Страница:
На Анзере Ольгу никто не встречал, кроме выбеленной доски на месте бывшей часовни:
На этих руинах работали трудники – верующие добровольцы, приехавшие сюда с материка восстанавливать разрушенный коммунистами скит.
У одного из них Ольга спросила, как ей найти монаха Константина, и ей показали на храм. Ольга поднялась по расчищенным от снега ступеням и веником, стоявшим у дверей, сбила снег с сапог, а затем вошла в храм, где и увидела своего мужа. Вернее, узнала, угадала его по высокому росту, крупной голове и широким, но слегка сутулым плечам сначала подводника, а теперь монаха. В черно-серой рясе, вытертой меховой кацавейке и стоптанных валенках он стоял спиной ко входу, у небольшого алтаря с иконами и свечами. Конечно, он почувствовал ее появление, тем паче что пламя свечей затрепетало при открытии и закрытии двери и когда Ольга кланялась иконам и крестилась. Но он не обернулся, пока не завершил молитву. А повернувшись, долго смотрел Ольге в глаза и только потом сказал:
– Ну, здравствуй…
Ольга молчала. Конечно, он изменился – эти длинные волосы до плеч, эта окладистая черная борода с проседью… Но она смотрела в глаза, только в глаза, бывшие когда-то родными и любимыми. И сквозь стоическое спокойствие анзерского монаха видела в этих глазах давно и глубоко упрятанную трагедию. Пять лет назад во время автономного плавания в Тихом океане на подводной лодке «Казань» произошла разгерметизация атомного реактора, весь экипаж схватил дозу радиации, многократно превышающую смертельную, и спасти их могло только чудо. И вот, моля Бога о спасении, они всей командой поклялись, что если все-таки доплывут домой, то постригутся в монахи и будут служить только Господу. Чудо свершилось, но, конечно, не все выполнили зарок. А Константин выполнил и перед пострижением настоял на разводе, объяснив Ольге, что доза, полученная им, все равно лишила его возможности выполнять мужские обязанности, а она – молодая и красивая – должна быть свободна. Затем, перед отплытием на Анзер, он всю свою офицерскую пенсию и пособие по инвалидности перевел на нее и сына. И тогда Ольга, схватив Сашу и обливаясь слезами, спешно уехала в Москву, просто бежала из Белой Гавани, чтобы никогда в жизни не видеть больше ни этих военных кораблей, ни подводных лодок, ни морских офицеров…
Теперь они вдвоем поднимались на Голгофу.
Когда-то вслед за монахом Елиазаром на острове Анзер поселился монах Иов. Он жил отшельником в крохотной келье у подножия безымянной горы в центре острова. Однажды, гласит предание, ему явилась Богородица и сказала: «Гору эту назови Голгофой и поставь на ее вершине храм в память Распятия Сына Моего. Много народа христианского пострадает на этой горе, поэтому молитесь усердно. Я же вовек пребуду в месте сем». Иов выполнил наказ, поставил деревянную церковь на вершине горы, а гору назвал Голгофой. С этой горы, с Голгофы, открывается замечательный вид на просторный остров с его нетронутыми лесами и озерами, где водятся не пуганные человеком звери и птицы – орлы, олени, лисы, зайцы, бобры… Сейчас под горой стоит большой Голгофо-Распятский скит с кельями для монахов, а на вершине горы – пятиглавый кирпичный храм с колокольней, келейным корпусом, трапезной и гостиницей для паломников.
– А народу тут пострадало действительно много, – говорил Константин, по крутой дороге поднимаясь с Ольгой на Голгофу. – Особенно при советской власти. В годы СЛОНа тут был «тифозный изолятор», а на самом деле просто убойное место. Зимой тут такие морозы – часто до сорока опускается, а зэков держали вон там, в кирпичном храме, без воды и совершенно голыми. И так, босиком и голыми, они выбегали наружу, консервными банками набирали снег и потом топили его, чтоб напиться. Здесь расстреливали и морили голодом, а летом голыми выставляли на мошку, которая зажирала до смерти. Трупы просто скидывали вниз. Говорят, тут убито около 100 тысяч…
– Подожди. Я устала… Зачем ты мне это рассказываешь?
– Посмотри сюда. – Константин показал на удивительную березу, которая растет на склоне Голгофы. Заснеженные ветки березы образовывали совершенно правильный крест. – Видишь это чудо? Никто и никогда не подрезает эту березу. Она сама так выросла, крестом. Понимаешь? У тебя есть Сашины фотографии?
Он спросил это без всякого интонационного акцента, но Ольга буквально кожей почувствовала, как вся его душа вытянулась и замерла, словно раскрещенная береза.
Конечно, при ней были фотографии сына, и она достала их.
Константин остановился у стены кирпичного храма, осторожно принял из ее рук плотный конверт, перекрестил его и только потом достал фотографии.
И Ольга заметила, как при виде первой же фотографии сына этот высокий крупный мужик, бывший подводник, а теперь анзерский монах, заплакал – слезы потекли по его обветренному лицу и окладистой, с проседью, бороде.
– Хорошо, Оля… Спасибо за сына… – сказал он негромко. – Я понял… У него нет отца, но у него будет дедушка. Я на коленях буду молиться за это денно и нощно до полного освобождения их судна. Отсюда, с Анзера, молитва доходит…
21
22
23
24
25
«Святой преподобный иеросхимонах Елеазар Анзерский во время управления Соловецкою обителью игуменом Иринархом, придя из оной обители на этот непроходимый остров для уединенной жизни в 1612 году, жил на сем месте четыре года в маленькой келейке один. По откровению Божию перешел на место, где ныне Троицкий скит, и там построил храм при нем, и св. мощи его украшают и охраняют скит и подают утешение и исцеление всем, приходящим с верою…»Но Ольга и не рассчитывала на встречу. Кланяясь придорожным поклонным крестам, она больше часа шла через хвойный лес по раскисшей от талого снега дороге и вышла к Свято-Троицкому скиту – полуразрушенному кирпичному ансамблю из чудом сохранившегося древнего храма и двухэтажного келейного корпуса, соединенных меж собой руинами других монастырских построек.
На этих руинах работали трудники – верующие добровольцы, приехавшие сюда с материка восстанавливать разрушенный коммунистами скит.
У одного из них Ольга спросила, как ей найти монаха Константина, и ей показали на храм. Ольга поднялась по расчищенным от снега ступеням и веником, стоявшим у дверей, сбила снег с сапог, а затем вошла в храм, где и увидела своего мужа. Вернее, узнала, угадала его по высокому росту, крупной голове и широким, но слегка сутулым плечам сначала подводника, а теперь монаха. В черно-серой рясе, вытертой меховой кацавейке и стоптанных валенках он стоял спиной ко входу, у небольшого алтаря с иконами и свечами. Конечно, он почувствовал ее появление, тем паче что пламя свечей затрепетало при открытии и закрытии двери и когда Ольга кланялась иконам и крестилась. Но он не обернулся, пока не завершил молитву. А повернувшись, долго смотрел Ольге в глаза и только потом сказал:
– Ну, здравствуй…
Ольга молчала. Конечно, он изменился – эти длинные волосы до плеч, эта окладистая черная борода с проседью… Но она смотрела в глаза, только в глаза, бывшие когда-то родными и любимыми. И сквозь стоическое спокойствие анзерского монаха видела в этих глазах давно и глубоко упрятанную трагедию. Пять лет назад во время автономного плавания в Тихом океане на подводной лодке «Казань» произошла разгерметизация атомного реактора, весь экипаж схватил дозу радиации, многократно превышающую смертельную, и спасти их могло только чудо. И вот, моля Бога о спасении, они всей командой поклялись, что если все-таки доплывут домой, то постригутся в монахи и будут служить только Господу. Чудо свершилось, но, конечно, не все выполнили зарок. А Константин выполнил и перед пострижением настоял на разводе, объяснив Ольге, что доза, полученная им, все равно лишила его возможности выполнять мужские обязанности, а она – молодая и красивая – должна быть свободна. Затем, перед отплытием на Анзер, он всю свою офицерскую пенсию и пособие по инвалидности перевел на нее и сына. И тогда Ольга, схватив Сашу и обливаясь слезами, спешно уехала в Москву, просто бежала из Белой Гавани, чтобы никогда в жизни не видеть больше ни этих военных кораблей, ни подводных лодок, ни морских офицеров…
Теперь они вдвоем поднимались на Голгофу.
Когда-то вслед за монахом Елиазаром на острове Анзер поселился монах Иов. Он жил отшельником в крохотной келье у подножия безымянной горы в центре острова. Однажды, гласит предание, ему явилась Богородица и сказала: «Гору эту назови Голгофой и поставь на ее вершине храм в память Распятия Сына Моего. Много народа христианского пострадает на этой горе, поэтому молитесь усердно. Я же вовек пребуду в месте сем». Иов выполнил наказ, поставил деревянную церковь на вершине горы, а гору назвал Голгофой. С этой горы, с Голгофы, открывается замечательный вид на просторный остров с его нетронутыми лесами и озерами, где водятся не пуганные человеком звери и птицы – орлы, олени, лисы, зайцы, бобры… Сейчас под горой стоит большой Голгофо-Распятский скит с кельями для монахов, а на вершине горы – пятиглавый кирпичный храм с колокольней, келейным корпусом, трапезной и гостиницей для паломников.
– А народу тут пострадало действительно много, – говорил Константин, по крутой дороге поднимаясь с Ольгой на Голгофу. – Особенно при советской власти. В годы СЛОНа тут был «тифозный изолятор», а на самом деле просто убойное место. Зимой тут такие морозы – часто до сорока опускается, а зэков держали вон там, в кирпичном храме, без воды и совершенно голыми. И так, босиком и голыми, они выбегали наружу, консервными банками набирали снег и потом топили его, чтоб напиться. Здесь расстреливали и морили голодом, а летом голыми выставляли на мошку, которая зажирала до смерти. Трупы просто скидывали вниз. Говорят, тут убито около 100 тысяч…
– Подожди. Я устала… Зачем ты мне это рассказываешь?
– Посмотри сюда. – Константин показал на удивительную березу, которая растет на склоне Голгофы. Заснеженные ветки березы образовывали совершенно правильный крест. – Видишь это чудо? Никто и никогда не подрезает эту березу. Она сама так выросла, крестом. Понимаешь? У тебя есть Сашины фотографии?
Он спросил это без всякого интонационного акцента, но Ольга буквально кожей почувствовала, как вся его душа вытянулась и замерла, словно раскрещенная береза.
Конечно, при ней были фотографии сына, и она достала их.
Константин остановился у стены кирпичного храма, осторожно принял из ее рук плотный конверт, перекрестил его и только потом достал фотографии.
И Ольга заметила, как при виде первой же фотографии сына этот высокий крупный мужик, бывший подводник, а теперь анзерский монах, заплакал – слезы потекли по его обветренному лицу и окладистой, с проседью, бороде.
– Хорошо, Оля… Спасибо за сына… – сказал он негромко. – Я понял… У него нет отца, но у него будет дедушка. Я на коленях буду молиться за это денно и нощно до полного освобождения их судна. Отсюда, с Анзера, молитва доходит…
21
Подложив под голову стопку книг по навигации, капитан Казин спал на столе в штурманском отсеке ходовой рубки. Впервые после четырех бессонных суток со дня пленения организм сдался и камнем рухнул в глубокий сон. И пять или шесть часов сознание было отключено, а тело пребывало в космической черноте и беспамятстве. Затем в этой черноте начали появляться рваные, как вспышки, видения, словно кто-то неумело, но настойчиво стал подключать тело к разуму. А подключив, тут же отправил в самое дорогое и радостное прошлое, когда в летнем парке годовалая Оленька неуклюжим медвежонком впервые стала на толстенькие ножки и, растопырив руки, вразвалку пошла к нему по зеленой траве. После шести или семи шагов она, конечно, брякнулась на попу, но он – радуясь и смеясь – тут же подхватил ее на руки, посадил себе за плечи и пошел с ней на первомайскую демонстрацию. Почему сразу из летнего парка Казин оказался на первомайской демонстрации не с годовалой, а с уже пятилетней Олей на плечах – этого Казин не знал, как не знал он и того, почему рядом с ними не было на этой демонстрации его бывшей жены и Олиной мамы. Наверное, сознание просто вытеснило ее из памяти, убрало из альбома радостных событий его жизни. Зато в следующей вспышке памяти она была – смеялась над ним, Казиным, когда перед тем, как уложить простуженную Оленьку спать, он горячим утюгом гладил ее простынки, а затем на всю ночь укладывался на пол рядом с ее кроваткой, чтобы ночью каждые полчаса проверять, не раскрылась ли дочка. А утром, когда после бессонной ночи Казин все-таки засыпал вмертвую, жена будила его простым пинком в бок. Но теперь – почему-то – вместо жены к нему подкрадывались черные пантеры с черными же чертями на спинах. Он, конечно, хотел отбиться от них, но они бросились на него со всех сторон, и Казин проснулся, как когда-то он разом просыпался от пинка жены. Но вместо жены увидел над собой черное лицо охранника-сомалийца.
Казин зажмурился, как от кошмарного сна, но старпом, стоявший рядом, негромко сказал:
– Андрей Ефимович, шесть утра.
Казин открыл глаза, сел на плексигласовом покрытии штурманского стола, размял затекшие шею и плечи и увидел сомалийцев – Махмуда, спавшего поодаль на двух матрасах, постеленных на полу, и еще троих с автоматами, направленными на старпома и на него, капитана.
– Блин, – сказал он старпому при виде этих черных лиц, – значит, это не сон?
– К сожалению, нет.
– И нет новостей?
– Никаких. Фрегат молчит, хозяин судна молчит, всё глухо.
Через разбитый иллюминатор Казин посмотрел на стоящий поодаль фрегат Евросоюза, там действительно не было видно никаких признаков жизни. А залив был по-рассветному сер и спокоен под краем солнца, медленно восходящего над морским горизонтом.
– Что будем делать? – спросил у старпома Казин, поеживаясь от утренней сырости.
Открыв один глаз, Махмуд посмотрел на них обоих.
– English only! – приказал он.
Демонстрируя рвение, сомалийцы-охранники тут же угрожающе передернули затворы автоматов.
– О’кей, – поспешно сказал старпом. – English. Master, you forgot about your insulin[3].
– Да уж, было не до этого… – Казин, разминаясь, уступил свое место старпому. – Ладно, ты ложись, моя вахта. – И Махмуду: – I need insulin shot.
– Insulin? What is insulin? – спросил Махмуд, почесывая ягодичную промежность. И, не вставая с матраса, достал из поясного мешочка пучок мирры, оборвал листья и принялся жевать тонкие стебли.
– Я тебе показывал, – сказал ему Казин по-английски, – инсулин – это лекарство от диабета. Лежит у меня в сейфе. Я должен колоть его каждый день.
– Наркотик? – Махмуд показал на свой мешочек с миррой. – Как это? Будешь?
– Нет. – Казин взял с полки английский медицинский справочник, нашел нужную страницу и показал: – Смотри… «Сахарный диабет – заболевание, вызванное высоким уровнем сахара в крови. Лечить диабет необходимо инсулином, компенсируя его отсутствие в организме, в противном случае происходит истощение клеток и смерть пациента». Вот, сам почитай. Если хочешь остаться без капитана…
– О’кей, я понял, – ответил Махмуд, вставая. – Пошли…
– По-моему, он читать не умеет, – негромко и по-русски сказал старпом капитану.
Махмуд резко повернулся к нему:
– Что ты сказал?
– Я сказал «гуд морнинг», хорошего дня.
Спустившись по внутреннему трапу на один пролет вниз и остановившись в распахнутой двери своей каюты, Казин поморщился. Но не от того, что все в его каюте было перевернуто вверх дном, книги и вещи разбросаны, а все ящики открыты и выпотрошены. А от ужасной вони из санузла.
– О Господи! Вы что, унитазом не умеете пользоваться? – сказал он Махмуду, зажал нос, быстро прошел в санузел, дернул ручку сливного бачка и смыл забитый дерьмом унитаз. Затем прошел к иллюминатору, распахнул его. Свежий рассветный ветер влетел в каюту, пошевелил разбросанные на полу бумаги.
– О’кей, где твое лекарство? – сказал Махмуд, почесывая промежность.
Казин вставил ключ в замок сейфа, открыл его. Достав из сейфа коробку с инсулином и коробку со шприцами, привычно надломил и вскрыл ампулу, набрал инсулин в шприц, а остальные шприцы и инсулин вернул в сейф.
Махмуд, жуя кат, тут же запер сейф, а ключ сунул себе в карман.
Молча проследив за этим, Казин сделал укол инсулина себе в бедро и сказал как бы между прочим:
– Выкуп пятьдесят миллионов – это ты загнул! Никогда не получишь.
– Еще как заплатят! – ответил Махмуд. – Козлы вонючие…
Выйдя из каюты, Казин привычно свернул к трапу на нижний ярус, откуда была слышна арабская музыка и где пулеметчик и Лысый Раис охраняли каюту с моряками «Антея».
Но Махмуд, идя за капитаном, остановил его громким окриком:
– Стой! Куда ты?
– Вниз, к моей команде, – невинно сказал Казин.
– Нет! Никакой команды! – И Махмуд ткнул его в спину автоматом. – Иди на место!
Сжав зубы, Казин пошел по трапу вверх, к ходовой рубке. А Махмуд что-то крикнул вниз по-сомалийски.
Там Лысый Раис, выключив транзистор, вскочил и криком что-то доложил Махмуду по-сомалийски.
От этого крика в каюте зашевелились полуголые моряки, спавшие на полу впритирку друг к другу.
– Ой, блин! Опять эти «снегурочки»!
– А музыка у них! Бетховен отдыхает!
– Ё-моё! Можно хоть с утра тут не курить?
– А в гальюн кто крайний?
Казин зажмурился, как от кошмарного сна, но старпом, стоявший рядом, негромко сказал:
– Андрей Ефимович, шесть утра.
Казин открыл глаза, сел на плексигласовом покрытии штурманского стола, размял затекшие шею и плечи и увидел сомалийцев – Махмуда, спавшего поодаль на двух матрасах, постеленных на полу, и еще троих с автоматами, направленными на старпома и на него, капитана.
– Блин, – сказал он старпому при виде этих черных лиц, – значит, это не сон?
– К сожалению, нет.
– И нет новостей?
– Никаких. Фрегат молчит, хозяин судна молчит, всё глухо.
Через разбитый иллюминатор Казин посмотрел на стоящий поодаль фрегат Евросоюза, там действительно не было видно никаких признаков жизни. А залив был по-рассветному сер и спокоен под краем солнца, медленно восходящего над морским горизонтом.
– Что будем делать? – спросил у старпома Казин, поеживаясь от утренней сырости.
Открыв один глаз, Махмуд посмотрел на них обоих.
– English only! – приказал он.
Демонстрируя рвение, сомалийцы-охранники тут же угрожающе передернули затворы автоматов.
– О’кей, – поспешно сказал старпом. – English. Master, you forgot about your insulin[3].
– Да уж, было не до этого… – Казин, разминаясь, уступил свое место старпому. – Ладно, ты ложись, моя вахта. – И Махмуду: – I need insulin shot.
– Insulin? What is insulin? – спросил Махмуд, почесывая ягодичную промежность. И, не вставая с матраса, достал из поясного мешочка пучок мирры, оборвал листья и принялся жевать тонкие стебли.
– Я тебе показывал, – сказал ему Казин по-английски, – инсулин – это лекарство от диабета. Лежит у меня в сейфе. Я должен колоть его каждый день.
– Наркотик? – Махмуд показал на свой мешочек с миррой. – Как это? Будешь?
– Нет. – Казин взял с полки английский медицинский справочник, нашел нужную страницу и показал: – Смотри… «Сахарный диабет – заболевание, вызванное высоким уровнем сахара в крови. Лечить диабет необходимо инсулином, компенсируя его отсутствие в организме, в противном случае происходит истощение клеток и смерть пациента». Вот, сам почитай. Если хочешь остаться без капитана…
– О’кей, я понял, – ответил Махмуд, вставая. – Пошли…
– По-моему, он читать не умеет, – негромко и по-русски сказал старпом капитану.
Махмуд резко повернулся к нему:
– Что ты сказал?
– Я сказал «гуд морнинг», хорошего дня.
Спустившись по внутреннему трапу на один пролет вниз и остановившись в распахнутой двери своей каюты, Казин поморщился. Но не от того, что все в его каюте было перевернуто вверх дном, книги и вещи разбросаны, а все ящики открыты и выпотрошены. А от ужасной вони из санузла.
– О Господи! Вы что, унитазом не умеете пользоваться? – сказал он Махмуду, зажал нос, быстро прошел в санузел, дернул ручку сливного бачка и смыл забитый дерьмом унитаз. Затем прошел к иллюминатору, распахнул его. Свежий рассветный ветер влетел в каюту, пошевелил разбросанные на полу бумаги.
– О’кей, где твое лекарство? – сказал Махмуд, почесывая промежность.
Казин вставил ключ в замок сейфа, открыл его. Достав из сейфа коробку с инсулином и коробку со шприцами, привычно надломил и вскрыл ампулу, набрал инсулин в шприц, а остальные шприцы и инсулин вернул в сейф.
Махмуд, жуя кат, тут же запер сейф, а ключ сунул себе в карман.
Молча проследив за этим, Казин сделал укол инсулина себе в бедро и сказал как бы между прочим:
– Выкуп пятьдесят миллионов – это ты загнул! Никогда не получишь.
– Еще как заплатят! – ответил Махмуд. – Козлы вонючие…
Выйдя из каюты, Казин привычно свернул к трапу на нижний ярус, откуда была слышна арабская музыка и где пулеметчик и Лысый Раис охраняли каюту с моряками «Антея».
Но Махмуд, идя за капитаном, остановил его громким окриком:
– Стой! Куда ты?
– Вниз, к моей команде, – невинно сказал Казин.
– Нет! Никакой команды! – И Махмуд ткнул его в спину автоматом. – Иди на место!
Сжав зубы, Казин пошел по трапу вверх, к ходовой рубке. А Махмуд что-то крикнул вниз по-сомалийски.
Там Лысый Раис, выключив транзистор, вскочил и криком что-то доложил Махмуду по-сомалийски.
От этого крика в каюте зашевелились полуголые моряки, спавшие на полу впритирку друг к другу.
– Ой, блин! Опять эти «снегурочки»!
– А музыка у них! Бетховен отдыхает!
– Ё-моё! Можно хоть с утра тут не курить?
– А в гальюн кто крайний?
22
Стоя за телекамерой, ассистент режиссера выбрасывал пальцы и беззвучно считал:
– Три… два… один… начали!
– Добрый вечер, дорогие слушатели! – сказала в камеру молодая телеведущая. – В эфире наша еженедельная программа «Морской узел». Сегодня у нас в гостях жены моряков шведского сухогруза «Антей», захваченного сомалийскими пиратами, и московская журналистка Ольга Казина, дочь капитана «Антея». Как вы, конечно, знаете, экипаж «Антея» состоит из российских и украинских моряков, и буквально только что нам стало известно, что пираты запросили невиданный выкуп – пятьдесят миллионов долларов! Оля, что вы думаете? Почему вдруг такая огромная сумма?
– Судя по сообщениям прессы, – ответила Ольга, – на борту «Антея» оружие, которое греческий поставщик отправил правительству Нигерии. Это совершенно легальная сделка, хотя вызывает удивление, почему судовладелец отправил такой груз без охраны. Но во всех случаях речь идет о жизни моряков – российских граждан, и мы считаем, что наше правительство обязано…
– Понятно, спасибо, – перебила ведущая. – По поводу обязанностей нашего правительства мы пригласили в студию юрист-консула нашего пароходства Василия Игнатова. Пожалуйста, Василий Николаевич!
– Я не адвокат правительства, – вальяжно усмехнулся пожилой дородный Игнатов, – но уверен, что Кремль по дипломатическим каналам принимает все возможные меры для спасения наших моряков…
– У России нет дипломатических отношений с Сомали, – вмешалась Ольга. – Там вообще нет единого государства.
– Это не важно, – небрежно отмахнулся Игнатов. – Наверняка есть другие каналы. Но я хочу сказать о другом. Будучи российскими гражданами, моряки «Антея» подписали рабочие контракты со шведским судовладельцем. – Он впервые повернулся к Ольге и женам моряков. – Вы видели эти контракты? Там записано, что в случае плена судовладелец обязан обеспечить их семьи и гарантировать выкуп? А? Кто-нибудь из вас видел эти контракты?
Ольга и остальные женщины молчали.
– Я уверен, что ничего этого нет, – победно усмехнулся Игнатов. – Наши люди подписывают такие контракты не глядя, не считая нужным показать их своим адвокатам, а потом требуют у правительства: спасайте нас! Но тут возникает вопрос: а на какие деньги наше правительство должно их спасать? А? Они что, платят налоги с тех зарплат, которые получают за рубежом? Вот вы, Ольга, летали к шведскому судовладельцу – разве он платит нам налоги с контрактов этих моряков? Конечно, нет! Он если и платит налоги, то шведскому правительству. Вот и получается, что обращаться за защитой вам нужно к Швеции…
Жены моряков зашумели:
– Спасибо! Выходит, здесь мы никому не нужны!..
– Конечно! Всем наплевать!..
– Мы Путину напишем! Медведеву!..
Возмущенная «подставой» своей бывшей подруги, с которой она работала на местном ТВ до перехода на столичное телевидение, Ольга после передачи зашла в гримерку. Там ведущая, стоя у зеркала, влажной салфеткой снимала тон с лица.
– Не могла предупредить, что будет этот юрист? – спросила у нее Ольга в упор.
Но бывшая подруга, не повернувшись от зеркала, только пожала плечами:
– А что тебе не понравилось? Очень острая передача получилась.
Посмотрев через зеркало ей в глаза, Ольга повернулась и вышла.
– Звезда, бля! – сказала ей вслед бывшая подруга.
– Три… два… один… начали!
– Добрый вечер, дорогие слушатели! – сказала в камеру молодая телеведущая. – В эфире наша еженедельная программа «Морской узел». Сегодня у нас в гостях жены моряков шведского сухогруза «Антей», захваченного сомалийскими пиратами, и московская журналистка Ольга Казина, дочь капитана «Антея». Как вы, конечно, знаете, экипаж «Антея» состоит из российских и украинских моряков, и буквально только что нам стало известно, что пираты запросили невиданный выкуп – пятьдесят миллионов долларов! Оля, что вы думаете? Почему вдруг такая огромная сумма?
– Судя по сообщениям прессы, – ответила Ольга, – на борту «Антея» оружие, которое греческий поставщик отправил правительству Нигерии. Это совершенно легальная сделка, хотя вызывает удивление, почему судовладелец отправил такой груз без охраны. Но во всех случаях речь идет о жизни моряков – российских граждан, и мы считаем, что наше правительство обязано…
– Понятно, спасибо, – перебила ведущая. – По поводу обязанностей нашего правительства мы пригласили в студию юрист-консула нашего пароходства Василия Игнатова. Пожалуйста, Василий Николаевич!
– Я не адвокат правительства, – вальяжно усмехнулся пожилой дородный Игнатов, – но уверен, что Кремль по дипломатическим каналам принимает все возможные меры для спасения наших моряков…
– У России нет дипломатических отношений с Сомали, – вмешалась Ольга. – Там вообще нет единого государства.
– Это не важно, – небрежно отмахнулся Игнатов. – Наверняка есть другие каналы. Но я хочу сказать о другом. Будучи российскими гражданами, моряки «Антея» подписали рабочие контракты со шведским судовладельцем. – Он впервые повернулся к Ольге и женам моряков. – Вы видели эти контракты? Там записано, что в случае плена судовладелец обязан обеспечить их семьи и гарантировать выкуп? А? Кто-нибудь из вас видел эти контракты?
Ольга и остальные женщины молчали.
– Я уверен, что ничего этого нет, – победно усмехнулся Игнатов. – Наши люди подписывают такие контракты не глядя, не считая нужным показать их своим адвокатам, а потом требуют у правительства: спасайте нас! Но тут возникает вопрос: а на какие деньги наше правительство должно их спасать? А? Они что, платят налоги с тех зарплат, которые получают за рубежом? Вот вы, Ольга, летали к шведскому судовладельцу – разве он платит нам налоги с контрактов этих моряков? Конечно, нет! Он если и платит налоги, то шведскому правительству. Вот и получается, что обращаться за защитой вам нужно к Швеции…
Жены моряков зашумели:
– Спасибо! Выходит, здесь мы никому не нужны!..
– Конечно! Всем наплевать!..
– Мы Путину напишем! Медведеву!..
Возмущенная «подставой» своей бывшей подруги, с которой она работала на местном ТВ до перехода на столичное телевидение, Ольга после передачи зашла в гримерку. Там ведущая, стоя у зеркала, влажной салфеткой снимала тон с лица.
– Не могла предупредить, что будет этот юрист? – спросила у нее Ольга в упор.
Но бывшая подруга, не повернувшись от зеркала, только пожала плечами:
– А что тебе не понравилось? Очень острая передача получилась.
Посмотрев через зеркало ей в глаза, Ольга повернулась и вышла.
– Звезда, бля! – сказала ей вслед бывшая подруга.
23
На рассвете одиннадцать моряков, впритирку спавших на полу каюты, разбудила беспорядочная оружейная пальба за открытым иллюминатором. Боцман, лежавший подле иллюминатора, не шелохнулся, но маслопуп, то есть, простите, моторист, лежавший рядом, все-таки осторожно выглянул наружу. Там еще один сухогруз – балкер «Patriot» с мальтийским флагом – шел к берегу в сопровождении ликующих пиратских катеров и лодок.
– Ни фига себе! Еще один пленный! – сказал моторист.
– Да они этим живут, блин! – заметил электромен, он же электромеханик. – Каждый день по судну берут, а то и по два.
Моряки стали подниматься – кто принялся молиться, кто пробовал делать в этой тесноте если не зарядку, то хотя бы разминку, кто занимал очередь в туалет.
– Я одного нэ розумию, – громко сказал моторист Тумба, пытаясь прорвать негласный бойкот, который объявили ему моряки после предательства им Оксаны. – Як цывильный свит можэ трыматы, шо якысь-то сомалийцы полонят ихни корабли и щэ запытуют мильоны долларив?
– А по-русски, маслопуп? Слабо сказать, чтоб тебя люди поняли? – заметил ему третий помощник капитана.
– А я нэ з тобой балакаю, – тут же отшил Тумба. – Я Панаса пытаю.
– Меня? – спросил третий механик Углов, держа в руках своих черепашек. – Чому цивильный мир терпит пиратов? Так цэ ж просто! Ось ты, напрыклад, цивилизованный чэ ни?
– Ну, цивильный, – принужденно ответил Тумба, уже поджидая подвох. – А шо?
– А то, что ты даже свою бабу предал! – вмешался электромеханик. – Так что ж ты хочешь от других? На хрен мы кому нужны?
Тут послышался громкий, как выстрел, шум воды, спускаемой в туалете, и оттуда, подтягивая трусы, вышел габаритный боцман, у которого на судне было две клички – Дракон и Шкура. Оправдывая их, он грубо оттолкнул всех, собравшихся у иллюминатора.
– Брысь звидсыль!
– Подышать-то дай людям, – сказал ему третий помощник.
– За подышать платить трэба. Сигареты маешь?
– Я не курю.
– А нэ куриш, так нэ дышы! – отрезал Дракон и лег на свое место под иллюминатором.
Между тем ниже этажом повариха Настя и дневальная Оксана, выходя из своей каюты, наткнулись на неожиданное препятствие: охранник-сомалиец остановил Оксану.
– No, you stay!
Оксана и Настя стали, как могли, объяснять:
– Мы повара! Cook! Breakfast! Завтрак готовить! Понимаешь? To kitchen!
Но сомалиец пинал их автоматом и говорил Насте:
– You cook! – А Оксане: – You stay!
– Мы вместе, понимаешь? Together! To kitchen!
Сомалиец, вспылив, передернул затвор автомата и приказал Насте:
– Go! Kitchen!
Настя вынужденно оставила Оксану.
Сомалиец запер Оксану в каюте, а сам с автоматом на изготовку повел Настю на камбуз.
Оксана, оставшись в крохотной каюте, прислушалась, затем достала из-под подушки маленькую, величиной с ладонь, иконку с Николаем Угодником, поставила ее на тумбочку, принайтованную у откидной койки, опустилась перед Николаем на колени и стала молиться. Но длилось это недолго – в двери послышался поворот ключа, и в каюту вошел Махмуд. Тут же заперев каюту изнутри, он с широкой улыбкой на черном, как сапог, лице шагнул к Оксане.
– White lady, I want you, – сказал он и протянул ей свою черно-розовую ладонь. На этой ладони ярко блестел золотой браслет с какими-то драгоценными камушками – пиратская наверняка добыча.
– ПАПА-А-А!!! – истошно завопила Оксана. – ПАПА-А!!!
– Quiet! Тихо! Cool down! – испугался Махмуд.
Но Оксана, изо всех сил обняв принайтованную к полу тумбочку, продолжала без остановки орать в полный голос:
– ПАПА-ААА! ПА-ПААА!..
Этот крик разнесся по судну, и в каюте пленных моряков кто-то решительно встал на ноги… А на верхней палубе Лысый Раис, потрошивший в море только что зарезанную и ошкуренную козу (отчего у борта судна собралась туча акул), тоже повернулся на этот крик… А в ходовой рубке сомалийцы-охранники понимающе усмехнулись… А в штурманском отсеке капитан, переглянувшись со старпомом, бросился из отсека в ходовую рубку и включил ревун, который корабли включают, когда идут сквозь густой туман.
Низкий прерывистый рев заполнил «Антей» и полетел над заливом.
Напуганные этим ревом сомалийцы-охранники заполошно вскочили с автоматами в руках.
А Оксана, сидя на корточках и обнимая принайтованную тумбочку, продолжала истошно орать «Папа! Папа!».
Махмуд, оглушенный ревуном, выскочил, матерясь, из каюты, взлетел по трапу наверх и ворвался в ходовую рубку.
Там ему открылось странное зрелище. Капитан Казин стоял у штурвала, жал рычаг ревуна, а вокруг него – с автоматами наперевес – торчали очумелые и ничего не понимающие охранники.
– Stop! Стоп! – закричал Махмуд.
Капитан отпустил рычаг, ревун замолк.
– What are you doing? – налетел на него Махмуд.
– Я не могу больше ждать! – И Казин показал на фрегат Евросоюза, стоявший неподалеку. – Какого хрена они спят?! Они должны начать переговоры о выкупе! У меня инсулина в обрез! Ага, видишь, проснулись!
Действительно, через разбитый иллюминатор ходовой рубки было видно, как на фрегате забегали матросы. И тут же по радио раздался голос радиста фрегата:
– «Антей»! «Антей»! Что у вас случилось? Прием!
Капитан взял микрофон.
– Фрегат Евросоюза! Ничего не случилось. В этом и беда! Сколько мы будем здесь торчать? Пора начинать переговоры о выкупе. Прием!
– Ни фига себе! Еще один пленный! – сказал моторист.
– Да они этим живут, блин! – заметил электромен, он же электромеханик. – Каждый день по судну берут, а то и по два.
Моряки стали подниматься – кто принялся молиться, кто пробовал делать в этой тесноте если не зарядку, то хотя бы разминку, кто занимал очередь в туалет.
– Я одного нэ розумию, – громко сказал моторист Тумба, пытаясь прорвать негласный бойкот, который объявили ему моряки после предательства им Оксаны. – Як цывильный свит можэ трыматы, шо якысь-то сомалийцы полонят ихни корабли и щэ запытуют мильоны долларив?
– А по-русски, маслопуп? Слабо сказать, чтоб тебя люди поняли? – заметил ему третий помощник капитана.
– А я нэ з тобой балакаю, – тут же отшил Тумба. – Я Панаса пытаю.
– Меня? – спросил третий механик Углов, держа в руках своих черепашек. – Чому цивильный мир терпит пиратов? Так цэ ж просто! Ось ты, напрыклад, цивилизованный чэ ни?
– Ну, цивильный, – принужденно ответил Тумба, уже поджидая подвох. – А шо?
– А то, что ты даже свою бабу предал! – вмешался электромеханик. – Так что ж ты хочешь от других? На хрен мы кому нужны?
Тут послышался громкий, как выстрел, шум воды, спускаемой в туалете, и оттуда, подтягивая трусы, вышел габаритный боцман, у которого на судне было две клички – Дракон и Шкура. Оправдывая их, он грубо оттолкнул всех, собравшихся у иллюминатора.
– Брысь звидсыль!
– Подышать-то дай людям, – сказал ему третий помощник.
– За подышать платить трэба. Сигареты маешь?
– Я не курю.
– А нэ куриш, так нэ дышы! – отрезал Дракон и лег на свое место под иллюминатором.
Между тем ниже этажом повариха Настя и дневальная Оксана, выходя из своей каюты, наткнулись на неожиданное препятствие: охранник-сомалиец остановил Оксану.
– No, you stay!
Оксана и Настя стали, как могли, объяснять:
– Мы повара! Cook! Breakfast! Завтрак готовить! Понимаешь? To kitchen!
Но сомалиец пинал их автоматом и говорил Насте:
– You cook! – А Оксане: – You stay!
– Мы вместе, понимаешь? Together! To kitchen!
Сомалиец, вспылив, передернул затвор автомата и приказал Насте:
– Go! Kitchen!
Настя вынужденно оставила Оксану.
Сомалиец запер Оксану в каюте, а сам с автоматом на изготовку повел Настю на камбуз.
Оксана, оставшись в крохотной каюте, прислушалась, затем достала из-под подушки маленькую, величиной с ладонь, иконку с Николаем Угодником, поставила ее на тумбочку, принайтованную у откидной койки, опустилась перед Николаем на колени и стала молиться. Но длилось это недолго – в двери послышался поворот ключа, и в каюту вошел Махмуд. Тут же заперев каюту изнутри, он с широкой улыбкой на черном, как сапог, лице шагнул к Оксане.
– White lady, I want you, – сказал он и протянул ей свою черно-розовую ладонь. На этой ладони ярко блестел золотой браслет с какими-то драгоценными камушками – пиратская наверняка добыча.
– ПАПА-А-А!!! – истошно завопила Оксана. – ПАПА-А!!!
– Quiet! Тихо! Cool down! – испугался Махмуд.
Но Оксана, изо всех сил обняв принайтованную к полу тумбочку, продолжала без остановки орать в полный голос:
– ПАПА-ААА! ПА-ПААА!..
Этот крик разнесся по судну, и в каюте пленных моряков кто-то решительно встал на ноги… А на верхней палубе Лысый Раис, потрошивший в море только что зарезанную и ошкуренную козу (отчего у борта судна собралась туча акул), тоже повернулся на этот крик… А в ходовой рубке сомалийцы-охранники понимающе усмехнулись… А в штурманском отсеке капитан, переглянувшись со старпомом, бросился из отсека в ходовую рубку и включил ревун, который корабли включают, когда идут сквозь густой туман.
Низкий прерывистый рев заполнил «Антей» и полетел над заливом.
Напуганные этим ревом сомалийцы-охранники заполошно вскочили с автоматами в руках.
А Оксана, сидя на корточках и обнимая принайтованную тумбочку, продолжала истошно орать «Папа! Папа!».
Махмуд, оглушенный ревуном, выскочил, матерясь, из каюты, взлетел по трапу наверх и ворвался в ходовую рубку.
Там ему открылось странное зрелище. Капитан Казин стоял у штурвала, жал рычаг ревуна, а вокруг него – с автоматами наперевес – торчали очумелые и ничего не понимающие охранники.
– Stop! Стоп! – закричал Махмуд.
Капитан отпустил рычаг, ревун замолк.
– What are you doing? – налетел на него Махмуд.
– Я не могу больше ждать! – И Казин показал на фрегат Евросоюза, стоявший неподалеку. – Какого хрена они спят?! Они должны начать переговоры о выкупе! У меня инсулина в обрез! Ага, видишь, проснулись!
Действительно, через разбитый иллюминатор ходовой рубки было видно, как на фрегате забегали матросы. И тут же по радио раздался голос радиста фрегата:
– «Антей»! «Антей»! Что у вас случилось? Прием!
Капитан взял микрофон.
– Фрегат Евросоюза! Ничего не случилось. В этом и беда! Сколько мы будем здесь торчать? Пора начинать переговоры о выкупе. Прием!
24
Сойдя с автобуса и зайдя во двор своего дома, заваленного снегом и сугробами, Ольга, оскальзываясь на наледях, шла к подъезду и вдруг увидела свою мать, которая прогуливалась тут с боксером на поводке.
Ольга остановилась.
– Привет! – сказала мать, подходя.
Ольга выжидающе промолчала, но мать не обратила на это внимания.
– Ты когда в Москву?
– Прямо сейчас… А что?
Мать протянула ей какой-то конверт:
– Держи.
– Что это?
– Держи, не бойся! – И мать буквально всунула конверт ей в руки. – Здесь полторы штуки, зелеными.
– За что? – удивилась Ольга.
– Не за что, а на билеты. Я смотрела телевизор. Тебе нужно лететь к этим сволочам, спасать отца. – И мать, отвернувшись, дернула боксера за поводок. – Пойдем, Ротшильд!
Ольга, остолбенев от изумления, смотрела им вслед.
Но тут, скатившись на санках со снежной горки, к ней подбежала конопатая шестилетняя Катя.
– Тетя Оля, а когда мой папа приедет?
Ольга остановилась.
– Привет! – сказала мать, подходя.
Ольга выжидающе промолчала, но мать не обратила на это внимания.
– Ты когда в Москву?
– Прямо сейчас… А что?
Мать протянула ей какой-то конверт:
– Держи.
– Что это?
– Держи, не бойся! – И мать буквально всунула конверт ей в руки. – Здесь полторы штуки, зелеными.
– За что? – удивилась Ольга.
– Не за что, а на билеты. Я смотрела телевизор. Тебе нужно лететь к этим сволочам, спасать отца. – И мать, отвернувшись, дернула боксера за поводок. – Пойдем, Ротшильд!
Ольга, остолбенев от изумления, смотрела им вслед.
Но тут, скатившись на санках со снежной горки, к ней подбежала конопатая шестилетняя Катя.
– Тетя Оля, а когда мой папа приедет?
25
Лысый Раис притащил на камбуз ведро с кусками ошкуренной и выпотрошенной козы, переложил эти куски в кастрюлю, засыпал рисом из мешка с маркировкой «UNHCR» и поставил на огонь рядом с кастрюлями, в которых Настя варила макароны для экипажа «Антея».
И почти сразу после Раиса на камбуз пришла Оксана, еще вся взвинченная и красная после инцидента.
– Махмуд? – негромко спросила Настя.
– Ну да. Еле отбилась. Козел! – ответила Оксана и кивнула на Раиса: – А этот чё тут делает?
– Для своих готуе. Махмуд заборонив своим наше исты, шоб мы их не потравили.
– И слава Богу! Еще этих козлов кормить!
Полчаса спустя, в сопровождении двух вооруженных автоматами сомалийцев, Высокого Сахиба и Толстого Закира, Настя и Оксана с тяжелым эмалированным ведром и холщовой торбой в руках вошли в каюту старшего помощника. Там пленные моряки, полуголые от жары, уже ждали их с алюминиевыми мисками и градом вопросов:
– Что случилось?
– Чё сирена ревела?
– Чем сёдня кормите?
– Оксана, это ты орала?
Сняв крышку с ведра, Настя стала черпаком плюхать в их миски вареные макароны – сначала боцману, потом остальным. А Оксана доставала из торбы галеты и выдавала каждому по две.
Моряки недовольно ворчали:
– Опять макароны!
– А чому без мяса?
– А тому шо мясо «снегурки» забрали! – сказала Настя.
– Что? Весь морозильник?
– Ну! – подтвердила Настя. – Мясо заперли и сами будут жрать!
– А ты чё орала? – спросил у Оксаны Тумба.
– Не твое дело.
Сидя на полу с миской в руках, Тумба примирительно погладил ее по ноге. Но она резко отодвинулась:
– Нэ чипай!
– Так вы там умисти з цыми козлами готуете? – сказал своей Насте боцман. – Ты дывысь у мэнэ!
– Я и дывлюсь, – ответила Настя. – На вас. Сэмнадцать мужиков на десять черножопых и сидите.
– А чё сделаешь? – сказал электромеханик. – У них автоматы.
Тут вмешался толстяк Закир, автоматом показал женщинам на выход:
– Finish! Finish!
А боцман негромко сказал своей Насте:
– Потравила б ты их…
– Дрысню напусти на них, – подхватил электромеханик. – А мы…
– Так воны ж в мэнэ нэ едят, – объяснила Настя. – У них свий повар.
Тем временем дюжий Саранцев сказал Высокому Сахибу, курившему сигарету:
– Закурить не дашь, белоснежка?
– What? – переспросил тот.
Саранцев объяснил жестами и по-английски:
– To smoke. Cigarette.
Но толстый Закир, подняв автомат, прервал эту беседу:
– Finish! Finish! – И Насте с Оксаной: – Out!
Настя и Оксана вышли из каюты. А Сахиб, подумав, достал из кармана початую пачку «Мальборо» и протянул Саранцеву. Тот взял всю пачку.
– Thank you…
Закир недовольно рявкнул на Сахиба по-сомалийски, оба вышли из каюты, и тут же к пачке «Мальборо» потянулись руки всех пленных моряков.
А Настя и Оксана вернулись на камбуз, где Лысый Раис сыпал какие-то специи в кастрюлю со своим козлиным рагу.
– Засранец, – проворчала Настя, – стырил мою «Вегету».
Из второй кастрюли с готовыми макаронами Настя больше половины переложила в судок и посмотрела на Лысого, сказала ему по-русски:
И почти сразу после Раиса на камбуз пришла Оксана, еще вся взвинченная и красная после инцидента.
– Махмуд? – негромко спросила Настя.
– Ну да. Еле отбилась. Козел! – ответила Оксана и кивнула на Раиса: – А этот чё тут делает?
– Для своих готуе. Махмуд заборонив своим наше исты, шоб мы их не потравили.
– И слава Богу! Еще этих козлов кормить!
Полчаса спустя, в сопровождении двух вооруженных автоматами сомалийцев, Высокого Сахиба и Толстого Закира, Настя и Оксана с тяжелым эмалированным ведром и холщовой торбой в руках вошли в каюту старшего помощника. Там пленные моряки, полуголые от жары, уже ждали их с алюминиевыми мисками и градом вопросов:
– Что случилось?
– Чё сирена ревела?
– Чем сёдня кормите?
– Оксана, это ты орала?
Сняв крышку с ведра, Настя стала черпаком плюхать в их миски вареные макароны – сначала боцману, потом остальным. А Оксана доставала из торбы галеты и выдавала каждому по две.
Моряки недовольно ворчали:
– Опять макароны!
– А чому без мяса?
– А тому шо мясо «снегурки» забрали! – сказала Настя.
– Что? Весь морозильник?
– Ну! – подтвердила Настя. – Мясо заперли и сами будут жрать!
– А ты чё орала? – спросил у Оксаны Тумба.
– Не твое дело.
Сидя на полу с миской в руках, Тумба примирительно погладил ее по ноге. Но она резко отодвинулась:
– Нэ чипай!
– Так вы там умисти з цыми козлами готуете? – сказал своей Насте боцман. – Ты дывысь у мэнэ!
– Я и дывлюсь, – ответила Настя. – На вас. Сэмнадцать мужиков на десять черножопых и сидите.
– А чё сделаешь? – сказал электромеханик. – У них автоматы.
Тут вмешался толстяк Закир, автоматом показал женщинам на выход:
– Finish! Finish!
А боцман негромко сказал своей Насте:
– Потравила б ты их…
– Дрысню напусти на них, – подхватил электромеханик. – А мы…
– Так воны ж в мэнэ нэ едят, – объяснила Настя. – У них свий повар.
Тем временем дюжий Саранцев сказал Высокому Сахибу, курившему сигарету:
– Закурить не дашь, белоснежка?
– What? – переспросил тот.
Саранцев объяснил жестами и по-английски:
– To smoke. Cigarette.
Но толстый Закир, подняв автомат, прервал эту беседу:
– Finish! Finish! – И Насте с Оксаной: – Out!
Настя и Оксана вышли из каюты. А Сахиб, подумав, достал из кармана початую пачку «Мальборо» и протянул Саранцеву. Тот взял всю пачку.
– Thank you…
Закир недовольно рявкнул на Сахиба по-сомалийски, оба вышли из каюты, и тут же к пачке «Мальборо» потянулись руки всех пленных моряков.
А Настя и Оксана вернулись на камбуз, где Лысый Раис сыпал какие-то специи в кастрюлю со своим козлиным рагу.
– Засранец, – проворчала Настя, – стырил мою «Вегету».
Из второй кастрюли с готовыми макаронами Настя больше половины переложила в судок и посмотрела на Лысого, сказала ему по-русски: