Питер Джеймс
Умри завтра

   С глубоким почтением посвящается памяти Фреда Ньюмена

1

   Сьюзен ненавидит этот мотоцикл. Постоянно твердит о смертельной опасности – якобы ничего нет хуже гонок на мотоциклах. А Нат с большим удовольствием снова и снова указывает, раздражая ее, что она фактически допускает статистическую ошибку. Опасней всего кухни. Вероятность погибнуть там больше всего.
   Как врач реанимационного отделения, он ежедневно в том убеждается. Бывают, конечно, тяжелые мотоциклетные аварии, только нет никакого сравнения с несчастными случаями на кухнях.
   Ткнув вилкой в кусок хлеба в тостере, люди гибнут от электрошока; падая с кухонной табуретки, ломают шею; подавившись, задыхаются насмерть; умирают от пищевого отравления… Нат особенно любит рассказывать о пострадавшей, доставленной в Королевскую больницу графства Суссекс, где он работает – или, скорее, по его выражению, ишачит, – которая полезла прочистить засорившуюся посудомоечную машину и напоролась глазом на нож.
   Мотоциклы вовсе не опасны, даже его красная зверюга «хонда-файерблейд», способная за три секунды разогнаться до шестидесяти миль в час, о чем он постоянно напоминает. Проблему представляют только другие водители на дороге. Но за ними просто надо бдительно следить, вот и все. Кроме того, «файерблейд» выбрасывает гораздо меньше проклятых выхлопных газов, чем допотопная «ауди» Сьюзен.
   Но Сьюзен пропускает все его доводы мимо ушей.
   Не обращает внимания и на его вечные стоны по поводу необходимости проводить Рождество – до которого остается всего пять недель, – с ее неукротимыми, по его убеждению, и необузданными родителями. Покойная мать старательно внушала Нату, что выбирают друзей, но не родственников. Совершенно верно, черт побери.
   Он где-то вычитал, будто мужчина ждет, что после свадьбы жена не изменится, а женщина первым делом старается переделать мужа.
   В этом Сьюзен Купер вполне преуспела, используя самое смертоубийственное орудие женского арсенала – шестимесячную беременность. Нат, конечно, гордится до чертиков, но с глубоким отчаянием понимает, что отныне придется жить реальной жизнью. Сменить «файерблейд» на более практичное транспортное средство. На какую-нибудь легковушку-универсал или микроавтобус. Или на дизельно-электрический гибрид, который удовлетворил бы социальные и светские претензии Сьюзен. Господи помилуй!
   Что за радость в подобной езде?
   Вернувшись домой лишь под утро, он, зевая, сидел в маленьком коттедже в Родмелле, в десяти милях от Брайтона, глядя в утренних новостях на смертоносные бомбежки Афганистана. На экране 8:11, на наручных часах 8:09, а в сознании глухая ночь.
   Отправил в рот ложку воздушных пшеничных хлопьев, запил апельсиновым соком и черным кофе, побежал наверх, поцеловал Сьюзен, похлопал на прощание по вздувшемуся животику.
   – Езди осторожно, – предупредила она.
   «Думаешь, я неосторожно езжу?» – мысленно хмыкнул он и сказал вместо этого:
   – Люблю тебя.
   – Я тоже. Звони.
   Нат снова поцеловал жену, спустился, надел шлем и кожаные перчатки, вышел в морозное утро, вывел из гаража тяжелую красную машину, звучно захлопнул за собой дверь. Хотя земля примерзла, дождя давно не было и дороги не покрыла коварная черная наледь. Рассвет едва брезжил.
   Он взглянул вверх на занавешенное окно спальни и в последний раз в жизни нажал кнопку стартера любимого мотоцикла.

2

   Линн Беккет позвонила в подъезде медицинского кабинета, ясно осознавая, что доктор Росс Хантер – одна из немногочисленных постоянных величин в ее жизни. Фактически, если честно сказать, трудно припомнить что-нибудь другое столь же постоянное. За исключением неудач. Беды определенно преследуют. Она всегда умела совершать ошибки. Поистине блистательно. Запросто может угробить всю Англию.
   Если описывать жизнь в двух словах, то получится череда катастроф протяженностью в тридцать семь лет, начавшихся с мелочей вроде отсеченного дверцей машины кончика указательного пальца в семилетнем возрасте и неуклонно с тех пор усложнявшихся. Сначала Линн не оправдала ожиданий родителей, потом мужа, теперь в качестве матери-одиночки искусно обманывает ожидания дочери.
   Приемная доктора Хантера располагалась в большой эдвардианской вилле на тихой Хоув-стрит, которая некогда вся была жилой. Множество великолепных домов рядовой застройки давно снесены, вместо них выросли блочные многоквартирные ульи, а в уцелевших зданиях разместились конторы, врачебные кабинеты.
   Линн вошла в знакомый вестибюль с запахом политуры со слабой примесью антисептиков, увидела в дальнем конце за столом секретаршу, которая разговаривала по телефону, и прошмыгнула в комнату ожидания.
   За пятнадцать с лишним лет в просторной, но сумрачной комнате ничего не изменилось. На столике лежит свежий номер «Таймс», но в таком состоянии на газете не сосредоточишься. После вчерашнего звонка секретарши доктора Хантера с просьбой явиться утром пораньше Линн даже глаз не сомкнула. Потом ее затрясло от резко упавшего сахара в крови. Лекарство она приняла, но за завтраком с неимоверным усилием проглотила лишь ложку.
   Усевшись на краешке жесткого стула с прямой спинкой, Линн полезла в сумочку, нашла пару таблеток глюкозы, сунула в рот. Зачем доктор Хантер ее срочно вызвал? Из-за результатов анализа крови, сделанного на прошлой неделе, или – скорее всего – из-за Кейтлин? В прежних пугающих случаях, когда она, например, обнаружила у себя на груди уплотнение или с ужасом увидела в безобразном поведении дочери признаки мозговой опухоли, он звонил сам, сообщая хорошие новости о биопсии, сканировании, анализах, – нечего беспокоиться. Словно можно когда-нибудь не беспокоиться насчет Кейтлин.
   Когда дочке исполнилось девять, у нее впервые обнаружили заболевание печени. С тех пор они обе как будто находятся в длинном темном туннеле. Бесконечные визиты к специалистам. Анализы. Короткие периоды в больнице здесь, в Суссексе, и более долгие – один почти на год – в специализированном печеночном отделении Королевской больницы Южного Лондона. Операции по имплантации эндопротезов в желчные протоки. Операции по их удалению. Бесчисленные переливания крови. Кейтлин так обессилела от болезни, что регулярно засыпала в классе. Не смогла играть на любимом саксофоне, когда ей стало трудно дышать. В подростковом возрасте начала озлобляться, проявлять непослушание, и чем дальше, тем больше. Постоянно требует объяснения – почему яТ..
   Линн не может ответить на этот вопрос.
   Уже не сосчитать, сколько раз она сидела в ужасе в отделении скорой помощи Королевской больницы графства Суссекс, пока медики занимались ее дочерью. В тринадцать лет та стащила из домашнего бара бутылку водки, после чего пришлось промывать желудок. В четырнадцать свалилась с крыши, накурившись гашиша. В другой раз явилась в спальню матери в два часа ночи с остекленевшими глазами, обливаясь потом и стуча в ознобе зубами. Сообщила, что какой-то подонок в Брайтоне дал ей таблетку экстези и у нее болит голова.
   Доктор Хантер всякий раз приезжал в больницу, сидел с Кейтлин, пока не убеждался, что опасность миновала. Это не входит в его обязанности, да такой уж он человек.
   Дверь открылась, он вышел – высокий, элегантный, в костюме в тонкую полоску, с прекрасной осанкой. Приятное лицо обрамляют волнистые волосы цвета перца с солью, ласковые заботливые зеленые глаза частично прячутся за стеклами очков в форме полумесяца.
   – Линн! – сказал он. Его обычно сильный звонкий голос прозвучал нынче утром непривычно глухо. – Зайдите.
   У Росса Хантера две резко различные манеры приветствовать пациентов. За все годы Линн видела только теплую искреннюю улыбку, которая говорит: рад снова вас видеть. Прежде на его лице никогда не было тоскливой гримасы с прикушенной нижней губой, которую он ненавидит и держит в чулане.
   Сегодня она вышла на свет.

3

   Констебль Тони Омотосо пригнулся за машиной с лазерным радаром, положенным для удобства на крышу, и нацеливал красную точку на передние номерные знаки автомобилей, заподозренных в превышении скорости. Засек табличку «тойоты». На датчике сорок четыре мили. Водитель, заметив инспекторов, притормозил. Строгая инструкция допускает превышение лимита на десять процентов. «Тойота» проехала, сияя задними огнями. Белый фургон «транзит» – сорок три мили. Черный мотоцикл «харлей» перекрыл предел в разы, но Тони не успел поймать его вовремя. Слева от него ежился на холоде коллега из дорожной полиции констебль Йен Аппертон, длинный, тощий, в фуражке и желтой куртке, издалека бросающейся в глаза, готовый по сигналу немедленно сорваться с места. Оба замерзали.
   Аппертон посмотрел вслед «харлею». Он обожает мотоциклы любой марки, сам мечтает сесть на полицейский мотоцикл. Впрочем, «харлей» для прогулок. Истинная его страсть – высокоскоростные гоночные машины вроде БМВ, «судзуки», «хонды-файерблейд», которые на поворотах надо класть набок, а не просто вертеть ручки, как обыкновенное рулевое колесо.
   Заметивший их водитель красного «дукати» почти ползет. А субъект за рулем битой зеленой «фиесты» явно проглядел полицейских.
   – «Фиеста»! – крикнул Тони. – Пятьдесят две!
   Констебль Аппертон выскочил, подал знак остановиться. Хозяин «фиесты» то ли нечаянно, то ли сознательно промчался мимо.
   – Ладно, поехали. – Он повторил по буквам прочитанный номер W 432 CPN и прыгнул за руль.
   – Сукины дети!
   – Говенные задницы!
   – Почему не ловите настоящих преступников?
   – Вот именно. Чем за лихачами гоняться, мать вашу.
   Тони Омотосо оглянулся на двух горланивших юнцов, лениво шагавших мимо.
   «Потому, – ответил бы он, – что на дорогах Англии каждый год гибнет три с половиной тысячи человек по сравнению с пятью сотнями от насильственной смерти. Потому что мы с Йеном каждый день недели, будь он проклят, подбираем на дороге мертвых и искалеченных такими сволочами, как вот этот водитель «фиесты».
   Но отвечать некогда. Коллега уже забросил на крышу синюю мигалку, включил сирену. Тони положил на заднее сиденье лазерный радар, сел спереди, захлопнул дверцу и еще не успел защелкнуть ремень безопасности, как Аппертон до отказа выжал акселератор.
   Рывок отозвался в желудке, адреналин вскипел, спина вжалась в кресло. Одна из прелестей службы в дорожной полиции. Укрепленный на приборной доске монитор автоматического определителя номеров с писком выдал информацию о «фиесте». Пошлины не уплачены, страховки нет, машина зарегистрирована на водителя, лишенного прав.
   Аппертон вильнул на другую полосу, быстро догоняя правонарушителя.
   Тут затрещала рация.
   – Отель-танго-четыре-два?
   – Да-да, слушаю, – подтвердил Омотосо.
   – Получено сообщение о серьезном столкновении на дороге, – объявил диспетчер. – Мотоцикл и легковая машина на пересечении Колдин-Лейн с Дитчинг-роуд. Можете подъехать?
   «Проклятье», – мысленно выругался Тони, не желая упускать «фиесту».
   – Да, – сказал он, – нам по дороге. Сообщите брайтонским патрулям: «форд-фиеста» зеленого цвета, номер дабл-ю четыре-три-два серна-папа-ноябрь, движется к югу по Льюис-роуд на большой скорости. Есть подозрение, что водитель лишен прав.
   Приказывать напарнику разворачиваться не пришлось. Аппертон уже резко затормозил, сверкнул правым поворотником, отыскивая щелку во встречном потоке машин.

4

   Мэл – Малькольм Беккет – почуял приближавшийся запах моря, когда его тридцатилетний синий автомобиль остановился у светофора на съезде с автомагистрали. Похоже, океанская соль, как наркотик, течет в его венах – ее надо нюхнуть после каждого перерыва. После вступления в Королевский флот в качестве инженера-стажера его жизнь отдана морю. Десять лет в военно-морском флоте, потом двадцать один год в торговом.
   Он любит Брайтон, где родился и вырос, за его близость к морю, но особенно счастлив, когда ступает на борт судна. Сегодня кончается трехнедельный отпуск на берегу, начинаются три недели в море на драге «Арко Ди», где он служит главным инженером. Не так давно, с грустью подумал Мэл, он был самым юным главным инженером во всем торговом флоте, а теперь, в сорок семь, стремительно превращается в ветерана, старого морского волка.
   Точно так же, как на любимом судне, ему знакома каждая заклепка, каждый болт и гайка в машине, которую он разбирал и опять собирал незапамятное множество раз. Любовно прислушиваясь к ленивому урчанию мотора, Мэл как будто расслышал легкое постукивание. Надо будет проверить клапаны.
   – Все в порядке? – спросила Джейн.
   – А? Да. Абсолютно.
   Выдалось прекрасное утро. Ослепительно-голубое небо, ни ветерка, море тихое, как мельничная запруда.
   После поздних осенних штормов, изрядно подпортивших последние дни на борту в прошлый раз, погода утихомирилась, по крайней мере на сегодня.
   – Будешь по мне скучать?
   Он обнял ее за плечи, стиснул.
   – Безумно.
   – Врун!
   Мэл поцеловал ее.
   – Скучаю каждую секунду в разлуке.
   – Чушь собачья!
   Он опять ее чмокнул.
   Загорелся зеленый, она вывернулась из объятий, включила первую передачу и быстро поехала вниз.
   – Действительно, очень трудно соперничать с судном.
   Он ухмыльнулся.
   – Нынче утром мы потрясающе трахнулись.
   – Хорошо бы продолжить.
   – Обязательно.
   Повернули налево, обогнули с дальнего конца Хоувскую лагуну – два искусственных озера, где люди катаются на лодках, обучаются виндсерфингу, пускают модели кораблей. Дальше к восточной стороне гавани примыкает жилая улица с белыми домами в мавританском стиле с видом на море, принадлежащими богатым знаменитостям, включая Хизер Миллс[1].
   Соль в воздухе стала еще ощутимее, к ней примешались сернистые испарения, запахи нефти, канатов, смолы, краски, угля.
   Шорэмская гавань на западной окраине Брайтона и Хоува представляет собой бухту длиной в милю, огороженную с обеих сторон складами пиломатериалов, пакгаузами, заправочными станциями, хранилищами разнообразных механизмов, наряду с причалами для яхт и россыпью частных и многоквартирных домов. Некогда здесь был оживленный торговый порт, но с увеличением габаритов контейнеровозов, ставших слишком крупными для бухты, гавань приобрела иной характер.
   В нее по-прежнему постоянно заходят танкеры, грузовые, рыбацкие суда, но чаще всего коммерческие драги, которые добывают с морского дна песок и гравий для строительной индустрии.
   – Что будешь делать в следующие три недели? – спросил Мэл.
   Доверие к оставленным на берегу женам – вечная проблема моряков. Когда Мэл пришел в Королевский военно-морской флот, его просветили, что, как только мужья отправляются исполнять служебный долг, некоторые жены выставляют в переднем окне пачку стирального порошка ОМО, что означает Old Man Overseas[2].
   – Репетировать с Джеммой Рождественскую пьесу[3], которую ты как раз не увидишь. И у Эми каникулы на две недели. Заставлю ее в доме прибрать.
   Эми – одиннадцатилетняя дочка Джейн от первого брака. Мэл отлично с ней ладит, хотя между ними все время стоит нечто вроде невидимого барьера. С Джеммой, их совместной шестилетней дочерью, они гораздо ближе. Эта замечательная маленькая особа беспредельно любящая и сообразительная. Полная противоположность странной и непонятной, отчужденной больной дочери от первой жены, которую он любит, но, невзирая на все усилия, не чувствует настоящей привязанности. Жалко, что не удастся увидеть, как Джемма изображает Деву Марию, хотя Мэл давно привык чем-то жертвовать ради избранной профессии. Подобные жертвы стали одной из главных причин развода с первой женой и поводом для постоянных раздумий о верности.
   Какая разница между двумя женщинами!
   Джейн – психотерапевт, специалист по фобиям, – сразу же объявила, что ценит свою независимость и охотно воспользуется трехнедельной свободой, а он, возвращаясь домой, будет любить ее еще сильнее.
   Линн – служащая агентства по взысканию долгов – без конца в нем нуждалась. Слишком сильно нуждалась. Одно дело быть желанным и любимым, но быть жизненно необходимым женщине – совсем другое. Именно эта критическая потребность в конце концов их развела. Он надеялся – собственно, они оба надеялись, – что ситуация переменится с рождением ребенка. Но этого не случилось.
   Фактически стало лишь хуже.
   Вспыхнули тормозные огни, машина замедлила ход, пропуская нагруженный досками грузовик, прогромыхавший мимо, повернула направо в открытые ворота «Солент эгригит» и встала перед будкой охраны.
   Мэл вылез в белой робе и морских резиновых сапогах, откинул задний борт, вытащил большую мягкую сумку, надел защитный шлем-каску. Наклонился к окну, долго и крепко поцеловал на прощание Джейн. За семь лет совместной жизни взаимная страсть не угасла – один из плюсов регулярных разлук на три недели.
   – Люблю тебя очень, – шепнул он.
   – А я еще больше, – шепнула она в ответ и снова поцеловала его.
   Мэл – высокий, гибкий, сильный, симпатичный мужчина с честным открытым лицом, короткими редеющими светлыми волосами – принадлежал к тому типу людей, которые с первого взгляда завоевывают симпатию и уважение окружающих. Такой ничего не держит под спудом – что видишь, то и имеешь.
   Войдя в будку, расписавшись в регистрационной книге, обменявшись любезностями с охранниками, он погрузился в другие заботы. Двигатель на правом борту «Арко Ди» почти отработал двадцать тысяч часов, приближаясь к установленному компанией пределу. Надо рассчитать оптимальный момент для замены. Сухие доки закроются на приближающиеся рождественские праздники, но владельцев «Арко Ди» не интересуют каникулы. Если бы Мэл потратил на судно девятнадцать миллионов фунтов стерлингов, его, может быть, тоже не интересовали бы. Хозяевам надо, чтобы драга работала круглый год с минимальным простоем.
   Лениво шагая по пристани к черному корпусу драги с оранжевой надстройкой, он блаженно не ведал о том, что их ждет в этом рейсе, до начала которого оставалось всего два часа, и о губительных последствиях будущей находки для его собственной жизни.

5

   Росс Хантер указал Линн на одно из двух больших черных кожаных кресел перед своим столом, она села, не сняв пальто, поставив на пол сумочку. Лицо у него по-прежнему напряженное, очень серьезное. Таким она его еще не видела и поэтому адски нервничает. Зазвонил телефон. Доктор ответил, извинившись жестом и добавив взглядом, что это ненадолго. Разговаривая, поглядывал на экран ноутбука.
   Завершив разговор, он записал что-то, еще раз покосился на ноутбук, потом сосредоточился на Линн, заговорил мягким озабоченным тоном:
   – Спасибо, что пришли. Я решил лучше с вами сначала увидеться наедине перед встречей с Кейтлин.
   Он явно нервничал.
   – Правильно, – шепнула она беззвучно, одними губами. Рот и горло словно забиты промокательной бумагой.
   Росс Хантер вытащил из одной стопки карточку, положил на стол, открыл, поправил очки со стеклами-полумесяцами, несколько секунд читал, как бы выгадывая время.
   – Я получил от доктора Грэнджера результаты последних анализов, и, боюсь, дело плохо, Линн. Они свидетельствуют об ухудшении функций печени.
   Доктор Нил Грэнджер, местный консультант-гастроэнтеролог, наблюдал Кейтлин последние шесть лет.
   – В частности, сильно повысился уровень энзимов, – продолжал Хантер. – Особенно гамма-гонадотропина. А тромбоцитов совсем мало – их число резко упало. Часто видите у нее синяки?
   – Да… – кивнула Линн. – И при порезах кровь долго не останавливается. Уровень энзимов сильно повышен? – За годы общения по Интернету с лечившими Кейтлин врачами она накопила немало познаний. Достаточно, чтобы понять, когда следует беспокоиться, но недостаточно, чтобы принять надлежащие меры.
   – Ну, при нормальной печени должен быть около сорока пяти. Анализы, сданные месяц назад, показывали тысячу пятьдесят. Последние – три тысячи. Доктор Грэнджер весьма озабочен.
   – Что это значит, Росс? – глухо прохрипела Линн. – Что означают такие высокие показатели?
   Он взглянул на нее сочувственно, но твердо:
   – Доктор Грэнджер подозревает осложнение желтухи. И энцефалопатию. Говоря на простом языке, организм отравлен токсинами. У нее ведь все чаще случаются галлюцинации?
   Линн кивнула.
   – В глазах туманится?
   – Иногда.
   – Зуд?
   – С ума сводит.
   – По правде сказать, Кейтлин больше не реагирует на лечение. У нее необратимый цирроз.
   Чувствуя глубоко в душе темную тяжесть, Линн отвернулась к окну, мрачно глядя в стекло. На пожарную лестницу. На зимние скелеты деревьев. Все мертвое. Как и она сама внутри.
   – Как Кейтлин сегодня? – спросил доктор.
   – Ничего. Немножечко куксится. Жалуется на зуд. Почти всю ночь не спала, расчесывала руки и ноги. Говорит, моча очень темная. Живот вздут, что ее особенно бесит.
   – Могу дать таблетки для выведения жидкости. – Доктор сделал пометку в карточке Кейтлин, и Линн вдруг преисполнилась негодования. Разве при этом достаточно записи в чертовой карточке? И почему он не пользуется компьютером?
   – Росс… вы говорите о резком падении тромбоцитов… как… что… я хочу сказать, как это остановить? То есть повернуть обратно… Что произошло?
   Доктор поднялся из-за стола, подошел к книжной полке от пола до потолка, вернулся с коричневым клинообразным предметом, расчистил на столе место, поставил.
   – Вот как выглядит печень взрослого человека. У Кейтлин она чуточку меньше.
   Линн посмотрела, как уже смотрела тысячу раз. Росс начал рисовать на странице блокнота нечто вроде многочисленных головок капусты-брокколи. Линн терпеливо слушала объяснения о работе желчных протоков, но, когда рисунок был закончен, узнала не больше того, что и так уже знала. Вдобавок сейчас ее интересовал всего один вопрос.
   – Должен быть какой-то способ, – заявила она, но без полной уверенности. Словно поняла – словно они оба поняли, – что после шести лет возникавших и исчезавших надежд подошло, наконец, неизбежное.
   – Боюсь, процесс необратимый. По мнению доктора Грэнджера, есть риск опоздать.
   – Что это значит?
   – Она не реагирует ни на какое лечение, других способов не существует.
   – Должны быть! Диализ?..
   – При почечной недостаточности – да, но не при печеночной. Эквивалента нет.
   Доктор Хантер помолчал.
   – Почему, Росс? – требовательно спросила Линн.
   – Потому что функция печени очень сложна. Я сейчас нарисую разрез, покажу…
   – Не надо мне больше дерьмовых рисунков! – выкрикнула она и заплакала. – Хочу только, чтобы моему ребенку стало лучше. Вы должны что-то сделать!.. Что же будет, Росс? – всхлипнула Линн.
   Он прикусил губу.
   – Нужна трансплантация.
   – Пересадка? Черт возьми, ей всего пятнадцать! Пятнадцать…
   Он кивнул, ничего не сказав.
   – Простите… я не на вас кричу… – Линн полезла в сумочку за носовым платком, вытерла глаза. – Бедняжка уже столько вынесла. Трансплантация?.. В самом деле единственный выход?
   – К сожалению, да.
   – А иначе?
   – Говоря грубо, Кейтлин не выживет.
   – Сколько у нас времени?
   Доктор беспомощно всплеснул руками.
   – Этого я сказать не могу.
   – Недели? Месяцы?
   – Максимум несколько месяцев. Может быть, меньше, если состояние и дальше будет ухудшаться такими же темпами.
   – Трансплантация очень рискованна?
   – Я бы солгал, утверждая, что нет. Главная проблема – найти подходящую печень. Доноров не хватает.
   – А у нее еще редкая группа крови… – добавила Линн.
   Доктор Хантер заглянул в свои записи и кивнул:
   – Да. АВ отрицательная. Редкая – такая примерно у двух процентов населения.
   – Группа крови имеет большое значение?
   – Имеет, но в точных критериях я не уверен. Возможна перекрестная совместимость.
   – Я… могу ей отдать свою печень?
   – Возможно, частично, какую-то долю. Но у вас должна быть совместимая кровь, и, по-моему, вы не такая уж крепкая.
   Он поискал другую карточку.
   – У вас группа А положительная. Я не знаю. – Доктор Хантер слабо улыбнулся, с симпатией, но почти безнадежно. – Доктор Грэнджер скажет точнее. И заодно оценит влияние вашего диабета.
   Ее испугала неожиданная растерянность и беспомощность человека, которому она привыкла полностью доверять.
   – Замечательно, – горько фыркнула Линн.
   Еще одна нежеланная памятка о распавшемся браке. Поздно проявившийся диабет мог быть спровоцирован стрессом, как объяснял доктор Хантер. Поэтому невозможно утешиться даже вкусной едой.
   – Значит, Кейтлин должна ждать смерти человека с подходящей группой крови? Это вы хотите сказать?
   – Вероятно. Если у вас нет родственников или близких друзей с подходящими данными, которые согласятся стать донорами.
   В душе возродилась надежда.
   – Такое возможно?
   – Размеры имеют значение. Донор должен быть крупным.
   Единственный известный и сразу пришедший на память мужчина крепкого сложения – Мэл. Но у него такая же группа крови, как у самой Линн, – это выяснилось, когда они оба, как сознательные граждане, стали постоянными донорами.