Эдуард Семенов. Кодекс Защитника

   Перекусив и похвалив кулинарное искусство хозяйки, мужчины приняли более расслабленные позы, и отец девочки начал задавать вопросы. Отвечал за всех старший.
   Каким ветром занесло вас в наши края? Случайно или по делам?
   – Можно сказать и так. Сначала думали случайно, а потом вроде как бы и по делам.
   Хозяин кивнул, принимая ответ, и продолжал:
   – Вид у вас какой-то странный. Не пойму что-то. Вроде бы как монахи одеты, в черное, но вроде и не монахи, в коже. Вы что, из секты какой? Проповедовать сюда приехали?
   Старший усмехнулся:
   – Кому здесь проповедовать? Да и что? Нет, мы здесь не за этим.
   – Тогда зачем?
   – Ну, ваша девочка вам все правильно объяснила. Я – Защитник, а это мои помощники, послухи.
   На сухом небритом лице хозяина, в бороде которого уже проглядывали седые волосы, появилась сдержанная улыбка:
   – Люди вы, вроде, серьезные, а говорите странные вещи. Да как вы будете нас защищать и, самое главное, чем? У вас ведь и оружия никакого нет.
   Теперь улыбка появилась на лице богатыря:
   – Расскажу непременно. Только прежде разрешите и мне вас спросить, уважаемый…
   – Ибрагим Ашотович, – уточнил хозяин подвала.
   – Очень, приято, Ибрагим Ашотович, меня, кстати, Данилой зовут, а по батюшке Александровичем. Товарищи мои – Илья и Алексей.
   Все церемонно, чуть приподнявшись со своих мест, пожали друг другу руки, и Данила продолжил:
   – Так я все же спрошу. Почему, вы, Ибрагим Ашотович, живете здесь и не уезжаете? Что вас здесь держит?
   У хозяина дернулась щека. Он недобро посмотрел на Данилу, потом покосился на жену и нехотя выдавил:
   – Я не могу уехать.
   – У вас нет денег? Вам некуда ехать? – переспросил богатырь.
   – Не в этом дело, – снова неохотно ответил отец девочки.
   – Тогда в чем?
   Ибрагим Ашотович хлопнул себя по коленкам, неискренне улыбнулся и встал.
   – Что-то заболтался я с вами, а тем временем мне надо идти. Вы располагайтесь тут, как сможете. Жена вам поможет, а я скоро буду. С этими словам он снял с книжной полки старый потертый портфель, надел кожаную куртку и вышел из пещеры, пробормотав, не обращаясь ни к кому конкретно:
   – Извините, мне надо идти.

* * *

   В полутемном помещении нависла неуютная тишина, которую очень быстро и деликатно разрядила Валентина, жена Ибрагима, тихая женщина с изможденным лицом и добрым взглядом. Как будто специально, у нее на газовой горелке в бронзовой турке закипел кофе, который она тут же разлила по пластмассовым разномастным чашкам и сунула их в руки мужчинам, сидящим на матрасах со скрещенными ногами. Досталась одна маленькая чашка и девочке.
   – Пейте, – сказала хозяйка, – если, кто хочет с сахаром, скажите. Дам.
   Данила обхватил своими огромными руками кружку и заглянул внутрь с таким видом, будто именно там находились ответы на все самые сокровенные вопросы вселенной. Сделал глоток и обратился с вопросом к женщине:
   – Может быть, вы скажет, почему вы не уходите? Ведь у вас дети, их надо кормить.
   Валентина тяжело вздохнула:
   – Муж сказал, мы не можем уехать, а в нашей семье такие вопросы решает он.
   Данила понимающе кивнул:
   – А куда он сейчас пошел? Можете сказать?
   – Могу. Это не секрет. На работу.
   – Так поздно?
   – Да, может и задержаться до утра.
   – И где он работает?
   – Он хранитель в местном краеведческом музее.
   – Ах, вот оно даже как?
   Данила выразительно посмотрел на своих товарищей. Те понимающе закивали головами.
   – Хранитель, значит, говорите.
   Богатырь снова заглянул вглубь кружки, улыбнулся своему отражению и подмигнул ему.
   – И не уезжаете? Ну что ж. Каждый должен делать свое дело! А мы будем делать свое.
   Он поставил кружку на пол рядом с собой и обратился к своим спутникам:
   – Так, братья?
   – Так, брат! – ответили они и закончили фразу. – И пусть Суд Божий свершится!
   Женщина вздрогнула и еще пристальнее посмотрела на своих гостей, но те уже не обращали на нее внимания, доставая из рюкзаков какие-то приборы, ноутбук и … спутниковую антенну.

* * *

   На блокпосте номер семь объединенной группировки ООН два солдата – сержант и рядовой – в голубых касках и тяжелых бронежилетах, закрывающих шею, в полной боевой амуниции рассматривали в бинокли раскинувшийся под ногами разрушенный город. У них было задание отслеживать любое движение лишь в старой части города, возле центральной площади, рынка и главпочтамта, но мощные окуляры и господствующее положение (блокпост занимал стратегически важную высоту) позволяли увидеть каждую улочку, каждый дом и выбоину от снарядов ракетной системы «Град» на пустой приморской набережной даже в секторах, которые входили в зону ответственности соседних блокпостов.
   Как только в их поле зрения попали три мотоциклиста, сержант Джон Маккенрой ткнул своего напарника локтем и спросил:
   – Как ты думаешь? Соседи наши уже доложили о них в штаб?
   Рядовой Фил Колибри, не отрываясь от бинокля, смачно сплюнул на бетонный пол:
   – Наверняка.
   И добавил:
   – Эх, хороши тачки!
   Он подышал на стеклышки и протер их рукавом:
   – Не разгляжу, что за модели. Похожи на Харлей Дэвидсон, но вроде не они. Да и откуда в этой дыре Харлеи?
   Пока Фил разговаривал сам с собой, Маккенрой снял трубку радиотелефона:
   – Тем не менее, нам тоже надо это сделать.
   В штабе уже ждали его звонка и, выслушав доклад, тут же, отдали приказ продолжать наблюдение именно за этими объектами, не отвлекаясь на другие и ставя в известность командование о любых изменениях маршрута троицы, а также о контактах с местными жителями, если таковые будут. Джон и Фил с радостью принялись выполнять приказ. Наблюдать за пустыми улицами, на которых изредка появлялись какие-то полутени-полулюди, было не очень-то интересно, а тут такая экзотика. Целых три новеньких блестящих мотоцикла! Естественно, они тут же доложили и о том, что мотоциклисты вошли в контакт с группой детей и что трое мужчин в сопровождении маленькой девочки скрылись в подвале полуразрушенного дома, где проживала семья сумасшедшего хранителя музея, и что хранитель вышел из своего подвала и направился в сторону центральной площади.
   Из штаба тут же переспросили:
   – У хранителя есть что-нибудь в руках?
   – Старый портфель.
   – И все?
   – Да.
   – Портфель пустой?
   – Судя по объему и по той легкости, с которой он его несет, – да.
   – Ну, тогда продолжайте наблюдение за мотоциклистами.
   – Йес, сэр.
   Маккенрой положил трубку и приказал Колибри:
   – Не отвлекайся на старика. Наша тема – байкеры. Интересно, откуда они тут взялись?
   Фил, не отрываясь от выполнения поставленной задачи, поддержал разговор:
   – Не знаю, а мне, к примеру, больше интересно, что здесь делает этот старик, почему не уезжает из этого мертвого города, как большая часть других жителей. Вот ты как думаешь, Джон? Ведь они с голоду пухли. Если бы не гуманитарная помощь, давно бы померли.
   Маккенрой пожал плечами:
   – Не знаю. Мы как-то ходили в патруль по городу. И я встречался с этим сумасшедшим. Даже разговаривал. Он сказал, что здесь родился – здесь и умрет. И не собирается уходить со своей земли из-за каких-то лари.
   – Лари – это кто?
   – Он так грузин называет.
   – А-а-а! А вот ребята поговаривают, что он успел до бомбежки спрятать где-то в горах сокровища музея и теперь его охраняет.
   Джон захохотал:
   – Да, какие тут сокровища?! Один хлам, не стоящий и трех долларов на рождественской распродаже. Нет, это все сказки.
   – Не знаю, может, и не сказки. Я как-то стоял в карауле в штабе и слышал телефонный разговор нашего полковника с кем-то из Вашингтона. Они вели беседу о каком-то Золотом руне… Не знаю точно, что это такое, никогда не слышал, но как я понял из разговора, сюда еще до нас за ним присылалась специальная экспедиция. Я даже название корабля запомнил – «Арго».
   – И что?
   Фил собирался было уже ответить, но в этот момент в зоне их ответственности произошло нечто, что заставила их забыть о разговоре. Время близилось к вечеру. Небо было покрыто редкими облаками, сквозь которые пробивались лучи заходящего солнца. Ничто не предвещало никакого ненастья. И вдруг! Сначала раздался раскат грома, потом что-то сверкнуло. Как молния. Яркая, и ослепительная. И тут же над городом вспыхнул белый свет, похожий на всполохи северного сияния. Фил и Джон зажмурились на несколько секунд, но скорее от неожиданности, потом открыли глаза и поняли, что свет на самом деле очень приятный. Он стал рассеиваться, как туман, и вместо света на чистом сумеречном небе стали проступать буквы. Буквы складывались в слова, слова – в предложения, а предложения… Предложения превращались в текст, написанный на каком-то непонятном языке.
   – Что это, Джон? – еле слышно прошептал Фил, – ты тоже видишь?
   – Черт возьми, – огрызнулся Джон, – да это сейчас все видят.
   Раздался звонок. Джон снял трубку:
   – Слушаю, сэр… Да, наблюдаем! Есть, есть. Так точно!
   Джон положил трубку и взялся за ствол автомата. Не глядя на Фила, он пересказал ему то, что услышал по телефону.
   – Ну что, старик, влипли? Да?
   Джон сплюнул себе под ноги.
   – Пошли… Нам приказано немедленно найти источник излучения и прекратить трансляцию.
   – Да ну… Почему мы? У нас смена через полчаса заканчивается. И вообще, это же не наше дело. Пусть вызывают специалистов.
   – Фил, откуда я знаю, почему? Наверное, наш блокпост ближе всего к этому чертову источнику излучения. Да какая разница! Начальству виднее, и вообще, разве ты забыл? Мы служим в армии Соединенных Штатов. И здесь приказы не обсуждают. Пошли!
   С этими словами он выбрался на бетонный бруствер и зашагал, по прямой дороге, распугивая кузнечиков, вниз, в город, и пыль приморской степи, поднимаясь при каждом его шаге, оседала на толстую добротную кожу натовских ботинок.

* * *

   Ибрагим Султанов шел, широко шагая и не глядя по сторонам. Он ходил этой дорогой уже не один раз. Даже страшные разрушения, которые до неузнаваемости изуродовали улицу, не мешали ему идти строго выверенным маршрутом, практически не думая. «Девяносто девять шагов до перекрестка. Потом на зеленый свет перейти улицу… Впрочем, сейчас давно нет никакого света, ни зеленого, ни желтого, ни красного. Ну и что! Просто переходим улицу… Сейчас уже вечер, поэтому относительно безопасно. Снайперов, наверняка нет. Нет? О чем я говорю? Почему нет? С чего это я решил? Ведь именно вчера убили почтенную Митридат, бабку Анвара. И убили именно днем, как только она вышла посидеть на лавочке. Вчера? А мне казалось, что прошла уже целая вечность! Да, теперь эти подонки, с эмблемами «Черный охотник» – олень в перекрестии прицела – начали и днем охотиться на людей. Просачиваются как-то сквозь ооновские кордоны и …»
   Чувство самосохранения заставило его глубже втянуть голову в плечи. «О, господи, я всего лишь перехожу улицу, а мне кажется, что иду на эшафот! Ну, вот, открытое пространство преодолено. Теперь направо и до аптеки. Это еще пятьдесят шагов. Пустые глазницы витрин, баррикады. За что нам такое наказание? Где же люди? Неужели все ушли! Ну нет, не может быть… Вчера «голубые каски» говорили, что видели еще несколько семей в рабочей части города и на Приморском бульваре… Интересно, кто это? Может, знакомые? Надо будет сходить завтра на бульвар, узнать. Ну вот и аптека. За аптекой арка, через нее – двор.
   Когда-то он весь был завешан свежепостиранными простынями, а теперь совсем пустой. Лестницы на этажи нет. Она сгорела, поэтому приходится карабкаться по карнизу. Левая нога – на один карниз, правая рука цепляется за верхний край окна первого этажа, затем нога ставится в проем форточки. Рывок – второй этаж. И снова та же операция, потом – на третьем этаже. Быстро… Привычно… Если ты здоров и полон сил.
   А если ты инвалид-колясочник? Как отсюда выбраться? Никак!»
   Султанов прошел, балансируя, как опытный канатоходец, по узкой доске, брошенной через провал в полу, подошел к двери. Толкнул ее. Она была не заперта и со скрипом открылась. Вошел внутрь. В комнате царил полумрак.
   – Ибрагим, это ты? – раздался голос из темноты.
   – Да, Аполлинарий Владиленович, я.
   – Проходи, я на кухне. Работаю.
   Султанов пошел по длинному коридору на голос и вскоре вошел в комнату, которую голос из темноты называл кухней. Может быть, когда-то и было так, но сейчас от кухни остался только стол, водопроводный кран, торчащий прямо из стены, и газовая горелка на полу, на которой стоял чайник. Свет попадал в комнату через большое окно без стекла. Роль стекла выполняла фанера. Возле стола лицом к окну сидел человек в инвалидной коляске и что-то писал в большую толстую тетрадь карандашом.
   – Ибрагим, – проговорил он, не поворачивая головы, – подожди меня. Сейчас допишу. Ловлю последние лучи солнечного света. После захода писать практически невозможно. Темно. А включать керосиновую лампу боюсь. Хорошая мишень для снайперов. Ты пока сооруди нам чайку. Газовую горелку видишь, ну а где все остальное – тоже знаешь.
   Султанов переспросил:
   – Чай здесь будем пить или в гостиной?
   – Давай здесь.
   Ибрагим Ашотович кивнул в знак согласия больше по инерции и, повернувшись, вышел из комнаты. Он снова прошел по коридору и уперся в дверь кладовой. Скорее это был большой шкаф, встроенный в стену. Внутри было пять или шесть полочек, на которых стояло много-много металлических плотно закрытых ящиков с крупным надписями по бокам: «чай», «кофе», «сахар», «соль», «сухари», «гречка», «рис». Чуть ниже располагались металлические бидоны: «подсолнечное масло», «вино», «спирт», «питьевая вода». На самом верху снова металлические короба: «сухая рыба», «вяленое мясо», «консервы». В самом низу, практически на полу, стояли консервированные соленья: огурцы, помидоры, варенья, джемы.
   Султанов привычным взглядом окинул весь этот склад, снял с полки банку с чаем, сахаром и сухарями и громко крикнул через плечо:
   – Варенье будете?
   – Давай, тащи!
   Достал с нижней полки небольшую банку с вишневым вареньем. Закрыл кладовую. Отнес все это к горелке. Потом совершил еще один поход в гостиную до серванта, откуда взял две большие чашки с блюдцами и маленькие ложки. Вернулся и включил газ. Подставил чайник под кран. Открыл вентиль. Из крана потекла тоненькая струйка воды.
   – Удивительно, водопровод до сих пор работает.
   – Ничего удивительно, мой друг, – ответил Аполлинарий Владиленович Белковский, бывший школьный учитель Султанова. – Я давно тебе говорил, что наш водопровод построен как продолжение акведуков, которые возводили еще древние колхидиане. И вода в него поступает с гор по естественным каналам, так что разрушить его практически невозможно.
   Султанов покачал головой, не соглашаясь, но промолчал. Налил чайник, поставил его на газ. Сел прямо на пол.
   – В другой раз я бы с вами начал спорить, но сегодня не хочу.
   – Чего так?
   – Кажется, они пришли.
   – Кто?
   – Те, кого Мария называет Защитниками.
   Ибрагим Ашотович не мог видеть, как человек в инвалидной коляске улыбнулся, но он знал это. Человек в коляске не мог не улыбаться. Ведь слова Султанова означали, что он был прав в их долгом и, как ему казалось, бессмысленном споре. И Белковский действительно улыбнулся, но лишь слегка. Улыбка тенью скользнула по его лицу, и снова исчезла за густыми сдвинутыми бровями ученого-исследователя и в складках плотно сжатых губ, которые разжались, чтобы осторожно спросить:
   – И как ты понял, что это они?
   – Они сами об этом сказали.
   – Это хорошо.
   Губы снова сомкнулись. Стали тонкими, еле заметными.
   – Но только я все равно не понимаю, – воскликнул Султанов, – как они могут помочь нам? Как они могут остановить конфликт? Ведь против них действуют такие страшные силы, такие организации, международные корпорации с огромным опытом, с безграничными возможностями. У них в руках целые армии, все СМИ под колпаком. О господи, эти СМИ, слышали бы вы, что они говорят о нас в этом ящике, а у этих клоунов даже нет никакого оружия…
   Султанов в сердцах махнул рукой, потом замолчал, подбирая слова, и наконец выдавил:
   – Ведь действительно, одеты они, как клоуны какие-то! В черных кожаных штанах и старинных шлемах. Причем, каких? Один – в танкистском, а другой – летном времен Великой Отечественной. А их мотоциклы! Они ревут, как дикие звери. Их слышно за версту. Нет, в это трудно поверить…
   Ибрагим Ашотович замотал головой, отгоняя дурные мысли, и поэтому не сразу понял смысл фразы, которую произнес Белковский:
   – Просто поразительно, как иногда священные писания бывают точны в своих пророчествах и в тоже время не точны в деталях!
   – Что, – переспросил его хранитель музея, – что вы сказали?
   – Да я все о том же, Ибрагим, – ответил Аполлинарий Владиленович, – о старинных текстах. Ты, надеюсь, не забыл, что я все-таки добрую половину своей жизни провел за изучением древних текстов и не раз говорил тебе, что степень угадывания событий в них, если, конечно, читать под определенным углом зрения, очень и очень высока.
   Чайник закипел. Ибрагим с улыбкой разлил кипяток по чашкам.
   – А, вы о Библии. Насколько я помню, всадников должно было быть четверо.
   – Видишь, еще одна ошибка.
   Султанов покачал головой:
   – Честно говоря, я всегда относился к вашей теории скептически, но, наверное, это из-за того, что я не умею читать тексты под тем углом зрения, о котором вы говорите. Мне остается только поверить, ведь вы уже не раз доказывали свои слова.
   Угол зрения был старой и доброй прелюдией к длинному разговору о прошлом, будущем и настоящем, за которым они часто в последнее время коротали короткую южную ночь. Если беседа затягивалась надолго, то Ибрагим предпочитал не возвращаться ночью домой, это было опасно, а оставался ночевать у своего школьного учителя. Вот и сейчас, солнце уже практически сошло с небосклона, и они оба уже поняли, что проведут эту ночь за разговорами и уснут только под утро.

* * *

   Старый учитель бросил заинтересованный взгляд в окно:
   – Не находишь, Ибрагим, что сегодня даже закат какой-то странный? Вот уже пятнадцать минут свет в окне не меняет своего оттенка.
   Хранитель, прихлебывая чай из блюдечка, ответил:
   – Да, действительно.
   Он встал и, скрипя половицами, подошел к окну и выглянул, соблюдая все меры предосторожности. То, что он увидел, заставило его отшатнуться и присесть, схватившись руками за куртку:
   – Этого не может быть! – прошептал он, щупая подкладку куртки, – этого просто не может быть!? – повторил он несколько раз. И повторял до тех пор, пока Белковский не преодолел на своей коляске расстояния до окна и тоже не выглянул.
   Он увидел то же самое, что и Султанов, и два натовских солдата, посланные в город, и все остальные жители разрушенного приморского города, и офицеры штаба объединенных сил, и грузинские снайперы, крадущиеся в ночи, и тот, кого все называли Черным охотником, и даже моряки с проходящего в море рыболовного траулера…. Свет, странное ровное свечение над темным городом, в котором легко читались строки короткого текста на неизвестном языке.
   И Аполлинарий Владиленович, наверное, был единственным среди всех, кто не открыл от удивления рот, а преспокойно взял в руки карандаш и стал перерисовывать буквы текста себе в блокнот, стараясь сохранить все особенности письма и вязи шрифта.
   – Что тебя удивляет, Ибрагим? – прервал он возгласы хранителя, поправляя очки на носу с горбинкой. – Ты не мог бы мне объяснить?
   – Да-да, конечно, – ответил Султанов. Он наконец успокоился. – Только давайте отойдем от окна.
   Он сделал шаг в глубь комнаты:
   – Не то, что свет слишком уж яркий. Просто все равно не стоит забывать о безопасности. Мы ведь все еще в зоне конфликта, как никак. Неровен час, поймаем пулю в лоб.
   Они отошли от окна и снова уселись возле горелки.
   – Так что же тебя удивляет? – повторил Белковский уже без привычного «Ибрагим», тем самым, давая понять, что держит нить разговора в руках и не позволит собеседнику вильнуть в сторону.
   Султанов опустил голову и продолжал машинально потирать рукой подкладку своей куртки.
   – Текст, – наконец выговорил он, – текст на небе точно такой же, что и на Золотом руне. И светится он точно так же, как и тогда в пещере, куда я спустился, оставив вас со сломанным позвоночником на том каменном уступе. Помните?
   – Как я могу забыть это, Ибрагим! – В словах Аполлинария Владиленовича проскочили грустные нотки. – Слишком большую цену мы тогда заплатили, чтобы увидеть это.
   Он крутанул колеса инвалидной коляски и выехал из кухни. Отсутствовал недолго, а когда вернулся, держал в руках мензурку с жидкостью. Мензурка была закупорена пробкой. Апполинарий Владиленович открыл мензурку и по комнате тут же поплыл пьянящий запах спирта.
   – Вот, специально берег. На всякий случай, раны обрабатывать, но думаю, сейчас стоит выпить по чуть-чуть. Ребят помянуть. Давай, подставляй.
   Он плеснул несколько капель в кружку сначала Ибрагиму, потом себе.
   – Сколько нам тогда было? Тебе только пятнадцать, мне двадцать пять, а Сашке и Кольке по четырнадцать.
   – Да, – Султанов принялся согревать спирт в руках. – Мы были совсем зеленые и не подготовленные. Ну кто мог предположить, что пещера окажется такой глубокой.
   – Это была моя вина, – вздохнул Белковский, – я должен был все предусмотреть. Они выпили, не чокаясь. Потом Апполинарий Владиленович продолжил:
   – Знаешь, сколько раз я хотел после этого покончить счеты с жизнью? Миллион раз, сто миллионов, но…
   Он помолчал и произнес:
   – Не мог я умереть, не расшифровав эту надпись. Иначе все было бы напрасно.
   – Да, но мы ведь так и не знаем, что написано в тексте?
   Учитель удивленно поднял глаза:
   – А ты разве не догадался? Что еще могло быть написано на Золотом руне, самом древнем на Земле манускрипте, сделанном из металла, способного пережить столетия? Конечно, только правила Суда Божьего. Апокалипсис – это не Страшный суд, а Суд Божий. Страшный он для тех, кто нарушает законы Бога. Защитники же – те, кто будет стоять на стороне Бога. За Бога, за Истину. И защищать нас, по-настоящему защищать… Они-то нам и прочитают правила, согласно, так сказать, регламенту, и исполнят все до последнего пункта. И в том, что это так будет, я не сомневаюсь! Теперь уже недолго ждать.
   Он подмигнул собеседнику и воскликнул:
   Да-да! Защитники – это те самые Всадники Апокалипсиса. И не смотри на меня так…

* * *

   Советник по делам национальностей при Организации Объединенных Наций Гарри Кисенгер заметно нервничал, сидя перед микрофонами в пресс-центре объединенной группировки сил быстрого реагирования. Из зала на него было нацелено около сотни фотоаппаратов и видеокамер. Столько же журналистов, съехавшихся сюда со всех концов света, ждали, когда же он начнет пресс-конференцию, что называется по итогам дня. Сам же Кисенгер ждал своего секретаря, который никак не мог получить визу на пресс-релиз из военного министерства. Журналисты же откровенно скучали, понимая, что информация, которой собирается сейчас поделиться Гарри, будет до предела вылизана и подчищена военными цензорами, но таковы были правила игры, и их надо было соблюдать. Наконец, секретарь появился. Он бесшумно откинул полог задней двери огромной военной палатки и, подойдя к Кисенгеру, положил перед ним листок пресс-релиза и шепнул на ухо:
   – Все нормально. Можно начинать!
   Гарри тут же натянул на лицо привычную улыбку, расправил плечи и гордо осмотрел журналистов:
   – Ну, что господа, приступим!
   Он еще раз кинул взгляд в зал.
   – В общем, сегодня все будет как всегда. Сейчас я зачитаю вам официальное сообщение, потом покажу небольшой видеофильм о моем сегодняшнем визите в зону конфликта, естественно с личными комментариями. Ну а потом отвечу на ваши вопросы. Естественно, все материалы вы сможете скачать с нашего сайта.
   Он посмотрел в зал:
   – Всех устраивает такой регламент?
   И не дожидаясь, ответа пошутил:
   – Естественно, чем раньше мы закончим, тем быстрее начнется фуршет. Насколько мне известно, сегодня наш повар Ли в ударе и приготовил что-то сногсшибательное. Да, еще и футбол сегодня. Чемпионат Европы. Албания против Ботсваны. Полуфинал. Сами понимаете.
   – Скажите, – раздался вдруг голос из дальней части зала, – а почему вы берете в зону конфликта не всех журналистов, а лишь избранных?
   Кисенгер поморщился:
   – Господа, мы же договорились. Сначала вопросы по регламенту, а в конце по существу дела. И потом, давайте называть себя. Я попрошу встать того, кто задал этот вопрос.
   С галерки поднялась молоденькая девушка в одежде из защитного материала, с холщовой сумкой через плечо.
   – Это я спросила. Анна Сирош, Интернет-издание «Свободная Колхида»
   Кисенгер посмотрел на секретаря, давая понять, что он недоволен, и попытался отшутиться:
   – Ну, такое солидное издание имеет право на нарушение регламента. Как вас зовут? Еще раз скажите, простите.
   – Анна Сирош, – девушка покраснела. Правда, больше от злости, чем от стыда. Хотела сказать еще что-то, но промолчала. Гарри Кисенгер смерил ее презрительно-назидательным взглядом и кивнул помощнику, намекая, чтобы тот взял ее на заметку. Потом склонил голову набок, оценивающе осмотрел фигурку девушку и сказал: