Страница:
Джулия Энн Лонг
Скандальный поцелуй
Глава 1
– Ты так покраснел, Редмонд, что я опасаюсь за твое здоровье.
Это замечание, исходившее от мистера Калпеппера, историка, проживавшего в Пенниройял-Грин, положило конец долгой паузе, которая возникла, когда двери «Свиньи и чертополоха» распахнулись, впустив порыв влажного воздуха, звуки смеха и веселую троицу – среди них была и Вайолет, сестра Майлса Редмонда. Но Вайолет всегда оставалась самой собой, поэтому едва ли могла привлечь внимание Майлса; особенно с учетом того факта, что главный наперсник ее проделок, их брат Джонатан Редмонд, вошел вместе с ней. Зато их спутница…
Их спутница была ответственной за багровый цвет лица Майлса.
Он смотрел, как Синтия Брайтли стянула с рук перчатки, повесила свой плащ на вешалку около двери и сказала что-то Вайолет, что заставило его сестру откинуть голову и залиться веселым смехом, рассчитанным на то, чтобы привлечь внимание.
Все в пивной покорно повернулись в ее сторону – так цветы поворачиваются к солнцу.
В обычной ситуации Майлс закатил бы глаза.
Но сейчас он словно зачарованный смотрел на мисс Брайтли. А та огляделась – в заведении ужинали веселые представители семейства Эверси, а также мисс Мариэтт Эндикотт из «Академии для юных дам мисс Мариэтт Эндикотт», а потом вдруг взглянула прямо на него. Ее удивительные голубые глаза не вспыхнули и не потемнели от узнавания – с какой стати? – и улыбка, оставшаяся на ее губах, ничуть не изменилась. С таким же успехом он мог быть колонной или предметом обстановки.
А вот ее взгляд заставил Майлса трепетать.
Но что она делает в Суссексе, в Пенниройял-Грин, с Вайолет?!
– Я бы сказал, что он выпил слишком много кларета, – заявил Калпеппер, обращаясь к Куку. В его словах слышался вызов. Он пребывал в раздражении, поскольку проиграл три партии в шахматы подряд и хотел хоть к чему-то прицепиться, чтобы сорвать досаду. За неимением другого повода цвет лица Майлса вполне сгодился для этой цели.
Оба ученых джентльмена знали Майлса с рождения, а после того как он вернулся из своей прославленной экспедиции в Южные моря, прониклись к нему особым уважением. Собственно, он поверг их в восторженное молчание, когда сообщил, что планирует еще более грандиозную экспедицию, и предложил им принять участие в ее финансировании – как раз перед тем, как дверь открылась и цвет лица Майлса так впечатляюще изменился.
Его сестра имела дар осложнять всем жизнь, но такого Майлс не ожидал даже от нее.
– Кларет? – Он обрел голос. – Едва ли. Просто мы сидим слишком близко от огня.
Две пары мохнатых бровей приподнялись, выражая сомнение. В «Свинье и чертополохе» Калпеппер с Куком, а также Майлс – если ему случалось оказаться в их компании, – всегда сидели у огня, поскольку здесь располагался шахматный столик.
Майлс ослабил галстук, что должно было означать: «Господи, как здесь жарко!» И с удивлением обнаружил, что жилка на его шее усиленно пульсирует.
Тоже по вине Синтии Брайтли.
Уронив руку на стол, он уставился на нее с таким видом, словно мог прочитать в переплетении вен и сухожилий причину своего бурного отклика на появление Синтии Брайтли. Как ученый, он хотел точно знать, что чувствует к этой женщине. Сильные эмоции посещали его так редко, что трудно было понять – гнев это или что-нибудь другое.
Но определенно гнев сейчас был частью его ощущений.
Тут Майлс вспомнил, что помощь находится буквально под рукой. Сомкнув пальцы вокруг кружки, он выпил остатки знаменитого темного пива Неда Готорна в несколько жадных глотков, и это вернуло ему присутствие духа.
Поставив кружку на стол, Майлс вытер губы тыльной стороной ладони.
– А какого цвета я теперь? – поинтересовался он с вызывающим видом.
В некотором смысле его первая экспедиция в Южные моря была повинна в том, что он вообще заметил Синтию Брайтли.
Это случилось на балу. Список приглашенных на грандиозный ежегодный прием у Малверни включал самую разнообразную публику – от принца-регента до куда менее важных персон. Майлс, второй сын невероятно богатого и влиятельного Айзайи Редмонда, не имел понятия, какое место он занимает в светской иерархии, и не переживал по этому поводу.
Корабль Майлса лишь недавно вернулся в Англию, и его тропический загар еще не успел поблекнуть до типично английской бледности в ее желтоватой стадии. И он был по-прежнему слишком худощав для своей крупной фигуры. Лихорадка, скверная еда и долгое океанское плавание весьма способствовали истощению человеческой плоти, но жареная говядина и йоркширские пудинги быстро восстанавливали утраченное.
Несколько месяцев назад, снарядив видавший виды корабль с разношерстной командой, он отправился к сказочным южным берегам с яркими цветами размером с зонтик, с лианами толщиной в мужскую руку, со змеями, похожими на лианы, а также с жуками размером с крысу и муравьями длиной с палец. Там в воздухе порхали голосистые птицы с радужным оперением и стрекозы, похожие на китайские веера. И там темнокожие женщины, такие же необузданные, как окружающая их растительность, делили с ним постель по ночам. То есть все было буйным, знойным… и чрезмерным. Но Майлс ко всему притерпелся – даже к постоянной влажности и духоте.
А смерть там была так же удивительна и вездесуща, как жизнь. Скрытая или явная, она подстерегала повсюду – ползала в траве (скорпионы), пряталась за деревьями (племена каннибалов, у которых Майлс успешно выторговал свою жизнь) и незаметно подкрадывалась (лихорадка, которая его чуть не убила).
И при всем его благоговейном трепете перед девственной природой опасности Лакао никогда не пугали Майлса. Страх обычно проистекал от невежества, а он давно научился преодолевать его с неиссякаемым терпением, обостренной наблюдательностью и стальной решимостью. Сталкиваясь же с красотой, он никогда не переоценивал ее значение, он понимал: цель красоты в природе заключалась в том, чтобы привлечь самца или хищника. А это, как он с иронией отметил после многолетних наблюдений за своей семьей и высшим светом, являлось ее, природы, целью в любом сообществе.
И именно по этой причине Майлс никогда – упаси Боже! – не вызывал никого на дуэль, не писал ужасных стихов и не карабкался на балконы (что, по слухам, однажды проделал Колин Эверси). Словом, он не совершал никаких нелепых поступков ради красивых женщин, благоразумно удовлетворяя свой немалый чувственный аппетит в объятиях светских вдов, предпочитавших не афишировать подобные связи.
Вернувшись в Лондон, Майлс написал книгу, которая должна была стать первой в серии книг о его приключениях. Эта книга принесла ему известность, вначале – в научных кругах, затем – в светских гостиных, и в конце концов он превратился в желанного гостя на любом приеме, что вызывало зависть у мужчин, скованных по рукам и ногам женами и выводком детей.
Эта неожиданная известность смущала Майлса.
Он просто не мог относиться к своему путешествию как к героическому поступку, поскольку его беспокойная натура не оставляла ему выбора. Им двигала простая, но неодолимая тяга к знаниям. И сделка с каннибалами, когда он выторговал себе жизнь, казалась логическим завершением пути, на который он ступил с того момента, как его сурово выпороли, когда он разобрал золотые отцовские часы в семилетнем возрасте. Разложив перед собой крохотные блестящие детали, он понял, как они соединяются одна с другой, и намеревался собрать их снова, когда его поймали.
Порка нисколько не уменьшила его радость и торжество от того факта, что он наконец понял, как эта вещица работает. Впрочем, наказание послужило важным уроком: он понял и то, что поиск открытий может быть опасным.
Но все это – переживания годичной давности.
А теперь Майлс тихо радовался тому, что снова находился в кругу семьи, а также радовался привычной пище, мирным равнинам, поросшим зеленой травой, и светским вдовушкам, облаченным в слои одежды, которые так приятно снимать. Он даже с удовольствием посещал балы, хотя не мог их терпеть раньше – это казалось типично английским занятием.
Однако Лакао не отпускал его – как сон, который не сразу рассеивается. Внезапно – когда лорд Албемарл расспрашивал его о страстных туземных женщинах со свободными нравами – духота бального зала стала тропической, шелковые веера, колеблющиеся в руках женщин, превратились в бабочек, а шорох шелка и муслина – в шелест пышной листвы. Два мира слились в один.
Вот почему Майлс невольно повернул голову, уловив краем глаза что-то яркое. «Morfo rhetenor Helena» – вот первое, что пришло ему в голову (то была редкая тропическая бабочка с крыльями голубого, лавандового и зеленого оттенков).
Но оказалось, что он увидел женское платье.
Цвет его действительно был голубым, но в сиянии множества свечей, горевших в люстре над головой, он увидел лиловые и даже зеленые блики, трепещущие в складках ткани. На запястье женщины мерцал браслет, а на темноволосой голове поблескивала диадема.
«Слишком много блеска», – решил Майлс, собираясь отвернуться.
Тут она подняла лицо к свету – и время словно остановилось. Да и сердце его, казалось, замерло. К счастью, спустя несколько секунд оно вновь забилось, но уже куда более энергично, чем раньше.
А затем его посетили нелепые романтические фантазии.
Его ладони жаждали обхватить ее лицо с широким чистым лбом и упрямым подбородком. У нее были кошачьи глаза – огромные и слегка раскосые, лазурные, как безмятежное южное море (Майлс не мог поверить, что ему приходят в голову столь поэтические эпитеты). Ее изящно изогнутые темные брови придавали лицу лукавое выражение, а волосы… Язык не поворачивался назвать их каштановыми. Шелковистые и блестящие, они отсвечивали медными искорками.
Но девушка не замечала его пристального взгляда. И никто другой не замечал из-за толкотни в зале. А спустя несколько мгновений прекрасное видение, нарушившее его душевный покой, проследовало вместе со своими друзьями дальше и скрылось из виду.
Выходит, это – не поэтическое преувеличение. От некоторых женщин действительно перехватывало дыхание. Не считая весьма энергичных упражнений в постели, которые он проделал позапрошлой ночью с миссис Доувкот – в этот момент она подавала ему едва заметные, но недвусмысленные знаки веером, – ни одна женщина не оставляла его запыхавшимся до сего момента.
Майлс проигнорировал ее сигналы и уставился туда, где только что находилась незнакомка.
– Кто эта девушка в голубом? – проговорил он со скучающим видом.
Албемарл был счастлив просветить его.
– Это мисс Синтия Брайтли. Бойкая девица, как я слышал. Хотя… Не очень-то по-джентльменски повторять сплетни. Но она – украшение сезона. Без нее было бы скучно. Впрочем, есть еще Вайолет, слава Богу… О, прошу прощения, Редмонд. Надеюсь, вы не станете вызывать меня на дуэль из-за вашей сестры. Говорят, у мисс Брайтли нет ни состояния, ни семьи, зато есть… все остальное, как вы видели. Кстати, довольно модно быть влюбленным в нее.
Вот как? Значит, этот феномен уже открыт. А как настоящий ученый, Майлс ощутил раздражение.
– Хотите, чтобы вас представили? – догадался Албемарл. – Моя сестра могла бы…
Но Майлс уже исчез – пробирался через бальный зал.
Хотя Майлс был знаком с большинством встречных, он так сосредоточился на своей цели, что не узнавал никого из них. На всем пути через эти джунгли из шелка и муслина на его губах играла легкая улыбка, служившая извинением тому факту, что его безупречные манеры возвращались к нему так же медленно, как и нормальный цвет лица.
И все это время его сердце оглушительно билось.
Наконец он снова увидел эту яркую вспышку – наверняка ее платье было соткано из крыльев феи. Но Майлс был слишком очарован, чтобы ужаснуться столь пошлой метафоре (наверное, все влюбленные мыслят штампами).
Он замедлил шаг. Неужели столь странная смесь эмоций – любовь?
Такая мысль его не слишком обрадовала. Но это было интересно, а Майлс ценил «интересное» более всего на свете.
Теперь он находился достаточно близко от девушки, чтобы оценить ее профиль, словно предназначенный творить с мужскими сердцами самые драматические вещи – останавливать их, красть и разбивать. А ее нижняя губа – пухленькая и бледно-розовая – возбуждала более земные мысли, отозвавшиеся в его чреслах. Лицо красавицы, позолоченное сиянием свечей, разрумянилось от духоты. Несколько прядей волос, выбившихся из прически, казалось, намеренно притягивали взгляд к ее изящной шее и кремовым выпуклостям груди, выступавшим из вызывающе глубокого выреза.
И тут он услышал ее голос – веселый, женственный, удивительно зрелый и уверенный. Она говорила негромко, и ее собеседница – кажется, мисс Лиза Стэндшоу – взяла ее под руку, подавшись ближе, чтобы лучше слышать.
К несчастью, у Майлса был на редкость хороший слух.
– У лорда Финли – годовой доход тридцать тысяч фунтов и золотистые волосы, но его мамаша – сущая мегера. Хотя не такая уж это большая плата за тридцать тысяч фунтов. Как ты считаешь, Лиза? Он немного беспутный, но неплохой танцор. И уже пригласил меня на два танца – оба вальсы! Граф Борленд слишком толстый, но это можно пережить, учитывая титул, деньги и замки, которыми он владеет, – как по-твоему? А мистер Лайон Редмонд очень красив и богат, правда? Я слышала, что по сравнению с Редмондами Крез – жалкий нищий. Говорят, он влюблен по уши в Оливию Эверси, но отношения между их семьями такие же теплые, как между Монтекки и Капулетти. Уверена, их отцы никогда не допустят этого брака, так что давай внесем его в список. Надо, чтобы кто-нибудь представил меня ему.
– Оливия Эверси – не конкурентка тебе, Синтия, – отозвалась ее собеседница. – Мы найдем кого-нибудь, кто тебя представит. Сегодня здесь Майлс Редмонд. Второй сын Редмондов. Кстати, он тоже не женат. Хочешь, представлю?
– Майлс Редмонд?.. А, тот смуглый верзила в очках?! – ужаснулась Синтия. – Он написал какой-то трактат о насекомых, не так ли? Боже, Лиза, ты рехнулась? – Она шутливо стукнула подругу веером по плечу. – Почему я должна довольствоваться скучным вторым сыном, когда могу заполучить наследника?
Они засмеялись, и их смех был таким же мелодичным и звонким, как весенняя капель.
Майлс осторожно попятился, незамеченный.
Он сделал шаг, другой, третий – и врезался в невысокую колонну, поддерживающую статую в греческом стиле. То был Геркулес, совершающий что-то героическое со львом.
На мгновение Майлс уподобился статуе в своей абсолютной неподвижности.
Но первоначальный шок быстро сменился некоторым подобием веселья. Каким же он был простаком во всем, что касалось женщин! Он даже представить себе не мог, что столь холодная расчетливость могла уживаться в такой очаровательной головке. Майлс был поражен, огорчен… в каком-то смысле доволен своим открытием. С этого момента он стал по-новому смотреть на женщин, пытаясь уловить в их глазах направление мыслей. И танцевал с ними так, словно прижимал к себе связку гранат. Женщины стали интереснее ему – не столько тем, что говорили, сколько тем, о чем умалчивали.
Только потом он осознал, какие тектонические сдвиги вызвал в его душе этот эпизод. Он очень с тех пор изменился.
Если бы кто-нибудь сказал в прошлом году Синтии Брайтли, что она будет благодарна за предложение провести часть воскресного вечера в захолустном заведении, названном в честь домашней скотины и растения, она бы расхохоталась в ответ. А затем похлопала бы предложивших ей такое по руке и посоветовала бы не злоупотреблять миндальным ликером. В прошлом году все вечеринки предполагали избыток всего, включая и ликер.
Но ей всегда везло больше, чем она заслуживала, и на этот раз удача явилась в виде странной дружбы с Вайолет Редмонд – очаровательной, бесшабашной и озорной. Кроме того, Вайолет обладала даром совершать непредсказуемые поступки и создавать драматические ситуации на пустом месте – дар, которым Синтия восхищалась, поскольку и сама была склонна к проказам. Как-то раз Вайолет, поссорившись с ухажером, пригрозила, что бросится в колодец, и даже перекинула одну ногу через край, прежде чем ее оттащили. Поговаривали, будто однажды она вызвала на дуэль мужчину. И хотя она ясно дала понять, что еще не встретила никого подходящего, чтобы задуматься о браке, это не мешало ей поощрять каждого встречного – от лондонских аристократов до жокеев.
А когда высший свет разжевал Синтию и выплюнул, Вайолет пригласила ее на двухнедельный загородный прием, который должен был состояться в ее родительском доме в Суссексе.
Синтия не сомневалась, что приглашение это продиктовано наполовину дружбой и наполовину озорством, но она была не в том положении, чтобы беспокоиться по такому поводу, и собиралась извлечь из ситуации максимум выгоды.
Со своей инстинктивной тягой к веселью мигом приметила столик в пивной, где сидели два ослепительно красивых молодых человека. Один из них был Колин Эверси, известный своим беспутством и недавно женившийся – о чем до сих пор писали газеты, – второй же, судя по всему, находился в явном подпитии. Женщина с гладкими черными волосами – жена Колина? – улыбнулась стройной девушке, которая подошла к их столику и принялась собирать пустые тарелки и пивные кружки с проворством опытной барменши. Но девушка не сочла нужным улыбнуться в ответ. Вскоре она вернулась за стойку, где пожилой мужчина дернул ее за косу и вручил метлу. И тут девушка вдруг улыбнулась – конечно же, это были отец и дочь. Синтия тотчас отвернулась, почувствовав себя неловко; отношения этих двоих походили на язык, которого она никогда не знала, поскольку вообще не имела семьи.
– Готорны, – сообщила Вайолет, проследив за ее взглядом. – Нед и его дочь Полли. Готорны владеют «Свиньей и чертополохом» уже не одно столетие.
Вайолет сделала вид, что не заметила Колина Эверси, и потащила Синтию к столику, за которым сидели двое мужчин с шахматной доской и с аккуратно расставленными на ней черными и белыми фигурами и еще один, помоложе, – крупный, смуглый, со строгим выражением лица и в очках.
«Ах да, конечно… Старший брат Вайолет, мистер Майлс Редмонд. Он… имеет какое-то отношение к насекомым», – смутно припомнила Синтия.
Увидев свою сестру, приближавшуюся вместе с Синтией Брайтли, Майлс замер. Он ни разу не видел Синтию с того вечера и, естественно, не сказал никому ни слова о том, что услышал. Но в тот сезон она была предметом светских сплетен – неизменно присутствовала в бесконечных разговорах, которые велись в клубах и салонах. Он слышал о безрассудных гонках экипажей, где победителю доставались все вальсы мисс Брайтли, слышал о томах чудовищных стихов, что слагались в ее честь, и о бесчисленных пари, которые заключались в «Уайтсе» относительно того, кто же в конечном итоге добьется ее руки.
Множество мужчин осаждали ледяную мисс Синтию Брайтли, и она поощряла все это – так по крайней мере говорили, отчасти осуждая ее, отчасти восхищаясь ею.
Майлс выпивал в «Уайтсе», когда узнал о ее помолвке с графом Кортлендом, наследником огромного состояния. Хотя эта новость не имела к нему никакого отношения, она странным образом подействовала на Майлса – он был озадачен и неприятно удивлен. Но тут же, как истинный джентльмен, всегда готовый совершить правильный поступок, присоединился к общему тосту за удачу Кортленда. Он пил всю ночь, пытаясь заглушить странную пустоту в груди, и в конце концов его вынесли из «Уайтса».
Вайолет и мисс Брайтли почти добрались до них. Майлс же уставился на пальцы сестры, сжимавшие руку Синтии. Он все еще не мог ясно мыслить, хотя обычно его мысли текли так же свободно, как кровь по жилам.
Впрочем, ему удалось встать – благодаря хорошему воспитанию. Кук и Калпеппер тоже поднялись.
Не решаясь взглянуть на Синтию, Майлс устремил красноречивый взгляд на свою неуправляемую сестру.
– Я не могу обманывать тебя, Майлс, когда ты на меня так смотришь, – посетовала однажды Вайолет. – Это как смотреть в глаза собственной совести.
Майлс тогда рассмеялся. Он умел смеяться, и его братьям и сестре нравилось смешить его.
Но он являлся, пожалуй, единственным человеком, способным заставить Вайолет испытать раскаяние. Отец был к ней снисходителен, Лайон, которого она боготворила, баловал ее, Джонатан дразнил, а их мать приходила в отчаяние от ее выходок. Майлс же был единственным, кто присматривал за ней.
Он имел особый талант присматривать за тем, что любил.
Озорные искорки в глазах Вайолет слегка померкли.
Вот так-то лучше.
– Добрый вечер, джентльмены, – произнесла она приятным голосом, чуть менее радостным, чем могло бы быть, если бы Майлс не осадил ее строгим взглядом. – Я хотела бы представить вам мою дорогую подругу мисс Синтию Брайтли.
Майлс едва удержался, чтобы не фыркнуть при слове «дорогая».
Восхищение на лицах двух заядлых шахматистов было очевидным и трогательным. Они были привязаны к Вайолет – знали ее с младенчества и восхищались ее проделками, – но мисс Брайтли они видели впервые. С минуту они взирали на нее с безмолвным восторгом, прежде чем отвесить поклоны и вежливо поприветствовать обеих девушек.
«Что ж, красота подобна королевскому званию, – подумал Майлс. – Она требует поклонения, а также вызывает благоговение, неприятие и подобострастие – все одновременно. Конечно, все хотят занимать место при дворе – независимо от того, какие чувства испытывают к монарху. Но Синтия – не настоящая красавица. У нее слишком большие глаза и слишком полные губы».
К сожалению, аналитический подход никак не повлиял на то, что происходило с телом Майлса.
Потому что пришла его очередь склониться над рукой мисс Брайтли.
Когда же Майлс снова выпрямился, ему опять пришло в голову, что он не столько видит, сколько чувствует ее. Чувствует так, что даже его кожа, казалось, горела.
Синтия не выказала никаких признаков узнавания, но он ощущал исходившее от нее обаяние – оно обволакивало его словно кокон, и он сразу понял, что оно направлено на него.
Майлс был мужчиной, но не дураком. И если Синтия Брайтли здесь, в Суссексе, к тому же – без мужа или жениха…
Значит, в Лондоне случилось что-то непредвиденное.
Это умозаключение, видимо, отразилось в его глазах, потому что ее глаза чуть потемнели.
Майлс напомнил себе, что он всегда ее недолюбливал. Эта мысль помогла ему взять себя в руки. В конце концов – он Редмонд. Поэтому его манеры безупречны, как выдержанный коньяк, и так же инстинктивны, как дыхание. И он наверняка сумеет сказать что-нибудь разумное и любезное.
– Мне нужно идти, – пробурчал Майлс и, повернувшись, двинулся к бару.
Четыре рта приоткрылись в безмолвном «О» за его спиной.
Майлс был не менее удивлен, чем все остальные. Он испытывал головокружение – словно толкнул маятник, а тот сбил его с ног, вместо того чтобы отклониться.
Тем не менее он целеустремленно пробирался между посетителями и наконец приблизился к своему младшему брату Джонатану, стоявшему у бара. Тот что-то сказал Полли Готорн, заставив ее хихикнуть. Это был хороший признак, поскольку Полли, как почти каждая женщина в Пенниройял-Грин в возрасте от семнадцати до восьмидесяти лет, была влюблена в Колина Эверси и восприняла его женитьбу близко к сердцу (Майлс давно уже заметил, как она бросала мрачные взгляды на жену Колина).
Очевидно, Полли была недостаточно проворна, когда наливала пиво. Потому что Джонатан нервно постукивал рукой по стойке бара. Он обернулся, и что-то в лице Майлса заставило его приподнять брови.
– Как это понимать? – поинтересовался Майлс. Он кивнул на мисс Брайтли и потянулся за своим плащом, висевшим на крючке у двери.
Майлс помедлил, увидев накидку Синтии, висевшую рядом. Это была самая обычная накидка – из серой шерсти, явно не новая, – но казалось, она обладала какой-то странной притягательностью.
Тут Джонатан взял у Полли свое пиво и сделал долгий шумный глоток, прежде чем тихо ответить:
– Не могу сказать точно. И Вайолет тоже не в курсе. Но я сопровождал их обеих из Лондона, и говорят, там была дуэль. Дело не стали предавать огласке – в конце концов, она была помолвлена с наследником графа Кортленда. Знаю только, что помолвка расторгнута, а она, похоже, стала неприкасаемой в Лондоне. Говорят, все отвергли ее, но никто толком не знает причины. А спрашивать у нее – это было бы не по-джентльменски. Я, во всяком случае, не пытался. Мне она нравится. С ней весело, – с беззаботной улыбкой добавил Джонатан. – Ручаюсь, Вайолет заманила ее сюда, чтобы устроить какую-нибудь проделку и дать ей шанс пообщаться с богатыми холостяками. Будь осторожен старина! Мисс Брайтли приехала по твою душу, – закончил брат жизнерадостным тоном. И тут же согнул указательный палец наподобие рыболовного крючка, сунул его в рот и потянул, вытаращив глаза.
Его смех еще не затих, когда Майлс распахнул дверь пивной. С грохотом захлопнув ее за собой, он зашагал по холмистой почве Суссекса.
Внезапно он ощутил ностальгию по более понятным ему опасностям бразильских джунглей.
Это замечание, исходившее от мистера Калпеппера, историка, проживавшего в Пенниройял-Грин, положило конец долгой паузе, которая возникла, когда двери «Свиньи и чертополоха» распахнулись, впустив порыв влажного воздуха, звуки смеха и веселую троицу – среди них была и Вайолет, сестра Майлса Редмонда. Но Вайолет всегда оставалась самой собой, поэтому едва ли могла привлечь внимание Майлса; особенно с учетом того факта, что главный наперсник ее проделок, их брат Джонатан Редмонд, вошел вместе с ней. Зато их спутница…
Их спутница была ответственной за багровый цвет лица Майлса.
Он смотрел, как Синтия Брайтли стянула с рук перчатки, повесила свой плащ на вешалку около двери и сказала что-то Вайолет, что заставило его сестру откинуть голову и залиться веселым смехом, рассчитанным на то, чтобы привлечь внимание.
Все в пивной покорно повернулись в ее сторону – так цветы поворачиваются к солнцу.
В обычной ситуации Майлс закатил бы глаза.
Но сейчас он словно зачарованный смотрел на мисс Брайтли. А та огляделась – в заведении ужинали веселые представители семейства Эверси, а также мисс Мариэтт Эндикотт из «Академии для юных дам мисс Мариэтт Эндикотт», а потом вдруг взглянула прямо на него. Ее удивительные голубые глаза не вспыхнули и не потемнели от узнавания – с какой стати? – и улыбка, оставшаяся на ее губах, ничуть не изменилась. С таким же успехом он мог быть колонной или предметом обстановки.
А вот ее взгляд заставил Майлса трепетать.
Но что она делает в Суссексе, в Пенниройял-Грин, с Вайолет?!
– Я бы сказал, что он выпил слишком много кларета, – заявил Калпеппер, обращаясь к Куку. В его словах слышался вызов. Он пребывал в раздражении, поскольку проиграл три партии в шахматы подряд и хотел хоть к чему-то прицепиться, чтобы сорвать досаду. За неимением другого повода цвет лица Майлса вполне сгодился для этой цели.
Оба ученых джентльмена знали Майлса с рождения, а после того как он вернулся из своей прославленной экспедиции в Южные моря, прониклись к нему особым уважением. Собственно, он поверг их в восторженное молчание, когда сообщил, что планирует еще более грандиозную экспедицию, и предложил им принять участие в ее финансировании – как раз перед тем, как дверь открылась и цвет лица Майлса так впечатляюще изменился.
Его сестра имела дар осложнять всем жизнь, но такого Майлс не ожидал даже от нее.
– Кларет? – Он обрел голос. – Едва ли. Просто мы сидим слишком близко от огня.
Две пары мохнатых бровей приподнялись, выражая сомнение. В «Свинье и чертополохе» Калпеппер с Куком, а также Майлс – если ему случалось оказаться в их компании, – всегда сидели у огня, поскольку здесь располагался шахматный столик.
Майлс ослабил галстук, что должно было означать: «Господи, как здесь жарко!» И с удивлением обнаружил, что жилка на его шее усиленно пульсирует.
Тоже по вине Синтии Брайтли.
Уронив руку на стол, он уставился на нее с таким видом, словно мог прочитать в переплетении вен и сухожилий причину своего бурного отклика на появление Синтии Брайтли. Как ученый, он хотел точно знать, что чувствует к этой женщине. Сильные эмоции посещали его так редко, что трудно было понять – гнев это или что-нибудь другое.
Но определенно гнев сейчас был частью его ощущений.
Тут Майлс вспомнил, что помощь находится буквально под рукой. Сомкнув пальцы вокруг кружки, он выпил остатки знаменитого темного пива Неда Готорна в несколько жадных глотков, и это вернуло ему присутствие духа.
Поставив кружку на стол, Майлс вытер губы тыльной стороной ладони.
– А какого цвета я теперь? – поинтересовался он с вызывающим видом.
В некотором смысле его первая экспедиция в Южные моря была повинна в том, что он вообще заметил Синтию Брайтли.
Это случилось на балу. Список приглашенных на грандиозный ежегодный прием у Малверни включал самую разнообразную публику – от принца-регента до куда менее важных персон. Майлс, второй сын невероятно богатого и влиятельного Айзайи Редмонда, не имел понятия, какое место он занимает в светской иерархии, и не переживал по этому поводу.
Корабль Майлса лишь недавно вернулся в Англию, и его тропический загар еще не успел поблекнуть до типично английской бледности в ее желтоватой стадии. И он был по-прежнему слишком худощав для своей крупной фигуры. Лихорадка, скверная еда и долгое океанское плавание весьма способствовали истощению человеческой плоти, но жареная говядина и йоркширские пудинги быстро восстанавливали утраченное.
Несколько месяцев назад, снарядив видавший виды корабль с разношерстной командой, он отправился к сказочным южным берегам с яркими цветами размером с зонтик, с лианами толщиной в мужскую руку, со змеями, похожими на лианы, а также с жуками размером с крысу и муравьями длиной с палец. Там в воздухе порхали голосистые птицы с радужным оперением и стрекозы, похожие на китайские веера. И там темнокожие женщины, такие же необузданные, как окружающая их растительность, делили с ним постель по ночам. То есть все было буйным, знойным… и чрезмерным. Но Майлс ко всему притерпелся – даже к постоянной влажности и духоте.
А смерть там была так же удивительна и вездесуща, как жизнь. Скрытая или явная, она подстерегала повсюду – ползала в траве (скорпионы), пряталась за деревьями (племена каннибалов, у которых Майлс успешно выторговал свою жизнь) и незаметно подкрадывалась (лихорадка, которая его чуть не убила).
И при всем его благоговейном трепете перед девственной природой опасности Лакао никогда не пугали Майлса. Страх обычно проистекал от невежества, а он давно научился преодолевать его с неиссякаемым терпением, обостренной наблюдательностью и стальной решимостью. Сталкиваясь же с красотой, он никогда не переоценивал ее значение, он понимал: цель красоты в природе заключалась в том, чтобы привлечь самца или хищника. А это, как он с иронией отметил после многолетних наблюдений за своей семьей и высшим светом, являлось ее, природы, целью в любом сообществе.
И именно по этой причине Майлс никогда – упаси Боже! – не вызывал никого на дуэль, не писал ужасных стихов и не карабкался на балконы (что, по слухам, однажды проделал Колин Эверси). Словом, он не совершал никаких нелепых поступков ради красивых женщин, благоразумно удовлетворяя свой немалый чувственный аппетит в объятиях светских вдов, предпочитавших не афишировать подобные связи.
Вернувшись в Лондон, Майлс написал книгу, которая должна была стать первой в серии книг о его приключениях. Эта книга принесла ему известность, вначале – в научных кругах, затем – в светских гостиных, и в конце концов он превратился в желанного гостя на любом приеме, что вызывало зависть у мужчин, скованных по рукам и ногам женами и выводком детей.
Эта неожиданная известность смущала Майлса.
Он просто не мог относиться к своему путешествию как к героическому поступку, поскольку его беспокойная натура не оставляла ему выбора. Им двигала простая, но неодолимая тяга к знаниям. И сделка с каннибалами, когда он выторговал себе жизнь, казалась логическим завершением пути, на который он ступил с того момента, как его сурово выпороли, когда он разобрал золотые отцовские часы в семилетнем возрасте. Разложив перед собой крохотные блестящие детали, он понял, как они соединяются одна с другой, и намеревался собрать их снова, когда его поймали.
Порка нисколько не уменьшила его радость и торжество от того факта, что он наконец понял, как эта вещица работает. Впрочем, наказание послужило важным уроком: он понял и то, что поиск открытий может быть опасным.
Но все это – переживания годичной давности.
А теперь Майлс тихо радовался тому, что снова находился в кругу семьи, а также радовался привычной пище, мирным равнинам, поросшим зеленой травой, и светским вдовушкам, облаченным в слои одежды, которые так приятно снимать. Он даже с удовольствием посещал балы, хотя не мог их терпеть раньше – это казалось типично английским занятием.
Однако Лакао не отпускал его – как сон, который не сразу рассеивается. Внезапно – когда лорд Албемарл расспрашивал его о страстных туземных женщинах со свободными нравами – духота бального зала стала тропической, шелковые веера, колеблющиеся в руках женщин, превратились в бабочек, а шорох шелка и муслина – в шелест пышной листвы. Два мира слились в один.
Вот почему Майлс невольно повернул голову, уловив краем глаза что-то яркое. «Morfo rhetenor Helena» – вот первое, что пришло ему в голову (то была редкая тропическая бабочка с крыльями голубого, лавандового и зеленого оттенков).
Но оказалось, что он увидел женское платье.
Цвет его действительно был голубым, но в сиянии множества свечей, горевших в люстре над головой, он увидел лиловые и даже зеленые блики, трепещущие в складках ткани. На запястье женщины мерцал браслет, а на темноволосой голове поблескивала диадема.
«Слишком много блеска», – решил Майлс, собираясь отвернуться.
Тут она подняла лицо к свету – и время словно остановилось. Да и сердце его, казалось, замерло. К счастью, спустя несколько секунд оно вновь забилось, но уже куда более энергично, чем раньше.
А затем его посетили нелепые романтические фантазии.
Его ладони жаждали обхватить ее лицо с широким чистым лбом и упрямым подбородком. У нее были кошачьи глаза – огромные и слегка раскосые, лазурные, как безмятежное южное море (Майлс не мог поверить, что ему приходят в голову столь поэтические эпитеты). Ее изящно изогнутые темные брови придавали лицу лукавое выражение, а волосы… Язык не поворачивался назвать их каштановыми. Шелковистые и блестящие, они отсвечивали медными искорками.
Но девушка не замечала его пристального взгляда. И никто другой не замечал из-за толкотни в зале. А спустя несколько мгновений прекрасное видение, нарушившее его душевный покой, проследовало вместе со своими друзьями дальше и скрылось из виду.
Выходит, это – не поэтическое преувеличение. От некоторых женщин действительно перехватывало дыхание. Не считая весьма энергичных упражнений в постели, которые он проделал позапрошлой ночью с миссис Доувкот – в этот момент она подавала ему едва заметные, но недвусмысленные знаки веером, – ни одна женщина не оставляла его запыхавшимся до сего момента.
Майлс проигнорировал ее сигналы и уставился туда, где только что находилась незнакомка.
– Кто эта девушка в голубом? – проговорил он со скучающим видом.
Албемарл был счастлив просветить его.
– Это мисс Синтия Брайтли. Бойкая девица, как я слышал. Хотя… Не очень-то по-джентльменски повторять сплетни. Но она – украшение сезона. Без нее было бы скучно. Впрочем, есть еще Вайолет, слава Богу… О, прошу прощения, Редмонд. Надеюсь, вы не станете вызывать меня на дуэль из-за вашей сестры. Говорят, у мисс Брайтли нет ни состояния, ни семьи, зато есть… все остальное, как вы видели. Кстати, довольно модно быть влюбленным в нее.
Вот как? Значит, этот феномен уже открыт. А как настоящий ученый, Майлс ощутил раздражение.
– Хотите, чтобы вас представили? – догадался Албемарл. – Моя сестра могла бы…
Но Майлс уже исчез – пробирался через бальный зал.
Хотя Майлс был знаком с большинством встречных, он так сосредоточился на своей цели, что не узнавал никого из них. На всем пути через эти джунгли из шелка и муслина на его губах играла легкая улыбка, служившая извинением тому факту, что его безупречные манеры возвращались к нему так же медленно, как и нормальный цвет лица.
И все это время его сердце оглушительно билось.
Наконец он снова увидел эту яркую вспышку – наверняка ее платье было соткано из крыльев феи. Но Майлс был слишком очарован, чтобы ужаснуться столь пошлой метафоре (наверное, все влюбленные мыслят штампами).
Он замедлил шаг. Неужели столь странная смесь эмоций – любовь?
Такая мысль его не слишком обрадовала. Но это было интересно, а Майлс ценил «интересное» более всего на свете.
Теперь он находился достаточно близко от девушки, чтобы оценить ее профиль, словно предназначенный творить с мужскими сердцами самые драматические вещи – останавливать их, красть и разбивать. А ее нижняя губа – пухленькая и бледно-розовая – возбуждала более земные мысли, отозвавшиеся в его чреслах. Лицо красавицы, позолоченное сиянием свечей, разрумянилось от духоты. Несколько прядей волос, выбившихся из прически, казалось, намеренно притягивали взгляд к ее изящной шее и кремовым выпуклостям груди, выступавшим из вызывающе глубокого выреза.
И тут он услышал ее голос – веселый, женственный, удивительно зрелый и уверенный. Она говорила негромко, и ее собеседница – кажется, мисс Лиза Стэндшоу – взяла ее под руку, подавшись ближе, чтобы лучше слышать.
К несчастью, у Майлса был на редкость хороший слух.
– У лорда Финли – годовой доход тридцать тысяч фунтов и золотистые волосы, но его мамаша – сущая мегера. Хотя не такая уж это большая плата за тридцать тысяч фунтов. Как ты считаешь, Лиза? Он немного беспутный, но неплохой танцор. И уже пригласил меня на два танца – оба вальсы! Граф Борленд слишком толстый, но это можно пережить, учитывая титул, деньги и замки, которыми он владеет, – как по-твоему? А мистер Лайон Редмонд очень красив и богат, правда? Я слышала, что по сравнению с Редмондами Крез – жалкий нищий. Говорят, он влюблен по уши в Оливию Эверси, но отношения между их семьями такие же теплые, как между Монтекки и Капулетти. Уверена, их отцы никогда не допустят этого брака, так что давай внесем его в список. Надо, чтобы кто-нибудь представил меня ему.
– Оливия Эверси – не конкурентка тебе, Синтия, – отозвалась ее собеседница. – Мы найдем кого-нибудь, кто тебя представит. Сегодня здесь Майлс Редмонд. Второй сын Редмондов. Кстати, он тоже не женат. Хочешь, представлю?
– Майлс Редмонд?.. А, тот смуглый верзила в очках?! – ужаснулась Синтия. – Он написал какой-то трактат о насекомых, не так ли? Боже, Лиза, ты рехнулась? – Она шутливо стукнула подругу веером по плечу. – Почему я должна довольствоваться скучным вторым сыном, когда могу заполучить наследника?
Они засмеялись, и их смех был таким же мелодичным и звонким, как весенняя капель.
Майлс осторожно попятился, незамеченный.
Он сделал шаг, другой, третий – и врезался в невысокую колонну, поддерживающую статую в греческом стиле. То был Геркулес, совершающий что-то героическое со львом.
На мгновение Майлс уподобился статуе в своей абсолютной неподвижности.
Но первоначальный шок быстро сменился некоторым подобием веселья. Каким же он был простаком во всем, что касалось женщин! Он даже представить себе не мог, что столь холодная расчетливость могла уживаться в такой очаровательной головке. Майлс был поражен, огорчен… в каком-то смысле доволен своим открытием. С этого момента он стал по-новому смотреть на женщин, пытаясь уловить в их глазах направление мыслей. И танцевал с ними так, словно прижимал к себе связку гранат. Женщины стали интереснее ему – не столько тем, что говорили, сколько тем, о чем умалчивали.
Только потом он осознал, какие тектонические сдвиги вызвал в его душе этот эпизод. Он очень с тех пор изменился.
Если бы кто-нибудь сказал в прошлом году Синтии Брайтли, что она будет благодарна за предложение провести часть воскресного вечера в захолустном заведении, названном в честь домашней скотины и растения, она бы расхохоталась в ответ. А затем похлопала бы предложивших ей такое по руке и посоветовала бы не злоупотреблять миндальным ликером. В прошлом году все вечеринки предполагали избыток всего, включая и ликер.
Но ей всегда везло больше, чем она заслуживала, и на этот раз удача явилась в виде странной дружбы с Вайолет Редмонд – очаровательной, бесшабашной и озорной. Кроме того, Вайолет обладала даром совершать непредсказуемые поступки и создавать драматические ситуации на пустом месте – дар, которым Синтия восхищалась, поскольку и сама была склонна к проказам. Как-то раз Вайолет, поссорившись с ухажером, пригрозила, что бросится в колодец, и даже перекинула одну ногу через край, прежде чем ее оттащили. Поговаривали, будто однажды она вызвала на дуэль мужчину. И хотя она ясно дала понять, что еще не встретила никого подходящего, чтобы задуматься о браке, это не мешало ей поощрять каждого встречного – от лондонских аристократов до жокеев.
А когда высший свет разжевал Синтию и выплюнул, Вайолет пригласила ее на двухнедельный загородный прием, который должен был состояться в ее родительском доме в Суссексе.
Синтия не сомневалась, что приглашение это продиктовано наполовину дружбой и наполовину озорством, но она была не в том положении, чтобы беспокоиться по такому поводу, и собиралась извлечь из ситуации максимум выгоды.
Со своей инстинктивной тягой к веселью мигом приметила столик в пивной, где сидели два ослепительно красивых молодых человека. Один из них был Колин Эверси, известный своим беспутством и недавно женившийся – о чем до сих пор писали газеты, – второй же, судя по всему, находился в явном подпитии. Женщина с гладкими черными волосами – жена Колина? – улыбнулась стройной девушке, которая подошла к их столику и принялась собирать пустые тарелки и пивные кружки с проворством опытной барменши. Но девушка не сочла нужным улыбнуться в ответ. Вскоре она вернулась за стойку, где пожилой мужчина дернул ее за косу и вручил метлу. И тут девушка вдруг улыбнулась – конечно же, это были отец и дочь. Синтия тотчас отвернулась, почувствовав себя неловко; отношения этих двоих походили на язык, которого она никогда не знала, поскольку вообще не имела семьи.
– Готорны, – сообщила Вайолет, проследив за ее взглядом. – Нед и его дочь Полли. Готорны владеют «Свиньей и чертополохом» уже не одно столетие.
Вайолет сделала вид, что не заметила Колина Эверси, и потащила Синтию к столику, за которым сидели двое мужчин с шахматной доской и с аккуратно расставленными на ней черными и белыми фигурами и еще один, помоложе, – крупный, смуглый, со строгим выражением лица и в очках.
«Ах да, конечно… Старший брат Вайолет, мистер Майлс Редмонд. Он… имеет какое-то отношение к насекомым», – смутно припомнила Синтия.
Увидев свою сестру, приближавшуюся вместе с Синтией Брайтли, Майлс замер. Он ни разу не видел Синтию с того вечера и, естественно, не сказал никому ни слова о том, что услышал. Но в тот сезон она была предметом светских сплетен – неизменно присутствовала в бесконечных разговорах, которые велись в клубах и салонах. Он слышал о безрассудных гонках экипажей, где победителю доставались все вальсы мисс Брайтли, слышал о томах чудовищных стихов, что слагались в ее честь, и о бесчисленных пари, которые заключались в «Уайтсе» относительно того, кто же в конечном итоге добьется ее руки.
Множество мужчин осаждали ледяную мисс Синтию Брайтли, и она поощряла все это – так по крайней мере говорили, отчасти осуждая ее, отчасти восхищаясь ею.
Майлс выпивал в «Уайтсе», когда узнал о ее помолвке с графом Кортлендом, наследником огромного состояния. Хотя эта новость не имела к нему никакого отношения, она странным образом подействовала на Майлса – он был озадачен и неприятно удивлен. Но тут же, как истинный джентльмен, всегда готовый совершить правильный поступок, присоединился к общему тосту за удачу Кортленда. Он пил всю ночь, пытаясь заглушить странную пустоту в груди, и в конце концов его вынесли из «Уайтса».
Вайолет и мисс Брайтли почти добрались до них. Майлс же уставился на пальцы сестры, сжимавшие руку Синтии. Он все еще не мог ясно мыслить, хотя обычно его мысли текли так же свободно, как кровь по жилам.
Впрочем, ему удалось встать – благодаря хорошему воспитанию. Кук и Калпеппер тоже поднялись.
Не решаясь взглянуть на Синтию, Майлс устремил красноречивый взгляд на свою неуправляемую сестру.
– Я не могу обманывать тебя, Майлс, когда ты на меня так смотришь, – посетовала однажды Вайолет. – Это как смотреть в глаза собственной совести.
Майлс тогда рассмеялся. Он умел смеяться, и его братьям и сестре нравилось смешить его.
Но он являлся, пожалуй, единственным человеком, способным заставить Вайолет испытать раскаяние. Отец был к ней снисходителен, Лайон, которого она боготворила, баловал ее, Джонатан дразнил, а их мать приходила в отчаяние от ее выходок. Майлс же был единственным, кто присматривал за ней.
Он имел особый талант присматривать за тем, что любил.
Озорные искорки в глазах Вайолет слегка померкли.
Вот так-то лучше.
– Добрый вечер, джентльмены, – произнесла она приятным голосом, чуть менее радостным, чем могло бы быть, если бы Майлс не осадил ее строгим взглядом. – Я хотела бы представить вам мою дорогую подругу мисс Синтию Брайтли.
Майлс едва удержался, чтобы не фыркнуть при слове «дорогая».
Восхищение на лицах двух заядлых шахматистов было очевидным и трогательным. Они были привязаны к Вайолет – знали ее с младенчества и восхищались ее проделками, – но мисс Брайтли они видели впервые. С минуту они взирали на нее с безмолвным восторгом, прежде чем отвесить поклоны и вежливо поприветствовать обеих девушек.
«Что ж, красота подобна королевскому званию, – подумал Майлс. – Она требует поклонения, а также вызывает благоговение, неприятие и подобострастие – все одновременно. Конечно, все хотят занимать место при дворе – независимо от того, какие чувства испытывают к монарху. Но Синтия – не настоящая красавица. У нее слишком большие глаза и слишком полные губы».
К сожалению, аналитический подход никак не повлиял на то, что происходило с телом Майлса.
Потому что пришла его очередь склониться над рукой мисс Брайтли.
Когда же Майлс снова выпрямился, ему опять пришло в голову, что он не столько видит, сколько чувствует ее. Чувствует так, что даже его кожа, казалось, горела.
Синтия не выказала никаких признаков узнавания, но он ощущал исходившее от нее обаяние – оно обволакивало его словно кокон, и он сразу понял, что оно направлено на него.
Майлс был мужчиной, но не дураком. И если Синтия Брайтли здесь, в Суссексе, к тому же – без мужа или жениха…
Значит, в Лондоне случилось что-то непредвиденное.
Это умозаключение, видимо, отразилось в его глазах, потому что ее глаза чуть потемнели.
Майлс напомнил себе, что он всегда ее недолюбливал. Эта мысль помогла ему взять себя в руки. В конце концов – он Редмонд. Поэтому его манеры безупречны, как выдержанный коньяк, и так же инстинктивны, как дыхание. И он наверняка сумеет сказать что-нибудь разумное и любезное.
– Мне нужно идти, – пробурчал Майлс и, повернувшись, двинулся к бару.
Четыре рта приоткрылись в безмолвном «О» за его спиной.
Майлс был не менее удивлен, чем все остальные. Он испытывал головокружение – словно толкнул маятник, а тот сбил его с ног, вместо того чтобы отклониться.
Тем не менее он целеустремленно пробирался между посетителями и наконец приблизился к своему младшему брату Джонатану, стоявшему у бара. Тот что-то сказал Полли Готорн, заставив ее хихикнуть. Это был хороший признак, поскольку Полли, как почти каждая женщина в Пенниройял-Грин в возрасте от семнадцати до восьмидесяти лет, была влюблена в Колина Эверси и восприняла его женитьбу близко к сердцу (Майлс давно уже заметил, как она бросала мрачные взгляды на жену Колина).
Очевидно, Полли была недостаточно проворна, когда наливала пиво. Потому что Джонатан нервно постукивал рукой по стойке бара. Он обернулся, и что-то в лице Майлса заставило его приподнять брови.
– Как это понимать? – поинтересовался Майлс. Он кивнул на мисс Брайтли и потянулся за своим плащом, висевшим на крючке у двери.
Майлс помедлил, увидев накидку Синтии, висевшую рядом. Это была самая обычная накидка – из серой шерсти, явно не новая, – но казалось, она обладала какой-то странной притягательностью.
Тут Джонатан взял у Полли свое пиво и сделал долгий шумный глоток, прежде чем тихо ответить:
– Не могу сказать точно. И Вайолет тоже не в курсе. Но я сопровождал их обеих из Лондона, и говорят, там была дуэль. Дело не стали предавать огласке – в конце концов, она была помолвлена с наследником графа Кортленда. Знаю только, что помолвка расторгнута, а она, похоже, стала неприкасаемой в Лондоне. Говорят, все отвергли ее, но никто толком не знает причины. А спрашивать у нее – это было бы не по-джентльменски. Я, во всяком случае, не пытался. Мне она нравится. С ней весело, – с беззаботной улыбкой добавил Джонатан. – Ручаюсь, Вайолет заманила ее сюда, чтобы устроить какую-нибудь проделку и дать ей шанс пообщаться с богатыми холостяками. Будь осторожен старина! Мисс Брайтли приехала по твою душу, – закончил брат жизнерадостным тоном. И тут же согнул указательный палец наподобие рыболовного крючка, сунул его в рот и потянул, вытаращив глаза.
Его смех еще не затих, когда Майлс распахнул дверь пивной. С грохотом захлопнув ее за собой, он зашагал по холмистой почве Суссекса.
Внезапно он ощутил ностальгию по более понятным ему опасностям бразильских джунглей.
Глава 2
Добравшись до дома, Майлс вручил свою шляпу и трость одному из слуг в роскошной ливрее и помедлил в холле, выложенном черно-белой мраморной плиткой, пытаясь представить себе настроение, с которым его предки проходили через эту дверь – хмельные после ночи, проведенной в трактире, ликующие после победы в сражении, скорбящие после похорон в местной церкви или только что обвенчавшиеся, предвкушающие брачную ночь. Рассказывали даже, что один из его передков пришел домой и пустил себе пулю в лоб.