Поле смерти отца Молли стала более беззаботной. Она щеголяла шрамом на коленке – эту ранку она получила на катке. Мне казалось, что со шрамом ее нога выглядит еще красивее: шрам цвел на ней, словно орхидея.
Ни Молли, ни мне не позволялось ходить на каток, куда никогда не ходили дети из уважаемых семей. Там собиралась слишком грубая толпа. Но это не останавливало Молли. Однажды на перемене, в ясный и прозрачный весенний день, когда мы учились в пятом классе, она прислала мне записку: «Встречаемся на баскетбольной площадке после школы. У мамы урок испанского после обеда, и она мне дала денег, чтобы мы с тобой сходили в кино. Давай лучше пойдем кататься на коньках! Мама будет весь вечер ругать акцент сеньора Ортиса, ейдаже в голову не придет спросить нас, какой фильм показывали. Договорились?»
Позже, бросая баскетбольный мяч вверх и вниз, я попыталась протестовать:
– А что, если мы попадемся?
Моя мать уехала на несколько дней в Чикаго, где проходила выставка ее фотографий, но она, конечно, потребует полного отчета о том, чем я занималась в ее отсутствие.
– Не попадемся, – сказала Молли. Она выдула изо рта большой розовый шар жвачки, который тут же лопнул и прилип к ее носу и губам. – Пойдем же, – она оттерла жвачку с лица и снова запихала ее в рот, взяла меня за руку, и я позволила ей повести меня по улице. Катком служил пустырь возле железнодорожных путей.
Когда мы вошли, женщина, на груди которой висел пластиковый лоток, взяла наши деньги и показала на стену, где висели в ряд пары коньков. Молли выбрала красные, без задника, которые очень подходили к ее красному с белым платью; я же остановила свой выбор на паре, которая когда-то была белой, но теперь стала серо-желтой. Коньки пахли кислым молоком, но я сжала зубы и натянула их на ноги. Молли была уже готова, а я приходила в ужас от одной мысли о том, что могу остаться одна, и тогда придется самой прокладывать себе дорогу к ледяному полю.
Я умоляла ее остановиться на несколько минут у ворот. Большинство катающихся были старше нас – пятнадцати или шестнадцати лет – и ходили в школу Чарльстона для старших (дети из «лучших» семей города, вроде семьи Молли и моей, посещали Высший колледж). Из громкоговорителя неслась музыка, похожая на ту, что обычно играет на карнавалах, катающиеся скользили по льду – одни парами, другие поодиночке, но чаще всего странными группками по пять-шесть человек, – они задевали друг друга и притворно негодовали.
– Пошли, – сказала Молли, хватая меня за руку и выходя прямо на лед. «fi
Я была высокая, неуклюжая, как часто бывает в таком возрасте, поэтому сразу же поскользнулась и упала. Но Молли заставила меня подняться и тащила за собой до тех пор, пока мы не подладились под остальных и стали не просто следовать за ними, но даже обгонять их. Я крепко сжала колени и позволяла тянуть себя. Закрыв глаза, чувствуя ее пальцы на своих запястьях и ледяной воздух на своем лице.
– Сейчас я тебя отпущу! – воскликнула Молли и подтолкнула меня вперед.
Я врезалась в толпу мальчиков, собравшихся на краю катка Один из них самодовольно усмехнулся и потянул меня за руку, внимательно рассматривая.
– В чем дело, сестренка? – спросил он. – Тебе нужен мужчина, который помог бы тебе хорошенько покататься? Могу показать тебе несколько интересных штучек…
– Нет… нет, спасибо! Извинии-и-ите! – взвыла я. – Отпустите меня, пожалуйста.
От парня, схватившего меня за руку, пахло табаком и пивом. Свободной рукой он провел по своим масленым волосам и потянул рукав рубашки, демонстрируя бицепсы.
И тут к нам подкатила Молли.
– Что происходит? – спросила она, вздергивая подбородок. – Почему бы тебе не отпустить ее и не поймать кого-нибудь, кто подходит тебе по размеру?
Парень крепче сжал мою руку, запуская пальцы в плоть. Моя кожа начала пунцоветь.
– Тебя это не касается, – сказал он.
Он притянул меня ближе и обнял второй рукой. Я почувствовала что-то твердое у своей спины возле его ширинки. Он снова ухмыльнулся и, почувствовав мое смущение, сказал Молли:
– Давай, беги отсюда, это наше дело – мое и ее.
Он слегка двинул бедрами, так что я покачнулась перед ним, как тряпичная кукла. Коньки едва не соскочили с меня. А он все поднимал меня вверх, пока мои ягодицы не оказались рядом с выпуклостью на его джинсах.
Молли посмотрела на меня, на него, опять на меня.
– Ну уж нет, – сказала она и шагнула к нам, держа руки на бедрах. – Ее дело – мое дело, и, если бы я была на твоем месте, я бы ее немедленно отпустила. Сейчас я позову менеджера, и тебя вышвырнут отсюда, не успеешь и ботинки завязать. Если, конечно, ты умеешь сам завязывать ботинки.
– Убирайся вон, – выдохнул парень и толкнул меня к Молли. – Убирайтесь обе! И держитесь подальше, малютки, не то пожалеете!
Я упала на руки Молли. Никогда она не казалась мне такой надежной.
– Нечего мне указывать! Я пойду, куда захочу, – и Молли отошла, обнимая меня, но он уже отвернулся от нас, вытащил из заднего кармана расческу и начал расчесывать свои намасленные волосы. Молли взяла меня за руку и повела к выходу.
– Вы только посмотрите на нее! – сказала она, когда я снова поскользнулась. И помчалась по льду, как сумасшедшая, крутясь в пируэтах с такой злобой и таким мастерством, что я сразу поняла: ей уже приходилось бывать на катке. Словно юркая рыбка, она металась по льду между катающимися, серебряная, блестящая, и мне хотелось стать воздухом, в котором она двигалась, раздаваться перед ней и овевать ее разгоряченное лицо.
Группа мальчишек, с которой я столкнулась, вывалилась снова на лед; они подталкивали друг друга локтями, их крики перекрывали звуки музыки. Молли вскинула руки, пролетая по льду мимо них, резко повернулась прямо перед ними и покатила назад, так что они не могли догнать ее. Оказавшись рядом с тем парнем, который угрожал мне, она остановилась у стены. Я задержала дыхание, уверенная, что вот сейчас он поймает Молли, но, едва ее руки коснулись стены, она оттолкнулась, выбросила вперед сильную мускулистую ногу и толкнула его. Он был парнем крупным и упал на жесткий лед очень тяжело.
– Ах ты сучка! – сказал он, поднимаясь на ноги. – Вот сейчас я тебе покажу!
Я крепче обхватила руками скамейку, на которой сидела. Но Молли уже унеслась на самую середину катка. Она затерялась среди других катающихся, словно бабочка, быстрая, яркая, непредсказуемая. Но в конце концов парень сумел пробраться сквозь собравшуюся в середине катка толпу и прижал Молли к стене. Он сдавил ее плечи, ударил ее по колену коньком – раз, другой, третий – и убежал. Молли погналась за ним; догнав, она врезалась в него. И он снова упал. Его приятели повалились на него, руки, ноги, коньки, шарфы смешались.
Прежде чем они успели подняться, Молли подлетела к воротам.
– Пошли отсюда, – сказал она. По ее ноге струилась кровь; она заставила меня зайти в туалет, где мы сбросили коньки и надели свои ботинки.
Всю дорогу до дома мы бежали и упали на ступеньки уже совершено запыхавшиеся.
– Как насчет лимонада? – спросила Молли. – А потом нам лучше будет спуститься вниз, в город, и спросить у мистера Паркера, какой фильм сегодня показывали. – Она усмехнулась и дотронулась до засохшей струйки крови у себя на ноге.
Может быть, Молли лучше меня каталась на коньках и выглядела при этом милее, но зато я давала ей сто очков вперед на баскетбольной площадке. И дело не только в том, что у меня были длинные руки и вес, которых не было у нее, – у меня еще было терпение. На переменах я подолгу стояла у штрафной линии и все бросала и бросала мяч в корзину, пока бросок у меня не сделался точным и безошибочным.
Однажды, когда Бобби Бейкер перехватил у меня мяч на рикошете, Молли принялась дразнить его:
– Спорим, у нее бросок лучше, чем у тебя!
– Ну да? – Бобби повел мяч вдоль штрафной линии и оттолкнул меня в сторону. – Поспорим?
Молли скрестила руки и отошла в сторону.
Я кусала заусенец. Бобби провел мяч раз, другой и швырнул его в воздух. Он ударился в доску и отскочил. Я поймала мяч и вернула его ему; его второй, третий и четвертый броски попали точно в сетку. Следующие два оказались неудачными. Потом последовал один удачный, снова неудача и два последних – точно в обруч. Шесть из десяти.
Я вышла на линию и взяла мяч. Первый бросок был хороший, второй и третий тоже.
– Давай, давай! – кричала Молли, подпрыгивая на месте и хлопая изо всех сил в ладоши, как настоящий болельщик. – Бетти всегда лучше всех!
Я снова взяла мяч, его грубая кожа защекотала мои влажные ладони.
– Посмотри на нее! – сказал Бобби.
Я бросила – и промахнулась. Кровь ударила мне в голову. Это была хорошая возможность показать Молли, что я стою ее восхищения.
Следующий мяч немного постоял, дрожа, на краю корзины, прежде чем упасть наружу. А уж следующий был просто позорным – я не попала даже в доску, на которой было укреплено кольцо.
– Бет-си, Бет-си! – скандировала Молли.
Я снова стала на линию и бросила подряд оставшиеся мячи. Семь из десяти.
Молли кинулась вперед, схватила мои руки и подняла их.
– Наш чемпион по броскам, Бетси Тюрмонт, сохраняет свое высокое звание! – И показала Бобби язык.
У меня получилось!
В последующие годы мы смотрели на мальчиков уже совсем другими глазами. Мы учились в шестом классе, и я грелась в лучах обаяния Молли, видя, что их глаза скользят по ее косам и ногам, как пальцы слепца – жадно и благоговейно.
Я по-прежнему была влюблена в Молли, но между нами возникло какое-то напряжение. Это началось с появлением Томми Дифелиса. В свои четырнадцать лет он трижды отсидел в шестом классе, поэтому был самым старшим; все девчонки с ума по нему сходили, но он положил глаз на одну только Молли.
В тот вечер, когда состоялся футбольный матч с участием нашего колледжа, Молли взяла меня с собой на дешевые места, где сидели болевшие за Чарльстон, – мы знали, что здесь не встретим ни учителей, ни других родителей, которые могли бы все рассказать нашим мамам. Молли села на пожелтевшую траву и вытащила из потайного отделения в сумочке пачку сигарет. Я никогда не пробовала курить, но следила за ней, как зачарованная: – она достала сигарету, зажала ее губами и поднесла к ней спичку. Держала она ее элегантно, между средним и указательным пальцем, и пускала клубы дыма прямо в голубое небо.
Молли предложила сигарету и мне, но я покачала головой. Она скрестила ноги, оперлась локтями о бедра; кончик ее сигареты светился в пыльном воздухе, так что стали видны золотистые волоски у нее на ноге.
– Мужчинам нравится, когда женщина курит, – сказала Молли. – Это прекрасный предлог, чтобы завязать разговор. Ты просто вытаскиваешь пачку или портсигар и оглядываешься кругом в поисках огонька. В таких случаях они всегда дают тебе прикурить. Я специально смотрела, как мама это делает, – она покачивала ногой, ступня ее плавала в воздухе.
– Разве ты не собираешься смотреть игру? – спросила я. Я наклонилась вперед, к полю, уперлась руками в колени. Мне было холодно.
– Игру! – фыркнула Молли. – Мы вовсе не из-за игры сюда пришли. Подожди немного. – Она глубоко затянулась и закрыла глаза, совершенно удовлетворенная. С того момента, как Молли зажгла сигарету, она ни разу не кашлянула, и я поняла, что она курила и прежде.
Когда обе команды вышли на поле и промаршировали под заливавшими стадион яркими огнями, сверкая белыми бутсами и стараясь попасть в такт барабанной музыки из «Поднять якоря!», появился Томми Дифелис, во фланелевой рубашке на молнии и джинсах с закатанными штанинами, и неторопливо направился к нам.
– Так-так-так, – сказал он, садясь прямо перед Молли. – Значит, вы здесь!
– Я же говорила тебе, что мы придем, – громко ответила Молли, откидывая голову назад. Вокруг ее головки вился дымок.
Я ничего не знала о назначенной встрече с Томми. А он уже уселся рядом с Молли, глаза его светились удовольствием. В нем было что-то грубое и опасное.
– Для меня найдется сигаретка? – спросил он, ухмыляясь.
Молли открыла сумку, вытащила пачку «Лаки Страйк» и протянула ее ему. Он, не торопясь, взял сигарету, задержавшись пальцами на руке Молли. Из заднего кармана джинсов он вытащил зажигалку, одной рукой ловко выбил из нее пламя и тянул в себя воздух до тех пор, пока сигарета не зажглась.
– Спасибо, – сказал он, возвращая Молли пачку и снова пробегая пальцами по ее руке. – Увидимся позже.
Молли кивнула. Он ушел, но его запах, запретный, отдающий табаком, остался и окутал нас, словно мантией.
– Молли, ты что, с ума сошла? – спросила я. – Что все это значит? – Меня растревожило это зрелище: Молли и Томми вместе, головы их почти соприкасаются.
– Не волнуйся, – сказала Молли. – Мы еще позабавимся. – Ее ступня по-прежнему резко раскачивалась, вспарывая влажный ночной воздух.
Игроки вернулись на поле. Было уже трудно рассмотреть цвет их формы. И я понятия не имела, кто выигрывает.
Потом игра закончилась – Чарльстон выиграл. Понять это мне удалось лишь по тому, что трибуны вокруг меня восторженно взревели.
Молли уже была у выхода и звала меня. Слова ее были едва слышны в нарастающей волне шума.
– Надо идти домой, – сказала я, подбежав к ней.
– Если хочешь, пойдем, – ответила она.
– А если Томми что-нибудь сделает?
– То есть? Что он может сделать? Ладно тебе.
Она повернулась и направилась в толпу. Я пошла за ней. Потоки людей разъединили нас: они стремились и на поле, и к выходу.
Я знала, что пойду за Молли, потому что всегда шла за ней. И где-то глубоко внутри я знала, что хочу, чтобы что-то – что-то такое, чего я не могла объяснить, – случилось.
Она повела меня на окраину, где жгли костер. Несколько последних угольков еще светились в темноте, словно мы пришли в деревню, которая сгорела перед самым нашим приходом. Землю окутывала тишина, она подбиралась все ближе и охватывала нас. Перед нами расстилалось поле собранной кукурузы; ее коричневые стебли лежали, словно павшие солдаты.
– Давай наберем каких-нибудь веток, – сказала Молли, – Надо опять разжечь этот костер. Смотри, – она указала на расплывчатые формы переплетавшихся над нами веток деревьев и на толстые бревна, которые положили на траву специально, чтобы на них можно было сидеть; – видишь? – Она опустилась на колени и попыталась возродить угольки к жизни с помощью своей сигареты.
Заметно похолодало. Мне стало трудно дышать, кровь отхлынула от щек, уши горели. Собравшись в комочек, я повернулась к ночи спиной и снова посмотрела на Молли.
Она взяла у меня ветки и начала складывать их на пепелище над крохотными язычками пламени, пляшущими на мятой бумаге. Потом она уселась рядом, скрестив ноги, и вытащила из кармана жакета пакетик маршмеллоу [2].
Я протянула руки к огню.
– Не надо было сюда приходить.
Молли откинулась назад на локти и посмотрела на звезды. Созвездие Семи Сестер сияло прямо над нами.
– Когда мне будет тринадцать, – сказала она, – я убегу из дома.
– И куда же ты убежишь?
– В Голливуд, – отвечала она. – Я собираюсь стать новым символом нации.
Я расстелила свой жакет рядом с сидевшей Молли и легла на спину. Ее уверенность в себе несколько успокоила мои страхи; от тепла костра я немного расслабилась.
Наверное, я уснула. Когда же проснулась, Молли и Томми шептались по другую сторону костра. Я не слышала звука его мотоцикла. Наверное, он прошел пешком по крайней мере полмили – иначе треск мотора разбудил бы меня.
Я лежала спокойно, наблюдая за ними сквозь ресницы.
Томми оперся на один локоть, подперев голову рукой, совсем близко от колен Молли. Он что-то шептал, но я не слышала, что именно.
Молли играла кончиком своей косы, перебрасывая ее через плечо и глядя куда-то вдаль. Он перевернулся на спину. И голова его оказалась на коленях у Молли. Она сидела совершенно спокойно и смотрела по сторонам, словно любуясь пейзажем. Я чувствовала себя так, словно ушла куда-то – не во времени и пространстве, а прочь от моей кожи, крови и костей.
Томми взял руку Молли и положил ее себе на джинсы.
– Ну, хватит, я проголодалась, – сказала Молли. – Давай поднимайся, Томми. Поджарим немножко маршмеллоу. – Она убрала руку с его джинсов, столкнула его голову с колен и принялась искать палку.
Казалось, Томми оцепенел.
– Ну же, – подбодрила Молли и вручила ему палку. Она проткнула маршмеллоу кончиком своей собственной палочки и поджаривала его на углях с краю костра. Мягкая, белая поверхность лакомства постепенно бронзовела, липкий сладкий запах растекался в воздухе.
Я встала, решив обдумать все попозже.
– Привет, – улыбнулась мне Молли сквозь пламя костра. – Ты проснулась как раз вовремя – начинаем развлекаться. Возьми какую-нибудь палочку. – Она бросила мне маршмеллоу, который пролетел сквозь огонь костра и упал мне на жакет. Я взяла его и принялась шарить кругом в поисках палки.
– Жарь же свой, болван, – сказала Молли Томми.
– Ну нет, – ответил он, вставая и отряхиваясь. – Мне надо кое с кем встретиться.
– Ты и не представляешь себе, что теряешь! – заявила Молли. Она сунула свой маршмеллоу в рот и сидела, облизывая по очереди пальцы.
– Мне надо идти, – повторил Томми. Он направился к мотоциклу, явно позабыв про свою важную размеренную походку. Но Молли догнала его, схватила за руку и что-то шепнула ему в ухо; он шагнул к мотоциклу и запустил мотор. Мотоцикл весь сиял и светился; Томми резко нажал на педаль, грязь брызнула из-под колес. Мы прислушивались до тех пор, пока рев двигателя не поглотила ночь.
– Он по мне с ума сходит, – заявила Молли.
Она так и не сказала мне, что шепнула Томми в ухо, а я не рассказала своей матери ни слова о том, что видела. Но что-то произошло между нами: у Молли теперь была жизнь, в которой мне не было места.
На следующие выходные она даже оставила меня одну, отправившись куда-то с Томми; мне пришлось провести время, катаясь в гондоле в компании двух симпатичных бойскаутов, чьи руки и рты были липкими от кукурузы в карамельном соусе. Когда Молли и Томми, держась за руки, вернулись с прогулки, она стала тыкать пальцем в нашу гондолу (которая раскачивалась на волнах, так что бойскауты то и дело задевали меня локтями) и дразнить гребца. Гребец так оттолкнул лодку, что она снова рванулась вперед, потом резко остановилась, и мы чуть не упали, а Молли и Томми стояли неподалеку, смеялись и курили.
После этого я перестала обращать внимание на Молли и на переменках ходила только с Салли Свонсон. Ее мама была членом общества «Дочери американской революции», и мы проходили мимо Молли, задирая носы.
– Моя мама, – сказала Салли будто бы тихо, но так, что ее все слышали, – говорит, что некоторых женщин даже нельзя назвать леди. Она говорит, что их легко отличить: они делают на платьях вульгарные вырезы и слишком густо красят губы. И, конечно, они, когда были девочками, вели себя очень плохо. Слишком интересовались мальчишками, – она разгладила свою юбку, скромно прикрывающую колени, и фыркнула в сторону Молли, на которой была льняная юбочка, едва прикрывавшая бедра.
Но длилось это недолго. Через две недели нравственность Салли уже казалась мне ужасающе скучной. У нее не было никакой охоты к развлечениям. Ей нравилось «подавать чай» большой коллекции голубоглазых кукол-блондинок, в то время как те вели воображаемый разговор, в котором вовсю критиковали своих менее приличных сестер, чьи белые перчатки были запачканы, и чьи репутации грозили скандалом.
Помирившись, мы с Молли отыгрались, надрезав нитки, которыми были пришиты пуговицы на блузке Салли, – так что когда она, выйдя из гимнастического зала, сунула руки в рукава пальто, все пуговицы упали, открывая бледную грудь и золотой крест пра-пра-бабушки. Ее соседка по комнате захихикала.
– Некоторые девочки, – передразнила Молли мне на ухо, – не заслуживают того, чтобы называться леди. Они обречены лишь вечно демонстрировать свои прелести мальчишкам.
В тот день она подольстилась к Томми и заставила его прокатить нас обеих на мотоцикле по школьному двору. Мне никогда еще не приходилось обнимать мальчика; обхватив Томми, я лишь пыталась сохранить себе жизнь: он то и дело жал на газ, терзал двигатель и чуть ли не сшибал стоявшие во дворе спортивные снаряды и доски для баскетбола.
– Спокойно! – орал он. – Вписываемся в поворот!
Но я вцепилась в него, совершенно неспособная получить какое-то удовольствие от этой поездки, слезла чуть живая и села за стол, обхватив его ножку дрожащими ногами. Теперь на мотоцикл села Молли и обхватила бедра Томми своими тонкими ногами. Руки она заложила за голову, словно собиралась кататься на аттракционе.
– Смотри, малышка! Я не держусь руками! – крикнула она мне, когда они проносились мимо.
– Кто же захочет быть леди, – говорила она, когда мы шли домой (я с трудом держалась на все еще дрожащих ногах), – если для этого надо стать такой занудой, как Салли? Разве прокатиться на мотоцикле – это не здорово? Разве это не острое ощущение? – Она повернулась вокруг себя, раскинув руки, как крылья самолета. – Эй, Томми! – окликнула она и послала ему воздушный поцелуй, когда он с ревом пронесся мимо нас по улице.
Ночью, когда я уже легла в постель, картины и ощущения прошедшего дня не давали мне уснуть. Мне хотелось снова оказаться на мотоцикле Томми, обхватить его узкие джинсы голыми ногами, расстегнуть блузку и прижаться грудью к его футболке, чтобы его плечи касались моей кожи. «Вписываемся в поворот!» – скажет он, и я послушаюсь, растворяясь в нем, пока одежда на нас не исчезнет и мы не помчимся по улицам обнаженные, махая рукой детям, толпящимся у дверей кондитерской. Волосы Томми пахнут табаком, я чувствую и запах выхлопа его мотоцикла. Мы мчимся и мчимся, город остался позади, мы летим по грязным дорожкам меж стеблей кукурузы – и вот уже и мотоцикл растворяется в воздухе. Но мы все мчимся, тела наши сливаются, ноги прижимаются друг к другу, и что-то словно подталкивает нас снизу.
В то лето, когда мы перешли в седьмой класс, мы с Молли были неразлучны. Ее преданность Томми была очень и очень изменчива, а привязанность ко мне постоянна. Почти каждые выходные мы проводили в моем или в ее доме.
Однажды в пятницу миссис Лиддел взяла нас с собой на обед в ресторан.
– Мы кое-что празднуем, – заявила она, когда официант принес меню. – У меня для вас сюрприз. – И она заказала себе бокал шампанского, а нам с Молли – имбирное пиво.
– За будущее! – сказала она, поднимая бокал.
Мы тоже подняли свои стаканы, несколько озадаченные, но все же надеясь на лучшее. Миссис Лиддел закрыла глаза и отхлебнула шампанского, словно оно давало ей силы для того, чтобы начать рассказывать.
– Ну, – нетерпеливо спросила Молли, – ты скажешь нам, в чем дело, мам? – Она поставила локти на стол и положила подбородок на сложенные ладони.
Миссис Лиддел открыла глаза.
– Молли, сколько раз я тебе говорила, сними локти со стола. Давайте сначала закажем что-нибудь, а потом я расскажу новости. – Она заказала для всех нас филе миньон с печеной картошкой, маслом и сметаной. – А на десерт, пожалуй, мы попробуем клубничное парфе. – Миссис Лиддел вернула официанту меню с таким видом, словно была королевой и протягивала ему руку для поцелуя.
– Ну, – сказала она, когда официант ушел, – угадайте, в чем дело! – она смотрела больше на меня, чем на Молли. – Мы переезжаем в Итаку, штат Нью-Йорк. До свидания, дражайший Чарльстон!
Я обмерла, меня словно парализовало. Может быть, это шутка?
Но нет, миссис Лиддел не смеялась. Молли, сидевшая рядом со мной, скомкала салфетку и бросила ее на стол.
– Я ненавижу тебя, – сказала она. – Ты подлая, ужасная мать, и я с тобой не поеду. Я останусь с Бетси.
Но на самом деле у Молли, конечно, не было выбора. Ей пришлось ехать. Через неделю они уехали, и произошло это так внезапно, что у меня совершено не было времени привыкнуть к этой мысли.
В нашу последнюю ночь мы с Молли вместе приняли ванну; наши волосы плавали вокруг наших голов, словно водоросли.
– Надо придумать церемонию, – сказала Молли. Она подняла розовую мокрую ногу и коснулась кончиками пальцев металлической трубы.
– Что ты имеешь в виду? – Я коснулась головой ее головы, с восхищением глядя на ее ножку, набрала полные ладони сверкающей пены и подула на нее, приведя синие и пунцовые прозрачные пузыри в движение.
– Церемонию единения, – пояснила Молли. Звучало это лениво, но как-то торжественно. – Знаешь, как у индейцев.
– А что у индейцев? – спросила я.
Знание Молли о других культурах было весьма средним, как и у ее матери: она не была хорошей ученицей, и вовсе не потому, что не была умна, просто даты и факты проходили мимо ее головки, как камни сквозь воду. Однако церемония индейцев меня заинтересовала, мне хотелось, чтобы что-нибудь скрепило нашу дружбу, чтобы эта ночь запомнилась навсегда.