Эдуард Хруцкий. На углу, у Патриарших...

   — Его этот мужичок вызовет, если вы с ним убедительно поговорите, — усмехнулся майор. — И позаботься, чтобы Шевелев и Вешняков коридор четвертого этажа перекрыли.
 
   … — Интересный журнальчик? — благожелательно спросил у мужика Никольский. Тот дернулся, выскочил из кресла, но могучий Лепилов схватил его, скрутил, завалил на богатый гостиничный ковер…
 
   …Авила собирался. Он укладывал самое необходимое в спортивную сумку. Не в спальне он это делал, не в гостиной и даже не в гардеробной. В прихожей, прямо у двери в номер. Он, видимо, не успел переодеться и трудился в смокинге, в лаковых штиблетах. Трудился и прислушивался. И вдруг услышал нечто. Рывком он оказался в кабинете у телефона и поспешно набрал три цифры.
   — Администратор?! Вы же говорили, что на моем этаже никто не живет! А за стеной шум, треск слышу. Как никого?! Откуда тогда шум?! — Авила бросил трубку.
   … — Он ребят просек! — крикнул Никольский. — Где группа захвата?
   — На третьем этаже, — ответил Лепилов.
   — Да брось ты этого говнюка! — рявкнул Сергей, кивнув на мужика, прижатого Лепиловым к ковру гостиничного холла. — Придется брать в номере! Наверх!
   Никольский рванул к лестнице. Лепилов отшвырнул своего пленника и кинулся вслед за начальником.
 
   … — И долго нам еще здесь кантоваться? — спросил даже не у Паршикова, а вообще спросил Климов. Они дежурили во дворе.
   — Я думаю, скоро его возьмем. Никольский что-нибудь придумает, — не Климову — себе ответил Паршиков. Он привычно глянул на выходящую во двор стену гостиницы и вдруг зашипел яростно: — Смотри!
   По балконной балюстраде осторожно, как канатоходец по канату, ступал черный человек. Климов выхватил из-за пазухи пистолет и бросился к стене с криком:
   — Стоять! Ни с места!
   Человек с конца балюстрады уже тянулся к пожарной лестнице.
   …В апартаментах группа захвата, Никольский и Лепилов стояли в растерянности: Авилы нигде не было. И вдруг услышали выстрел со двора. Никольский распахнул балконную дверь и заорал вниз:
   — Не стрелять!
   Но было уже поздно: Климов выстрелил во второй раз. Он не попал, пуля щелкнула рядом с головой Авилы, но твердые брызги облицовки ударили бандита по глазам. Потеряв равновесие, Никита замахал руками и рухнул вниз.
   …Никольский в своем вечернем пиджаке, с галстуком-бабочкой стоял над распластанным на асфальте Авилой, рассматривая смокинг, пластрон, галстук-бабочку, закатившиеся глаза, разбитый затылок…
   Джентльмен склонился над джентльменом. Внезапно Никольский оглянулся и встретился взглядом с Климовым — тот не выдержал взгляда шефа, отвернулся…
 
   …В вечернем костюме, уронив голову на бабочку, Сергей спал в кресле у себя дома, перед включенным телевизором, который уже ничего не показывал. Разбудил Никольского звонок в дверь. Он моргнул, ничего не соображая, зевнул, лязгнул зубами и пошел в прихожую. Милиционер не должен бояться, он и не боялся, спросил только, открывая:
   — И кого это черти носят?
   — Меня! — звонко сообщила из-за двери Анна, а когда дверь открылась, добавила: — Но не черти, а боги. Греческих цариц боги носят.
   — Который час? — сонно поинтересовался Никольский.
   — Где-то около четырех, — ответила Анюта. — Только что банкет закончился. Для меня. А для тебя он как раз начинается.
   Она легонько отстранила Никольского и прошла в столовую-кабинет, поставила тяжелую сумку на пол, скинула на кресло легкий плащ и оказалась в вечернем платье.
   — Как ты меня нашла? — тупо спросил Никольский.
   — А еще сыщик! — Анюта уже доставала из сумки коробки с закусками, пакеты с бутербродами, бутылки. — Наш Адам Андреевич твой адрес знает, в отделении по телефону ответили, что ты домой направился. А внимательный господин Китаин меня на лимузине подвез.
   Никольский заспешил на кухню за бокалами и приборами, а Анюта подошла к книжному шкафу, за стеклом которого был женский портрет. За ее спиной зазвенели ножи-вилки. Не оборачиваясь, она спросила:
   — Дама сердца?
   — Бывшая. Даже скорей, отбывшая, — без надрыва, с привычной светлой грустью — отголоском давно отболевших душевных ран — ответил Сергей.
   — И куда она отбыла? — полюбопытствовала Анна.
   — В Париж. В ЮНЕСКО трудится, — спокойно сообщил он.
   — Ну и Бог с ней, — решила Анюта. — Давай начнем?
   … — Ты в бабочке, а я декольте. Завтрак аристократов, — девушка подняла рюмку. — За что выпьем, Сергей?
   — За здоровье присутствующих дам! — провозгласил Никольский и поднял свою. Выпили, помолчали. Анюта не выдержала:
   — О чем думаешь, сыщик неустанный?
   Никольский расплылся в улыбке:
   — О тебе, Анюта, исключительно о тебе. С премьерой! Ты была замечательна.
   Сергей взял руку девушки и галантно поцеловал. Не отпуская ее, он обнял Анюту за талию и произнес только одно слово: — Вальс!
   Никольский плавно повел свою даму в вальсе без музыки. Анюта смотрела на него с нескрываемым интересом…
   — …Кружится, вертится шар голубой,
   Кружится, вертится над головой, — полудекламировал, полунапевал Сергей, танцуя с Анютой.
   И как будто зазвучала здесь хорошо знакомая мелодия…
   — Крутится, вертится — хочет упасть,
   Кавалер барышню хочет украсть…

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.
«ГОЛУБЫЕ ДОРОГИ».

   Лихо возят генералов. Милицейский «Мерседес» с ухарского разворота мягко тормознул у самого входа в 108-е отделение. Генерал Колесников хозяйским толчком распахнул дверь в дежурную часть и, не останавливаясь, поздоровался-осведомился:
   — Здорово, Паршиков, как дела?
   — Здравия желаю, товарищ генерал! — Майор вскочил, вытянулся. — У всех одно дело: вас ждем!
   А генерал уже серо-синей птицей — молодой, молодой еще! — взлетел вверх по лестнице. Паршиков с непонятной интонацией признал:
   — Орел.
   — Генерал… — философски-всеобъемлюще подытожил тоже вытянувшийся в струнку сержант.
   В кабинете начальника отделения Колесников радостно приветствовал вскочивших на ноги Белякова, Котова, Никольского:
   — Здорово, гвардейцы!
   — Здравия желаем! Здравия желаем, товарищ генерал! — малость вразнобой, но зато громко откликнулись гвардейцы.
   — Что ж, начнем, — генерал сурово оглядел присутствовавших. — Где личный состав?
   — В красном уголке, товарищ генерал, — сообщил Никольский.
   — В красном уголке! — передразнил генерал и скомандовал: — Пошли!
   Менты в форме стояли строем, менты в штатском — компактной кучкой.
   Генерал произносил речь оглушительно, как на митинге.
   — Сегодня мы провожаем на заслуженный отдых подполковника Белякова Виталия Петровича. За тридцать лет безупречной службы в органах он проявил себя как добросовестный и принципиальный офицер, дисциплинированный и требовательный руководитель. Благодаря его стараниям преступность на территории вашего отделения значительно снизилась, а процент раскрываемости увеличился. Ты, Виталий Петрович, безусловно, заработал свое право на отдых, но нам будет очень не хватать тебя! — Генерал сделал паузу, глянул на дверь, от которой тотчас отделился его шофер с бордовой папкой в руках. — Приказом по Управлению тебе выражена благодарность с сопутствующим поощрением. Позволь мне вручить этот приказ, — он, не оборачиваясь, протянул руку, и в руке оказалась папка. — Будь здоров и счастлив, Виталий Петрович!
   Генерал обнял Белякова, Беляков обнял генерала, печально похлопав по спине начальства бордовой папкой. Личный состав зааплодировал.
   Генерал оторвался от Белякова. Аплодисменты прекратились.
   — Время не стоит на месте, — уже раздумчиво поведал Колесников. — На смену нам, ветеранам, приходит молодая смена. Позвольте вам, товарищи милиционеры, представить нового вашего начальника. Котов, иди сюда! — Котов покорно приблизился. — Многие из вас знают подполковника Котова как смелого и решительного сотрудника МУРа, но мы в Управлении уверены, что на новом ответственном посту он, помимо смелости и решительности, сумеет проявить такие свои качества, как дисциплинированность, ответственность, мудрость и строгость. Будете держать ответное слово, виновники торжества? — вопросил генерал величественно.
   Беляков шмыгнул носом, смахнул набежавшую слезу и сказал с чувством:
   — А что тут говорить? Вы за нас все сказали, товарищ генерал!
   Генерал соколиным оком окинул собравшихся и объявил:
   — Все свободны!
   Менты, стараясь не топать, повалили к выходу. Колесников же добавил уже не громовым трибунным голосом, а скорее свойски:
   — Беляков, Котов, Никольский, останьтесь.
   Вскоре они остались вчетвером. Беляков еще раз шмыгнул носом и осторожно приступил к ненавязчивому зондажу:
   — Если вы не возражаете, товарищ генерал, то у нас есть предложение…
   — Не предложение, а приглашение, которое я с удовольствием принимаю! — Колесников победоносно засмеялся. — Твоя отвальная и котовская прописка. Я правильно вас понял?
   — Так точно, товарищ генерал. Прошу, — Беляков сделал приглашающий жест рукой.
   — У тебя же ничего не готово, — усомнился генерал.
   — Стол накрыт в кабинете Никольского, — пояснил Котов.
   От паршиковской стойки Лепилов почтительно наблюдал за неторопливым шествием: первым поднимался на второй этаж генерал Колесников, за ним — Котов и Никольский. Замыкающим был Беляков. Он, задержавшись на лестнице, строго предупредил Паршикова:
   — Вася, по пустякам нас не беспокой. Важное совещание, — и скрылся за поворотом.
   — Важное совещание! — передразнил Лепилов. — Скажи мне, Антоныч, почему начальство трескает водку всегда втайне от подчиненных?
   — Потому что подчиненные трескают ее, родимую, втайне от начальства! — хихикнул майор.
   — Остроумный софизм — еще не доказательство, — сказал Лепилов.
   — Чего, чего? — удивился Паршиков и предостерег: — Ты полегче со словами-то. Одно непонятное слово такого наделать может… Помнишь «волюнтаризм»?
   — Я «консенсус» помню, — сказал Лепилов. — У них там наверху консенсус, Антоныч?
   — Полный, — твердо заверил Паршиков.
   …Действительно, наверху наблюдался полный консенсус. Генерал в расстегнутом мундире и с приспущенным галстуком предложил очередной тост:
   — За Сережу Никольского. За всех пили, а за него не пили. Непорядок. Никольский, ты замечательный сыщик, я бы даже сказал, талантливый, но характер… Заносчивость и дерзость — это еще не принципиальность, а всегдашняя оппозиция к мнению начальства — не доказательство твоей безусловной и каждодневной правоты. Ты не нам жизнь осложняешь, ты себе ее осложняешь.
   — По-моему, товарищ генерал, это не тост, а критика сверху, — воспользовавшись небольшой паузой в этом тосте-разносе, заметил Никольский.
   — Вот, опять дерзишь! — почему-то обрадовался Колесников.
   — Это не дерзость, а критика снизу, — объяснил Никольский.
   — Лишь бы укусить, лишь бы укусить! — опять возликовал генерал. — Ну, да черт с тобой. За такого, каков ты есть, за тебя, Сережа.
   Выпили, закусили, чем Бог послал. Генерал помотал башкой, слегка задумавшись, взгляд его затуманился. Колесников понял: требуется лирическая пауза.
   — Пацаны, а гитара у вас есть? — спросил он.
   — Я сбегаю! — опередил всех Беляков.
   — Сбегают, которые помоложе! — осадил его генерал.
   — У меня ключи от шкафа! — на ходу извлекая из кармана связку ключей в кожаном футлярчике, пояснил Беляков и убежал — в полном смысле этого слова.
   Генерал посмотрел на Котова, посмотрел на Никольского.
   — Я очень на вас надеюсь, ребята. Старая школа есть старая школа, но наше время уже вовсю требует нового. Новых решений, новых подходов, новой методики, наконец. У вас свежие мозги, молодая энергия, хорошее нахальство. Действуйте, а я вас поддержу. Пора, давно пора…
   Фразу не дал закончить быстроногий Беляков: он уже победно стоял в дверях с гитарой в руках.
   Генерал попробовал струны, подтянул колки и запел с хрипотцой. Из Окуджавы:
 
   Ах, какие замечательные ночи!
   Только мама моя в грусти и тревоге:
   Что же ты гуляешь, мой сыночек,
   Одинокий, одинокий?
   Из конца в конец апреля путь держу я.
   Стали ночи и короче и теплее…
 
   Гром среди ясного неба прервал песню — резкий пронзительный звонок телефона. Никольский нажал кнопку громкой связи:
   — Я слушаю.
   — Сергей Васильевич, убийство на Большой Бронной, в доме шестнадцать! — на весь кабинет грянул голос Паршикова.
   — Готовь бригаду. Сейчас выезжаем, — ответил Никольский. И вдруг, вспомнив, допел за генерала:
 
   Мама, мама, это я дежурю,
   Я дежурный по апрелю.
   Хорошо допел, музыкально.
   Труп уже увезли. Следователь и Никольский сидели в низких креслах в новомодной, необъятных размеров кухне-столовой-гостиной. Такие помещения сооружают ныне бегущие впереди прогресса:
   — Да вы и сами все прекрасно видите и ясно понимаете, Сергей Васильевич, — устало говорил немолодой следователь. — Ящики письменного стола, комодов, горок безжалостно вскрыты, маленький сейф открыт ключом из связки, которая, надо полагать, находилась в кармане убитого. В квартире нет ни денег, ни каких-либо ценностей и ценных вещей. А следы от них наличествуют. Вывод напрашивается только один: убийство с целью ограбления.
   — Но ко всему этому убитый Андрианов был начальником службы безопасности крупнейшего концерна «Кибо» и полковником запаса КГБ… — то ли не соглашаясь, то ли просто размышляя, заметил Никольский.
   — И начальников службы безопасности убивают с целью грабежа, — возразил следователь и добавил с улыбкой: — Если это богатые начальники. Наш — богатый.
   — За ним числился служебный пистолет, — припомнил Сергей. — Где пистолет?
   — Скорее всего, служебный пистолет в служебном сейфе, — предположил следователь.
   — Или у убийцы, — предложил свой вариант Никольский.
   — Тоже может быть, — согласился следователь. — Боже, как я устал! Если у вас ко мне нет вопросов, то я пойду.
   — Счастливого пути, — пожелал Никольский. Следователь ушел. Сергей подождал, пока захлопнется за ним входная дверь, и позвал: — Лепилов!
   — Случилось что, Сергей Васильевич? — обеспокоенно спросил Лепилов, появившийся в дверях спальни.
   — Случилось. Следователь ушел. Что там у тебя?
   Сергей давно усвоил несколько высокомерную начальственную манеру общения с подчиненными. Но они ему это прощали — за его справедливость, за его патологическую честность, за недюжинную оперативную смекалку да и за обычную смелость наконец.
   — Спальня там… — Лепилов закатил глаза под потолок. — Не спальня даже, а мечта Дон-Жуана!..
   — Впечатления потом, — перебил его Никольский. — Интересное что-нибудь есть?
   — Два альбома фотографий, — Лепилов спустился с небес на землю. — Счастливое советское детство, боевая комсомольская юность, уверенная в себе зрелость. Но не это интересно, Сергей Васильевич. Интересно, что из последнего альбома исчезло несколько фотографий.
   — А был ли мальчик? — засомневался Сергей. — Может, мальчика и не было?
   — Был мальчик, — заверил Лепилов. — В пазах для вставки карточек — надрывы.
   — Считаешь, что кто-то из своих его по-дружески замочил? — недоверчиво усмехнулся Никольский.
   — Иначе быть не может! — заволновался Миша. — Дверь не взламывали, эксперт не обнаружил в замке следов отмычки, да и признаков борьбы никаких!
   — Все-то тебе ясно, Лепилов, — Никольский протяжно зевнул, потянулся в кресле, покряхтел: — Башка раскалывается.
   — Это после беляковских проводов пар выходит, — поставил диагноз Лепилов.
   — Распустил я тебя, Михаил, — парировал Никольский. — Как там у ребят? Долго еще копаться будут?
   — Да кончают уже! Отпечатков масса, вот они и зашились, — стал оправдывать коллег Миша.
   — Климов, Вешняков! — крикнул Никольский. — Мы уходим, а вы, как закончите, квартиру закройте и опечатайте.
   На лестничной площадке Лепилов глянул в сторону и сказал осуждающе:
   — Мадам! Уже падают листья!
   — Ты это кому? — удивился Никольский.
   — Дамочке из соседней квартиры, которая нас через телекамеру наблюдает. Ужасно любопытная дамочка.
   И точно, камера светилась огоньком включения.
   — Мадам, — обратился к камере Никольский. — Вы любопытны, и мы любопытны. Сегодня некогда, но завтра мы обязательно удовлетворим взаимное любопытство…
 
   …Тускло поблескивала огоньками глубокая московская ночь. Вышедшие из подъезда капитально и роскошно отремонтированного дома, Никольский и Лепилов слушали ночную Москву. Прошумел спешивший в парк троллейбус, трижды крикнула ворона, ни с того ни с сего в ближнем переулке прерывисто завыла, а потом еще и взвизгнула противоугонная система. Никольский глянул на часы и сказал Лепилову:
   — Два пятьдесят три. Чего тебе через весь город тащиться? И часу дома не поспишь. Пойдем ко мне. Поднесу за безупречную службу.
   А утром они вдвоем рассматривали замысловатое здание новейшей архитектуры, чей призматический угол черного стекла скромно украшала строгая вывеска «Концерн Кибо». Полюбовались и двинулись к дверям. Не двери — стеклянная стена раздвинулась перед ними, как только они ступили на так называемый «вечный» коврик на пороге.
   — Вас ждут, Сергей Васильевич, — сообщил молодой человек в безукоризненном костюме. На Лепилова лакей даже не обратил внимания, развернулся и повел ментов в закоулок, где уединенно существовал персональный лифт. Втроем они вознеслись на четвертый этаж.
   — Прошу сюда. — Молодой человек распахнул массивную дверь и остался в коридоре. Его миссия завершилась. Эстафету приняла дивная секретарша. Она приветливо вскочила и безудержно обрадовалась:
   — Сергей Васильевич!
   — И Михаил Александрович, — недобро присовокупил Никольский.
   — И Михаил Александрович, — заспешила согласится секретарша. — Я сейчас же доложу!..
   …Они сидели в роскошном кабинете Китаина и пили из роскошных чашечек роскошный кофе, принесенный роскошной секретаршей.
   — Что он такое, Борис Николаевич? — спросил Никольский, продолжая недавно начатый разговор.
   — Чем он таким был, — уточнил Китаин. — Он бывший чекист, и этим многое, если не все, сказано. Въедлив, пунктуален, дотошен, придирчив. Чтил табель о рангах, с подчиненными был ровен, но подчеркнуто отдален. Скрытность — вот, пожалуй, главная его черта. Даже не скрытность — полная закрытость. А в принципе замечательный был работник.
   — Привычки, манера поведения, слабости, пороки? — Никольский ждал конкретики.
   — Как это в старом советском анекдоте? — вспомнив, Китаин рассмеялся: — «Из характеристики: в пьянстве не замечен, но воду по утрам пьет с жадностью». О манере поведения я, как мне кажется, уже сказал. Ну, а недостатки, слабости, пороки… У кого их нет? И у него были наверняка. Но он их мастерски скрывал.
   — Еще один вопрос, — Никольский в подтверждение близкого конца разговора допил кофе. — Не может ли быть так, что убийство Андрианова в какой-то степени связано с его служебным положением?
   — Пожалуй, нет, — Китаин еще чуть подумал, закурил и окончательно решил: — Нет.
   — Тогда с вопросами все, — Никольский поднялся. — Сейчас подъедет следователь, и нам придется вскрыть сейф убитого Андрианова. И, естественно, изъять его содержимое. Вы не возражаете?
   Китаин пожал плечами:
   — Как я могу возражать? Вы действуете по закону. Контрольный ключ от сейфа вам вручит комендант.
   — Спасибо. Пусть он понятым будет. Ключ же у меня свой — в наследство от покойника достался, — Никольский натянуто улыбнулся. — Еще раз спасибо.
   — Не за что, Сергей Васильевич. Вот мы опять встретились и опять по-настоящему и не поговорили. Суетна наша жизнь, — философски взгрустнул миллионер.
   — Безусловно, — согласился Никольский и резким коротким поклоном распрощался.
 
   … — Ничего перспективного, — горько посетовал следователь. В скромном кабинете (с китаинским и не сравнить) он медленно рассматривал кучу бумаг из сейфа, с которыми уже успел ознакомиться; куча разлетелась по письменному столу и выглядела просто жалким мусором.
   — Ну, а фотографии эти мы заберем, можно? — попросил следовательского согласия Никольский, играя пачкой фотоснимков, как колодой карт.
   — Хоть какая иконография по делу, — наукообразно высказался следователь. — Что ж, попытайтесь, побегайте со снимками. Может, что и выйдет.
   — Миша, за мной! — бодро приказал Никольский — не любил он сидячей бумажной работы — и выскочил из андриановского кабинета. Лепилов — за ним.
   Раздвинулась стеклянная стена, и вот они уже на воле. При ярком солнечном свете Никольский выбрал из пачки четыре фотографии и протянул их Лепилову:
   — Миша, одна нога здесь, другая там!
   — Где — там? — недопонял Миша.
   — У дамочки, которая нас ночью по телевизору видела. Ну, у той, соседки убитого, — пояснил Сергей. — Покажи ей эти фотки. Может, узнает кого-нибудь. Хотя наверняка узнает: она, я думаю, свой телевизор постоянно смотрит. Действуй!
   — Бу сделано! — гаркнул жизнерадостный Лепилов.
 
   …Миша чинно сидел на самом краешке немыслимо красивого итальянского стула и умильно взирал на даму, раскинувшуюся на не менее красивом диване. Была она не бабкой-соглядатаем, не теткой-сплетницей, а зрелой, гладкой, холеной красоткой, постоянно пребывавшей в тихом восхищении собой, любимой. Красотка держала речь:
   — Нет, нет, уж вы поверьте мне. Жизнь наша страшна и груба. Вот вы, интеллигентный молодой человек, и то были сегодня ночью со мной непозволительно резки.
   — Еще раз прошу прощения, Наталья Валерьяновна, — тихо извинился Лепилов и осторожно приступил к главному: — Но вы все-таки посмотрите фотографии, может, кого-нибудь узнаете? — И протянул ей четыре карточки.
   — Кого я могу узнать? Я из дома боюсь выйти, — поведала она с чувством. Снимки тем не менее взяла и принялась с любопытством их разглядывать.
   — Но телевизор-то смотрите? — гнул свою линию Лепилов.
   — А что телевизор? И по телевизору ужас и грязь! — воскликнула она с отчаянием гимназистки, вдруг узнавшей, что любовь не исчерпывается вздохами на скамейке.
   — Я не про тот, я про ваш… — брякнул Миша, но Наталья Валерьяновна его перебила.
   — Рома! — вскричала она обрадованно, узнав кого-то. — Это Рома!
   — А кто такой Рома? — ласково и осторожно спросил Лепилов.
   — Рома, племянник Андрианова! — воодушевленно пояснила дама. — Прелестный мальчик, скромный, застенчивый, изящный, как девушка! Из балетных…
 
   Никольский изучал фотографии, ровными рядами разложенные на столе, когда в дверях возник торжествующий Лепилов. Не обратил на его вид внимания Никольский. Рассеянно глянув на него, сказал:
   — Одни мужики, — и спросил то ли у себя, то ли у Лепилова. — Сколько ему лет было?
   — Пятьдесят два, — уверенно доложил Лепилов.
   — Еще вполне мог. Садись, — и продолжал, когда Лепилов сел к столу. — Накопал?
   — Самую малость, — скромно ответил Миша и расплылся в победной улыбке.
   — А сияешь как начищенный медный таз. Докладывай лучше! — приказал Сергей.
   Лепилов положил на стол фотку и ликующе произнес: — Рома!
   — Романа жрет саркома. Ариведерчи, Рома, — неожиданно даже для себя выдал Никольский дурацкий стишок. Изумился своим словам. — С чего это я? Дальше, дальше говори.
   — Племянник Андрианова, — заговорил Миша, едва сдержав смешок, вызванный выходкой начальника. — Объявился года полтора тому назад. Посещал дядю чуть ли ни каждый день. Часто оставался ночевать…
   — Подожди, — прервал его Никольский, снял трубку, набрал номер, нажал кнопку громкой связи. — И послушай, — после третьего гудка где-то сняли трубку и уверенный мужской голос произнес «Да». — Я хотел бы поговорить с полковником Меньшиковым.
   — Здравствуйте, Сергей Васильевич, — обрадовался собеседник.
   — Уже по голосу узнаете, Юрий Николаевич, видно, очень уж я вам надоел. Здравствуйте. У меня к вам несколько вопросов… — Никольский выжидающе примолк.
   — Вероятно, в связи с убийством Андрианова? — спросил Меньшиков. — Задавайте ваши вопросы.
   — Хочу предупредить, ответы будет слушать и мой помощник, — предупредил Сергей.
   — Да хоть американский шпион, Сергей Васильевич, — хмыкнул полковник. — Спрашивайте.
   — Вы знали его? — первым делом спросил Никольский.
   — Весьма приблизительно… — Какая-то гадливость послышалась в голосе Меньшикова.
   — Но все-таки ваше мнение? — настаивал Сергей.
   — Служака без особой фантазии, — нудно затянул полковник. — Скрытен, насторожен, отчужден от сослуживцев. Впрочем, как и они от него.
   — Они от него, — повторил Никольский. — Если не секрет, почему?
   — О покойниках либо хорошо, либо. — Меньшиков замялся. — Надо плохо, Сергей Васильевич?
   — Надо все как есть, точнее, все как было, Юрий Николаевич.
   — Вызывала подозрение, да нет, просто брезгливость его нежная дружба с женоподобным сержантом-сверхсрочком, нашим дверным вертухаем, — невольная брезгливость слышалась в словах Меньшикова.
   — Ого, в ФСБ на феню перешли! — пошутил Сергей.
   — По фене и продолжу, — не принял шутки полковник. — Возникло подозрение, что Андрианов — глиномес.
   — Активный педераст, как я понимаю, — уточнил Никольский. Ничего себе кино начинается!
   — Вы по этой версии работаете? — спросил Меньшиков.