойному, безмятежному лицу мне сразу стало ясно, что ночью она где-то раздобыла нужную ей дозу. Серебристые волосы рассыпались по подушке, и во сне она казалась очень милой, даже красивой – не было и следов этого ужасного, загнанного, голодного взгляда. Нашла же она какого-то болвана, готового распрощаться со своими деньгами.
Я закрыл дверь, спустился по лестнице, вышел на солнечную улицу и побрел к бару Расти, и своим приходом очень удивил его.
– Мне надо с тобой поговорить, – начал я. – Расти, это очень серьезно.
– Хорошо, давай выкладывай. Что там у тебя?
– Эта девчонка потрясающе поет. Ее голос может принести целое состояние. Я заставил ее подписать со мной контракт. Кто знает, может, это мой единственный шанс разбогатеть. Она действительно могла бы принести огромную прибыль.
Расти задумался и озадаченно посмотрел на меня.
– Так. И в чем же загвоздка? Если у нее такие данные, почему же она до сих пор не прославилась?
– Она наркоманка.
Расти сморщился от отвращения:
– И что дальше?
– Я хочу ее вылечить. Что мне делать? К кому мне пойти?
– Ты спрашиваешь, что делать? Я тебе скажу. – Он ткнул мне в грудь своим пальцем размером с банан. – Бросай ее немедленно. Бросай и выкинь ее из головы. У тебя ничего не выйдет. Наркоманам ничем нельзя помочь, Джефф. Поверь, я знаю, что говорю. Да, эти шарлатаны врачи заявляют, что наркоманов можно вылечить. Но насколько ее хватит? На месяц, ну на два месяца, хорошо, пусть даже на три. А потом поставщики этого зелья все равно выманят ее, снова начнут продавать свою отраву, и все начнется по новой. Послушай меня, сынок, я к тебе хорошо отношусь, и меня беспокоит твое будущее. У тебя есть голова на плечах, хорошее образование. Не связывайся ты с этой дрянью. На такую девицу, как эта, не стоит тратить время. Ну и что, что она может петь! Брось ее, и даже не раздумывай. Она принесет тебе только горе.
Надо было мне послушать его тогда. Как он был прав! Но в то время никто на свете не мог бы убедить меня в этом. Я хотел сделать себе состояние на ее таланте. И все, что мне нужно было сделать, – вылечить ее. Впереди же деньги и слава. Я знал это наверняка.
– Скажи, кому мне ее показать, Расти? Ты знаешь, кто может ее вылечить?
Расти потер рукой нос: он делал так, когда был раздражен.
– Да никто ее не сможет вылечить! Не пойму, что с тобой случилось. Ты как будто спятил.
Я проглотил это. Слишком многое было поставлено на карту. Если я смогу ее вылечить, она меня озолотит. Я верил в это. Я видел это как наяву.
– Расти, ты всех тут знаешь. Ты в курсе всего, что происходит. Как ты думаешь, кто может ей помочь? Кто-то же должен быть! На киностудиях ведь полно наркоманов. И их вылечивают. Кто это делает?
Расти почесал шею, хмуро глядя на меня.
– Это да, но они народ денежный. Курс лечения стоит больших денег. Есть один человек, но, я слышал, он очень дорого берет.
– Хорошо, отлично, может быть, я смогу одолжить у кого-нибудь. Мне нужно ее вылечить, понимаешь? Кто он? Как его зовут?
– Доктор Клинзи, – сказал Расти. И усмехнулся. – Ты меня убиваешь. Он тебе не по карману, но он может помочь. Он вылечил Мону Гиссинг и Фрэнки Леддера. – Это были имена крупнейших звезд студии «Пасифик». – Они курили траву, и он полностью избавил их от зависимости.
– Как мне его найти?
– Посмотри в телефонном справочнике, – бросил Расти. – Послушай, Джефф, ты ведешь себя как дурак. Ты с ним за всю жизнь не расплатишься.
– Мне все равно, сколько это будет стоить, главное, чтобы он смог ее вылечить. Я предложу ему долю. Она будет знаменитой и будет приносить баснословную прибыль. Я нутром это чую. У нее такой голос, что ей ничего не стоит стать звездой.
– Ты просто спятил.
– Хорошо, пусть я спятил.
Я выписал адрес доктора Клинзи из телефонной книги. Он жил на бульваре Беверли-Глин.
Наблюдая за мной, Расти промолвил:
– Послушай моего совета, Джефф. Я знаю, что говорю. Хуже нет, чем связаться с наркоманом. Им ни в чем нельзя доверять. Они опасны. У них нет чувства ответственности, как у здоровых людей. Они уже не такие, как мы. Ты должен смотреть правде в глаза. С ними нельзя общаться, они ненормальны. Они могут пойти на все, и их ничто не остановит. Брось эту девицу, пока не поздно. Она принесет тебе только несчастье. С такими людьми нельзя связываться.
– Можешь оставить свое мнение при себе, – буркнул я. – Что ты волнуешься? Я же не прошу тебя о благотворительной помощи.
И я вышел из бара и пошел обратно в свой пансион.
Рима сидела в постели. Она была одета в черную пижаму, и со своими распущенными серебристыми волосами и ярко-голубыми глазами выглядела совершенно потрясно.
– Я хочу есть.
– Эти слова я велю выгравировать на твоем надгробном камне. Хочешь ты есть или нет – меня не касается. Кто дал тебе деньги на дозу вчера вечером?
Она отвела глаза в сторону:
– Никто. Я ничего вчера не покупала. Ты мне не одолжишь?..
– Замолчи сейчас же! Если я смогу договориться, ты будешь лечиться?
Она помрачнела:
– Мне уже ничто не поможет. Я это знаю. Бесполезно об этом говорить.
– Есть кое-кто, кто может тебе помочь. Если я смогу уговорить его, чтобы он взял тебя на лечение, ты пойдешь?
– Кто это?
– Доктор Клинзи. Он лечит всех знаменитостей Голливуда. Возможно, мне удастся убедить его вылечить и тебя.
– Конечно, жди! Гораздо дешевле будет просто дать мне денег. Я ведь совсем немного прошу…
При этих словах я схватил ее в охапку и стал трясти. Она дохнула на меня – запах у нее изо рта был тошнотворный.
– Ты будешь лечиться, если я смогу тебя к нему устроить, или нет? – заорал я в припадке ярости.
– Как хочешь.
Я чувствовал, что выхожу из себя, и огромного усилия стоило мне сдержаться.
– Хорошо, я с ним поговорю. Оставайся здесь, никуда не уходи. Я попрошу Кэрри принести тебе чашку кофе и что-нибудь поесть.
Я вышел. Подойдя к лестнице, крикнул вниз Кэрри, чтобы принесла гамбургер и чашку кофе в комнату Римы. Затем пошел к себе и надел свой лучший костюм. Правда, далеко не новый, и в некоторых местах он даже лоснился, но, после того как я тщательно прилизал волосы и начистил ботинки, я стал все же отличаться по виду от бродяги.
Рима все еще сидела в постели и потягивала кофе. Увидев меня, она наморщила нос:
– Ого! Да ты настоящий красавчик!
– Не твое дело. Пой. Давай быстро пой мне прямо сейчас.
Она уставилась на меня:
– Что петь?
– Что хочешь, только пой.
Она начала «Дымом застланы твои глаза». Мелодия рождалась в ней легко, переливалась ручьем. У меня по спине, как в тот раз, поползли мурашки и добрались до самых корней волос. Комната наполнилась чистым, звонким, как у колокольчика, звуком. Это было еще прекраснее, чем я представлял себе.
Я стоял как вкопанный. Она пропела куплет.
– Достаточно, – остановил я ее. Сердце мое колотилось. – Я скоро вернусь, только никуда не уходи.
И, перепрыгивая через три ступеньки, я спустился по лестнице.
II
Резиденцию доктора Клинзи окружали полтора акра прекрасно ухоженных садов и ограждал высокий стальной забор, по верху которого шли стальные же острия.
Длинная дорожка вела от ворот к дому. Быстрым шагом я прошел минуты три или четыре, прежде чем моему взору открылся дом, походивший на декорацию дворца Козимо Медичи во Флоренции, возведенного для съемок какого-нибудь фильма. К дому вела огромная лестница с террасой, ступенек в пятьдесят, не меньше. Окна верхнего этажа были забраны решетками.
Везде царила какая-то гнетущая атмосфера, стояла полная тишина. Казалось, даже розы с бегониями в печали низко склонили свои головки.
В глубине парка под тенью вязов несколько человек сидели в креслах-каталках. Возле них хлопотали три или четыре медсестры в ослепительно белых халатах.
Я поднялся по длинной лестнице и позвонил в дверь. Через минуту мне открыл грустный пожилой господин с таким пепельным лицом, такими пепельными волосами, такими пепельными глазами, в таком пепельном костюме, что казалось, он весь, с ног до головы, покрыт слоем пепла.
Я представился. Не говоря ни слова, он проводил меня по сверкающему паркету в боковую комнату, где сидела медсестра, стройная блондинка, и возилась с бумагами.
– Мистер Гордон, – провозгласил серый человек. Он проворно подсунул мне стул, и я невольно сел. Затем он вышел, так бережно прикрыв за собой дверь, словно она была из хрусталя.
Медсестра положила ручку на стол и обратилась ко мне мягко, с печалью в глазах:
– Слушаю вас, мистер Гордон. Чем мы можем быть вам полезны?
– Дело в том, – начал я, – что я хотел бы поговорить с доктором Клинзи по поводу одного потенциального клиента.
– Я могу назначить вам встречу. – Она скользнула взглядом по моему костюму. – Кто этот пациент, мистер Гордон?
– Я хотел бы поговорить об этом лично с доктором Клинзи.
– Боюсь, что доктор сейчас занят. Вы можете полностью мне довериться. Именно я назначаю встречи с доктором Клинзи.
– Уверен, что вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями, – сказал я. – Но поверьте, это совершенно особый случай. Мне хотелось бы его обсудить с самим доктором Клинзи.
– В чем же эта особенность, мистер Гордон?
Я видел, что не произвел на нее должного впечатления. Из ее глаз исчезла печаль, и сейчас в них была откровенная скука.
– Я агент одной известной певицы, талант которой представляет большую ценность. Если мне не удастся лично переговорить с доктором Клинзи, мне придется обратиться в другую клинику.
Похоже, это ее заинтересовало. Она недолго поколебалась, затем встала.
– Пожалуйста, подождите минуту, я пойду узнаю…
Она открыла дверь и исчезла из виду. Ее не было довольно долго, затем она вернулась, придерживая рукой дверь.
– Прошу вас, входите.
Я вошел в огромный кабинет, обставленный достаточно современно, помимо мебели там был еще хирургический стол. У окна стоял письменный стол, за которым сидел человек в белом халате.
– Мистер Гордон?
Ему удалось произнести мое имя так, словно он был чрезвычайно рад нашей встрече. А потом он вышел мне навстречу. Он оказался невысоким человеком, не старше тридцати лет, с копной густых, светлых, вьющихся, крупных локонов. У него были слегка раскосые светло-серые глаза и мягкие, располагающие манеры.
– Совершенно верно. Доктор Клинзи?
– Да, это я. – Он показал рукой на стул. – Чем могу помочь, мистер Гордон?
Я сел и подождал, пока медсестра выйдет.
– Я работаю с певицей, у нее трехлетний стаж употребления морфина, – сказал я. – Я хочу, чтобы ее вылечили. Во сколько это обойдется?
Раскосые серые глаза без особого энтузиазма пробежались по мне.
– Курс лечения с гарантией стоит пять тысяч долларов, мистер Гордон. К счастью, в нашей клинике мы можем гарантировать положительный результат.
Я глубоко вздохнул:
– Да, за такие деньги можно ожидать положительных результатов.
Он печально улыбнулся, они здесь все, по-видимому, были мастерами печальных улыбок.
– Возможно, для вас это окажется слишком дорого, мистер Гордон, но в нашей клинике проходят лечение самые известные и состоятельные люди.
– Сколько времени это займет?
– Это зависит прежде всего от пациента. Приблизительно пять недель. Если случай очень запущенный, возможно, понадобится восемь недель, но не больше.
– И вы это гарантируете?
– Разумеется.
У меня не было знакомых, столь богатых или сумасшедших, чтобы одолжить мне такую сумму. Как заработать такие деньги, я тоже не знал. Я решил зайти с другой стороны.
– Честно говоря, это несколько больше, чем я могу себе позволить сейчас, доктор. Но она потрясающая певица. Когда она будет здорова, то принесет огромные деньги. Вы могли бы войти в долю. Двадцать процентов от ее гонораров до полной выплаты пяти тысяч и три тысячи сверху как проценты по вкладам.
Не успел я договорить, как понял, что сделал ошибку. Он потерял всякий интерес ко мне, глаза сделались далекими и равнодушными.
– Должен вас огорчить, мистер Гордон, но мы здесь не занимаемся подобным бизнесом. Мы работаем по предварительной записи, и к нам большая очередь. И оплата только наличными. Три тысячи при поступлении в клинику, две после выписки.
– Но у меня совершенно особый случай…
Его холеные пальцы потянулись к кнопке звонка на столе.
– Сожалею, но таковы условия.
Он нажал кнопку.
– А если я смогу собрать эти деньги, вы гарантируете?
– Вы имеете в виду излечение? Конечно.
Он поднялся, в кабинет тем временем вплыла сестра. Они оба снова печально улыбнулись мне.
– Если ваша клиентка решит обратиться к нам, мистер Гордон, дайте нам знать заранее. Мы очень загружены, и нам будет трудно, если вообще возможно, найти для нее место.
– Спасибо, – ответил я. – Я подумаю.
Он подал мне белую прохладную руку с таким видом, словно оказывал этим огромную честь, и сестра проводила меня из кабинета.
По дороге домой я думал над его словами и поймал себя на том, что в первый раз в жизни остро желаю добыть денег. Но где взять пять тысяч долларов? Если бы можно было каким-то чудом раздобыть эти деньги и вылечить Риму, она засияла бы и затмила всех. И я поднялся бы вместе с ней к самой вершине. Это казалось мне таким очевидным.
Так я шел, глубоко задумавшись, в сторону дома, пока случайно не наткнулся на магазин, торгующий граммофонами и пластинками. Я остановился посмотреть на длинные ряды разноцветных обложек и представил себе, как с обложки одной из них на меня будет смотреть фотография Римы.
В этот момент мое внимание привлекла вывеска в витрине, гласившая: «Запишите свой голос на пленку. Три минуты записи всего $2,5. Отнесите свой голос домой и удивите своих друзей».
И тут меня осенило.
Надо записать голос Римы на пленку, и тогда не надо будет водить ее на прослушивания и опасаться, что с ней случится приступ, как в «Голубой Розе». Я отнес бы пленку в разные места, и, может быть, мне удалось бы кого-нибудь заинтересовать и получить аванс на ее лечение.
Я поспешил к себе в пансион.
Когда я вошел в комнату Римы, она была одета и сидела у окна с сигаретой в руке. Она обернулась и выжидающе посмотрела на меня.
– Доктор Клинзи говорит, что сможет тебя вылечить… – сказал я, присаживаясь на кровать. – Но лечение стоит дорого. Он берет пять тысяч баксов.
Она поморщилась, пожала плечами и отвернулась обратно к окну.
– Нет ничего невозможного. – Я не отступал. – У меня есть идея. Мы запишем твой голос на пленку. Тогда у нас будет надежда, что кто-нибудь выложит деньги, когда услышит, как ты поешь. Собирайся, пошли.
– Ты с ума сошел. Никто не даст таких денег.
– Предоставь это мне. Идем.
По дороге в магазин я заметил:
– Я думаю, тебе надо спеть «Я помню эти дни». Ты знаешь эту песню?
Она сказала, что знает.
– Пой погромче и в быстром темпе.
Продавец, который провел нас в студию звукозаписи, имел надменный и скучающий вид. Он явно считал нас парочкой оборванцев, которым больше делать нечего, как выкидывать на ветер два с половиной доллара и занимать его драгоценное время.
– Сначала нам нужно порепетировать, – я уселся за пианино. – Мы хотим, чтобы у нас получилось громко и в хорошем темпе.
Продавец включил звукозаписывающий аппарат.
– У нас не положено репетировать, – буркнул он. – Я подрегулирую звук по ходу дела.
– Сначала мы порепетируем. – Я был тверд. – Вам все равно, а для нас это имеет большое значение.
Я заиграл немного быстрее, чем обычно. Рима вступила точно и запела, как я ей и сказал, громко и в хорошем темпе. Я оглянулся на продавца. Ее чистый, сильный голос, похоже, сразил его наповал. Затаив дыхание, он во все глаза глядел на нее. Никогда еще она не пела так хорошо. Это было нечто из ряда вон.
Она спела первый куплет и припев, потом я остановил ее.
– Боже милостивый! – приглушенно прошептал продавец. – Я не слышал ничего подобного!
Рима равнодушно посмотрела на него и ничего не сказала.
– Теперь мы это запишем. Как звук, настроили?
– У меня все готово, – сказал продавец. – Начинаем, когда вы будете готовы. – И пленка стала медленно вращаться.
Рима спела еще лучше, если только это было возможно. Она, безусловно, владела всякими профессиональными приемами, но дело было даже не в этом. Все дело было в ее голосе. В этих чистых серебряных звуках, льющихся из ее груди.
Когда запись была закончена, продавец предложил прослушать ее на магнитофоне. Мы сели и стали слушать. Усиленный микрофонами и очищенный фильтрами от посторонних шумов, ее голос звучал еще выразительнее, еще глубже и проникновеннее. Это была лучшая запись, которую я слышал в жизни.
– Вот это да! – воскликнул продавец, снимая пленку. – Как вы поете! Надо дать это послушать Алу Ширли. Он будет просто в восторге.
– А кто это Ал Ширли?
– Ширли? – Продавец, казалось, удивился моей неосведомленности. – Как же, это хозяин Калифорнийской звукозаписывающей компании. Он открыл Джой Миллер. В прошлом году у нее вышло пять дисков. Знаете, сколько она заработала? Полмиллиона! И знаете, что я вам скажу? Да она просто не умеет петь по сравнению с этой малышкой. Я-то знаю! Я не новичок в этом бизнесе. Я не слышал никого, кого хотя бы отдаленно можно было сравнить с этой крошкой. Вам нужно обязательно поговорить с Ширли. Он возьмет ее, как только услышит.
Я поблагодарил его. От двух с половиной долларов он отказался наотрез.
– Что вы, рад был помочь. Я получил огромное удовольствие. А вы, правда, поговорите с Ширли. Если он ее возьмет, мне будет приятно знать, что я тоже имею какое-то отношение к ее успеху. – Он пожал мне руку. – Удачи. Я уверен, вы добьетесь успеха.
Когда мы брели домой вдоль по набережной, я позволил себе помечтать. Если Рима поет лучше, чем Джой Миллер, а продавец наверняка знает в этом толк, она может заработать кучу денег. Даже если в первый год ей обломится полмиллиона, десять процентов от этой суммы меня очень даже устраивали.
Я посмотрел на нее. Она плелась рядом, безразличная ко всему, засунув руки в карманы брюк.
– Сегодня же поеду поговорю с Ширли, – прервал я молчание. – Может быть, он даст пять тысяч на твое лечение. Слышала, что сказал этот парень? Ты можешь стать лучше всех.
– Я проголодалась, – угрюмо сказала она. – Купи мне что-нибудь поесть.
– Ты слушаешь, что я тебе говорю? – Я остановился и развернул ее лицом к себе. – Ты можешь разбогатеть, прославиться. Твой голос принесет тебе огромное состояние. Все, что нужно сделать, – это вылечиться.
Длинная дорожка вела от ворот к дому. Быстрым шагом я прошел минуты три или четыре, прежде чем моему взору открылся дом, походивший на декорацию дворца Козимо Медичи во Флоренции, возведенного для съемок какого-нибудь фильма. К дому вела огромная лестница с террасой, ступенек в пятьдесят, не меньше. Окна верхнего этажа были забраны решетками.
Везде царила какая-то гнетущая атмосфера, стояла полная тишина. Казалось, даже розы с бегониями в печали низко склонили свои головки.
В глубине парка под тенью вязов несколько человек сидели в креслах-каталках. Возле них хлопотали три или четыре медсестры в ослепительно белых халатах.
Я поднялся по длинной лестнице и позвонил в дверь. Через минуту мне открыл грустный пожилой господин с таким пепельным лицом, такими пепельными волосами, такими пепельными глазами, в таком пепельном костюме, что казалось, он весь, с ног до головы, покрыт слоем пепла.
Я представился. Не говоря ни слова, он проводил меня по сверкающему паркету в боковую комнату, где сидела медсестра, стройная блондинка, и возилась с бумагами.
– Мистер Гордон, – провозгласил серый человек. Он проворно подсунул мне стул, и я невольно сел. Затем он вышел, так бережно прикрыв за собой дверь, словно она была из хрусталя.
Медсестра положила ручку на стол и обратилась ко мне мягко, с печалью в глазах:
– Слушаю вас, мистер Гордон. Чем мы можем быть вам полезны?
– Дело в том, – начал я, – что я хотел бы поговорить с доктором Клинзи по поводу одного потенциального клиента.
– Я могу назначить вам встречу. – Она скользнула взглядом по моему костюму. – Кто этот пациент, мистер Гордон?
– Я хотел бы поговорить об этом лично с доктором Клинзи.
– Боюсь, что доктор сейчас занят. Вы можете полностью мне довериться. Именно я назначаю встречи с доктором Клинзи.
– Уверен, что вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями, – сказал я. – Но поверьте, это совершенно особый случай. Мне хотелось бы его обсудить с самим доктором Клинзи.
– В чем же эта особенность, мистер Гордон?
Я видел, что не произвел на нее должного впечатления. Из ее глаз исчезла печаль, и сейчас в них была откровенная скука.
– Я агент одной известной певицы, талант которой представляет большую ценность. Если мне не удастся лично переговорить с доктором Клинзи, мне придется обратиться в другую клинику.
Похоже, это ее заинтересовало. Она недолго поколебалась, затем встала.
– Пожалуйста, подождите минуту, я пойду узнаю…
Она открыла дверь и исчезла из виду. Ее не было довольно долго, затем она вернулась, придерживая рукой дверь.
– Прошу вас, входите.
Я вошел в огромный кабинет, обставленный достаточно современно, помимо мебели там был еще хирургический стол. У окна стоял письменный стол, за которым сидел человек в белом халате.
– Мистер Гордон?
Ему удалось произнести мое имя так, словно он был чрезвычайно рад нашей встрече. А потом он вышел мне навстречу. Он оказался невысоким человеком, не старше тридцати лет, с копной густых, светлых, вьющихся, крупных локонов. У него были слегка раскосые светло-серые глаза и мягкие, располагающие манеры.
– Совершенно верно. Доктор Клинзи?
– Да, это я. – Он показал рукой на стул. – Чем могу помочь, мистер Гордон?
Я сел и подождал, пока медсестра выйдет.
– Я работаю с певицей, у нее трехлетний стаж употребления морфина, – сказал я. – Я хочу, чтобы ее вылечили. Во сколько это обойдется?
Раскосые серые глаза без особого энтузиазма пробежались по мне.
– Курс лечения с гарантией стоит пять тысяч долларов, мистер Гордон. К счастью, в нашей клинике мы можем гарантировать положительный результат.
Я глубоко вздохнул:
– Да, за такие деньги можно ожидать положительных результатов.
Он печально улыбнулся, они здесь все, по-видимому, были мастерами печальных улыбок.
– Возможно, для вас это окажется слишком дорого, мистер Гордон, но в нашей клинике проходят лечение самые известные и состоятельные люди.
– Сколько времени это займет?
– Это зависит прежде всего от пациента. Приблизительно пять недель. Если случай очень запущенный, возможно, понадобится восемь недель, но не больше.
– И вы это гарантируете?
– Разумеется.
У меня не было знакомых, столь богатых или сумасшедших, чтобы одолжить мне такую сумму. Как заработать такие деньги, я тоже не знал. Я решил зайти с другой стороны.
– Честно говоря, это несколько больше, чем я могу себе позволить сейчас, доктор. Но она потрясающая певица. Когда она будет здорова, то принесет огромные деньги. Вы могли бы войти в долю. Двадцать процентов от ее гонораров до полной выплаты пяти тысяч и три тысячи сверху как проценты по вкладам.
Не успел я договорить, как понял, что сделал ошибку. Он потерял всякий интерес ко мне, глаза сделались далекими и равнодушными.
– Должен вас огорчить, мистер Гордон, но мы здесь не занимаемся подобным бизнесом. Мы работаем по предварительной записи, и к нам большая очередь. И оплата только наличными. Три тысячи при поступлении в клинику, две после выписки.
– Но у меня совершенно особый случай…
Его холеные пальцы потянулись к кнопке звонка на столе.
– Сожалею, но таковы условия.
Он нажал кнопку.
– А если я смогу собрать эти деньги, вы гарантируете?
– Вы имеете в виду излечение? Конечно.
Он поднялся, в кабинет тем временем вплыла сестра. Они оба снова печально улыбнулись мне.
– Если ваша клиентка решит обратиться к нам, мистер Гордон, дайте нам знать заранее. Мы очень загружены, и нам будет трудно, если вообще возможно, найти для нее место.
– Спасибо, – ответил я. – Я подумаю.
Он подал мне белую прохладную руку с таким видом, словно оказывал этим огромную честь, и сестра проводила меня из кабинета.
По дороге домой я думал над его словами и поймал себя на том, что в первый раз в жизни остро желаю добыть денег. Но где взять пять тысяч долларов? Если бы можно было каким-то чудом раздобыть эти деньги и вылечить Риму, она засияла бы и затмила всех. И я поднялся бы вместе с ней к самой вершине. Это казалось мне таким очевидным.
Так я шел, глубоко задумавшись, в сторону дома, пока случайно не наткнулся на магазин, торгующий граммофонами и пластинками. Я остановился посмотреть на длинные ряды разноцветных обложек и представил себе, как с обложки одной из них на меня будет смотреть фотография Римы.
В этот момент мое внимание привлекла вывеска в витрине, гласившая: «Запишите свой голос на пленку. Три минуты записи всего $2,5. Отнесите свой голос домой и удивите своих друзей».
И тут меня осенило.
Надо записать голос Римы на пленку, и тогда не надо будет водить ее на прослушивания и опасаться, что с ней случится приступ, как в «Голубой Розе». Я отнес бы пленку в разные места, и, может быть, мне удалось бы кого-нибудь заинтересовать и получить аванс на ее лечение.
Я поспешил к себе в пансион.
Когда я вошел в комнату Римы, она была одета и сидела у окна с сигаретой в руке. Она обернулась и выжидающе посмотрела на меня.
– Доктор Клинзи говорит, что сможет тебя вылечить… – сказал я, присаживаясь на кровать. – Но лечение стоит дорого. Он берет пять тысяч баксов.
Она поморщилась, пожала плечами и отвернулась обратно к окну.
– Нет ничего невозможного. – Я не отступал. – У меня есть идея. Мы запишем твой голос на пленку. Тогда у нас будет надежда, что кто-нибудь выложит деньги, когда услышит, как ты поешь. Собирайся, пошли.
– Ты с ума сошел. Никто не даст таких денег.
– Предоставь это мне. Идем.
По дороге в магазин я заметил:
– Я думаю, тебе надо спеть «Я помню эти дни». Ты знаешь эту песню?
Она сказала, что знает.
– Пой погромче и в быстром темпе.
Продавец, который провел нас в студию звукозаписи, имел надменный и скучающий вид. Он явно считал нас парочкой оборванцев, которым больше делать нечего, как выкидывать на ветер два с половиной доллара и занимать его драгоценное время.
– Сначала нам нужно порепетировать, – я уселся за пианино. – Мы хотим, чтобы у нас получилось громко и в хорошем темпе.
Продавец включил звукозаписывающий аппарат.
– У нас не положено репетировать, – буркнул он. – Я подрегулирую звук по ходу дела.
– Сначала мы порепетируем. – Я был тверд. – Вам все равно, а для нас это имеет большое значение.
Я заиграл немного быстрее, чем обычно. Рима вступила точно и запела, как я ей и сказал, громко и в хорошем темпе. Я оглянулся на продавца. Ее чистый, сильный голос, похоже, сразил его наповал. Затаив дыхание, он во все глаза глядел на нее. Никогда еще она не пела так хорошо. Это было нечто из ряда вон.
Она спела первый куплет и припев, потом я остановил ее.
– Боже милостивый! – приглушенно прошептал продавец. – Я не слышал ничего подобного!
Рима равнодушно посмотрела на него и ничего не сказала.
– Теперь мы это запишем. Как звук, настроили?
– У меня все готово, – сказал продавец. – Начинаем, когда вы будете готовы. – И пленка стала медленно вращаться.
Рима спела еще лучше, если только это было возможно. Она, безусловно, владела всякими профессиональными приемами, но дело было даже не в этом. Все дело было в ее голосе. В этих чистых серебряных звуках, льющихся из ее груди.
Когда запись была закончена, продавец предложил прослушать ее на магнитофоне. Мы сели и стали слушать. Усиленный микрофонами и очищенный фильтрами от посторонних шумов, ее голос звучал еще выразительнее, еще глубже и проникновеннее. Это была лучшая запись, которую я слышал в жизни.
– Вот это да! – воскликнул продавец, снимая пленку. – Как вы поете! Надо дать это послушать Алу Ширли. Он будет просто в восторге.
– А кто это Ал Ширли?
– Ширли? – Продавец, казалось, удивился моей неосведомленности. – Как же, это хозяин Калифорнийской звукозаписывающей компании. Он открыл Джой Миллер. В прошлом году у нее вышло пять дисков. Знаете, сколько она заработала? Полмиллиона! И знаете, что я вам скажу? Да она просто не умеет петь по сравнению с этой малышкой. Я-то знаю! Я не новичок в этом бизнесе. Я не слышал никого, кого хотя бы отдаленно можно было сравнить с этой крошкой. Вам нужно обязательно поговорить с Ширли. Он возьмет ее, как только услышит.
Я поблагодарил его. От двух с половиной долларов он отказался наотрез.
– Что вы, рад был помочь. Я получил огромное удовольствие. А вы, правда, поговорите с Ширли. Если он ее возьмет, мне будет приятно знать, что я тоже имею какое-то отношение к ее успеху. – Он пожал мне руку. – Удачи. Я уверен, вы добьетесь успеха.
Когда мы брели домой вдоль по набережной, я позволил себе помечтать. Если Рима поет лучше, чем Джой Миллер, а продавец наверняка знает в этом толк, она может заработать кучу денег. Даже если в первый год ей обломится полмиллиона, десять процентов от этой суммы меня очень даже устраивали.
Я посмотрел на нее. Она плелась рядом, безразличная ко всему, засунув руки в карманы брюк.
– Сегодня же поеду поговорю с Ширли, – прервал я молчание. – Может быть, он даст пять тысяч на твое лечение. Слышала, что сказал этот парень? Ты можешь стать лучше всех.
– Я проголодалась, – угрюмо сказала она. – Купи мне что-нибудь поесть.
– Ты слушаешь, что я тебе говорю? – Я остановился и развернул ее лицом к себе. – Ты можешь разбогатеть, прославиться. Твой голос принесет тебе огромное состояние. Все, что нужно сделать, – это вылечиться.