Эдуард Фикер
Операция "C-L"
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Я вам уже рассказывал о Золотой четверке
*.
Операция «C-L» произошла раньше, и потому о ней следовало бы рассказать вначале. Но в силу определенных причин - надеюсь, впоследствии вы сами поймете каких - мне долго не хотелось браться за этот рассказ.
Что же, собственно, произошло? В начале первой мировой войны - вот как далеко уходят корни операции «C-L» - некий рядовой запаса австро-венгерской армии, будучи членом религиозной секты, отказался защищать с оружием в руках интересы двух императоров. За это и был казнен на Венском плацу. Солдат этот погиб, изрешеченный десятком, а то и больше пуль, но его последний завет дошел до нас. «Нет большего преступления, чем война, и я не желаю в этом участвовать» - так сказал он перед смертью. Бедняга наверняка верил, что его предсмертные слова будут услышаны во всех концах света. Но, к сожалению, он ошибся, приписывая им столь великую и всесокрушающую силу.
Сегодня, не будь операции «C-L», имя этого солдата осталось бы безвестным. Истинный смысл его завета, что нет большего преступления, чем война, еще только начал проникать в сознание людей, по-прежнему сражающихся друг против друга, но осиротевший сын казненного солдата воспринял завет отца буквально и даже сделал его своим жизненным принципом. Впоследствии он подкрепил это рассуждениями, что вряд ли настанет время, когда он сможет думать и поступать как заблагорассудится, и что ему суждены лишь тайные действия. Сын был человеком исключительно одаренным, но отцовская судьба убила в нем всякую веру в земную справедливость. Его блестящий ум привел лишь к тому, что он, пренебрегая реальностью, пытался создать свои собственные законы. Уверовав, что нет большего преступления, чем война, и следуя лишь холодному рассудку и своей чудовищной логике, он истолковал эти слова таким образом, что любое преступление, совершенное отдельной личностью в человеческом обществе, в миллион раз безобиднее войны. И эта мера сравнения казалась ему незыблемой, как пирамида. Ведь с тех пор, как появилось человеческое общество, войны неотделимы от его истории и с каждым разом становятся все ожесточеннее. Они уже не просто щекочут земной шар, а рвут его на части и когда-нибудь взорвут совсем. Так возникла эта безысходная драма талантливого человека, который во тьме своего одиночества создал свой собственный мир, забыв, что в подобных обстоятельствах гениальность может легко обернуться безумием.
Такова внутренняя подоплека дела. По правде говоря, о ней нужно было бы рассказать в конце, ведь в начале я даже не предполагал, что она существует. Вначале операция «C-L» походила на самое заурядное дело, которое расследуют уголовный розыск и органы безопасности. В соответствии с этим и складывался тон моего повествования. Но в этом деле, оказавшемся столь необычным, замешан еще один человек, обладающий такой же неумолимой логикой, как и тот, чья грозная тень рассеялась у нас на глазах, как только мы ее осветили. И эти два оригинальных мышления столкнулись друг с другом в ожесточенной схватке, о которой мне никогда не забыть.
Следствие было сложным и выявило поразительные, порой невероятные факты. И вот я теперь роюсь в архивах, чтобы рассказать об этом случае во всех деталях и подробностях. Разыскиваю в груде документов протокол допроса, с которого бы следовало начать.
Вот он. Я беру его, сажусь к окну. Архивариус работает за своим столом и не мешает мне. Правда, его слегка удивило, когда я принялся что-то разыскивать в этих тихих, запорошенных бумажной пылью комнатах.
Ну вот я и готов начать свой рассказ. Передо мной блокнот, карандаш и документы. Перечитав протокол, вижу, что не следует его цитировать в первоначальном виде. На нем стоит дата - 6 ноября 1951 года. И в нем содержатся показания, можно сказать, коронного свидетеля. Правда, допросили его почти с пятимесячным опозданием, потому что в связи с операцией «C-L» он тяжело пострадал.
Но если быть точным, нельзя забывать, что именно главный свидетель, Ярослав Ленк, присутствовал в самом начале нашего дела. Хотя некоторые факты, рассказанные им, по прошествии пяти месяцев приобрели другое освещение и в то же время, напротив, им не были раскрыты некоторые обстоятельства, необходимые для того, чтобы в моем повествовании не было неприятных пауз. Итак:
Ярослав Ленк, 27 лет, сотрудник Государственной безопасности в чине старшего лейтенанта, выполняющий специальные задания, не женатый (что для нас имеет значение), проживающий в Праге XII, но в данный момент (в ноябре 1951 года) находящийся в больнице, рассказывает следующее:
«27 июня 1951 года в восемь часов утра я получил приказ ровно в полдень явиться в полной форме в Национальный банк. Мне не сообщили конкретно о моем задании, и я не был до этого знаком с Франтишеком Будинским, одним из директоров Национального банка.
В кабинете товарища Будинского меня представили трем лицам, ожидавшим моего прихода. Один из них, сержант Врана, оказался сотрудником Государственной безопасности. Он поступал в мое распоряжение. Двое других были банковские служащие лет сорока пяти, солидные, подчеркнуто вежливые люди. Их фамилии Шрамек и Войтирж. Мне показалось, что они сознают всю важность задачи и что выбор пал на них как на людей исключительно надежных и толковых… Согласно приказу, я проверил документы и полномочия Враны, Шрамека и Войтиржа, осмотрел оружие Враны и оба пистолета, которыми были вооружены Шрамек и Войтирж, и как руководитель группы нашел все в полном порядке.
Затем товарищ Будинский привел всю нашу четверку в подвальное помещение банка, где находились сейфы.
Здесь же меня познакомили с моим заданием: обеспечить безопасность перевозки в Братиславу двадцати миллионов крои в тысячекронных купюрах. Эти недавно отпечатанные банкноты должны были постепенно заменить в хождении старые деньги.
Банковские служащие открыли стальную дверь сейфа, где лежали аккуратные пачки тысячекронных купюр.
Деньги, отправляемые в Братиславу, хранились отдельно в двухстах пачках. Начальник отдела брал пачки по одной и передавал Будинскому. На обертке каждой пачки была печать с тремя грифами. Будинский осматривал пачку за пачкой, тщательно проверял, не повреждена ли обертка. Делал он это очень внимательно, с большой добросовестностью и передавал пачки Шрамеку. Шрамек действовал еще придирчивее, словно не доверяя контролю Будинского. Так же вел себя и Войтирж, который в свою очередь словно не верил Шрамеку. Брал пачки и укладывал на стол, куда тем временем поставили деревянный ящик с двумя замками. Ящик был не менее метра в длину, сантиметров сорок в высоту и полметра в ширину.
Наконец оба служащих закрыли сейф, каждый собственным ключом, и подошли к столу. И снова пересчитали пачки с купюрами. Затем Войтирж еще раз пересчитал пачки и деньги в них под внимательными взорами остальных. Шрамек выравнивал каждую пересчитанную пачку, складывал деньги в ящик, тоже под контролем нескольких пар глаз, Все деньги, уложенные в ящик, пересчитали еще раз и наконец ящик закрыли. Оба замка щелкнули одновременно. Ключики поделили между собой Войтирж и Шрамек. Хотя я присутствовал при подобной процедуре впервые, мне казалось, что все делается как положено.
Войтирж и Шрамек хранили неприступное молчание. Казалось, миллионы крон, проходившие в течение многих лет через их руки, приучили их свысока и презрительно смотреть на мир, где по-прежнему царят деньги. Я про себя назвал их ходячей добродетелью».
С Ярославом Ленком я, правда, беседовал уже значительно позже. Прошло немало времени, прежде чем мы допросили его впервые и он смог более четко и подробно рассказать о своих впечатлениях и наблюдениях: некоторые из этих наблюдений впоследствии помогли разобраться в происшедшем, и я сейчас начну прямо с них.
«Ящик с деньгами обвязывается крест-накрест, - показывал Ярослав Ленк. - Веревка специально пломбируется. Сделал это Будинский. Как только он кончил, ящик с деньгами стал уже нашей заботой. Этот ящичек с двадцатью миллионами был на вид совсем невелик.
Банковский служащий нес его с легкостью. Врана и я вышли во двор. Ящик погрузили в большой автомобиль. Мы с Враной сели по обе стороны ящика, лежавшего на сиденье. Подошли Войтирж и Шрамек в сопровождении двух банковских служащих и заняли откидные сиденья перед нами. Служащие простились с нами быстро, но сердечно. Шофер, превосходно знавший свои обязанности, включил мотор. Мы ехали в шестицилиндровом закрытом «мерседесе».
Я и Врана прихватили с собой по две плитки шоколада, несколько бутербродов, колбасу и по термосу с чаем.
Шрамек и Войтирж держали в руках портфели с едой и большие термосы.
Ехать нам предстояло скорым поездом почти без остановок. Мы с Враной должны были не выпускать ящик из своего поля зрения. Войтиржу и Шрамеку разрешалось на остановках выходить. Наконец «мерседес» привез нас на станцию. Шофер, показав пропуск, въехал на перрон, где стоял одинокий почтовый вагон. Из него вышел железнодорожный служащий. Войтирж и Шрамек обменялись с ним какими-то документами, и железнодорожник ушел, предоставив вагон в наше распоряжение.
Ящик внес в вагон Врана. Сам я внимательно осмотрел весь вагон, состоявший из трех отделений. Двери с двух сторон вели в узкое среднее купе. Левое отделение вагона напоминало багажное помещение. Правое выглядело более благоустроенно. Здесь были деревянные скамьи, место для багажа и по два окна справа и слева.
Я выбрал для нас правое купе. Врана положил ящик в угол и сел рядом на откидное сиденье. Потом я пригласил войти Войтиржа и Шрамека. Оба вошли почему-то не слишком охотно. Но вели себя ровно и спокойно и внешне оставались подчеркнуто любезны. Они заняли по собственной инициативе два места, друг против друга. Откидной столик оказался между ними, и они сразу разложили на нем все свои припасы, вытащив из портфеля бутерброды, колбасу и две бутылки минеральной воды. Мы с Враной для них словно и не существовали.
Правда, мы им не навязывались. Врана спокойно сидел, а я закрывал двери с левой стороны вагона и вход посредине. Раздвижная перегородка вагона была снабжена крепкими запорами и замками. Все окна забраны железными решетками. Вагон был устаревшего типа.
Я утверждаю, что наше размещение полностью зависело от меня и на мой выбор ничто не влияло.
Шрамек насмешливо спросил меня, нельзя ли опустить окно. Я не возражал: в вагоне было душно, хотя он и стоял в тени складского помещения. Оба банковских служащих были в пиджаках и жилетах, но они так и не сняли их.
Выбрав место, я спокойно слушал, как беседуют друг с другом Войтирж и Шрамек. Они в один голос ругали этот древний способ транспортировки. Подобный разговор они заводили уже не впервые, оживленно обсуждая более современные способы, скажем, самолет.
Курить в вагоне не разрешалось. Шрамек хотел было нарушить этот запрет, но я напомнил ему, что он может курить на платформе. Вместе с ним вышел и Войтирж.
Вернувшись в вагон, они были более молчаливы. И сидели с высокомерным видом. Минут через десять наш вагон прицепили к локомотиву, и тот подвез его к составу из двадцати пассажирских вагонов, стоявшему на станции. Наш вагон шел первым за локомотивом.
Я открыл дверь. Из вагона, следовавшего за нами, вышли два работника службы безопасности, которых я знал. Они представились мне как сопровождающая нас охрана. Потом они вернулись обратно в пассажирский вагон».
Примечание: На подробном плане почтового вагона Ярослав Ленк нарисовал размещение всех людей, сопровождавших деньги, и положение ящика в критический момент. Давать этот план здесь считаю излишним.
«Я повторяю вновь, - продолжает Ярослав Ленк свой рассказ, - что никаких нарушений не заметил. Мы стояли еще примерно четверть часа.
Наконец поезд тронулся. Я взглянул на часы. Было четырнадцать часов двадцать семь минут.
Мне пришлось включить в вагоне свет, впереди нас ожидало несколько небольших тоннелей. При этом я заметил, что принятые мною меры вызвали на строгих лицах банковских служащих усмешку. Они были уверены, что вдвоем, без нас, спокойно, как обычные пассажиры, перевезли бы деньги в обычном чемодане».
Пожалуй, сейчас поверишь, что такая не бросающаяся в глаза перевозка может оказаться безопаснее.
Ярослав Ленк продолжал дальше:
«На остановке поезд стоял почти час. Шрамек и Войтирж снова вышли покурить. Эти двое, такие пунктуальные и аккуратные, когда касалось денег, оставили в полном беспорядке обертки от копченостей, пакетики с сахаром и свои портфели. Вернувшись в вагон, они выложили из портфелей все, включая большие термосы, что-то усиленно разыскивая. При этом раздраженно упрекали друг друга в забывчивости. Наконец они нашли то, что искали, - колоду карт. И начали играть. С мещанской алчностью они выигрывали друг у друга мелочь, что казалось ужасно смешным - ведь эти люди имели дело с миллионами - и с прежним высокомерием поглядывали на нас.
На следующей станции они не вышли, но вскоре заспорили из-за какого-то пустяка. Увидев мою улыбку, они тоже улыбнулись, впервые с тех пор, как я их увидел. Смешной, мелочный спор из-за кроны или двух сорвал с них маску хранителей миллионов, и вся напыщенность профессиональной добродетели слетела с них в один миг.
Войтирж дружески предложил мне стаканчик черного кофе из своего большого термоса. Но я только что выпил чаю и поэтому вежливо отказался. Зато Врана принял кофе с благодарностью, так и не поняв, почему я отказался. Они завели с ним долгий разговор о способах варки кофе. Я же подошел к окну с левой стороны вагона и стал смотреть на проносившийся пейзаж. Врана продолжал слушать, как Войтирж рассказывал какую-то довольно скучную, но, по его мнению, забавную историю, героями которой были заядлые любители кофе. Мне эта история казалась надуманной. Я старался не прислушиваться к его болтовне.
Войтирж все еще рассказывал свою историю, когда я решил отойти от окна и сесть на свое место.
Но сделать этого я уже не успел, потому что в тот самый миг…»
Да, не успел. На 297-м километре почтовый вагон взлетел на воздух. Страшной силы взрыв разметал его в щепы. Ярослав Ленк рассказывает об этом так:
«В ту минуту, когда я поворачивался от окна, сверкнул ослепительно-белый свет и одновременно что-то оглушительно рвануло, загудело, удар сопровождался странным звоном, и свет превратился в огненные круги. Что было со мной потом, не знаю. Очнулся я уже в больнице, но ненадолго. Потом снова впал в беспамятство, еще более глубокое и длительное. Как я узнал впоследствии, лечащие врачи считали это временное возвращение сознания и прояснение в мыслях зловещим признаком скорой смерти. Частично это временное возвращение сознания приписывали действию инъекций. Боли я не чувствовал, только онемели конечности и странно жгло в мозгу. Я понимал, что меня старательно оберегают от всяких волнений, но меня выводил из себя какой-то провал в памяти, который мне хотелось во что бы то ни стало восстановить. Наконец это поняли и сказали, что я выкарабкался чудом, что в почтовом вагоне произошел таинственный взрыв, жертвой которого стали все три моих спутника.
О причинах происхождения и цели взрыва ничего сказать не могу. Мне кажется, что источник взрыва находился внутри вагона.
Ярослав Ленк
С подлинным верно»
6.ХI.1951 г.
2
Путник, который не пожалел бы времени и отправился на 297-й километр, или, говоря более прозаично, любопытный, явившийся на место катастрофы, очутился бы на равнинной, хорошо просматриваемой местности, прорезанной двухколейной железной дорогой. При ее строительстве не потребовалось ни возводить насыпи, ни рыть котлованы. Поворот, который тут делает железнодорожное полотно, почти неприметен из-за большой протяженности. А идущий поезд хорошо виден на большом расстоянии и издали похож на детскую заводную игрушку.
Слева и справа от железнодорожного полотна поблескивают пруды, вырытые для осушения местности, и простираются болотистые луга, которые перемежаются с участками золотистой пшеницы, а в низинах - с зелеными коврами свеклы и с более темными, словно чем-то обрызганными, посевами клевера. На уходящем вдаль горизонте виднеются утонувшие в тумане белесые рощицы. А белые кубики деревенских домишек и разбросанные хутора словно скрылись подальше от проходящих поездов, оставив у полотна лишь деревья и кустарники.
Метрах в ста от участка 297,3 км, приблизительно у 297,4 км, железная дорога пересекает неширокое, малооживленное шоссе. Ярослав Ленк смотрел в левое окно по ходу движения поезда № 2316. Наискосок от Войтиржа благодушествовал, вытянув ноги, сержант Врана. Сам Войтирж, предлагавший ему кофе, стоял. Ящик с двадцатью миллионами лежал в углу напротив Враны, находясь все время у него на глазах.
Это несколько запоздалое описание всех обстоятельств и фактов, сделанное Ярославом Ленком, кроме него, не может подтвердить никто на свете.
Было у нас, правда, и несколько свидетелей, видевших все со стороны.
297-й километр расположен между двумя будками стрелочников, № 59 и № 60. Стрелочник поста № 59 проводил, как и полагается, поезд и вернулся в будку. Потом ему показалось, что где-то вдали загремело. Это его удивило, ведь стояло безветрие и тишь, и белые перистые облака не предвещали грозы. Стрелочник снова вышел из будки и оглядел небосвод и железнодорожное полотно. «Мне почудилось, что выстрелили из нескольких орудий, - сказал он в своих показаниях. - И я увидел, как на горизонте поднимается коричневый дым. Тогда я послал телеграфный запрос, но мне ничего не ответили».
Стрелочник поста № 60 поезда не дождался. Вместо этого в результате благоприятных акустических условий до него докатился грохот взрывной волны. Он ясно увидел столб дыма. Естественно, стрелочник решил, что что-то произошло, и тоже послал телеграфный запрос. А первый стрелочник в это время звонил уже по телефону. Таким образом, они установили, что поезд № 2316 остановился в пути, и очень скоро железнодорожное начальство узнало причину этого.
Не прошло и двух часов, как мне уже было поручено вести расследование. Вместе со своими сотрудниками я немедля отправился на место происшествия, которое, очевидно, нельзя было считать просто несчастным случаем. Наша машина неслась с бешеной скоростью. Путь был неблизкий, и мы добрались туда только ночью.
Местные органы безопасности, железнодорожная охрана, пожарники, врачи и санитары уже трудились с большой самоотверженностью, когда я прибыл на место.
Сразу же после взрыва они допросили свидетелей, работавших неподалеку в поле. И запоздалое свидетельство Ярослава Ленка лишь логически дополнило их достоверный и довольно согласованный рассказ. Но как раз в свидетельстве Ленка и таилось это дьявольское противоречие, то подлинное «детективное зерно», которое вводило нас в заблуждение.
Люди в поле смотрели вслед поезду. Обычное психологическое переключение, своего рода отвлечение среди монотонной работы, короткая передышка. Было там и двое ребятишек. Оставив игры, они махали и кричали пассажирам.
Вот что рассказывают свидетели:
«Поезд шел на полной скорости, когда из вагона, идущего сразу за паровозом, неожиданно вырвалось высокое желтое пламя, ослепительно-белое в центре. Потом образовалась воронка и раздался оглушительный грохот. Взметнулся столб коричневого дыма высотой метров тринадцать, а за ним взвихрились частички сажи, искры, полетели щепки».
Потом испуганных и онемевших свидетелей потряс страшный лязг и скрежет металла, треск рушившегося дерева - словно яростная буря крушила лес.
Люди в поле видели эту картину в подробностях, каждый из них что-то заметил и запомнил. Так, совсем рядом с ребятишками упал кусок искореженного железа. Залетели в поле и обломки горящего дерева.
Все в один голос утверждают, что хорошо видели, как паровоз с прикрепленным к нему тендером накренился и сошел с рельсов. Оторвавшись от поезда, он оглушительно загрохотал по шпалам и щебенке полотна. Казалось, он вот-вот свалится с низкой насыпи и перевернется. Но в этот миг паровоз, повисший на краю насыпи, остановился, задержанный упавшим тендером. Оттуда потоком лилась вода, сыпался уголь. Из паровоза с пронзительным свистом вырывались большие клубы пара.
От почтового вагона уцелела только платформа, словно вбитая в колею чудовищным молотом. Пол вагона и стены были охвачены пламенем. Два следующих вагона накренились в разные стороны под углом в тридцать градусов, у первого взрывом оторвало переднюю стенку и часть крыши. Вагон загорелся. Второй вагон словно разрезали пополам. Остальные вагоны не сошли с рельсов, но второй вагон ударил в третий, а тот в четвертый. Все прочие вагоны повреждений не имели.
Взрыв произошел, вероятно, внутри почтового вагона. Об этом говорили не только показания свидетелей, но и следы на месте происшествия. Специальная комиссия, вскоре сюда прибывшая, составила следующий протокол:
«Центр взрыва находился внутри вагона, в его передней части. Мина на рельсах или какой-либо иной способ взрыва извне исключается.
После внимательного изучения обломков вагона почти наверняка установлено, что была применена смесь сильных взрывчатых веществ - тротила и гексогена, - называемая тротилгексогеном. Взрывчатое вещество гексоген в смеси с тротилом во время войны довольно часто применяли немцы в минах или других зарядах из-за его огромной взрывчатой силы.
Каким способом была взорвана эта смесь, точно не выяснено. Обычно прибегают к взрывателю или капсюлю или запаливается шнур и пламя приводит к взрыву, но для этого нужны особые условия, которых, очевидно, здесь не было. Если судить по установленным фактам, запал был поставлен на определенное время. Вряд ли кто из пассажиров почтового вагона мог подорвать мину. Сделано это неизвестной личностью.
Взрыв в точно определенное время был обусловлен следующим: серная кислота, приток которой регулируется, разъедает перегородку и проникает внутрь, соприкасаясь с хлорэтаном, смешанным с сахаром. Хлорэтан загорается и воздействует на взрыватель, который и подрывает мину. Не исключено, что был использован и другой способ взрыва, скажем, с помощью часового механизма. Мина, правда, могла быть подорвана и иначе.
Количество взрывчатки колебалось примерно от 1 до 2 килограммов. Взрыв произошел в относительно замкнутом пространстве, на площади 30 - 35 кубических метров. Пространство это можно считать замкнутым, хотя, согласно свидетельству проводника вагона, с одной стороны окна были открыты. В эпицентре взрыва давление исчислялось в 2000 атмосфер. На расстоянии 8 - 10 сантиметров оно уже падало до 1000 атмосфер. Для расчета давления на стенки вагона можно использовать таблицу, составленную профессором Покровским. Если исходить из нее, то взрывная волна на расстоянии 2 метров от места взрыва уже имеет давление в 7 атмосфер. Правда, можно предположить, что при взрыве такого сильного вещества, как тротилгексоген, давление в вагоне было порядка 10 - 20 атмосфер.
Подобное давление обладает огромной разрушительной силой. Доцент Демидов считает, что взрывная волна оказывает на человека смертельное действие уже при давлении в 3 атмосферы. Человек без опасности для здоровья может вынести давление взрывной волны только до 0,2 атмосферы.
Нельзя исключить, что мина могла быть введена извне. Скажем, мог быть использован противотанковый снаряд, каким был в прошлой войне немецкий фаустпатрон, американская базука или английский PIAT. Эти снаряды имеют направленное действие. Например, головка фаустпатрона легко пробивала броню толщиной свыше 20 сантиметров, в то время как мина без направленного действия не пробивает и более тонкую броню.
В данном случае мина могла, не пробив стену вагона, влететь между решеток через открытое окно и взорваться внутри».
Все это так, но взрыв извне, пожалуй, исключается, ведь никакой подозрительной личности на 297,3 километре в то время замечено не было.
Вряд ли можно подозревать людей, работавших в поле.
В показаниях машиниста приводится скорость, с которой шел поезд в момент взрыва. Позже выяснилось, что именно это обстоятельство исключительно важно для нашего следствия.
Машинист рассказывает следующее:
«К тому времени я уже минут десять шел со скоростью 70 км в час, отвечающей данному участку пути. К счастью, это была средняя скорость, которую я не имел права превышать. В тот момент…»
И так далее.
Машинист отделался сильными ушибами и переломом левой руки. Кочегара ранило серьезнее: у него было сломано три ребра, на плече рваная рана и ожоги второй степени.
Пассажирские вагоны были заполнены на две трети. К счастью, среди пассажиров не было ни одного смертного случая. Пострадавшим оказали быструю и своевременную помощь.
Всех пассажиров переписали, согласно их документам, не только в интересах железнодорожного начальства, но и для наших нужд. В результате среди пассажиров было обнаружено два спекулянта, одному из которых перебило носовую кость, так что он пропутешествовал под следствие прямо в бинтах. Но это был наш единственный улов.
Начавшаяся паника была остановлена с помощью двух железнодорожных охранников из первого вагона У одного из них все лицо было залито кровью, другой получил несколько ранений, форма висела на нем клочьями. Но оба сохраняли спокойствие и выдержку. Они энергично организовали первую помощь, создав из непострадавших пассажиров санитарные группы. Они-то с самого начала поняли, что случившееся не является простым железнодорожным происшествием, и приказали всем пассажирам не покидать поезда.