Я сидела на его кровати и возилась со своими ногтями, но он отобрал у меня пилочку.
– Иди сюда, ты, маленькая озорница, – сказал он и похлопал себя по коленям. Я тут же оседлала их и обняла его за шею.
– Ты и правда думаешь, что я смогу получить роль? Я имею в виду, в кино? – спросила я и захлопала глазами. Гадкая Молли.
– Ну, это зависит от обстоятельств, – он положил руки мне на талию и слегка ущипнул меня. – Это зависит и от тебя, от того, захочешь ли ты сделать то, что для этого нужно.
– Я сделаю все, что ты попросишь. Все. – Дневник, я от него совершенно ума лишилась.
Уилл поднял брови.
– Все? – переспросил он. – Ну-ну, посмотрим. А теперь займемся пьесой, – и он положил рукопись на кровать рядом с нами. – «Дражайшая Ген, сэр Ланс снова готов сесть в седло. Что вы скажете на это?»
Дневник, вот так мы и читали пьесу, вместе, и никогда в жизни все во мне так не пело. Завтра мы снова будем практиковаться, и каждый день на той неделе тоже,
Я почти не обращала на Дика внимания в тот вечер. Даже когда он ночью пришел в мою комнату. Будто он просто-напросто тень отвратительного сна.
Пятница, 20 мая 1949 года
Дневник!
Enfin [24]! Я собираюсь удрать от Дика! Вчера мы ужасно поссорились. Если бы ан только знал, где я была, он убил бы меня.
Уилл и я каждый день после школы вместе читали пьесу. Он просто гений, я и не видела, что пьеса такая глубокая – не то что романы одного профессора, имени которого мне не хочется называть. Эта пьеса не просто о том, как закончилась любовь Ланса и Ген, а о том, как кончается романтика, рыцарство, как кончается старый мир. То есть – как кончается Дик.
Вив говорит, что Уилл ничуть не лучше Дика, что он просто другой грязный старик и мне следует остерегаться, по она совершенно неправа! Дик так РЕВНУЕТ! Если я накручиваю спагетти на вилку слишком энергично, on тут оке ноет, что я больше люблю макароны, чем папочку. И он просто смотреть не может, как я набрасываюсь на горячий шоколад.
Уилл, со своей стороны, говорит, что я невероятно обольстительна. Сегодня он заказал в номер бутылку «Гран Марии» и клубнику со сливками, уселся на стул возле кровати и смотрел, как я, словно принцесса, окунаю ягоды в сливки и ем их одну за другой, облизывая пальцы.
– Весь день смотрел бы па тебя, – сказал Уилл. Он сидел очень спокойно, пил ликер – ужас, до чего этот ликер пахнет апельсинами.
– Молли, Ава Гарднер с тобой и сравниться не может. Ты должна продолжать делать упражнения, которые я тебе показал. Когда ты положишь в рот следующую клубничку, откинь голову назад, будто ждешь, чтобы твой любовник поцеловал тебя. Да-да, вот так. Прекрасно. Голливуд падет к твоим ногам!
По-моему, даже колеса моего велосипеда не касались земли, когда я возвращалась домой!
Но, конечно, сам понимаешь, дневник, эта чрезмерно деловая преподавательница искусства речи мисс Райт вызвала Дика и спросила, почему я пропустила урок. Что я за идиотка: почему не позвонила ей и не сказала, что заболела?
Домой от Уилла я вернулась страшно голодная. (Видишь, опять же: клубника – и та заразилась его очарованием. Хочется просить еще, и еще, и еще!) Я заглатывала кусок потрясающего яблочного пирога и думала о том, что Уилл, должно быть, на вкус такой же – одновременно сладкий и солоноватый. И тут-то Дик-Не-Смей-Без-Меня-Развлекаться ворвался в кухню. Где я была?
– Я была на Луне, – заявила я, закрывая глаза и улыбаясь на манер Моны Лизы. – Она и вправду сделана из зеленого сыра. Здорово, а? Жаль, что тебя там не было, папа.
– Молли, – сказал Дик, тряся меня за плечи, – положи вилку и прекрати так глупо ухмыляться. Я требую, чтобы ты ответила мне: где ты была?
– Глупо ухмыляться, – повторила я, кладя вилку и отламывая пирог пальцами. – Ну хорошо, может быть, я глупо ухмыляюсь. Вероятно, это от недостатка земного притяжения.
Бедный Дик. Непреклонный Дик. Терпеть не может, когда его дорогая Молли его обманывает.
– Мэри Алиса, немедленно прекрати корчить из себя дурочку. Получается вовсе не смешно.
Уймись, Дик, уймись.
– Почему бы тебе не позвонить Вив и не спросить у нее, где я была, – предложила я.
Конечно, он позвонил, этот негодяй. И конечно, Вив знала, где я была. Я слышала, как она отвечалаему, смеясь, словно это был самый идиотский вопрос на свете:
– О, доктор Ричард, – сказала она. (Он ее попросту презирает. Она произносит его имя на французский манер – доктор Ри-и-чард, но нарочно с американским акцентом). – Ген провела весь день со своим Лансом. Вы же знаете, как она переживает за пьесу.
Я чуть не упала! Дик такой кретин. Проглотив последний кусочек пирога, я причмокнула губами так громко, как только смогла, вышла из комнаты и уселась в свое любимое кресло. Можно было представить себе, что я по-прежнему сижу на коленях у Уилла. Обманывать и обманывать Дика – это так здорово!
Ему бы сделаться детективом: ответ Вив нисколько его не удовлетворил.
– Он такой подозрительный, – говорит о нем Вив. – Я удивляюсь, что он не проверяет твое нижнее белье, когда ты приходишь домой.
Но и она не знает, до какой степени он подозрительный. Я однажды поймала его, когда он рылся в корзине с бельем, приготовленной для прачечной.
Oн повесил наконец трубку и тоже притащился в гостиную.
– Ну? – спросила я, не отрываясь от книги. Дневник, он впал в страшную ярость. Он заорал, начал ругаться и выбил табуретку, на которую я положила ноги.
– Прекрати, – сказала я.
Но oн схватил мою книжку и бросил ее в другой конец комнаты.
– Мэри Алиса Лиддел, ну-ка сядь как следует и немедленно расскажи мне, где ты была. История,которую состряпали ты и твоя проклятая подружка, не убедила меня ни на секунду.
– Мэри Алиса Лиддел, ну-ка сядь как следует и немедленно расскажи мне, где ты была, – передразнила я.
Он аж посерел от злости, потом побагровел, на висках надулись вены. Было на что посмотреть! Если бы я не взбунтовалась, то расхохоталась бы. Всегда безупречный Дик превратился в шута.
– Вдохни поглубже и сосчитай до десяти, – посоветовала я и сложила руки на коленях. – Ты ведь не хочешь получить инфаркт, Дик.
– Ты похожа на свою мать, – заявил он с пеной у рта. – Просто дешевая шлюха. Если вспомнить все, что я для тебя сделал, сколько потратил – а ты готова лечь под каждого Ромео, который только пальчиком до тебя дотронется.
Дневник, я попробовала сказать что-то, но он зажал мне рот рукой.
– Ни слова больше. С пьесой покончено. Ты больше не будешь меня обманывать и делать из меня дурака.
Вот так! Этого стерпеть я не могла.
– Делать из тебя дурака! – завизжала я. – Я была невинным ребенком, когда ты впервые полез ко мне – прямо под носом у моей бедной матери! В нашем собственном доме! А потом, когда она отослала меня, чтобы спасти от тебя, ты убил ее! Да-да, убил, и не говори мне, что ты этого не делал! Ты отравил ее, а меня похитил. А потом ты меня изнасиловал, ты изнасиловал меня, сделал мне больно, у меня кровь текла! Я ненавижу тебя,ты негодяй, сукин сын! Ты погубил мою жизнь, и я ненавижу тебя за это!
– Молли, не говори со мной так. Я тебя предупреждаю, – он схватил меня за руку и рывком поднял с кресла.
– Убирайся к черту. Убирайся в ад, чтоб ты сгнил там! Ты мне ничего не можешь сделать.
Он заломил мне руку за спину – о дневник, я думала, что он ее сломает, было так больно! – потащил меня в мою комнату и потребовал – потребовал! – чтобы я показала ему то, что прячу от него. Письма, деньги… о, дневник, подумать только, он мог найти ТЕБЯ! Он вел себя как сумасшедший.
И он мог бы найти тебя – одной рукой oн держал меня, а другой сорвал покрывало с моей кровати, скинул матрас на пол, начал вытаскивать все ящики моего письменного стола – словом, искал по всей комнате. Он был так близко, так близко… А потом кто-то постучал в парадную дверь.
Дик тут же кинулся вниз, как провинившаяся горилла, тяжело дыша и вытирая лоб платком. Это был мальчишка, пришедший получить но счету.
Дневник, я почти не соображала, что делаю. Я просто помчалась вниз по ступенькам и выбежала за дверь, вскочила на велосипед и помчалась так быстро, как только могла, сама не зная куда, только б уехать. Уехать от этого ужасного, мерзкого, поганого человека. В конце концов я примчалась к Вив и позвонила Уиллу – моему Белому Рыцарю.
Рыцарство не умерло. УИЛЛ СОГЛАСИЛСЯ ПОМОЧЬ МНЕ УДРАТЬ! Мы обо всем договорились по телефону. Когда я вернулась домой, Дик ходил туда-сюда по дому, чуть не плача.
– Успокойся, Дик, – сказала я. – Я покончила с этой дурацкой пьесой. Увези меня отсюда, я больше не могу здесь оставаться. – Никогда еще я не играла так хорошо. – Все пошло так скверно! Пожалуйста, Дик, пожалуйста, увези меня.
Он согласился. Все, все что угодно для обожаемой, обожаемой Молли. Когда он перестал наконец изливать мне свою вечную любовь и умолять простить его, я даже позволила ему отнести меня наверх и трахнуть. Вечер отца с дочерью, горько-сладкий. Я чувствовала почти умиление.
Суббота, 21 мая 1949 года
Я заставила Дика пообещать, что на этот раз он позволит мне спланировать нашу поездку. Мне хочется половить бабочек, сказала я ему. Мне хочется уехать па запад. Он был готов на все и кивал, как марионетка. (Дорогой Дик всегда к моим услугам, по первом зову!)
Я почти не спала: слишком разволновалась. Всего через два дня мы отправимся на запад, в погоню за бабочками. Сначала мы поедем в Большой каньон, потом в Иту, где, как только доктор Ричард и его падчерица приедут в отель, прекрасная бабочка расправит крылышки и улетит.
В День независимости. Символика, конечно, несколько тяжеловесная, как и романы Дика.
План такой: я проведу одну последнюю ночь с Диком в гостинице «Альта Лодж». Последний взгляд, последнее объятие! А потом, как только займется новый день, я убегу – Уилл будет ждать меня у двери!
О, Уилл, я сделаю то, что нужно, я чувствую, что мы должны убежать вместе.
Доктор Набоков, как мне вас отблагодарить?
Дик, немного поворчав и повздыхав, разрешил мне провести сегодня вечер у Вив.
– Слушай, Дик, – сказала я ему, – ты меня получишь в полное свое распоряжение, и очень скоро. Ты должен по крайней мере разрешить мне попрощаться с моей лучшей подругой. (И почему мне все время приходится прощаться: сначала с Бетси. Потом с Крисси. Теперь вот – с Вив?)
– Просто ужасно, – сказала Вив Дику, когда приехала за мной, – что ваша работа заставляет вас увозить Молли прямо с ее великого дебюта. – Дик решил, что мы должны всем говорить, будто уезжаем собирать материал для его новой книги. – Мы все ужасно расстроены, особенно автор. Он на ней прямо помешался. Ну, удачи, доктор Ричард, – Вив пожала ему руку. – Молли просто умница, никто и никогда не сможет ее нам заменить.
Это была печальная, но головокружительная ночь. Мы стащили бутылку шампанского у родителей Вив и провозгласили тост за будущее.
– За славу! – сказала Вив, поднимая свой бокал. Она собирается удрать в Лондон и заняться изучением Шекспира.
– И за удачу, – добавила я. Я намерена стать ужасно богатой и знаменитой. Может быть, мне даже удастся убедить «Уорнер Бразерс» сделать фильм по «Охоте в очарованном лесу». Я приглашу Дика па премьеру – какая сладкая месть!
И подумать только – я буду совершенно, совершенно свободна от него!
Я тоже покидала свой дом, но у меня не было такого сильного ощущения обретенной свободы. Бобби уехал в Вест-Пойнт, Нелли – в Университет штата Айова.
В последний мой вечер дома мама пришла в мою комнату, где я упаковывала одежду и книги. Она взяла из ящика шкафа свитер и принялась складывать его, как делала это всегда, – рукав к рукаву, потом оба рукава вдоль, потом пригнуть к ним воротничок.
– Мама, – сказала я. – Я могу все сделать сама. Оставь, ведь посередине замнется складка.
– Я знаю, тебе не по себе, – отвечала она, гладя меня по плечу. – Я помню, как я в первый раз уезжала в колледж. Мне казалось, что все изменилось раз и навсегда, и я, конечно, оказалась права – но только не так, как представляла себе это. С тобой все будет в порядке, Бетси.
Я взяла сложенный ею свитер и сложила его по-своему – втрое, как делают продавцы в магазинах.
– Не пытайся помочь мне, – сказала я. – Ты не понимаешь.
– Все в порядке, – отвечала мама. Она пошла к выходу, но потом остановилась, задержав руку на притолоке двери. – Дай мне знать, если тебе понадобится помощь.
– Мне не нужна ничья помощь, – я повысила голос, и он звучал, пожалуй, слишком жестко и громко. – И перестань, пожалуйста, говорить мне, что все будет в порядке. Ты ведь не можешь знать этого – никто не может.
Она тихо закрыла дверь; я слышала, как она вошла в гостиную и что-то вполголоса сказала отцу.
Я распаковала дорожную сумку и начала все сначала, пользуясь на этот раз памяткой, извлеченной из коробки в шкафу – там было написано, какие и как укладывать вещи.
У меня на полке лежала фиолетовая коробочка Молли с журналами и другими ее сокровищами. Я вытащила ее, прижала к груди; внутри меня словно поднимался вызов; коробку я положила в свою сумку.
В ее записной книжке, которой она пользовалась той весной в Уоллсли, были наброски для «Рыцаря летнего сна», инструкции по технике дыхания и короткие заметки – упражнения для будущих актеров: «Представьте себе, что вы открываете дверь и видите вашего обожаемого, давно потерянного брата, которого вы считали погибшим на войне, мальчика, который наступал вам на ноги во время уроков танца, а также вашу лучшую подругу и ее нового щенка»; «Представьте себе, что вы едите банан, ребрышки, куриный суп с лапшой «.
Несколько снимков Молли и Вив. Они одеты в сильно обтягивающие свитера, юбки выше колен и сандалии. Шею Молли щегольски обвивает шарф. Девочки стоят, держась за руки, с накрашенными губами, тщательно причесанные. На другой фотографии Молли слегка склонила голову к плечу Вив, прижала одну руку к бедру – обе стоят перед дверью в школьную аудиторию. На третьем фото обе в закатанных джинсах и белых рубашках, которые страшно им велики; на них мягкие кожаные мокасины. На четвертом – Молли приподнимает юбочку и взмахивает ногой, словно танцует канкан, посылая камере воздушный поцелуй и высовывая язык.
Есть и фото, где Молли снята одна, в бархатном пальтишке с широкими плечами и воротником. Она стоит на лужайке, держа одну руку в кармане, а другую, чуть приподняв, протягивает вперед. Ладонь раскрыта, словно просит чего-то: она смотрит куда-то вверх. Кажется, что она совершенно забыла о фотографе или понятия не имела, что ее снимают.
Может быть, она увидела бабочку, какой никто прежде не встречал.
Среда, 1 июня 1949 года
Дражайший мой дневник, день выдался просто кошмарный! Дик смертельно мне надоел. Весь день жалуется то на официанток, которые всюду суют свой нос то на «придурка с бензоколонки», который задает слишком много вопросов и пристает к его дорогой Молли.
– Никакого уважения к личности, никакой предупредительности, – бормотал он. И ото человек, который рылся в моих записных книжках каждую ночь, чтобы убедиться, что я не припрятала теш деньги и не куплю себе лишнюю пилочку для ногтей. (Конечно, почти все свои деньги я отдавала Уиллу, чтобы Дик их не нашел, грязная скотина. А тебя я прятала в чемодане.)
Мы уже в Иллинойсе – о, дневник, мне так хочется опять увидеть Бетси, но Дик и слышать об этом не желает, а кроме того, она, может быть,меня теперь презирает – как малолетнюю преступницу. Так что спустимся примерно на тридцать миль к югу. Когда Дик сегодня днем остановился у бензоколонки, механик, державший в руках бутылку кока-колы, мрачный такой, уставился на меня через стекло, пока запивал бензин. Я поставила ноги на приборную доску и делала себе педикюр.
– Ну и дочка у вас, – сказал oн Дику. – Держу пари, мальчишек с ума сводит. Небось, нелегко вам держать ее при себе, а?
Я притворилась, что не слышу, а Дик ничего не ответил. Он уставился на меня и попросил этого нахала помыть стекла.
Вернувшись в машину, oн сказал мне:
– Ты, наверное, думаешь, что это смешно – соблазнять каждого похотливого мальчишку своими чарами.
– Пошел к свиньям, Дик! – заявила я, высовывая ноги в окно. Потом втянула одну обратно и заново покрасила ноготь на большом пальце. – Ты говоришь, как испорченный приемник.
Но Дик не обращал внимания на слова своей Молли. Он резко завел двигатель и с ревом помчался по шоссе. Бедный Дик, нервишки у него никуда. Когда мы, наконец, зарегистрировались в мотеле – опять потрепанный матрас, холодный душ, тонкие, как бумага, стены – Дик буквально свалился на кровать и сразу же отрубился.
Воскресенье, 12 июня 1949 года
Дневник!
Всю неделю Дик тиранил меня, как обычно. Мне удалось позвонить Уиллу в прошлый четверг, пока Дик ходил покупать мне журналы и жвачку. (А также побольше джина: он стал здорово пить. Бедная покойная мама была просто трезвенницей по сравнению с ним.) Я даже успела, просто для развлечения, поваляться с сыном хозяина мотеля – очень светлый блондин, весь в веснушках, очень мускулистый. Ты только представь: молодой парень в нашей собственной комнате ласкает дражайшую Молли Дика на нашей собственной кровати!
Опять начинается! Пока я распаковывала покупки Дика, которые он швырнул на стол, он снова начал обвинять меня в разных преступлениях против государства. Уверена, что в прошлой жизни он был далеко не последним человеком в испанской инквизиции, не говоря уже о том, чему он мог научиться в гестапо.
Почему ото я так улыбаюсь? Почему у меня стерлась помада? И не буду ли я так любезна отчитаться за каждую минуту из последних полутора часов!
– Ну, давай посмотрим, папа, – сказала я, подпирая рукой подбородок. – Итак, сначала я выбросила в унитаз кое-какие любовные записки. Потом меня укусил за ногу вампир. Вот здесь, хочешь посмотреть? – и я показала ему ногу, где расчесала комариный укус, но он оттолкнул ее.
– Молли, перестань дурочку валять. Мне немедленно нужен прямой ответ, – заявил Дик.
– Ну извини, – я сложила руки на коленях. – И не потей так сильно под своим воротничком. Ладно, давай посмотрим. Ах да, потом какой-то таинственный человек вошел в нашу комнату и бросил меня прямо вот на эту кровать. Наверное, тогда-то пятно и посадили, – и я ангельски улыбнулась.
Ну, дневник, остальное ты знаешь. Две мои любимые блузки Дик уже в ярости растерзал. Конечно, потом он так сожалеет, что покупает мне три новые за каждую погубленную. Y меня прямо-таки чемодан не закрывается, а мы в дороге всего три недели.
Понедельник, 13 июня 1949 года
Моя первая бабочка! Потрясающий экземпляр Oarismapowesheil. Простая желто-коричневая окраска, но по-настоящему западный стиль. Я уверена, что это хорошее предзнаменование: у Уилла открытый автомобиль желтого цвета. Он дал мне повести его обратно в Уэллесли, причем я сидела у него на коленях. Еще двадцать один день до того, как мы помчимся к замечательным закатам Солт-Лейк-Сити!
Не могу дождаться, когда я уже избавлюсь от Дика. Он такой кретин, а на дороге от него никуда не денешься. Конечно, он ревнует к бабочкам, потому что, гоняясь за нами, я не демонстрирую ему в бассейне свои ноги и живот. Он предпочитает, чтобы я ходила по округе в потрепанных джинсах и футболке, где-нибудь подальше от людей, так что я предоставлена сама себе, пока он сидит в машине и что-то строчит в своем блокноте. (В последнее время дела у него идут неважно, он то и дело комкает и выбрасывает страницы, что вовсе не улучшает его настроения).
Я скучаю по Вив. Я уж и забыла, какой это кошмар, когда общаешься только с Диком.
Но через неделю мы уже будем в Большом каньоне.
Мои давние горячие мечты наконец сбылись: летом 1957 года бабушка Кеклер сделала мне подарок в связи с окончанием колледжа – повезла в Париж. Бобби Бейкер обручился с кем-то, и я была благодарна за возможность отвлечься.
Готовясь к путешествию, мы с бабушкой сосредоточенно изучали карту города, планировали экскурсии в Версаль, Тюильри, Лувр, музей д'Орсей, к Триумфальной арке, Нотр-Даму, в Сакре-Кёр. Здесь обедали Хемингуэй и Фицджеральд. Здесь жила моя бабушка. Здесь королева Мария-Антуанетта держала своих надушенных овечек и притворялась пастушкой.
Мы остановились в скромной гостинице на Рив Гуш и долго гуляли по набережной Сены, заходя по дороге во все книжные лавочки. Однажды туманным утром, когда синеватая дымка полностью закрыла другой берег реки, я нашла потрепанный томик басен Лафонтена, по которому бабушка учила нас с Молли, когда мы были маленькие. Я все еще могла бы продекламировать кое-что наизусть, а если бы я была муравьем, то, конечно, накормила бы стрекозу – ведь она такая красивая!
Днем мы карабкались по ступеням Сакре-Кёр, постоянно отдыхая: у меня то и дело перехватывало дыхание. Но это того стоило. Подо мной расстилалось прекрасное море бежевых домов с голубыми крышами, густой туман уже рассеивался, а прошедший дождь породил радугу, повисшую над городом.
Той ночью в постели я снова вспоминала, как стояла там, на Монмартре, над Парижем, как желто-зелено-лиловая арка простиралась от одного конца города к другому. Снизу наверх карабкались люди, группками по три-четыре человека; иногда ребенок шел один, оторвавшись от родителей. Одна девочка особенно вырвалась вперед, перескакивая через три ступеньки, словно Меркурий, каким-то образом превратившийся в богиню. Это была Молли. Она помахала мне, щеки ее пылали после трудного подъема; она что-то кричала, но я не слышала ее. У нее по-прежнему были косы, туго заплетенные косы, которые я обожала – сейчас они стали почти красными под мистическим парижским солнцем. Моя Молли. Молли, которая никогда не встречала Дика Ричарда и никогда не отдавала свое сердце Теннесси Уильямсу.
Я попробовала расслышать, что она говорит, но, пока я тянулась к ней по ветру, она начала таять. Небо потемнело – мелкий дождь обрушился на Париж. Молли снова позвала меня. Улыбаясь, она все еще бежала по ступенькам, и чем ближе она была, тем больше расплывалась и светлела. Дождь ли, садившееся ли солнце закрывали ее от меня? Еще один раз увидела я ее в парижских сумерках, ее руки и ноги парили в воздухе, и в этот момент мне показалось, что она зовет меня: «Бетси!»
И тут она исчезла.
Она исчезла, убежала от Дика. Было четвертое июля, как она и планировала. По заросшим люпинами склонам, окружающим «Алта Лодж», она убежала с Уиллом. С Диком она встретится еще лишь однажды, спустя три года.
С самого начала между Молли и Уиллом наметились разногласия. С каждой милей запад, то есть Лас-Вегас и Голливуд, становились все дальше и дальше. Любовью он с Молли не занимался. Она начала уставать от этой неопределенности. «Я начинаю думать, – записала она как-то ночью, когда он оставил ее за обедом и вернулся лишь на следующее утро, – что он меня вообще не любит. Ну и дура я была. Наверное, и насчет контракта па фильм «Рыцарь летнего сна „он тоже приврал. Я потеряла надежду, как моя мама когда-то!“
Она поговорила с Уиллом, поговорила без слез, хоть вся и дрожала. Ну конечно, он любит ее, заявил Уилл. И он вовсе не лгал насчет контракта на фильм. Собственно говоря, поскольку он хорошо разбирается в подборе артистов, студия дала ему право проводить первоначальные пробы, но не в Голливуде, а в его собственном доме в Хэмптоне.
Молли расстроилась. Ей хотелось быть среди пальм и премьер, среди звезд, которые заставляют землю вращаться… Но если фильм будут снимать в Лос-Анджелесе, она пройдет тесты в Нью-Йорке – ради него, потому что она его любит. Да, она любила его, причем с отчаянием, которое пугало ее саму. Прежде она считала, что она выше любви как таковой, но это была чепуха, так же как сам физический акт любви – не что иное, как хитрости эволюции насмешливого человечества. Мы ничем не лучше обезьян, и она знала это или думала, что знает. А теперь она уже не была в этом так уверена.
В первый раз в жизни Молли находилась под властью какой-то странной химической реакции, которая управляла ее телом и эмоциями. Раньше именно она распоряжалась и командовала теми, кто попадал под обаяние ее чар, но с Уиллом все было совсем иначе. А ведь она уже так давно не чувствовала ничего, кроме равнодушия, отвращения, а иногда даже жалости к Дику.
Дик. Дик – совсем другая загадка. Время от времени она почти скучала по нему. Он был такой живой, такой живой романтик! Уилл же насмехался над всем, что двигалось, и теперь Молли сама оказалась в том же положении зависимой мечтательницы, в какое раньше ставила Дика.
Когда они с Уиллом приехали в Хэмтон, она уже опасалась худшего, надеялась сыграть в фильме хотя бы крохотную роль, как-нибудь добраться до Лос-Анджелеса, где она уж как-нибудь проживет сама по себе, начав все сначала.
– Иди сюда, ты, маленькая озорница, – сказал он и похлопал себя по коленям. Я тут же оседлала их и обняла его за шею.
– Ты и правда думаешь, что я смогу получить роль? Я имею в виду, в кино? – спросила я и захлопала глазами. Гадкая Молли.
– Ну, это зависит от обстоятельств, – он положил руки мне на талию и слегка ущипнул меня. – Это зависит и от тебя, от того, захочешь ли ты сделать то, что для этого нужно.
– Я сделаю все, что ты попросишь. Все. – Дневник, я от него совершенно ума лишилась.
Уилл поднял брови.
– Все? – переспросил он. – Ну-ну, посмотрим. А теперь займемся пьесой, – и он положил рукопись на кровать рядом с нами. – «Дражайшая Ген, сэр Ланс снова готов сесть в седло. Что вы скажете на это?»
Дневник, вот так мы и читали пьесу, вместе, и никогда в жизни все во мне так не пело. Завтра мы снова будем практиковаться, и каждый день на той неделе тоже,
Я почти не обращала на Дика внимания в тот вечер. Даже когда он ночью пришел в мою комнату. Будто он просто-напросто тень отвратительного сна.
Пятница, 20 мая 1949 года
Дневник!
Enfin [24]! Я собираюсь удрать от Дика! Вчера мы ужасно поссорились. Если бы ан только знал, где я была, он убил бы меня.
Уилл и я каждый день после школы вместе читали пьесу. Он просто гений, я и не видела, что пьеса такая глубокая – не то что романы одного профессора, имени которого мне не хочется называть. Эта пьеса не просто о том, как закончилась любовь Ланса и Ген, а о том, как кончается романтика, рыцарство, как кончается старый мир. То есть – как кончается Дик.
Вив говорит, что Уилл ничуть не лучше Дика, что он просто другой грязный старик и мне следует остерегаться, по она совершенно неправа! Дик так РЕВНУЕТ! Если я накручиваю спагетти на вилку слишком энергично, on тут оке ноет, что я больше люблю макароны, чем папочку. И он просто смотреть не может, как я набрасываюсь на горячий шоколад.
Уилл, со своей стороны, говорит, что я невероятно обольстительна. Сегодня он заказал в номер бутылку «Гран Марии» и клубнику со сливками, уселся на стул возле кровати и смотрел, как я, словно принцесса, окунаю ягоды в сливки и ем их одну за другой, облизывая пальцы.
– Весь день смотрел бы па тебя, – сказал Уилл. Он сидел очень спокойно, пил ликер – ужас, до чего этот ликер пахнет апельсинами.
– Молли, Ава Гарднер с тобой и сравниться не может. Ты должна продолжать делать упражнения, которые я тебе показал. Когда ты положишь в рот следующую клубничку, откинь голову назад, будто ждешь, чтобы твой любовник поцеловал тебя. Да-да, вот так. Прекрасно. Голливуд падет к твоим ногам!
По-моему, даже колеса моего велосипеда не касались земли, когда я возвращалась домой!
Но, конечно, сам понимаешь, дневник, эта чрезмерно деловая преподавательница искусства речи мисс Райт вызвала Дика и спросила, почему я пропустила урок. Что я за идиотка: почему не позвонила ей и не сказала, что заболела?
Домой от Уилла я вернулась страшно голодная. (Видишь, опять же: клубника – и та заразилась его очарованием. Хочется просить еще, и еще, и еще!) Я заглатывала кусок потрясающего яблочного пирога и думала о том, что Уилл, должно быть, на вкус такой же – одновременно сладкий и солоноватый. И тут-то Дик-Не-Смей-Без-Меня-Развлекаться ворвался в кухню. Где я была?
– Я была на Луне, – заявила я, закрывая глаза и улыбаясь на манер Моны Лизы. – Она и вправду сделана из зеленого сыра. Здорово, а? Жаль, что тебя там не было, папа.
– Молли, – сказал Дик, тряся меня за плечи, – положи вилку и прекрати так глупо ухмыляться. Я требую, чтобы ты ответила мне: где ты была?
– Глупо ухмыляться, – повторила я, кладя вилку и отламывая пирог пальцами. – Ну хорошо, может быть, я глупо ухмыляюсь. Вероятно, это от недостатка земного притяжения.
Бедный Дик. Непреклонный Дик. Терпеть не может, когда его дорогая Молли его обманывает.
– Мэри Алиса, немедленно прекрати корчить из себя дурочку. Получается вовсе не смешно.
Уймись, Дик, уймись.
– Почему бы тебе не позвонить Вив и не спросить у нее, где я была, – предложила я.
Конечно, он позвонил, этот негодяй. И конечно, Вив знала, где я была. Я слышала, как она отвечалаему, смеясь, словно это был самый идиотский вопрос на свете:
– О, доктор Ричард, – сказала она. (Он ее попросту презирает. Она произносит его имя на французский манер – доктор Ри-и-чард, но нарочно с американским акцентом). – Ген провела весь день со своим Лансом. Вы же знаете, как она переживает за пьесу.
Я чуть не упала! Дик такой кретин. Проглотив последний кусочек пирога, я причмокнула губами так громко, как только смогла, вышла из комнаты и уселась в свое любимое кресло. Можно было представить себе, что я по-прежнему сижу на коленях у Уилла. Обманывать и обманывать Дика – это так здорово!
Ему бы сделаться детективом: ответ Вив нисколько его не удовлетворил.
– Он такой подозрительный, – говорит о нем Вив. – Я удивляюсь, что он не проверяет твое нижнее белье, когда ты приходишь домой.
Но и она не знает, до какой степени он подозрительный. Я однажды поймала его, когда он рылся в корзине с бельем, приготовленной для прачечной.
Oн повесил наконец трубку и тоже притащился в гостиную.
– Ну? – спросила я, не отрываясь от книги. Дневник, он впал в страшную ярость. Он заорал, начал ругаться и выбил табуретку, на которую я положила ноги.
– Прекрати, – сказала я.
Но oн схватил мою книжку и бросил ее в другой конец комнаты.
– Мэри Алиса Лиддел, ну-ка сядь как следует и немедленно расскажи мне, где ты была. История,которую состряпали ты и твоя проклятая подружка, не убедила меня ни на секунду.
– Мэри Алиса Лиддел, ну-ка сядь как следует и немедленно расскажи мне, где ты была, – передразнила я.
Он аж посерел от злости, потом побагровел, на висках надулись вены. Было на что посмотреть! Если бы я не взбунтовалась, то расхохоталась бы. Всегда безупречный Дик превратился в шута.
– Вдохни поглубже и сосчитай до десяти, – посоветовала я и сложила руки на коленях. – Ты ведь не хочешь получить инфаркт, Дик.
– Ты похожа на свою мать, – заявил он с пеной у рта. – Просто дешевая шлюха. Если вспомнить все, что я для тебя сделал, сколько потратил – а ты готова лечь под каждого Ромео, который только пальчиком до тебя дотронется.
Дневник, я попробовала сказать что-то, но он зажал мне рот рукой.
– Ни слова больше. С пьесой покончено. Ты больше не будешь меня обманывать и делать из меня дурака.
Вот так! Этого стерпеть я не могла.
– Делать из тебя дурака! – завизжала я. – Я была невинным ребенком, когда ты впервые полез ко мне – прямо под носом у моей бедной матери! В нашем собственном доме! А потом, когда она отослала меня, чтобы спасти от тебя, ты убил ее! Да-да, убил, и не говори мне, что ты этого не делал! Ты отравил ее, а меня похитил. А потом ты меня изнасиловал, ты изнасиловал меня, сделал мне больно, у меня кровь текла! Я ненавижу тебя,ты негодяй, сукин сын! Ты погубил мою жизнь, и я ненавижу тебя за это!
– Молли, не говори со мной так. Я тебя предупреждаю, – он схватил меня за руку и рывком поднял с кресла.
– Убирайся к черту. Убирайся в ад, чтоб ты сгнил там! Ты мне ничего не можешь сделать.
Он заломил мне руку за спину – о дневник, я думала, что он ее сломает, было так больно! – потащил меня в мою комнату и потребовал – потребовал! – чтобы я показала ему то, что прячу от него. Письма, деньги… о, дневник, подумать только, он мог найти ТЕБЯ! Он вел себя как сумасшедший.
И он мог бы найти тебя – одной рукой oн держал меня, а другой сорвал покрывало с моей кровати, скинул матрас на пол, начал вытаскивать все ящики моего письменного стола – словом, искал по всей комнате. Он был так близко, так близко… А потом кто-то постучал в парадную дверь.
Дик тут же кинулся вниз, как провинившаяся горилла, тяжело дыша и вытирая лоб платком. Это был мальчишка, пришедший получить но счету.
Дневник, я почти не соображала, что делаю. Я просто помчалась вниз по ступенькам и выбежала за дверь, вскочила на велосипед и помчалась так быстро, как только могла, сама не зная куда, только б уехать. Уехать от этого ужасного, мерзкого, поганого человека. В конце концов я примчалась к Вив и позвонила Уиллу – моему Белому Рыцарю.
Рыцарство не умерло. УИЛЛ СОГЛАСИЛСЯ ПОМОЧЬ МНЕ УДРАТЬ! Мы обо всем договорились по телефону. Когда я вернулась домой, Дик ходил туда-сюда по дому, чуть не плача.
– Успокойся, Дик, – сказала я. – Я покончила с этой дурацкой пьесой. Увези меня отсюда, я больше не могу здесь оставаться. – Никогда еще я не играла так хорошо. – Все пошло так скверно! Пожалуйста, Дик, пожалуйста, увези меня.
Он согласился. Все, все что угодно для обожаемой, обожаемой Молли. Когда он перестал наконец изливать мне свою вечную любовь и умолять простить его, я даже позволила ему отнести меня наверх и трахнуть. Вечер отца с дочерью, горько-сладкий. Я чувствовала почти умиление.
Суббота, 21 мая 1949 года
Я заставила Дика пообещать, что на этот раз он позволит мне спланировать нашу поездку. Мне хочется половить бабочек, сказала я ему. Мне хочется уехать па запад. Он был готов на все и кивал, как марионетка. (Дорогой Дик всегда к моим услугам, по первом зову!)
Я почти не спала: слишком разволновалась. Всего через два дня мы отправимся на запад, в погоню за бабочками. Сначала мы поедем в Большой каньон, потом в Иту, где, как только доктор Ричард и его падчерица приедут в отель, прекрасная бабочка расправит крылышки и улетит.
В День независимости. Символика, конечно, несколько тяжеловесная, как и романы Дика.
План такой: я проведу одну последнюю ночь с Диком в гостинице «Альта Лодж». Последний взгляд, последнее объятие! А потом, как только займется новый день, я убегу – Уилл будет ждать меня у двери!
О, Уилл, я сделаю то, что нужно, я чувствую, что мы должны убежать вместе.
Доктор Набоков, как мне вас отблагодарить?
Дик, немного поворчав и повздыхав, разрешил мне провести сегодня вечер у Вив.
– Слушай, Дик, – сказала я ему, – ты меня получишь в полное свое распоряжение, и очень скоро. Ты должен по крайней мере разрешить мне попрощаться с моей лучшей подругой. (И почему мне все время приходится прощаться: сначала с Бетси. Потом с Крисси. Теперь вот – с Вив?)
– Просто ужасно, – сказала Вив Дику, когда приехала за мной, – что ваша работа заставляет вас увозить Молли прямо с ее великого дебюта. – Дик решил, что мы должны всем говорить, будто уезжаем собирать материал для его новой книги. – Мы все ужасно расстроены, особенно автор. Он на ней прямо помешался. Ну, удачи, доктор Ричард, – Вив пожала ему руку. – Молли просто умница, никто и никогда не сможет ее нам заменить.
Это была печальная, но головокружительная ночь. Мы стащили бутылку шампанского у родителей Вив и провозгласили тост за будущее.
– За славу! – сказала Вив, поднимая свой бокал. Она собирается удрать в Лондон и заняться изучением Шекспира.
– И за удачу, – добавила я. Я намерена стать ужасно богатой и знаменитой. Может быть, мне даже удастся убедить «Уорнер Бразерс» сделать фильм по «Охоте в очарованном лесу». Я приглашу Дика па премьеру – какая сладкая месть!
И подумать только – я буду совершенно, совершенно свободна от него!
Я тоже покидала свой дом, но у меня не было такого сильного ощущения обретенной свободы. Бобби уехал в Вест-Пойнт, Нелли – в Университет штата Айова.
В последний мой вечер дома мама пришла в мою комнату, где я упаковывала одежду и книги. Она взяла из ящика шкафа свитер и принялась складывать его, как делала это всегда, – рукав к рукаву, потом оба рукава вдоль, потом пригнуть к ним воротничок.
– Мама, – сказала я. – Я могу все сделать сама. Оставь, ведь посередине замнется складка.
– Я знаю, тебе не по себе, – отвечала она, гладя меня по плечу. – Я помню, как я в первый раз уезжала в колледж. Мне казалось, что все изменилось раз и навсегда, и я, конечно, оказалась права – но только не так, как представляла себе это. С тобой все будет в порядке, Бетси.
Я взяла сложенный ею свитер и сложила его по-своему – втрое, как делают продавцы в магазинах.
– Не пытайся помочь мне, – сказала я. – Ты не понимаешь.
– Все в порядке, – отвечала мама. Она пошла к выходу, но потом остановилась, задержав руку на притолоке двери. – Дай мне знать, если тебе понадобится помощь.
– Мне не нужна ничья помощь, – я повысила голос, и он звучал, пожалуй, слишком жестко и громко. – И перестань, пожалуйста, говорить мне, что все будет в порядке. Ты ведь не можешь знать этого – никто не может.
Она тихо закрыла дверь; я слышала, как она вошла в гостиную и что-то вполголоса сказала отцу.
Я распаковала дорожную сумку и начала все сначала, пользуясь на этот раз памяткой, извлеченной из коробки в шкафу – там было написано, какие и как укладывать вещи.
У меня на полке лежала фиолетовая коробочка Молли с журналами и другими ее сокровищами. Я вытащила ее, прижала к груди; внутри меня словно поднимался вызов; коробку я положила в свою сумку.
В ее записной книжке, которой она пользовалась той весной в Уоллсли, были наброски для «Рыцаря летнего сна», инструкции по технике дыхания и короткие заметки – упражнения для будущих актеров: «Представьте себе, что вы открываете дверь и видите вашего обожаемого, давно потерянного брата, которого вы считали погибшим на войне, мальчика, который наступал вам на ноги во время уроков танца, а также вашу лучшую подругу и ее нового щенка»; «Представьте себе, что вы едите банан, ребрышки, куриный суп с лапшой «.
Несколько снимков Молли и Вив. Они одеты в сильно обтягивающие свитера, юбки выше колен и сандалии. Шею Молли щегольски обвивает шарф. Девочки стоят, держась за руки, с накрашенными губами, тщательно причесанные. На другой фотографии Молли слегка склонила голову к плечу Вив, прижала одну руку к бедру – обе стоят перед дверью в школьную аудиторию. На третьем фото обе в закатанных джинсах и белых рубашках, которые страшно им велики; на них мягкие кожаные мокасины. На четвертом – Молли приподнимает юбочку и взмахивает ногой, словно танцует канкан, посылая камере воздушный поцелуй и высовывая язык.
Есть и фото, где Молли снята одна, в бархатном пальтишке с широкими плечами и воротником. Она стоит на лужайке, держа одну руку в кармане, а другую, чуть приподняв, протягивает вперед. Ладонь раскрыта, словно просит чего-то: она смотрит куда-то вверх. Кажется, что она совершенно забыла о фотографе или понятия не имела, что ее снимают.
Может быть, она увидела бабочку, какой никто прежде не встречал.
Среда, 1 июня 1949 года
Дражайший мой дневник, день выдался просто кошмарный! Дик смертельно мне надоел. Весь день жалуется то на официанток, которые всюду суют свой нос то на «придурка с бензоколонки», который задает слишком много вопросов и пристает к его дорогой Молли.
– Никакого уважения к личности, никакой предупредительности, – бормотал он. И ото человек, который рылся в моих записных книжках каждую ночь, чтобы убедиться, что я не припрятала теш деньги и не куплю себе лишнюю пилочку для ногтей. (Конечно, почти все свои деньги я отдавала Уиллу, чтобы Дик их не нашел, грязная скотина. А тебя я прятала в чемодане.)
Мы уже в Иллинойсе – о, дневник, мне так хочется опять увидеть Бетси, но Дик и слышать об этом не желает, а кроме того, она, может быть,меня теперь презирает – как малолетнюю преступницу. Так что спустимся примерно на тридцать миль к югу. Когда Дик сегодня днем остановился у бензоколонки, механик, державший в руках бутылку кока-колы, мрачный такой, уставился на меня через стекло, пока запивал бензин. Я поставила ноги на приборную доску и делала себе педикюр.
– Ну и дочка у вас, – сказал oн Дику. – Держу пари, мальчишек с ума сводит. Небось, нелегко вам держать ее при себе, а?
Я притворилась, что не слышу, а Дик ничего не ответил. Он уставился на меня и попросил этого нахала помыть стекла.
Вернувшись в машину, oн сказал мне:
– Ты, наверное, думаешь, что это смешно – соблазнять каждого похотливого мальчишку своими чарами.
– Пошел к свиньям, Дик! – заявила я, высовывая ноги в окно. Потом втянула одну обратно и заново покрасила ноготь на большом пальце. – Ты говоришь, как испорченный приемник.
Но Дик не обращал внимания на слова своей Молли. Он резко завел двигатель и с ревом помчался по шоссе. Бедный Дик, нервишки у него никуда. Когда мы, наконец, зарегистрировались в мотеле – опять потрепанный матрас, холодный душ, тонкие, как бумага, стены – Дик буквально свалился на кровать и сразу же отрубился.
Воскресенье, 12 июня 1949 года
Дневник!
Всю неделю Дик тиранил меня, как обычно. Мне удалось позвонить Уиллу в прошлый четверг, пока Дик ходил покупать мне журналы и жвачку. (А также побольше джина: он стал здорово пить. Бедная покойная мама была просто трезвенницей по сравнению с ним.) Я даже успела, просто для развлечения, поваляться с сыном хозяина мотеля – очень светлый блондин, весь в веснушках, очень мускулистый. Ты только представь: молодой парень в нашей собственной комнате ласкает дражайшую Молли Дика на нашей собственной кровати!
Опять начинается! Пока я распаковывала покупки Дика, которые он швырнул на стол, он снова начал обвинять меня в разных преступлениях против государства. Уверена, что в прошлой жизни он был далеко не последним человеком в испанской инквизиции, не говоря уже о том, чему он мог научиться в гестапо.
Почему ото я так улыбаюсь? Почему у меня стерлась помада? И не буду ли я так любезна отчитаться за каждую минуту из последних полутора часов!
– Ну, давай посмотрим, папа, – сказала я, подпирая рукой подбородок. – Итак, сначала я выбросила в унитаз кое-какие любовные записки. Потом меня укусил за ногу вампир. Вот здесь, хочешь посмотреть? – и я показала ему ногу, где расчесала комариный укус, но он оттолкнул ее.
– Молли, перестань дурочку валять. Мне немедленно нужен прямой ответ, – заявил Дик.
– Ну извини, – я сложила руки на коленях. – И не потей так сильно под своим воротничком. Ладно, давай посмотрим. Ах да, потом какой-то таинственный человек вошел в нашу комнату и бросил меня прямо вот на эту кровать. Наверное, тогда-то пятно и посадили, – и я ангельски улыбнулась.
Ну, дневник, остальное ты знаешь. Две мои любимые блузки Дик уже в ярости растерзал. Конечно, потом он так сожалеет, что покупает мне три новые за каждую погубленную. Y меня прямо-таки чемодан не закрывается, а мы в дороге всего три недели.
Понедельник, 13 июня 1949 года
Моя первая бабочка! Потрясающий экземпляр Oarismapowesheil. Простая желто-коричневая окраска, но по-настоящему западный стиль. Я уверена, что это хорошее предзнаменование: у Уилла открытый автомобиль желтого цвета. Он дал мне повести его обратно в Уэллесли, причем я сидела у него на коленях. Еще двадцать один день до того, как мы помчимся к замечательным закатам Солт-Лейк-Сити!
Не могу дождаться, когда я уже избавлюсь от Дика. Он такой кретин, а на дороге от него никуда не денешься. Конечно, он ревнует к бабочкам, потому что, гоняясь за нами, я не демонстрирую ему в бассейне свои ноги и живот. Он предпочитает, чтобы я ходила по округе в потрепанных джинсах и футболке, где-нибудь подальше от людей, так что я предоставлена сама себе, пока он сидит в машине и что-то строчит в своем блокноте. (В последнее время дела у него идут неважно, он то и дело комкает и выбрасывает страницы, что вовсе не улучшает его настроения).
Я скучаю по Вив. Я уж и забыла, какой это кошмар, когда общаешься только с Диком.
Но через неделю мы уже будем в Большом каньоне.
Мои давние горячие мечты наконец сбылись: летом 1957 года бабушка Кеклер сделала мне подарок в связи с окончанием колледжа – повезла в Париж. Бобби Бейкер обручился с кем-то, и я была благодарна за возможность отвлечься.
Готовясь к путешествию, мы с бабушкой сосредоточенно изучали карту города, планировали экскурсии в Версаль, Тюильри, Лувр, музей д'Орсей, к Триумфальной арке, Нотр-Даму, в Сакре-Кёр. Здесь обедали Хемингуэй и Фицджеральд. Здесь жила моя бабушка. Здесь королева Мария-Антуанетта держала своих надушенных овечек и притворялась пастушкой.
Мы остановились в скромной гостинице на Рив Гуш и долго гуляли по набережной Сены, заходя по дороге во все книжные лавочки. Однажды туманным утром, когда синеватая дымка полностью закрыла другой берег реки, я нашла потрепанный томик басен Лафонтена, по которому бабушка учила нас с Молли, когда мы были маленькие. Я все еще могла бы продекламировать кое-что наизусть, а если бы я была муравьем, то, конечно, накормила бы стрекозу – ведь она такая красивая!
Днем мы карабкались по ступеням Сакре-Кёр, постоянно отдыхая: у меня то и дело перехватывало дыхание. Но это того стоило. Подо мной расстилалось прекрасное море бежевых домов с голубыми крышами, густой туман уже рассеивался, а прошедший дождь породил радугу, повисшую над городом.
Той ночью в постели я снова вспоминала, как стояла там, на Монмартре, над Парижем, как желто-зелено-лиловая арка простиралась от одного конца города к другому. Снизу наверх карабкались люди, группками по три-четыре человека; иногда ребенок шел один, оторвавшись от родителей. Одна девочка особенно вырвалась вперед, перескакивая через три ступеньки, словно Меркурий, каким-то образом превратившийся в богиню. Это была Молли. Она помахала мне, щеки ее пылали после трудного подъема; она что-то кричала, но я не слышала ее. У нее по-прежнему были косы, туго заплетенные косы, которые я обожала – сейчас они стали почти красными под мистическим парижским солнцем. Моя Молли. Молли, которая никогда не встречала Дика Ричарда и никогда не отдавала свое сердце Теннесси Уильямсу.
Я попробовала расслышать, что она говорит, но, пока я тянулась к ней по ветру, она начала таять. Небо потемнело – мелкий дождь обрушился на Париж. Молли снова позвала меня. Улыбаясь, она все еще бежала по ступенькам, и чем ближе она была, тем больше расплывалась и светлела. Дождь ли, садившееся ли солнце закрывали ее от меня? Еще один раз увидела я ее в парижских сумерках, ее руки и ноги парили в воздухе, и в этот момент мне показалось, что она зовет меня: «Бетси!»
И тут она исчезла.
Она исчезла, убежала от Дика. Было четвертое июля, как она и планировала. По заросшим люпинами склонам, окружающим «Алта Лодж», она убежала с Уиллом. С Диком она встретится еще лишь однажды, спустя три года.
С самого начала между Молли и Уиллом наметились разногласия. С каждой милей запад, то есть Лас-Вегас и Голливуд, становились все дальше и дальше. Любовью он с Молли не занимался. Она начала уставать от этой неопределенности. «Я начинаю думать, – записала она как-то ночью, когда он оставил ее за обедом и вернулся лишь на следующее утро, – что он меня вообще не любит. Ну и дура я была. Наверное, и насчет контракта па фильм «Рыцарь летнего сна „он тоже приврал. Я потеряла надежду, как моя мама когда-то!“
Она поговорила с Уиллом, поговорила без слез, хоть вся и дрожала. Ну конечно, он любит ее, заявил Уилл. И он вовсе не лгал насчет контракта на фильм. Собственно говоря, поскольку он хорошо разбирается в подборе артистов, студия дала ему право проводить первоначальные пробы, но не в Голливуде, а в его собственном доме в Хэмптоне.
Молли расстроилась. Ей хотелось быть среди пальм и премьер, среди звезд, которые заставляют землю вращаться… Но если фильм будут снимать в Лос-Анджелесе, она пройдет тесты в Нью-Йорке – ради него, потому что она его любит. Да, она любила его, причем с отчаянием, которое пугало ее саму. Прежде она считала, что она выше любви как таковой, но это была чепуха, так же как сам физический акт любви – не что иное, как хитрости эволюции насмешливого человечества. Мы ничем не лучше обезьян, и она знала это или думала, что знает. А теперь она уже не была в этом так уверена.
В первый раз в жизни Молли находилась под властью какой-то странной химической реакции, которая управляла ее телом и эмоциями. Раньше именно она распоряжалась и командовала теми, кто попадал под обаяние ее чар, но с Уиллом все было совсем иначе. А ведь она уже так давно не чувствовала ничего, кроме равнодушия, отвращения, а иногда даже жалости к Дику.
Дик. Дик – совсем другая загадка. Время от времени она почти скучала по нему. Он был такой живой, такой живой романтик! Уилл же насмехался над всем, что двигалось, и теперь Молли сама оказалась в том же положении зависимой мечтательницы, в какое раньше ставила Дика.
Когда они с Уиллом приехали в Хэмтон, она уже опасалась худшего, надеялась сыграть в фильме хотя бы крохотную роль, как-нибудь добраться до Лос-Анджелеса, где она уж как-нибудь проживет сама по себе, начав все сначала.