Страница:
Язычник, идолопоклонник естественным образом будет заклятым врагом христианина; но когда он, связанный, лежит у наших ног, тогда нам следует молиться за него, возлюбленные, и так как сам пренепорочный и бесконечно великий Господь прощает грешнику, то тем более нам, ничтожным и грешным, следует простить ему. Мы должны быть ловцами душ; покажите же свое усердие на этом поприще! Старайтесь привлечь к себе бывшего врага любовью и лаской; покажите ему своим примером преимущество христианства, дайте ему почувствовать спасительную благодать Божию, приведите тех, у кого мы отняли идолов с их капищами в христианские церкви. И когда вам удастся просветить этих заблудших, побежденных теперь силой меча, удастся окончательно победить их любовью, верой и молитвой, когда они вместе с нами буду радоваться искуплению через Иисуса Христа, тогда будет едино стадо и един пастырь, тогда наступит радость и мир в этом городе, потрясенном враждой и кровопролитиями.
Здесь слова проповедника были прерваны страшным шумом, поднявшимся в нартексе 59, откуда доносились неистовые крики дерущихся мужчин и глухой рев быка.
Испуганные молельщики вскочили со своих мест; главная дверь с треском распахнулась, и в церковь ворвалась толпа языческих юношей, которые спасались от преследования черни. Здесь они снова стали отчаянно сопротивляться, хотя враги вдвое превосходили их численностью. Оборванные венки и гирлянды цветов в беспорядке легли на пол под ноги сражающихся. Простолюдины настигли близ церкви Св. Марка процессию молодых язычников, которые, наперекор императорскому эдикту, вели разукрашенного быка в храм Аполлона. Животное вырвалось от них во время драки и бросилось в нартекс.
Борьба в самой церкви продолжалась недолго. Христиане тотчас одолели противников; но Евсевий бросился между враждующими, стараясь защитить побежденных от рассвирепевших победителей.
Женщины в ужасе толпились к дверям, но не смели пробраться в нартекс, где метался разъяренный бык, опрокидывая все, что попадалось ему навстречу. Наконец к месту катастрофы подоспела стража; один из солдат ударил вола мечом по шее, и животное рухнуло на пол, обливаясь кровью.
Тогда все присутствующие бросились к выходу. Дада последовала за ними, ведя за собой Папиаса. Она дрожала от ужаса, тогда как ребенок вырывался у нее из рук, крича, что есть силы:
– Пойдем к Агнии: я видел ее в церкви! Но девушка не слушала его, в смертельном страхе спеша поскорее выбраться на площадь.
Дойдя до жилища Медия, она перевела дух и пришла в себя. Папиас по-прежнему утверждал, что его сестра была вместе с другими в толпе молельщиков. Волнение на улице утихло, и Дада, уступая просьбам ребенка, воротилась в храм. Ее беспрепятственно пропустили туда, но она могла дойти только до решетки, отделявшей места некрещеных от остального пространства церкви. Здесь на полу валялись страшно изуродованные трупы многих убитых юношей.
Молодая девушка была потрясена кровавым зрелищем и удалилась оттуда.
Трагическая сторона жизни в первый раз ясно выступила перед ней. Когда Медий вошел под вечер в ее комнату, он не узнал своей веселой гостьи. Красивое личико резвушки затуманилось, и глаза были полны слез. Старик, конечно, не подозревал, как она горько плакала сегодня. Приписывая происшедшую в ней перемену тревоге перед грозившей опасностью, он старался ее успокоить.
Магик Посидоний был у него и сказал, что теперь решительно нечего бояться. Хотя прежний товарищ Карниса служил помощником на сеансах колдуна и знал, что все его волшебные превращения и призраки умерших были чистейшим обманом, все-таки этот человек имел на Медия громадное влияние с тех пор, как ему удалось однажды опутать его какими-то таинственными чарами и беспрекословно подчинить его действия своей воле. Посидоний отличался внушительной осанкой и обычно говорил самоуверенным тоном, не допускающим возражений, что придавало особенную убедительность его словам в глазах Медия. Поэтому малодушный старик совершенно ободрился, когда его патрон стал доказывать, что разрушение храма Сераписа не угрожает Александрии никакими особенными бедствиями. С этой минуты Медий начал подшучивать над своим недавним страхом; он опять сделался человеком «твердых убеждений», каким всегда старался себя выставить, и с удовольствием взял у Посидония три бесплатных билета для входа на ипподром.
Несмотря на панику, овладевшую жителями города, конские бега должны были состояться. Старый певец предложил Даде отправиться вместе с ним и его дочерью на это интересное зрелище. Приглашение Медия привело девушку в восторг; она вытерла заплаканные голубые глазки и радостно поблагодарила любезного хозяина.
ГЛАВА XVIII
Несмотря на всеобщую панику, овладевшую Александрией, на следующий день были назначены конские бега. Такое решение состоялось несколько часов назад во дворце Феофила, и глашатаи ходили по всему городу, созывая жителей на предстоящие состязания.
В конторе «Эфемериды» 60, которая должна была появиться завтра утром, около пятисот грамотных рабов писали под диктовку объявления. Здесь упоминались имена владельцев лошадей, допущенных на бега, и агитаторов, то есть возниц, среди которых христиане и язычники пользовались одинаковыми правами.
В большом приемном зале епископского дворца стояла душная атмосфера, и собравшиеся на совет пресвитеры были сильно взволнованы. Сегодня они решились пойти наперекор своему владыке и заранее знали, что борьба с непреклонным Феофилом обойдется им недешево. Кроме духовенства, сюда прибыли: уполномоченный императора Цинегий, городской префект Эвагрий, а также командир войск и комес Египта Роман. Императорские чиновники, которые хорошо знали Александрию и ее граждан и вместе с тем имели случай убедиться в умственном превосходстве епископа, были на его стороне; Цинегий находился в нерешительности, а пресвитеры, разделявшие отчасти предрассудки и опасения александрийцев, осмелились высказаться против крайних мер. Общественные увеселения во время серьезной опасности казались им чересчур рискованным, даже безумным шагом. Поступить таким образом, говорили они, значило искушать Господа.
На презрительный вопрос Феофила, какой опасностью угрожает городу ниспровержение кумира, которое, по словам комеса, должно совершиться не далее завтрашнего дня, один из пресвитеров держал ответ епископу от имени своих собратьев. Прежде он был знаменитым заклинателем духов, и даже теперь, сделавшись христианином, стоял во главе известной гностической секты, прилежно занимаясь магией. Этот маститый старец с большим жаром и непоколебимой уверенностью принялся доказывать, что Серапис самый страшный из языческих духов. Все оракулы древности, все пророчества и выводы магиков и астрологов должны оказаться обманом, если его ниспровержение обойдется без пагубных переворотов в природе.
Глаза Феофила гневно засверкали, и он высказал в резкой, отрывистой речи, лишенной всяких риторических прикрас, что служителю христианской церкви непристойно разделять суеверия невежественных язычников. Тленная красота кумира, созданного человеческими руками, не должна останавливать ревнителей веры. Чем больше дьявольской прелести в этом образе, тем большую сверхъестественную силу признают за ним идолопоклонники, тем ненавистнее он для последователей Христа.
– Тот, кто приписывает нечистым духам настолько могущества, что они в состоянии разрушить Вселенную, созданную Творцом, недалеко ушел от идолопоклонства и когтей сатаны, – прибавил в заключение владыка, бросая суровые взгляды на присутствующих.
Многие из духовенства побледнели как полотно при этом обвинении. После этого ни один из них не посмел возразить на слова епископа, когда он потребовал, чтобы римское войско немедленно разрушило Серапеум, как только христианам удастся овладеть его твердыней.
– Мы должны стереть с лица земли нечестивое идольское капище, которое служит соблазном целому городу, – заключил он с пафосом. – Если языческие оракулы были правы, а мы заблуждались, то пусть с ниспровержением Сераписа вся Вселенная рассыплется прахом, – самая гибель при этом была бы блаженством для истинно верующих. Но как несомненно то, что я, милостью Божией, сижу на моем епископском престоле, так же и несомненно и полное ничтожество Сераписа. Его безграничное могущество только нелепый вымысел ослепленных глупцов, и в целом мире нет другого Бога, кроме Того, Которому я служу.
– Его же царствию не будет конца, аминь! – протяжно произнес один из старейших пресвитеров.
Тогда Цинегий заявил, что он со своей стороны не препятствует разрушению идола и его храма. Комес в то же время стал защищать предложение Феофила назначить на завтрашний день конские бега. Он сделал меткую характеристику увлекающихся, легкомысленных, падких до развлечений александрийцев. Военные силы, находившиеся в распоряжении Романа, были, по его словам, ничтожны по сравнению с численностью язычников, так что для успеха предприятия было крайне важно отвлечь в решительный момент большую часть защитников Серапеума от осажденного святилища. Бой гладиаторов был запрещен, травля зверей представляла мало интересного, но конские бега, где языческое население могло состязаться с заклятыми врагами своей веры, имело большую притягательную силу и обещало заманить на ипподром целые тысячи самых опасных сподвижников Олимпия. Все это было заранее взвешено им вместе с епископом и Цинегием, который прибыл в Александрию, заручившись позволением императора разрушить Серапеум. Но как предусмотрительный государственный человек, он хотел прежде убедиться, насколько время и обстоятельства благоприятствуют решительным мерам. Осмотревшись в городе, Цинегий понял, что может без страха приступить к разрушению святилища. Сделав некоторые оговорки и коснувшись необходимости оказывать побежденным полное снисхождение, посланный императора объявил именем монарха приказ взять Серапеум вооруженной силой и разорить его, а конские бега на ипподроме назначить на следующий день.
Присутствующие низко поклонились. Закончив заседание краткой молитвой, Феофил, потупив голову, направился в свою убогую рабочую комнату с таким смиренным видом, как будто бы он потерпел поражение, а не восторжествовал над своими противниками.
Итак, над великим языческим идолом был произнесен окончательный приговор, но в самом Серапеуме никто не думал сдаваться неприятелю. Могучий фундамент, на котором возвышался величайший из храмом эллинского мира, состоял из гладких, слегка наклонных плит несокрушимой твердости. По роскошно украшенному подъезду, поднимавшемуся с обеих сторон до самого входа, проходила дорога для колесниц, а у средней части красивой арки, образованной этим возвышением, была устроена двойная лестница для пешеходов, которая вела к трем порталам в главном фронтоне гигантского здания.
Язычники наскоро устроили здесь баррикады. Изображения богов художественной работы, статуи и бюсты царей и героев, столбики с фигурой Гермеса, колонны, памятники, жертвенные алтари, роскошные сидения и скамейки чеканной меди безжалостно бросались тысячами рук на изрытый подъезд и сломанную лестницу.
Квадратные плиты мостовой и гранитные ступени, вывороченные кирками, пошли на устройство наружных укреплений и образовали валы, которые все увеличивались, несмотря на то, что осаждающие давно приблизились к храму. Защитники святилища отрывали камни, колонны, литые металлические украшения и каменную балюстраду от венца крыши, бросая все это вниз на баррикады. Тяжелые железные и каменные обломки нередко попадали в неприятельские ряды, но между тем римские воины не приступали еще к атаке.
Предводители императорских легионов плохо рассчитали силы защитников Серапеума. Они думали, что их было не более трех или четырех сотен, тогда как на одной крыше показалось свыше тысячи человек, и число их, видимо, прибывало. Римляне полагали, что эти толпы народа спрятались в потайных комнатах и ходах обширного здания с самого приезда Цинегия. Никто из нападающих не знал, каким путем осажденные ежеминутно получают подкрепление.
Карнис с женой и сыном также проникли в святилище Сераписа через подземный канал, куда хлынули беспрерывным потоком массы язычников. Пока старик Евсевий говорил проповедь в церкви Св. Марка, увещевая свою паству не преследовать своих врагов, в обширном Серапеуме собралось около четырех тысяч сподвижников Олимпия. Однако, несмотря на такое множество народа, при гигантских размерах здания, в нем не замечалось ни малейшей тесноты. Постоянно прибывавшие массы мужчин и женщин рассеивались по кровле, по громадным залам, подземным коридорам и особым изолированным комнатам. В галереях самого храма, примыкавших к большой ротонде, увенчанной великолепным куполом, в широкой передней галерее, следовавшей за ней, и, наконец, в ипостиле несравненной красоты, у задней стены которого, в полукруглой нише в виде высокой башни, помещалась знаменитая статуя Сераписа, можно было видеть только отдельные групп людей, казавшихся необыкновенно маленькими в сравнении с неизмеримо длинными рядами колонн.
Только в одну ротонду с ее четырьмя столбами, напоминавшими своим объемом циклопические постройки, проникал яркий дневной свет через окна под куполом. В передней галерее было гораздо темнее, а в гипостиле царствовал полумрак, пронизанный в разных направлениях полосами какого-то необыкновенного света, производившего поразительный эффект.
Тени от исполинских колонн в передней галерее и в двойных колоннадах по обеим сторонам гипостиля тянулись темными полосами по разноцветному полу. Мозаичная работа, всевозможные круги и эллипсы живописно обрамляли края и пестрили середину этого полированного каменного помоста, в котором отражались, как в зеркале, статуи между колоннами, великолепно раскрашенные астрологические изображения на каменных потолках, фигуры богов и различные мифологические группы, покрывавшие стены в виде художественных разноцветных барельефов. Обилие восхитительных форм и красок поражало зрение, волны аромата, наполнявшие эти священные места, раздражающе действовали на нервы, и пытливый человеческий ум терялся среди бесчисленного множества мистических знаков, чертежей и фигур, которые невольно влекли к себе своим таинственным, загадочным смыслом. Как густое облако, заволакивающее вершину горы, ниспадал тяжелый занавес с самого верха гипостиля, скрывая живописными складками нишу со статуей Сераписа и расстилаясь по каменным плитам пола. Эта материя, казалось, была сделана руками гигантов на ткацком станке необъятных размеров и невольно приковывала взгляд бесконечным разнообразием затканных и вышитых на ней рисунков.
В нише кумира было гораздо больше золота, серебра и драгоценных камней, чем в сокровищнице любого могущественного царя. Вся обстановка святилища подавляла своим величием, заставляла человека сознавать свое полное ничтожество; ум невольно терялся среди таких необычайных размеров здания, среди его несметных богатств и поразительного изобилия предметов искусства.
Серапеум казался областью бесконечного и неизмеримого; стоило взглянуть, закинув голову, на капители колонн, чтобы почувствовать головокружение. На недостижимой высоте потолков пестрело множество картин и рисунков, но самое сильное зрение утомлялось раньше, чем посетителю храма удавалось рассмотреть хоть что-нибудь из этих интересных украшений. А Между тем здесь, где греческое искусство соединялось с восточным великолепием и обширными размерами, даже незначительная деталь могла выдержать самую строгую критику; каждая архитектурная форма, каждое произведение ваятеля, живописца, литейщика, мозаиста или ткача носили на себе отпечаток высокого достоинства и замечательного совершенства.
Коричневый пятнистый порфир, белый, зеленый, желтый и красный мрамор, употребленный на отделку Серапеума, представляли самый лучший материал, который когда-либо обрабатывали руки греческих художников. Каждая из тысячи скульптурных работ, находившихся здесь, была законченным произведением великого мастера. Мозаика на блестящем полированном полу, рамки, окаймлявшие стенные барельефы, и каждая мелочь, при внимательном обзоре, восхищала своей красотой и тонким изяществом, нося на себе печать несомненной гениальности.
Сотни дворов, залов, коридоров и кладовых примыкали к галереям храма или размещались по нижним этажам.
Здесь проходили длинные ряды покоев, где хранилось более двухсот тысяч свитков; то была знаменитая библиотека Серапеума с читальнями и комнатами для письма; жрецы, преподаватели и ученики имели свои особые помещения, свои столовые и залы для общих занятий. Из лаборатории распространялся острый запах химических препаратов, возле кухонь и пекарен пахло кушаньями. В твердых стенах фундамента были устроены кельи для кающихся и квартиры для людей, исполнявших менее важные должности при храме; тут же помещались и рабы, число которых доходило до нескольких сотен. Кроме того, в подземелье находились залы, гроты, проходы и провалы, предназначенные для мистерий, а на крыше святилища возвышались обсерватории и большая астрономическая станция, где некогда работали Эратосфен 61 и Клавдий Птолемей 62. Астрономы, астрологи, указатели часов магики проводили здесь ночи, между тем как в нижних дворах Серапеума, куда примыкали стойла и запасные магазины, текла кровь жертвенных животных и рассматривались внутренности заколотых быков и овец.
Жилище Сераписа представляло совершенно отдельный мирок, и многие столетия щедро украсили его лучшими дарами искусства и человеческого знания. Магия и колдовство окружили его таинственным мистическим очарованием, а философия придала культу Сераписа отпечаток мудрости и глубокомыслия. Его святилище было, бесспорно, жизненным центром для эллинов, населявших город Александра Великого. Поэтому нет ничего удивительного, что язычники твердо верили оракулам, предсказавшим гибель Вселенной в случае разрушения Серапеума. Встревоженные ожидаемой катастрофой, они хлынули к осажденному храму, готовые или погибнуть с великим Сераписом, или отстоять его святыню.
Какое странное смешение мужчин и женщин, собравшихся в этих священных местах!
Видные ученые: философы, грамматики, математики, естествоиспытатели, врачи – группировались вокруг Олимпия и молча следовали за ним. Кроме них, сюда сошлись: риторы с гладко выбритыми лицами; магики и колдуны, длинные бороды которых падали на талары, расшитые удивительными фигурами, учащееся юношество в одеждах древних афинян; мужчины всех возрастов, называвшие себя художниками, но не шедшие дальше подражания образцам старинного искусства, несчастные, которые в эту эпоху уничтожения прекрасного не находили себе работы и не могли ни к чему применить свои дарования. Здесь было немало актеров без занятий, голодающих актеров, оставшихся без хлеба благодаря запрещению театров и всевозможных зрелищ, немало певцов и музыкантов, жрецов и служителей при храме, изгнанных из языческих святилищ, адвокатов, писцов, мореплавателей, ремесленников, но очень немного купцов, потому что христианство перестало быть исключительно религией бедняков, и богатые собственники охотно принимали веру, которая пользовалась явным покровительством властей.
За одним из студентов последовала его веселая подруга. Другие учащиеся, видя это, тотчас вернулись обратно в город, чтобы взять с собой в Серапеум своих возлюбленных с их приятельницами. Таким образом, к мужчинам присоединилось большое количество увенчанных цветами и разодетых девушек, выгнанных из храмов гиеродул63, и жриц с лучшей репутацией, которые усердно чтили старых богов или занимались магией.
Из среды этих женщин резко выделялась высокая, величественная матрона в траурной одежде. То была Вереника, мать языческого юноши, умершего накануне от ран на руках старца Евсевия. Она пришла в Серапеум, воодушевляемая желанием отомстить за смерть любимого сына и погибнуть вместе с богами Эллады, за которых он отдал свою молодую жизнь. Шумная суета вокруг нее увеличивала страдания несчастной женщины. Закутавшись в покрывало, она неподвижно сидела по целым часам у подножия железной статуи богини справедливости, которая распределяет между людьми небесные награды и наказания.
Олимпий поручил начальство над защитниками святилища маститому легату Мемнону, опытному полководцу, потерявшему левую руку в кровопролитном сражении с готами. Верховному жрецу выпало нынче много хлопот; он то уговаривал свое небольшое войско беспрекословно повиноваться почтенному ветерану, то разбирал ссоры, предупреждая неприятные столкновения между присутствующими. Кроме того, ему приходилось позаботиться об уходе за ранеными и приготовить все нужное для торжественного жертвоприношения Серапису.
Карнис не отставал от Олимпия, помогая своему другу, где только было возможно. Орфея откомандировали вместе с другими юношами на крышу храма; здесь, под палящими лучами солнца, на горячей медной обшивке кровли, около раскаленного металлического купола, они отрывали каменные плиты и колонны, для того чтобы завтра бросать их в нападающих. Герза ухаживала за ранеными и больными. При устройстве наружных укреплений некоторые смельчаки пострадали от стрел и копий стоявших перед святилищем римских воинов, хотя войско императора пока не нападало на защитников Серапеума. Значительное число молодых людей, работавших на крыше, подверглись солнечному удару и другим заболеваниям подобного рода. В просторных галереях храма царила приятная прохлада, так что осажденные не замечали, как проходило время. Некоторые из них занимались работой или стояли на карауле; другие беседовали между собой, спорили и делали предположения насчет предстоящих событий. Многие под влиянием страха или благоговения сидели, скорчившись, на полу, читая молитвы, произнося заклинания, плача. Магики и астрологи удалились со своими последователями в соседние залы, где занялись вычислениями и отысканием новых формул в надежде, что им удастся придумать средство отвратить грозящую опасность. Между ними и библиотекой завязались деятельные сношения; они приносили оттуда свитки и дощечки с древними предсказаниями, гороскопами и спасительными заклинаниями. Один за другим посланные приходили по их поручению в большие галереи, прося не шуметь собравшуюся здесь молодежь. Несколько сот александрийских юношей со своими подругами предавались разнузданному веселью в священных стенах Серапеума, желая как можно приятнее провести время и забыться перед неминуемым крушением Вселенной. Резкие звуки флейт и аккорды лютней раздавались под сводами, между тем как обезумевшая толпа плясала под эту нестройную музыку, громко топая ногами, хлопая в ладоши, вертя над головой тамбурины. Мужчины и женщины обменивались жгучими взглядами и страстными поцелуями; им оставалось жить всего только одну ночь, и они хотели посвятить ее неге и наслаждению.
Наконец, солнце приблизилось к закату, и тогда в святилище раздался оглушительный звон металлических кругов, которые с силой ударялись друг о друга.
Как шумящие валы морского прибоя, отражались могучие звуковые волны от твердых стен громадного храма, разливаясь по всем отделениям гигантской постройки, от обсерватории на крыше и до самого глубокого подземелья. Этот сигнал заставил собраться вместе всех, кто нашел дорогу в Серапеум. Вскоре обширная ротонда наполнилась толпившимися массами народа. Оттуда они хлынули через переднюю галерею в ипостиль, где находилась завешенная статуя кумира. Почитатели Сераписа теснились сегодня к священной нише без различия пола и общественного положения, не соблюдая обычных формальностей и установленного порядка относительно большей или меньшей степени посвящения в тайны культа могущественного божества. Наконец неокоры64 протянули цепь на значительном расстоянии от недоступного полукруга и сдержали напор толпы. Сгруппировавшись посередине ипостиля и в боковых колоннадах, молельщики, затаив дыхание, ожидали начала церемонии.
Здесь слова проповедника были прерваны страшным шумом, поднявшимся в нартексе 59, откуда доносились неистовые крики дерущихся мужчин и глухой рев быка.
Испуганные молельщики вскочили со своих мест; главная дверь с треском распахнулась, и в церковь ворвалась толпа языческих юношей, которые спасались от преследования черни. Здесь они снова стали отчаянно сопротивляться, хотя враги вдвое превосходили их численностью. Оборванные венки и гирлянды цветов в беспорядке легли на пол под ноги сражающихся. Простолюдины настигли близ церкви Св. Марка процессию молодых язычников, которые, наперекор императорскому эдикту, вели разукрашенного быка в храм Аполлона. Животное вырвалось от них во время драки и бросилось в нартекс.
Борьба в самой церкви продолжалась недолго. Христиане тотчас одолели противников; но Евсевий бросился между враждующими, стараясь защитить побежденных от рассвирепевших победителей.
Женщины в ужасе толпились к дверям, но не смели пробраться в нартекс, где метался разъяренный бык, опрокидывая все, что попадалось ему навстречу. Наконец к месту катастрофы подоспела стража; один из солдат ударил вола мечом по шее, и животное рухнуло на пол, обливаясь кровью.
Тогда все присутствующие бросились к выходу. Дада последовала за ними, ведя за собой Папиаса. Она дрожала от ужаса, тогда как ребенок вырывался у нее из рук, крича, что есть силы:
– Пойдем к Агнии: я видел ее в церкви! Но девушка не слушала его, в смертельном страхе спеша поскорее выбраться на площадь.
Дойдя до жилища Медия, она перевела дух и пришла в себя. Папиас по-прежнему утверждал, что его сестра была вместе с другими в толпе молельщиков. Волнение на улице утихло, и Дада, уступая просьбам ребенка, воротилась в храм. Ее беспрепятственно пропустили туда, но она могла дойти только до решетки, отделявшей места некрещеных от остального пространства церкви. Здесь на полу валялись страшно изуродованные трупы многих убитых юношей.
Молодая девушка была потрясена кровавым зрелищем и удалилась оттуда.
Трагическая сторона жизни в первый раз ясно выступила перед ней. Когда Медий вошел под вечер в ее комнату, он не узнал своей веселой гостьи. Красивое личико резвушки затуманилось, и глаза были полны слез. Старик, конечно, не подозревал, как она горько плакала сегодня. Приписывая происшедшую в ней перемену тревоге перед грозившей опасностью, он старался ее успокоить.
Магик Посидоний был у него и сказал, что теперь решительно нечего бояться. Хотя прежний товарищ Карниса служил помощником на сеансах колдуна и знал, что все его волшебные превращения и призраки умерших были чистейшим обманом, все-таки этот человек имел на Медия громадное влияние с тех пор, как ему удалось однажды опутать его какими-то таинственными чарами и беспрекословно подчинить его действия своей воле. Посидоний отличался внушительной осанкой и обычно говорил самоуверенным тоном, не допускающим возражений, что придавало особенную убедительность его словам в глазах Медия. Поэтому малодушный старик совершенно ободрился, когда его патрон стал доказывать, что разрушение храма Сераписа не угрожает Александрии никакими особенными бедствиями. С этой минуты Медий начал подшучивать над своим недавним страхом; он опять сделался человеком «твердых убеждений», каким всегда старался себя выставить, и с удовольствием взял у Посидония три бесплатных билета для входа на ипподром.
Несмотря на панику, овладевшую жителями города, конские бега должны были состояться. Старый певец предложил Даде отправиться вместе с ним и его дочерью на это интересное зрелище. Приглашение Медия привело девушку в восторг; она вытерла заплаканные голубые глазки и радостно поблагодарила любезного хозяина.
ГЛАВА XVIII
Несмотря на всеобщую панику, овладевшую Александрией, на следующий день были назначены конские бега. Такое решение состоялось несколько часов назад во дворце Феофила, и глашатаи ходили по всему городу, созывая жителей на предстоящие состязания.
В конторе «Эфемериды» 60, которая должна была появиться завтра утром, около пятисот грамотных рабов писали под диктовку объявления. Здесь упоминались имена владельцев лошадей, допущенных на бега, и агитаторов, то есть возниц, среди которых христиане и язычники пользовались одинаковыми правами.
В большом приемном зале епископского дворца стояла душная атмосфера, и собравшиеся на совет пресвитеры были сильно взволнованы. Сегодня они решились пойти наперекор своему владыке и заранее знали, что борьба с непреклонным Феофилом обойдется им недешево. Кроме духовенства, сюда прибыли: уполномоченный императора Цинегий, городской префект Эвагрий, а также командир войск и комес Египта Роман. Императорские чиновники, которые хорошо знали Александрию и ее граждан и вместе с тем имели случай убедиться в умственном превосходстве епископа, были на его стороне; Цинегий находился в нерешительности, а пресвитеры, разделявшие отчасти предрассудки и опасения александрийцев, осмелились высказаться против крайних мер. Общественные увеселения во время серьезной опасности казались им чересчур рискованным, даже безумным шагом. Поступить таким образом, говорили они, значило искушать Господа.
На презрительный вопрос Феофила, какой опасностью угрожает городу ниспровержение кумира, которое, по словам комеса, должно совершиться не далее завтрашнего дня, один из пресвитеров держал ответ епископу от имени своих собратьев. Прежде он был знаменитым заклинателем духов, и даже теперь, сделавшись христианином, стоял во главе известной гностической секты, прилежно занимаясь магией. Этот маститый старец с большим жаром и непоколебимой уверенностью принялся доказывать, что Серапис самый страшный из языческих духов. Все оракулы древности, все пророчества и выводы магиков и астрологов должны оказаться обманом, если его ниспровержение обойдется без пагубных переворотов в природе.
Глаза Феофила гневно засверкали, и он высказал в резкой, отрывистой речи, лишенной всяких риторических прикрас, что служителю христианской церкви непристойно разделять суеверия невежественных язычников. Тленная красота кумира, созданного человеческими руками, не должна останавливать ревнителей веры. Чем больше дьявольской прелести в этом образе, тем большую сверхъестественную силу признают за ним идолопоклонники, тем ненавистнее он для последователей Христа.
– Тот, кто приписывает нечистым духам настолько могущества, что они в состоянии разрушить Вселенную, созданную Творцом, недалеко ушел от идолопоклонства и когтей сатаны, – прибавил в заключение владыка, бросая суровые взгляды на присутствующих.
Многие из духовенства побледнели как полотно при этом обвинении. После этого ни один из них не посмел возразить на слова епископа, когда он потребовал, чтобы римское войско немедленно разрушило Серапеум, как только христианам удастся овладеть его твердыней.
– Мы должны стереть с лица земли нечестивое идольское капище, которое служит соблазном целому городу, – заключил он с пафосом. – Если языческие оракулы были правы, а мы заблуждались, то пусть с ниспровержением Сераписа вся Вселенная рассыплется прахом, – самая гибель при этом была бы блаженством для истинно верующих. Но как несомненно то, что я, милостью Божией, сижу на моем епископском престоле, так же и несомненно и полное ничтожество Сераписа. Его безграничное могущество только нелепый вымысел ослепленных глупцов, и в целом мире нет другого Бога, кроме Того, Которому я служу.
– Его же царствию не будет конца, аминь! – протяжно произнес один из старейших пресвитеров.
Тогда Цинегий заявил, что он со своей стороны не препятствует разрушению идола и его храма. Комес в то же время стал защищать предложение Феофила назначить на завтрашний день конские бега. Он сделал меткую характеристику увлекающихся, легкомысленных, падких до развлечений александрийцев. Военные силы, находившиеся в распоряжении Романа, были, по его словам, ничтожны по сравнению с численностью язычников, так что для успеха предприятия было крайне важно отвлечь в решительный момент большую часть защитников Серапеума от осажденного святилища. Бой гладиаторов был запрещен, травля зверей представляла мало интересного, но конские бега, где языческое население могло состязаться с заклятыми врагами своей веры, имело большую притягательную силу и обещало заманить на ипподром целые тысячи самых опасных сподвижников Олимпия. Все это было заранее взвешено им вместе с епископом и Цинегием, который прибыл в Александрию, заручившись позволением императора разрушить Серапеум. Но как предусмотрительный государственный человек, он хотел прежде убедиться, насколько время и обстоятельства благоприятствуют решительным мерам. Осмотревшись в городе, Цинегий понял, что может без страха приступить к разрушению святилища. Сделав некоторые оговорки и коснувшись необходимости оказывать побежденным полное снисхождение, посланный императора объявил именем монарха приказ взять Серапеум вооруженной силой и разорить его, а конские бега на ипподроме назначить на следующий день.
Присутствующие низко поклонились. Закончив заседание краткой молитвой, Феофил, потупив голову, направился в свою убогую рабочую комнату с таким смиренным видом, как будто бы он потерпел поражение, а не восторжествовал над своими противниками.
Итак, над великим языческим идолом был произнесен окончательный приговор, но в самом Серапеуме никто не думал сдаваться неприятелю. Могучий фундамент, на котором возвышался величайший из храмом эллинского мира, состоял из гладких, слегка наклонных плит несокрушимой твердости. По роскошно украшенному подъезду, поднимавшемуся с обеих сторон до самого входа, проходила дорога для колесниц, а у средней части красивой арки, образованной этим возвышением, была устроена двойная лестница для пешеходов, которая вела к трем порталам в главном фронтоне гигантского здания.
Язычники наскоро устроили здесь баррикады. Изображения богов художественной работы, статуи и бюсты царей и героев, столбики с фигурой Гермеса, колонны, памятники, жертвенные алтари, роскошные сидения и скамейки чеканной меди безжалостно бросались тысячами рук на изрытый подъезд и сломанную лестницу.
Квадратные плиты мостовой и гранитные ступени, вывороченные кирками, пошли на устройство наружных укреплений и образовали валы, которые все увеличивались, несмотря на то, что осаждающие давно приблизились к храму. Защитники святилища отрывали камни, колонны, литые металлические украшения и каменную балюстраду от венца крыши, бросая все это вниз на баррикады. Тяжелые железные и каменные обломки нередко попадали в неприятельские ряды, но между тем римские воины не приступали еще к атаке.
Предводители императорских легионов плохо рассчитали силы защитников Серапеума. Они думали, что их было не более трех или четырех сотен, тогда как на одной крыше показалось свыше тысячи человек, и число их, видимо, прибывало. Римляне полагали, что эти толпы народа спрятались в потайных комнатах и ходах обширного здания с самого приезда Цинегия. Никто из нападающих не знал, каким путем осажденные ежеминутно получают подкрепление.
Карнис с женой и сыном также проникли в святилище Сераписа через подземный канал, куда хлынули беспрерывным потоком массы язычников. Пока старик Евсевий говорил проповедь в церкви Св. Марка, увещевая свою паству не преследовать своих врагов, в обширном Серапеуме собралось около четырех тысяч сподвижников Олимпия. Однако, несмотря на такое множество народа, при гигантских размерах здания, в нем не замечалось ни малейшей тесноты. Постоянно прибывавшие массы мужчин и женщин рассеивались по кровле, по громадным залам, подземным коридорам и особым изолированным комнатам. В галереях самого храма, примыкавших к большой ротонде, увенчанной великолепным куполом, в широкой передней галерее, следовавшей за ней, и, наконец, в ипостиле несравненной красоты, у задней стены которого, в полукруглой нише в виде высокой башни, помещалась знаменитая статуя Сераписа, можно было видеть только отдельные групп людей, казавшихся необыкновенно маленькими в сравнении с неизмеримо длинными рядами колонн.
Только в одну ротонду с ее четырьмя столбами, напоминавшими своим объемом циклопические постройки, проникал яркий дневной свет через окна под куполом. В передней галерее было гораздо темнее, а в гипостиле царствовал полумрак, пронизанный в разных направлениях полосами какого-то необыкновенного света, производившего поразительный эффект.
Тени от исполинских колонн в передней галерее и в двойных колоннадах по обеим сторонам гипостиля тянулись темными полосами по разноцветному полу. Мозаичная работа, всевозможные круги и эллипсы живописно обрамляли края и пестрили середину этого полированного каменного помоста, в котором отражались, как в зеркале, статуи между колоннами, великолепно раскрашенные астрологические изображения на каменных потолках, фигуры богов и различные мифологические группы, покрывавшие стены в виде художественных разноцветных барельефов. Обилие восхитительных форм и красок поражало зрение, волны аромата, наполнявшие эти священные места, раздражающе действовали на нервы, и пытливый человеческий ум терялся среди бесчисленного множества мистических знаков, чертежей и фигур, которые невольно влекли к себе своим таинственным, загадочным смыслом. Как густое облако, заволакивающее вершину горы, ниспадал тяжелый занавес с самого верха гипостиля, скрывая живописными складками нишу со статуей Сераписа и расстилаясь по каменным плитам пола. Эта материя, казалось, была сделана руками гигантов на ткацком станке необъятных размеров и невольно приковывала взгляд бесконечным разнообразием затканных и вышитых на ней рисунков.
В нише кумира было гораздо больше золота, серебра и драгоценных камней, чем в сокровищнице любого могущественного царя. Вся обстановка святилища подавляла своим величием, заставляла человека сознавать свое полное ничтожество; ум невольно терялся среди таких необычайных размеров здания, среди его несметных богатств и поразительного изобилия предметов искусства.
Серапеум казался областью бесконечного и неизмеримого; стоило взглянуть, закинув голову, на капители колонн, чтобы почувствовать головокружение. На недостижимой высоте потолков пестрело множество картин и рисунков, но самое сильное зрение утомлялось раньше, чем посетителю храма удавалось рассмотреть хоть что-нибудь из этих интересных украшений. А Между тем здесь, где греческое искусство соединялось с восточным великолепием и обширными размерами, даже незначительная деталь могла выдержать самую строгую критику; каждая архитектурная форма, каждое произведение ваятеля, живописца, литейщика, мозаиста или ткача носили на себе отпечаток высокого достоинства и замечательного совершенства.
Коричневый пятнистый порфир, белый, зеленый, желтый и красный мрамор, употребленный на отделку Серапеума, представляли самый лучший материал, который когда-либо обрабатывали руки греческих художников. Каждая из тысячи скульптурных работ, находившихся здесь, была законченным произведением великого мастера. Мозаика на блестящем полированном полу, рамки, окаймлявшие стенные барельефы, и каждая мелочь, при внимательном обзоре, восхищала своей красотой и тонким изяществом, нося на себе печать несомненной гениальности.
Сотни дворов, залов, коридоров и кладовых примыкали к галереям храма или размещались по нижним этажам.
Здесь проходили длинные ряды покоев, где хранилось более двухсот тысяч свитков; то была знаменитая библиотека Серапеума с читальнями и комнатами для письма; жрецы, преподаватели и ученики имели свои особые помещения, свои столовые и залы для общих занятий. Из лаборатории распространялся острый запах химических препаратов, возле кухонь и пекарен пахло кушаньями. В твердых стенах фундамента были устроены кельи для кающихся и квартиры для людей, исполнявших менее важные должности при храме; тут же помещались и рабы, число которых доходило до нескольких сотен. Кроме того, в подземелье находились залы, гроты, проходы и провалы, предназначенные для мистерий, а на крыше святилища возвышались обсерватории и большая астрономическая станция, где некогда работали Эратосфен 61 и Клавдий Птолемей 62. Астрономы, астрологи, указатели часов магики проводили здесь ночи, между тем как в нижних дворах Серапеума, куда примыкали стойла и запасные магазины, текла кровь жертвенных животных и рассматривались внутренности заколотых быков и овец.
Жилище Сераписа представляло совершенно отдельный мирок, и многие столетия щедро украсили его лучшими дарами искусства и человеческого знания. Магия и колдовство окружили его таинственным мистическим очарованием, а философия придала культу Сераписа отпечаток мудрости и глубокомыслия. Его святилище было, бесспорно, жизненным центром для эллинов, населявших город Александра Великого. Поэтому нет ничего удивительного, что язычники твердо верили оракулам, предсказавшим гибель Вселенной в случае разрушения Серапеума. Встревоженные ожидаемой катастрофой, они хлынули к осажденному храму, готовые или погибнуть с великим Сераписом, или отстоять его святыню.
Какое странное смешение мужчин и женщин, собравшихся в этих священных местах!
Видные ученые: философы, грамматики, математики, естествоиспытатели, врачи – группировались вокруг Олимпия и молча следовали за ним. Кроме них, сюда сошлись: риторы с гладко выбритыми лицами; магики и колдуны, длинные бороды которых падали на талары, расшитые удивительными фигурами, учащееся юношество в одеждах древних афинян; мужчины всех возрастов, называвшие себя художниками, но не шедшие дальше подражания образцам старинного искусства, несчастные, которые в эту эпоху уничтожения прекрасного не находили себе работы и не могли ни к чему применить свои дарования. Здесь было немало актеров без занятий, голодающих актеров, оставшихся без хлеба благодаря запрещению театров и всевозможных зрелищ, немало певцов и музыкантов, жрецов и служителей при храме, изгнанных из языческих святилищ, адвокатов, писцов, мореплавателей, ремесленников, но очень немного купцов, потому что христианство перестало быть исключительно религией бедняков, и богатые собственники охотно принимали веру, которая пользовалась явным покровительством властей.
За одним из студентов последовала его веселая подруга. Другие учащиеся, видя это, тотчас вернулись обратно в город, чтобы взять с собой в Серапеум своих возлюбленных с их приятельницами. Таким образом, к мужчинам присоединилось большое количество увенчанных цветами и разодетых девушек, выгнанных из храмов гиеродул63, и жриц с лучшей репутацией, которые усердно чтили старых богов или занимались магией.
Из среды этих женщин резко выделялась высокая, величественная матрона в траурной одежде. То была Вереника, мать языческого юноши, умершего накануне от ран на руках старца Евсевия. Она пришла в Серапеум, воодушевляемая желанием отомстить за смерть любимого сына и погибнуть вместе с богами Эллады, за которых он отдал свою молодую жизнь. Шумная суета вокруг нее увеличивала страдания несчастной женщины. Закутавшись в покрывало, она неподвижно сидела по целым часам у подножия железной статуи богини справедливости, которая распределяет между людьми небесные награды и наказания.
Олимпий поручил начальство над защитниками святилища маститому легату Мемнону, опытному полководцу, потерявшему левую руку в кровопролитном сражении с готами. Верховному жрецу выпало нынче много хлопот; он то уговаривал свое небольшое войско беспрекословно повиноваться почтенному ветерану, то разбирал ссоры, предупреждая неприятные столкновения между присутствующими. Кроме того, ему приходилось позаботиться об уходе за ранеными и приготовить все нужное для торжественного жертвоприношения Серапису.
Карнис не отставал от Олимпия, помогая своему другу, где только было возможно. Орфея откомандировали вместе с другими юношами на крышу храма; здесь, под палящими лучами солнца, на горячей медной обшивке кровли, около раскаленного металлического купола, они отрывали каменные плиты и колонны, для того чтобы завтра бросать их в нападающих. Герза ухаживала за ранеными и больными. При устройстве наружных укреплений некоторые смельчаки пострадали от стрел и копий стоявших перед святилищем римских воинов, хотя войско императора пока не нападало на защитников Серапеума. Значительное число молодых людей, работавших на крыше, подверглись солнечному удару и другим заболеваниям подобного рода. В просторных галереях храма царила приятная прохлада, так что осажденные не замечали, как проходило время. Некоторые из них занимались работой или стояли на карауле; другие беседовали между собой, спорили и делали предположения насчет предстоящих событий. Многие под влиянием страха или благоговения сидели, скорчившись, на полу, читая молитвы, произнося заклинания, плача. Магики и астрологи удалились со своими последователями в соседние залы, где занялись вычислениями и отысканием новых формул в надежде, что им удастся придумать средство отвратить грозящую опасность. Между ними и библиотекой завязались деятельные сношения; они приносили оттуда свитки и дощечки с древними предсказаниями, гороскопами и спасительными заклинаниями. Один за другим посланные приходили по их поручению в большие галереи, прося не шуметь собравшуюся здесь молодежь. Несколько сот александрийских юношей со своими подругами предавались разнузданному веселью в священных стенах Серапеума, желая как можно приятнее провести время и забыться перед неминуемым крушением Вселенной. Резкие звуки флейт и аккорды лютней раздавались под сводами, между тем как обезумевшая толпа плясала под эту нестройную музыку, громко топая ногами, хлопая в ладоши, вертя над головой тамбурины. Мужчины и женщины обменивались жгучими взглядами и страстными поцелуями; им оставалось жить всего только одну ночь, и они хотели посвятить ее неге и наслаждению.
Наконец, солнце приблизилось к закату, и тогда в святилище раздался оглушительный звон металлических кругов, которые с силой ударялись друг о друга.
Как шумящие валы морского прибоя, отражались могучие звуковые волны от твердых стен громадного храма, разливаясь по всем отделениям гигантской постройки, от обсерватории на крыше и до самого глубокого подземелья. Этот сигнал заставил собраться вместе всех, кто нашел дорогу в Серапеум. Вскоре обширная ротонда наполнилась толпившимися массами народа. Оттуда они хлынули через переднюю галерею в ипостиль, где находилась завешенная статуя кумира. Почитатели Сераписа теснились сегодня к священной нише без различия пола и общественного положения, не соблюдая обычных формальностей и установленного порядка относительно большей или меньшей степени посвящения в тайны культа могущественного божества. Наконец неокоры64 протянули цепь на значительном расстоянии от недоступного полукруга и сдержали напор толпы. Сгруппировавшись посередине ипостиля и в боковых колоннадах, молельщики, затаив дыхание, ожидали начала церемонии.