Страница:
Салли выбрала столик в углу, в дальнем конце зала, подальше от колонки, чтобы музыка не заглушала звук в диктофоне, объяснила она. Салли заказала бокал шардоне, а Джон большую кружку пива. Алкоголь был ему просто необходим – успокоить нервы и расслабиться. События дня здорово встряхнули его, а это интервью, о котором он совсем забыл, добило окончательно.
USA Today была одной из крупнейших газет. Хорошая статья могла увеличить шансы Джона попасть в штат и, кроме того, могла привлечь внимание потенциального спонсора. Но, исходя из неудачного опыта в прошлом, Джон знал, что с журналистами ученый всегда должен держать ухо востро.
Салли Кимберли поставила на стол маленький диктофон, но включать его не стала.
– Вашу жену зовут Наоми? – неожиданно поинтересовалась она.
– Наоми? Да, ее зовут Наоми.
– Ну конечно! Теперь я вспомнила! Она занимается пиаром в телевизионной сфере, так ведь? Наоми Клаэссон?
– Да, в сфере кино и телевидения, все правильно.
– Вы мне не поверите! Мы работали вместе лет шесть назад над серией документальных фильмов для канала Discovery.
– Подумать только! – Джон постарался припомнить, не говорила ли Наоми о Салли Кимберли. Вполне могла; у него была ужасная память на имена.
– Она замечательный человек – мне очень понравилась. Тогда она как раз была беременна… – Салли осеклась. – Прошу прощения. Это было бестактно с моей стороны. Я слышала о вашем сыне. Приношу соболезнования вам обоим. Извините, что затронула эту тему.
– Все в порядке.
Они помолчали пару секунд, потом Салли заговорила снова:
– Как Наоми?
– О, сейчас все прекрасно, спасибо. Она сумела это пережить. – И она снова беременна, захотелось добавить Джону, но он сдержался.
– Она все еще занимается пиаром?
– Да. Сейчас она как раз работает с компанией Bright Spark.
– Да, я их знаю, конечно. Я обязательно ей позвоню. Мы непременно должны встретиться и пообедать вместе. У нее потрясающее чувство юмора.
Джон улыбнулся.
Принесли напитки. Некоторое время они болтали обо всем и ни о чем, начиная от преимуществ и недостатков жизни в Лос-Анджелесе и заканчивая достоинствами тех или иных электронных книг. Салли не спеша тянула вино, Джон же в три глотка прикончил пиво и заказал еще кружку. Напряжение постепенно уходило. Сидеть и разговаривать с Салли было приятно, и Джону показалось, что его проблемы на какое-то время отступили. В ней было что-то искреннее и беззащитное, и Джон подумал, как же ей удалось выжить и преуспеть в жестком и неприятном мире журналистики.
У Салли не было бойфренда, и она доверительно сообщила Джону, что встретить достойного мужчину в этом городе практически невозможно – все они либо самовлюбленные павлины, либо полные придурки. Вдобавок ее поза и жесты очень ненавязчиво, но все же давали понять, что Джон ей симпатичен.
Сама она тоже казалась ему все более и более привлекательной. Осознав это, Джон мгновенно насторожился. За восемь лет брака с Наоми он ни разу не изменил ей. Да, иногда он флиртовал с кем-нибудь на вечеринке, но до большего никогда не доходило. С этой юной леди нужно быть осторожнее; можно слегка заигрывать, но поощрять ее – ни в коем случае.
Кружка как-то внезапно опустела.
– Заказать вам еще вина, Салли? – предложил Джон, оглядываясь в поисках официантки.
Она посмотрела на свой почти полный бокал:
– Нет, спасибо, пока не надо.
От пива приятно шумело в голове, все проблемы с беременностью Наоми казались не такими уж и страшными и легко решаемыми. Врачи постоянно ошибаются. Розенгартен торопился, он был невнимателен, и с его стороны было слишком самонадеянно заявлять, что он может определить пол ребенка на таком маленьком сроке. Сейчас Джон жалел, что не расспросил его подробнее прямо тогда же, на месте, не узнал, почему же он так уверен. Но и он, и Наоми были в таком шоке, что едва могли вымолвить и слово.
– Ладно. А я, пожалуй, возьму еще пива. – Улыбнувшись, он постучал себя пальцем по лбу. – Нужно слегка подзаправиться, чтобы мозг заработал. Мне же предстоит интервью. – Ему показалось или на лице Салли и вправду мелькнула тень неодобрения?
– У вас небольшой акцент, – заметила она. – Совсем легкий.
– Шведский.
– Ну да, конечно.
– Вы когда-нибудь бывали в Швеции?
– На самом деле у меня только что появилась реальная возможность. Может быть, я поеду в Стокгольм на церемонию вручения Нобелевской премии.
– Вы получили Нобелевскую премию по журналистике?
Она засмеялась:
– Было бы неплохо.
– Это красивейший город. Практически построен на воде. Я дам вам пару названий ресторанов, которые вы просто обязаны посетить. Вы любите рыбу?
– Люблю.
– Там великолепная рыба. Лучшая в мире.
– Лучше, чем здесь, в Лос-Анджелесе?
– Вы что, шутите?
– Здесь прекрасная рыба, – возразила она.
– Вот когда попробуете рыбу в Стокгольме, позвоните мне и посмотрим, что вы скажете тогда.
Салли посмотрела на него в упор. Отвези меня туда, говорил ее взгляд.
Джон улыбнулся и торопливо отвел глаза. Он наконец заметил официантку, сделал ей знак и заказал еще одну кружку бочкового пива.
Салли включила диктофон.
– Начнем, пожалуй. Вы не против?
– Конечно. Давайте, – кивнул Джон. – Я изо всех сил постараюсь не скомпрометировать себя. – Пиво подействовало, и даже слишком, понял Джон. Он выпил две кружки слишком быстро. Надо замедлиться. Сделай всего пару глотков из следующей, и ни капли больше.
Она выключила диктофон и отмотала назад. «…Постараюсь не скомпрометировать себя», – услышал Джон свой голос.
– Просто проверяю запись, – объяснила Салли и снова нажала на кнопку. – Итак, доктор Клаэссон, мой первый вопрос. Что повлияло на ваше решение заняться наукой?
– Я думал, вы хотите поговорить о нашем отделе и проектах, над которыми мы работаем.
– Я просто хочу, чтобы вы сначала немного рассказали о себе. Подойти к теме, так сказать.
– Конечно.
Салли ободряюще улыбнулась:
– Может быть, кто-то из ваших родителей занимался наукой?
– Нет, в нашей семье ученых нет. Мой отец работал в торговле.
– Он интересовался наукой?
Джон покачал головой:
– Вообще не интересовался. Он обожал ловить рыбу и играть в азартные игры – такие у него были увлечения. Здесь он был просто ходячей энциклопедией. Знал все об удочках, лесках, грузилах, наживках, поплавках, приманках, покере и беговых лошадях. Он мог сказать, в какой именно части реки собралась в данный момент рыба, и назвать поименно всех лошадей, участвующих в скачках почти по всему миру. – Он улыбнулся. – Наверное, можно сказать, что он серьезно изучил науку рыбной ловли и игр на деньги.
– Вам не кажется, что есть некое сходство между рыбной ловлей и методами научных исследований? – спросила Салли.
Джону хотелось одновременно и угодить журналистке, и направить разговор в нужное ему русло.
– Я думаю, моя мать оказала на меня куда большее влияние, – ответил он. – Она была учительницей математики – и всегда интересовалась абсолютно всем на свете. И при этом она была очень практичной женщиной. Сегодня могла, например, разобрать на части электрический двигатель, чтобы показать мне, как он работает, а завтра обсуждать со мной теологические сочинения Эммануила Сведенборга. Мне кажется, именно от нее я унаследовал такую любознательность.
– Похоже, от матери вам досталось больше генов, чем от отца.
Джон тут же подумал о Детторе.
– Возможно, – бесстрастно произнес он.
Как, черт возьми, Детторе мог ошибиться? Как? Как?
– Ну хорошо, доктор Клаэссон, а теперь не могли бы вы вкратце описать – ну, в общих чертах – проект, которым занимается ваша лаборатория?
– Да, разумеется. – Джон задумался на пару секунд. – Что вы знаете о структуре человеческого мозга?
Ее лицо на мгновение напряглось. Совсем чуть-чуть, но Джон сумел уловить посыл. Не разговаривай со мной так покровительственно.
– Моя диссертация была посвящена природе сознания.
Джон изумился:
– Вы защитили диссертацию? Где вы учились?
– В Тулейнском университете.
– Я впечатлен. – Даже больше – Джон был поражен. Он никак не ожидал, что она обладает какими-то познаниями, кроме общих.
– Мне просто не хотелось, чтобы вы думали, будто разговариваете с безмозглой курицей.
– Я ни на минуту…
– Подумали-подумали. – Салли широко улыбнулась. Ее глаза снова потеплели. – Я заметила.
– Ну ладно, сжальтесь надо мной! У меня и так выдался тяжелый день – не надо разделывать меня под орех.
Официантка принесла пиво. Не дав ей даже поставить кружку на стол, Джон принял пиво у нее из рук и тут же сделал большой глоток.
– Итак. Ваш вопрос. Мы изучаем человеческие органы, и в частности человеческий мозг, пытаясь понять, как они эволюционировали до нынешнего состояния и каких изменений можно ожидать в будущем.
– Вы надеетесь, что результаты позволят вам определить, что такое человеческое сознание?
– Именно.
– Можно ли сказать, что в ваших программах моделирования используется принцип нейродарвинизма?
– Это термин Эдельмана. – Джон глотнул еще пива. – Нет, не совсем так. Даже совсем не так. – Одно из стекол в очках было чем-то запачкано, и это раздражало Джона. Он снял очки и протер их носовым платком. – Вы же наверняка это проходили. Нейродарвинизм подразумевает, что, если вы создаете робота и не закладываете в него программу, он должен научиться всему из собственного опыта, как происходит у людей. Такой подход должен привести к созданию думающих машин путем копирования человеческого мозга. Мы этим не занимаемся, у нас другая задача.
Он рассмотрел очки на свету – стекло все равно было каким-то мутным. Джон вытер его еще раз.
– Наша задача – смоделировать на компьютере то, что происходило за миллионы лет эволюции, воссоздать примитивный мозг, поместить его в условия естественного отбора и посмотреть, как он будет меняться, достигать того уровня развития, на котором находится наш мозг сейчас. В то же самое время мы создаем виртуальные модели современного человеческого мозга и смотрим, как он будет эволюционировать в будущем.
– Тогда у меня есть еще вопрос, доктор Клаэссон.
– Называйте меня просто Джон.
– Хорошо, Джон… спасибо. Вы сказали, что воссоздаете примитивный мозг, верно?
– Да, совершенно верно.
– Насколько примитивный? Как далеко вы возвращаетесь? К палеолиту? Юрскому периоду? Кембрийскому?
– Еще раньше. К архейскому.
Пиво давало себя знать. К своему удивлению, Джон заметил, что выпил уже две трети кружки. Он понимал, что не должен пить так быстро и так много, но чувствовал себя на редкость хорошо. Просто замечательно.
– А когда вы, наконец, поймете, как сформировался человеческий мозг, вы надеетесь найти ответ на вопрос, что такое сознание?
– Не обязательно. Вы заглядываете слишком далеко.
– Ну конечно. – Она иронично улыбнулась. – В один прекрасный день вы просто выключите компьютер и скажете себе: Ну вот, теперь я наконец-то понял, как сформировался мозг человека. А сейчас я пойду домой и покормлю кошку. Так?
Джон тоже улыбнулся.
– Исходя из того, как работает ваша программа, когда вы закончите, когда вычислите путь формирования мозга, вы будете иметь его законченную виртуальную модель. Следующим шагом должно стать его улучшение, правильно? Что вы сделаете? Добавите памяти, например? Улучшите сообразительность?
– О! Вы слишком забегаете вперед.
– Я бы так не сказала, доктор… Джон. Я просто цитирую вашу собственную статью трехгодичной давности.
Джон кивнул – теперь он вспомнил.
– Ах, ну да. Хорошо. – Он улыбнулся. – Вы подготовились. Сделали домашнюю работу. Но в любом случае основная тема статьи была другая. Я просто выдвинул гипотезу. – Он вдруг осознал, что интервью идет совсем не по тому пути, как предполагалось. Нужно взять инициативу в свои руки и повернуть его в нужную сторону. – Послушайте, Салли, все эти размышления о будущем – я рад поговорить на эту тему, но нельзя ли сделать так, чтобы это не вошло в интервью?
– У вас все хорошо? – Официантка материализовалась словно из ниоткуда. – Принести вам еще выпить?
Джон заметил, что бокал Салли почти опустел.
– Конечно, – ответил он. – Салли, еще бокал?
Она поколебалась.
– А как у вас со временем? Я вас не очень задерживаю?
Он взглянул на часы. Половина восьмого. Наоми сказала, что будет дома не раньше девяти.
– Нет, все в порядке.
– Ну хорошо. Тогда еще шардоне.
Джон посмотрел на пустую кружку. Будучи студентом, он мог легко осилить полдюжины таких. И пиво было более крепкое.
– Мне тоже еще пива. Рискну. Жизнь одна, как говорится.
Салли нажала кнопку «стоп» на диктофоне и немного наклонилась вперед.
– Не для записи – а что вы на самом деле думаете о будущем? Мне очень интересно.
Джон и сам не знал, что заставило его сказать это. Может быть, алкоголь, который ослабил самоконтроль и развязал ему язык. Может быть, смутная мысль, что, если он немного пооткровенничает с журналисткой, она напишет более благосклонную статью. А может быть, это было просто естественное стремление мужчины покрасоваться перед женщиной, которой он симпатичен. Или, в конце концов, он слишком долго сдерживался, хранил все внутри. В любом случае Джон не ощущал опасности. Она же приятельница Наоми. Ей можно довериться.
– Наше будущее – это дети на заказ, – конфиденциальным тоном сообщил Джон.
– Вы имеете в виду, клонированные?
– Нет, не клонированные. Я имею в виду, что мы сможем выбирать гены, которые перейдут к нашим детям.
– Зачем?
– Затем, чтобы контролировать мать-природу. Чтобы иметь возможность направлять наше эволюционное развитие в ту сторону, какая нам нужна. Чтобы увеличить среднюю продолжительность человеческой жизни до нескольких сотен лет, если вообще не тысяч, вместо жалких трех-четырех десятков.
– Мне как-то не слишком нравится эта перспектива – дети на заказ. То есть я понимаю, что это должно произойти, но мне страшно. Как вы полагаете, когда это будет? В смысле, через сколько примерно лет это станет возможным? Лет через десять?
– Это уже возможно.
– Я не верю, – возразила она. – По крайней мере, я ничего об этом не слышала. А я много с кем разговаривала.
Алкоголь полностью затуманил сознание Джона. Он чувствовал себя прекрасно, журналистка казалась ему все более очаровательной, напряжение спало, и он расслабился. Возможно, слишком расслабился. Вся эта секретность здорово давила на мозг. Какой вред будет оттого, что он поговорит с подругой Наоми? Он посмотрел на диктофон. Красный огонек записи не мигал.
– Это ведь не для записи? Точно?
– Абсолютно.
Он улыбнулся:
– Вы разговаривали не с теми людьми.
– Вот как? А с кем мне нужно поговорить?
Джон постучал себя по груди:
– Со мной.
18
19
20
USA Today была одной из крупнейших газет. Хорошая статья могла увеличить шансы Джона попасть в штат и, кроме того, могла привлечь внимание потенциального спонсора. Но, исходя из неудачного опыта в прошлом, Джон знал, что с журналистами ученый всегда должен держать ухо востро.
Салли Кимберли поставила на стол маленький диктофон, но включать его не стала.
– Вашу жену зовут Наоми? – неожиданно поинтересовалась она.
– Наоми? Да, ее зовут Наоми.
– Ну конечно! Теперь я вспомнила! Она занимается пиаром в телевизионной сфере, так ведь? Наоми Клаэссон?
– Да, в сфере кино и телевидения, все правильно.
– Вы мне не поверите! Мы работали вместе лет шесть назад над серией документальных фильмов для канала Discovery.
– Подумать только! – Джон постарался припомнить, не говорила ли Наоми о Салли Кимберли. Вполне могла; у него была ужасная память на имена.
– Она замечательный человек – мне очень понравилась. Тогда она как раз была беременна… – Салли осеклась. – Прошу прощения. Это было бестактно с моей стороны. Я слышала о вашем сыне. Приношу соболезнования вам обоим. Извините, что затронула эту тему.
– Все в порядке.
Они помолчали пару секунд, потом Салли заговорила снова:
– Как Наоми?
– О, сейчас все прекрасно, спасибо. Она сумела это пережить. – И она снова беременна, захотелось добавить Джону, но он сдержался.
– Она все еще занимается пиаром?
– Да. Сейчас она как раз работает с компанией Bright Spark.
– Да, я их знаю, конечно. Я обязательно ей позвоню. Мы непременно должны встретиться и пообедать вместе. У нее потрясающее чувство юмора.
Джон улыбнулся.
Принесли напитки. Некоторое время они болтали обо всем и ни о чем, начиная от преимуществ и недостатков жизни в Лос-Анджелесе и заканчивая достоинствами тех или иных электронных книг. Салли не спеша тянула вино, Джон же в три глотка прикончил пиво и заказал еще кружку. Напряжение постепенно уходило. Сидеть и разговаривать с Салли было приятно, и Джону показалось, что его проблемы на какое-то время отступили. В ней было что-то искреннее и беззащитное, и Джон подумал, как же ей удалось выжить и преуспеть в жестком и неприятном мире журналистики.
У Салли не было бойфренда, и она доверительно сообщила Джону, что встретить достойного мужчину в этом городе практически невозможно – все они либо самовлюбленные павлины, либо полные придурки. Вдобавок ее поза и жесты очень ненавязчиво, но все же давали понять, что Джон ей симпатичен.
Сама она тоже казалась ему все более и более привлекательной. Осознав это, Джон мгновенно насторожился. За восемь лет брака с Наоми он ни разу не изменил ей. Да, иногда он флиртовал с кем-нибудь на вечеринке, но до большего никогда не доходило. С этой юной леди нужно быть осторожнее; можно слегка заигрывать, но поощрять ее – ни в коем случае.
Кружка как-то внезапно опустела.
– Заказать вам еще вина, Салли? – предложил Джон, оглядываясь в поисках официантки.
Она посмотрела на свой почти полный бокал:
– Нет, спасибо, пока не надо.
От пива приятно шумело в голове, все проблемы с беременностью Наоми казались не такими уж и страшными и легко решаемыми. Врачи постоянно ошибаются. Розенгартен торопился, он был невнимателен, и с его стороны было слишком самонадеянно заявлять, что он может определить пол ребенка на таком маленьком сроке. Сейчас Джон жалел, что не расспросил его подробнее прямо тогда же, на месте, не узнал, почему же он так уверен. Но и он, и Наоми были в таком шоке, что едва могли вымолвить и слово.
– Ладно. А я, пожалуй, возьму еще пива. – Улыбнувшись, он постучал себя пальцем по лбу. – Нужно слегка подзаправиться, чтобы мозг заработал. Мне же предстоит интервью. – Ему показалось или на лице Салли и вправду мелькнула тень неодобрения?
– У вас небольшой акцент, – заметила она. – Совсем легкий.
– Шведский.
– Ну да, конечно.
– Вы когда-нибудь бывали в Швеции?
– На самом деле у меня только что появилась реальная возможность. Может быть, я поеду в Стокгольм на церемонию вручения Нобелевской премии.
– Вы получили Нобелевскую премию по журналистике?
Она засмеялась:
– Было бы неплохо.
– Это красивейший город. Практически построен на воде. Я дам вам пару названий ресторанов, которые вы просто обязаны посетить. Вы любите рыбу?
– Люблю.
– Там великолепная рыба. Лучшая в мире.
– Лучше, чем здесь, в Лос-Анджелесе?
– Вы что, шутите?
– Здесь прекрасная рыба, – возразила она.
– Вот когда попробуете рыбу в Стокгольме, позвоните мне и посмотрим, что вы скажете тогда.
Салли посмотрела на него в упор. Отвези меня туда, говорил ее взгляд.
Джон улыбнулся и торопливо отвел глаза. Он наконец заметил официантку, сделал ей знак и заказал еще одну кружку бочкового пива.
Салли включила диктофон.
– Начнем, пожалуй. Вы не против?
– Конечно. Давайте, – кивнул Джон. – Я изо всех сил постараюсь не скомпрометировать себя. – Пиво подействовало, и даже слишком, понял Джон. Он выпил две кружки слишком быстро. Надо замедлиться. Сделай всего пару глотков из следующей, и ни капли больше.
Она выключила диктофон и отмотала назад. «…Постараюсь не скомпрометировать себя», – услышал Джон свой голос.
– Просто проверяю запись, – объяснила Салли и снова нажала на кнопку. – Итак, доктор Клаэссон, мой первый вопрос. Что повлияло на ваше решение заняться наукой?
– Я думал, вы хотите поговорить о нашем отделе и проектах, над которыми мы работаем.
– Я просто хочу, чтобы вы сначала немного рассказали о себе. Подойти к теме, так сказать.
– Конечно.
Салли ободряюще улыбнулась:
– Может быть, кто-то из ваших родителей занимался наукой?
– Нет, в нашей семье ученых нет. Мой отец работал в торговле.
– Он интересовался наукой?
Джон покачал головой:
– Вообще не интересовался. Он обожал ловить рыбу и играть в азартные игры – такие у него были увлечения. Здесь он был просто ходячей энциклопедией. Знал все об удочках, лесках, грузилах, наживках, поплавках, приманках, покере и беговых лошадях. Он мог сказать, в какой именно части реки собралась в данный момент рыба, и назвать поименно всех лошадей, участвующих в скачках почти по всему миру. – Он улыбнулся. – Наверное, можно сказать, что он серьезно изучил науку рыбной ловли и игр на деньги.
– Вам не кажется, что есть некое сходство между рыбной ловлей и методами научных исследований? – спросила Салли.
Джону хотелось одновременно и угодить журналистке, и направить разговор в нужное ему русло.
– Я думаю, моя мать оказала на меня куда большее влияние, – ответил он. – Она была учительницей математики – и всегда интересовалась абсолютно всем на свете. И при этом она была очень практичной женщиной. Сегодня могла, например, разобрать на части электрический двигатель, чтобы показать мне, как он работает, а завтра обсуждать со мной теологические сочинения Эммануила Сведенборга. Мне кажется, именно от нее я унаследовал такую любознательность.
– Похоже, от матери вам досталось больше генов, чем от отца.
Джон тут же подумал о Детторе.
– Возможно, – бесстрастно произнес он.
Как, черт возьми, Детторе мог ошибиться? Как? Как?
– Ну хорошо, доктор Клаэссон, а теперь не могли бы вы вкратце описать – ну, в общих чертах – проект, которым занимается ваша лаборатория?
– Да, разумеется. – Джон задумался на пару секунд. – Что вы знаете о структуре человеческого мозга?
Ее лицо на мгновение напряглось. Совсем чуть-чуть, но Джон сумел уловить посыл. Не разговаривай со мной так покровительственно.
– Моя диссертация была посвящена природе сознания.
Джон изумился:
– Вы защитили диссертацию? Где вы учились?
– В Тулейнском университете.
– Я впечатлен. – Даже больше – Джон был поражен. Он никак не ожидал, что она обладает какими-то познаниями, кроме общих.
– Мне просто не хотелось, чтобы вы думали, будто разговариваете с безмозглой курицей.
– Я ни на минуту…
– Подумали-подумали. – Салли широко улыбнулась. Ее глаза снова потеплели. – Я заметила.
– Ну ладно, сжальтесь надо мной! У меня и так выдался тяжелый день – не надо разделывать меня под орех.
Официантка принесла пиво. Не дав ей даже поставить кружку на стол, Джон принял пиво у нее из рук и тут же сделал большой глоток.
– Итак. Ваш вопрос. Мы изучаем человеческие органы, и в частности человеческий мозг, пытаясь понять, как они эволюционировали до нынешнего состояния и каких изменений можно ожидать в будущем.
– Вы надеетесь, что результаты позволят вам определить, что такое человеческое сознание?
– Именно.
– Можно ли сказать, что в ваших программах моделирования используется принцип нейродарвинизма?
– Это термин Эдельмана. – Джон глотнул еще пива. – Нет, не совсем так. Даже совсем не так. – Одно из стекол в очках было чем-то запачкано, и это раздражало Джона. Он снял очки и протер их носовым платком. – Вы же наверняка это проходили. Нейродарвинизм подразумевает, что, если вы создаете робота и не закладываете в него программу, он должен научиться всему из собственного опыта, как происходит у людей. Такой подход должен привести к созданию думающих машин путем копирования человеческого мозга. Мы этим не занимаемся, у нас другая задача.
Он рассмотрел очки на свету – стекло все равно было каким-то мутным. Джон вытер его еще раз.
– Наша задача – смоделировать на компьютере то, что происходило за миллионы лет эволюции, воссоздать примитивный мозг, поместить его в условия естественного отбора и посмотреть, как он будет меняться, достигать того уровня развития, на котором находится наш мозг сейчас. В то же самое время мы создаем виртуальные модели современного человеческого мозга и смотрим, как он будет эволюционировать в будущем.
– Тогда у меня есть еще вопрос, доктор Клаэссон.
– Называйте меня просто Джон.
– Хорошо, Джон… спасибо. Вы сказали, что воссоздаете примитивный мозг, верно?
– Да, совершенно верно.
– Насколько примитивный? Как далеко вы возвращаетесь? К палеолиту? Юрскому периоду? Кембрийскому?
– Еще раньше. К архейскому.
Пиво давало себя знать. К своему удивлению, Джон заметил, что выпил уже две трети кружки. Он понимал, что не должен пить так быстро и так много, но чувствовал себя на редкость хорошо. Просто замечательно.
– А когда вы, наконец, поймете, как сформировался человеческий мозг, вы надеетесь найти ответ на вопрос, что такое сознание?
– Не обязательно. Вы заглядываете слишком далеко.
– Ну конечно. – Она иронично улыбнулась. – В один прекрасный день вы просто выключите компьютер и скажете себе: Ну вот, теперь я наконец-то понял, как сформировался мозг человека. А сейчас я пойду домой и покормлю кошку. Так?
Джон тоже улыбнулся.
– Исходя из того, как работает ваша программа, когда вы закончите, когда вычислите путь формирования мозга, вы будете иметь его законченную виртуальную модель. Следующим шагом должно стать его улучшение, правильно? Что вы сделаете? Добавите памяти, например? Улучшите сообразительность?
– О! Вы слишком забегаете вперед.
– Я бы так не сказала, доктор… Джон. Я просто цитирую вашу собственную статью трехгодичной давности.
Джон кивнул – теперь он вспомнил.
– Ах, ну да. Хорошо. – Он улыбнулся. – Вы подготовились. Сделали домашнюю работу. Но в любом случае основная тема статьи была другая. Я просто выдвинул гипотезу. – Он вдруг осознал, что интервью идет совсем не по тому пути, как предполагалось. Нужно взять инициативу в свои руки и повернуть его в нужную сторону. – Послушайте, Салли, все эти размышления о будущем – я рад поговорить на эту тему, но нельзя ли сделать так, чтобы это не вошло в интервью?
– У вас все хорошо? – Официантка материализовалась словно из ниоткуда. – Принести вам еще выпить?
Джон заметил, что бокал Салли почти опустел.
– Конечно, – ответил он. – Салли, еще бокал?
Она поколебалась.
– А как у вас со временем? Я вас не очень задерживаю?
Он взглянул на часы. Половина восьмого. Наоми сказала, что будет дома не раньше девяти.
– Нет, все в порядке.
– Ну хорошо. Тогда еще шардоне.
Джон посмотрел на пустую кружку. Будучи студентом, он мог легко осилить полдюжины таких. И пиво было более крепкое.
– Мне тоже еще пива. Рискну. Жизнь одна, как говорится.
Салли нажала кнопку «стоп» на диктофоне и немного наклонилась вперед.
– Не для записи – а что вы на самом деле думаете о будущем? Мне очень интересно.
Джон и сам не знал, что заставило его сказать это. Может быть, алкоголь, который ослабил самоконтроль и развязал ему язык. Может быть, смутная мысль, что, если он немного пооткровенничает с журналисткой, она напишет более благосклонную статью. А может быть, это было просто естественное стремление мужчины покрасоваться перед женщиной, которой он симпатичен. Или, в конце концов, он слишком долго сдерживался, хранил все внутри. В любом случае Джон не ощущал опасности. Она же приятельница Наоми. Ей можно довериться.
– Наше будущее – это дети на заказ, – конфиденциальным тоном сообщил Джон.
– Вы имеете в виду, клонированные?
– Нет, не клонированные. Я имею в виду, что мы сможем выбирать гены, которые перейдут к нашим детям.
– Зачем?
– Затем, чтобы контролировать мать-природу. Чтобы иметь возможность направлять наше эволюционное развитие в ту сторону, какая нам нужна. Чтобы увеличить среднюю продолжительность человеческой жизни до нескольких сотен лет, если вообще не тысяч, вместо жалких трех-четырех десятков.
– Мне как-то не слишком нравится эта перспектива – дети на заказ. То есть я понимаю, что это должно произойти, но мне страшно. Как вы полагаете, когда это будет? В смысле, через сколько примерно лет это станет возможным? Лет через десять?
– Это уже возможно.
– Я не верю, – возразила она. – По крайней мере, я ничего об этом не слышала. А я много с кем разговаривала.
Алкоголь полностью затуманил сознание Джона. Он чувствовал себя прекрасно, журналистка казалась ему все более очаровательной, напряжение спало, и он расслабился. Возможно, слишком расслабился. Вся эта секретность здорово давила на мозг. Какой вред будет оттого, что он поговорит с подругой Наоми? Он посмотрел на диктофон. Красный огонек записи не мигал.
– Это ведь не для записи? Точно?
– Абсолютно.
Он улыбнулся:
– Вы разговаривали не с теми людьми.
– Вот как? А с кем мне нужно поговорить?
Джон постучал себя по груди:
– Со мной.
18
Здание качалось. Совершенно точно. Когда вздыбился пол под ногами, Джон даже на секунду подумал, что он снова на «Розе удачи». Потом на него наехала стена, больно ударив по плечу. Черный, очень горячий кофе, который он нес, расплескался, запачкал руку и одежду, забрызгал пол.
Джон шатнулся в сторону. Впереди все расплывалось. Надо как-то протрезветь. В баре все было в полном порядке, никаких проблем; это прогулка на свежем воздухе так его подкосила.
Какой-то кусок времени словно выпал из жизни. С момента, когда он вошел в бар, и до этой минуты, когда он, заплетаясь, брел по коридору к своему кабинету, Джон не помнил практически ничего. Он не помнил, как попрощался с журналисткой. Когда она ушла?
Сколько же я выпил?
Не слишком много, ведь так? Всего несколько кружек пива… а потом он перешел на виски со льдом. Парочку порций, не больше, просто чтобы расслабиться. Господи. Пустой желудок – вот в чем проблема, понял Джон. После того как они вышли от Розенгартена, ему так и не удалось пообедать. А сейчас уже – он взглянул на часы – о боже мой – почти пятнадцать минут одиннадцатого. Он провел с журналисткой больше трех часов. Не то чтобы меня к ней тянуло, совсем нет. Я просто разговаривал. Старался расположить ее к себе, чтобы она написала хорошую статью, которая привлечет внимание спонсоров. Вот и все. Вот все, что я делал.
Но… Что-то маячило у него в подсознании, не давало покоя, что-то неприятное, какая-то мысль… Неясное ощущение, что он совершил ошибку. Ужасную ошибку. Он не приставал к Салли, ничего такого; хотя смутно помнил, как провожал ее до автостоянки и как они нечаянно столкнулись губами, когда она хотела поцеловать его в щеку на прощание.
Нет. Не то. Что-то еще.
Он открыл дверь, включил свет и поставил чашку на стол. Кофе в ней оставалось меньше половины. Потом неожиданно тяжело опустился на стул, так что тот отъехал назад. Ноги совсем не держали.
Он проверил автоответчик. Звонил доктор Розенгартен. Тягучий, чуть гнусавый голос сообщил ему, что он звонит, как и просил его Джон, что он заканчивает работу и его не будет в клинике до завтра.
Джон немного приободрился. По крайней мере, Розенгартен перезвонил, и лично, а не через секретаршу. Он наберет ему еще раз утром.
Он прослушал остальные сообщения. Два поступили еще раньше, но он не успел их послушать. Оба звонка были из Швеции. Первый был от приятеля из Уппсальского университета, который собирался приехать в Лос-Анджелес осенью; второй от матери. Она спрашивала, как прошло посещение акушера, и упрекала Джона, что он не позвонил ей сам. Сейчас в Швеции было раннее утро. Слишком рано, чтобы звонить.
Он заглянул в почту. За то время, что он провел в баре, поступило около дюжины писем, но ничего важного не было. Ничего от Детторе.
Ублюдок.
Джон посмотрел по сторонам. Ему вдруг показалось, что в комнате что-то не так. Чего-то словно не хватало, но он не мог понять чего. Может быть, просто фотограф все переворошил.
Зазвонил мобильный, и он вздрогнул от неожиданности. Это была Наоми. Напуганная и растерянная.
– Ты где?
– В каби…бинете. Как раз ухжу. – Я впутал тебя в это. Все, что случилось, – моя вина. – Прости… был занят – этто… интерью… Она тебя знает… хочшь, пойдем ккуда-нибудь? Месси… мекси… мекси-канский ресторан? Или фу… су… суши?
Язык плохо повиновался ему, и Джон ничего не мог с этим поделать.
– Джон, с тобой все в порядке?
– Асса… ассолютно.
– Ты что, пьян? Джон! Ты говоришь как пьяный.
Он тупо посмотрел на трубку, как будто она могла подсказать правильный ответ.
– Нет, я…
– Ты говорил с доктором Детторе?
Очень медленно, стараясь как можно отчетливее произносить слова, Джон выговорил:
– Нет. Он… я не… я п-позвоню утром.
О господи! Он закрыл глаза. Наоми плакала.
– Я уже еду, милая. Я… еду сейчас домой.
– Не садись за руль, Джон. Я приеду и заберу тебя.
– Я могу… такси. Вызвать.
Она, судя по всему, немного справилась с собой; во всяком случае, голос у нее стал уверенней.
– Я тебя заберу. У нас не так много денег, чтобы разбрасывать их на такси. И мы купим какой-нибудь еды навынос. Я буду у тебя через двадцать минут.
Она повесила трубку. Джон неподвижно застыл в кресле. Ему было не по себе. Неприятное чувство усилилось. В комнате точно чего-то не хватало. Чего же, черт возьми?
Но неприятно было не поэтому. И не из-за диагноза доктора Розенгартена, и даже не из-за того, что Детторе был все время недоступен. Джона сильно беспокоил разговор с журналисткой. Он попытался припомнить, что именно рассказал ей. Милая женщина, симпатичная, доброжелательная и забавная. Кажется, он был несколько неосторожен и сказал слишком много, больше, чем надо. Больше, чем собирался.
Но ведь это было не для записи, правда?
Джон шатнулся в сторону. Впереди все расплывалось. Надо как-то протрезветь. В баре все было в полном порядке, никаких проблем; это прогулка на свежем воздухе так его подкосила.
Какой-то кусок времени словно выпал из жизни. С момента, когда он вошел в бар, и до этой минуты, когда он, заплетаясь, брел по коридору к своему кабинету, Джон не помнил практически ничего. Он не помнил, как попрощался с журналисткой. Когда она ушла?
Сколько же я выпил?
Не слишком много, ведь так? Всего несколько кружек пива… а потом он перешел на виски со льдом. Парочку порций, не больше, просто чтобы расслабиться. Господи. Пустой желудок – вот в чем проблема, понял Джон. После того как они вышли от Розенгартена, ему так и не удалось пообедать. А сейчас уже – он взглянул на часы – о боже мой – почти пятнадцать минут одиннадцатого. Он провел с журналисткой больше трех часов. Не то чтобы меня к ней тянуло, совсем нет. Я просто разговаривал. Старался расположить ее к себе, чтобы она написала хорошую статью, которая привлечет внимание спонсоров. Вот и все. Вот все, что я делал.
Но… Что-то маячило у него в подсознании, не давало покоя, что-то неприятное, какая-то мысль… Неясное ощущение, что он совершил ошибку. Ужасную ошибку. Он не приставал к Салли, ничего такого; хотя смутно помнил, как провожал ее до автостоянки и как они нечаянно столкнулись губами, когда она хотела поцеловать его в щеку на прощание.
Нет. Не то. Что-то еще.
Он открыл дверь, включил свет и поставил чашку на стол. Кофе в ней оставалось меньше половины. Потом неожиданно тяжело опустился на стул, так что тот отъехал назад. Ноги совсем не держали.
Он проверил автоответчик. Звонил доктор Розенгартен. Тягучий, чуть гнусавый голос сообщил ему, что он звонит, как и просил его Джон, что он заканчивает работу и его не будет в клинике до завтра.
Джон немного приободрился. По крайней мере, Розенгартен перезвонил, и лично, а не через секретаршу. Он наберет ему еще раз утром.
Он прослушал остальные сообщения. Два поступили еще раньше, но он не успел их послушать. Оба звонка были из Швеции. Первый был от приятеля из Уппсальского университета, который собирался приехать в Лос-Анджелес осенью; второй от матери. Она спрашивала, как прошло посещение акушера, и упрекала Джона, что он не позвонил ей сам. Сейчас в Швеции было раннее утро. Слишком рано, чтобы звонить.
Он заглянул в почту. За то время, что он провел в баре, поступило около дюжины писем, но ничего важного не было. Ничего от Детторе.
Ублюдок.
Джон посмотрел по сторонам. Ему вдруг показалось, что в комнате что-то не так. Чего-то словно не хватало, но он не мог понять чего. Может быть, просто фотограф все переворошил.
Зазвонил мобильный, и он вздрогнул от неожиданности. Это была Наоми. Напуганная и растерянная.
– Ты где?
– В каби…бинете. Как раз ухжу. – Я впутал тебя в это. Все, что случилось, – моя вина. – Прости… был занят – этто… интерью… Она тебя знает… хочшь, пойдем ккуда-нибудь? Месси… мекси… мекси-канский ресторан? Или фу… су… суши?
Язык плохо повиновался ему, и Джон ничего не мог с этим поделать.
– Джон, с тобой все в порядке?
– Асса… ассолютно.
– Ты что, пьян? Джон! Ты говоришь как пьяный.
Он тупо посмотрел на трубку, как будто она могла подсказать правильный ответ.
– Нет, я…
– Ты говорил с доктором Детторе?
Очень медленно, стараясь как можно отчетливее произносить слова, Джон выговорил:
– Нет. Он… я не… я п-позвоню утром.
О господи! Он закрыл глаза. Наоми плакала.
– Я уже еду, милая. Я… еду сейчас домой.
– Не садись за руль, Джон. Я приеду и заберу тебя.
– Я могу… такси. Вызвать.
Она, судя по всему, немного справилась с собой; во всяком случае, голос у нее стал уверенней.
– Я тебя заберу. У нас не так много денег, чтобы разбрасывать их на такси. И мы купим какой-нибудь еды навынос. Я буду у тебя через двадцать минут.
Она повесила трубку. Джон неподвижно застыл в кресле. Ему было не по себе. Неприятное чувство усилилось. В комнате точно чего-то не хватало. Чего же, черт возьми?
Но неприятно было не поэтому. И не из-за диагноза доктора Розенгартена, и даже не из-за того, что Детторе был все время недоступен. Джона сильно беспокоил разговор с журналисткой. Он попытался припомнить, что именно рассказал ей. Милая женщина, симпатичная, доброжелательная и забавная. Кажется, он был несколько неосторожен и сказал слишком много, больше, чем надо. Больше, чем собирался.
Но ведь это было не для записи, правда?
19
ДНЕВНИК НАОМИ
Не могу спать. Джон храпит, как кабан. Давно не видела его таким пьяным. Зачем он так надрался? Конечно, мы оба расстроились после того, что сказал доктор Розенгартен, но алкоголь же не решит нашу проблему.
А лицо у него было испачкано губной помадой.
Разговаривала с мамой и с Харриет. Они обе звонили, хотели узнать, как все прошло сегодня. Я сказала, что доктор был вполне удовлетворен, что все хорошо. Харриет отдала нам все свои сбережения – что еще я могла сказать? Все прекрасно и замечательно, только вот одна маленькая поправка – это не мальчик, а девочка?
Но ведь на гены, отвечающие за пол, повлиять легче всего. Насколько я понимаю, у женщин две Х-хромосомы, у мужчин одна Х– и одна Y-хромосома. Разделение этих хромосом производится в самых примитивных лабораториях. Если доктор Детторе даже такую элементарную вещь не смог сделать правильно, какая гарантия, что он сделал правильно все остальное?
И даже если предположить, что все остальное верно, что больше он нигде не ошибся, какие проблемы будут у девочки с теми генами, что мы выбрали? Мы попросили, чтобы наш ребенок был не меньше шести футов ростом, потому что подразумевался мальчик! Мы выбрали рост и телосложение для мужчины!
Все не так.
Джон уверен, что доктор Розенгартен ошибся. Возможно – он мне не понравился, и он явно нами не заинтересовался. Как сказалДжон, мы для него маленькие люди, такие, как мы, не имеют значения.
Господи, я так надеюсь, что он ошибся.
И кое-что еще не дает мне покоя. Салли Кимберли. Она сказала Джону, что мы с ней якобы сдружились. Какая чушь! Мы правда работали вместе. И обычно я нахожу общий язык со всеми. Но она настоящая стерва. Жесткая и безжалостная. Мы сразу невзлюбили друг друга, и даже не пытались это скрывать.
На самом деле в мире мало людей, которые не нравились бы мне так сильно, как Салли Кимберли.
А теперь щека Джона вся в ее помаде.
20
Наоми не спала. Джон понял это по звуку ее дыхания. Мерцание электронного будильника казалось ему слишком ярким; комнату заливало голубоватое свечение, раздражавшее его неимоверно. Вдалеке за окном завыла сирена, знакомая траурная песня. Ночная музыка Лос-Анджелеса.
Голова раскалывалась. Джону страшно хотелось пить. Принять таблетку и спать, спать, спать. Сейчас сон ему просто необходим. Он спустил ноги с кровати, взял со своей тумбочки пустой стакан, добрел до ванной и включил холодную воду. Затем кинул в рот две таблетки аспирина и вернулся в спальню.
– Что с нами будет? – вдруг спросила Наоми. Он лег рядом и нащупал ее руку. Но она не пожала ее в ответ, как обычно.
– Возможно, стоит подумать об аборте.
– Мне не важно, Джон, мальчик это будет или девочка. Всегда было не важно. Все, чего я хотела, – чтобы наш ребенок был здоров. Я бы даже не стала узнавать пол заранее, как многие родители, – для меня главное – знать, что с ним или с ней все в порядке. Я не хочу делать аборт. Это какая-то дикость – убивать своего ребенка потому, что ты хотел мальчика, а у тебя будет девочка.
Повисла пауза. Дело было не в том, мальчик это или девочка, все было гораздо сложнее, и оба это знали.
– На судах иногда возникают проблемы со связью, – сказал Джон. – Они зависят от спутника и не всегда могут получить сигнал. Я попробую позвонить еще раз утром.
На улице завыла еще одна сирена, к ней присоединилась пожарная машина.
– Я не хочу, чтобы ты делала аборт, – начал Джон. – Если только…
Он замолчал.
– Если только – что? – не выдержала Наоми.
– Сейчас в Штатах в некоторых лабораториях делают анализы… они могут сказать об эмбрионе все.
Наоми села на кровати и включила свет.
– Это тебе не одноразовый продукт, Джон. И не лабораторный эксперимент в чашке Петри или под стеклянным колпаком. И не… дрозофила какая-нибудь. – Она резко натянула на себя одеяло и прикрыла живот руками. – Это мой ребенок – наш ребенок, – и он сейчас растет у меня внутри. И я буду любить его или ее, и мне все равно, каким он… она будет. Я буду любить это создание, даже если она будет ростом четыре фута или вымахает на семь футов. Я буду любить ее, и мне плевать, будет она гениальной или умственно отсталой.
– Милая, я не… Она перебила его:
– Ты все это придумал. Это была прежде всего твоя идея, и ты убедил меня. Я тебя не обвиняю – я знала, на что иду, и понимала, что мы рискуем. Я точно так же отвечаю за это решение, как и ты. Я хочу сказать другое – я не стану ни от чего отказываться. Может быть, все это – все то, что происходит, что Детторе перепутал пол, – может быть, так распорядилась сама природа. Так она сохраняет мир от полного безумия. Мне кажется, что тот день, когда матери начнут избавляться от своих нерожденных детей только по той причине, что дети оказались не такими, как ожидалось, станет началом конца.
Джон тоже сел.
– Если бы ты знала о болезни Галлея заранее, до того, как он родился, ты бы все равно его родила? Зная, какое будущее его ожидает?
Наоми ничего не ответила. Джон взглянул на нее и увидел, что по ее щеке ползет слеза. Он вытер ее своим носовым платком. Лицо Наоми исказилось от боли.
– Прости меня. Я не должен был так говорить.
Никакой реакции не последовало.
Джон снова вылез из постели, накинул махровый халат и вышел из спальни. Он чувствовал себя еще паршивее, чем пять минут назад. Он открыл дверь в свой кабинет, осторожно обошел кучи бумаг и дисков, перепутанные провода, набор объективов для фотоаппарата, стопку не прочитанных еще журналов, добрался до стола, включил настольную лампу и сел. Сумка с ноутбуком валялась там же, где он бросил ее, придя домой. Джон достал компьютер, поставил его на стол перед собой, включил и зашел в почту.
Голова раскалывалась. Джону страшно хотелось пить. Принять таблетку и спать, спать, спать. Сейчас сон ему просто необходим. Он спустил ноги с кровати, взял со своей тумбочки пустой стакан, добрел до ванной и включил холодную воду. Затем кинул в рот две таблетки аспирина и вернулся в спальню.
– Что с нами будет? – вдруг спросила Наоми. Он лег рядом и нащупал ее руку. Но она не пожала ее в ответ, как обычно.
– Возможно, стоит подумать об аборте.
– Мне не важно, Джон, мальчик это будет или девочка. Всегда было не важно. Все, чего я хотела, – чтобы наш ребенок был здоров. Я бы даже не стала узнавать пол заранее, как многие родители, – для меня главное – знать, что с ним или с ней все в порядке. Я не хочу делать аборт. Это какая-то дикость – убивать своего ребенка потому, что ты хотел мальчика, а у тебя будет девочка.
Повисла пауза. Дело было не в том, мальчик это или девочка, все было гораздо сложнее, и оба это знали.
– На судах иногда возникают проблемы со связью, – сказал Джон. – Они зависят от спутника и не всегда могут получить сигнал. Я попробую позвонить еще раз утром.
На улице завыла еще одна сирена, к ней присоединилась пожарная машина.
– Я не хочу, чтобы ты делала аборт, – начал Джон. – Если только…
Он замолчал.
– Если только – что? – не выдержала Наоми.
– Сейчас в Штатах в некоторых лабораториях делают анализы… они могут сказать об эмбрионе все.
Наоми села на кровати и включила свет.
– Это тебе не одноразовый продукт, Джон. И не лабораторный эксперимент в чашке Петри или под стеклянным колпаком. И не… дрозофила какая-нибудь. – Она резко натянула на себя одеяло и прикрыла живот руками. – Это мой ребенок – наш ребенок, – и он сейчас растет у меня внутри. И я буду любить его или ее, и мне все равно, каким он… она будет. Я буду любить это создание, даже если она будет ростом четыре фута или вымахает на семь футов. Я буду любить ее, и мне плевать, будет она гениальной или умственно отсталой.
– Милая, я не… Она перебила его:
– Ты все это придумал. Это была прежде всего твоя идея, и ты убедил меня. Я тебя не обвиняю – я знала, на что иду, и понимала, что мы рискуем. Я точно так же отвечаю за это решение, как и ты. Я хочу сказать другое – я не стану ни от чего отказываться. Может быть, все это – все то, что происходит, что Детторе перепутал пол, – может быть, так распорядилась сама природа. Так она сохраняет мир от полного безумия. Мне кажется, что тот день, когда матери начнут избавляться от своих нерожденных детей только по той причине, что дети оказались не такими, как ожидалось, станет началом конца.
Джон тоже сел.
– Если бы ты знала о болезни Галлея заранее, до того, как он родился, ты бы все равно его родила? Зная, какое будущее его ожидает?
Наоми ничего не ответила. Джон взглянул на нее и увидел, что по ее щеке ползет слеза. Он вытер ее своим носовым платком. Лицо Наоми исказилось от боли.
– Прости меня. Я не должен был так говорить.
Никакой реакции не последовало.
Джон снова вылез из постели, накинул махровый халат и вышел из спальни. Он чувствовал себя еще паршивее, чем пять минут назад. Он открыл дверь в свой кабинет, осторожно обошел кучи бумаг и дисков, перепутанные провода, набор объективов для фотоаппарата, стопку не прочитанных еще журналов, добрался до стола, включил настольную лампу и сел. Сумка с ноутбуком валялась там же, где он бросил ее, придя домой. Джон достал компьютер, поставил его на стол перед собой, включил и зашел в почту.