Страница:
И для большинства ответ оказался очевиден. Люди стали отсиживаться у себя дома, избегая всякого общения с родными, друзьями и соседями. В результате, оставшись без всякого ухода, больные стали умирать еще быстрее.
Цивилизованное общество на глазах рушилось. Как отмечал Фукидид, «болезнь прежде всего послужила для государства началом дальнейшего попрания законов. Теперь каждый легче отваживался на такие дела, какие прежде скрывались».
Жители Афин не раз могли наблюдать, как внезапно умирал богатый горожанин, а те, кто прежде ничего не имел, мгновенно завладевали его собственностью. Какой смысл в бережливости и в умеренном образе жизни, если в любой момент к тебе может явиться смерть, а нищие слетятся на твое имущество как стервятники? «И потому многие спешили спустить свое состояние как можно быстрее, потому что богатство, как и сама жизнь, стало видеться им слишком недолговечным».
Традиционные понятия о чести и достоинстве оказались забыты, и на смену пришла другая мораль: «Что было приятно в данную минуту и во всех отношениях полезно для достижения этого приятного, то считалось и прекрасным, и полезным». Воцарилось полное беззаконие. «Людей нисколько не удерживал ни страх пред богами, ни человеческие законы, так как они видели, что все гибнут одинаково, и потому считали безразличным, будут ли они чтить богов или не будут; с другой стороны, никто не надеялся дожить до той поры, когда понесет по суду наказание за свои преступления».
И даже когда «чума» покинула город, Афины уже не возродились в прежнем блеске. Фукидид считал, что именно ее последствия помешали афинянам победить Спарту и Пелопоннесскую лигу.
Записи Фукидида ознаменовали собой начало эпохи, когда каждая новая эпидемия стала попадать в письменные исторические хроники. По сей день никто не сумел установить, какая именно болезнь нанесла столь жестокий удар по Афинам, и никто не может убедительными доводами опровергнуть выдвигаемые теории. Что это было? Грипп? Инфекционно-токсический шок? Достоверным фактом остался лишь описанный Фукидидом ужас.
И если разобраться, то история человечества вплоть до XX века – это зачастую история поражений людей в борьбе болезнями. С пугающей регулярностью микробы, окружающие людей с незапамятных времен, вызывали эпидемии, уничтожавшие в считанные дни население целых городов. Они всегда приходили неожиданно, а причины их возникновения оставались необъяснимыми. Были они проклятием богов? Распространялись ли они через миазмы, то есть «дурной воздух»? Этого не ведал никто, и лучшие умы своих эпох оказывались бессильны что-либо противопоставить наступлению массовых недугов.
До XX столетия инфекционные заболевания были столь распространены и совершенно неизлечимы, что невозможно было даже поддерживать постоянную численность населения в крупных городах, особенно подверженных эпидемиям. Иногда наступали периоды передышки, но за каждым таким периодом обязательно следовал новый ужасающий разгул очередной инфекции.
А болезни вроде туберкулеза практически никогда не покидали густозаселенных мест, и уровень смертности от них постоянно оставался столь высок, что только в 1900 году Лондон – основанный почти за две тысячи лет до того – впервые смог удержать число своих обитателей на стабильном уровне без постоянного притока новых людей. И так произошло во всех основных мегаполисах.
Наиболее мощные эпидемии обрекали на гибель государства и меняли ход истории в целом. Они в значительной степени повлияли на саму эволюцию человеческих существ. Мор могли пережить только генетические счастливчики, которые по каким-то причинам унаследовали от предков сопротивляемость к вызывавшим инфекцию микроорганизмам. Даже в разгар жесточайших эпидемий всегда находились люди, которые либо вообще не заражались болезнью, сколько бы ни вступали в контакт с больными, либо переносили недуг в легкой форме и быстро оправлялись от него. А когда все вокруг умирали, именно такие люди становились продолжателями рода человеческого. Их генотип превращался в преобладающий, а подверженные инфекциям терпели поражение в грандиозной борьбе по правилам Дарвина.
Среди необозримого моря различного рода эпидемий особняком в истории стоит одна. Она разразилась через тысячу лет после описанных Фукидидом событий в Афинах и пронеслась по всему миру, оставляя за собой смерть и опустошение.
Историки медицины считают, что чума тогда зародилась в Китае в 1331 году. И вместе с бушевавшей там гражданской войной она ополовинила население Китая. Оттуда инфекция двинулась вдоль традиционных азиатских торговых путей и через пятнадцать лет – то есть в 1346 году – добралась до Крыма. Затем она распространилась в Европу, в Северную Африку и на Ближний Восток. Болезнь нарушала жизнь любого общества точно так же, как мор в Афинах задолго до того. Она заставляла опустеть улицы городов и все общественные места, а ужас перед ней нашел отражение в самом ее названии. Она вошла в историю как «Черная смерть».
В те годы болезнь оставалась для людей такой же загадочной, как и афинская эпидемия, но теперь учеными установлено, что «Черную смерть» вызывала бактерия Yersinia pestis, а основными распространителями ее стали мухи, жившие на черных крысах. Крысы, которые, как известно, издревле любят обитать в корабельных трюмах, перемещались вместе с судами из порта в порт, перенося с собой болезнь. Мухи кусали людей, и инфекция охватывала все новые регионы.
Но поражающий фактор чумы не стал бы столь мощным, если бы она передавалась только через мушиные укусы. Однако обнаружилось, что, как только бактерия стала поражать людей, она нашла другой способ распространения. Проникая в легкие, она вызывала пневмонию, и таким образом больные стали заражать здоровых, просто кашляя или чихая поблизости. А развитие инфекций, передававшихся таким путем, уже невозможно было остановить.
«Черная смерть» нагрянула в Европу после почти трехсот относительно благополучных лет, когда ее население, рост которого прежде сдерживался болезнями, без малого утроилось. Европейские нации процветали и смотрели в будущее с оптимизмом. А потом вдруг грянула катастрофа. За короткий период с 1347 по 1351 год заболевание погубило по меньшей мере треть европейцев.
Хроникеры чумы оставили горестные описания ее последствий. Аньоло ди Тура, который жил в итальянской Сьене, потерявшей половину своего 60-тысячного населения, писал: «Ни в одном языке не хватит слов, чтобы рассказать всю ужасающую правду. Скажу больше, поистине благословен тот, кому не довелось стать свидетелем этих страшных событий. Заболевшие люди умирали почти мгновенно. У них развивались огромные опухоли в подмышках и в промежности, и некоторые падали замертво, хотя только что мирно беседовали. Отец бросал своего ребенка, жена – мужа, а брат – брата… И во многих местах Сьены вырыли глубокие ямы, которые до краев заполнили множеством трупов… Как только одна такая яма заполнялась, рядом начинали рыть другую… Столько людей умерли, что пошли слухи о наступлении конца света».
Сцены происходившего во Флоренции напоминают те, что в 1918 году наблюдала в Денвере Кэтрин Энн Портер. Чума погубила от 45 до 75 процентов обитателей этого итальянского города, и его улицы и площади тоже полностью опустели. Только гремели по булыжным мостовым колеса тележек и фургонов, подбиравших мертвые тела.
И жертв чумы найти было нетрудно. Джованни Боккаччо в «Декамероне» рассказал, как люди, напуганные разлагавшимися у них в домах трупами, от которых могли заразиться они сами, вытаскивали тела на улицу, оставляя их, как мусор, у своего порога.
Причем похоронные процессии часто провожали в последний путь больше умерших, чем первоначально предполагали священники: «Постоянно наблюдались случаи, когда за спиной двух священников, шедших с распятием впереди покойника, к похоронной процессии приставало еще несколько носилок, так что священники, намеревавшиеся хоронить одного покойника, в конце концов хоронили шесть, восемь, а то и больше»[6].
Как отмечал Боккаччо, люди очень быстро очерствели сердцами к жертвам болезни. «И никто, бывало, не почтит усопших ни слезами, ни свечой, – писал он. – Какое там: умерший человек вызывал тогда столько же участия, сколько издохшая коза».
Эпидемия вообще сильно повлияла на характеры людей. Боккаччо выделил в их поведении две крайности. Отдельные группы перепуганных горожан удалились от общества, укрывшись в домах, где никто не заболел. Они «запирались в домах, где им больше нравилось, в умеренных количествах потребляли изысканную пищу и наилучшие вина, не допуская излишеств, предпочитали не вступать в разговоры с людьми не их круга, боясь, как бы до них не дошли вести о смертях и болезнях, слушали музыку и, сколько могли, развлекались».
На другом полюсе находились те, кто предпочел удариться в буйный разгул. Они «утверждали, что вином упиваться, наслаждаться, петь, гулять, веселиться, по возможности исполнять свои прихоти, что бы ни случилось – все встречать смешком да шуточкой, – вот, мол, самое верное средство от недуга».
Компании таких гуляк переходили из таверны в таверну, пьянствуя день и ночь напролет. Другие же находили пристанище в чужих заброшенных домах, которые они присваивали. Там тоже шло разнузданное пьянство, а разговоры «сводились к темам исключительно приятным и забавным».
Не осталось никого, кто бы мог следить за соблюдением законов и религиозного благочестия, писал Боккаччо. «Весь город пребывал в глубоком унынии и отчаянии, ореол, озарявший законы Божеские и человеческие, померк…»
Многие бежали, «бросили родной город, дома, родных и все имущество свое». Но чума охватила и сельскую местность. Крестьяне перестали обрабатывать поля, забросили скот, который без присмотра бродил по лугам. Подобно жителям больших городов, население деревень и фермеры «вели себя так, словно каждый день мог стать для них последним», и «старались все имеющееся у них тем или иным способом уничтожить».
В конце концов «Черная смерть» отступила, вероятно, потому, что ее бактерии уже заразили всех, кто был для них уязвим. Но в мире продолжали свирепствовать другие эпидемии, и даже такие давно известные болезни, как холера, могли порой превращаться в бедствия, сравнимые по масштабам и смертоносности с самыми ужасными бедами, которые только постигали человечество.
Уильям Спроут не придал этому большого значения, когда в субботу, 23 октября 1831, года с ним случился приступ диареи. Понос быстро прошел, и Уильям скоро начисто забыл о нем. Съев на обед баранью отбивную, он вышел из своего дома в Сандерленде, расположенном в английском графстве Дарэм, и отправился к протекавшей рядом реке, по которой водил небольшую баржу.
Но стоило ему ступить на борт, как его буквально скрутило от жуткой боли в желудке, и водянистая, с белыми вкраплениями, жидкость хлынула из его заднего прохода буквально галлонами. Приступы повторялись, и каждому предшествовал сильнейший желудочный спазм. Его начало тошнить. Спроут едва добрался до дома, где улегся в постель, дрожа как в лихорадке и не находя себе места от все новых болей.
Всю ночь Спроут метался в кровати, неспособный заснуть из-за неослабевающих болезненных ощущений. На следующий день его навестил врач. Он записал, что «состояние мистера Спроута явно ухудшается; пульс почти не прощупывается, конечности похолодели, кожа ссохлась, глаза запали, губы приобрели синеватый оттенок, черты лица заострились, разговаривать он может только шепотом. При этом он страдает от рвоты и непроизвольных испражнений, от судорог в икроножных и бедренных мышцах, испытывая полный упадок сил».
В среду утром наблюдения медика стали еще более пессимистичными: «Пульс практически отсутствует, щеки сильно ввалились, губы окончательно посинели».
К полудню Спроут умер, став первой из известных докторам жертв разразившейся в Великобритании крупномасштабной эпидемии холеры.
Следующим был его сын, которого ждала столь же мучительная смерть несколько дней спустя. Заболела и его внучка, но при тех же симптомах ей удалось выжить. Вскоре эпидемия охватила весь город, а в течение недели расползлась по стране, унося множество жизней.
Это заболевание отличалось полной внезапностью возникновения, абсолютной непредсказуемостью распространения и ужасающим уровнем смертности среди заразившихся. Если ее не лечить, холера убивает от 40 до 60 процентов своих жертв. Сегодня больным попросту вводят в организм недостающую жидкость, в том числе – внутривенно. Но в начале XIX века никто еще не знал методов борьбы с заразой, источников ее появления и способов передачи. Когда ее подцепил Спроут, болезнь все еще оставалась совершенно не изученной.
И хотя вспышки холеры случались и раньше, эта эпидемия оказалась особенно смертоносной. Британские газеты впервые упомянули о болезни еще в 1818 году, когда она проявила себя в Индии. Репортеры описывали ее как новый недуг, окрестив его «холерой-морбус». Она охватила тогда Калькутту, убивая сражавшихся там английских солдат. Зимой 1818/19 года от нее умерли три тысячи солдат десятитысячной британской армии под командованием маркиза Гастингса. Один лондонский врач, командированный в Индию, так описывал свои переживания: «Какая же жуткая ответственность легла на плечи неопытного доктора двадцати пяти лет от роду, когда ему пришлось пользовать огромный европейский контингент, за которым к тому же следовали две тысячи человек из числа местного населения, и это в разгар эпидемии холеры! Никогда в жизни не сталкивался я с чем-либо более страшным, чем эта болезнь».
Однако каким-то чудом инфекцию не занесли в саму Англию вплоть до 1831 года, когда заболел Уильям Спроут. Последовавший за этим мор стал первой из шести холерных эпидемий, прокатившихся по миру, устрашающих и убийственных. Британский историк Р. Дж. Моррис пишет, что в Великобритании «каждая из этих вспышек – и особенно та, что последовала в 1832 году, – сеяла среди населения панику, не сравнимую ни с какой другой угрозой, за исключением, пожалуй, иностранного вторжения». Тогда умерли по меньшей мере 140 тысяч англичан. Моррис добавляет, что «обычно выдержанный в совершенно спокойных тонах» журнал «Квотерли ревью» истерично описывал холеру «как самую жуткую напасть, когда-либо обрушивавшуюся на нашу планету».
Спроут стал типичной жертвой той разновидности холеры, которую вызывает ромбовидная бактерия Vibrio cholera. Как правило, она поражает тех, кто пьет воду из загрязненных источников, но может передаваться также через пищу или одежду, как и переноситься мухами. На таких продуктах питания, как мясо, молоко и сыр, бактерия остается активной от двух до пяти дней, а, например, на яблоках – до шестнадцати суток.
Бактерии холеры вбрасывают в человеческие внутренности мощное токсичное вещество, которое вынуждает клетки организма жадно впитывать воду и соли из крови и тканей. В результате и образуется водянистая диарея, содержимое которой испещрено белыми точками слизи и клеток кожи, с виду напоминающими рисовый отвар.
И как только бактерии начинают свою разрушительную работу в теле жертвы, основные симптомы развиваются очень быстро. Уже через час у только что вполне здорового человека кровяное давление может упасть до опасно низких показателей. Дегидратация и потеря солей служат причиной болезненных мышечных судорог. Смерть может наступить всего три-четыре часа спустя, хотя гораздо чаще это происходит в период от 18 часов до нескольких суток после первого приступа диареи.
Некий врач из Эдинбурга по имени Джордж Белл, наблюдавший случаи холеры в Индии, так описывал болезнь для своих коллег в Великобритании: «Вокруг глаз образуются черные круги, а глазные яблоки проваливаются глубоко в глазницы, поскольку искажаются все черты лица. Кожа лица приобретает мертвенно-бледный оттенок, и ее поверхность покрывается каплями холодного пота. Ногти синеют, а кожа на руках и ногах делается дряблой, словно их долго продержали в воде… Голос звучит глухо и неестественно. Если же все это сопровождается спазмами, страдания пациента значительно усугубляются, становясь порой невыносимыми».
Пока эпидемия холеры бушевала в Великобритании, в газетах публиковали списки заболевших и умерших, что, как пишет Моррис, «оказывало на обывателей такое же мрачное воздействие, как погребальный звон церковного колокола».
Некоторые мелкие населенные пункты были уничтожены почти полностью. Вот как один из журналистов описывал, например, Билстон – городок в Стаффордшире, где добывали железную руду и уголь: «Горе, постигшее здесь людей, невозможно описать словами. Многие заводы и мастерские прекратили работу. Никакая деловая активность больше невозможна. По всему городу мечутся обезумевшие женщины в поисках врачей для своих мужей, мужья ищут медиков для жен, а дети – для родителей. Катафалки свозят тела на кладбище день и ночь беспрерывно. Те обитатели города, кто имел возможность покинуть город, давно сделали это. Что до оставшихся, то им ничего не остается, как жить посреди ужаса болезни и смерти».
И в других странах наблюдался массовый исход населения из городов. Люди использовали любую возможность, чтобы бежать подальше от эпицентров заразы. Моск ву покинули 50 тысяч жителей, а из Парижа, объятого холерой, ежедневно уезжали до семисот человек.
Британские религиозные деятели были склонны видеть в холере проявление Божьего гнева и горячо призывали людей обратиться за спасением к молитвам. Некоторые из них даже утверждали, что Бог наслал эпидемию в наказание за «гордыню» и «пустое бахвальство современных ученых мужей». Репортер, побывавший в одной из методистских церквей, так описывал происходившее в ней: «Службы проходили каждый вечер всю неделю, и помещение заполнялось до отказа. Многие прихожане в голос стонали от осознания собственной греховности и вины, вымаливая прощение криками и плачем, не расходясь по домам допоздна».
И когда эпидемия 1832 года отступила, измотанные британцы хотели только одного – как можно быстрее забыть о ней. И их можно понять – люди устали от непрестанных разговоров и публикаций о болезни, которая наконец ушла в прошлое.
Ведущее специализированное периодическое издание страны – «Эдинбургский журнал новостей медицины и хирургии» объявил, что прекращает печатать рецензии на книги о холере. Решение редакции объяснялось тем, что «в последнее время было опубликовано чрезмерное количество трудов на эту тему, и мы осознали необходимость перестать в дальнейшем испытывать терпение наших уважаемых читателей». И тема холеры действительно полностью пропала с газетно-журнальных страниц.
От гибели Спроута до полного забвения. Это кажется просто невероятным. Как можно было столь быстро отправить на свалку истории страшнейшую инфекцию, которая заставила испытать адские предсмертные мучения половину своих жертв?
Моррис сделал по этому поводу весьма правдоподобное предположение, а точнее – сразу два. Во-первых, пишет он, народ в массе своей ожидал, что ужасающая эпидемия приведет к краху общественных институтов. А как раз этого и не произошло. А во-вторых, «люди не видели, какие же уроки им необходимо извлечь». Только группа специалистов в области общественного здравоохранения сумела сделать правильные выводы и приложила огромные усилия, чтобы были приняты надлежащие меры профилактики на будущее. Такие, как предварительная очистка в системах водоснабжения.
Таким образом, именно эта эпидемия ознаменовала собой поворотный пункт в истории английской инфекционной медицины, став последним мором, который разразился без всякого противодействия и мер предосторожности со стороны властей. Так, например, английский доктор Джон Сноу, как и все лишь бессильно наблюдавший за тем, как холера губит людей в начале 1830-х годов, начал затем высказывать серьезные сомнения в справедливости господствовавшей тогда теории, что болезнь распространяется посредством так называемых миазмов – то есть зловредных и дурно пахнущих газов, исходящих от гниющих овощей и мяса. Как может холера передаваться через газ, задался вопросом он, если недуг поражает кишечную полость, а не легкие человека? Именно Сноу первым заподозрил, что искать источник холеры следует прежде всего в воде.
В августе 1854 года локальная вспышка холеры была зафиксирована в лондонском районе Сохо, где ее жертвами стали 93 человека. Сноу, ставший к тому времени одним из ведущих анестезиологов, решил провести свое расследование и проделал прославивший его эксперимент, который в дальнейшем помог одержать над недугом победу. Он внимательно изучил список умерших и заметил, что все они брали воду из одной и той же общественной водоразборной колонки. Оставалось только предположить, что всему виной и стала эта вода. Для подтверждения своей гипотезы Сноу попросту отвинтил рычаг с подозрительной колонки, и эпидемия резко прекратилась.
В 1883 году Роберт Кох, один из основоположников теории бактериального происхождения заболевания, отправился в Египет, чтобы обнаружить источник вспыхнувшей там холеры, грозившей перекинуться в Европу. Он прибыл туда вскоре после того, как Пьер Эмиль Ру – соратник великого Луи Пастера – предпринял безуспешную попытку выделить микроорганизм – возбудитель холеры. Как учил наставник, он попытался вырастить культуру микробов в бульонной среде, которая оказалась слишком засорена посторонними бактериями. Кох использовал более эффективный лабораторный метод, выращивая бактерии на упругой поверхности агар-агара, где загрязнения были отчетливо видны и поддавались удалению. И он не только обнаружил имеющую форму запятой бактерию Vibrio cholerae у своих египетских пациентов, но уже через год показал, как она проникает в кишечник человека и переносится через воду. Повторив эксперименты в Калькутте, Кох доложил об одержанной победе германскому правительству, которое воздало ему почести героя.
Однако убедить ему удалось далеко не всех. Гигиенист из Мюнхена Макс фон Петтенкофер продолжал настаивать, что верной была теория миазмов. Для доказательства своей правоты он попросил Коха прислать ему целую бутылку раствора, кишевшего бактериями холеры. И осушил ее до дна, после чего направил Коху торжествующее послание: «Герр доктор Петтенкофер выпил содержимое и счастлив сообщить герру профессору Коху, что по-прежнему пребывает в добром здравии». По поводу чего современный комментатор, историк медицины из Института научной истории в Лондоне Рой Портер иронично заметил: «Петтенкоферу, должно быть, невероятно повезло, и он обладал достаточно высоким содержанием желудочной кислоты, которая зачастую нейтрализует бактерии». Так Петтенкофер остался в истории изучения холеры лишь анекдотическим персонажем, потому что, как пишет Портер, теория Коха скоро окончательно восторжествовала, а сам он был полностью вознагражден и возведен в ранг чуть ли не научного пророка.
Но победа над холерой стала только началом. По мере накопления и углубления знаний о том, что многие болезни вызываются микроскопическими организмами, а их распространение можно предотвращать, весь западный мир претерпел трансформацию. Конечно, потребовались долгие годы, чтобы довершить реформы, но активная кампания организаций общественного здравоохранения привела к повсеместному внедрению простых, но весьма эффективных мер профилактики. Прежде всего стала подвергаться очистке вода, а население научили тому, что сейчас воспринимается как самые элементарные меры предосторожности: держать продукты подальше от мух, мыть руки перед едой, вскармливать младенцев не пивом, а молоком и помещать инфицированных в карантин. Результаты оказались поразительными. Во многих странах мира прежде убийственные недуги казались взятыми под контроль или почти полностью уничтоженными, а смертоносные эпидемии воспринимались как реликты прошлого.
К примеру, в Англии и Уэльсе смертность от туберкулеза – некогда одного из главных убийц населения – к началу нового столетия упала на 57 процентов. Уровень смертности от кори снизился сразу на 82 процента. Нашлась управа даже на таинственную желтую лихорадку, а ее возбудитель – кстати, первый из открытых болезнетворных вирусов в организме человека – был хорошо изучен.
К началу XX века впервые с тех пор, как за пять тысяч лет до того в мире появились крупные города, инфекционные заболевания в них искоренили в достаточной степени, чтобы их население могло поддерживаться на стабильном уровне и даже расти без постоянного притока переселенцев из сельской местности. И это стало удивительным достижением.
Чудеса, творимые медициной, очень помогли и солдатам на фронтах Первой мировой войны. Ученые к тому времени установили, что один из главных врагов всех армий – тиф – распространялся вшами. В результате по настоянию врачей бойцы стали подвергаться обязательной и тщательной дезинфекции. Именно эта успешная мера борьбы с тифом наряду с вакцинацией войск против прочих наиболее распространенных инфекций и позволила солдатам сражаться бок о бок в тесноте окопов и при этом не болеть. А потому на начальном этапе боевых действий единственной инфекцией, все еще не побежденной среди военных, оставался сифилис.
Цивилизованное общество на глазах рушилось. Как отмечал Фукидид, «болезнь прежде всего послужила для государства началом дальнейшего попрания законов. Теперь каждый легче отваживался на такие дела, какие прежде скрывались».
Жители Афин не раз могли наблюдать, как внезапно умирал богатый горожанин, а те, кто прежде ничего не имел, мгновенно завладевали его собственностью. Какой смысл в бережливости и в умеренном образе жизни, если в любой момент к тебе может явиться смерть, а нищие слетятся на твое имущество как стервятники? «И потому многие спешили спустить свое состояние как можно быстрее, потому что богатство, как и сама жизнь, стало видеться им слишком недолговечным».
Традиционные понятия о чести и достоинстве оказались забыты, и на смену пришла другая мораль: «Что было приятно в данную минуту и во всех отношениях полезно для достижения этого приятного, то считалось и прекрасным, и полезным». Воцарилось полное беззаконие. «Людей нисколько не удерживал ни страх пред богами, ни человеческие законы, так как они видели, что все гибнут одинаково, и потому считали безразличным, будут ли они чтить богов или не будут; с другой стороны, никто не надеялся дожить до той поры, когда понесет по суду наказание за свои преступления».
И даже когда «чума» покинула город, Афины уже не возродились в прежнем блеске. Фукидид считал, что именно ее последствия помешали афинянам победить Спарту и Пелопоннесскую лигу.
Записи Фукидида ознаменовали собой начало эпохи, когда каждая новая эпидемия стала попадать в письменные исторические хроники. По сей день никто не сумел установить, какая именно болезнь нанесла столь жестокий удар по Афинам, и никто не может убедительными доводами опровергнуть выдвигаемые теории. Что это было? Грипп? Инфекционно-токсический шок? Достоверным фактом остался лишь описанный Фукидидом ужас.
И если разобраться, то история человечества вплоть до XX века – это зачастую история поражений людей в борьбе болезнями. С пугающей регулярностью микробы, окружающие людей с незапамятных времен, вызывали эпидемии, уничтожавшие в считанные дни население целых городов. Они всегда приходили неожиданно, а причины их возникновения оставались необъяснимыми. Были они проклятием богов? Распространялись ли они через миазмы, то есть «дурной воздух»? Этого не ведал никто, и лучшие умы своих эпох оказывались бессильны что-либо противопоставить наступлению массовых недугов.
До XX столетия инфекционные заболевания были столь распространены и совершенно неизлечимы, что невозможно было даже поддерживать постоянную численность населения в крупных городах, особенно подверженных эпидемиям. Иногда наступали периоды передышки, но за каждым таким периодом обязательно следовал новый ужасающий разгул очередной инфекции.
А болезни вроде туберкулеза практически никогда не покидали густозаселенных мест, и уровень смертности от них постоянно оставался столь высок, что только в 1900 году Лондон – основанный почти за две тысячи лет до того – впервые смог удержать число своих обитателей на стабильном уровне без постоянного притока новых людей. И так произошло во всех основных мегаполисах.
Наиболее мощные эпидемии обрекали на гибель государства и меняли ход истории в целом. Они в значительной степени повлияли на саму эволюцию человеческих существ. Мор могли пережить только генетические счастливчики, которые по каким-то причинам унаследовали от предков сопротивляемость к вызывавшим инфекцию микроорганизмам. Даже в разгар жесточайших эпидемий всегда находились люди, которые либо вообще не заражались болезнью, сколько бы ни вступали в контакт с больными, либо переносили недуг в легкой форме и быстро оправлялись от него. А когда все вокруг умирали, именно такие люди становились продолжателями рода человеческого. Их генотип превращался в преобладающий, а подверженные инфекциям терпели поражение в грандиозной борьбе по правилам Дарвина.
Среди необозримого моря различного рода эпидемий особняком в истории стоит одна. Она разразилась через тысячу лет после описанных Фукидидом событий в Афинах и пронеслась по всему миру, оставляя за собой смерть и опустошение.
Историки медицины считают, что чума тогда зародилась в Китае в 1331 году. И вместе с бушевавшей там гражданской войной она ополовинила население Китая. Оттуда инфекция двинулась вдоль традиционных азиатских торговых путей и через пятнадцать лет – то есть в 1346 году – добралась до Крыма. Затем она распространилась в Европу, в Северную Африку и на Ближний Восток. Болезнь нарушала жизнь любого общества точно так же, как мор в Афинах задолго до того. Она заставляла опустеть улицы городов и все общественные места, а ужас перед ней нашел отражение в самом ее названии. Она вошла в историю как «Черная смерть».
В те годы болезнь оставалась для людей такой же загадочной, как и афинская эпидемия, но теперь учеными установлено, что «Черную смерть» вызывала бактерия Yersinia pestis, а основными распространителями ее стали мухи, жившие на черных крысах. Крысы, которые, как известно, издревле любят обитать в корабельных трюмах, перемещались вместе с судами из порта в порт, перенося с собой болезнь. Мухи кусали людей, и инфекция охватывала все новые регионы.
Но поражающий фактор чумы не стал бы столь мощным, если бы она передавалась только через мушиные укусы. Однако обнаружилось, что, как только бактерия стала поражать людей, она нашла другой способ распространения. Проникая в легкие, она вызывала пневмонию, и таким образом больные стали заражать здоровых, просто кашляя или чихая поблизости. А развитие инфекций, передававшихся таким путем, уже невозможно было остановить.
«Черная смерть» нагрянула в Европу после почти трехсот относительно благополучных лет, когда ее население, рост которого прежде сдерживался болезнями, без малого утроилось. Европейские нации процветали и смотрели в будущее с оптимизмом. А потом вдруг грянула катастрофа. За короткий период с 1347 по 1351 год заболевание погубило по меньшей мере треть европейцев.
Хроникеры чумы оставили горестные описания ее последствий. Аньоло ди Тура, который жил в итальянской Сьене, потерявшей половину своего 60-тысячного населения, писал: «Ни в одном языке не хватит слов, чтобы рассказать всю ужасающую правду. Скажу больше, поистине благословен тот, кому не довелось стать свидетелем этих страшных событий. Заболевшие люди умирали почти мгновенно. У них развивались огромные опухоли в подмышках и в промежности, и некоторые падали замертво, хотя только что мирно беседовали. Отец бросал своего ребенка, жена – мужа, а брат – брата… И во многих местах Сьены вырыли глубокие ямы, которые до краев заполнили множеством трупов… Как только одна такая яма заполнялась, рядом начинали рыть другую… Столько людей умерли, что пошли слухи о наступлении конца света».
Сцены происходившего во Флоренции напоминают те, что в 1918 году наблюдала в Денвере Кэтрин Энн Портер. Чума погубила от 45 до 75 процентов обитателей этого итальянского города, и его улицы и площади тоже полностью опустели. Только гремели по булыжным мостовым колеса тележек и фургонов, подбиравших мертвые тела.
И жертв чумы найти было нетрудно. Джованни Боккаччо в «Декамероне» рассказал, как люди, напуганные разлагавшимися у них в домах трупами, от которых могли заразиться они сами, вытаскивали тела на улицу, оставляя их, как мусор, у своего порога.
Причем похоронные процессии часто провожали в последний путь больше умерших, чем первоначально предполагали священники: «Постоянно наблюдались случаи, когда за спиной двух священников, шедших с распятием впереди покойника, к похоронной процессии приставало еще несколько носилок, так что священники, намеревавшиеся хоронить одного покойника, в конце концов хоронили шесть, восемь, а то и больше»[6].
Как отмечал Боккаччо, люди очень быстро очерствели сердцами к жертвам болезни. «И никто, бывало, не почтит усопших ни слезами, ни свечой, – писал он. – Какое там: умерший человек вызывал тогда столько же участия, сколько издохшая коза».
Эпидемия вообще сильно повлияла на характеры людей. Боккаччо выделил в их поведении две крайности. Отдельные группы перепуганных горожан удалились от общества, укрывшись в домах, где никто не заболел. Они «запирались в домах, где им больше нравилось, в умеренных количествах потребляли изысканную пищу и наилучшие вина, не допуская излишеств, предпочитали не вступать в разговоры с людьми не их круга, боясь, как бы до них не дошли вести о смертях и болезнях, слушали музыку и, сколько могли, развлекались».
На другом полюсе находились те, кто предпочел удариться в буйный разгул. Они «утверждали, что вином упиваться, наслаждаться, петь, гулять, веселиться, по возможности исполнять свои прихоти, что бы ни случилось – все встречать смешком да шуточкой, – вот, мол, самое верное средство от недуга».
Компании таких гуляк переходили из таверны в таверну, пьянствуя день и ночь напролет. Другие же находили пристанище в чужих заброшенных домах, которые они присваивали. Там тоже шло разнузданное пьянство, а разговоры «сводились к темам исключительно приятным и забавным».
Не осталось никого, кто бы мог следить за соблюдением законов и религиозного благочестия, писал Боккаччо. «Весь город пребывал в глубоком унынии и отчаянии, ореол, озарявший законы Божеские и человеческие, померк…»
Многие бежали, «бросили родной город, дома, родных и все имущество свое». Но чума охватила и сельскую местность. Крестьяне перестали обрабатывать поля, забросили скот, который без присмотра бродил по лугам. Подобно жителям больших городов, население деревень и фермеры «вели себя так, словно каждый день мог стать для них последним», и «старались все имеющееся у них тем или иным способом уничтожить».
В конце концов «Черная смерть» отступила, вероятно, потому, что ее бактерии уже заразили всех, кто был для них уязвим. Но в мире продолжали свирепствовать другие эпидемии, и даже такие давно известные болезни, как холера, могли порой превращаться в бедствия, сравнимые по масштабам и смертоносности с самыми ужасными бедами, которые только постигали человечество.
Уильям Спроут не придал этому большого значения, когда в субботу, 23 октября 1831, года с ним случился приступ диареи. Понос быстро прошел, и Уильям скоро начисто забыл о нем. Съев на обед баранью отбивную, он вышел из своего дома в Сандерленде, расположенном в английском графстве Дарэм, и отправился к протекавшей рядом реке, по которой водил небольшую баржу.
Но стоило ему ступить на борт, как его буквально скрутило от жуткой боли в желудке, и водянистая, с белыми вкраплениями, жидкость хлынула из его заднего прохода буквально галлонами. Приступы повторялись, и каждому предшествовал сильнейший желудочный спазм. Его начало тошнить. Спроут едва добрался до дома, где улегся в постель, дрожа как в лихорадке и не находя себе места от все новых болей.
Всю ночь Спроут метался в кровати, неспособный заснуть из-за неослабевающих болезненных ощущений. На следующий день его навестил врач. Он записал, что «состояние мистера Спроута явно ухудшается; пульс почти не прощупывается, конечности похолодели, кожа ссохлась, глаза запали, губы приобрели синеватый оттенок, черты лица заострились, разговаривать он может только шепотом. При этом он страдает от рвоты и непроизвольных испражнений, от судорог в икроножных и бедренных мышцах, испытывая полный упадок сил».
В среду утром наблюдения медика стали еще более пессимистичными: «Пульс практически отсутствует, щеки сильно ввалились, губы окончательно посинели».
К полудню Спроут умер, став первой из известных докторам жертв разразившейся в Великобритании крупномасштабной эпидемии холеры.
Следующим был его сын, которого ждала столь же мучительная смерть несколько дней спустя. Заболела и его внучка, но при тех же симптомах ей удалось выжить. Вскоре эпидемия охватила весь город, а в течение недели расползлась по стране, унося множество жизней.
Это заболевание отличалось полной внезапностью возникновения, абсолютной непредсказуемостью распространения и ужасающим уровнем смертности среди заразившихся. Если ее не лечить, холера убивает от 40 до 60 процентов своих жертв. Сегодня больным попросту вводят в организм недостающую жидкость, в том числе – внутривенно. Но в начале XIX века никто еще не знал методов борьбы с заразой, источников ее появления и способов передачи. Когда ее подцепил Спроут, болезнь все еще оставалась совершенно не изученной.
И хотя вспышки холеры случались и раньше, эта эпидемия оказалась особенно смертоносной. Британские газеты впервые упомянули о болезни еще в 1818 году, когда она проявила себя в Индии. Репортеры описывали ее как новый недуг, окрестив его «холерой-морбус». Она охватила тогда Калькутту, убивая сражавшихся там английских солдат. Зимой 1818/19 года от нее умерли три тысячи солдат десятитысячной британской армии под командованием маркиза Гастингса. Один лондонский врач, командированный в Индию, так описывал свои переживания: «Какая же жуткая ответственность легла на плечи неопытного доктора двадцати пяти лет от роду, когда ему пришлось пользовать огромный европейский контингент, за которым к тому же следовали две тысячи человек из числа местного населения, и это в разгар эпидемии холеры! Никогда в жизни не сталкивался я с чем-либо более страшным, чем эта болезнь».
Однако каким-то чудом инфекцию не занесли в саму Англию вплоть до 1831 года, когда заболел Уильям Спроут. Последовавший за этим мор стал первой из шести холерных эпидемий, прокатившихся по миру, устрашающих и убийственных. Британский историк Р. Дж. Моррис пишет, что в Великобритании «каждая из этих вспышек – и особенно та, что последовала в 1832 году, – сеяла среди населения панику, не сравнимую ни с какой другой угрозой, за исключением, пожалуй, иностранного вторжения». Тогда умерли по меньшей мере 140 тысяч англичан. Моррис добавляет, что «обычно выдержанный в совершенно спокойных тонах» журнал «Квотерли ревью» истерично описывал холеру «как самую жуткую напасть, когда-либо обрушивавшуюся на нашу планету».
Спроут стал типичной жертвой той разновидности холеры, которую вызывает ромбовидная бактерия Vibrio cholera. Как правило, она поражает тех, кто пьет воду из загрязненных источников, но может передаваться также через пищу или одежду, как и переноситься мухами. На таких продуктах питания, как мясо, молоко и сыр, бактерия остается активной от двух до пяти дней, а, например, на яблоках – до шестнадцати суток.
Бактерии холеры вбрасывают в человеческие внутренности мощное токсичное вещество, которое вынуждает клетки организма жадно впитывать воду и соли из крови и тканей. В результате и образуется водянистая диарея, содержимое которой испещрено белыми точками слизи и клеток кожи, с виду напоминающими рисовый отвар.
И как только бактерии начинают свою разрушительную работу в теле жертвы, основные симптомы развиваются очень быстро. Уже через час у только что вполне здорового человека кровяное давление может упасть до опасно низких показателей. Дегидратация и потеря солей служат причиной болезненных мышечных судорог. Смерть может наступить всего три-четыре часа спустя, хотя гораздо чаще это происходит в период от 18 часов до нескольких суток после первого приступа диареи.
Некий врач из Эдинбурга по имени Джордж Белл, наблюдавший случаи холеры в Индии, так описывал болезнь для своих коллег в Великобритании: «Вокруг глаз образуются черные круги, а глазные яблоки проваливаются глубоко в глазницы, поскольку искажаются все черты лица. Кожа лица приобретает мертвенно-бледный оттенок, и ее поверхность покрывается каплями холодного пота. Ногти синеют, а кожа на руках и ногах делается дряблой, словно их долго продержали в воде… Голос звучит глухо и неестественно. Если же все это сопровождается спазмами, страдания пациента значительно усугубляются, становясь порой невыносимыми».
Пока эпидемия холеры бушевала в Великобритании, в газетах публиковали списки заболевших и умерших, что, как пишет Моррис, «оказывало на обывателей такое же мрачное воздействие, как погребальный звон церковного колокола».
Некоторые мелкие населенные пункты были уничтожены почти полностью. Вот как один из журналистов описывал, например, Билстон – городок в Стаффордшире, где добывали железную руду и уголь: «Горе, постигшее здесь людей, невозможно описать словами. Многие заводы и мастерские прекратили работу. Никакая деловая активность больше невозможна. По всему городу мечутся обезумевшие женщины в поисках врачей для своих мужей, мужья ищут медиков для жен, а дети – для родителей. Катафалки свозят тела на кладбище день и ночь беспрерывно. Те обитатели города, кто имел возможность покинуть город, давно сделали это. Что до оставшихся, то им ничего не остается, как жить посреди ужаса болезни и смерти».
И в других странах наблюдался массовый исход населения из городов. Люди использовали любую возможность, чтобы бежать подальше от эпицентров заразы. Моск ву покинули 50 тысяч жителей, а из Парижа, объятого холерой, ежедневно уезжали до семисот человек.
Британские религиозные деятели были склонны видеть в холере проявление Божьего гнева и горячо призывали людей обратиться за спасением к молитвам. Некоторые из них даже утверждали, что Бог наслал эпидемию в наказание за «гордыню» и «пустое бахвальство современных ученых мужей». Репортер, побывавший в одной из методистских церквей, так описывал происходившее в ней: «Службы проходили каждый вечер всю неделю, и помещение заполнялось до отказа. Многие прихожане в голос стонали от осознания собственной греховности и вины, вымаливая прощение криками и плачем, не расходясь по домам допоздна».
И когда эпидемия 1832 года отступила, измотанные британцы хотели только одного – как можно быстрее забыть о ней. И их можно понять – люди устали от непрестанных разговоров и публикаций о болезни, которая наконец ушла в прошлое.
Ведущее специализированное периодическое издание страны – «Эдинбургский журнал новостей медицины и хирургии» объявил, что прекращает печатать рецензии на книги о холере. Решение редакции объяснялось тем, что «в последнее время было опубликовано чрезмерное количество трудов на эту тему, и мы осознали необходимость перестать в дальнейшем испытывать терпение наших уважаемых читателей». И тема холеры действительно полностью пропала с газетно-журнальных страниц.
От гибели Спроута до полного забвения. Это кажется просто невероятным. Как можно было столь быстро отправить на свалку истории страшнейшую инфекцию, которая заставила испытать адские предсмертные мучения половину своих жертв?
Моррис сделал по этому поводу весьма правдоподобное предположение, а точнее – сразу два. Во-первых, пишет он, народ в массе своей ожидал, что ужасающая эпидемия приведет к краху общественных институтов. А как раз этого и не произошло. А во-вторых, «люди не видели, какие же уроки им необходимо извлечь». Только группа специалистов в области общественного здравоохранения сумела сделать правильные выводы и приложила огромные усилия, чтобы были приняты надлежащие меры профилактики на будущее. Такие, как предварительная очистка в системах водоснабжения.
Таким образом, именно эта эпидемия ознаменовала собой поворотный пункт в истории английской инфекционной медицины, став последним мором, который разразился без всякого противодействия и мер предосторожности со стороны властей. Так, например, английский доктор Джон Сноу, как и все лишь бессильно наблюдавший за тем, как холера губит людей в начале 1830-х годов, начал затем высказывать серьезные сомнения в справедливости господствовавшей тогда теории, что болезнь распространяется посредством так называемых миазмов – то есть зловредных и дурно пахнущих газов, исходящих от гниющих овощей и мяса. Как может холера передаваться через газ, задался вопросом он, если недуг поражает кишечную полость, а не легкие человека? Именно Сноу первым заподозрил, что искать источник холеры следует прежде всего в воде.
В августе 1854 года локальная вспышка холеры была зафиксирована в лондонском районе Сохо, где ее жертвами стали 93 человека. Сноу, ставший к тому времени одним из ведущих анестезиологов, решил провести свое расследование и проделал прославивший его эксперимент, который в дальнейшем помог одержать над недугом победу. Он внимательно изучил список умерших и заметил, что все они брали воду из одной и той же общественной водоразборной колонки. Оставалось только предположить, что всему виной и стала эта вода. Для подтверждения своей гипотезы Сноу попросту отвинтил рычаг с подозрительной колонки, и эпидемия резко прекратилась.
В 1883 году Роберт Кох, один из основоположников теории бактериального происхождения заболевания, отправился в Египет, чтобы обнаружить источник вспыхнувшей там холеры, грозившей перекинуться в Европу. Он прибыл туда вскоре после того, как Пьер Эмиль Ру – соратник великого Луи Пастера – предпринял безуспешную попытку выделить микроорганизм – возбудитель холеры. Как учил наставник, он попытался вырастить культуру микробов в бульонной среде, которая оказалась слишком засорена посторонними бактериями. Кох использовал более эффективный лабораторный метод, выращивая бактерии на упругой поверхности агар-агара, где загрязнения были отчетливо видны и поддавались удалению. И он не только обнаружил имеющую форму запятой бактерию Vibrio cholerae у своих египетских пациентов, но уже через год показал, как она проникает в кишечник человека и переносится через воду. Повторив эксперименты в Калькутте, Кох доложил об одержанной победе германскому правительству, которое воздало ему почести героя.
Однако убедить ему удалось далеко не всех. Гигиенист из Мюнхена Макс фон Петтенкофер продолжал настаивать, что верной была теория миазмов. Для доказательства своей правоты он попросил Коха прислать ему целую бутылку раствора, кишевшего бактериями холеры. И осушил ее до дна, после чего направил Коху торжествующее послание: «Герр доктор Петтенкофер выпил содержимое и счастлив сообщить герру профессору Коху, что по-прежнему пребывает в добром здравии». По поводу чего современный комментатор, историк медицины из Института научной истории в Лондоне Рой Портер иронично заметил: «Петтенкоферу, должно быть, невероятно повезло, и он обладал достаточно высоким содержанием желудочной кислоты, которая зачастую нейтрализует бактерии». Так Петтенкофер остался в истории изучения холеры лишь анекдотическим персонажем, потому что, как пишет Портер, теория Коха скоро окончательно восторжествовала, а сам он был полностью вознагражден и возведен в ранг чуть ли не научного пророка.
Но победа над холерой стала только началом. По мере накопления и углубления знаний о том, что многие болезни вызываются микроскопическими организмами, а их распространение можно предотвращать, весь западный мир претерпел трансформацию. Конечно, потребовались долгие годы, чтобы довершить реформы, но активная кампания организаций общественного здравоохранения привела к повсеместному внедрению простых, но весьма эффективных мер профилактики. Прежде всего стала подвергаться очистке вода, а население научили тому, что сейчас воспринимается как самые элементарные меры предосторожности: держать продукты подальше от мух, мыть руки перед едой, вскармливать младенцев не пивом, а молоком и помещать инфицированных в карантин. Результаты оказались поразительными. Во многих странах мира прежде убийственные недуги казались взятыми под контроль или почти полностью уничтоженными, а смертоносные эпидемии воспринимались как реликты прошлого.
К примеру, в Англии и Уэльсе смертность от туберкулеза – некогда одного из главных убийц населения – к началу нового столетия упала на 57 процентов. Уровень смертности от кори снизился сразу на 82 процента. Нашлась управа даже на таинственную желтую лихорадку, а ее возбудитель – кстати, первый из открытых болезнетворных вирусов в организме человека – был хорошо изучен.
К началу XX века впервые с тех пор, как за пять тысяч лет до того в мире появились крупные города, инфекционные заболевания в них искоренили в достаточной степени, чтобы их население могло поддерживаться на стабильном уровне и даже расти без постоянного притока переселенцев из сельской местности. И это стало удивительным достижением.
Чудеса, творимые медициной, очень помогли и солдатам на фронтах Первой мировой войны. Ученые к тому времени установили, что один из главных врагов всех армий – тиф – распространялся вшами. В результате по настоянию врачей бойцы стали подвергаться обязательной и тщательной дезинфекции. Именно эта успешная мера борьбы с тифом наряду с вакцинацией войск против прочих наиболее распространенных инфекций и позволила солдатам сражаться бок о бок в тесноте окопов и при этом не болеть. А потому на начальном этапе боевых действий единственной инфекцией, все еще не побежденной среди военных, оставался сифилис.