- Хватит, ребята, - сказал Энджел. - Пошли. Эй, Ангстрем, если ты меня слышишь - у тебя ещё есть шанс! Переплывешь - пощадим. Только не ошибись, тебе вон туда надо! Как доплывешь - свистнешь, идет? - и банда опять заржала. - Если прежде не растворишься!
Потом Герц опять оказался около лимузина. Сэм отпустил его, и Леонид едва не свалился. Его шатало, к горлу подступала, готовая вырваться наружу, кислая мерзость, а перед глазами все стояло обезображенное лицо Ангстрема с кровавой дырой вместо глаза. Энджел взял его под руку и спросил:
- Вам понравилось это маленькое представление, господин Герц? Вам немножко не по себе? Может быть, съели что-нибудь не то? Или с похмелья? Хотите коньяку? Одна стопка - и все как рукой снимет! Надеюсь, вы не преминете рассказать вашему знакомому Кибдо о том, что вы здесь видели? Ничего, ничего, я разрешаю. Можно. Да, кстати. Тело вашей знакомой не желаете забрать? Похороните его - где-нибудь на помойке. Крысы устроят ей погребение по первому разряду!
Герц почти не слышал его болтовню, до того ему было мерзко. Он пришел в себя, только когда лимузин нес его прочь по улице. Энджела в салоне не было. Рядом сидел с непроницаемым лицом Сэм.
- Куда вы меня везете? - мрачно спросил Герц.
- В постельку к мамочке родимой, на мягкую перинку, - ответил Сэм, сохраняя на лице бесстрастное выражение. - А ты думал, мочить тебя будем? Много чести, ещё руки марать об такого говнюка. Впрочем, у нас здесь это легко делается. Достаточно связать получше человека и бросить где-нибудь в переулке. Крысы сделают остальное. Но для тебя и это слишком большая честь. Кому ты нужен!
Машина повернула и внезапно резко затормозила. В тот же момент Сэм открыл дверь и вытолкнул Леонида наружу. Машина рванула с места и умчалась. Герц чудом умудрился удержаться на ногах. Он отошел к стене дома и прислонился к ней, не в силах стоять. Его мотало из стороны в сторону.
Чуть-чуть придя в себя, он нетвердыми шагами пошел вдоль улицы, надеясь хотя бы найти место, где можно посидеть и очухаться. На углу одного из домов светил фонарь, освещая стену, на которой висела табличка с названием улицы. Леонид прочел её и остановился. "Улица Бардачная" - было написано на ней.
Не успел он сообразить, что случай, наконец, занес его туда, куда он уже не надеялся попасть, как сзади послышались шаги. Леонид машинально обернулся, чтобы посмотреть, кто идет, и чуть не упал от удивления.
- Симон! - сказал он.
- Леонид, что ты здесь делаешь?! Как ты тут оказался?! - закричал Симон, устремляясь навстречу ему.
* * *
- Итак, в конце концов получается так, что я хотел как лучше, а что в результате вышло... - сказал Леонид. Они сидели у Симона, и Герц только что кончил рассказывать все, что с ним приключилось. - И что мне теперь делать? Если бы был способ исправить что-нибудь, сделать что-нибудь по-другому...
- Есть такой способ, - сказал Симон. - Я не гарантирую, что получится, но попробовать можно.
- Какой?
- Надо сходить в Центр.
- В центр Заброшенных Кварталов? Зачем?
- А ты знаешь, что там происходит?
- Ну, знаю... То есть, конечно, нет. Говорят, что там дьявол сидит, или Семь Хранителей Зла, или что-то в этом роде.
- Прекрасно. Вот и надо отправиться к ним.
- Зачем? Душу, что ли, продавать?
- Это уж твое дело - как ты с ним договоришься. Но больше я тебе ничего предложить не могу.
- А ты проведешь меня туда? - спросил Герц.
- Проведу. Я этим здесь только и занимаюсь.
- Ну, тогда идем, - решительно сказал Леонид и тихо добавил: - Я в это не верю, но ведь другого выхода все равно нет...
7.
В туннеле было сыро и гулко; свет фонарика выхватывал из непроницаемой для зрения тьмы чугунные ребра тюбингов, пучки кабелей и поржавевшие рельсы. Под ногами хлюпала вода, что-то где-то капало, булькало, шуршало и сочилось. От промозглой сырости Герц чувствовал, что у него начинают стучать зубы, а из иногда попадавшихся боковых ответвлений, низеньких и ещё более темных, как будто одна абсолютная тьма может быть чернее другой, тянуло совсем уже могильным холодом.
- Нет, крыс здесь нет, - сказал Симон, ступая по шпалам. - Вот летучие мыши иногда попадаются, но им же совсем нечем здесь питаться.
- Почему забросили эту линию? - спросил Герц, и его голос многократным эхом отразился от металлических сводов. - Подумаешь, что проходит под Заброшенными Кварталами... Задраили бы все выходы наверх и ездили бы. Поездам-то что? А теперь ни то ни се - метро в городе на две половинки разодрано. И в обход строить, насколько мне известно, не собираются.
- Не собираются, - подтвердил Симон. - Средств нет. А что бросили так машинисты отказывались поезда водить, пассажиры не хотели ездить; ремонтные рабочие тоже все поувольнялись. Понимаешь, пошли слухи, что из боковых проходов появляются страшные твари и набрасываются на поезда. Хочешь - не хочешь, а пришлось закрывать. А с тех пор, как в центре что-то появилось...
- Слышишь! - закричал Герц. - Поезд!
Вдали в туннеле послышался неясный гул, он быстро приближался, гудя в пустой трубе. И вот уже различимы грохот колес на стыках рельсов, вой сирены, ритмичное эхо, но вокруг по-прежнему было темно и пустынно. Все произошло так быстро, что Герц даже не успел сойти с рельсов и, закрыв глаза, чувствовал, как невидимый поезд проносится прямо сквозь него. Затем поезд удалился, пропал, и опять стало тихо, и только где-то шлепались капли воды.
- Что это? - воскликнул Герц. - Что это было?
- Не кричи, - сказал Симон. - Бывает иногда.
- Но это же... Я не знаю... Я слышал, как звенят рельсы при приближении поезда! Да что слышал, я чувствовал, как они вибрируют под моей ногой!
Почему-то он был очень взволнован.
- В Заброшенных Кварталах чего только не происходит, и чем ближе к Центру мы подходим, тем больше странного мы встретим. По крайней мере этот поезд никому не вредит. И что рельсы звенят, ещё не самое забавное. Гляди!
Он посветил фонариком Леониду под ноги. Герц взглянул и чуть не сел. Старые порыжевшие рельсы блестели сверху, как будто по ним сейчас действительно прошел поезд, сдирая колесами ржавчину.
Симон пожал плечами и пошел дальше во мрак туннеля. Леонид немного отстал от него, заглядевшись на реальные следы фиктивного поезда.
- А Разумная Вода здесь не появляется? - крикнул он.
- Не ори, пожалуйста, - попросил Симон. - Если ты думаешь, что здесь нас некому слышать... Может, появляется. И что? Я просто не знаю, никогда её здесь не встречал.
- Ты говорил, что Разумная Вода может распространяться на большие расстояния?
- Да.
- Слушай, а действующие туннели от заброшенных отгорожены?
- Отгорожены, там все засыпано. А что?
- Нет, если Разумная Вода проникнет в действующее метро, что тогда будет!
- Не знаю, что будет, а метро не будет, это я гарантирую. А что ты так волнуешься? Какое тебе дело до города? Все равно Заброшенные Кварталы рано или поздно поглотят его целиком.
- Ты так считаешь?
- Ну разумеется. Остановить их - не остановишь, попытаться уничтожить - тоже дохлый номер.
- Но почему не удастся остановить? Возвести, например, вокруг них сплошную бетонную стену.
- А ещё лучше - заключить их в один бетонный саркофаг. Стена, не стена - все равно желающих жить рядом с ними не найдется! Да если бы людям было куда ехать, город давным-давно перестал бы существовать! Сейчас скорость расползания Заброшенных Кварталов определяется главным образом квартирным вопросом.
Они миновали ещё одно боковое ответвление и порядочно отдалились от него, когда Леонид услышал позади себя тяжелый глухой топот.
- Это что? - шепотом спросил он Симона.
- Что?
- Ну, звуки.
- Какие? Я ничего не слышу.
- Что у меня, глюки, что ли? Глухой топот сзади.
Симон огляделся, всматриваясь в темноту.
- Там ничего нет, - сказал он.
- Но я же ясно слышу топот! Шаги удаляются.
Он тоже поглядел туда, откуда неслись звуки, и ему показалось, что чернота в туннеле стала ещё чернее, как будто там находилось какое-то огромное тело.
- Там определенно что-то есть, - прошептал он.
- Нет там ничего. Тебе мерещится. Это бывает. Мне поначалу тоже много чего мерещилось.
Герц пожал плечами и, то и дело оглядываясь, поплелся дальше, переставляя усталые ноги по нескончаемым трапециевидным бетонным обрубкам. Так они прошли ещё с полкилометра.
- А вот и станция, - сказал вдруг Симон. Он ловко вскочил на выступающий из темноты край платформы, которую Леонид заметил только после его слов. Симон подал Герцу руку, помогая ему взобраться наверх. Леонид встал на замусоренный мраморный пол, и тут же отпрянул и чуть не свалился на рельсы - из темноты на него уставилось холодное глазастое лицо, и торчал ствол револьвера. Когда первый момент испуга прошел, Леонид понял, что перед ним статуя человека с револьвером в руке, прислонившегося к массивной колонне. Напротив него, у другой колонны, сидел солдат в старой дореволюционной шинели, сжимая гранату. Герц замысловато выругался. Хоть скульптуры и были бронзовыми, находиться в их обществе, когда они таращатся из мрака, и на их полированных скуластых лицах отражаются блики от луча фонарика, было несколько неуютно. Герц подумал, что не удивился бы, если бы они вдруг ожили и кинулись на него - в Заброшенных Кварталах все может быть. Ровный ряд колонн с двумя революционно-аллегорическими фигурами около каждой терялся далеко впереди.
- Сейчас принесу дров, разведем костер, - сказал Симон.
- Дров? Откуда тут дрова? - спросил Герц почему-то полушепотом - в мрачной темноте, под сводами заброшенной станции, в окружении безмолвных статуй, его голос не мог звучать в полную силу. То ли пустота и заброшенность подавляли, то ли матросы с револьверами мешали - казалось, что они внимательно слушают.
- А скамейки на что? Я, не будь дураком, вовремя сделал приличный запас и спрятал под платформой.
Он спрыгнул на рельсы и зашагал вдоль станции, пока не скрылся в темноте. Герц слышал только его шаги и какое-то шуршание. Через пару минут он вернулся, неся охапку щепок и обломанных досок.
- А мы не привлечем внимания? - спросил Леонид, забирая у него груз.
- Тут кругом никого нет. Разве что покойники.
- И тут покойники!
- Ага. Без них у нас никак нельзя. Помнится, на том краю платформы валялась пара скелетов. Они и сейчас должны там лежать. Хочешь, сходи, посмотри.
- Нет уж, спасибо, - отказался Герц.
Симон сложил из щепок небольшой костер и зажег его. Пламя поднялось высоко вверх, осветив колонны, мрачные фигуры, как будто ожившие и сделавшие соседство с ними ещё более неуютным, когда отблески огня запрыгали по ним, создавая резкие меняющиеся контрасты между светом и тенью на их революционных рожах, и грязную платформу, заваленную консервными банками и бутылками, и Герцу показалось, что на другом конце платформы действительно виднеются белые кости. Симон стал шуровать в рюкзаке, доставая консервы. Пока он занимался едой, Леонид пошел осмотреть станцию. Скульптуры на другом её конце изображали мирных людей, занятых созидательным трудом во благо отчизны: поселян и поселянок, собравших богатый урожай, матерей с упитанными детьми, мускулистых спортсменок, шахтеров в касках, пролетариев в спецовках.
Когда он вернулся к костру, Симон стоял перед колонной и читал написанные краской на её полированной мраморной поверхности буквы.
- Хм, занятно, - произнес он.
- Что там? - спросил Герц, подходя ближе.
- Кто-то возвращался из Центра, видать, - сказал Симон. - Прочти.
Леонид прочел. Неровными буквами, с ошибками, там было написано:
"диржал в диснице своей семь звесзд и из уст Ево выходил острый с обеих сторон меч и лице ево как сонце сияющщее в силе своей"
- Не Джери ли писал? - пробормотал Герц, - в его стиле. Это же цитата из Откровения.
- Что ты бормочешь? - спросил Симон.
- Я говорю, это цитата из Откровения, - сказал Леонид громко.
- Вот и я говорю, - ответил Симон. - Видать, из Центра человек шел.
8.
Он сидел прямо напротив распахнутой двери, и оттуда, из непроглядной темноты, дул ветер, принося сухую пыль, окурки, а иногда - сладко-кислый противный запах гниющих овощей. Полный мрак только иногда нарушали огни редких автомобилей, проносившихся по улице. Где-то невдалеке раздались автоматная очередь и звон разбитого стекла.
Леонид сделал жест, употреблявшийся в Древнем Риме, ткнув отогнутым большим пальцем в опустевший стакан, и Эрвин плеснул туда неразбавленного виски.
- Как приехал в город, все пьешь, - проворчал он. - Совсем сопьешься.
- Может быть, я этого хочу. А тебе какое дело? Пока что у меня есть чем платить за выпитое. Вон, те тоже только и делают, что пьют, - Герц показал на соседний столик, где трое мужиков уничтожали одну бутылку за другой; с ними были две пьяные шлюхи, одна из которых расположилась в кресле вниз головой. Ее ноги перевешивались через спинку кресла, юбка задралась, и её кавалер терся щекой о её бедро.
- Они не пьянеют, - сказал Эрвин.
- Вот и глупо. Зачем пить, если не пьянеть. Тогда и воду можно пить, тем более она горло не дерет.
- Вот сопьешься...
- А я уже спился. Это мое дело. Как у вас в городе можно прожить, не накачавшись как следует. И вообще, отстань от меня, - он махнул рукой. - Ну не могу, н е м о г у я не пить!
- С тех пор, как все это случилось? Так может, тебе лучше уехать?
- Зачем? Везде одно и то же. И пил я всю жизнь, с тех пор, как понял, что энтропия преследует меня, и избавиться от неё невозможно. Думаешь, от неё можно где-нибудь спрятаться?
На тротуаре перед открытой дверью появился человек. Он держал в руке пистолет и ожесточенно отстреливался; Леонид услышал удар, треск, грохот, и в полукруг света, лежавший на асфальте, влетел, падая, мощный шоссейный мотоцикл. Он по инерции волочился боком по мостовой, и не успел ещё остановиться, как человек с пистолетом подскочил к нему и всадил всю обойму в мотоциклиста в черном комбинезоне. Потом он заглянул в дверь, вошел, выставив пистолет перед собой, постоял несколько секунд, глядя на развалившуюся в кресле проститутку, подошел к стойке и хлопнул по ней ладонью.
- Джин! - потребовал он, выхлебал содержимое стакана, кинул на стойку несколько монет и вышел наружу. Там он выстрелил ещё раз. Вслед за выстрелом раздался удар, и отсветы пламени озарили стены домов на другой стороне улицы.
- Хороший мотоцикл был, - заметил Эрвин.
- От шестого же часа тьма была во всей земле до часа девятого; а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? выдал очередную цитату Джери.
В двери возникла, как будто вынырнула из моря мрака, девушка. Яркие накрашенные губы выделялись на её красивом лице; она была почти совсем голая, если не считать микроскопического купального костюма, едва прикрывавшего её интимные места. Она постояла несколько секунд в дверях, потом пошла прочь, покачивая широкими бедрами.
- Они больше не пользуются иглами, - сказал Эрвин. - Теперь они отращивают длинные ногти, остро затачивают их концы и смазывают ядом. Считают, что так надежнее, - он хмыкнул и произнес непечатное слово.
Герц опустил тяжелую голову на руки. Какой мрак на улице, и какая тоска... Кажется, подходящий момент встать, выйти из двери и просто идти по тротуару, выщербленному до грунта, переступая через еле различимые в темноте кучи мусора и огибая ржавые корпуса автомобилей. А там - случайная пуля, выпущенная Ночным Снайпером из покинутого дома, или вылетающий из-за поворота черный лимузин, свет фар выхватывает на мгновение из темноты стены домов, удар...
Да, разумеется, все вышло именно так, как он ожидал. Ему давно было известно, что вся жизнь - иллюзия, и все цели и желания - иллюзорны, и что наметив цель, ты никогда её не достигнешь - любая дорога уведет тебя в сторону. И все иллюзии воплотятся в реальность, все неясные мечты и устремления, приходящие к нам в виде эфемерных облачков, приносимых ветрами, достигающими иногда нас из-за безбрежных океанов вечности, с берегов непознанного и непознаваемого, приобретут законченную четкую форму, и мы уже вполне сможем разобрать её и понять, чего же, собственно, хотим, только оставив свою телесную оболочку в этом мире и попав в мир иной в виде квинтэссенции своей духовной сущности - то есть эфемерное сделав реальным и доступным конкретному восприятию, став самим эфемерными. Так чего же он недоволен? Все произошло даже помимо его желания - он как будто попал в гигантскую воронку, откуда был только один выход - на дно.
Когда веришь, не говоришь: "я верю потому-то". Да, верую, ибо абсурдно - не потому верую, что такой мракобес и враг истины, а потому что если бы не было абсурдно, то не верил бы, а знал. Вера неуместна в обыденном мире с его причинно-следственными связями, логикой рациональности и стремлением к устройству земных дел, а если кто убеждает себя, что верит, так только для того, чтобы иметь якорь спасения на все случаи жизни, и руководствуясь тем же принципом причинности, когда за каждым действием следует либо награда, либо наказание.
Одно цепляется за другое; чтобы изменить что-то, надо изменить весь мир. Неверующий не увидит чуда, потому что в его мире чудес не бывает, даже если они будут происходить у него под носом. Для того, чтобы его разглядеть, надо изменить всю систему мировоззрения, то есть изменить самого себя - ибо душа выворачивается наизнанку, как резиновая перчатка. Внешний мир равен миру внутреннему и наоборот. Бросая взгляды из-под сводов черепа, не знаешь, куда ты смотришь - вовне или внутрь. Стоит ли менять себя, идти на такую жертву? Втайне каждый влюблен в себя, и Герц даже гордился своими слабостями и пороками, так как именно из них слагалась его личность, которую он любил за её незаурядность и оригинальность. Но вот ведь в чем дело: то, что он просил, он просил для своей личности! И получив то, что заказывал, он получил бы это для другой личности. Но нужно ли ей будет то, что он просил сейчас? Все равно что найти такое решение уравнения, которое изменяет само это уравнение. И к тому же он боялся, что жизнь и на этот раз обманет его, как обманывала всегда, и он снова останется в дураках, не сумев точно сказать, что ему надо, и в результате получив взамен что-то совсем другое. Да, страх - вот что самое главное. Тот же самый страх, что за все придется платить.
И вот в этот самый момент, достроив всю логическую цепочку, он понял, что рассчитывать ему не на что. Каким он был, таким и остался. Для того, чтобы получить подарок, достаточно поверить, что это просто подарок. А он поверить не сумел. Никто не собирался его обманывать, требовать его душу, заставлять менять себя. Просто: "мы таких не обслуживаем". И что дальше? Кабак, выходящий на ночную улицу - тот самый, что был раньше, или совсем другой, при всем их мнимом сходстве?
Возник из тьмы угрюмый детина в шляпе, надвинутой на самые глаза, и с грязным мешком за плечами. Эрвин пожал ему руку, сказал что-то, взял у него мешок, в котором загремело железо, и спрятал под стойку. Человек ушел, растворившись в ночи. Герц выпил еще. В его голове стоял шум как в раковине, поднесенной к уху. Казалось, что мрак на улице в эти поздние часы ещё сильнее сгустился. А может быть, все это ему только приснилось, и весь этот город с его бредовым миром Заброшенных Кварталов возник из его дурацких до тошноты снов, из его чувств и переживаний, из книг, которые он прочел, и музыки, которую слушал? Может быть, не было ни Симона, ни путешествия в Центр, ни гангстеров, ни Лоры, а просто он сидел все эти дни здесь, и все только примерещилось ему спьяну? Или, побывав в Центре, он получил неосознанную способность воплощать в действительность свои подсознательные фантазии?
Вполне безучастно он смотрел, как появляются какие-то люди, приходят, уходят, и он уже не пытался понять, кто они, зачем шатаются по полным опасностей улицам, и что им нужно в темноте.
В помещение вошли, держась за руки, двое детей - мальчик и девочка; им было лет по десять, и только странное, не по-детски серьезное выражение их широко раскрытых немигающих глаз сбивало с толку, пугало и подавляло. Они были одеты в ветхую, но чистую и аккуратно починенную одежду. Эрвин взял их за руки, отвел за стоящий в углу столик и поставил перед ними тарелку с какой-то едой. Молча и бесшумно "ночные дети" съели все и незаметно исчезли, растворились во мраке так же беззвучно, как появились.
Отвратительный тоскливый вой поплыл над городом, как будто миллион собак хором выл на луну, которой не было. "Уы-ууу... уы-ууу... уы-ууу..." неслись залезающие в самую душу и раздирающие её тысячами когтей протяжные звуки. И не было никакой возможности от них избавиться; чем больше Леонид пил, тем глубже вой проникал в его мозг, и вместе с ним наступал и наваливался мрак, гася разум волнами первобытного хаоса. В этот момент Герц физически чувствовал, как наваливаются на мир, сдавливая железными обручами черепа, страх и смерть, и всеобщий развал, и из центра Заброшенных Кварталов расползается по миру энтропия. А ночь продолжалась, и казалось, что конца ей не будет, а значит, зло уже завладело миром, и от него уже нет спасения.
- Рассвет, - сказал кто-то. Герц поднял голову и поглядел в дверной проем. Там светлело небо, гася холодные звезды, и проступала из уходящей тьмы изломанная линия силуэтов домов, от которых остались одни коробки стен с пустыми оконными проемами, и торчащий вверх обломанный зуб недостроенного небоскреба, который так никогда и не будет достроен. Леонид поднялся и вышел на свежий утренний воздух. Еще один день тоски, ещё один день борьбы с надвигающимся мраком, ещё один день погони за иллюзиями... Еще один день жизни.
Боже Мой, Боже Мой! Для чего ты меня оставил?
1989 - 1991; 1997
Потом Герц опять оказался около лимузина. Сэм отпустил его, и Леонид едва не свалился. Его шатало, к горлу подступала, готовая вырваться наружу, кислая мерзость, а перед глазами все стояло обезображенное лицо Ангстрема с кровавой дырой вместо глаза. Энджел взял его под руку и спросил:
- Вам понравилось это маленькое представление, господин Герц? Вам немножко не по себе? Может быть, съели что-нибудь не то? Или с похмелья? Хотите коньяку? Одна стопка - и все как рукой снимет! Надеюсь, вы не преминете рассказать вашему знакомому Кибдо о том, что вы здесь видели? Ничего, ничего, я разрешаю. Можно. Да, кстати. Тело вашей знакомой не желаете забрать? Похороните его - где-нибудь на помойке. Крысы устроят ей погребение по первому разряду!
Герц почти не слышал его болтовню, до того ему было мерзко. Он пришел в себя, только когда лимузин нес его прочь по улице. Энджела в салоне не было. Рядом сидел с непроницаемым лицом Сэм.
- Куда вы меня везете? - мрачно спросил Герц.
- В постельку к мамочке родимой, на мягкую перинку, - ответил Сэм, сохраняя на лице бесстрастное выражение. - А ты думал, мочить тебя будем? Много чести, ещё руки марать об такого говнюка. Впрочем, у нас здесь это легко делается. Достаточно связать получше человека и бросить где-нибудь в переулке. Крысы сделают остальное. Но для тебя и это слишком большая честь. Кому ты нужен!
Машина повернула и внезапно резко затормозила. В тот же момент Сэм открыл дверь и вытолкнул Леонида наружу. Машина рванула с места и умчалась. Герц чудом умудрился удержаться на ногах. Он отошел к стене дома и прислонился к ней, не в силах стоять. Его мотало из стороны в сторону.
Чуть-чуть придя в себя, он нетвердыми шагами пошел вдоль улицы, надеясь хотя бы найти место, где можно посидеть и очухаться. На углу одного из домов светил фонарь, освещая стену, на которой висела табличка с названием улицы. Леонид прочел её и остановился. "Улица Бардачная" - было написано на ней.
Не успел он сообразить, что случай, наконец, занес его туда, куда он уже не надеялся попасть, как сзади послышались шаги. Леонид машинально обернулся, чтобы посмотреть, кто идет, и чуть не упал от удивления.
- Симон! - сказал он.
- Леонид, что ты здесь делаешь?! Как ты тут оказался?! - закричал Симон, устремляясь навстречу ему.
* * *
- Итак, в конце концов получается так, что я хотел как лучше, а что в результате вышло... - сказал Леонид. Они сидели у Симона, и Герц только что кончил рассказывать все, что с ним приключилось. - И что мне теперь делать? Если бы был способ исправить что-нибудь, сделать что-нибудь по-другому...
- Есть такой способ, - сказал Симон. - Я не гарантирую, что получится, но попробовать можно.
- Какой?
- Надо сходить в Центр.
- В центр Заброшенных Кварталов? Зачем?
- А ты знаешь, что там происходит?
- Ну, знаю... То есть, конечно, нет. Говорят, что там дьявол сидит, или Семь Хранителей Зла, или что-то в этом роде.
- Прекрасно. Вот и надо отправиться к ним.
- Зачем? Душу, что ли, продавать?
- Это уж твое дело - как ты с ним договоришься. Но больше я тебе ничего предложить не могу.
- А ты проведешь меня туда? - спросил Герц.
- Проведу. Я этим здесь только и занимаюсь.
- Ну, тогда идем, - решительно сказал Леонид и тихо добавил: - Я в это не верю, но ведь другого выхода все равно нет...
7.
В туннеле было сыро и гулко; свет фонарика выхватывал из непроницаемой для зрения тьмы чугунные ребра тюбингов, пучки кабелей и поржавевшие рельсы. Под ногами хлюпала вода, что-то где-то капало, булькало, шуршало и сочилось. От промозглой сырости Герц чувствовал, что у него начинают стучать зубы, а из иногда попадавшихся боковых ответвлений, низеньких и ещё более темных, как будто одна абсолютная тьма может быть чернее другой, тянуло совсем уже могильным холодом.
- Нет, крыс здесь нет, - сказал Симон, ступая по шпалам. - Вот летучие мыши иногда попадаются, но им же совсем нечем здесь питаться.
- Почему забросили эту линию? - спросил Герц, и его голос многократным эхом отразился от металлических сводов. - Подумаешь, что проходит под Заброшенными Кварталами... Задраили бы все выходы наверх и ездили бы. Поездам-то что? А теперь ни то ни се - метро в городе на две половинки разодрано. И в обход строить, насколько мне известно, не собираются.
- Не собираются, - подтвердил Симон. - Средств нет. А что бросили так машинисты отказывались поезда водить, пассажиры не хотели ездить; ремонтные рабочие тоже все поувольнялись. Понимаешь, пошли слухи, что из боковых проходов появляются страшные твари и набрасываются на поезда. Хочешь - не хочешь, а пришлось закрывать. А с тех пор, как в центре что-то появилось...
- Слышишь! - закричал Герц. - Поезд!
Вдали в туннеле послышался неясный гул, он быстро приближался, гудя в пустой трубе. И вот уже различимы грохот колес на стыках рельсов, вой сирены, ритмичное эхо, но вокруг по-прежнему было темно и пустынно. Все произошло так быстро, что Герц даже не успел сойти с рельсов и, закрыв глаза, чувствовал, как невидимый поезд проносится прямо сквозь него. Затем поезд удалился, пропал, и опять стало тихо, и только где-то шлепались капли воды.
- Что это? - воскликнул Герц. - Что это было?
- Не кричи, - сказал Симон. - Бывает иногда.
- Но это же... Я не знаю... Я слышал, как звенят рельсы при приближении поезда! Да что слышал, я чувствовал, как они вибрируют под моей ногой!
Почему-то он был очень взволнован.
- В Заброшенных Кварталах чего только не происходит, и чем ближе к Центру мы подходим, тем больше странного мы встретим. По крайней мере этот поезд никому не вредит. И что рельсы звенят, ещё не самое забавное. Гляди!
Он посветил фонариком Леониду под ноги. Герц взглянул и чуть не сел. Старые порыжевшие рельсы блестели сверху, как будто по ним сейчас действительно прошел поезд, сдирая колесами ржавчину.
Симон пожал плечами и пошел дальше во мрак туннеля. Леонид немного отстал от него, заглядевшись на реальные следы фиктивного поезда.
- А Разумная Вода здесь не появляется? - крикнул он.
- Не ори, пожалуйста, - попросил Симон. - Если ты думаешь, что здесь нас некому слышать... Может, появляется. И что? Я просто не знаю, никогда её здесь не встречал.
- Ты говорил, что Разумная Вода может распространяться на большие расстояния?
- Да.
- Слушай, а действующие туннели от заброшенных отгорожены?
- Отгорожены, там все засыпано. А что?
- Нет, если Разумная Вода проникнет в действующее метро, что тогда будет!
- Не знаю, что будет, а метро не будет, это я гарантирую. А что ты так волнуешься? Какое тебе дело до города? Все равно Заброшенные Кварталы рано или поздно поглотят его целиком.
- Ты так считаешь?
- Ну разумеется. Остановить их - не остановишь, попытаться уничтожить - тоже дохлый номер.
- Но почему не удастся остановить? Возвести, например, вокруг них сплошную бетонную стену.
- А ещё лучше - заключить их в один бетонный саркофаг. Стена, не стена - все равно желающих жить рядом с ними не найдется! Да если бы людям было куда ехать, город давным-давно перестал бы существовать! Сейчас скорость расползания Заброшенных Кварталов определяется главным образом квартирным вопросом.
Они миновали ещё одно боковое ответвление и порядочно отдалились от него, когда Леонид услышал позади себя тяжелый глухой топот.
- Это что? - шепотом спросил он Симона.
- Что?
- Ну, звуки.
- Какие? Я ничего не слышу.
- Что у меня, глюки, что ли? Глухой топот сзади.
Симон огляделся, всматриваясь в темноту.
- Там ничего нет, - сказал он.
- Но я же ясно слышу топот! Шаги удаляются.
Он тоже поглядел туда, откуда неслись звуки, и ему показалось, что чернота в туннеле стала ещё чернее, как будто там находилось какое-то огромное тело.
- Там определенно что-то есть, - прошептал он.
- Нет там ничего. Тебе мерещится. Это бывает. Мне поначалу тоже много чего мерещилось.
Герц пожал плечами и, то и дело оглядываясь, поплелся дальше, переставляя усталые ноги по нескончаемым трапециевидным бетонным обрубкам. Так они прошли ещё с полкилометра.
- А вот и станция, - сказал вдруг Симон. Он ловко вскочил на выступающий из темноты край платформы, которую Леонид заметил только после его слов. Симон подал Герцу руку, помогая ему взобраться наверх. Леонид встал на замусоренный мраморный пол, и тут же отпрянул и чуть не свалился на рельсы - из темноты на него уставилось холодное глазастое лицо, и торчал ствол револьвера. Когда первый момент испуга прошел, Леонид понял, что перед ним статуя человека с револьвером в руке, прислонившегося к массивной колонне. Напротив него, у другой колонны, сидел солдат в старой дореволюционной шинели, сжимая гранату. Герц замысловато выругался. Хоть скульптуры и были бронзовыми, находиться в их обществе, когда они таращатся из мрака, и на их полированных скуластых лицах отражаются блики от луча фонарика, было несколько неуютно. Герц подумал, что не удивился бы, если бы они вдруг ожили и кинулись на него - в Заброшенных Кварталах все может быть. Ровный ряд колонн с двумя революционно-аллегорическими фигурами около каждой терялся далеко впереди.
- Сейчас принесу дров, разведем костер, - сказал Симон.
- Дров? Откуда тут дрова? - спросил Герц почему-то полушепотом - в мрачной темноте, под сводами заброшенной станции, в окружении безмолвных статуй, его голос не мог звучать в полную силу. То ли пустота и заброшенность подавляли, то ли матросы с револьверами мешали - казалось, что они внимательно слушают.
- А скамейки на что? Я, не будь дураком, вовремя сделал приличный запас и спрятал под платформой.
Он спрыгнул на рельсы и зашагал вдоль станции, пока не скрылся в темноте. Герц слышал только его шаги и какое-то шуршание. Через пару минут он вернулся, неся охапку щепок и обломанных досок.
- А мы не привлечем внимания? - спросил Леонид, забирая у него груз.
- Тут кругом никого нет. Разве что покойники.
- И тут покойники!
- Ага. Без них у нас никак нельзя. Помнится, на том краю платформы валялась пара скелетов. Они и сейчас должны там лежать. Хочешь, сходи, посмотри.
- Нет уж, спасибо, - отказался Герц.
Симон сложил из щепок небольшой костер и зажег его. Пламя поднялось высоко вверх, осветив колонны, мрачные фигуры, как будто ожившие и сделавшие соседство с ними ещё более неуютным, когда отблески огня запрыгали по ним, создавая резкие меняющиеся контрасты между светом и тенью на их революционных рожах, и грязную платформу, заваленную консервными банками и бутылками, и Герцу показалось, что на другом конце платформы действительно виднеются белые кости. Симон стал шуровать в рюкзаке, доставая консервы. Пока он занимался едой, Леонид пошел осмотреть станцию. Скульптуры на другом её конце изображали мирных людей, занятых созидательным трудом во благо отчизны: поселян и поселянок, собравших богатый урожай, матерей с упитанными детьми, мускулистых спортсменок, шахтеров в касках, пролетариев в спецовках.
Когда он вернулся к костру, Симон стоял перед колонной и читал написанные краской на её полированной мраморной поверхности буквы.
- Хм, занятно, - произнес он.
- Что там? - спросил Герц, подходя ближе.
- Кто-то возвращался из Центра, видать, - сказал Симон. - Прочти.
Леонид прочел. Неровными буквами, с ошибками, там было написано:
"диржал в диснице своей семь звесзд и из уст Ево выходил острый с обеих сторон меч и лице ево как сонце сияющщее в силе своей"
- Не Джери ли писал? - пробормотал Герц, - в его стиле. Это же цитата из Откровения.
- Что ты бормочешь? - спросил Симон.
- Я говорю, это цитата из Откровения, - сказал Леонид громко.
- Вот и я говорю, - ответил Симон. - Видать, из Центра человек шел.
8.
Он сидел прямо напротив распахнутой двери, и оттуда, из непроглядной темноты, дул ветер, принося сухую пыль, окурки, а иногда - сладко-кислый противный запах гниющих овощей. Полный мрак только иногда нарушали огни редких автомобилей, проносившихся по улице. Где-то невдалеке раздались автоматная очередь и звон разбитого стекла.
Леонид сделал жест, употреблявшийся в Древнем Риме, ткнув отогнутым большим пальцем в опустевший стакан, и Эрвин плеснул туда неразбавленного виски.
- Как приехал в город, все пьешь, - проворчал он. - Совсем сопьешься.
- Может быть, я этого хочу. А тебе какое дело? Пока что у меня есть чем платить за выпитое. Вон, те тоже только и делают, что пьют, - Герц показал на соседний столик, где трое мужиков уничтожали одну бутылку за другой; с ними были две пьяные шлюхи, одна из которых расположилась в кресле вниз головой. Ее ноги перевешивались через спинку кресла, юбка задралась, и её кавалер терся щекой о её бедро.
- Они не пьянеют, - сказал Эрвин.
- Вот и глупо. Зачем пить, если не пьянеть. Тогда и воду можно пить, тем более она горло не дерет.
- Вот сопьешься...
- А я уже спился. Это мое дело. Как у вас в городе можно прожить, не накачавшись как следует. И вообще, отстань от меня, - он махнул рукой. - Ну не могу, н е м о г у я не пить!
- С тех пор, как все это случилось? Так может, тебе лучше уехать?
- Зачем? Везде одно и то же. И пил я всю жизнь, с тех пор, как понял, что энтропия преследует меня, и избавиться от неё невозможно. Думаешь, от неё можно где-нибудь спрятаться?
На тротуаре перед открытой дверью появился человек. Он держал в руке пистолет и ожесточенно отстреливался; Леонид услышал удар, треск, грохот, и в полукруг света, лежавший на асфальте, влетел, падая, мощный шоссейный мотоцикл. Он по инерции волочился боком по мостовой, и не успел ещё остановиться, как человек с пистолетом подскочил к нему и всадил всю обойму в мотоциклиста в черном комбинезоне. Потом он заглянул в дверь, вошел, выставив пистолет перед собой, постоял несколько секунд, глядя на развалившуюся в кресле проститутку, подошел к стойке и хлопнул по ней ладонью.
- Джин! - потребовал он, выхлебал содержимое стакана, кинул на стойку несколько монет и вышел наружу. Там он выстрелил ещё раз. Вслед за выстрелом раздался удар, и отсветы пламени озарили стены домов на другой стороне улицы.
- Хороший мотоцикл был, - заметил Эрвин.
- От шестого же часа тьма была во всей земле до часа девятого; а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? выдал очередную цитату Джери.
В двери возникла, как будто вынырнула из моря мрака, девушка. Яркие накрашенные губы выделялись на её красивом лице; она была почти совсем голая, если не считать микроскопического купального костюма, едва прикрывавшего её интимные места. Она постояла несколько секунд в дверях, потом пошла прочь, покачивая широкими бедрами.
- Они больше не пользуются иглами, - сказал Эрвин. - Теперь они отращивают длинные ногти, остро затачивают их концы и смазывают ядом. Считают, что так надежнее, - он хмыкнул и произнес непечатное слово.
Герц опустил тяжелую голову на руки. Какой мрак на улице, и какая тоска... Кажется, подходящий момент встать, выйти из двери и просто идти по тротуару, выщербленному до грунта, переступая через еле различимые в темноте кучи мусора и огибая ржавые корпуса автомобилей. А там - случайная пуля, выпущенная Ночным Снайпером из покинутого дома, или вылетающий из-за поворота черный лимузин, свет фар выхватывает на мгновение из темноты стены домов, удар...
Да, разумеется, все вышло именно так, как он ожидал. Ему давно было известно, что вся жизнь - иллюзия, и все цели и желания - иллюзорны, и что наметив цель, ты никогда её не достигнешь - любая дорога уведет тебя в сторону. И все иллюзии воплотятся в реальность, все неясные мечты и устремления, приходящие к нам в виде эфемерных облачков, приносимых ветрами, достигающими иногда нас из-за безбрежных океанов вечности, с берегов непознанного и непознаваемого, приобретут законченную четкую форму, и мы уже вполне сможем разобрать её и понять, чего же, собственно, хотим, только оставив свою телесную оболочку в этом мире и попав в мир иной в виде квинтэссенции своей духовной сущности - то есть эфемерное сделав реальным и доступным конкретному восприятию, став самим эфемерными. Так чего же он недоволен? Все произошло даже помимо его желания - он как будто попал в гигантскую воронку, откуда был только один выход - на дно.
Когда веришь, не говоришь: "я верю потому-то". Да, верую, ибо абсурдно - не потому верую, что такой мракобес и враг истины, а потому что если бы не было абсурдно, то не верил бы, а знал. Вера неуместна в обыденном мире с его причинно-следственными связями, логикой рациональности и стремлением к устройству земных дел, а если кто убеждает себя, что верит, так только для того, чтобы иметь якорь спасения на все случаи жизни, и руководствуясь тем же принципом причинности, когда за каждым действием следует либо награда, либо наказание.
Одно цепляется за другое; чтобы изменить что-то, надо изменить весь мир. Неверующий не увидит чуда, потому что в его мире чудес не бывает, даже если они будут происходить у него под носом. Для того, чтобы его разглядеть, надо изменить всю систему мировоззрения, то есть изменить самого себя - ибо душа выворачивается наизнанку, как резиновая перчатка. Внешний мир равен миру внутреннему и наоборот. Бросая взгляды из-под сводов черепа, не знаешь, куда ты смотришь - вовне или внутрь. Стоит ли менять себя, идти на такую жертву? Втайне каждый влюблен в себя, и Герц даже гордился своими слабостями и пороками, так как именно из них слагалась его личность, которую он любил за её незаурядность и оригинальность. Но вот ведь в чем дело: то, что он просил, он просил для своей личности! И получив то, что заказывал, он получил бы это для другой личности. Но нужно ли ей будет то, что он просил сейчас? Все равно что найти такое решение уравнения, которое изменяет само это уравнение. И к тому же он боялся, что жизнь и на этот раз обманет его, как обманывала всегда, и он снова останется в дураках, не сумев точно сказать, что ему надо, и в результате получив взамен что-то совсем другое. Да, страх - вот что самое главное. Тот же самый страх, что за все придется платить.
И вот в этот самый момент, достроив всю логическую цепочку, он понял, что рассчитывать ему не на что. Каким он был, таким и остался. Для того, чтобы получить подарок, достаточно поверить, что это просто подарок. А он поверить не сумел. Никто не собирался его обманывать, требовать его душу, заставлять менять себя. Просто: "мы таких не обслуживаем". И что дальше? Кабак, выходящий на ночную улицу - тот самый, что был раньше, или совсем другой, при всем их мнимом сходстве?
Возник из тьмы угрюмый детина в шляпе, надвинутой на самые глаза, и с грязным мешком за плечами. Эрвин пожал ему руку, сказал что-то, взял у него мешок, в котором загремело железо, и спрятал под стойку. Человек ушел, растворившись в ночи. Герц выпил еще. В его голове стоял шум как в раковине, поднесенной к уху. Казалось, что мрак на улице в эти поздние часы ещё сильнее сгустился. А может быть, все это ему только приснилось, и весь этот город с его бредовым миром Заброшенных Кварталов возник из его дурацких до тошноты снов, из его чувств и переживаний, из книг, которые он прочел, и музыки, которую слушал? Может быть, не было ни Симона, ни путешествия в Центр, ни гангстеров, ни Лоры, а просто он сидел все эти дни здесь, и все только примерещилось ему спьяну? Или, побывав в Центре, он получил неосознанную способность воплощать в действительность свои подсознательные фантазии?
Вполне безучастно он смотрел, как появляются какие-то люди, приходят, уходят, и он уже не пытался понять, кто они, зачем шатаются по полным опасностей улицам, и что им нужно в темноте.
В помещение вошли, держась за руки, двое детей - мальчик и девочка; им было лет по десять, и только странное, не по-детски серьезное выражение их широко раскрытых немигающих глаз сбивало с толку, пугало и подавляло. Они были одеты в ветхую, но чистую и аккуратно починенную одежду. Эрвин взял их за руки, отвел за стоящий в углу столик и поставил перед ними тарелку с какой-то едой. Молча и бесшумно "ночные дети" съели все и незаметно исчезли, растворились во мраке так же беззвучно, как появились.
Отвратительный тоскливый вой поплыл над городом, как будто миллион собак хором выл на луну, которой не было. "Уы-ууу... уы-ууу... уы-ууу..." неслись залезающие в самую душу и раздирающие её тысячами когтей протяжные звуки. И не было никакой возможности от них избавиться; чем больше Леонид пил, тем глубже вой проникал в его мозг, и вместе с ним наступал и наваливался мрак, гася разум волнами первобытного хаоса. В этот момент Герц физически чувствовал, как наваливаются на мир, сдавливая железными обручами черепа, страх и смерть, и всеобщий развал, и из центра Заброшенных Кварталов расползается по миру энтропия. А ночь продолжалась, и казалось, что конца ей не будет, а значит, зло уже завладело миром, и от него уже нет спасения.
- Рассвет, - сказал кто-то. Герц поднял голову и поглядел в дверной проем. Там светлело небо, гася холодные звезды, и проступала из уходящей тьмы изломанная линия силуэтов домов, от которых остались одни коробки стен с пустыми оконными проемами, и торчащий вверх обломанный зуб недостроенного небоскреба, который так никогда и не будет достроен. Леонид поднялся и вышел на свежий утренний воздух. Еще один день тоски, ещё один день борьбы с надвигающимся мраком, ещё один день погони за иллюзиями... Еще один день жизни.
Боже Мой, Боже Мой! Для чего ты меня оставил?
1989 - 1991; 1997