Джулия Энн Лонг. Ловушка страсти

Джулия Энн Лонг
Ловушка страсти

Глава 1

   Неловко спрятавшись между купальней для птиц и зарослями кустарника в саду усадьбы в Суссексе, Йен Эверси наблюдал за загадочным женским силуэтом, трижды, хвала Богу, появлявшимся в окне верхнего этажа.
   Свет погас. Похоже, затушили лампу.
   Это сигнал для него.
   Йен поднялся на ноги. Его колени громко хрустнули. Он застыл на месте. Да, он был совершенно один, над головой только звездное небо, и ни одна душа не увидит, как он украдкой проберется к дереву.
   Походы к дереву и последние три чувственные, но не лишенные напускной скромности ночи любовной игры в ее спальне – все это началось неделю назад в этом самом доме во время беседы на балу в честь помолвки леди Абигейл и герцога Фоконбриджа.
   Их представили друг другу, между ними мгновенно пробежала искра, разговор был совсем коротким: каждое слово как тайный нескромный намек. С самого начала Йен был в восторге: ее пышная, холеная красота, притворная невинность, скрывающая восхитительную распущенность, и приятно холодящее чувство опасности, ведь она была невестой Александра Монкриффа, герцога Фоконбриджа, который, по слухам, десять лет назад отравил свою первую жену (конечно, ничего не было доказано, не выдвинуто никаких официальных обвинений, однако в свете не могли позволить угаснуть столь пикантной сплетне). Герцог участвовал во множестве дуэлей. По крайней мере так говорили. Это был хладнокровный, элегантный, необычайно богатый человек. Он играл в карты, вкладывал деньги в различные предприятия и никогда не оставался в проигрыше. Перейти ему дорогу мог только безумец.
   Так рассказывали сплетники.
   Прежде чем покинуть бальный зал, леди Абигейл легонько ударила Йена веером по руке и многозначительно заметила, что прямо перед окном ее спальни растет дуб.
   На этот дуб Йен обратил внимание, когда братья прибыли на бал. Он сразу успел оценить его с предприимчивостью, свойственной всей мужской половине семейства Эверси: мощный ствол заговорщически прислонился к красной кирпичной стене дома, а крепкие ветви, растущие невысоко над землей, позволяли взрослому мужчине легко взобраться наверх, не повредив жизненно важных частей тела. Но прекраснее всего была ветка, вытянутая в сторону желанного окна, словно нарочно, Йен сказал бы «настойчиво».
   Тогда еще он подумал, кому принадлежит эта спальня.
   Неудивительно, что леди Абигейл и Йен понимали друг друга с полуслова.
   «Возможно, я увижу вас завтра после полуночи», – сказала она.
   Было вовсе не обязательно добавлять слово «возможно».
   Три ночи подряд Йен совершал путешествие от своего убежища у фонтана к ее постели. За эти три ночи, начавшиеся с поцелуя, ему почти удалось раздеть Абигейл. Сегодня она обещала ждать его в спальне совершенно обнаженной и желала, чтобы и он сразу последовал ее примеру.
   Сердце Йена бешено билось, когда он подпрыгнул и схватился за нижнюю ветку, вскарабкался по стволу к той, что вела прямо к окну, и повис. Абигейл приоткрыла окно на пару дюймов. Йен поддел пальцами и аккуратно поднял старую раму, потому что накануне, слишком резво ухватившись за нее, всадил себе занозу. Затем он перекинул ноги через подоконник и соскользнул вниз.
   Йен сорвал с себя одежду с такой прытью, словно его атаковали муравьи.
   Опершись рукой о столик у окна, он скинул ботинки, а затем аккуратно поставил их на ковер. Пальцы его так и летали по пуговицам, избавляясь от сюртука, рубашки, брюк. Йен свернул одежду и положил рядом с кроватью.
   Боже правый! Как же прекрасно все шло, начиная с мучительного ожидания на корточках в засаде и заканчивая деревом и занозой. Каждый звук, каждое ощущение распаляли его желание. Все это стало теперь таким знакомым и чувственным, превратилось в часть игры: шорох простыней, когда он скользнул под одеяло к Абигейл, сладостное прикосновение к ее шелковистой и прохладной коже, слабый аромат лаванды, который она источала, первое легкое касание кончиками пальцев теплой, ожидавшей его в постели женщины, похожей сейчас на тень, но в чью душистую и мягкую плоть он погрузится совсем скоро, как она и обещала ему, ее одобрительный возглас… и легко узнаваемый зловещий щелчок взводимого курка…
   Не может быть!
   Это уже что-то новое.
   Йен и Абигейл поспешно отодвинулись друг от друга и сели теперь совершенно прямо. Сердце Йена выскакивало из груди, и он пытался найти свой револьвер, но тщетно, ведь он был раздет, а оружие положил в ботинок. Он осторожно поставил босую ногу на пол, готовясь броситься в окно или на владельца револьвера. Его глаза старались что-либо разглядеть в темноте.
   – Не двигаться!
   Голос был приглушенным, мрачным, и в нем слышалась чуть заметная угроза.
   Пресвятая Дева! Как будто с ним заговорила сама ночь.
   Йен не был трусом, но крошечные волоски у него на шее сзади и на руках встали дыбом, когда из кресла в углу поднялась прежде незримая тень, становясь все выше и выше, и двинулась прямо на них.
   Конечно, это был не призрак, а человек, специально облачившийся в темную одежду. Так удобнее спрятаться, напасть, заманить в западню.
   Испуганная Абигейл шумно дышала.
   Мужчина подошел к постели легкой походкой крадущегося леопарда. Отблески лунного света из окна упали на дуло его револьвера и на что-то металлическое в другой руке – на лампу…
   Он аккуратно поставил ее на маленький столик у окна, а затем нестерпимо долго ее зажигал, хотя, возможно, время тянулось медленно от страха. Огонек затрепетал прерывисто и загорелся ровно. Наконец-то среди игры света и теней возникло лицо мужчины. Они смотрели словно на Люцифера, сидящего у костра.
   – Монкрифф!
   Голос Йена стал хриплым от ужаса. К несчастью, они произнесли это имя одновременно с Абигейл, придав сцене привкус дурного театрального представления.
   Если бы этот кошмар приключился с кем-то иным, можно было бы рассмеяться.
   Герцог Фоконбридж задумчиво смотрел на них. Он отличался необыкновенно высоким ростом, а свет лампы делал его тень на стене просто гигантской. Над кроватью нависли будто два призрачных герцога, и у обоих были револьверы.
   Йен не знал, смотреть ли на лицо Монкриффа или на его оружие. Револьвер был точно направлен в грудь Йену, которая теперь вся покрылась холодным потом. Оба револьвера блестели одинаково безразлично и беспощадно.
   Йен и не сомневался в том, что Монкрифф способен выстрелить. Его репутация говорила сама за себя.
   – Эверси. – Герцог с иронией склонил голову, словно приветствуя Йена.
   В его жесте не было ни капли удивления. Такое впечатление, словно он ожидал его увидеть.
   Возможно, он даже следил за ним, наблюдал, сидел в засаде… Боже, сколько ночей это длилось?
   – Как вы?.. – пробормотал Йен.
   Наверное, не самое подходящее время для праздных вопросов, но ему просто не терпелось узнать.
   Теперь у него вспотели и ладони.
   – Поскольку я никогда не ложусь спать раньше полуночи, Эверси, а здесь я гость и вынужден гулять, я замечал вашу лошадь, привязанную у дороги в течение трех ночей подряд. По правде говоря, зная вас, нетрудно было обо всем догадаться. Кстати, лошадь я сегодня отпустил.
   Боже! Йен обожал эту лошадь.
   Они были в Суссексе, и лошадь найдет дорогу домой в Эверси-Хаус, в этом Йен мог быть уверен. Или она попадет прямо в руки цыган, которые разбили свои таборы в графстве, но вряд ли цыгане посмеют продать животное, принадлежащее семейству Эверси.
   Но вот доберется ли Йен когда-нибудь домой…
   Абигейл сжала его руку. Можно подумать, он мог ее утешить!
   Возможно, ему стоит попытаться задобрить герцога.
   – Я не… – начал Йен, – мы ни разу…
   Герцог вздернул брови, с вызовом глядя на Йена, побуждая его закончить мысль.
   Йен тут же пожалел о своем решении.
   – Это не то, что кажется.
   Последовало недоверчивое молчание. Даже Абигейл обернулась к Йену, разинув рот от изумления, настолько его слова были похожи на реплику из дурного спектакля.
   Но черт побери, Йен, к сожалению, говорил чистую правду. Точнее, еще не произошло того, о чем можно было подумать.
   – Меня могли бы тронуть ваши слова, Эверси, если бы не эта нотка сожаления.
   Голос герцога был почти веселым. Но это была скорее ледяная ирония.
   Однако в неумолимо нацеленном револьвере не было ничего забавного.
   Абигейл и Йен вздрогнули, когда герцог покинул круг света и медленно подошел к той стороне кровати, где сидела его невеста. Его крадущиеся шаги сводили с ума, потому что обычно герцог ходил так, словно для него не существовало силы тяжести, – большими, нетерпеливыми шагами он шел прямо к цели. Он был не из тех, кто просто прогуливается.
   Герцог склонился над Абигейл.
   Она шумно сглотнула.
   Ниже, еще ниже… Герцог опустил дуло револьвера. Оба любовника неотрывно смотрели на него, как на кобру, готовую совершить бросок. Может, он просто хотел поставить его на предохранитель? Сунуть его за пояс? Или…
   Наконец дуло коснулось горла Абигейл.
   Она крепко зажмурилась, и с ее губ сорвались хриплые слова молитвы.
   Йену показалось, будто его грудь сдавило, он не мог дышать. Рука Абигейл была холодна как лед, и на какой-то недостойный момент он хотел отбросить эту руку, отвергнуть их обоюдно совершенную глупость, спросить у нее, как она могла додуматься, будто он сумеет утешить ее или изменить обстоятельства. Их связывало только наслаждение. Йен подумал было броситься на герцога и повалить его на пол, прежде чем он успеет выстрелить. В конце концов, он был по-прежнему обнажен и покрыт от ужаса скользкой пленкой пота, так что ухватиться за него будет нелегко. Герцог был высоким, но жилистым и вполне мог упасть, если бы Эверси накинулся на него.
   Но Йен вынужден был отказаться от своего плана. Он видел, как герцог стрелял в Мэнтоне.
   У него не оставалось выбора. Он ввязался в это и теперь должен выйти победителем.
   – Ради Бога, Монкрифф. – Голос у Йена был все еще испуганный, но, к счастью, перестал дрожать. – Зачем вы ее мучаете? Вызовите меня на дуэль или пристрелите, и покончим с этим. Во всем виноват я.
   Строго говоря, это была неправда, поскольку затеяла все именно Абигейл, но, возможно, ничего более благородного Йен в своей жизни не говорил. К тому же сложно в один миг забыть прекрасное воспитание и боевой дух, впитанные с молоком матери. В минуты страшной опасности они как будто проявляются самостоятельно.
   – Ну же, ради Бога, делайте то, что вознамерились сделать.
   Воцарилась тишина, пока герцог размышлял или притворялся размышляющим над этим предложением.
   – Очень хорошо, – наконец невозмутимо ответил он. – Вы превосходно выразились, Эверси, и поэтому я сделаю именно то, что и намеревался сделать. А намереваюсь я… – Йен смотрел на пистолет настолько пристально, что не заметил, как герцог начал расстегивать брюки, – разделить ее с вами. Подвиньтесь, Эверси.

* * *

   Им не хватало воздуха в комнате от ужасного потрясения. Довольный тем, что ему удалось отнять у любовников по несколько лет жизни, Александр Монкрифф, шестой герцог Фоконбридж, задержав руку на застежке брюк, окинул взглядом обнаженные белые плечи невесты и белую простыню, целомудренно натянутую до подбородка.
   Конечно, герцог знал и Эверси, и его братьев и отца по встречам в клубе «Уайтс», по ничего не значащим разговорам за сигарой и бокалом коньяка в библиотеках после балов. Они были очень близки, славились обаянием и обладали огромным богатством.
   Герцог хотел было еще немного поиграть с парочкой, но посчитал, что это бессмысленно, скорее, даже скучно.
   Возможно, потому, что, как шептались у него за спиной, он постарел. Ему было почти сорок.
   Вместо этого он стремительно прошел через комнату, высоко поднял раму окна, наклонился, взял ботинки Эверси – ранее он едва сдерживался, чтобы не застрелить негодяя, видя, как тот аккуратно снимает их и ставит на ковер, – и метнул их в окно, словно копья. За ботинками последовала куча одежды. Был один удивительный момент, когда ветер подхватил его сюртук, и тот полетел, словно летучая мышь, прежде чем исчезнуть в ночи.
   Однако рубашка не улетела далеко. Она повисла на ветвях дуба, подхваченная за запонки, и весело раскачивалась на ветру, будто в ней вдруг оказался невидимый цирковой артист.
   Все были загипнотизированы происходящим.
   Затем Монкрифф резко повернулся и нацелил дуло револьвера прямо в побелевший потный лоб Йена.
   – Убирайтесь тем же путем, каким пришли, Эверси. Живо! – угрожающе произнес он.
   Герцог почувствовал, что Йен приготовился отразить атаку или напасть. Он был моложе, но Монкрифф был уверен – борьба будет равной, хотя у соперника нет револьвера. Годами герцог оттачивал все элементы и способы борьбы, в том числе и нечестной. Возможно, сейчас они ему пригодятся.
   – Хотите, чтобы я объяснил вам значение слов «живо» и «честь», Эверси? Желаете меня испытать? – Герцог сделал маленький шаг вперед.
   Этот шаг решил все. Йен слетел с кровати, попытавшись прихватить с собой простыню, но резкий рывок остановил его. Он оглянулся через плечо: Абигейл не собиралась расставаться с простыней.
   Йен отчаянно тянул, умоляюще глядя на бывшую возлюбленную.
   Абигейл мертвой хваткой вцепилась в ткань, нахмурилась и резко покачала головой:
   – Нет, только не это!
   Герцог вырвал простыню из рук Эверси.
   Йен Эверси стоял совершенно голый в свете лампы, выставив на обозрение длинные бледные ноги, волосатые голени и все остальное. Надо отдать ему должное: хотя он не уперся горделиво руками в бедра, но и не стал стыдливо прикрывать свое мужское достоинство. Во всяком случае, все в комнате знали, что оно у него имеется.
   – Монкрифф, мы можем разрешить эту проблему как мужчины с помощью оружия по вашему выбору. Я был бы счастлив подобному исходу. Я это вполне заслужил. Вы правы во всем. Выбирайте ваше оружие.
   Трогательная речь. Эверси всегда отличались отменной вежливостью. Каждый из них был негодяем и распутником, но вежливости им было не занимать.
   В голову Монкриффу пришло несколько язвительных вариантов ответа: «Похоже, ты считаешь себя искусным фехтовальщиком, Эверси». Однако он не выносил дураков и подлецов. Ему было почти сорок лет, и его терпение иссякало. В последнее время его не покидали колкие мысли.
   – Ваше наказание будет вполне соответствовать преступлению. – Герцог отошел в сторону и позволил Эверси пройти к окну.
   Йен шел, словно осужденный узник к гильотине.
   Герцог и Абигейл молча смотрели, как Йен выбирался из окна. Зрелище было не из приятных, поскольку ему пришлось изгибаться и демонстрировать части тела, которые Монкрифф предпочел бы не видеть при свете лампы. Потом они увидели нечто вроде захода луны, когда бледный зад Йена исчез в окне, и он в очередной раз взобрался на ветку, когда-то такую притягательную, а теперь ставшую вероломной.
   Они услышали кряканье и звук рвущейся материи, когда Йен сдернул с ветки свою рубашку, от которой при этом осталась лишь половина. Монкрифф демонстративно закрыл окно, заглушив красочное высказывание Йена, и задернул занавески.
   Абигейл чуть заметно вздрогнула и обратила на герцога взгляд, полный сожаления и удивления, словно он раньше времени завершил представление кукольного шоу.
   Гнев герцога чуть поутих. Где-то в глубинах ледяной ярости пробудился отголосок чувств, испытываемых им когда-то к Абигейл. Ее волосы были рассыпаны по плечам, и герцог едва сдерживался, чтобы не коснуться длинных прядей. Абигейл могла бы лежать на спине и извиваться от наслаждения. Он прекрасно знал, как соблазнить женщину, убедить ее, что она его желает, даже если она сама была в этом не совсем уверена. Большинство женщин желали его.
   Что ж, ему следовало знать.
   – Почему? – наконец спросил он.
   – Зачем тебе знать? – Абигейл ответила вопросом на вопрос.
   Превосходно. Возможно, он пожалеет.
   – Ответь мне, – настойчиво повторил он. За тихими словами крылась угроза, которая заставила бы отступить и крепкого мужчину.
   Абигейл сглотнула и облизнула пересохшие от страха губы. Он смотрел, как розовый язычок коснулся прекрасных губ, и на него, словно прибой, снова накатывал гнев.
   – Он поразительный, – еле слышно ответила она, беспокойно перебирая складки сжатой в кулаке простыни. Ее голос был по-прежнему слабым, но она пожала плечами, словно выражая презрение. – Красивый. Молодой. И он пользуется всеобщим успехом. – Абигейл помолчала. – А тебя никто не любит, – капризно и зло добавила она.
   Что ж, вполне ясно и понятно.
   Женщины часто желали его. Мужчины хотели бы оказаться на его месте. Но его никто не любил, и это была правда.
   По крайней мере никто, на кого могла бы обратить свой взор Абигейл Бизли. А это означало почти все высшее общество.
   Герцог коротко рассмеялся:
   – Думаешь, мою броню невозможно пробить, Абигейл? Думаешь, меня невозможно ранить? Не все слухи обо мне справедливы.
   Однако в самых пристойных из них была доля истины, и тем не менее…
   Конечно, Абигейл знала, во что ввязывается, когда согласилась выйти за него замуж, но она не возражала.
   – Твоя броня, Монкрифф, в том, что тебя никто не любит. Уверена, ты просто упиваешься этим.
   Ну еще бы. Однако замечание оказалось настолько проницательным, фактически первое честное, такое искреннее и разумное замечание из уст Абигейл, что герцог возненавидел ее – ее прекрасные обнаженные плечи, грудь, прикрытую простыней, и запах Йена Эверси, все еще витавший в спальне.
   Он должен застрелить ее из принципа.
   Ему не должно быть все равно, и он сделает это.
   Герцог пытался не быть безразличным. Он собирался пойти для этого на все, как только они с Абигейл поженятся, по этой причине он и сделал ей предложение. Уже давно никакая другая женщина так не воспламеняла его воображение. Ему нравился ее беззаботный смех, ее низкий бархатистый голос, изгиб ее губ, цвет ее волос, пышное тело, ее простота. Абигейл нельзя было назвать глупой, но и слишком глубокомысленной она не была тоже. Ее общество было ему столь же приятно, как весенние дни или вкусная еда. Она без устали флиртовала, порой была вызывающей, но никогда – грубой. Герцог был умен. Он принял решение сделать Абигейл своей женой, прекрасно понимая, чем кончатся его ухаживания: он – богатый герцог, она – дочь знатного, но обнищавшего барона.
   И тем не менее он ухаживал за Абигейл как истинный джентльмен, изумляя всех и каждого. Однако он не желал знать, насколько доступной была его будущая жена, поэтому он всего один раз поцеловал ее. Но этот поцелуй того стоил. И герцог понял, что прикосновение ее губ способно заставить его пылать, он желал сделать ее своей возлюбленной, к тому же Абигейл совершенно не воспротивилась поцелую. Во все времена браки заключались и по менее веским причинам.
   А ведь любовь – не что иное, как близкие отношения, какие могут сложиться за годы совместной жизни. Разве не свойства души разжигают ваше воображение, как если бы вы ночью смотрели на небо и видели не просто плеяду блестящих звезд, а огромный Звездный Плуг? Разве не так?
   Герцог был уверен: когда-то он знал, что такое любовь. Но сейчас он утратил это знание.
   Однако он все же хотел попытаться.
   И вот теперь потеря такой возможности приводила его в ярость. И не только это. Какое нелепое слово – «рогоносец»! Ни больше ни меньше. Сейчас герцог все еще не мог понять, какое именно чувство по-настоящему завладело им.
   Абигейл выставила его дураком. И в этом ей помог Эверси.
   Никто никогда не делал этого дважды без того, чтобы понести всю тяжесть наказания.
   И сейчас герцог понял – им овладело желание отомстить.
   – Как и мистер Эверси, я покидаю твой дом тем же путем, каким и вошел, Абигейл: через парадный вход, мимо твоего встревоженного лакея, чья преданность твоей семье оказалась слабее герцога с револьвером. Учитывая твое пристрастие к ночным посетителям, тебе стоит нанять более стойкого слугу. Мы с тобой сойдемся на том, что разрыв помолвки произошел по обоюдному согласию. Ты сообщишь своему отцу, что ему придется искать другой способ расплатиться с долгами. Я больше не желаю иметь с вами никаких дел. Возможно, самым лучшим выходом будет поездка на континент, пока все не уляжется.
   Приказ, а не предложение, и Абигейл это знала.
   Скорее всего в ее отсутствие сплетни о причинах ее поспешного отъезда найдут благодатную почву, и злые языки ее не пощадят. Возможно, после этого случая больше никто не пожелает жениться на ней. По крайней мере никто знатный и богатый.
   Она это заслужила.
   Герцог молча наблюдал, какое впечатление произвели его слова.
   – Алекс… Мы с Йеном никогда… – Голос Абигейл дрожал. От высокомерия не осталось и следа. Теперь она уже умоляла. – Я не хотела… У меня и в мыслях не было…
   Даже сейчас от герцога не укрылась чувственная хрипотца в ее голосе, и он ощутил то же, что и спящая кошка, которую вдруг начали поглаживать.
   «Мужчины слишком просто устроены, – подумал он с горьким презрением к себе, к Эверси и ко всем другим мужчинам, которые брали все, что хотели. – Мы считаем себя такими умными. И все же всякий раз удивляемся, когда нас обманули или выставили в нелепом свете».
   Абигейл была его последней надеждой. Случись нечто иное, его потеря оказалась бы более велика, а их у герцога было предостаточно. Эхо потерь не смолкало в его душе.
   Должно быть, Абигейл заметила трещину в его броне. Очень медленно она опустила простыню, и герцог увидел прелестные груди.
   «Господи…»
   Он смотрел на них не отрываясь, ведь в конце концов он был мужчиной. Он мог одновременно испытывать восхищение и неприязнь. И в такой момент она пытается продать себя? Не настолько уж он прост.
   – Мне все равно. Прикройся.
   Герцог спокойно защелкнул предохранитель, сунул револьвер за пояс и только теперь ощутил огромную усталость. Его руки и плечи отяжелели, и когда гнев стих, он чувствовал лишь холод и опустошение, как после приступа лихорадки.
   Абигейл выдохнула, и ее плечи поникли. Неужели она и вправду думала, будто он может ее убить? Другой бы смог. И он мог бы так поступить десять лет назад.
   Герцог повернулся к двери. Но тут Абигейл снова заговорила:
   – Что ты собираешься с ним сделать?
   Поистине гениальный вопрос. Герцог погубил не одного мужчину, посмевшего встать у него на пути или предавшего его. Он мог уничтожить человека с холодной решимостью и расчетливым коварством. Он совершал поступки, которыми не мог бы гордиться, но о которых не сожалел, и это подтверждала его репутация, подкрепленная слухами. Герцог был невероятно богат, и его все боялись.
   Он не был добрым человеком и не умел прощать.
   И Абигейл была права: его никто не любил.
   – С чего ты решила, будто я собираюсь что-то делать? – спокойно ответил он.
   Он закрыл дверь и начал спускаться по лестнице, оставив Абигейл в растерянности.

Глава 2

   Оставался всего один листок. Почему бы ему просто не сдаться и не присоединиться к своим братьям на земле? Что за упрямство!
   Женевьева послушно посмотрела наверх, куда указывал лорд Гарри Осборн. Они стояли на длинной, усаженной деревьями подъездной аллее к дому Эверси. Над ними простиралось небо, ярко-голубое после дождя. Вся земля была живописно усыпана опавшими листьями, красными, золотыми и коричневыми, шуршавшими у них под ногами. Стояла осень, с деревьев облетели листья, и они выглядели теперь такими беззащитными.
   Все, кроме одного. И конечно, Гарри не преминул это заметить.
   Последний, качающийся на ветру листок символизировал либо неопределенность, либо стойкость духа – мнения Женевьевы и Гарри расходились.
   «Давай же, падай, ради Бога», – мысленно просила она.
   Темно-синие, как и у всех Эверси, глаза Женевьевы неотрывно смотрели на листок. Но ей никогда не удавалось повлиять на окружающий мир усилием воли или загадыванием желания на одуванчиках и звездах, как бы она ни старалась.
   Лорд Гарри Осборн станет виконтом Гарлендом после смерти отца. Сейчас он был просто молодым лордом с роскошной шевелюрой, переливающейся всеми оттенками золота, искусно завитой и открывающей бледный высокий лоб, и с профилем, который Женевьева Эверси могла бы по памяти в темноте высечь из мрамора и установить на фортепиано, если бы не опасалась, что ее братья умрут со смеху.
   Возможно, и к лучшему, что она не умела лепить.
   Тем не менее Женевьева упорно делала эскизы и рисовала маслом, однако обладала весьма скромным талантом. Ее это не расстраивало. Истинный дар Женевьевы заключался в том, что она могла находить красоту в окружающих вещах, будь то работа итальянского мастера или профиль будущего виконта.
   Они встретились три года назад. Он был дальним родственником ее обожаемой подруги, леди Миллисент Бленкеншип, и его пригласили в гости. Гарри оказался умным, веселым, самоуверенным, подчас слишком жизнерадостным и склонным выражаться чересчур пылко. Весь мир восторженно лежал у ног красивого молодого аристократа. Женевьева отличалась живым умом, пунктуальностью и всякий раз, прежде чем что-то сказать, тщательно обдумывала и взвешивала все слова. Определенно поговорка «в тихом омуте черти водятся» подходила к ней как нельзя лучше. И в то время как рассеянность непосредственного Гарри зачастую приводила его в ужас, не говоря уже о других, Женевьеву она очаровывала, и она превзошла себя в умении заглаживать различные неловкости. Они оба были пленены красотой, оба были ревностными поклонниками искусства, поэзии и прозы и считали друг друга необычайно остроумными. Три года они оба вместе с жизнерадостной, открытой и прелестной леди Миллисент (которую Женевьева втайне считала чем-то вроде их общего баловня) были практически неразлучны. Так что другие знакомые обращались к ним не иначе, как «Гарри-Женевьева-Миллисент».