Гальперин (задумчиво). Странная вещь. Почему-то летом и весной появляется большое количество красивых девушек. А вот зимой совсем не так.
Феликс. Зимой у них спячка.
Гальперин уходит. Молчание.
(Евдокимову.) Что же ты не познакомишь меня с девушкой, отец?
Наташа. Не надо притворяться. Мы с тобой отлично знакомы, Феликс.
Феликс (почтиудивленно). Действительно… знакомы… Мы живем с Наташей в одном доме. Соседствуем, так сказать.
Наташа (тихо, отрывисто Евдокимову). Знаешь… это… он.
Евдокимов. Знаю.
Наташа (удивленно глядит на него). А ты… правда очень умный.
Феликс. С Новым годом! С новым счастьем! Как будто у кого-то старое счастье. (Усаживается.) Хорошо, что я к вам пришел в гости. Вот Владик не находит? Ну и не надо. Я все равно пришел… Можно мне немного с вами помыслить? Представляете, где-то там, в просторах Вселенной, вертится голубая планета Земля. И вот в одном из тысяч городов, на одной из миллионов улиц, в одном из миллиардов домов сидят грустные мальчики – мужчины и грустная девочка – женщина. И мыслят. Давайте, мальчики, помыслим.
Евдокимов. О чем же помыслим, Топтыгин?
Феликс. Несущественно. Теперь все время о чем-то мыслят. Как у Гоголя. Помните, у Чичикова был какой-то лакей. Он ужасно любил читать. Ему было абсолютно все равно, что читать. Ему нравился сам процесс чтения. Так вот, помыслим ради процесса, мальчики?.. А Евдокимов ужасно бесится, когда его называют мальчиком. Он в институте всегда прибавлял себе годы. Тяга к зрелости… Евдокимов, ты у нас старикан-старичище…
Владик. К чему вся эта болтовня?..
Феликс. Какой ты конкретный человек, Владик. Вот ты сидишь такой умный. Невероятно меня презирающий. Вечно невозмутимый. Оракул из почтового ящика…
А на самом деле ты очень прост. И вообще сентиментален. И твоя отроческая любовь к Г. О…
Евдокимов. Слушай, Топтыгин…
Феликс. Молчу. Кстати, ты тоже очень прост. Ты все время хочешь походить на Владика. Но у тебя это плохо получается… Эта голубая планета ужасно вертится. Не могу сосредоточиться. Трясет.
Наташа. Я никогда не думала, что ты станешь фигляром. (Евдокимову.) Потанцуем.
Евдокимов. Сиди.
Феликс. Поймал!..
Евдокимов. Что?
Феликс… Мысль… Я просил Семенова разрешить мне вернуться в отдел.
Евдокимов. Дальше.
Феликс. Семенов сказал, что он не возражает. Он сказал, что я неплохой человек.
Владик. Неплохой человек – это еще не профессия.
Феликс. Ясно. Деловая часть закончена. Элик, сыграй что-нибудь.
Евдокимов. Нет.
Феликс. Зря. Я очень люблю, когда ты поешь… Предлагаю (Евдокимову) игру.
Евдокимов. Что же это за игра, Топтыгин?
Феликс. Народная игра. Собираются на голубой планете Земля двое. Чуть поддают и начинают говорить друг другу правду… А они пусть потанцуют.
Наташа. Я не хочу.
Евдокимов. Потанцуй.
Наташа. Потанцевать, да?
Феликс. Не волнуйтесь, Наташа. Мы мирные люди. Игра у нас будет совершенно мирная. Вы потанцуйте пока.
Владик усмехается, начинает танцевать с Наташей.
(Евдокимову.) А здорово ты ее подмял. Полная потеря индивидуальности. Каждая женщина – немного «душечка»… Итак, правда первая. Вы не возьмете меня обратно?
Евдокимов. Нет.
Феликс. Почему?
Евдокимов. Потому… что.
Феликс. Правда вторая. Ты можешь успокоиться. Она сама меня бросила. Для таких, как ты, это важно.
Евдокимов. Может, хватит, Топтыгин?
Феликс. Я не Топтыгин. Я животворный оптимист. Кстати, хотите узнать третью правду – как становятся животворными оптимистами?
Евдокимов. Ай-яй-яй, как образно!
Феликс. А знаешь, ты прав: это все смешно. Невероятно смешно. Ему тоже стало смешно. Так смешно, что он до сих пор не может остановиться. Все смеется на голубой планете Земля. Давайте смеяться! Он полон смехом, как беременная рыба икрой. Впрочем, рыбы называются не беременными, а как-то иначе.
Наташа. Не надо больше, Феликс.
Феликс. Чего не надо?
Наташа. Говорить больше не надо. И пить тоже.
Феликс. А я это не им рассказывал, Наташа.
Наташа. Я… все поняла. (Мягко.) Но больше не надо, ладно?..
Евдокимов. Ты сложный человек.
Феликс. Не говори.
Евдокимов. Ты простой человек. Ты прост как… как…
Феликс. Потом придумаешь, как что я прост.
Евдокимов. И еще, Топтыгин, я ненавижу людей, которые…
Наташа. Перестань, Эла. (Подойдя к Феликсу, тихо). Ты знаешь, Феликс, вот мне отчего-то кажется… что все у тебя будет хорошо. Поверь мне… У меня на это нюх… Все будет просто великолепно. А сейчас иди домой.
Феликс. Можно мне с тобой потанцевать?
Наташа. Потанцевать, да? Ну конечно, давай потанцуем.
Феликс. Нэ. Пожалуй, нэ надо. Ты грустная девушка, я тоже грустный. Двое грустных – это уже коллектив. А вот, по-моему, мы все должны быть веселыми, как утренние воробьи. Как скворцы в мартовской роще… Вы когда уезжаете завтра?
Владик. В ноль десять.
Феликс. Желаю удачи… Проводи, хозяин.
Феликс и Владик уходят.
Евдокимов (Наташе). Чего ты сидишь?
Наташа. А что мне делать?
Евдокимов. Танцевать. Или, может, пойдешь поцелуешь его, как того летчика?
Наташа. Вообще, надо бы.
Евдокимов. Слушай, серьезно, ты шизофреничка?
Наташа. Ты знаешь, Эла, я на тебя не обижаюсь. Тебе все это очень трудно понять. У тебя всегда было в жизни все… не плохо. А вот у него – не вышло. Не все люди такие сильные, как ты… Но с возрастом, наверное, у всех появляется потребность уважать себя. У него – тоже… Я не понимаю, о чем он вас просил. Но он просил. А ты на него плюнул.
Евдокимов. Закончила, да?
Наташа. Ну что с тобой говорить? В тебе есть один… дефект: ты совершенно, ну ни капельки не умеешь жалеть людей. Это потому, что тебя еще ни разу не трахнуло в жизни. Вот когда-нибудь разочек трахнет… и ты сразу станешь все понимать.
Евдокимов. Так как же насчет поцелуя? Наташа. Какой ты дурачок сейчас. Евдокимов. Вот что, умница. (Бешено.) Бери своего Феликса, свой плащ… и все втроем – двигайтесь отсюда!
Наташа. Хорошо. (Пауза.) До свидания.
Он молчит. Она уходит. Возвращается Владик, усмехнулся, сел.
Евдокимов (хмуро). Ерундой много занимаемся. Работать перестали.
Владик. Я сразу понял, что ты в нее влюбишься. Единство противоположностей.
Евдокимов. Спасибо, что объяснил. Никак не мог понять, чего это я в нее влопался.
Владик. Ты ужасно разговариваешь. Впрочем, жаргон – это язык шиворот-навыворот. Это язык молодости. Однажды мы заговорим правильно – и это будет означать, что молодость прошла.
Евдокимов. Нет, как ты умеешь все объяснить! До завтра.
Владик. До завтра…
Евдокимов выходит. Владик один. За сценой звуки магнитофона, смех, говор.
Затемнение.
На следующий вечер. Квартира Евдокимова. Евдокимов один. Часы бьют половину одиннадцатого. Звонок телефона. Евдокимов бросается к трубке.
Голос Владика (из трубки). Привет.
Евдокимов (разочарованно). Ты…
Голос Владика. Звонил Семенов: машина за тобой придет к двенадцати.
Евдокимов. Ясно.
Голос Владика. Ты что сейчас делаешь?
Евдокимов. Читаю.
Голос Владика. Ждешь ее?
Евдокимов. Не люблю, когда ты разговариваешь на эти темы. Кстати, захвати карты, а то в свободное время мы взбесимся от скуки. (Кладет трубку. Продолжает расхаживать по комнате.)
Резкий звонок у входной двери. Евдокимов улыбается, бросается открывать. Шум, голоса. Евдокимов возвращается очень хмурый с матерью и отчимом. Мать – моложавая женщина в очках, тип «красивых женщин – научных работников». Отчим – ее возраста, сухой, кашляющий, очень застенчивый.
Мать. Никогда не предполагала, что ты вечером будешь дома. Сразу открой форточку – здесь отчего-то ужасно пахнет клопами. (Открывает форточку.) Электрон, унеси из передней чемоданы Аникина.
Отчим. Зачем же. Я сам могу их унести. (Выходит.)
Мать (шепотом). Ты понимаешь, такое событие: Аникина выдвинули в членкоры. Мы сразу вылетели. А Генку оставили. Ему там очень хорошо. Я только боюсь, что он сойдет с ума от свободы…
Евдокимов выходит.
Нет, отчего так пахнет клопами? (Вдруг что-то заметила на полу. Подняла. Разглядывает. Усмехнулась. Положила в карман.)
Звонок телефона. Евдокимов бросается к телефону. Из своей комнаты бросается к телефону и отчим.
Евдокимов (успевает раньше). Алло… (Хмуро, отчиму.) Вас.
Отчим (берет трубку). Да, я. Здравствуй, Семен… Невероятно комическое обстоятельство… Сегодня заключительный тур… Ну, если я скажу, что это мне безразлично, ты ведь все равно не поверишь… (Смеется.) Варианты такие: Федосевич – слишком молод… Попов – вообще никогда не обременял себя наукой. Он деятель больше общественный… Ваш покорный слуга тоже сделал в науке весьма маловато. (Замолчал, выслушивая с улыбкой ответный поток слов, в котором содержалась вся высокая степень оценки его заслуг.) Ну, ну, ну… Может быть, Репин? Но он всем и вся насолил. Так что остается пока гадать… Ну, звони, звони. (Вешает трубку. Матери.) Борисов передает тебе привет.
Мать. Но откуда у нас все-таки пахнет клопами? Может быть, они к нам переползли?
Отчим. Я, собственно, ничего не чувствую.
Мать. Мужчины никогда ничего не чувствуют. Нет, они определенно переползли из двенадцатой квартиры… Электрон, почему ты не интересуешься братом Геннадием?
Евдокимов. Интересуюсь.
Мать. Он становится до невозможности похож на тебя. Он у всех знакомых девушек спрашивает, не знают ли они Нофелета. Помнишь эту твою шутку, которую ты придумал в седьмом классе?
Евдокимов. Помню.
Мать. Дивный парень! Абсолютно влюблен в математику. И при этом пижон страшнейший. Он читал какие-то стихи и что-то перепутал. А Нинель Борисовна его поправила. И он абсолютно невозмутимо ей сказал: «Сточки зрения трехзначной логики это все несущественно». Чем привел своего отца, гуманитария Аникина, в совершенный восторг.
Евдокимов (тихо). Кретин.
Мать. Что с тобой?
Евдокимов. Ничего. Вспоминаю, какой я был кретин. Кстати, что это за записочки валяются на всех столах? (Читает.) Федосевич – шесть, Репин – восемь.
Мать. Тсс… Это Аникин подсчитывает варианты. (Смеется.) А говорит, что ему все равно. Отлично!
Евдокимов хочет уйти.
Электрон, почему на кровати должны лежать мыльницы?
Евдокимов. Я уезжаю сегодня на «Альфу».
Мать. Как – уезжаешь?!
Евдокимов. В двенадцать.
Мать. Ну что же ты молчал? Что у вас там?!
Евдокимов. Да так.
Мать. Любопытное что-нибудь?
Евдокимов. Да нет, обычная ерунда.
Мать. Передавай привет Семенову. Так. Значит, тебе нужно сесть и внимательно продумать, что ты с собой возьмешь, а не бегать все время к телефону, как опаленный таракан. Главное, не забудь зубную щетку.
Звонок. Отчим и Евдокимов тотчас бросаются к телефону.
Евдокимов (успев раньше). Алло! Вы не туда попали. (Вешает трубку, выходит.)
В комнате мать и отчим.
Мать (вынимая что-то из кармана). Аникин, что это?
Отчим. По-моему, это шпилька.
Мать. Так. Я нашла ее на полу.
Отчим. Он вроде не мальчик.
Мать. Не в этом дело. Я удивляюсь, что ты ничего не видишь. Он стал очень странный. Эта беготня к телефону… Он влюблен! Неужели ты не видишь! А я совершенно не знаю, кто она! (Нюхает ветку эвкалипта. Торжествующе.) Так вот! (Выдергивая ее из вазы.) Значит, от этой страшной ветки пахло клопами! Ее нужно немедленно уничтожить. (Выходит.)
Звонок телефона. Евдокимов и отчим бросаются к телефону.
Евдокимов (успевая раньше). Алло! (Мрачно.) Вас.
Отчим (берет трубку). Здравствуй, Николай!.. Понимаешь, комическое обстоятельство. (Замолкает, выслушивая поток слов собеседника.) Ну, спасибо, спасибо. (Кладет трубку, уходит.)
Возвращается мать.
Мать. Ты положил в чемодан зубную щетку?
Евдокимов. Положил.
Мать. Боже мой, пятнадцать минут двенадцатого. Нужно что-то тебе сготовить. Куда-то девались все сковородки. После лета все сковородки куда-то исчезают. Ты понимаешь, кажется, Аникина все-таки изберут.
Евдокимов. Меня это мало интересует.
Мать. Тебя сейчас ничего не интересует. Евдокимов. Здесь стояла ветка. Куда ее дели? Мать. У нее был клопиный запах. Я ее выбросила. Евдокимов. Это была моя личная ветка! И я никого не просил!..
Мать. Ну, ладно… Ладно…
Молчание. Он собирает чемодан.
Элик!
Евдокимов. Да?
Мать. Мы с тобой редко разговариваем. Я всегда занята. Я, наверное, неважная мать. Но я бы хотела, чтобы ты мне ее показал.
Евдокимов. Кого?..
Мать. Ее… ее. (Выходит.)
Евдокимов один. Часы бьют половину.
Евдокимов (грустно усмехается). Все… Мать (входя). Одну сковородку я обнаружила в ванне. Почему?.. Ну, серьезно, Элик, я хоть раз ее видела? Евдокимов. Кого?
Мать. Ну, ее… которая сюда приходила.
Евдокимов. Не нужно, мамочка. Чушь все это. Приходила, уходила… Одна, другая… все это несерьезная чушь. (Уходит.)
Мать. Аникин! Аникин!
Из своей комнаты выходит отчим.
Неужели я опять ошиблась?
Отчим. Нет. Федосевич слишком молод… Они это не любят… (Трагически.) Но Попов?!
Мать (трагически). Он, кажется, ни в кого не влюблен!
Отчим. Ну вот и хорошо, а ты волновалась.
Мать. Что ж тут хорошего, Аникин? Ну почему он такой? Ну почему он не умеет любить?!
Затемнение.
Парадное дома Евдокимова. В парадном Наташа, в форме и с чемоданчиком. Стоит, прислонясь к клетке лифта. Надпись «Лихта не работает». По лестнице спускается Евдокимов, тоже с чемоданчиком. Они стоят и смотрят друг на друга.
Евдокимов. Ясно.
Наташа. Я просто проходила мимо и решила… Евдокимов. А позвонить ты не могла? Наташа. Понимаешь, я не знала, удобно ли это. Я как раз по лестнице поднималась… Там к тебе кто-то приехал… Я и решила подождать здесь… немного. Евдокимов. Значит, ты ждешь два часа? Наташа. Два или двадцать два… не помню и не важно.
Евдокимов. Я люблю тебя, Наташа.
Наташа (почти испуганно). Что ты?
Евдокимов. Я очень люблю тебя.
Наташа. Ну, тише, тише… А наверное, справедливость все-таки есть. Я загадала: если мы с тобой встретимся сегодня, значит, есть справедливость.
Евдокимов целует ее.
Ну, не надо. Ну, не хочу я… Ну вот, всегда ты пользуешься своей силой.
Он целует ее.
Наташа. Да не любишь ты меня. Ты просто так, «чмокальщик». Ну целуй! Целуй! Все равно тебя брошу. И мы совсем не подходим друг к другу.
Он целует ее.
Ты эгоист. Ты терпишь меня за то, что я к тебе хорошо отношусь. А доброту вообще… ты не понимаешь! Брошу я тебя! Вот соберусь с силами и брошу… Просто у меня сейчас с выдержкой плохо.
Евдокимов. Я люблю тебя, люблю…
Гаснут и вспыхивают фары, освещая парадное.
Я ходил к тебе домой.
Наташа. Я знаю. Я у Лильки жила. Я только сегодня с матерью помирилась. Она мне трет морковный сок. Но я все равно не поправлюсь. Она говорит, что не в коня корм… Элка… Я больше не могу так… Я все думаю… иреву… Ты молчи, молчи… Я каждое утро с тобой разговариваю. Вот проснусь и спорю с тобой, как идиотка. Ты только молчи. Все как надо. Так и должно было быть. И всегда ты обо мне бог знает что будешь думать. И правильно! Девчонка, с которой ты познакомился в кафе… А! Это невозможно. Ты не имеешь права обо мне так думать! Потому что… Элка – мой, мой, мой. Я люблю тебя. Я немыслимо… я даже не знала, что так можно… Элка, я хочу… Я не виновата! Откуда я знала, что я тургеневская барышня! А ты все равно будешь на меня так смотреть! Потому что… Ты молчи, молчи… Это нам – за все… Что это светит?
Евдокимов. Машина. За мной.
Наташа. Вот и хорошо. Иди, иди.
Евдокимов. Наташка.
Наташа. Молчи. Потом… А сейчас иди, иди. Евдокимов. Боишься, как всегда, быть обузой?
Наташа. Знаешь, я тебе подарю этого орла. (Снимает с груди птичку.)
Евдокимов. Тебе не попадет?..
Наташа. Уезжай, уезжай, наконец. Евдокимов. У нас все дела закончатся к двадцать первому. Значит, двадцать второго – у метро «Динамо».
Наташа. Я тоже улетаю сегодня утром. Евдокимов. К двадцать второму-то прилетишь?
Она кивает.
У метро «Динамо». В семь часов.
Наташа. Ну, разлетелись в разные стороны? Евдокимов. Ты вспоминай там обо мне. Наташа. Все твои дела будут хороши! Иди, иди, Эла!
Евдокимов. Салют, Наташка. Привет Брюсселю!
Затемнение.
У метро «Динамо», Владик и Евдокимов с цветами. Очень солнечный день. Бравурная музыка. Рядом щит с плакатами. На одном из плакатов – стюардесса с поднятой кверху рукой. Надпись «Летайте самолетами Аэрофлота».
Евдокимов (в сторону плаката). Здравствуй, Наташа… Сто лет не покупал цветы девушкам.
Голос. Нет лишнего билетика?
Евдокимов. Нет… Ты знаешь, когда мы сегодня утром уезжали, я посмотрел на Семенова. У него была такая счастливая рожа. И только тогда я понял: «Выиграли». Вот, наверное, ради таких минут живут люди… Завтра все это будет очень привычным.
Голос. Есть лишний билетик?
Евдокимов. Есть… в баню.
Голос. Охламон ты!
Евдокимов. Согласен, друг, я – охламон… Люблю ходить на футбол, Владька. Азарт. Вот ты знаешь, эта Наташа – действительно лучшая девчонка в СССР. Вот она сейчас придет, и я при тебе ей это скажу. (Смеется.)
Появляется Ира. Оглядывается. Замечает Евдокимова и останавливается в стороне.
Владик. Только не при мне.
Входит веселый гражданин.
Гражданин (Евдокимову). Здорово!
Евдокимов. Привет деятелям балалайки.
Гражданин. Ну, как сложится игра?
Евдокимов. «Динамо» штуки две положит на калитку.
Гражданин. Вот такие дела… Вот окончилась эра колониализма? Ушла, значит, в безвозвратное прошлое? Вот так же точно закончилась эра господства московских команд. Стремительный Мунтян в Москве есть?
Евдокимов. Нет в Москве стремительного Мунтяна.
Гражданин. А искусный Онищенко где, в Москве? (Владику.) Ты как считаешь?
Владик. Когда я вижу, как двадцать два взрослых человека гоняют один надутый шар, я отчего-то сразу вспоминаю, что всего двести пятнадцать миллионов лет назад землю населяли гигантские ящеры.
Евдокимов. Не обращайте внимания, он сухой. (Владику.) Ты посмотри, как на нас смотрит эта кроха. (Шепотом.) Владюша, ты ей нравишься.
Гражданин (Евдокимову). А где же твой Чернышевский?
Евдокимов. Вот скоро должен подойти… А я вот точно знал, что я вас сегодня встречу.
Гражданин. Откуда же ты знал?
Евдокимов. Я всегда знаю, что со мной случится. У меня на небе есть специальный человек. Он заведует моими удачами… Ну, как ваша балалайка?
Гражданин. Бросил.
Евдокимов. Чего так?
Гражданин. Понимаешь, чувство юмора не позволило. Бросил балалайку – и ушел в цирк.
Евдокимов. Что вы говорите! Чем же вы занимаетесь в цирке?
Гражданин. Иллюзией… Достаю из воздуха разные чашки, ложки…
Евдокимов. Очень полезная вещь. А вот бифштекс вы не смогли бы достать из воздуха? А то я с утра сегодня голодный.
Гражданин. Нет.
Евдокимов. Чего ж так слабо?
Гражданин. Иллюзия так не делается. Для иллюзии, пташечки мои, букашечки, всегда нужен партнер. (Усмехнулся.) Для иллюзии нужны двое. (Уходит.)
Ира (подходя к Евдокимову). Простите, вы Евдокимов?
Евдокимов. Допустим.
Ира. Можно вас на минутку?
Евдокимов. Можно.
Отходит в сторону. Теперь они стоят на проходе.
Голос. Не намечается лишний билетик?
Ира. Нет… Вы ждете Наташу?
Евдокимов. Да.
Голос. Нету лишнего билета?
Ира. Нету… Она мне объяснила, что вы ее должны здесь ждать. Она очень хорошо описала вас…
Евдокимов. В чем дело?
Голос. Нет лишнего билета?
Ира. Нет… Она не придет. Потому что…
Голос. Нет билетика?
Ира. Она ужасно волновалась. У вас там сегодня что-то происходило на работе. Она не придет.
Голос. Нет билета?
Ира. Нет… Они сели на аэродром. Я как раз была на поле. У них загорелось. Ну, она всех выпускала, выпускала…
Голос. Молодежь, нет лишнего билетика?
Ира. Выпускала пассажиров и не успела… Потом она пришла в себя… и все говорила… и все волновалась, как у вас там.
Голос. Ребята, есть билетик?
Ира. Она еще долго жила, два часа… Она просила передать вам, что главное – выдержка. Я пойду.
Евдокимов. Да.
Ира. Я вам еще позвоню. У меня есть ваш телефон.
Голос. Нет лишнего?
Ира. Нет… Я записала ваш телефон. А сейчас я пойду. До свидания. (И она резко повернулась, почти побежала.)
Евдокимов молча стоит. Потом повернулся лицом к Владику.
Владик. Элька!! Ты что?!
Евдокимов. Ничего. Ты иди. (Подошел к барьеру. Сел.)
Владик неподвижно стоит рядом. Начинают передавать составы играющих команд. Звук постепенно затихает. Шум стадиона уже не слышен. В мире – тишина. Они не двигаются. Сколько прошло времени? Наверное, очень много. Потому что начал гаснуть свет. Они недвижимы. Темнота сгущается. Видны уже только огоньки их папирос.
Голос Евдокимова. Так не бывает.
Ее голос. Бывает, Эла.
– Я даже не подарил тебе цветов. Но ты и не хотела.
– Я очень хотела.
– А моя подушка пахнет твоими волосами. Когда мы заканчивали опыт, я все время об этом вспоминал.
– Смени наволочку – вот и все. Потрясающе, что у тебя вышел опыт. Девушка будет тобой гордиться. (Смех.)
– Я все время слышу твой смех. У тебя невероятный смех.
– Лучший смех в СССР.
– Было очень страшно?
– Да… Когда пошел дым, все туристы повскакали. Это тебе не геологи, тихие, как огурчики. Я их успокаивала… И забыла слово по-английски. И все вспоминала… и потом… А!
– Я идиот. Все было не так!
– Все было так. Я ни о чем не жалею.
– Ты была такая грустная в парадном.
– Я была счастливая. Ты знаешь, я просто сдерживалась, чтобы не заорать от счастья, потому что я поняла, что ты меня вправду любишь.
– Нет, так нельзя! Так не бывает!
– Выдержка, Эла. Главное, выдержка! По-английски «выдержка» – это…
Становится чуть светлее. У метро по-прежнему двое.
Евдокимов. Кончились сигареты.
Владик. Я сейчас где-нибудь достану…
Молчание.
Евдокимов. Не надо. Пошли…
Они встают и молча уходят. Совсем светает. Появляется первая расклейщица афиш. Насвистывая, она заклеивает старые афиши. На доске остается только один старый плакат – стюардесса с поднятой кверху рукой.
Занавес.
Снимается кино
Действие первое
Феликс. Зимой у них спячка.
Гальперин уходит. Молчание.
(Евдокимову.) Что же ты не познакомишь меня с девушкой, отец?
Наташа. Не надо притворяться. Мы с тобой отлично знакомы, Феликс.
Феликс (почтиудивленно). Действительно… знакомы… Мы живем с Наташей в одном доме. Соседствуем, так сказать.
Наташа (тихо, отрывисто Евдокимову). Знаешь… это… он.
Евдокимов. Знаю.
Наташа (удивленно глядит на него). А ты… правда очень умный.
Феликс. С Новым годом! С новым счастьем! Как будто у кого-то старое счастье. (Усаживается.) Хорошо, что я к вам пришел в гости. Вот Владик не находит? Ну и не надо. Я все равно пришел… Можно мне немного с вами помыслить? Представляете, где-то там, в просторах Вселенной, вертится голубая планета Земля. И вот в одном из тысяч городов, на одной из миллионов улиц, в одном из миллиардов домов сидят грустные мальчики – мужчины и грустная девочка – женщина. И мыслят. Давайте, мальчики, помыслим.
Евдокимов. О чем же помыслим, Топтыгин?
Феликс. Несущественно. Теперь все время о чем-то мыслят. Как у Гоголя. Помните, у Чичикова был какой-то лакей. Он ужасно любил читать. Ему было абсолютно все равно, что читать. Ему нравился сам процесс чтения. Так вот, помыслим ради процесса, мальчики?.. А Евдокимов ужасно бесится, когда его называют мальчиком. Он в институте всегда прибавлял себе годы. Тяга к зрелости… Евдокимов, ты у нас старикан-старичище…
Владик. К чему вся эта болтовня?..
Феликс. Какой ты конкретный человек, Владик. Вот ты сидишь такой умный. Невероятно меня презирающий. Вечно невозмутимый. Оракул из почтового ящика…
А на самом деле ты очень прост. И вообще сентиментален. И твоя отроческая любовь к Г. О…
Евдокимов. Слушай, Топтыгин…
Феликс. Молчу. Кстати, ты тоже очень прост. Ты все время хочешь походить на Владика. Но у тебя это плохо получается… Эта голубая планета ужасно вертится. Не могу сосредоточиться. Трясет.
Наташа. Я никогда не думала, что ты станешь фигляром. (Евдокимову.) Потанцуем.
Евдокимов. Сиди.
Феликс. Поймал!..
Евдокимов. Что?
Феликс… Мысль… Я просил Семенова разрешить мне вернуться в отдел.
Евдокимов. Дальше.
Феликс. Семенов сказал, что он не возражает. Он сказал, что я неплохой человек.
Владик. Неплохой человек – это еще не профессия.
Феликс. Ясно. Деловая часть закончена. Элик, сыграй что-нибудь.
Евдокимов. Нет.
Феликс. Зря. Я очень люблю, когда ты поешь… Предлагаю (Евдокимову) игру.
Евдокимов. Что же это за игра, Топтыгин?
Феликс. Народная игра. Собираются на голубой планете Земля двое. Чуть поддают и начинают говорить друг другу правду… А они пусть потанцуют.
Наташа. Я не хочу.
Евдокимов. Потанцуй.
Наташа. Потанцевать, да?
Феликс. Не волнуйтесь, Наташа. Мы мирные люди. Игра у нас будет совершенно мирная. Вы потанцуйте пока.
Владик усмехается, начинает танцевать с Наташей.
(Евдокимову.) А здорово ты ее подмял. Полная потеря индивидуальности. Каждая женщина – немного «душечка»… Итак, правда первая. Вы не возьмете меня обратно?
Евдокимов. Нет.
Феликс. Почему?
Евдокимов. Потому… что.
Феликс. Правда вторая. Ты можешь успокоиться. Она сама меня бросила. Для таких, как ты, это важно.
Евдокимов. Может, хватит, Топтыгин?
Феликс. Я не Топтыгин. Я животворный оптимист. Кстати, хотите узнать третью правду – как становятся животворными оптимистами?
Евдокимов. Ай-яй-яй, как образно!
Феликс. А знаешь, ты прав: это все смешно. Невероятно смешно. Ему тоже стало смешно. Так смешно, что он до сих пор не может остановиться. Все смеется на голубой планете Земля. Давайте смеяться! Он полон смехом, как беременная рыба икрой. Впрочем, рыбы называются не беременными, а как-то иначе.
Наташа. Не надо больше, Феликс.
Феликс. Чего не надо?
Наташа. Говорить больше не надо. И пить тоже.
Феликс. А я это не им рассказывал, Наташа.
Наташа. Я… все поняла. (Мягко.) Но больше не надо, ладно?..
Евдокимов. Ты сложный человек.
Феликс. Не говори.
Евдокимов. Ты простой человек. Ты прост как… как…
Феликс. Потом придумаешь, как что я прост.
Евдокимов. И еще, Топтыгин, я ненавижу людей, которые…
Наташа. Перестань, Эла. (Подойдя к Феликсу, тихо). Ты знаешь, Феликс, вот мне отчего-то кажется… что все у тебя будет хорошо. Поверь мне… У меня на это нюх… Все будет просто великолепно. А сейчас иди домой.
Феликс. Можно мне с тобой потанцевать?
Наташа. Потанцевать, да? Ну конечно, давай потанцуем.
Феликс. Нэ. Пожалуй, нэ надо. Ты грустная девушка, я тоже грустный. Двое грустных – это уже коллектив. А вот, по-моему, мы все должны быть веселыми, как утренние воробьи. Как скворцы в мартовской роще… Вы когда уезжаете завтра?
Владик. В ноль десять.
Феликс. Желаю удачи… Проводи, хозяин.
Феликс и Владик уходят.
Евдокимов (Наташе). Чего ты сидишь?
Наташа. А что мне делать?
Евдокимов. Танцевать. Или, может, пойдешь поцелуешь его, как того летчика?
Наташа. Вообще, надо бы.
Евдокимов. Слушай, серьезно, ты шизофреничка?
Наташа. Ты знаешь, Эла, я на тебя не обижаюсь. Тебе все это очень трудно понять. У тебя всегда было в жизни все… не плохо. А вот у него – не вышло. Не все люди такие сильные, как ты… Но с возрастом, наверное, у всех появляется потребность уважать себя. У него – тоже… Я не понимаю, о чем он вас просил. Но он просил. А ты на него плюнул.
Евдокимов. Закончила, да?
Наташа. Ну что с тобой говорить? В тебе есть один… дефект: ты совершенно, ну ни капельки не умеешь жалеть людей. Это потому, что тебя еще ни разу не трахнуло в жизни. Вот когда-нибудь разочек трахнет… и ты сразу станешь все понимать.
Евдокимов. Так как же насчет поцелуя? Наташа. Какой ты дурачок сейчас. Евдокимов. Вот что, умница. (Бешено.) Бери своего Феликса, свой плащ… и все втроем – двигайтесь отсюда!
Наташа. Хорошо. (Пауза.) До свидания.
Он молчит. Она уходит. Возвращается Владик, усмехнулся, сел.
Евдокимов (хмуро). Ерундой много занимаемся. Работать перестали.
Владик. Я сразу понял, что ты в нее влюбишься. Единство противоположностей.
Евдокимов. Спасибо, что объяснил. Никак не мог понять, чего это я в нее влопался.
Владик. Ты ужасно разговариваешь. Впрочем, жаргон – это язык шиворот-навыворот. Это язык молодости. Однажды мы заговорим правильно – и это будет означать, что молодость прошла.
Евдокимов. Нет, как ты умеешь все объяснить! До завтра.
Владик. До завтра…
Евдокимов выходит. Владик один. За сценой звуки магнитофона, смех, говор.
Затемнение.
На следующий вечер. Квартира Евдокимова. Евдокимов один. Часы бьют половину одиннадцатого. Звонок телефона. Евдокимов бросается к трубке.
Голос Владика (из трубки). Привет.
Евдокимов (разочарованно). Ты…
Голос Владика. Звонил Семенов: машина за тобой придет к двенадцати.
Евдокимов. Ясно.
Голос Владика. Ты что сейчас делаешь?
Евдокимов. Читаю.
Голос Владика. Ждешь ее?
Евдокимов. Не люблю, когда ты разговариваешь на эти темы. Кстати, захвати карты, а то в свободное время мы взбесимся от скуки. (Кладет трубку. Продолжает расхаживать по комнате.)
Резкий звонок у входной двери. Евдокимов улыбается, бросается открывать. Шум, голоса. Евдокимов возвращается очень хмурый с матерью и отчимом. Мать – моложавая женщина в очках, тип «красивых женщин – научных работников». Отчим – ее возраста, сухой, кашляющий, очень застенчивый.
Мать. Никогда не предполагала, что ты вечером будешь дома. Сразу открой форточку – здесь отчего-то ужасно пахнет клопами. (Открывает форточку.) Электрон, унеси из передней чемоданы Аникина.
Отчим. Зачем же. Я сам могу их унести. (Выходит.)
Мать (шепотом). Ты понимаешь, такое событие: Аникина выдвинули в членкоры. Мы сразу вылетели. А Генку оставили. Ему там очень хорошо. Я только боюсь, что он сойдет с ума от свободы…
Евдокимов выходит.
Нет, отчего так пахнет клопами? (Вдруг что-то заметила на полу. Подняла. Разглядывает. Усмехнулась. Положила в карман.)
Звонок телефона. Евдокимов бросается к телефону. Из своей комнаты бросается к телефону и отчим.
Евдокимов (успевает раньше). Алло… (Хмуро, отчиму.) Вас.
Отчим (берет трубку). Да, я. Здравствуй, Семен… Невероятно комическое обстоятельство… Сегодня заключительный тур… Ну, если я скажу, что это мне безразлично, ты ведь все равно не поверишь… (Смеется.) Варианты такие: Федосевич – слишком молод… Попов – вообще никогда не обременял себя наукой. Он деятель больше общественный… Ваш покорный слуга тоже сделал в науке весьма маловато. (Замолчал, выслушивая с улыбкой ответный поток слов, в котором содержалась вся высокая степень оценки его заслуг.) Ну, ну, ну… Может быть, Репин? Но он всем и вся насолил. Так что остается пока гадать… Ну, звони, звони. (Вешает трубку. Матери.) Борисов передает тебе привет.
Мать. Но откуда у нас все-таки пахнет клопами? Может быть, они к нам переползли?
Отчим. Я, собственно, ничего не чувствую.
Мать. Мужчины никогда ничего не чувствуют. Нет, они определенно переползли из двенадцатой квартиры… Электрон, почему ты не интересуешься братом Геннадием?
Евдокимов. Интересуюсь.
Мать. Он становится до невозможности похож на тебя. Он у всех знакомых девушек спрашивает, не знают ли они Нофелета. Помнишь эту твою шутку, которую ты придумал в седьмом классе?
Евдокимов. Помню.
Мать. Дивный парень! Абсолютно влюблен в математику. И при этом пижон страшнейший. Он читал какие-то стихи и что-то перепутал. А Нинель Борисовна его поправила. И он абсолютно невозмутимо ей сказал: «Сточки зрения трехзначной логики это все несущественно». Чем привел своего отца, гуманитария Аникина, в совершенный восторг.
Евдокимов (тихо). Кретин.
Мать. Что с тобой?
Евдокимов. Ничего. Вспоминаю, какой я был кретин. Кстати, что это за записочки валяются на всех столах? (Читает.) Федосевич – шесть, Репин – восемь.
Мать. Тсс… Это Аникин подсчитывает варианты. (Смеется.) А говорит, что ему все равно. Отлично!
Евдокимов хочет уйти.
Электрон, почему на кровати должны лежать мыльницы?
Евдокимов. Я уезжаю сегодня на «Альфу».
Мать. Как – уезжаешь?!
Евдокимов. В двенадцать.
Мать. Ну что же ты молчал? Что у вас там?!
Евдокимов. Да так.
Мать. Любопытное что-нибудь?
Евдокимов. Да нет, обычная ерунда.
Мать. Передавай привет Семенову. Так. Значит, тебе нужно сесть и внимательно продумать, что ты с собой возьмешь, а не бегать все время к телефону, как опаленный таракан. Главное, не забудь зубную щетку.
Звонок. Отчим и Евдокимов тотчас бросаются к телефону.
Евдокимов (успев раньше). Алло! Вы не туда попали. (Вешает трубку, выходит.)
В комнате мать и отчим.
Мать (вынимая что-то из кармана). Аникин, что это?
Отчим. По-моему, это шпилька.
Мать. Так. Я нашла ее на полу.
Отчим. Он вроде не мальчик.
Мать. Не в этом дело. Я удивляюсь, что ты ничего не видишь. Он стал очень странный. Эта беготня к телефону… Он влюблен! Неужели ты не видишь! А я совершенно не знаю, кто она! (Нюхает ветку эвкалипта. Торжествующе.) Так вот! (Выдергивая ее из вазы.) Значит, от этой страшной ветки пахло клопами! Ее нужно немедленно уничтожить. (Выходит.)
Звонок телефона. Евдокимов и отчим бросаются к телефону.
Евдокимов (успевая раньше). Алло! (Мрачно.) Вас.
Отчим (берет трубку). Здравствуй, Николай!.. Понимаешь, комическое обстоятельство. (Замолкает, выслушивая поток слов собеседника.) Ну, спасибо, спасибо. (Кладет трубку, уходит.)
Возвращается мать.
Мать. Ты положил в чемодан зубную щетку?
Евдокимов. Положил.
Мать. Боже мой, пятнадцать минут двенадцатого. Нужно что-то тебе сготовить. Куда-то девались все сковородки. После лета все сковородки куда-то исчезают. Ты понимаешь, кажется, Аникина все-таки изберут.
Евдокимов. Меня это мало интересует.
Мать. Тебя сейчас ничего не интересует. Евдокимов. Здесь стояла ветка. Куда ее дели? Мать. У нее был клопиный запах. Я ее выбросила. Евдокимов. Это была моя личная ветка! И я никого не просил!..
Мать. Ну, ладно… Ладно…
Молчание. Он собирает чемодан.
Элик!
Евдокимов. Да?
Мать. Мы с тобой редко разговариваем. Я всегда занята. Я, наверное, неважная мать. Но я бы хотела, чтобы ты мне ее показал.
Евдокимов. Кого?..
Мать. Ее… ее. (Выходит.)
Евдокимов один. Часы бьют половину.
Евдокимов (грустно усмехается). Все… Мать (входя). Одну сковородку я обнаружила в ванне. Почему?.. Ну, серьезно, Элик, я хоть раз ее видела? Евдокимов. Кого?
Мать. Ну, ее… которая сюда приходила.
Евдокимов. Не нужно, мамочка. Чушь все это. Приходила, уходила… Одна, другая… все это несерьезная чушь. (Уходит.)
Мать. Аникин! Аникин!
Из своей комнаты выходит отчим.
Неужели я опять ошиблась?
Отчим. Нет. Федосевич слишком молод… Они это не любят… (Трагически.) Но Попов?!
Мать (трагически). Он, кажется, ни в кого не влюблен!
Отчим. Ну вот и хорошо, а ты волновалась.
Мать. Что ж тут хорошего, Аникин? Ну почему он такой? Ну почему он не умеет любить?!
Затемнение.
Парадное дома Евдокимова. В парадном Наташа, в форме и с чемоданчиком. Стоит, прислонясь к клетке лифта. Надпись «Лихта не работает». По лестнице спускается Евдокимов, тоже с чемоданчиком. Они стоят и смотрят друг на друга.
Евдокимов. Ясно.
Наташа. Я просто проходила мимо и решила… Евдокимов. А позвонить ты не могла? Наташа. Понимаешь, я не знала, удобно ли это. Я как раз по лестнице поднималась… Там к тебе кто-то приехал… Я и решила подождать здесь… немного. Евдокимов. Значит, ты ждешь два часа? Наташа. Два или двадцать два… не помню и не важно.
Евдокимов. Я люблю тебя, Наташа.
Наташа (почти испуганно). Что ты?
Евдокимов. Я очень люблю тебя.
Наташа. Ну, тише, тише… А наверное, справедливость все-таки есть. Я загадала: если мы с тобой встретимся сегодня, значит, есть справедливость.
Евдокимов целует ее.
Ну, не надо. Ну, не хочу я… Ну вот, всегда ты пользуешься своей силой.
Он целует ее.
Наташа. Да не любишь ты меня. Ты просто так, «чмокальщик». Ну целуй! Целуй! Все равно тебя брошу. И мы совсем не подходим друг к другу.
Он целует ее.
Ты эгоист. Ты терпишь меня за то, что я к тебе хорошо отношусь. А доброту вообще… ты не понимаешь! Брошу я тебя! Вот соберусь с силами и брошу… Просто у меня сейчас с выдержкой плохо.
Евдокимов. Я люблю тебя, люблю…
Гаснут и вспыхивают фары, освещая парадное.
Я ходил к тебе домой.
Наташа. Я знаю. Я у Лильки жила. Я только сегодня с матерью помирилась. Она мне трет морковный сок. Но я все равно не поправлюсь. Она говорит, что не в коня корм… Элка… Я больше не могу так… Я все думаю… иреву… Ты молчи, молчи… Я каждое утро с тобой разговариваю. Вот проснусь и спорю с тобой, как идиотка. Ты только молчи. Все как надо. Так и должно было быть. И всегда ты обо мне бог знает что будешь думать. И правильно! Девчонка, с которой ты познакомился в кафе… А! Это невозможно. Ты не имеешь права обо мне так думать! Потому что… Элка – мой, мой, мой. Я люблю тебя. Я немыслимо… я даже не знала, что так можно… Элка, я хочу… Я не виновата! Откуда я знала, что я тургеневская барышня! А ты все равно будешь на меня так смотреть! Потому что… Ты молчи, молчи… Это нам – за все… Что это светит?
Евдокимов. Машина. За мной.
Наташа. Вот и хорошо. Иди, иди.
Евдокимов. Наташка.
Наташа. Молчи. Потом… А сейчас иди, иди. Евдокимов. Боишься, как всегда, быть обузой?
Наташа. Знаешь, я тебе подарю этого орла. (Снимает с груди птичку.)
Евдокимов. Тебе не попадет?..
Наташа. Уезжай, уезжай, наконец. Евдокимов. У нас все дела закончатся к двадцать первому. Значит, двадцать второго – у метро «Динамо».
Наташа. Я тоже улетаю сегодня утром. Евдокимов. К двадцать второму-то прилетишь?
Она кивает.
У метро «Динамо». В семь часов.
Наташа. Ну, разлетелись в разные стороны? Евдокимов. Ты вспоминай там обо мне. Наташа. Все твои дела будут хороши! Иди, иди, Эла!
Евдокимов. Салют, Наташка. Привет Брюсселю!
Затемнение.
У метро «Динамо», Владик и Евдокимов с цветами. Очень солнечный день. Бравурная музыка. Рядом щит с плакатами. На одном из плакатов – стюардесса с поднятой кверху рукой. Надпись «Летайте самолетами Аэрофлота».
Евдокимов (в сторону плаката). Здравствуй, Наташа… Сто лет не покупал цветы девушкам.
Голос. Нет лишнего билетика?
Евдокимов. Нет… Ты знаешь, когда мы сегодня утром уезжали, я посмотрел на Семенова. У него была такая счастливая рожа. И только тогда я понял: «Выиграли». Вот, наверное, ради таких минут живут люди… Завтра все это будет очень привычным.
Голос. Есть лишний билетик?
Евдокимов. Есть… в баню.
Голос. Охламон ты!
Евдокимов. Согласен, друг, я – охламон… Люблю ходить на футбол, Владька. Азарт. Вот ты знаешь, эта Наташа – действительно лучшая девчонка в СССР. Вот она сейчас придет, и я при тебе ей это скажу. (Смеется.)
Появляется Ира. Оглядывается. Замечает Евдокимова и останавливается в стороне.
Владик. Только не при мне.
Входит веселый гражданин.
Гражданин (Евдокимову). Здорово!
Евдокимов. Привет деятелям балалайки.
Гражданин. Ну, как сложится игра?
Евдокимов. «Динамо» штуки две положит на калитку.
Гражданин. Вот такие дела… Вот окончилась эра колониализма? Ушла, значит, в безвозвратное прошлое? Вот так же точно закончилась эра господства московских команд. Стремительный Мунтян в Москве есть?
Евдокимов. Нет в Москве стремительного Мунтяна.
Гражданин. А искусный Онищенко где, в Москве? (Владику.) Ты как считаешь?
Владик. Когда я вижу, как двадцать два взрослых человека гоняют один надутый шар, я отчего-то сразу вспоминаю, что всего двести пятнадцать миллионов лет назад землю населяли гигантские ящеры.
Евдокимов. Не обращайте внимания, он сухой. (Владику.) Ты посмотри, как на нас смотрит эта кроха. (Шепотом.) Владюша, ты ей нравишься.
Гражданин (Евдокимову). А где же твой Чернышевский?
Евдокимов. Вот скоро должен подойти… А я вот точно знал, что я вас сегодня встречу.
Гражданин. Откуда же ты знал?
Евдокимов. Я всегда знаю, что со мной случится. У меня на небе есть специальный человек. Он заведует моими удачами… Ну, как ваша балалайка?
Гражданин. Бросил.
Евдокимов. Чего так?
Гражданин. Понимаешь, чувство юмора не позволило. Бросил балалайку – и ушел в цирк.
Евдокимов. Что вы говорите! Чем же вы занимаетесь в цирке?
Гражданин. Иллюзией… Достаю из воздуха разные чашки, ложки…
Евдокимов. Очень полезная вещь. А вот бифштекс вы не смогли бы достать из воздуха? А то я с утра сегодня голодный.
Гражданин. Нет.
Евдокимов. Чего ж так слабо?
Гражданин. Иллюзия так не делается. Для иллюзии, пташечки мои, букашечки, всегда нужен партнер. (Усмехнулся.) Для иллюзии нужны двое. (Уходит.)
Ира (подходя к Евдокимову). Простите, вы Евдокимов?
Евдокимов. Допустим.
Ира. Можно вас на минутку?
Евдокимов. Можно.
Отходит в сторону. Теперь они стоят на проходе.
Голос. Не намечается лишний билетик?
Ира. Нет… Вы ждете Наташу?
Евдокимов. Да.
Голос. Нету лишнего билета?
Ира. Нету… Она мне объяснила, что вы ее должны здесь ждать. Она очень хорошо описала вас…
Евдокимов. В чем дело?
Голос. Нет лишнего билета?
Ира. Нет… Она не придет. Потому что…
Голос. Нет билетика?
Ира. Она ужасно волновалась. У вас там сегодня что-то происходило на работе. Она не придет.
Голос. Нет билета?
Ира. Нет… Они сели на аэродром. Я как раз была на поле. У них загорелось. Ну, она всех выпускала, выпускала…
Голос. Молодежь, нет лишнего билетика?
Ира. Выпускала пассажиров и не успела… Потом она пришла в себя… и все говорила… и все волновалась, как у вас там.
Голос. Ребята, есть билетик?
Ира. Она еще долго жила, два часа… Она просила передать вам, что главное – выдержка. Я пойду.
Евдокимов. Да.
Ира. Я вам еще позвоню. У меня есть ваш телефон.
Голос. Нет лишнего?
Ира. Нет… Я записала ваш телефон. А сейчас я пойду. До свидания. (И она резко повернулась, почти побежала.)
Евдокимов молча стоит. Потом повернулся лицом к Владику.
Владик. Элька!! Ты что?!
Евдокимов. Ничего. Ты иди. (Подошел к барьеру. Сел.)
Владик неподвижно стоит рядом. Начинают передавать составы играющих команд. Звук постепенно затихает. Шум стадиона уже не слышен. В мире – тишина. Они не двигаются. Сколько прошло времени? Наверное, очень много. Потому что начал гаснуть свет. Они недвижимы. Темнота сгущается. Видны уже только огоньки их папирос.
Голос Евдокимова. Так не бывает.
Ее голос. Бывает, Эла.
– Я даже не подарил тебе цветов. Но ты и не хотела.
– Я очень хотела.
– А моя подушка пахнет твоими волосами. Когда мы заканчивали опыт, я все время об этом вспоминал.
– Смени наволочку – вот и все. Потрясающе, что у тебя вышел опыт. Девушка будет тобой гордиться. (Смех.)
– Я все время слышу твой смех. У тебя невероятный смех.
– Лучший смех в СССР.
– Было очень страшно?
– Да… Когда пошел дым, все туристы повскакали. Это тебе не геологи, тихие, как огурчики. Я их успокаивала… И забыла слово по-английски. И все вспоминала… и потом… А!
– Я идиот. Все было не так!
– Все было так. Я ни о чем не жалею.
– Ты была такая грустная в парадном.
– Я была счастливая. Ты знаешь, я просто сдерживалась, чтобы не заорать от счастья, потому что я поняла, что ты меня вправду любишь.
– Нет, так нельзя! Так не бывает!
– Выдержка, Эла. Главное, выдержка! По-английски «выдержка» – это…
Становится чуть светлее. У метро по-прежнему двое.
Евдокимов. Кончились сигареты.
Владик. Я сейчас где-нибудь достану…
Молчание.
Евдокимов. Не надо. Пошли…
Они встают и молча уходят. Совсем светает. Появляется первая расклейщица афиш. Насвистывая, она заклеивает старые афиши. На доске остается только один старый плакат – стюардесса с поднятой кверху рукой.
Занавес.
Снимается кино
Действие первое
Над сценой надпись «Павильон № 2». Уголок съемочного павильона на киностудии. Ставят свет: зажжены юпитеры. Кинооператор прильнул к камере. Перед камерой стоит Киноактер Чуть поодаль – массовка: Старец с бородой и ослепительная Блондинка. В течение сцены Старец саркастически усмехается, а Блондинка крайне озабочена тем, чтобы незаметно встать поближе к съемочной камере. Все это происходит в глубине сцены. Ближе к зрителям стоит режиссер фильма Нечаев. Ему около тридцати. Рядом с ним – ассистент режиссера Зина. Коротко стрижена и в брюках – облик подростка. Нечаев, как и подобает подлинному режиссеру, совершает одновременно тысячу разных дел: руководит установкой света, подписывает что-то Зине и беседует с руководителем джазового трио – Трубачом. Двое других джазистов из трио – Гитара (рассудительный пожилой человек) и Ударник (опечаленный молодой человек) – сидят на стульях на самом переднем плане и, отставив инструменты, неторопливо беседуют.
Ударник (печально). Сейчас они установят свет, потом начнется репетиция, а потом уже будет съемка.
Гитара. Вы все знаете. Это очень хорошо так много знать в молодом возрасте.
Ударник (вздохнув). Просто когда я был дрессировщиком, у меня снимали тигра Акбара. Он отгрыз потом ухо у укротителя Сорокина-старшего. Дельный был тигр. Он мне часто снится по ночам.
Гитара (рассудительно). Ночью старайтесь спать без снов, пусть отдыхает голова.
К джазистам подходят Нечаев и Трубач.
Трубач (представляя). Режиссер-постановщик фильма и автор сценария – Федор Федорович Нечаев. А это – мои молодцы. Сидорук – барабан и электрогитара, товарищ…
Гитара (поспешно, так как его фамилию всегда неприлично путают). Жгунди…
Ударник (печально). Сейчас они установят свет, потом начнется репетиция, а потом уже будет съемка.
Гитара. Вы все знаете. Это очень хорошо так много знать в молодом возрасте.
Ударник (вздохнув). Просто когда я был дрессировщиком, у меня снимали тигра Акбара. Он отгрыз потом ухо у укротителя Сорокина-старшего. Дельный был тигр. Он мне часто снится по ночам.
Гитара (рассудительно). Ночью старайтесь спать без снов, пусть отдыхает голова.
К джазистам подходят Нечаев и Трубач.
Трубач (представляя). Режиссер-постановщик фильма и автор сценария – Федор Федорович Нечаев. А это – мои молодцы. Сидорук – барабан и электрогитара, товарищ…
Гитара (поспешно, так как его фамилию всегда неприлично путают). Жгунди…