Страница:
Однако уже первые либерально-демократические реформы, начатые российскими властями, показали (а последующий ход событий только подтвердил это), что быстро и безболезненно заполнить идейный и духовный вакуум новым содержимым не удастся ни при каких обстоятельствах. Став ориентиром для сравнительно небольшой части россиян, либерально-демократические ценности оставались чуждыми основной массе населения5 и уже по этой причине не могли лечь в основу новых идейно-ценностных систем. Иначе говоря, проблема национальной самоидентификации, поиска социального и политического идеала оставалась открытой.
Призыв Ельцина найти в оперативном порядке Национальную идею прозвучал как сигнал к массированной мозговой атаке и переходу к новому, третьему этапу на пути идейно-политической самореидентификации российского общества. Правительственная «Российская газета» объявила открытый конкурс на «общенациональную объединительную идею» (другое название – «Идея для России»), в котором приняли участие, судя по опубликованным материалам, сотни россиян со всех концов страны. В дискуссию включились «Независимая газета», «Известия», «Московские новости», «Век», «Вечерняя Москва»… По стране прокатилась волна научных конференций, «круглых столов» и «слушаний», посвященных Национальной идее6. В ее обсуждение включились радио и телевидение7. Появились новые книги о русской идее8.
Ныне накал публичных страстей ослабел, но тема, похоже, все-таки не исчерпана9. И проблема не решена. Какая проблема? Ответ очевиден: проблема самореидентификации России. Ведь за спорами о Национальной идее скрывались попытки понять, что за общество существует в «этой стране»; что за народ живет в «этом обществе»; каково его этническое лицо (точнее – лица); что представляет собой Российское государство; каковы место и роль России в мире («Что мы?», «Кто мы?», «Зачем мы?»). А поиск ответов на все эти вопросы есть не что иное, как поиск – очередной поиск – Россией своей национально-государственной идентичности.
Как это часто случается в подобного рода исканиях, в которых преобладает стихийно-хоровое начало, велись они бессистемно и хаотично. Не было даже общего языка. Одни говорили о Русской идее, другие – о Российской идее, третьи – о Национальной идее, а еще – об Общенациональной идее, Идее для России, Объединительной идее и т. п. При этом кто-то воспринимал эти понятия как синонимы, кто-то считал, что между ними не существует ничего общего. Да и сам призыв Кремля отыскать Национальную идею был встречен в обществе далеко не однозначно.
Можно выделить по меньшей мере семь аргументов, опираясь на которые российские политики, обществоведы, другие участники дискуссии отвергали Национальную идею как таковую, а ее поиски рассматривали как занятие бессмысленное, если не контрпродуктивное.
Аргумент первый. Конструирование Национальной идеи лишь затрудняет поиск путей вывода страны из кризиса и препятствует консолидации интеллектуальных сил, способных решить эту задачу. Общество нуждается не в туманных идеях, а в научно выверенном социальном идеале, который мог бы быть положен в основу соответствующих стратегических разработок. Как утверждали эксперты Центра управленческого проектирования, выход России из кризиса связан, в частности, с появлением в стране «субъектов развития». А важнейшим условием появления таких субъектов «является возникновение общественно значимых идеалов, или проще – общественного идеала… некто как потенциальный «субъект развития» должен осознавать весь комплекс задач по «обустройству России», охватывать мысленным взором все уровни этой сложной работы, среди которых – анализ эмпирического материала, теоретизирование и проектирование, философско-методологическая рефлексия, мировоззренческое самосознание». А вместо этого, утверждали эксперты Центра, обществу навязывается мысль «о необходимости поиска некой национально-государственной идеологии – новой «русской идеи»… Ставится задача изготовить «интеллектуальную конфетку», соответствующую вкусу современного массового сознания и предназначенную для употребления частично политизированными слоями российского общества». Но попытки конструирования «некой национально-государственной идеи («русской идеи»)… не принесут желаемого результата, более того – будут контрпродуктивными, так как в еще большей степени сузят круг участников позитивных социальных процессов и общественно-политической жизни»10.
Аргумент второй. Попытки разработать, а тем более реализовать на практике Национальную идею (которая нередко понималась как идея этническая) в такой многонациональной стране, как Россия, неизбежно привели бы к обострению отношений между населяющими ее народами. Как писал один из участников дискуссии, «любая национальная идея, великорусская особенно, в нашем многослойном общественном пироге-ливере вредна и несет раздор со смутой… Реформаторам нужна демократическая идеология, а не национальная идея. Она, и только она, способна помочь разрешить наши проблемы»11.
Аргумент третий. В Национальной идее нет надобности, поскольку имеется ее функциональный аналог – Конституция РФ. Документ, обязательный к исполнению не только для всех субъектов Федерации, но и для всех граждан страны независимо от национальности.
Эту позицию отстаивал, в частности, публицист и писатель (в прошлом – пресс-секретарь Ельцина) Вячеслав Костиков. Призыв к созданию Национальной идеи – это, по сути, заказ на создание «новой идеологии для России». Предприятие, как утверждал он, бессмысленное вдвойне. Во-первых, «разработка государственной идеологии является антиконституционной». А во-вторых, новую идеологию нет нужды придумывать еще и по той причине, что «она в России уже есть. Это фундаментальные основы новой российской конституции, являющейся, по сути, главным идеологическим документом страны. Заложенные в ней идеи выстраданы поколениями российских демократов и реформаторов. Это плод эволюции и современного востребования российской либерально-консервативной мысли. В ней сочетается мировой и российский опыт демократии»12.
Костиков был, разумеется, не одинок. Многие считали возможным удовольствоваться Конституцией РФ, тем более что она была принята совсем недавно и, следовательно, как полагали сторонники этого подхода, вобрала в себя все ценное, что могла предложить России власть и общественность. Высказывалась даже точка зрения, что нет необходимости обращаться ко всей Конституции: достаточно принять в качестве Национальной идеи отдельные ее положения – прежде всего идею правового государства13.
Аргумент четвертый. Поиск Национальной идеи как руководства общества к действию означает отход от ориентации на общечеловеческие, демократические ценности. За этими попытками скрывается стремление националистов и шовинистов противопоставить Россию «семье цивилизованных народов», установить в стране авторитарные порядки, вернуться к единомыслию. Именно так оценивал ситуацию Дмитрий Лихачев: «…общенациональная идея в качестве панацеи от всех бед – это не просто глупость, это крайне опасная глупость! Разве гитлеровская идея не была национальной? Я категорически против такого подхода…»14
Аргумент пятый. Национальная идея, возможно, и была бы полезна для России, но ее не родить по заказу, не сконструировать путем мозговых атак. Как и все живое, она должна быть выношена обществом и явиться в мир в «положенное» время. «На мой взгляд, – делился размышлениями экономист Олег Богомолов, – здесь мы ошибочно пытаемся идти революционным путем, натужно прикладываем какие-то волевые усилия, хотя всем ясно, что идея, надуманная и до остатка сформулированная, заверенная печатью и подписью, вряд ли сплотит россиян»15.
Так думали многие: в «верхах»16 и в «низах»;17 среди тех, кто руководствуется здравым смыслом, и тех, кто, будучи профессионалом и имея некоторое представление о том, как рождаются мифы, выступающие в роли национальных идей, отдает себе отчет в том, чем чреваты попытки во что бы то ни стало «найти» Идею18.
Говорю «некоторое представление», поскольку, судя по литературе, механизмы формирования современных общенациональных мифов остаются во многом не разгаданными. Не вполне ясен, в частности, вопрос о соотношении локального (национального) и глобального (интернационального) в генезисе такого рода мифов. Известный литературовед Лев Аннинский убежден, что «великие идеи захватывали Россию только в те моменты, когда русские были внутренне готовы ими зажечься. Вот два таких момента:
– идея Третьего Рима, с которой Русь вышла в мировые державы (по тогдашнему масштабу – в европейские, а азиатской она и так была);
– идея коммунизма, с которой Россия вышла в супердержавы нашего века…
Ни одна великая русская идея не была порождением русской почвы: идея всегда залетала к нам из «мирового интеллектуального вихря», мы только развешивали уши. А потом подставляли горб»19.
А откуда, спросим, «залетела» в заокеанские дали Американская мечта? Да все из того же «мирового интеллектуального вихря», между прочим. Залетела, конечно, не в готовом виде, а как «семя», которое, упав на благодатную почву, произросло, породив новый, дотоле не существовавший миф. «Семя» (европейские утопии) нашло «почву» (Америка), «почва», готовая к плодоношению, приняла «семя» и напитала его своими соками, породив Мечту.
Да ведь и в России было примерно то же. Разве советский марксизм был детищем Германии и Франции? Разве идея Третьего Рима родилась в Константинополе? И разве не мечтал Достоевский о том, чтобы Россия научилась – и в этом проявилось бы одно из ее предназначений – примирять идеи, рождающиеся за ее пределами? Да ей и учиться этому особенно и не пришлось бы: она всегда поступала так по естественному стремлению к выживанию. А что до «мирового интеллектуального вихря», так ведь практически все общенациональные идеи или, во всяком случае, большинство таковых рождаются человечеством, а нации их только адаптируют и аранжируют. Почти по классической формуле Михаила Глинки. И при этом – можно сказать и так – «подставляют горб». А может быть, все-таки вскакивают на ходу на Конька-Горбунка?
Однако вернемся к рассматриваемым аргументам. Итак, очередной, шестой по счету аргумент. Попытка выработать и навязать обществу некую Идею в качестве общенациональной, а значит, имеющей принудительный характер (пусть это принуждение было бы скрытым), есть не что иное, как попытка посягательства на права человека, на только-только обретенную свободу. Попытка, как сказала социолог Ксения Мяло, «научить страну ходить»20.
Тщетно помощник президента Георгий Сатаров пытался убедить россиян в том, что «национальная идея – это то, что не может быть навязываемо государством, а должно исходить снизу, поэтому президент и не говорит: «Я вам дам национальную идею», а, наоборот, просит: «Найдите ее»21. Наученные горьким жизненным опытом, убеждающим, что в России государство (партия-государство) навязывало обществу свою идеологию, прикрываясь мнением «народа», «трудящихся масс», – наученные этим горьким опытом, многие видели в призывах «найти» Национальную идею изощренную попытку новой массовой индоктринации. «Цель государства, – писал молодой правовед С. Колядин, – обеспечение свободного развития каждого гражданина. А цель гражданина зависит от его личных убеждений. Значит, государство не должно навязывать ему никаких целей или идей»22.
И наконец, последний, седьмой аргумент. Поиски Национальной идеи лишены смысла по той простой причине, что такой идеи просто не существует. В противном случае она была бы давно уже найдена. Ведь в ее поисках принимали участие лучшие умы нации. «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа!»
Николай Васильевич Гоголь в былые годы не получил ответа на свой вопрос, не получим и мы его в наше время.
Почему? Потому что этот ответ представлял бы собой по существу формулу общенациональной идеи. А единой такой формулы просто не су-щест-ву-ет!..
Общество – сложнейший объект с необозримым числом возможных явлений и процессов. Поэтому не удается для него определить единую формулу общенациональной идеи – такую, что охватила бы все стороны жизни общества»23.
Критическое отношение к Национальной идее как таковой и к самим ее поискам определялось, как можно видеть уже по характеру аргументов, разнородными мотивами, в том числе интеллектуально-философскими: предмет Идеи не очевиден, попытки ее придумать, изобрести, синтезировать лишены смысла и т. п. Но преобладали все-таки политические мотивы. Это подтверждается и составом противников Идеи, большинство которых тяготело к правому флангу политического спектра и выступало в защиту демократии и либеральных ценностей. Их настораживало то, что среди апологетов Национальной идеи было много тех, кого называли «национал-патриотами». Их смущала переориентация с общечеловеческих ценностей на национальные, квинтэссенцией которых, как они полагали, и хотели сделать Национальную идею. Их смущало, наконец, то, что поиск последней был поддержан властями (в России это всегда смущало интеллигенцию) в лице Бориса Ельцина, который во второй половине 90-х утратил прежний ореол демократа и либерала.
Но противники идеи составляли, судя по тому, как шла дискуссия, меньшинство. И это было еще одно свидетельство существенных перемен в идейно-психологическом климате России, происшедших во второй половине 90-х годов, когда наступило охлаждение в отношениях с Западом, началась война в Чечне, а в коридорах власти стали все чаще вспоминать о евразийцах и евразийстве.
Россия, утверждали сторонники Национальной идеи – а среди них были известные люди, представлявшие едва ли не все слои общества и регионы страны, – нуждается в путеводной цели, в идеале, в сплочении вокруг каких-то общих задач. Эту роль, полагали они, и могла бы сыграть новонайденная Национальная идея, Русская идея. «Да, счастье было бы наше, если бы такую национальную идею мы могли бы сформулировать сегодня», – говорил А.И. Солженицын, отвечая 23 марта 1997 г. в телепрограмме «Итоги» на вопрос о его отношении к Национальной идее24. «Национальные идеи, – утверждал политик Рамазан Абдулатипов, – воистину движущая сила народа по его продвижению к вершинам цивилизации. Объективные потребности, талант, культура, поиски наиболее перспективных проектов общественного развития воплощаются исторически в национальных идеях»25. Поддержал поиски Национальной идеи, как уже говорилось, академик Никита Моисеев. Поддержал писатель Владимир Солоухин. Поддержал известный журналист Всеволод Овчинников. И это лишь некоторые из наиболее известных солистов, за которыми стоял мощный многоголосый хор. Голоса были разные, как и исполнявшиеся ими партии. Но все они сливались в гимн во славу Идеи, о которой знали только то, что она должна быть национальной и что ее необходимо во что бы то ни стало отыскать, зажечь ею массы и вывести их с ее помощью на светлый Путь…
Какая «национальность» у Национальной идеи?
Идея, идеал, идеология
Призыв Ельцина найти в оперативном порядке Национальную идею прозвучал как сигнал к массированной мозговой атаке и переходу к новому, третьему этапу на пути идейно-политической самореидентификации российского общества. Правительственная «Российская газета» объявила открытый конкурс на «общенациональную объединительную идею» (другое название – «Идея для России»), в котором приняли участие, судя по опубликованным материалам, сотни россиян со всех концов страны. В дискуссию включились «Независимая газета», «Известия», «Московские новости», «Век», «Вечерняя Москва»… По стране прокатилась волна научных конференций, «круглых столов» и «слушаний», посвященных Национальной идее6. В ее обсуждение включились радио и телевидение7. Появились новые книги о русской идее8.
Ныне накал публичных страстей ослабел, но тема, похоже, все-таки не исчерпана9. И проблема не решена. Какая проблема? Ответ очевиден: проблема самореидентификации России. Ведь за спорами о Национальной идее скрывались попытки понять, что за общество существует в «этой стране»; что за народ живет в «этом обществе»; каково его этническое лицо (точнее – лица); что представляет собой Российское государство; каковы место и роль России в мире («Что мы?», «Кто мы?», «Зачем мы?»). А поиск ответов на все эти вопросы есть не что иное, как поиск – очередной поиск – Россией своей национально-государственной идентичности.
Как это часто случается в подобного рода исканиях, в которых преобладает стихийно-хоровое начало, велись они бессистемно и хаотично. Не было даже общего языка. Одни говорили о Русской идее, другие – о Российской идее, третьи – о Национальной идее, а еще – об Общенациональной идее, Идее для России, Объединительной идее и т. п. При этом кто-то воспринимал эти понятия как синонимы, кто-то считал, что между ними не существует ничего общего. Да и сам призыв Кремля отыскать Национальную идею был встречен в обществе далеко не однозначно.
Можно выделить по меньшей мере семь аргументов, опираясь на которые российские политики, обществоведы, другие участники дискуссии отвергали Национальную идею как таковую, а ее поиски рассматривали как занятие бессмысленное, если не контрпродуктивное.
Аргумент первый. Конструирование Национальной идеи лишь затрудняет поиск путей вывода страны из кризиса и препятствует консолидации интеллектуальных сил, способных решить эту задачу. Общество нуждается не в туманных идеях, а в научно выверенном социальном идеале, который мог бы быть положен в основу соответствующих стратегических разработок. Как утверждали эксперты Центра управленческого проектирования, выход России из кризиса связан, в частности, с появлением в стране «субъектов развития». А важнейшим условием появления таких субъектов «является возникновение общественно значимых идеалов, или проще – общественного идеала… некто как потенциальный «субъект развития» должен осознавать весь комплекс задач по «обустройству России», охватывать мысленным взором все уровни этой сложной работы, среди которых – анализ эмпирического материала, теоретизирование и проектирование, философско-методологическая рефлексия, мировоззренческое самосознание». А вместо этого, утверждали эксперты Центра, обществу навязывается мысль «о необходимости поиска некой национально-государственной идеологии – новой «русской идеи»… Ставится задача изготовить «интеллектуальную конфетку», соответствующую вкусу современного массового сознания и предназначенную для употребления частично политизированными слоями российского общества». Но попытки конструирования «некой национально-государственной идеи («русской идеи»)… не принесут желаемого результата, более того – будут контрпродуктивными, так как в еще большей степени сузят круг участников позитивных социальных процессов и общественно-политической жизни»10.
Аргумент второй. Попытки разработать, а тем более реализовать на практике Национальную идею (которая нередко понималась как идея этническая) в такой многонациональной стране, как Россия, неизбежно привели бы к обострению отношений между населяющими ее народами. Как писал один из участников дискуссии, «любая национальная идея, великорусская особенно, в нашем многослойном общественном пироге-ливере вредна и несет раздор со смутой… Реформаторам нужна демократическая идеология, а не национальная идея. Она, и только она, способна помочь разрешить наши проблемы»11.
Аргумент третий. В Национальной идее нет надобности, поскольку имеется ее функциональный аналог – Конституция РФ. Документ, обязательный к исполнению не только для всех субъектов Федерации, но и для всех граждан страны независимо от национальности.
Эту позицию отстаивал, в частности, публицист и писатель (в прошлом – пресс-секретарь Ельцина) Вячеслав Костиков. Призыв к созданию Национальной идеи – это, по сути, заказ на создание «новой идеологии для России». Предприятие, как утверждал он, бессмысленное вдвойне. Во-первых, «разработка государственной идеологии является антиконституционной». А во-вторых, новую идеологию нет нужды придумывать еще и по той причине, что «она в России уже есть. Это фундаментальные основы новой российской конституции, являющейся, по сути, главным идеологическим документом страны. Заложенные в ней идеи выстраданы поколениями российских демократов и реформаторов. Это плод эволюции и современного востребования российской либерально-консервативной мысли. В ней сочетается мировой и российский опыт демократии»12.
Костиков был, разумеется, не одинок. Многие считали возможным удовольствоваться Конституцией РФ, тем более что она была принята совсем недавно и, следовательно, как полагали сторонники этого подхода, вобрала в себя все ценное, что могла предложить России власть и общественность. Высказывалась даже точка зрения, что нет необходимости обращаться ко всей Конституции: достаточно принять в качестве Национальной идеи отдельные ее положения – прежде всего идею правового государства13.
Аргумент четвертый. Поиск Национальной идеи как руководства общества к действию означает отход от ориентации на общечеловеческие, демократические ценности. За этими попытками скрывается стремление националистов и шовинистов противопоставить Россию «семье цивилизованных народов», установить в стране авторитарные порядки, вернуться к единомыслию. Именно так оценивал ситуацию Дмитрий Лихачев: «…общенациональная идея в качестве панацеи от всех бед – это не просто глупость, это крайне опасная глупость! Разве гитлеровская идея не была национальной? Я категорически против такого подхода…»14
Аргумент пятый. Национальная идея, возможно, и была бы полезна для России, но ее не родить по заказу, не сконструировать путем мозговых атак. Как и все живое, она должна быть выношена обществом и явиться в мир в «положенное» время. «На мой взгляд, – делился размышлениями экономист Олег Богомолов, – здесь мы ошибочно пытаемся идти революционным путем, натужно прикладываем какие-то волевые усилия, хотя всем ясно, что идея, надуманная и до остатка сформулированная, заверенная печатью и подписью, вряд ли сплотит россиян»15.
Так думали многие: в «верхах»16 и в «низах»;17 среди тех, кто руководствуется здравым смыслом, и тех, кто, будучи профессионалом и имея некоторое представление о том, как рождаются мифы, выступающие в роли национальных идей, отдает себе отчет в том, чем чреваты попытки во что бы то ни стало «найти» Идею18.
Говорю «некоторое представление», поскольку, судя по литературе, механизмы формирования современных общенациональных мифов остаются во многом не разгаданными. Не вполне ясен, в частности, вопрос о соотношении локального (национального) и глобального (интернационального) в генезисе такого рода мифов. Известный литературовед Лев Аннинский убежден, что «великие идеи захватывали Россию только в те моменты, когда русские были внутренне готовы ими зажечься. Вот два таких момента:
– идея Третьего Рима, с которой Русь вышла в мировые державы (по тогдашнему масштабу – в европейские, а азиатской она и так была);
– идея коммунизма, с которой Россия вышла в супердержавы нашего века…
Ни одна великая русская идея не была порождением русской почвы: идея всегда залетала к нам из «мирового интеллектуального вихря», мы только развешивали уши. А потом подставляли горб»19.
А откуда, спросим, «залетела» в заокеанские дали Американская мечта? Да все из того же «мирового интеллектуального вихря», между прочим. Залетела, конечно, не в готовом виде, а как «семя», которое, упав на благодатную почву, произросло, породив новый, дотоле не существовавший миф. «Семя» (европейские утопии) нашло «почву» (Америка), «почва», готовая к плодоношению, приняла «семя» и напитала его своими соками, породив Мечту.
Да ведь и в России было примерно то же. Разве советский марксизм был детищем Германии и Франции? Разве идея Третьего Рима родилась в Константинополе? И разве не мечтал Достоевский о том, чтобы Россия научилась – и в этом проявилось бы одно из ее предназначений – примирять идеи, рождающиеся за ее пределами? Да ей и учиться этому особенно и не пришлось бы: она всегда поступала так по естественному стремлению к выживанию. А что до «мирового интеллектуального вихря», так ведь практически все общенациональные идеи или, во всяком случае, большинство таковых рождаются человечеством, а нации их только адаптируют и аранжируют. Почти по классической формуле Михаила Глинки. И при этом – можно сказать и так – «подставляют горб». А может быть, все-таки вскакивают на ходу на Конька-Горбунка?
Однако вернемся к рассматриваемым аргументам. Итак, очередной, шестой по счету аргумент. Попытка выработать и навязать обществу некую Идею в качестве общенациональной, а значит, имеющей принудительный характер (пусть это принуждение было бы скрытым), есть не что иное, как попытка посягательства на права человека, на только-только обретенную свободу. Попытка, как сказала социолог Ксения Мяло, «научить страну ходить»20.
Тщетно помощник президента Георгий Сатаров пытался убедить россиян в том, что «национальная идея – это то, что не может быть навязываемо государством, а должно исходить снизу, поэтому президент и не говорит: «Я вам дам национальную идею», а, наоборот, просит: «Найдите ее»21. Наученные горьким жизненным опытом, убеждающим, что в России государство (партия-государство) навязывало обществу свою идеологию, прикрываясь мнением «народа», «трудящихся масс», – наученные этим горьким опытом, многие видели в призывах «найти» Национальную идею изощренную попытку новой массовой индоктринации. «Цель государства, – писал молодой правовед С. Колядин, – обеспечение свободного развития каждого гражданина. А цель гражданина зависит от его личных убеждений. Значит, государство не должно навязывать ему никаких целей или идей»22.
И наконец, последний, седьмой аргумент. Поиски Национальной идеи лишены смысла по той простой причине, что такой идеи просто не существует. В противном случае она была бы давно уже найдена. Ведь в ее поисках принимали участие лучшие умы нации. «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа!»
Николай Васильевич Гоголь в былые годы не получил ответа на свой вопрос, не получим и мы его в наше время.
Почему? Потому что этот ответ представлял бы собой по существу формулу общенациональной идеи. А единой такой формулы просто не су-щест-ву-ет!..
Общество – сложнейший объект с необозримым числом возможных явлений и процессов. Поэтому не удается для него определить единую формулу общенациональной идеи – такую, что охватила бы все стороны жизни общества»23.
Критическое отношение к Национальной идее как таковой и к самим ее поискам определялось, как можно видеть уже по характеру аргументов, разнородными мотивами, в том числе интеллектуально-философскими: предмет Идеи не очевиден, попытки ее придумать, изобрести, синтезировать лишены смысла и т. п. Но преобладали все-таки политические мотивы. Это подтверждается и составом противников Идеи, большинство которых тяготело к правому флангу политического спектра и выступало в защиту демократии и либеральных ценностей. Их настораживало то, что среди апологетов Национальной идеи было много тех, кого называли «национал-патриотами». Их смущала переориентация с общечеловеческих ценностей на национальные, квинтэссенцией которых, как они полагали, и хотели сделать Национальную идею. Их смущало, наконец, то, что поиск последней был поддержан властями (в России это всегда смущало интеллигенцию) в лице Бориса Ельцина, который во второй половине 90-х утратил прежний ореол демократа и либерала.
Но противники идеи составляли, судя по тому, как шла дискуссия, меньшинство. И это было еще одно свидетельство существенных перемен в идейно-психологическом климате России, происшедших во второй половине 90-х годов, когда наступило охлаждение в отношениях с Западом, началась война в Чечне, а в коридорах власти стали все чаще вспоминать о евразийцах и евразийстве.
Россия, утверждали сторонники Национальной идеи – а среди них были известные люди, представлявшие едва ли не все слои общества и регионы страны, – нуждается в путеводной цели, в идеале, в сплочении вокруг каких-то общих задач. Эту роль, полагали они, и могла бы сыграть новонайденная Национальная идея, Русская идея. «Да, счастье было бы наше, если бы такую национальную идею мы могли бы сформулировать сегодня», – говорил А.И. Солженицын, отвечая 23 марта 1997 г. в телепрограмме «Итоги» на вопрос о его отношении к Национальной идее24. «Национальные идеи, – утверждал политик Рамазан Абдулатипов, – воистину движущая сила народа по его продвижению к вершинам цивилизации. Объективные потребности, талант, культура, поиски наиболее перспективных проектов общественного развития воплощаются исторически в национальных идеях»25. Поддержал поиски Национальной идеи, как уже говорилось, академик Никита Моисеев. Поддержал писатель Владимир Солоухин. Поддержал известный журналист Всеволод Овчинников. И это лишь некоторые из наиболее известных солистов, за которыми стоял мощный многоголосый хор. Голоса были разные, как и исполнявшиеся ими партии. Но все они сливались в гимн во славу Идеи, о которой знали только то, что она должна быть национальной и что ее необходимо во что бы то ни стало отыскать, зажечь ею массы и вывести их с ее помощью на светлый Путь…
Какая «национальность» у Национальной идеи?
Поиски Национальной идеи с самого начала обернулись неожиданными проблемами и для властей, и для многих из тех, кто включился в эту гонку. На протяжении десятилетий граждан СССР воспитывали в духе интернационализма, противопоставлявшегося одновременно и национализму, и космополитизму. «Вы прежде всего, – внушали им, – советские люди, а уже потом – русские, украинцы, татары, армяне, чуваши и т. п.». Понятие «русский», которое, как мы уже говорили, имело до революции широкий смысл, утратило его и стало синонимом одного из этносов, пусть и наиболее многочисленных, населяющих СССР. А понятие «национальный», которое в других, в том числе полиэтнических, странах используется как синоним «общегосударственного», «общенародного», воспринималось советскими людьми как синоним этнического. Ведь, как объясняли власти, в советских республиках строится культура «национальная по форме, социалистическая по содержанию».
Правда, уже в годы перестройки в общественный оборот были пущены такие словосочетания, как «национальный интерес», «национальная стратегия» и т. п., которые подразумевали отождествление «национального» именно с «общегосударственным», «советским». Однако сила укоренившихся за долгие десятилетия стереотипов была слишком велика, чтобы новое значение слова «национальный» быстро утвердилось в общественном сознании.
Неудивительно, что рассуждения о Национальной идее наводили многих на мысль, что речь идет о поисках некой этнической идеи. А если учесть при этом, что к моменту появления ельцинского «госзаказа» в стране уже на протяжении нескольких лет велись разговоры о Русской идее, причем изначальный, лишенный этнической основы смысл этого понятия был известен лишь сравнительно узкому кругу интеллектуалов, то не следует удивляться, что Национальная идея истолковывалась многими как идея этнических русских со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так или иначе в 90-е годы в трактовке «национальности» искомой идеи (а в итоге и в отношении к ней) определились несколько, во многом исключающих друг друга, позиций, довольно точно отражавших кризис имперского духа.
Первую позицию можно условно обозначить как антирусско-этническую. Национальная идея истолковывается как русско-этническая, выражающая и защищающая эксклюзивные интересы этнических русских и уже в силу различия населяющих Россию этносов принципиально не приемлемая для многонационального российского общества. «…“Патриоты” России пекутся только о русских, стремясь объединить остальные народы России вокруг русской идеи. Это обречено на провал, – писал Ярулла Насифуллин из Набережных Челнов. – В одном лесу много разных деревьев, они приносят разные плоды, и глупо стараться получить от рябины плоды калины. Поэтому и татары или чуваши не могут думать и развиваться как русские или наоборот. В генетический код каждой нации заложены своя схема, свой путь развития. И вмешательство в развитие любой нации есть и тормоз, естественно, в развитии человеческой цивилизации»26.
Надо заметить, что антирусско-этническая позиция возникла не на пустом месте, и борьба шла не с ветряными мельницами. Уже в первой половине 90-х годов в стране четко обозначилась другая позиция, трактующая искомую Национальную идею именно в русско-этническом духе, т. е. как идею, которая должна выражать и защищать интересы русского (великорусского) этноса. Этноса, который хотя и является государствообразующим, как подчеркивали сторонники этой позиции, однако не только не имеет никаких привилегий по сравнению с другими населяющими Россию этносами, но и находится в более тяжелом положении – демографическом, культурном, социальном – по сравнению с ними. А значит, должен подумать о самозащите, в том числе и на уровне Национальной идеи.
Эта позиция выражала интересы разных слоев и групп российского общества: и националистов, противопоставляющих этнических русских другим этносам, и тех, кто в принципе отвергал такое противопоставление, но полагал, что тяжелое положение русских требует позаботиться прежде всего именно о них. «Я говорю именно о “русской идее”, а не о “российской”, – уточнял военнослужащий Р. Шеховцев. – Мы еще не обрели устойчивого национального самосознания, чтобы говорить об идее, общей для всей совокупности этносов России. Я понимаю, что “русская идея” не может подходить и к татарам, и к чувашам, и к эвенкам. У каждого народа свои устои, свое миропонимание, и мы не вправе насаждать наши, навязывать их другим народам. Давайте сами обретем себя, а потом уже к окрепшей и мощной русской нации, как к магниту, потянутся и все остальные народы. Вот тогда и поговорим о «российской идее»27.
Третья позиция – ее можно назвать этатистской – отвергает в принципе этническую трактовку Национальной идеи как социально несостоятельную и политически опасную в таком многонациональном обществе, как российское. Национальная идея трактуется как российская (общероссийская), выражающая интересы нации-государства. «Для России национальная идея, – по утверждению академика Леонида Абалкина, – может быть не иначе как «национально-государственной идеей». Это связано не только с ее многонациональным составом и федеративным устройством, но и с «державным» характером представлений о самой России»28. Таким образом, Национальная идея, по убеждению сторонников этой позиции, могла бы выражать то, что объединяет все этносы, живущие на территории Российского государства, и воплощать в себе особенности прошлого, настоящего и будущего страны по имени Россия.
Нельзя не упомянуть еще об одной позиции, проявившейся в ходе дискуссии и созвучной духу традиционной Русской идеи. Это трактовка искомой Национальной идеи как общечеловеческой. Идеи, выражающей не узконациональные, эгоистические, а интернациональные интересы и ценности и указывающей на глобальные тенденции и задачи, решение которых актуально для всех и под силу только объединенному человечеству. Идеи, в которой бы совпадали русское, общероссийское и общечеловеческое29. «Идея для России, – пояснял приверженец этой позиции философ К. Кушнер, – должна быть национальной и в то же время наднациональной, то есть выше национальной идеи… Идея для России должна быть привлекательной не только для народов России, но и для других народов мира»30. По словам К. Кушнера, она должна «впитать в себя лучшие достижения человеческого разума и мировой культуры». Именно в силу ее содержания, а не потому, что миру были бы навязаны российские ценности, российское видение, эта Идея и сможет стать общечеловеческой.
Что стояло за этим предложением? Ностальгия по короткой романтической поре, когда в разгар перестройки Горбачев провозгласил ориентацию на общечеловеческие ценности? Или страх перед возможной духовной агрессией националистических сил? Или искренняя убежденность в единстве базовых интересов и ценностей всех народов Земли и в том, что мир идет, как утверждал В. Сибирцев, к «объединенному человечеству»? Или, быть может, в этом нашел свое естественное проявление «инстинкт общечеловечности», характерный, как полагают некоторые, для человека, воспитанного на ценностях русской культуры?
Каковы бы, впрочем, ни были мотивы (а они, видимо, не всегда совпадали), которыми руководствовались сторонники этой позиции, их взгляды были во многом созвучны с представлениями великих умов XIX в., размышлявших о Русской идее, – прежде всего Вл. Соловьева и Ф. Достоевского, убежденного в том, что в «идее» «нашего народа», «в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их…»31.
Но это была лишь одна из позиций в споре, в котором, как мы видели (а число примеров можно было бы многократно умножить), слово «национальный» в словосочетании «Национальная идея» истолковывалось по-разному, приводя порой в смущение немалое число россиян, особенно тех, кто принадлежал к нерусским этносам. Им казалось, что сторонники Национальной идеи пекутся прежде всего или исключительно об интересах этнических русских, и опасения эти, как мы видели, не были беспочвенными. Да иного и быть не могло в российском обществе 90-х годов, когда многие новые или относительно новые концепты рассматривались сквозь призму традиционных советских интерпретаций, а «парад суверенитетов» рождал подозрительность в отношении не только русских, но и всех тех, кто акцентировал общенациональные (как бы они ни именовались) ценности и интересы.
В последние пять-семь лет ситуация, правда, начала меняться. И не только потому, что о Национальной идее стали меньше говорить, но и потому, что изменилось положение в стране. Отчетливо обозначившаяся тенденция к внутренней интеграции российского общества, к укреплению в нем государственного («властная вертикаль») и государственнического (приоритет общегосударственных интересов над корпоративными) начал, завершение «парада суверенитетов», а в известной степени и необходимость борьбы против международного терроризма (который, как подчеркивается официально, «не имеет национальности») привели к тому, что искомую Национальную идею все чаще стали истолковывать как лишенную этнического содержания и выражающую освященные государством интересы всего общества, всех населяющих Россию этносов, что частично приближает ее к традиционной Русской идее32.
Но и сегодня никто не даст гарантий, что если в национальной политике государства будут допущены серьезные просчеты, то в дискуссии о Национальной идее на передний план не выдвинутся узкоэтнические интерпретации. Словом, утверждать, что вопрос о «национальности» искомой Идеи решен раз и навсегда, преждевременно.
Правда, уже в годы перестройки в общественный оборот были пущены такие словосочетания, как «национальный интерес», «национальная стратегия» и т. п., которые подразумевали отождествление «национального» именно с «общегосударственным», «советским». Однако сила укоренившихся за долгие десятилетия стереотипов была слишком велика, чтобы новое значение слова «национальный» быстро утвердилось в общественном сознании.
Неудивительно, что рассуждения о Национальной идее наводили многих на мысль, что речь идет о поисках некой этнической идеи. А если учесть при этом, что к моменту появления ельцинского «госзаказа» в стране уже на протяжении нескольких лет велись разговоры о Русской идее, причем изначальный, лишенный этнической основы смысл этого понятия был известен лишь сравнительно узкому кругу интеллектуалов, то не следует удивляться, что Национальная идея истолковывалась многими как идея этнических русских со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так или иначе в 90-е годы в трактовке «национальности» искомой идеи (а в итоге и в отношении к ней) определились несколько, во многом исключающих друг друга, позиций, довольно точно отражавших кризис имперского духа.
Первую позицию можно условно обозначить как антирусско-этническую. Национальная идея истолковывается как русско-этническая, выражающая и защищающая эксклюзивные интересы этнических русских и уже в силу различия населяющих Россию этносов принципиально не приемлемая для многонационального российского общества. «…“Патриоты” России пекутся только о русских, стремясь объединить остальные народы России вокруг русской идеи. Это обречено на провал, – писал Ярулла Насифуллин из Набережных Челнов. – В одном лесу много разных деревьев, они приносят разные плоды, и глупо стараться получить от рябины плоды калины. Поэтому и татары или чуваши не могут думать и развиваться как русские или наоборот. В генетический код каждой нации заложены своя схема, свой путь развития. И вмешательство в развитие любой нации есть и тормоз, естественно, в развитии человеческой цивилизации»26.
Надо заметить, что антирусско-этническая позиция возникла не на пустом месте, и борьба шла не с ветряными мельницами. Уже в первой половине 90-х годов в стране четко обозначилась другая позиция, трактующая искомую Национальную идею именно в русско-этническом духе, т. е. как идею, которая должна выражать и защищать интересы русского (великорусского) этноса. Этноса, который хотя и является государствообразующим, как подчеркивали сторонники этой позиции, однако не только не имеет никаких привилегий по сравнению с другими населяющими Россию этносами, но и находится в более тяжелом положении – демографическом, культурном, социальном – по сравнению с ними. А значит, должен подумать о самозащите, в том числе и на уровне Национальной идеи.
Эта позиция выражала интересы разных слоев и групп российского общества: и националистов, противопоставляющих этнических русских другим этносам, и тех, кто в принципе отвергал такое противопоставление, но полагал, что тяжелое положение русских требует позаботиться прежде всего именно о них. «Я говорю именно о “русской идее”, а не о “российской”, – уточнял военнослужащий Р. Шеховцев. – Мы еще не обрели устойчивого национального самосознания, чтобы говорить об идее, общей для всей совокупности этносов России. Я понимаю, что “русская идея” не может подходить и к татарам, и к чувашам, и к эвенкам. У каждого народа свои устои, свое миропонимание, и мы не вправе насаждать наши, навязывать их другим народам. Давайте сами обретем себя, а потом уже к окрепшей и мощной русской нации, как к магниту, потянутся и все остальные народы. Вот тогда и поговорим о «российской идее»27.
Третья позиция – ее можно назвать этатистской – отвергает в принципе этническую трактовку Национальной идеи как социально несостоятельную и политически опасную в таком многонациональном обществе, как российское. Национальная идея трактуется как российская (общероссийская), выражающая интересы нации-государства. «Для России национальная идея, – по утверждению академика Леонида Абалкина, – может быть не иначе как «национально-государственной идеей». Это связано не только с ее многонациональным составом и федеративным устройством, но и с «державным» характером представлений о самой России»28. Таким образом, Национальная идея, по убеждению сторонников этой позиции, могла бы выражать то, что объединяет все этносы, живущие на территории Российского государства, и воплощать в себе особенности прошлого, настоящего и будущего страны по имени Россия.
Нельзя не упомянуть еще об одной позиции, проявившейся в ходе дискуссии и созвучной духу традиционной Русской идеи. Это трактовка искомой Национальной идеи как общечеловеческой. Идеи, выражающей не узконациональные, эгоистические, а интернациональные интересы и ценности и указывающей на глобальные тенденции и задачи, решение которых актуально для всех и под силу только объединенному человечеству. Идеи, в которой бы совпадали русское, общероссийское и общечеловеческое29. «Идея для России, – пояснял приверженец этой позиции философ К. Кушнер, – должна быть национальной и в то же время наднациональной, то есть выше национальной идеи… Идея для России должна быть привлекательной не только для народов России, но и для других народов мира»30. По словам К. Кушнера, она должна «впитать в себя лучшие достижения человеческого разума и мировой культуры». Именно в силу ее содержания, а не потому, что миру были бы навязаны российские ценности, российское видение, эта Идея и сможет стать общечеловеческой.
Что стояло за этим предложением? Ностальгия по короткой романтической поре, когда в разгар перестройки Горбачев провозгласил ориентацию на общечеловеческие ценности? Или страх перед возможной духовной агрессией националистических сил? Или искренняя убежденность в единстве базовых интересов и ценностей всех народов Земли и в том, что мир идет, как утверждал В. Сибирцев, к «объединенному человечеству»? Или, быть может, в этом нашел свое естественное проявление «инстинкт общечеловечности», характерный, как полагают некоторые, для человека, воспитанного на ценностях русской культуры?
Каковы бы, впрочем, ни были мотивы (а они, видимо, не всегда совпадали), которыми руководствовались сторонники этой позиции, их взгляды были во многом созвучны с представлениями великих умов XIX в., размышлявших о Русской идее, – прежде всего Вл. Соловьева и Ф. Достоевского, убежденного в том, что в «идее» «нашего народа», «в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их…»31.
Но это была лишь одна из позиций в споре, в котором, как мы видели (а число примеров можно было бы многократно умножить), слово «национальный» в словосочетании «Национальная идея» истолковывалось по-разному, приводя порой в смущение немалое число россиян, особенно тех, кто принадлежал к нерусским этносам. Им казалось, что сторонники Национальной идеи пекутся прежде всего или исключительно об интересах этнических русских, и опасения эти, как мы видели, не были беспочвенными. Да иного и быть не могло в российском обществе 90-х годов, когда многие новые или относительно новые концепты рассматривались сквозь призму традиционных советских интерпретаций, а «парад суверенитетов» рождал подозрительность в отношении не только русских, но и всех тех, кто акцентировал общенациональные (как бы они ни именовались) ценности и интересы.
В последние пять-семь лет ситуация, правда, начала меняться. И не только потому, что о Национальной идее стали меньше говорить, но и потому, что изменилось положение в стране. Отчетливо обозначившаяся тенденция к внутренней интеграции российского общества, к укреплению в нем государственного («властная вертикаль») и государственнического (приоритет общегосударственных интересов над корпоративными) начал, завершение «парада суверенитетов», а в известной степени и необходимость борьбы против международного терроризма (который, как подчеркивается официально, «не имеет национальности») привели к тому, что искомую Национальную идею все чаще стали истолковывать как лишенную этнического содержания и выражающую освященные государством интересы всего общества, всех населяющих Россию этносов, что частично приближает ее к традиционной Русской идее32.
Но и сегодня никто не даст гарантий, что если в национальной политике государства будут допущены серьезные просчеты, то в дискуссии о Национальной идее на передний план не выдвинутся узкоэтнические интерпретации. Словом, утверждать, что вопрос о «национальности» искомой Идеи решен раз и навсегда, преждевременно.
Идея, идеал, идеология
Ну а как истолковывали ее предмет и конкретное содержание? В чем видели суть, смысл и значение Национальной идеи? Какими представляли ее конкретные функции? Тут, как выясняется, тоже царил полный хаос.
«Строго говоря, – утверждал еще в 1993 г. писатель Юрий Буйда, выражая мнение многих из тех, кто искал ответы на эти вопросы, – никто не знает, что это такое. Перефразируя Саллюстия, можно сказать: это то, чего никогда не было, зато всегда есть»33. При этом писатель-авангардист подверстывал под «русскую идею», о которой говорил, и традиционный миф, и искомую «национальную идею», не видя между ними никакой разницы и, похоже, даже не осознавая, что это разные вещи. И в этом отношении он был не одинок. Как уже говорилось выше – а это не грех отметить еще раз, – на протяжении всей дискуссии в ней, как это часто случается в подобного рода стихийных «хорах», где едва ли не каждый хорист претендует на роль солиста, владеющего истиной, царил диссонанс. Кто-то говорил о Национальной идее, которую еще предстоит отыскать. Кто-то – о традиционной Русской идее XIX – начала XX в.34 Кто-то, рассуждая о Русской идее, имел при этом в виду Национальную идею, которую следовало сформулировать… Впрочем, абсолютное большинство участников спора – здесь Юрий Буйда, конечно, прав – объединяло неведение. Мало кто из них имел представление о традиционной Русской идее, и никто, говоря строго, не знал, как конкретно должен выглядеть объект его поисков.
«Строго говоря, – утверждал еще в 1993 г. писатель Юрий Буйда, выражая мнение многих из тех, кто искал ответы на эти вопросы, – никто не знает, что это такое. Перефразируя Саллюстия, можно сказать: это то, чего никогда не было, зато всегда есть»33. При этом писатель-авангардист подверстывал под «русскую идею», о которой говорил, и традиционный миф, и искомую «национальную идею», не видя между ними никакой разницы и, похоже, даже не осознавая, что это разные вещи. И в этом отношении он был не одинок. Как уже говорилось выше – а это не грех отметить еще раз, – на протяжении всей дискуссии в ней, как это часто случается в подобного рода стихийных «хорах», где едва ли не каждый хорист претендует на роль солиста, владеющего истиной, царил диссонанс. Кто-то говорил о Национальной идее, которую еще предстоит отыскать. Кто-то – о традиционной Русской идее XIX – начала XX в.34 Кто-то, рассуждая о Русской идее, имел при этом в виду Национальную идею, которую следовало сформулировать… Впрочем, абсолютное большинство участников спора – здесь Юрий Буйда, конечно, прав – объединяло неведение. Мало кто из них имел представление о традиционной Русской идее, и никто, говоря строго, не знал, как конкретно должен выглядеть объект его поисков.