— Это не ваш вопрос, сэр, — с усмешкой ответил Босс. — Каждый живет по своим законам и не хочет, чтобы ему навязывали другие законы… Помните и вы, что мы договорились о самом строгом и самом неукоснительном соблюдении договора. Горе вам, если вы попытаетесь хоть в чем-то перехитрить нас и ущемить наши интересы. Мы отомстим на Кубе, в России, где угодно. Повсюду есть друзья моих высших друзей.
— Еще раз даю честное слово, что мы точно выполним условия соглашения. Но мы рассчитываем и на вашу честность. В противном случае и у нас будут развязаны руки.
Дядюшка Хосе и Босс взглянули на часы, засекая время, кивнули друг другу, и Сальваторе, у которого за спиной висел автомат, закрыл железные двери и повернул ключ: время действия соглашения вступило в силу, нельзя было терять ни единой минуты.
— До свиданья, товарищи, — Сальваторе пожал каждому руку. — До встречи в Гаване, а быть может, и в Москве!
— Я живу не в Москве, а в Гродно, — сказал Алеша.
— Сарагоса и Малага начинаются с Мадрида, — подмигнул Сальваторе, и все заторопились к пристани.
— Все тревожит меня, — сказал Антонио, обращаясь к дядюшке Хосе. — Покладистость Босса вызывает подозрение. Он что-то замышляет.
— Да-да, — согласился дядюшка. — И я не могу успокоиться: какое-то странное волнение. Все так необычно — этот договор.
— И особенно этот Сальваторе, — добавил Антонио.
— При чем здесь Сальваторе?
Антонио пожал плечами.
— Будь я на месте людей Босса, я бы не вошел так спокойно в тюрьму. Ведь это, согласитесь, ловушка.
— Ну, нет, они нам верят. И явились все до единого.
— Кажется, все.
— Нет-нет, именно все: мы пересчитали трижды, никаких сомнений…
По команде дядюшки Хосе механик запустил двигатель.
В полном молчании судно отвалило от причала. Дождь, хлеставший все утро, прекратился, в небе проглянуло солнце.
Какие мысли обуревали людей?
Самые разные. Одни думали о предстоящей встрече с родной землей, другие о трудностях плавания по бурному в эту пору морю. Да мало ли о чем думали люди, глядя на отдалявшийся остров, где провели немало горьких и тревожных дней?
Прошло не более четверти часа, а остров уменьшился и превратился в крошечный островок, едва возвышавшийся над серыми водами.
И вот, когда из глаз пропали даже скалы и просторы моря кругом обступили яхту, к дядюшке Хосе, все еще в задумчивости стоявшему на палубе, приблизились штурман и механик.
— Извините, сэр, — откашлявшись, сказал механик. — По соглашению мы обязаны доставить вас в кубинские территориальные воды или высадить на какое-либо проходящее кубинское судно?
— Совершенно верно.
— Так вот, сэр, мы не хотели бы пойти на корм рыбам. Просим вашего разрешения изменить курс яхты. Сейчас мы идем на юго-запад, а надо бы взять севернее. И, кроме того, отказаться от всякой радиосвязи.
— Не понимаю, — удивился дядюшка. — Антонио, прошу вас, внимательно выслушайте просьбу этих людей.
— Я все слышал, — сказал Антонио. — И думаю, эти люди совершенно правы.
— Может, вам что-нибудь известно? — спросил дядюшка Хосе, обращаясь к механику и штурману.
— Нет, сэр, ничего неизвестно. Но мы профессионалы и знаем, с кем имеем дело.
— Зачем менять курс? — возразил Мануэль, которому был доверен один из автоматов, оставленных по соглашению. — И штурман, и механик — люди Босса, я им не доверяю. У них какие-то свои расчеты.
— Что думает наш русский друг? — спросил дядюшка Хосе.
— Я полностью разделяю мнение Антонио. Курс надо менять, и выходить на связь с Сальваторе нет никакого смысла. Его судьбу определяют уже иные факторы. А механик и штурман связаны с нами.
— Что ж, будь по-вашему.
— Разрешите действовать? — спросил штурман.
— Действуйте так, как распорядился Антонио.
Они ушли в рубку. Прежде чем переменить курс яхты, Антонио связался по радио с Сальваторе.
— Говорит Антонио. Это ты, Сальваторе?.. Как дела?
— Все спокойно, как и должно быть. Подопечные господина Гудмэна принимают пищу… Каким курсом идете?
Антонио назвал курс и, выключив радиостанцию, подал знак штурману. Тот немедленно развернул яхту к северу.
— Вот теперь, может быть, останется кое-какой шанс, — сказал он, с тревогой глянув в небо.
Антонио, постояв в задумчивости, пошел на корму, достал пулемет и стал прилаживать его к специальной турели. Алеша помогал.
— Не собирается ли дон Антонио стрелять в чаек? — спросил подошедший Педро.
— Не знаю, в кого придется стрелять, только стрелять придется наверняка. Хотите, я научу вас пользоваться этой штукой? — Антонио похлопал рукой по вороненой стали затвора. — Может ведь случиться и так, что кто-либо из вас встанет за пулемет. И не по желанию, а по необходимости.
Ребята переглянулись с улыбкой, но тем не менее прослушали короткий и точный инструктаж.
— Это все для меня сложно, — сказал Педро, — я с трудом освоил даже автомат.
— В мире нет ничего сложного, — возразил Антонио. — И это одно из самых прекрасных и великих его свойств. Каждый человек способен на выполнение той задачи, которую ставит перед собой, если действует всерьез и если к тому же желает добра всему миру. Человек столь же могуществен, сколь и природа, которая его породила.
— С этим я согласен, — сказал Алеша. — И все же бессилие человека — тоже факт.
— Факт, — подтвердил Антонио. — Но это не потому, что человек слаб, а потому, что ему противостоит хорошо организованное зло. Он может его разрушить, но нужно рисковать, нужно знать, как к нему подступиться… В том и беда, что люди утратили свою правду, — она оказалась у более богатых, более хитрых, более ловких, более связанных между собой в воровской шайке… Люди стали придатками огромного зловещего механизма… Надобности в сатане более нет — на смену ему пришел сатанинский механизм. Будучи создан, он действует уже независимо от людей, перемалывая их в порошок, если они лезут под зубья и колеса… Движут механизмом людские пороки, они давят на поршень сильнее пара. Даже тюрьму начинают считать пристанищем свободы — вот как переменяются представления… Людям трудно отстаивать свои интересы, потому что им все сложнее понять действительные законы жизни: их маскируют, громко крича о самых несущественных правилах.
— Весь современный мир — это адская машина, — дядюшка Хосе вздохнул. — Но кто укажет на способы ее разрушения?
— Они, я думаю, просты, — сказал Педро, — только путь к ним сложен. А способ — объединение людей на принципах равенства и справедливости.
Ответ Педро неожиданно развеселил Антонио.
— Ты будущий ученый, дон Педро: ты всегда прав, у тебя железная логика. Как у того волка, который подал бабушке слезное прошение: «В связи с наличием острых зубов и хорошего аппетита прошу предоставить мне калорийный завтрак в виде Красной Шапочки…» Однажды, когда я был еще подростком, мы ездили на родину отца — в Перу. У него был друг, удивительный человек, художник, который писал свои картины, сидя на тротуаре, и раздавал их тем, кто попросит. Он был нищий и больной, но он знал: тот, кто уносит его картины, когда-нибудь разбогатеет. «Почему ты не найдешь хорошего мецената или не придержишь картины при себе?» — спросил мой отец. И художник ответил, я запомнил это на всю жизнь: «Все, что стоит денег, — отход от правды, насмешка над человеком. Природа рисует вечные картины, но не берет ни единой монеты». Он умер нищим, и я ходил хоронить его на кладбище Эль-Анхель.
— Он был добрым человеком, этот художник, но он не понимал жизни, — сказал Педро. — У меня другая мораль: я хочу знать, почему одни повелевают, а другие подчиняются, почему одни богатые, а другие бедные. Как можно изменить этот нестерпимый порядок?.. Если бы я стал изображать мир, я делал бы это с одной целью — указать на его врагов, на их уязвимые стороны. Рано или поздно всем нам предстоит решить, в каком мире мы хотим жить.
— Мой дед говорил так, — сказал Алеша. — Победит тот, кто умнее. А умнее — кто больше знает и быстрее соображает, кто умеет быть сильным, когда необходимо, и добрым, когда это спасительно для всех.
— Интересная мысль. Должно быть, судьба твоего деда совсем не простая, — покачал головой Антонио. — Бьюсь об заклад, что он хлебнул немало горя.
— Дед любил книги. «Что такое жизнь? — рассуждал он. — Это использование знаний. Чем больше знаешь, тем разнообразнее, богаче жизнь. Но чтобы знать, нужно запоминать, а чтобы запоминать, нужно уметь смотреть, сравнивать и слушать. Достигает успеха — кто умеет сосредоточиться. С мыслями нужно поступать, как полководец с армиями. Чтобы выиграть сражение, он сосредоточивает их на главном направлении. Это целая наука».
— Верно, это очень важно — уметь собрать воедино свои душевные силы. Кто способен рассмотреть какое-либо дело со многих сторон, непременно добьется успеха. Но это не все… Нужна еще цель. Великая цель творит великие силы. А великая цель — сбросить с плеч народов захребетников, которые засиживают мозги людям, дурачат их разными выдумками… Один и тот же враг терзает народы. Он опирается на несправедливость, насилие, ложь, отчаяние людей, неверие их в свои возможности.
— Да ты, Антонио, почти философ, — сказал Педро. — И, я подозреваю, вполне самостоятельный.
— Я видел тысячу зол, и они открыли мне глаза… А еще я много читал. Дело, однако, совсем не в том, чтобы прочесть много книг, а в том, чтобы прочесть именно те, которые учат правильному пониманию жизни. Таких книг немного, остальные — пустая порода, повторение общеизвестного… Настоящие книги требуют настоящего читателя. Он тоже должен уметь сосредоточиться — чтобы ни разу не потерять мысли автора. Он должен войти в мир вымысла целиком. Кто следит только за сюжетом, попусту теряет время. Это все равно что смотреть на человека — видеть его рубашку и брюки и не видеть глаз и сердца, не слышать голоса. Настоящая книга — лестница к солнцу… Но такую книгу заполучить непросто. Кто нас не любит, не заинтересован ни в нашем уме, ни в наших знаниях, ни в нашем влиянии на дела народа, тот скрывает и утаивает лучшие книги. Расхваливает те из них, которые поощряют себялюбие, мелкие развлечения и ничтожные забавы. Но разве можно позволить, чтобы люди оставались рабами собственного несовершенства?..
Антонио не договорил — со стороны шкафута послышались возбужденные крики.
— Что-то там случилось!
Торопливо выбрались по трапу на верхнюю палубу и тотчас узнали страшную весть: внезапно скончался штурман.
Механик, который обнаружил его безжизненное тело в рубке, рассказал, что час тому назад штурман выпил минеральной воды из тех запасов, которые были доставлены на борт. Почти сразу он пожаловался на боли во всем теле, на слабость. Механик убеждал его прилечь отдохнуть, но штурман отказался, ссылаясь на то, что яхта вот-вот войдет в район, где полно рифов.
— Это минеральная вода, — убежденно сказал перепуганный механик. — Она отравлена. Чудо, что я не соблазнился. Велите немедленно собрать все бутылки…
Дядюшка Хосе стоял бледный и ничего не отвечал. Лицо его сразу стало старым и измученным: дядюшка хлопотал об общих делах больше всех, больше всех надеялся, и поэтому это внезапное злодейство сильнее всего поразило его.
— Может, ошибка? — наконец произнес он. — Может, случайность? Может, причина в другом?
— Сволочи, — сказал Антонио. — Именно этого и следовало ожидать. Солжет себе, кто скажет, будто негодяй способен добровольно последовать за правдой.
Разумеется, тотчас были сделаны необходимые распоряжения. И вовремя, потому что Агостино, приготовив обед, уже расставил на столе бутылки с минеральной водой.
— Это я виноват, — переживал дядюшка Хосе. — И как простая мысль о коварстве не могла прийти мне на ум? Нужно было проверить еду и пищу.
— Как? — возразил Педро. — Как можно было проверить? И как можно проверить сейчас?
— Обойдемся дождевой водой, — сказал Антонио. — В это время года вода — не проблема, если уметь собрать ее… Хуже, если отравлена пища… Но не это даже меня всего сильней беспокоит…
Люди догадывались, о чем идет речь: о том, что Босс и не собирался выполнять заключенное соглашение.
— Нужно достойно похоронить штурмана, — предложил Мануэль. — Хотя и невольно, но он предупредил нас о смертельной опасности.
— Нет-нет, ни в коем случае, — возразил дядюшка Хосе. — Нужно медицинское заключение. Нужны анализы. Как знать, чем все кончится и не обвинят ли нас в его смерти?
Зловещее происшествие нарушило все планы. И хотя яхта по-прежнему шла на предельной скорости — ее вел механик, бывалый мореход, — ошеломленные люди держались кучкой, тревожась о том, что их ожидает.
— Мы живем все еще в страшном мире, — сказал Агостино. — Повсюду подстерегают обман и насилие. И так будет до тех пор, пока мы не возьмем свои судьбы в собственные руки, не упраздним власть насильников и лжецов. — Словно в подтверждение своих слов, Агостино рассказал, как он во времена своей молодости добирался из Мексики в Соединенные Штаты: — Мы мечтали о хорошем заработке. Ходили слухи, что усердным хорошо платят. Правда, иные, кто возвращался из США, говорили, что это все сплетни. Но другие клялись, что почти разбогатели, и этим, понятное дело, верили больше.
Нас было двадцать три человека, двадцать два молодых мексиканца и я, гаитянец, бродивший по белу свету в поисках лучшей доли. Мы пробрались из Сьюдад-Хуареса в пограничный город Эль-Пасо. Там нас поджидал американец, обещавший за несколько тысяч долларов провезти в товарном вагоне до Форт-Уэрта, где, говорили, был спрос на рабочие руки. Мы, разумеется, не знали, что проводник — один из шайки негодяев, которые давно уже обирают поденщиков из Мексики. С нами проводник обошелся вообще по-садистски: посадил в цельносваренный стальной вагон, закрыл и опломбировал его снаружи.
Не прошло и четверти часа, как мы начали задыхаться. Был жаркий день, и температура в вагоне поднялась до 60 градусов по Цельсию. На моих глазах люди сходили с ума от жажды и недостатка кислорода. Один из мексиканцев ножом пытался пробить в полу отверстие для воздуха. Когда ему удалось сделать это и он прильнул к дыре, его попытались оттащить, стали бить головой о пол. В общем, завязалась преотвратительная драка за глоток воздуха. Люди были не виноваты. Невозможно описать ужас, который мы пережили. Когда вагон открыли, в нем лежали одни трупы. Мертв был даже тот, кто последним завладел воздушным отверстием. Единственный, кто уцелел, — это я. И уцелел, наверно, просто потому, что первым потерял сознание. Но меня не поместили в больницу, нет, меня доставили в лагерь для иностранцев, нелегально проживающих в США. Целый год я гнул спину за самую нищенскую плату… Разве вся та действительность, что окружает нас, не напоминает тот же глухой товарный вагон, в котором погибли мои товарищи?..
— Но когда же, когда восторжествует на земле правда, о которой мечтают все честные люди! — воскликнул Мануэль, когда умолк Агостино.
Ответом ему был грохот волн, гудение ветра в вантах да стук судового двигателя…
НОВАЯ БЕДА
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
— Еще раз даю честное слово, что мы точно выполним условия соглашения. Но мы рассчитываем и на вашу честность. В противном случае и у нас будут развязаны руки.
Дядюшка Хосе и Босс взглянули на часы, засекая время, кивнули друг другу, и Сальваторе, у которого за спиной висел автомат, закрыл железные двери и повернул ключ: время действия соглашения вступило в силу, нельзя было терять ни единой минуты.
— До свиданья, товарищи, — Сальваторе пожал каждому руку. — До встречи в Гаване, а быть может, и в Москве!
— Я живу не в Москве, а в Гродно, — сказал Алеша.
— Сарагоса и Малага начинаются с Мадрида, — подмигнул Сальваторе, и все заторопились к пристани.
— Все тревожит меня, — сказал Антонио, обращаясь к дядюшке Хосе. — Покладистость Босса вызывает подозрение. Он что-то замышляет.
— Да-да, — согласился дядюшка. — И я не могу успокоиться: какое-то странное волнение. Все так необычно — этот договор.
— И особенно этот Сальваторе, — добавил Антонио.
— При чем здесь Сальваторе?
Антонио пожал плечами.
— Будь я на месте людей Босса, я бы не вошел так спокойно в тюрьму. Ведь это, согласитесь, ловушка.
— Ну, нет, они нам верят. И явились все до единого.
— Кажется, все.
— Нет-нет, именно все: мы пересчитали трижды, никаких сомнений…
По команде дядюшки Хосе механик запустил двигатель.
В полном молчании судно отвалило от причала. Дождь, хлеставший все утро, прекратился, в небе проглянуло солнце.
Какие мысли обуревали людей?
Самые разные. Одни думали о предстоящей встрече с родной землей, другие о трудностях плавания по бурному в эту пору морю. Да мало ли о чем думали люди, глядя на отдалявшийся остров, где провели немало горьких и тревожных дней?
Прошло не более четверти часа, а остров уменьшился и превратился в крошечный островок, едва возвышавшийся над серыми водами.
И вот, когда из глаз пропали даже скалы и просторы моря кругом обступили яхту, к дядюшке Хосе, все еще в задумчивости стоявшему на палубе, приблизились штурман и механик.
— Извините, сэр, — откашлявшись, сказал механик. — По соглашению мы обязаны доставить вас в кубинские территориальные воды или высадить на какое-либо проходящее кубинское судно?
— Совершенно верно.
— Так вот, сэр, мы не хотели бы пойти на корм рыбам. Просим вашего разрешения изменить курс яхты. Сейчас мы идем на юго-запад, а надо бы взять севернее. И, кроме того, отказаться от всякой радиосвязи.
— Не понимаю, — удивился дядюшка. — Антонио, прошу вас, внимательно выслушайте просьбу этих людей.
— Я все слышал, — сказал Антонио. — И думаю, эти люди совершенно правы.
— Может, вам что-нибудь известно? — спросил дядюшка Хосе, обращаясь к механику и штурману.
— Нет, сэр, ничего неизвестно. Но мы профессионалы и знаем, с кем имеем дело.
— Зачем менять курс? — возразил Мануэль, которому был доверен один из автоматов, оставленных по соглашению. — И штурман, и механик — люди Босса, я им не доверяю. У них какие-то свои расчеты.
— Что думает наш русский друг? — спросил дядюшка Хосе.
— Я полностью разделяю мнение Антонио. Курс надо менять, и выходить на связь с Сальваторе нет никакого смысла. Его судьбу определяют уже иные факторы. А механик и штурман связаны с нами.
— Что ж, будь по-вашему.
— Разрешите действовать? — спросил штурман.
— Действуйте так, как распорядился Антонио.
Они ушли в рубку. Прежде чем переменить курс яхты, Антонио связался по радио с Сальваторе.
— Говорит Антонио. Это ты, Сальваторе?.. Как дела?
— Все спокойно, как и должно быть. Подопечные господина Гудмэна принимают пищу… Каким курсом идете?
Антонио назвал курс и, выключив радиостанцию, подал знак штурману. Тот немедленно развернул яхту к северу.
— Вот теперь, может быть, останется кое-какой шанс, — сказал он, с тревогой глянув в небо.
Антонио, постояв в задумчивости, пошел на корму, достал пулемет и стал прилаживать его к специальной турели. Алеша помогал.
— Не знаю, в кого придется стрелять, только стрелять придется наверняка. Хотите, я научу вас пользоваться этой штукой? — Антонио похлопал рукой по вороненой стали затвора. — Может ведь случиться и так, что кто-либо из вас встанет за пулемет. И не по желанию, а по необходимости.
Ребята переглянулись с улыбкой, но тем не менее прослушали короткий и точный инструктаж.
— Это все для меня сложно, — сказал Педро, — я с трудом освоил даже автомат.
— В мире нет ничего сложного, — возразил Антонио. — И это одно из самых прекрасных и великих его свойств. Каждый человек способен на выполнение той задачи, которую ставит перед собой, если действует всерьез и если к тому же желает добра всему миру. Человек столь же могуществен, сколь и природа, которая его породила.
— С этим я согласен, — сказал Алеша. — И все же бессилие человека — тоже факт.
— Факт, — подтвердил Антонио. — Но это не потому, что человек слаб, а потому, что ему противостоит хорошо организованное зло. Он может его разрушить, но нужно рисковать, нужно знать, как к нему подступиться… В том и беда, что люди утратили свою правду, — она оказалась у более богатых, более хитрых, более ловких, более связанных между собой в воровской шайке… Люди стали придатками огромного зловещего механизма… Надобности в сатане более нет — на смену ему пришел сатанинский механизм. Будучи создан, он действует уже независимо от людей, перемалывая их в порошок, если они лезут под зубья и колеса… Движут механизмом людские пороки, они давят на поршень сильнее пара. Даже тюрьму начинают считать пристанищем свободы — вот как переменяются представления… Людям трудно отстаивать свои интересы, потому что им все сложнее понять действительные законы жизни: их маскируют, громко крича о самых несущественных правилах.
— Весь современный мир — это адская машина, — дядюшка Хосе вздохнул. — Но кто укажет на способы ее разрушения?
— Они, я думаю, просты, — сказал Педро, — только путь к ним сложен. А способ — объединение людей на принципах равенства и справедливости.
Ответ Педро неожиданно развеселил Антонио.
— Ты будущий ученый, дон Педро: ты всегда прав, у тебя железная логика. Как у того волка, который подал бабушке слезное прошение: «В связи с наличием острых зубов и хорошего аппетита прошу предоставить мне калорийный завтрак в виде Красной Шапочки…» Однажды, когда я был еще подростком, мы ездили на родину отца — в Перу. У него был друг, удивительный человек, художник, который писал свои картины, сидя на тротуаре, и раздавал их тем, кто попросит. Он был нищий и больной, но он знал: тот, кто уносит его картины, когда-нибудь разбогатеет. «Почему ты не найдешь хорошего мецената или не придержишь картины при себе?» — спросил мой отец. И художник ответил, я запомнил это на всю жизнь: «Все, что стоит денег, — отход от правды, насмешка над человеком. Природа рисует вечные картины, но не берет ни единой монеты». Он умер нищим, и я ходил хоронить его на кладбище Эль-Анхель.
— Он был добрым человеком, этот художник, но он не понимал жизни, — сказал Педро. — У меня другая мораль: я хочу знать, почему одни повелевают, а другие подчиняются, почему одни богатые, а другие бедные. Как можно изменить этот нестерпимый порядок?.. Если бы я стал изображать мир, я делал бы это с одной целью — указать на его врагов, на их уязвимые стороны. Рано или поздно всем нам предстоит решить, в каком мире мы хотим жить.
— Мой дед говорил так, — сказал Алеша. — Победит тот, кто умнее. А умнее — кто больше знает и быстрее соображает, кто умеет быть сильным, когда необходимо, и добрым, когда это спасительно для всех.
— Интересная мысль. Должно быть, судьба твоего деда совсем не простая, — покачал головой Антонио. — Бьюсь об заклад, что он хлебнул немало горя.
— Дед любил книги. «Что такое жизнь? — рассуждал он. — Это использование знаний. Чем больше знаешь, тем разнообразнее, богаче жизнь. Но чтобы знать, нужно запоминать, а чтобы запоминать, нужно уметь смотреть, сравнивать и слушать. Достигает успеха — кто умеет сосредоточиться. С мыслями нужно поступать, как полководец с армиями. Чтобы выиграть сражение, он сосредоточивает их на главном направлении. Это целая наука».
— Верно, это очень важно — уметь собрать воедино свои душевные силы. Кто способен рассмотреть какое-либо дело со многих сторон, непременно добьется успеха. Но это не все… Нужна еще цель. Великая цель творит великие силы. А великая цель — сбросить с плеч народов захребетников, которые засиживают мозги людям, дурачат их разными выдумками… Один и тот же враг терзает народы. Он опирается на несправедливость, насилие, ложь, отчаяние людей, неверие их в свои возможности.
— Да ты, Антонио, почти философ, — сказал Педро. — И, я подозреваю, вполне самостоятельный.
— Я видел тысячу зол, и они открыли мне глаза… А еще я много читал. Дело, однако, совсем не в том, чтобы прочесть много книг, а в том, чтобы прочесть именно те, которые учат правильному пониманию жизни. Таких книг немного, остальные — пустая порода, повторение общеизвестного… Настоящие книги требуют настоящего читателя. Он тоже должен уметь сосредоточиться — чтобы ни разу не потерять мысли автора. Он должен войти в мир вымысла целиком. Кто следит только за сюжетом, попусту теряет время. Это все равно что смотреть на человека — видеть его рубашку и брюки и не видеть глаз и сердца, не слышать голоса. Настоящая книга — лестница к солнцу… Но такую книгу заполучить непросто. Кто нас не любит, не заинтересован ни в нашем уме, ни в наших знаниях, ни в нашем влиянии на дела народа, тот скрывает и утаивает лучшие книги. Расхваливает те из них, которые поощряют себялюбие, мелкие развлечения и ничтожные забавы. Но разве можно позволить, чтобы люди оставались рабами собственного несовершенства?..
Антонио не договорил — со стороны шкафута послышались возбужденные крики.
— Что-то там случилось!
Торопливо выбрались по трапу на верхнюю палубу и тотчас узнали страшную весть: внезапно скончался штурман.
Механик, который обнаружил его безжизненное тело в рубке, рассказал, что час тому назад штурман выпил минеральной воды из тех запасов, которые были доставлены на борт. Почти сразу он пожаловался на боли во всем теле, на слабость. Механик убеждал его прилечь отдохнуть, но штурман отказался, ссылаясь на то, что яхта вот-вот войдет в район, где полно рифов.
— Это минеральная вода, — убежденно сказал перепуганный механик. — Она отравлена. Чудо, что я не соблазнился. Велите немедленно собрать все бутылки…
Дядюшка Хосе стоял бледный и ничего не отвечал. Лицо его сразу стало старым и измученным: дядюшка хлопотал об общих делах больше всех, больше всех надеялся, и поэтому это внезапное злодейство сильнее всего поразило его.
— Может, ошибка? — наконец произнес он. — Может, случайность? Может, причина в другом?
— Сволочи, — сказал Антонио. — Именно этого и следовало ожидать. Солжет себе, кто скажет, будто негодяй способен добровольно последовать за правдой.
Разумеется, тотчас были сделаны необходимые распоряжения. И вовремя, потому что Агостино, приготовив обед, уже расставил на столе бутылки с минеральной водой.
— Это я виноват, — переживал дядюшка Хосе. — И как простая мысль о коварстве не могла прийти мне на ум? Нужно было проверить еду и пищу.
— Как? — возразил Педро. — Как можно было проверить? И как можно проверить сейчас?
— Обойдемся дождевой водой, — сказал Антонио. — В это время года вода — не проблема, если уметь собрать ее… Хуже, если отравлена пища… Но не это даже меня всего сильней беспокоит…
Люди догадывались, о чем идет речь: о том, что Босс и не собирался выполнять заключенное соглашение.
— Нужно достойно похоронить штурмана, — предложил Мануэль. — Хотя и невольно, но он предупредил нас о смертельной опасности.
— Нет-нет, ни в коем случае, — возразил дядюшка Хосе. — Нужно медицинское заключение. Нужны анализы. Как знать, чем все кончится и не обвинят ли нас в его смерти?
Зловещее происшествие нарушило все планы. И хотя яхта по-прежнему шла на предельной скорости — ее вел механик, бывалый мореход, — ошеломленные люди держались кучкой, тревожась о том, что их ожидает.
— Мы живем все еще в страшном мире, — сказал Агостино. — Повсюду подстерегают обман и насилие. И так будет до тех пор, пока мы не возьмем свои судьбы в собственные руки, не упраздним власть насильников и лжецов. — Словно в подтверждение своих слов, Агостино рассказал, как он во времена своей молодости добирался из Мексики в Соединенные Штаты: — Мы мечтали о хорошем заработке. Ходили слухи, что усердным хорошо платят. Правда, иные, кто возвращался из США, говорили, что это все сплетни. Но другие клялись, что почти разбогатели, и этим, понятное дело, верили больше.
Нас было двадцать три человека, двадцать два молодых мексиканца и я, гаитянец, бродивший по белу свету в поисках лучшей доли. Мы пробрались из Сьюдад-Хуареса в пограничный город Эль-Пасо. Там нас поджидал американец, обещавший за несколько тысяч долларов провезти в товарном вагоне до Форт-Уэрта, где, говорили, был спрос на рабочие руки. Мы, разумеется, не знали, что проводник — один из шайки негодяев, которые давно уже обирают поденщиков из Мексики. С нами проводник обошелся вообще по-садистски: посадил в цельносваренный стальной вагон, закрыл и опломбировал его снаружи.
Не прошло и четверти часа, как мы начали задыхаться. Был жаркий день, и температура в вагоне поднялась до 60 градусов по Цельсию. На моих глазах люди сходили с ума от жажды и недостатка кислорода. Один из мексиканцев ножом пытался пробить в полу отверстие для воздуха. Когда ему удалось сделать это и он прильнул к дыре, его попытались оттащить, стали бить головой о пол. В общем, завязалась преотвратительная драка за глоток воздуха. Люди были не виноваты. Невозможно описать ужас, который мы пережили. Когда вагон открыли, в нем лежали одни трупы. Мертв был даже тот, кто последним завладел воздушным отверстием. Единственный, кто уцелел, — это я. И уцелел, наверно, просто потому, что первым потерял сознание. Но меня не поместили в больницу, нет, меня доставили в лагерь для иностранцев, нелегально проживающих в США. Целый год я гнул спину за самую нищенскую плату… Разве вся та действительность, что окружает нас, не напоминает тот же глухой товарный вагон, в котором погибли мои товарищи?..
— Но когда же, когда восторжествует на земле правда, о которой мечтают все честные люди! — воскликнул Мануэль, когда умолк Агостино.
Ответом ему был грохот волн, гудение ветра в вантах да стук судового двигателя…
НОВАЯ БЕДА
К вечеру обнаружилась еще одна беда.
Когда грузились на яхту, все обратили внимание на грустный, подавленный вид Марии. Она то и дело плакала и не желала ни с кем разговаривать. Очутившись на корабле, забилась в одну из кают и не выходила оттуда.
Кто знал о том, как увивался за ней Сальваторе, подумал, что девочка влюбилась в великовозрастного ловеласа и тяжело переживает разлуку. Кто не знал о приставаниях Сальваторе, посчитал неуместным задавать вопросы.
Но вот у Марии началась рвота, и тут выяснилось, что Сальваторе изнасиловал ее в то время, когда люди были заняты погрузкой провианта и воды на корабль.
— Как же так случилось, дитя мое? — с болью в голосе вопрошал дядюшка Хосе. Руки его дрожали, он сгорбился и, кажется, тотчас постарел еще больше.
Мария сидела на койке — маленькая, жалкая, беззащитная. Видно было, что она выплакала уже все свои слезы.
— Как же так?..
— Он говорил, что любит и мы поженимся. Я противилась, хотела убежать, и тогда он стал бить меня кулаками по лицу и по голове… Я очень испугалась.
— Но почему ты сразу не рассказала?
— Боялась, было стыдно…
Дядюшка Хосе яростно топал ногами. Он вознамерился было выбранить негодяя по радио, но Антонио решительно воспротивился.
— Это большое горе для всех нас… Но говорить с подонком — зачем? Что это переменит? Может быть, Босс ожидает именно этого разговора. То, что Сальваторе — человек Босса, я уже нисколько не сомневаюсь.
— Казнюсь, Антонио, что не послушал тебя… Что будет, что будет?
Сильнее всех переживали Мануэль и Педро.
— Если бы я знал, — повторял Мануэль, — если бы я только догадывался, я бы проучил негодяя, так проучил, что он запомнил бы на всю свою оставшуюся жизнь.
— Больше всех виноват я, — вздыхал Педро. — Сестра не простит мне. Да я и сам себе не прощу: я мог, мог предотвратить беду. В конце концов, мы могли отправить Марию на яхту с первой же партией груза…
Оплеванным и обманутым чувствовал себя и Алеша. Все восставало в нем против этого бесчестия, против черной неблагодарности спасенного ими человека: вот как отплатил он за все заботы.
— Я предчувствовал, что он негодяй, — говорил Алеша. — Это было видно по тому, как он воспринимал окружающих: прежде всего старался узнать, чем может быть полезным человек, что можно сорвать с него. Такие люди омерзительны. Но они не редкость, увы, не редкость… К тому же он пошляк, этот Какер, а пошлость — уже бесчестие… Помнишь, он сказал: «Законы нужно знать не для того, чтобы подчиняться им, а для того, чтобы ловко обходить их». Философия отпетых мерзавцев. Все несчастья в мире происходят именно от того, что люди или не знают подлинных законов природы и человеческого общения, или стремятся обходить их.
Педро кусал губы.
— Мне теперь тоже кажется, что никакой Сальваторе не потерпевший. Скорее всего это был очередной спектакль, поставленный Бенито или тем, кто прятался за его спиной.
— Что же из этого следует? — спросил Алеша, хотя прекрасно понимал и сам, что из этого следует.
— Из этого следует, что воинство Босса давно уже на свободе и они не дадут нам уйти к кубинским берегам…
Настроение упало. Люди понимали, что они наверняка стали жертвой очередного заговора, и ждали развязки драмы, не признаваясь в этом друг другу.
Пожалуй, один только Антонио не поддался общему настроению. Прежде всего он проверил работу механика, но тот старался вовсю, понимая, как важно не упустить последние шансы: выжимал из судовой машины последнее, на что она была способна.
Обойдя яхту, Антонио расставил посты наблюдения.
Что прибавляло шансы, так это пасмурная погода. Но, как назло, низкие дождливые тучи, висевшие у самой поверхности моря, стали таять и расползаться.
Вокруг светлело — небо набирало нежелательную на этот раз голубизну.
Все насторожились. Особенно после того, как высоко в небе над яхтой прошел какой-то военный самолет.
Антонио не сдавался, пробовал развеселить людей.
— Эй, Алеша, ты в лучшем положении, чем другие: ты знаешь иностранный язык.
Алеша пожал плечами.
— Я это понял еще в детстве, — посмеиваясь, продолжал Антонио, — но от понимания добра до доброго действия расстояние всегда равно квадрату наших пороков… Вот тебе поучительнейшая из историй, которую я слышал еще от своего деда, а он долго жил среди индейцев гуарани и техуэльче… Забрела как-то лиса в сосновую рощу. Вдруг слышит из норы под сосной петушиный крик: «Ку-ка-ре-ку!» — «Неужто, — думает, — поселился здесь сладкий петушок?» Прыгнула лиса в нору. Послышалась там возня. А потом выходит оттуда волк. Облизывается и потирает живот. «Все же удобно, — говорит, — жить на свете, когда знаешь хоть один иностранный язык!»
Никто даже не улыбнулся, а Алеша сказал:
— Милый Антонио, это я вам недавно рассказывал про волка. Только произошла история не в Патагонии и не в Парагвае, а в России.
— Может быть, — смущенно согласился Антонио, — только ведь лиса повсюду обожает петушка… Что-то мы все приуныли, братцы. А это плохо: если человек не верит в свою звезду, то ведь и звезда отказывается от него. Это железное правило…
Наступила тревожная ночь. Перед самым рассветом на палубе появилась Мария. Она шла, сильно сутулясь, словно незрячая, усталой, шаркающей походкой.
— Куда, Мария? — окликнул Алеша.
Она вздрогнула и на миг приостановилась: не ожидала встретить человека.
— Мне душно.
Голос хриплый, больной — ни следа от былой хохотуньи, всегда повторявшей, что самое модное не одежда и прическа, а улыбка и готовность понять другого человека.
«Как может быть душно, когда так ветрено и сыро?..»
— Куда ты?..
Алеша и сам не знает, отчего испугался за Марию. И когда она внезапно бросилась к борту, сдавленно вскрикнув, он, настороженный, в два прыжка перехватил ее.
Руки у Марии были холодными, как лед, вся она дрожала.
— Не хочется жить, — прошептала она чуть слышно. — Не хочется жить. Зачем?
— Бывает, — сказал Алеша. — Но это непростительная слабость… Унижение — это когда сам человек унизил себя. А если его оскорбили — какое же это унижение? Почему мы должны уступать негодяям? Им выгодна наша слабость. Они вновь смеяться будут и потирать руки… Подумай, что было бы с твоей матерью? Что сталось бы с твоей архитектурой? Почему ты должна перечеркнуть все свои планы? Почему? Почему? Или не в том жизнь, чтобы не уступать своих идеалов?
Мария заплакала. Алеша отвел ее в каюту.
— Я предательница, — сказала она сквозь слезы. — Я предала самое лучшее, самое чистое. То, за что мы боролись.
— Нет, — твердо сказал Алеша, — ты не предала. Это нельзя предать, потому что это составляет нашу суть, твою и мою… Многие люди уступают своим бедам и горестям и тем самым готовят горести и беды другим людям. «Ах, неужели всегда нужны века, чтобы научить человека мудрости?» Эти горькие слова произнес Александр Радищев, один из честнейших людей дореволюционной России. Слова обращены к каждому из нас… Предательство — это отказ от мудрости, от борьбы за справедливость… Конечно, все мы — жертвы недостатков своего времени. Но разве это снимает с нас обязанность пробиваться к свободе, к самостоятельности, к великому знанию?.. Враги разрушают наши дома и наши семьи, пачкают наши мечты и мысли, пытаются всунуть в нашу черепную коробку свою подлую программу, которая превратила бы нас в ничтожеств, в животных, в скотов.
— Что же делать?
— Ты знаешь об этом столько же, сколько и я, Мария. Надо не уступать. Надо отстаивать свой мир и свою правду. Один человек так же вечен и всемогущ, как и весь остальной мир, если действует во имя правды. Задумайся об этом: так же вечен и всемогущ, если действует во имя правды.
— Я думаю об этом, Алеша, — тихо промолвила Мария, глядя в иллюминатор, за которым уже светлело, набиралось утро. — Да, это важно, нет ничего важнее — почитать отца и мать, помнить людей, которые сгорели без остатка ради того, чтобы в мире стало светлее…
— Помнить — мало, — перебил Алеша. — Их нужно изучать, впитывать каждое слово, которое обращено в будущее, и действовать по этому слову.
— Да-да, конечно. Они помогают стать сильнее. Это ваши Гоголь и Достоевский, Ленин и Макаренко… Они принадлежат всем людям земли, как и самые выдающиеся дети Кубы… Но я не об этом, не об этом… Человек умирает, и все прекращается. Нет вечности дела.
— Ты не права, — сказал Алеша, радуясь, что Мария вновь озаботилась проблемами, которые выше ее личной судьбы и потому придают судьбе и смысл, и значение. — Человек — вечен. Но вечен отнюдь не в памятнике и не в памяти, этого было бы оскорбительно мало, — человек вечен в том высоком добре, которому послужил. Оно остается как тепло, как излучение, как перемена к лучшему. И в этом смысле, признаюсь тебе, Мария, я считаю все ласковое и доброе в жизни подарком и посланием этих замечательных людей. Некоторых я помню по имени, но всех, к сожалению, никогда не смогу назвать… Понимаешь, они вечны в нас. Вечны оттого, что не сдались, не уступили, не испугались. Это их огонь питает нашу смелость.
Мария долго молчала.
— Пожалуй… Но тогда еще постыдней то, что произошло.
— Я не снимаю с тебя вины. Человек обязан предвидеть, в этом его свобода… Ты не сумела быть свободной. Но что же, за битого, как говорят русские, трех небитых дают.
— Не надо меня жалеть. Это унижает.
— Жалость — это сочувствие чужой боли. Кто тебе внушил, Мария, что это унижает?.. Разве унижает повязка на рану? Разве унижает хлеб, который дарит честный человек несчастному собрату?.. Это не подачка, нет. Подачка — когда грабитель бросает ограбленному ничтожную толику из своих богатств.
— Послушай, Алеша, — сказала Мария, опустив глаза. — А ты бы мог дружить со мной так, как дружишь с Педро?.. Только честно.
Столько печали и столько надежды было в ее голосе, что сердце Алеши дрогнуло, он захотел немедленно, тотчас сделать для Марии что-то, что высушило бы ее слезы.
— Конечно, — сказал он.
— И ты мне веришь?
— Верю.
— Я докажу, — прошептала она. — Слышишь, Алеша, я докажу. Я стану настоящим человеком.
Она повернулась к Алеше. Лицо ее было залито слезами. Мария отирала их ладошкой, а они все бежали, бежали.
— Верь мне, я докажу…
Когда грузились на яхту, все обратили внимание на грустный, подавленный вид Марии. Она то и дело плакала и не желала ни с кем разговаривать. Очутившись на корабле, забилась в одну из кают и не выходила оттуда.
Кто знал о том, как увивался за ней Сальваторе, подумал, что девочка влюбилась в великовозрастного ловеласа и тяжело переживает разлуку. Кто не знал о приставаниях Сальваторе, посчитал неуместным задавать вопросы.
Но вот у Марии началась рвота, и тут выяснилось, что Сальваторе изнасиловал ее в то время, когда люди были заняты погрузкой провианта и воды на корабль.
— Как же так случилось, дитя мое? — с болью в голосе вопрошал дядюшка Хосе. Руки его дрожали, он сгорбился и, кажется, тотчас постарел еще больше.
Мария сидела на койке — маленькая, жалкая, беззащитная. Видно было, что она выплакала уже все свои слезы.
— Как же так?..
— Он говорил, что любит и мы поженимся. Я противилась, хотела убежать, и тогда он стал бить меня кулаками по лицу и по голове… Я очень испугалась.
— Но почему ты сразу не рассказала?
— Боялась, было стыдно…
Дядюшка Хосе яростно топал ногами. Он вознамерился было выбранить негодяя по радио, но Антонио решительно воспротивился.
— Это большое горе для всех нас… Но говорить с подонком — зачем? Что это переменит? Может быть, Босс ожидает именно этого разговора. То, что Сальваторе — человек Босса, я уже нисколько не сомневаюсь.
— Казнюсь, Антонио, что не послушал тебя… Что будет, что будет?
Сильнее всех переживали Мануэль и Педро.
— Если бы я знал, — повторял Мануэль, — если бы я только догадывался, я бы проучил негодяя, так проучил, что он запомнил бы на всю свою оставшуюся жизнь.
— Больше всех виноват я, — вздыхал Педро. — Сестра не простит мне. Да я и сам себе не прощу: я мог, мог предотвратить беду. В конце концов, мы могли отправить Марию на яхту с первой же партией груза…
Оплеванным и обманутым чувствовал себя и Алеша. Все восставало в нем против этого бесчестия, против черной неблагодарности спасенного ими человека: вот как отплатил он за все заботы.
— Я предчувствовал, что он негодяй, — говорил Алеша. — Это было видно по тому, как он воспринимал окружающих: прежде всего старался узнать, чем может быть полезным человек, что можно сорвать с него. Такие люди омерзительны. Но они не редкость, увы, не редкость… К тому же он пошляк, этот Какер, а пошлость — уже бесчестие… Помнишь, он сказал: «Законы нужно знать не для того, чтобы подчиняться им, а для того, чтобы ловко обходить их». Философия отпетых мерзавцев. Все несчастья в мире происходят именно от того, что люди или не знают подлинных законов природы и человеческого общения, или стремятся обходить их.
Педро кусал губы.
— Мне теперь тоже кажется, что никакой Сальваторе не потерпевший. Скорее всего это был очередной спектакль, поставленный Бенито или тем, кто прятался за его спиной.
— Что же из этого следует? — спросил Алеша, хотя прекрасно понимал и сам, что из этого следует.
— Из этого следует, что воинство Босса давно уже на свободе и они не дадут нам уйти к кубинским берегам…
Настроение упало. Люди понимали, что они наверняка стали жертвой очередного заговора, и ждали развязки драмы, не признаваясь в этом друг другу.
Пожалуй, один только Антонио не поддался общему настроению. Прежде всего он проверил работу механика, но тот старался вовсю, понимая, как важно не упустить последние шансы: выжимал из судовой машины последнее, на что она была способна.
Обойдя яхту, Антонио расставил посты наблюдения.
Что прибавляло шансы, так это пасмурная погода. Но, как назло, низкие дождливые тучи, висевшие у самой поверхности моря, стали таять и расползаться.
Вокруг светлело — небо набирало нежелательную на этот раз голубизну.
Все насторожились. Особенно после того, как высоко в небе над яхтой прошел какой-то военный самолет.
Антонио не сдавался, пробовал развеселить людей.
— Эй, Алеша, ты в лучшем положении, чем другие: ты знаешь иностранный язык.
Алеша пожал плечами.
— Я это понял еще в детстве, — посмеиваясь, продолжал Антонио, — но от понимания добра до доброго действия расстояние всегда равно квадрату наших пороков… Вот тебе поучительнейшая из историй, которую я слышал еще от своего деда, а он долго жил среди индейцев гуарани и техуэльче… Забрела как-то лиса в сосновую рощу. Вдруг слышит из норы под сосной петушиный крик: «Ку-ка-ре-ку!» — «Неужто, — думает, — поселился здесь сладкий петушок?» Прыгнула лиса в нору. Послышалась там возня. А потом выходит оттуда волк. Облизывается и потирает живот. «Все же удобно, — говорит, — жить на свете, когда знаешь хоть один иностранный язык!»
Никто даже не улыбнулся, а Алеша сказал:
— Милый Антонио, это я вам недавно рассказывал про волка. Только произошла история не в Патагонии и не в Парагвае, а в России.
— Может быть, — смущенно согласился Антонио, — только ведь лиса повсюду обожает петушка… Что-то мы все приуныли, братцы. А это плохо: если человек не верит в свою звезду, то ведь и звезда отказывается от него. Это железное правило…
Наступила тревожная ночь. Перед самым рассветом на палубе появилась Мария. Она шла, сильно сутулясь, словно незрячая, усталой, шаркающей походкой.
— Куда, Мария? — окликнул Алеша.
Она вздрогнула и на миг приостановилась: не ожидала встретить человека.
— Мне душно.
Голос хриплый, больной — ни следа от былой хохотуньи, всегда повторявшей, что самое модное не одежда и прическа, а улыбка и готовность понять другого человека.
«Как может быть душно, когда так ветрено и сыро?..»
— Куда ты?..
Алеша и сам не знает, отчего испугался за Марию. И когда она внезапно бросилась к борту, сдавленно вскрикнув, он, настороженный, в два прыжка перехватил ее.
Руки у Марии были холодными, как лед, вся она дрожала.
— Не хочется жить, — прошептала она чуть слышно. — Не хочется жить. Зачем?
— Бывает, — сказал Алеша. — Но это непростительная слабость… Унижение — это когда сам человек унизил себя. А если его оскорбили — какое же это унижение? Почему мы должны уступать негодяям? Им выгодна наша слабость. Они вновь смеяться будут и потирать руки… Подумай, что было бы с твоей матерью? Что сталось бы с твоей архитектурой? Почему ты должна перечеркнуть все свои планы? Почему? Почему? Или не в том жизнь, чтобы не уступать своих идеалов?
Мария заплакала. Алеша отвел ее в каюту.
— Я предательница, — сказала она сквозь слезы. — Я предала самое лучшее, самое чистое. То, за что мы боролись.
— Нет, — твердо сказал Алеша, — ты не предала. Это нельзя предать, потому что это составляет нашу суть, твою и мою… Многие люди уступают своим бедам и горестям и тем самым готовят горести и беды другим людям. «Ах, неужели всегда нужны века, чтобы научить человека мудрости?» Эти горькие слова произнес Александр Радищев, один из честнейших людей дореволюционной России. Слова обращены к каждому из нас… Предательство — это отказ от мудрости, от борьбы за справедливость… Конечно, все мы — жертвы недостатков своего времени. Но разве это снимает с нас обязанность пробиваться к свободе, к самостоятельности, к великому знанию?.. Враги разрушают наши дома и наши семьи, пачкают наши мечты и мысли, пытаются всунуть в нашу черепную коробку свою подлую программу, которая превратила бы нас в ничтожеств, в животных, в скотов.
— Что же делать?
— Ты знаешь об этом столько же, сколько и я, Мария. Надо не уступать. Надо отстаивать свой мир и свою правду. Один человек так же вечен и всемогущ, как и весь остальной мир, если действует во имя правды. Задумайся об этом: так же вечен и всемогущ, если действует во имя правды.
— Я думаю об этом, Алеша, — тихо промолвила Мария, глядя в иллюминатор, за которым уже светлело, набиралось утро. — Да, это важно, нет ничего важнее — почитать отца и мать, помнить людей, которые сгорели без остатка ради того, чтобы в мире стало светлее…
— Помнить — мало, — перебил Алеша. — Их нужно изучать, впитывать каждое слово, которое обращено в будущее, и действовать по этому слову.
— Да-да, конечно. Они помогают стать сильнее. Это ваши Гоголь и Достоевский, Ленин и Макаренко… Они принадлежат всем людям земли, как и самые выдающиеся дети Кубы… Но я не об этом, не об этом… Человек умирает, и все прекращается. Нет вечности дела.
— Ты не права, — сказал Алеша, радуясь, что Мария вновь озаботилась проблемами, которые выше ее личной судьбы и потому придают судьбе и смысл, и значение. — Человек — вечен. Но вечен отнюдь не в памятнике и не в памяти, этого было бы оскорбительно мало, — человек вечен в том высоком добре, которому послужил. Оно остается как тепло, как излучение, как перемена к лучшему. И в этом смысле, признаюсь тебе, Мария, я считаю все ласковое и доброе в жизни подарком и посланием этих замечательных людей. Некоторых я помню по имени, но всех, к сожалению, никогда не смогу назвать… Понимаешь, они вечны в нас. Вечны оттого, что не сдались, не уступили, не испугались. Это их огонь питает нашу смелость.
Мария долго молчала.
— Пожалуй… Но тогда еще постыдней то, что произошло.
— Я не снимаю с тебя вины. Человек обязан предвидеть, в этом его свобода… Ты не сумела быть свободной. Но что же, за битого, как говорят русские, трех небитых дают.
— Не надо меня жалеть. Это унижает.
— Жалость — это сочувствие чужой боли. Кто тебе внушил, Мария, что это унижает?.. Разве унижает повязка на рану? Разве унижает хлеб, который дарит честный человек несчастному собрату?.. Это не подачка, нет. Подачка — когда грабитель бросает ограбленному ничтожную толику из своих богатств.
— Послушай, Алеша, — сказала Мария, опустив глаза. — А ты бы мог дружить со мной так, как дружишь с Педро?.. Только честно.
Столько печали и столько надежды было в ее голосе, что сердце Алеши дрогнуло, он захотел немедленно, тотчас сделать для Марии что-то, что высушило бы ее слезы.
— Конечно, — сказал он.
— И ты мне веришь?
— Верю.
— Я докажу, — прошептала она. — Слышишь, Алеша, я докажу. Я стану настоящим человеком.
Она повернулась к Алеше. Лицо ее было залито слезами. Мария отирала их ладошкой, а они все бежали, бежали.
— Верь мне, я докажу…
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
Алеша хотел сказать, что верит, но с верхней палубы донеслись громкие, тревожные крики.
Не сговариваясь, Алеша и Мария бросились на палубу.
Пробежал Антонио. Дядюшка Хосе размахивал руками и звал Мануэля.
Ах, вот оно что. Со стороны кормы, громко тарахтя, яхту нагонял вертолет. Только-только взошедшее солнце делало его темным, почти черным. Алеша похолодел, не веря, не желая верить своим предчувствиям.
Все совершалось неумолимо быстро.
Вот вертолет стал заходить справа, лучи солнца осветили его сбоку, и Алеша узнал вертолет: желтый фюзеляж с голубыми разводами, оранжевое брюхо. «Босс, проклятый Босс!..»
— Не стреляйте, — громко закричал дядюшка Хосе и побежал по гулкой палубе к Антонио, который разворачивал уже тяжелый пулемет в направлении вертолета. — Не стреляйте, не провоцируйте!..
Он не договорил — под кабиной вертолета сверкнуло пламя, блеснула подвешенная ракета, и почти одновременно раздался чудовищный взрыв в машинном отделении яхты. Корабль тряхнуло, над рубкой поднялись языки черного дыма, там вспыхнул пожар.
Алеша держался за поручни трапа, Мария в испуге прижалась к нему, и в это время вертолет пронесся низко над палубой корабля, стреляя из пулеметов, — это был шквал смертоносных железных струй.
Вот винтокрылый убийца прошел над яхтой, набирая высоту и разворачиваясь для новой атаки.
Алеша схватил обеими руками Марию и вдруг понял, что она убита — глаза ее, глаза, расширившиеся от ужаса, словно остановились, по щеке стекала струйка крови: пуля, предназначавшаяся для Алеши, угодила девушке в голову.
Опустив Марию на палубные доски, Алеша бросился на корму. На бегу он увидел дядюшку Хосе, лежавшего возле рубки. Он был без своего сомбреро, седые волосы почти сливались с белизною его лица, хранившего еще выражение удивления. Грудь и живот старика были в пятнах крови.
— Дя-дюш-ка! — безумно прокричал неведомо откуда взявшийся Мануэль. Он был без автомата, лицо покрывала черная копоть.
— Потом, — остановил его Алеша, поражаясь силе своего голоса в урагане звуков, ворвавшихся в судьбу несчастных беженцев. — Скорее в машинное отделение, тушите пожар, ты и все остальные, кто уцелел!
Мануэль глянул на Алешу неузнавающим взором и — побежал к пожарной помпе.
Еще секунда, и Алеша оказался на корме. Приказ дядюшки Хосе, продиктованный добрым, но обманутым сердцем, окончился трагедией: Антонио, мужественный, находчивый, неунывающий Антонио был тоже убит.
Он лежал в двух шагах от пулемета, кажется, еще готовый поднять свое упругое, сильное тело, глянуть вокруг спокойным взором, выдававшим большую, но так и не выраженную до конца душу…
Но это только казалось: Антонио был убит наповал. Пули буквально изрешетили его.
В пору было сойти с ума от отчаяния, потеряться в этой лавине непредсказуемых событий, но, странное дело, Алеша ощущал спокойствие — такое безбрежное спокойствие, которого не было еще никогда. Ярость, ярость владела им. И он знал, что только спокойствие, только власть над собою оставляют ему последний шанс расплатиться с коварным врагом.
Оранжевобрюхий вертолет, развернувшись, устремился в новую атаку. Он заходил уверенно, прежним курсом.
Алеша поймал в прицел грузное тело вертолета и взял нужное упреждение. Плавно нажимая на спусковой крючок, он мысленно благодарил Антонио за науку, уверенный, что не промахнется…
Не сговариваясь, Алеша и Мария бросились на палубу.
Пробежал Антонио. Дядюшка Хосе размахивал руками и звал Мануэля.
Ах, вот оно что. Со стороны кормы, громко тарахтя, яхту нагонял вертолет. Только-только взошедшее солнце делало его темным, почти черным. Алеша похолодел, не веря, не желая верить своим предчувствиям.
Все совершалось неумолимо быстро.
Вот вертолет стал заходить справа, лучи солнца осветили его сбоку, и Алеша узнал вертолет: желтый фюзеляж с голубыми разводами, оранжевое брюхо. «Босс, проклятый Босс!..»
— Не стреляйте, — громко закричал дядюшка Хосе и побежал по гулкой палубе к Антонио, который разворачивал уже тяжелый пулемет в направлении вертолета. — Не стреляйте, не провоцируйте!..
Он не договорил — под кабиной вертолета сверкнуло пламя, блеснула подвешенная ракета, и почти одновременно раздался чудовищный взрыв в машинном отделении яхты. Корабль тряхнуло, над рубкой поднялись языки черного дыма, там вспыхнул пожар.
Алеша держался за поручни трапа, Мария в испуге прижалась к нему, и в это время вертолет пронесся низко над палубой корабля, стреляя из пулеметов, — это был шквал смертоносных железных струй.
Вот винтокрылый убийца прошел над яхтой, набирая высоту и разворачиваясь для новой атаки.
Алеша схватил обеими руками Марию и вдруг понял, что она убита — глаза ее, глаза, расширившиеся от ужаса, словно остановились, по щеке стекала струйка крови: пуля, предназначавшаяся для Алеши, угодила девушке в голову.
Опустив Марию на палубные доски, Алеша бросился на корму. На бегу он увидел дядюшку Хосе, лежавшего возле рубки. Он был без своего сомбреро, седые волосы почти сливались с белизною его лица, хранившего еще выражение удивления. Грудь и живот старика были в пятнах крови.
— Дя-дюш-ка! — безумно прокричал неведомо откуда взявшийся Мануэль. Он был без автомата, лицо покрывала черная копоть.
— Потом, — остановил его Алеша, поражаясь силе своего голоса в урагане звуков, ворвавшихся в судьбу несчастных беженцев. — Скорее в машинное отделение, тушите пожар, ты и все остальные, кто уцелел!
Мануэль глянул на Алешу неузнавающим взором и — побежал к пожарной помпе.
Еще секунда, и Алеша оказался на корме. Приказ дядюшки Хосе, продиктованный добрым, но обманутым сердцем, окончился трагедией: Антонио, мужественный, находчивый, неунывающий Антонио был тоже убит.
Он лежал в двух шагах от пулемета, кажется, еще готовый поднять свое упругое, сильное тело, глянуть вокруг спокойным взором, выдававшим большую, но так и не выраженную до конца душу…
Но это только казалось: Антонио был убит наповал. Пули буквально изрешетили его.
В пору было сойти с ума от отчаяния, потеряться в этой лавине непредсказуемых событий, но, странное дело, Алеша ощущал спокойствие — такое безбрежное спокойствие, которого не было еще никогда. Ярость, ярость владела им. И он знал, что только спокойствие, только власть над собою оставляют ему последний шанс расплатиться с коварным врагом.
Оранжевобрюхий вертолет, развернувшись, устремился в новую атаку. Он заходил уверенно, прежним курсом.
Алеша поймал в прицел грузное тело вертолета и взял нужное упреждение. Плавно нажимая на спусковой крючок, он мысленно благодарил Антонио за науку, уверенный, что не промахнется…