Страница:
Едва мы въехали в долину Толы, как на нас повеяло запахом сырости и растений. Пахло прямо-таки северными огородами – сельдереем, укропом. Для нас, истосковавшихся по овощам, воспоминание о летнем супе с картошкой, петрушкой и прочей зеленью было очень острым. По этому поводу мы вели в кабине с Вылежаниным мечтательные гастрономические разговоры. Доехав до реки, мы остановились и предались, несмотря на назойливую мошку – бич всех этих хороших мест, очарованию струящейся воды. Трудно все же нам, северянам, долго не видеть рек.
От Толы мы повернули на старую дорогу, чтобы избежать лишних трех перевалов, и к вечеру подъехали к моей улан-баторской квартире.
Тридцатого августа мы отправляли в Москву Ю. А. Орлова, и тут весь руководящий состав экспедиции едва не погиб. Наш Юрий Александрович торопился домой, с трудом попал на ближайший самолет и очень нервничал, опасаясь дождливой, нелетной погоды. Как на грех, в ночь перед отлетом пошел проливной дождь. Мы, позвонив в аэропорт, решили выехать пораньше, не надеясь на изношенные в Гоби баллоны „Козла“. Орлова поехали провожать я и Шкилев. Мы летели по знакомому шоссе к мосту через Толу, когда внезапно сквозь пелену дождя я увидел на дороге нечто желтое, показавшееся мне при слабом свете фар новым мостом. Я проезжал тут всего четыре дня назад и твердо знал, что никакого моста здесь быть не могло. Едва я раскрыл рот, чтобы сказать об этом сидевшему за рулем Александрову, как он сам заметил неладное. От резкого торможения дремавшие на заднем сиденье Орлов и Шкилев полетели вперед, на нас. Машина остановилась в полутора метрах от края огромной промоины. Высокую насыпь шоссе промыла лившаяся со стороны Толы вода, грозно журчащая на дне образовавшегося маленького оврага. Приближалось наводнение, и нам нельзя было медлить.
Мы объехали промоину по старой дороге, на которой было уже полметра воды, снова взобрались на насыпь к мосту и двинулись дальше. Наша машина была единственной, которая в тот день прошла из города в аэропорт. Мы позвонили в автоинспекцию, чтобы предупредить возможные катастрофы. Александров принялся перевозить пассажиров в аэропорт от промоины. Машины, шедшие из города, останавливались на размытом шоссе, пассажиры самолета, сняв ботинки и штаны, переходили через воду вброд и здесь грузились на нашего „Козла“. Александров, при своем громадном росте и силе, не боялся бурного потока и распоряжался переправой, по-своему командуя весьма именитыми пассажирами. Самолет отправился без опоздания, а мы отважно проехали по подводному шоссе и все-таки выбрались в город часам к одиннадцати дня.
Я тотчас же забрался в постель, решив отдохнуть от всех приключений. Через двадцать минут около моих дверей послышался страшный грохот и крик. В ярости я выскочил и столкнулся с приятелями – генералом и советником Министерства транспорта, которые с криками: „Наводнение, курорт Сангине тонет! Давайте лодку!“– ворвались ко мне. Пришлось ехать на склад, доставать резиновую лодку и отправлять на ней спасательную партию на курорт, расположенный в пойме реки Толы и затопленный наводнением. К вечеру наводнение окончилось, и на следующий день только снесенные юрты напоминали о вчерашних приключениях.
Как всегда, переписка телеграммами, получение всяких там разрешений – железнодорожных, таможенных, финансовых – затянулись, и только 5 сентября я смог выехать в Восточную Гоби. Ехать было давно пора, потому что работавший на Эргиль-обо отряд Рождественского наверняка израсходовал свой запас горючего. Отсутствие бензина означало отсутствие воды, а следовательно, катастрофу.
Наконец мы с Вылежаниным выехали на „Волке“, загруженном бензином. Приходилось спешить. Чойрена мы достигли совсем рано, обогнав по дороге караван монгольских ЗИС и ГАЗ – 51 другой советской экспедиции. После чая и короткого отдыха мы понеслись дальше. Вылежанин умудрился держать скорость даже на сложных поворотах за Хара-Айрик сомоном. Нога его как бы приросла к педали газа, а профессорская борода надменно торчала вперед, мотаясь в такт толчкам машины.
Светлые равнины перед аймаком теперь покрылись редкой зеленой травой, и белизна их исчезла. Только дорога оставалась по-прежнему белой. Росшие вдоль нее полосы полыни в зависимости от высоты солнца казались то стальными, то голубыми. Синей речкой змеилась дорога, просекая блеклую зелень равнины на десятки километров. Кое-где пятна лиловых или почти белых ромашек стелились яркими коврами. С одного из таких „ковров“ вскочил одинокий дзерен, немедленно пустившийся наперегонки с нашей машиной в обычном стремлении пересечь дорогу. Мы с Вылежаниным решили определить выносливость животного и стали держаться с ним наравне, постепенно замедляя ход. Скорость падала с шестидесяти пяти до пятидесяти пяти, потом до пятидесяти, наконец, до сорока пяти километров в час. Дзерен все бежал, худея у нас на глазах – бока антилопы как-то провалились, а шея вытянулась. Гонка продолжалась четырнадцать километров, опровергнув распространенные представления о том, что дзерен может бежать быстро лишь очень короткое расстояние. Наверное, дзерен бежал бы и дальше, но мы побоялись, что дальнейшая гонка может сильно повредить животному, и, увеличив ход, оставили его позади.
Восточногобийский аймак мы прошли без остановки, пронеслись по „лесовозной“ дороге мимо Баин-Ширэ, пересекли красную котловину „Конец Мира“ и углубились в горы Дулан-Хара. Нашу одинокую машину обступили черные скалы с блестящим пустынным загаром. В центре хребта, в расширении сухого русла, среди низких бархатно-серых холмов, мы встретили четырех архаров. Вылежанин стал проклинать им же самим придуманное удобное устройство винтовки над спинкой сиденья. Пока он извлекал ее оттуда, животные исчезли в скалах.
На южной стороне гор показалось знакомое зрелище угрюмых песков, все цвета стали резко контрастны. Только черные пятна – скалы и желтые полосы – пески. К югу от этих гор до развалин старого монастыря простиралась пустынная „слепящая“ равнина. Как в прошлый раз, в марте так и сейчас, в сентябре, после проезда ее начали болеть глаза. На обед остановились под остатком стены в развалинах. Ничто не нарушало поразительного одиночества этих полустертых следов человеческой жизни. Огромные пни хайлясов торчали безжизненными изжелта-серыми обрубками и только подчеркивали, что все живое навсегда покинуло безотрадное место. Но наша машина была исправна и прочна, и нам незачем было поддаваться трагической меланхолии молчаливой и заброшенной впадины, сжигаемой знойным солнцем.
Подремав в тени, мы двинулись дальше, удачно прошли пески, на полном ходу пронеслись при заходящем солнце через Агаруту сомон и долго ехали ночью, пользуясь яркой луной, хорошо помогавшей свету зисовских фар старого типа. Не обошлось без „посадок“ в песчаных сухих руслах, но при помощи досок и благодаря накопленному опыту мы удачно и быстро выбирались, несмотря на недостаточность рабочей силы, состоявшей только из одного начальника экспедиции.
Наконец в ярком лунном свете мы увидели справа похожий на нос корабля восточный выступ обрыва Эргиль-обо и повернули с дороги по тропе. Однако ехать здесь ночью было небезопасно, тем более что луна зашла, и мы, как ни хотелось дотянуть до лагеря, заночевали. Всего мы проехали от Улан-Батора шестьсот девяносто три километра, поставив рекорд скорости рейса на груженой машине „ЗИС – 5“, а также выносливости и искусства шофера. Я не мог сменять Вылежанина, так как в этом году вообще не водил машины из-за воспаления нерва правой руки.
Рано утром мы как снег на голову обрушились в лагерь. Товарищи никак не могли поверить, что мы доехали сюда за одни сутки. Секрет прост – одиночная машина идет всегда быстрее колонны, в которой неизбежны задержки, отставания, больше вероятности для мелких поломок, смены баллонов и т. п. Зато колонна представляет собою силу, которая пробьется практически везде и везде сделает нужную работу. Она несет с собой запасы горючего, резины, запасных частей, воды, продуктов. Огромное значение имеет взаимопомощь машины буксировкой и то, что с колонной в экспедиции всегда едет довольно много людей.
Работа на Эргиль-обо заканчивалась. Весенняя раскопка теперь расширилась до самой стены обрыва и дала несколько хороших находок. Внизу, на холмах, Новожилову посчастливилось найти еще один череп, а также кости древнейших предков носорогов – ценолофов. Обрыв плато был обследован к западу на пятьдесят километров. В тридцати километрах от лагеря Пронин нашел два полных панциря слоновых черепах. Стало очевидным, что, если мы хотим получить еще материал, потребуются длительные поиски. А времени больше не было: собранные коллекции надо было перевозить к железной дороге и отправлять в Москву, а после того успеть законсервировать экспедицию до будущего года, организовать зимнее хранение машин и многое другое. И мы решили заканчивать полевые работы 1948 года… В 1956 году А. К. Рождественскому пришлось снова побывать в Монголии. Он устанавливал в Государственном музее Улан-Батора скелет гигантского хищного динозавра, переданный монгольскому народу Академией наук СССР из находок нашей экспедиции. Рождественскому удалось совершить поездку на самую крайнюю западную оконечность обрыва Эргиль-обо и выкопать там два полных, прекрасно сохранившихся черепа титанотерия – протэмболотерия.
В последний раз я взобрался на раскопку. Свежие разрезы пород создавали красочные и замысловатые переплетения перекрещивающихся прослоев: вверху преимущественно желтых, в середине – серых и внизу – охристо – или малиново-красных. Это сплетение прослоев так явственно отражало пульсацию и перемещение фарватера реки, что я как наяву увидел перед собою эту игру древних, давно исчезнувших струй. Свежая рана раскопки обрамлялась причудливыми фигурами выветривания – тысячами косых маленьких столбиков, пересеченных поперек торчащими тонкими пластинками. Покуривая, я смотрел сверху на свернутый лагерь и думал, что три собравшиеся здесь машины пойдут недогруженными. Осенняя добыча на Эргиль-обо была слишком мала. И тут меня осенило – я вспомнил гигантский ствол окаменелого дерева, который так хотелось взять в 1946 году. Сейчас это стало возможным – всего несколько километров бокового маршрута от дороги к Шарилин-Хиду, и в музее встанет исполинский ствол из нижнемеловых лесов Гоби весом около шести тонн.
Так и было сделано. Несмотря на великие трудности погрузки огромных чугунно-серых кусков железистого кремния, заместившего собою древесину, мы исполнили план. Дерево стоит сейчас в Палеонтологическом музее в Москве, хотя выставить его целиком пока не удалось не хватает высоты помещения…
Тяжело нагруженные, мы вернулись в Улан-Батор.
Пожалуй, впервые мы смогли оценить сделанную работу тогда, когда увидели во дворе нашего склада громадные штабеля ящиков с коллекциями, громоздившиеся, как дом. Большинство ящиков было размерами с кровать, часто с двухспальную. Сколоченные из толстых брусьев, окованные железными пластинами и наугольниками, эти тяжелые монолиты – по две-три тонны весом – будили еще совсем свежие воспоминания об отважной и умелой работе на погрузках в ущельях Нэмэгэту на бэле Алтан-улы, под кручами обрыва Эргиль-обо. Умелые шоферы и рабочие не жалели сил вместе с научным и техническим персоналом экспедиции. Действительно, чтобы поднимать трехтонные тяжести маленькой кучкой людей и упрятывать их в машины, надо было не щадить себя. Примером для всех являлся Пресняков – инвалид войны, с серьезно поврежденным плечом: он ворочал тяжести, не уступая никому.
Нам не удалось бы вывезти коллекции на железную дорогу к сроку подхода вагонов, если бы не дружеская помощь Министерства транспорта МНР, предоставившего нам несколько своих четырехтонных машин. Напомню читателю, что в 1948 году железная дорога оканчивалась в городе Сухэ-Батор, в трехстах тридцати километрах от Улан-Батора. В октябре закончилась вывозка коллекций, и экспедиция снова собралась вся вместе на главной базе в Улан-Баторе. Теперь я мог выполнить свой старый долг: еще в Гоби я обещал шоферам и рабочим рассказать о достижениях нашей экспедиции и дальнейших планах на будущие годы. Сейчас действительно уже многое выяснилось.
Мы исследовали и раскопали отложения различного геологического возраста, от нижнемеловой эпохи до конца третичной – плиоцена. Где бы мы ни вскрывали богатые месторождения – в Восточной, Южной или Средней Гоби, – везде мы находили богатую фауну – крупных и многочисленных животных: динозавров, черепах, птиц или млекопитающих. Если мы углублялись в древние горизонты – нижний мел или нижнетретичные породы, то находили новых, неведомых науке животных. Эти животные оказывались предками для многих появившихся позже в совершенно других местах и даже на других материках. Все это доказывало, что межгорные впадины Монголии – остатки не какого-то маленького островка суши, а обширного материка, ибо только на большом материке могла развиваться и умножаться столь богатая наземная жизнь. В полном соответствии с предвидением наших ученых – П. П. Сушкина, А. А. Борисяка и других – вымершая фауна Монголии оказалась одинаковой с ископаемой фауной нашей Средней Азии и Казахстана. Но из-за поднятий громадных горных хребтов отложения, заключавшие множество остатков ископаемых животных, на нашей территории были уничтожены эрозией – размывом. Лишь кое-где уцелели отдельные их островки. В Монголии подъем горных хребтов начался позднее. Те пологие горные гряды, которые составляют сейчас водоразделы и истоки временных рек, были сравнительно невысокими и не могли обусловить энергичного размыва горных пород даже в более влажную древнюю эпоху. Современные острые хребты, пропиленные насквозь руслами водных потоков, образовались очень недавно. Я думаю, что эти хребты были лишь в зачатке в то время, когда в Египте уже строили пирамиды. Хребты поднялись к наступлению сухого периода и разгородили скалистыми заборами древнюю страну Монгольского плоскогорья. Воды с этих хребтов не смогли уничтожить верхний покров рыхлых осадочных отложений с остатками ископаемых животных. Когда хребты поднимутся еще выше, выйдут за снеговую линию, покроются ледниками и начнут питать многочисленные ручьи и реки – тогда палеонтологические сокровища Монголии быстро исчезнут. В настоящий момент грозные хребты Гоби только стоят на страже этих сокровищ.
…Экспедиция прекратила работу. Во дворе базы выстроилась вся доблестная автоколонна, защищенная брезентами, досками и фанерой, неподвижная и заснувшая до будущей весны. Я обошел в последний раз наглухо запертый огромный склад со снаряжением, осмотрел высокие штабеля пустых бензобочек и груду оставшихся до следующей экспедиции досок и брусьев. Безлюдно и тихо было в этом месте, прежде оживленном и шумном… Рабочие и шоферы уехали, один Александров остался присматривать за нашим имуществом.
Белесые тучи ползли с заснеженных склонов Богдо-улы. На мерзлую землю сыпался сухой снег, немедленно сдувавшийся резким ветром… Завтра улетал и мой самолет. Завершался одиннадцатый месяц моего пребывания в Монголии. Все мы, участники экспедиции, не только выполнили стоявшие перед нами задачи, но многому научились и полюбили эту страну, где испытали уже много радостей, огорчений, труда и забот. Двое из нас – Шкилев и Рождественский – тяжело переболели здесь, один – в начале экспедиции, другой – в конце ее, но, как и все другие, уже думали о предстоящем новом годе экспедиционных работ.
Глава восьмая
Новый экспедиционный год наступил так быстро, что мы едва успели управиться с делами по разборке коллекций и обработке наблюдений в Москве. На этот раз мы запоздали и начали подготовку к полевым работам только с мая 1949 года в Улан-Баторе. Экспедиция выехала почти в том же составе, как и в 1948 году. Малеев поправился за зиму в Москве и опять оказался в нашем коллективе. Новым членом экспедиции был кинооператор Н. Л. Прозоровский – бывалый путешественник, оказавшийся отличным товарищем и неутомимым работником.
В начале июня мы приступили непосредственно к исследовательским работам. Рождественский выехал из Улан-Батора во главе отряда, чтобы начать изучение местонахождений на крайнем западе республики. Я оставался временно в Улан-Баторе вместе с Новожиловым из-за досадного нездоровья – „прострела“, полученного во время перелета из жаркой Москвы через холодную Сибирь.
Еще в 1932 году геолог Е. Э. Разумовская посетила впадину озера Бэгер-нур („Почка-озеро“) в Гоби-Алтайском аймаке. Исследовательница была поражена количеством костей ископаемых животных: носорогов, мастодонтов и трехпалых „лошадей“– гиппарионов. В задачу отряда Рождественского входило обследование и раскопки Бэгер-нурской котловины. Отсюда его отряд должен был пройти в огромную впадину Шаргаин-Гоби („Палевая Гоби“). Края впадины составляли обширные лабиринты размывов красноцветных пород гобийского типа. В них могли залегать богатые местонахождения, и у нас были все основания ожидать новых и интересных находок.
Рождественский собирался организовать опорную базу с запасом горючего, продовольствия и упаковочных материалов в центре Гоби-Алтайского аймака – Юсун-Булаке („Девять ключей“). Сюда должны были подойти машины моего отряда и в зависимости от результатов раскопок в Бэгер-нуре и поисков в Шаргаин-Гоби двинуться дальше на запад, к гигантским озерам Хиргис-нур („Киргизское озеро“) и Хара-усу („Черная вода“) Между этими двумя озерами существовала протока, по которой воды озера Хиргис-нур перетекали в озеро Хара-усу. Быстрые воды протоки преграждали путь всем животным, которые должны были предпринимать обход на многие сотни километров вокруг того или другого из озер, чтобы пройти на юг или, наоборот, на север. Только волки перебирались через протоку. Поэтому она получила меткое народное название Чоно-Хайрих („Волчий прыжок“).
Крутые берега Чоно-Хайрих сложены красноцветными отложениями, заключающими кости третичных млекопитающих, как и в Бэгер-нуре: мастодонтов, носорогов, гиппарионов. На старом Хобдосском тракте, поблизости от великих озер, экспедиция геолога И. П. Рачковского открыла невысокую гряду Оши с остатками таких же животных. К огромным озерам мы и должны были направиться на Юсун-Булака. По дороге следовало осмотреть Дзергенскую котловину, где тоже могли быть ископаемые животные.
Еще в Москве мы мечтали побывать на великих озерах запада Монгольской Народной Республики. Особенно ярился Эглон – страстный рыболов. По сведениям наших путешественников, озера эти пресные и очень богаты рыбой. Легко понять энтузиазм, с которым Эглон готовил к путешествию 1949 года резиновую лодку, бредень, удочки. Но судьба, как это мы увидим, разрушила все мечты.
Кроме великих озер Монголии, мы еще с прошлого года стремились увидеть знаменитого Менгэн-Тэмэ („Серебряного Верблюда“) или Менгэн-Дэш („Серебряную Наковальню“). В горах Байтак-Богдо, на западной границе МНР (Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР), на широкой равнине между двумя параллельными хребтами лежит огромный камень, отливающий серебром на сглаженных и отполированных ветром выступах. Это не камень, а сплошная глыба железа – судя по цвету, с большим содержанием никеля, – очевидно, гигантский метеорит. Его еще не осматривал ни один специалист, но если размеры глыбы не преувеличены очевидцами, то „Серебряный Верблюд“– один из величайших в мире метеоритов. Я предложил Метеоритной комиссии Академии наук взять с собой их сотрудника и доставить его к месту залегания метеорита. Метеоритная комиссия размышляла над этим простым делом так долго, что мы не дождались ее решения до конца экспедиции и этим ожиданием упустили время, когда смогли бы побывать там сами. Будем надеяться, что „Серебряный Верблюд“– возможно, величайший метеорит Азии – все же скоро удостоится внимания тех, кому надлежит этим заниматься!
Приключения отряда Рождественского описаны в его книге „На поиски динозавров в Гоби“, в ней же приведены данные о его маршруте и работах. Чтобы не повторяться, я буду говорить лишь о своих впечатлениях. Две недели спустя после отъезда Рождественского, 21 июня 1949 года, я выступил из Улан-Батора на трех машинах: „Волк“ и „Дракон“ были ветеранами экспедиции, третья машина – полуторка „ГАЗ-АА“, названная „Олгой-Хорхой“ по имени страшного червяка гобийских легенд, была взята нами специально для работы в ущельях Алтан-улы на „Могиле Дракона“. Управлял ею рабочий прошлой экспедиции, здоровенный Коля Брилев, получивший за зиму шоферские права. Новожилов облюбовал себе эту машину. Иван-Козлиный (Александров) упросил взять его в маршрут в качестве рабочего и помощника Безбородова. „Дракон“, по нашим расчетам, должен был идти обратно в Улан-Батор сразу же из Юсун-Булака. Еще одним новым членом нашей экспедиции стал только что прибывший из Москвы юный препаратор И. А. Дурненков – очень старательный, работящий и веселый паренек, пришедшийся по душе всему коллективу экспедиции.
Под дождем выехали на Сухэ-Баторское шоссе и на двадцать втором километре свернули налево, на Арахангайскую дорогу. Сильный дождь перешел в град. Похолодало. Хмурая погода длилась до самого вечера, пока мы ныряли по зеленым холмам с перевала на перевал. К вечеру мы спустились в огромную котловину заросших песков, прошли автостанцию Хадассан („Частокол“) и остановились на ночлег, сделав около двухсот пятидесяти километров. На следующий день мы должны были добраться до центра Архангайского аймака – города Цецерлэг („Цветок“), но ничего не получилось. При переезде через речку „Волк“ завалился в трясину. Мы провозились с ним около трех часов и доехали только до озера Угэй-нур („Источниковое озеро“).
Угрюмые тучи нависли над нами, посыпался град. Стало холодно, темно; по дороге, покрытой белым слоем льда, потекли мутные ручейки. Мокрые холмы, ухабистая, залитая водой дорога – вид был совершенно как в подмосковном проселке в ноябре. Но за перевалом из-за тучи появилось синее небо, и мы спустились в низину, где множество круглых луж на желтой дороге казались зеркалами синего стекла – так ярко отражали они небесную синь. Множество мелких белых цветов рассыпалось среди зеленых полян полыни. Озеро Угей-нур, около десяти километров в длину, было как бы разделено на три части. Середина – в тени облаков – графитно-серая и шероховатая от ветровой ряби. Оба конца озера гладкие, без ветра, блестели синевато-зеленым стеклом. За озером потянулись низкие гранитные увалы, а справа от дороги поднялся довольно высокий хребет. Между увалами – широкая долина речки Цецерлэг, очень похожая на среднеазиатскую речушку, заросшая ивняком и высокими тополями, засыпанная крупной галькой, сверкавшей на солнце, как темное стекло. Казалось, что миллионы бутылок разбиты здесь на огромном пространстве. В сырых ложках между холмами появлялись яркие синие поля незабудок, иногда окаймленные огненно-желтыми лютиками. Название города и речки – „цветок“– оправдывалось. Склоны ближних гор тоже испещрены белыми точками цветов и выглядели очень нарядно в ярком солнце. При подъезде к Цецерлэгу встретились узкие хребтики, усаженные пирамидами голого камня на равных расстояниях друг от друга, совершенно точно воспроизводившие спины доисторических ящеров – стегозавров.
На одном из перевалов мы обогнали двух верховых охотников со старинными ружьями и сошками за плечами. Охотники гнали трех сарлыков, а один вез поперек седла маленького белого сарлычонка. Тот покорно лежал и, поднимая свою до комичности короткую и тупую, почти кубическую мордашку, бесстрашными черными глазами провожал наши машины.
Цецерлэг – самый приятный из всех виденных мною аймаков. Это настоящий городок, есть и двухэтажные каменные постройки. Много домов с садами и кустарниками в палисадах, везде заборы из распространенной в Улан-Баторе неокоренной лиственницы. Над городком господствуют серые кручи гор – обнаженные скалы, кое-где утыканные редкими лиственницами. У этих круч – большой монастырь с четырьмя храмами тибетской архитектуры. Теперь от них остались только пустые стены, окруженные множеством крохотных деревянных домиков – отдельных келий. Над монастырем, на середине высоты скалистой кручи, большое изображение бурхана – Будды, высеченное внутри овала из какой-то удивительно прочной красной краски, покрывающей поверхность скалы. Рядом еще два меньших изображения.
Перед Цецерлэгом – округлый зеленый бугор, совершенно скрывающий аймак с востока. Но стоило нам подняться на его вершину, как весь городок оказался прямо под носом. Сразу за аймаком, на западе, начинался подъем на перевал. С левой стороны к дороге подходил чудесный свежий лес – лиственницы, изредка кедры с полянами, усеянными желтыми и белыми цветами.
От Толы мы повернули на старую дорогу, чтобы избежать лишних трех перевалов, и к вечеру подъехали к моей улан-баторской квартире.
Тридцатого августа мы отправляли в Москву Ю. А. Орлова, и тут весь руководящий состав экспедиции едва не погиб. Наш Юрий Александрович торопился домой, с трудом попал на ближайший самолет и очень нервничал, опасаясь дождливой, нелетной погоды. Как на грех, в ночь перед отлетом пошел проливной дождь. Мы, позвонив в аэропорт, решили выехать пораньше, не надеясь на изношенные в Гоби баллоны „Козла“. Орлова поехали провожать я и Шкилев. Мы летели по знакомому шоссе к мосту через Толу, когда внезапно сквозь пелену дождя я увидел на дороге нечто желтое, показавшееся мне при слабом свете фар новым мостом. Я проезжал тут всего четыре дня назад и твердо знал, что никакого моста здесь быть не могло. Едва я раскрыл рот, чтобы сказать об этом сидевшему за рулем Александрову, как он сам заметил неладное. От резкого торможения дремавшие на заднем сиденье Орлов и Шкилев полетели вперед, на нас. Машина остановилась в полутора метрах от края огромной промоины. Высокую насыпь шоссе промыла лившаяся со стороны Толы вода, грозно журчащая на дне образовавшегося маленького оврага. Приближалось наводнение, и нам нельзя было медлить.
Мы объехали промоину по старой дороге, на которой было уже полметра воды, снова взобрались на насыпь к мосту и двинулись дальше. Наша машина была единственной, которая в тот день прошла из города в аэропорт. Мы позвонили в автоинспекцию, чтобы предупредить возможные катастрофы. Александров принялся перевозить пассажиров в аэропорт от промоины. Машины, шедшие из города, останавливались на размытом шоссе, пассажиры самолета, сняв ботинки и штаны, переходили через воду вброд и здесь грузились на нашего „Козла“. Александров, при своем громадном росте и силе, не боялся бурного потока и распоряжался переправой, по-своему командуя весьма именитыми пассажирами. Самолет отправился без опоздания, а мы отважно проехали по подводному шоссе и все-таки выбрались в город часам к одиннадцати дня.
Я тотчас же забрался в постель, решив отдохнуть от всех приключений. Через двадцать минут около моих дверей послышался страшный грохот и крик. В ярости я выскочил и столкнулся с приятелями – генералом и советником Министерства транспорта, которые с криками: „Наводнение, курорт Сангине тонет! Давайте лодку!“– ворвались ко мне. Пришлось ехать на склад, доставать резиновую лодку и отправлять на ней спасательную партию на курорт, расположенный в пойме реки Толы и затопленный наводнением. К вечеру наводнение окончилось, и на следующий день только снесенные юрты напоминали о вчерашних приключениях.
Как всегда, переписка телеграммами, получение всяких там разрешений – железнодорожных, таможенных, финансовых – затянулись, и только 5 сентября я смог выехать в Восточную Гоби. Ехать было давно пора, потому что работавший на Эргиль-обо отряд Рождественского наверняка израсходовал свой запас горючего. Отсутствие бензина означало отсутствие воды, а следовательно, катастрофу.
Наконец мы с Вылежаниным выехали на „Волке“, загруженном бензином. Приходилось спешить. Чойрена мы достигли совсем рано, обогнав по дороге караван монгольских ЗИС и ГАЗ – 51 другой советской экспедиции. После чая и короткого отдыха мы понеслись дальше. Вылежанин умудрился держать скорость даже на сложных поворотах за Хара-Айрик сомоном. Нога его как бы приросла к педали газа, а профессорская борода надменно торчала вперед, мотаясь в такт толчкам машины.
Светлые равнины перед аймаком теперь покрылись редкой зеленой травой, и белизна их исчезла. Только дорога оставалась по-прежнему белой. Росшие вдоль нее полосы полыни в зависимости от высоты солнца казались то стальными, то голубыми. Синей речкой змеилась дорога, просекая блеклую зелень равнины на десятки километров. Кое-где пятна лиловых или почти белых ромашек стелились яркими коврами. С одного из таких „ковров“ вскочил одинокий дзерен, немедленно пустившийся наперегонки с нашей машиной в обычном стремлении пересечь дорогу. Мы с Вылежаниным решили определить выносливость животного и стали держаться с ним наравне, постепенно замедляя ход. Скорость падала с шестидесяти пяти до пятидесяти пяти, потом до пятидесяти, наконец, до сорока пяти километров в час. Дзерен все бежал, худея у нас на глазах – бока антилопы как-то провалились, а шея вытянулась. Гонка продолжалась четырнадцать километров, опровергнув распространенные представления о том, что дзерен может бежать быстро лишь очень короткое расстояние. Наверное, дзерен бежал бы и дальше, но мы побоялись, что дальнейшая гонка может сильно повредить животному, и, увеличив ход, оставили его позади.
Восточногобийский аймак мы прошли без остановки, пронеслись по „лесовозной“ дороге мимо Баин-Ширэ, пересекли красную котловину „Конец Мира“ и углубились в горы Дулан-Хара. Нашу одинокую машину обступили черные скалы с блестящим пустынным загаром. В центре хребта, в расширении сухого русла, среди низких бархатно-серых холмов, мы встретили четырех архаров. Вылежанин стал проклинать им же самим придуманное удобное устройство винтовки над спинкой сиденья. Пока он извлекал ее оттуда, животные исчезли в скалах.
На южной стороне гор показалось знакомое зрелище угрюмых песков, все цвета стали резко контрастны. Только черные пятна – скалы и желтые полосы – пески. К югу от этих гор до развалин старого монастыря простиралась пустынная „слепящая“ равнина. Как в прошлый раз, в марте так и сейчас, в сентябре, после проезда ее начали болеть глаза. На обед остановились под остатком стены в развалинах. Ничто не нарушало поразительного одиночества этих полустертых следов человеческой жизни. Огромные пни хайлясов торчали безжизненными изжелта-серыми обрубками и только подчеркивали, что все живое навсегда покинуло безотрадное место. Но наша машина была исправна и прочна, и нам незачем было поддаваться трагической меланхолии молчаливой и заброшенной впадины, сжигаемой знойным солнцем.
Подремав в тени, мы двинулись дальше, удачно прошли пески, на полном ходу пронеслись при заходящем солнце через Агаруту сомон и долго ехали ночью, пользуясь яркой луной, хорошо помогавшей свету зисовских фар старого типа. Не обошлось без „посадок“ в песчаных сухих руслах, но при помощи досок и благодаря накопленному опыту мы удачно и быстро выбирались, несмотря на недостаточность рабочей силы, состоявшей только из одного начальника экспедиции.
Наконец в ярком лунном свете мы увидели справа похожий на нос корабля восточный выступ обрыва Эргиль-обо и повернули с дороги по тропе. Однако ехать здесь ночью было небезопасно, тем более что луна зашла, и мы, как ни хотелось дотянуть до лагеря, заночевали. Всего мы проехали от Улан-Батора шестьсот девяносто три километра, поставив рекорд скорости рейса на груженой машине „ЗИС – 5“, а также выносливости и искусства шофера. Я не мог сменять Вылежанина, так как в этом году вообще не водил машины из-за воспаления нерва правой руки.
Рано утром мы как снег на голову обрушились в лагерь. Товарищи никак не могли поверить, что мы доехали сюда за одни сутки. Секрет прост – одиночная машина идет всегда быстрее колонны, в которой неизбежны задержки, отставания, больше вероятности для мелких поломок, смены баллонов и т. п. Зато колонна представляет собою силу, которая пробьется практически везде и везде сделает нужную работу. Она несет с собой запасы горючего, резины, запасных частей, воды, продуктов. Огромное значение имеет взаимопомощь машины буксировкой и то, что с колонной в экспедиции всегда едет довольно много людей.
Работа на Эргиль-обо заканчивалась. Весенняя раскопка теперь расширилась до самой стены обрыва и дала несколько хороших находок. Внизу, на холмах, Новожилову посчастливилось найти еще один череп, а также кости древнейших предков носорогов – ценолофов. Обрыв плато был обследован к западу на пятьдесят километров. В тридцати километрах от лагеря Пронин нашел два полных панциря слоновых черепах. Стало очевидным, что, если мы хотим получить еще материал, потребуются длительные поиски. А времени больше не было: собранные коллекции надо было перевозить к железной дороге и отправлять в Москву, а после того успеть законсервировать экспедицию до будущего года, организовать зимнее хранение машин и многое другое. И мы решили заканчивать полевые работы 1948 года… В 1956 году А. К. Рождественскому пришлось снова побывать в Монголии. Он устанавливал в Государственном музее Улан-Батора скелет гигантского хищного динозавра, переданный монгольскому народу Академией наук СССР из находок нашей экспедиции. Рождественскому удалось совершить поездку на самую крайнюю западную оконечность обрыва Эргиль-обо и выкопать там два полных, прекрасно сохранившихся черепа титанотерия – протэмболотерия.
В последний раз я взобрался на раскопку. Свежие разрезы пород создавали красочные и замысловатые переплетения перекрещивающихся прослоев: вверху преимущественно желтых, в середине – серых и внизу – охристо – или малиново-красных. Это сплетение прослоев так явственно отражало пульсацию и перемещение фарватера реки, что я как наяву увидел перед собою эту игру древних, давно исчезнувших струй. Свежая рана раскопки обрамлялась причудливыми фигурами выветривания – тысячами косых маленьких столбиков, пересеченных поперек торчащими тонкими пластинками. Покуривая, я смотрел сверху на свернутый лагерь и думал, что три собравшиеся здесь машины пойдут недогруженными. Осенняя добыча на Эргиль-обо была слишком мала. И тут меня осенило – я вспомнил гигантский ствол окаменелого дерева, который так хотелось взять в 1946 году. Сейчас это стало возможным – всего несколько километров бокового маршрута от дороги к Шарилин-Хиду, и в музее встанет исполинский ствол из нижнемеловых лесов Гоби весом около шести тонн.
Так и было сделано. Несмотря на великие трудности погрузки огромных чугунно-серых кусков железистого кремния, заместившего собою древесину, мы исполнили план. Дерево стоит сейчас в Палеонтологическом музее в Москве, хотя выставить его целиком пока не удалось не хватает высоты помещения…
Тяжело нагруженные, мы вернулись в Улан-Батор.
Пожалуй, впервые мы смогли оценить сделанную работу тогда, когда увидели во дворе нашего склада громадные штабеля ящиков с коллекциями, громоздившиеся, как дом. Большинство ящиков было размерами с кровать, часто с двухспальную. Сколоченные из толстых брусьев, окованные железными пластинами и наугольниками, эти тяжелые монолиты – по две-три тонны весом – будили еще совсем свежие воспоминания об отважной и умелой работе на погрузках в ущельях Нэмэгэту на бэле Алтан-улы, под кручами обрыва Эргиль-обо. Умелые шоферы и рабочие не жалели сил вместе с научным и техническим персоналом экспедиции. Действительно, чтобы поднимать трехтонные тяжести маленькой кучкой людей и упрятывать их в машины, надо было не щадить себя. Примером для всех являлся Пресняков – инвалид войны, с серьезно поврежденным плечом: он ворочал тяжести, не уступая никому.
Нам не удалось бы вывезти коллекции на железную дорогу к сроку подхода вагонов, если бы не дружеская помощь Министерства транспорта МНР, предоставившего нам несколько своих четырехтонных машин. Напомню читателю, что в 1948 году железная дорога оканчивалась в городе Сухэ-Батор, в трехстах тридцати километрах от Улан-Батора. В октябре закончилась вывозка коллекций, и экспедиция снова собралась вся вместе на главной базе в Улан-Баторе. Теперь я мог выполнить свой старый долг: еще в Гоби я обещал шоферам и рабочим рассказать о достижениях нашей экспедиции и дальнейших планах на будущие годы. Сейчас действительно уже многое выяснилось.
Мы исследовали и раскопали отложения различного геологического возраста, от нижнемеловой эпохи до конца третичной – плиоцена. Где бы мы ни вскрывали богатые месторождения – в Восточной, Южной или Средней Гоби, – везде мы находили богатую фауну – крупных и многочисленных животных: динозавров, черепах, птиц или млекопитающих. Если мы углублялись в древние горизонты – нижний мел или нижнетретичные породы, то находили новых, неведомых науке животных. Эти животные оказывались предками для многих появившихся позже в совершенно других местах и даже на других материках. Все это доказывало, что межгорные впадины Монголии – остатки не какого-то маленького островка суши, а обширного материка, ибо только на большом материке могла развиваться и умножаться столь богатая наземная жизнь. В полном соответствии с предвидением наших ученых – П. П. Сушкина, А. А. Борисяка и других – вымершая фауна Монголии оказалась одинаковой с ископаемой фауной нашей Средней Азии и Казахстана. Но из-за поднятий громадных горных хребтов отложения, заключавшие множество остатков ископаемых животных, на нашей территории были уничтожены эрозией – размывом. Лишь кое-где уцелели отдельные их островки. В Монголии подъем горных хребтов начался позднее. Те пологие горные гряды, которые составляют сейчас водоразделы и истоки временных рек, были сравнительно невысокими и не могли обусловить энергичного размыва горных пород даже в более влажную древнюю эпоху. Современные острые хребты, пропиленные насквозь руслами водных потоков, образовались очень недавно. Я думаю, что эти хребты были лишь в зачатке в то время, когда в Египте уже строили пирамиды. Хребты поднялись к наступлению сухого периода и разгородили скалистыми заборами древнюю страну Монгольского плоскогорья. Воды с этих хребтов не смогли уничтожить верхний покров рыхлых осадочных отложений с остатками ископаемых животных. Когда хребты поднимутся еще выше, выйдут за снеговую линию, покроются ледниками и начнут питать многочисленные ручьи и реки – тогда палеонтологические сокровища Монголии быстро исчезнут. В настоящий момент грозные хребты Гоби только стоят на страже этих сокровищ.
…Экспедиция прекратила работу. Во дворе базы выстроилась вся доблестная автоколонна, защищенная брезентами, досками и фанерой, неподвижная и заснувшая до будущей весны. Я обошел в последний раз наглухо запертый огромный склад со снаряжением, осмотрел высокие штабеля пустых бензобочек и груду оставшихся до следующей экспедиции досок и брусьев. Безлюдно и тихо было в этом месте, прежде оживленном и шумном… Рабочие и шоферы уехали, один Александров остался присматривать за нашим имуществом.
Белесые тучи ползли с заснеженных склонов Богдо-улы. На мерзлую землю сыпался сухой снег, немедленно сдувавшийся резким ветром… Завтра улетал и мой самолет. Завершался одиннадцатый месяц моего пребывания в Монголии. Все мы, участники экспедиции, не только выполнили стоявшие перед нами задачи, но многому научились и полюбили эту страну, где испытали уже много радостей, огорчений, труда и забот. Двое из нас – Шкилев и Рождественский – тяжело переболели здесь, один – в начале экспедиции, другой – в конце ее, но, как и все другие, уже думали о предстоящем новом годе экспедиционных работ.
Глава восьмая
На дальний запад
С добрым подружиться путь луны пройти.Поговорка
Новый экспедиционный год наступил так быстро, что мы едва успели управиться с делами по разборке коллекций и обработке наблюдений в Москве. На этот раз мы запоздали и начали подготовку к полевым работам только с мая 1949 года в Улан-Баторе. Экспедиция выехала почти в том же составе, как и в 1948 году. Малеев поправился за зиму в Москве и опять оказался в нашем коллективе. Новым членом экспедиции был кинооператор Н. Л. Прозоровский – бывалый путешественник, оказавшийся отличным товарищем и неутомимым работником.
В начале июня мы приступили непосредственно к исследовательским работам. Рождественский выехал из Улан-Батора во главе отряда, чтобы начать изучение местонахождений на крайнем западе республики. Я оставался временно в Улан-Баторе вместе с Новожиловым из-за досадного нездоровья – „прострела“, полученного во время перелета из жаркой Москвы через холодную Сибирь.
Еще в 1932 году геолог Е. Э. Разумовская посетила впадину озера Бэгер-нур („Почка-озеро“) в Гоби-Алтайском аймаке. Исследовательница была поражена количеством костей ископаемых животных: носорогов, мастодонтов и трехпалых „лошадей“– гиппарионов. В задачу отряда Рождественского входило обследование и раскопки Бэгер-нурской котловины. Отсюда его отряд должен был пройти в огромную впадину Шаргаин-Гоби („Палевая Гоби“). Края впадины составляли обширные лабиринты размывов красноцветных пород гобийского типа. В них могли залегать богатые местонахождения, и у нас были все основания ожидать новых и интересных находок.
Рождественский собирался организовать опорную базу с запасом горючего, продовольствия и упаковочных материалов в центре Гоби-Алтайского аймака – Юсун-Булаке („Девять ключей“). Сюда должны были подойти машины моего отряда и в зависимости от результатов раскопок в Бэгер-нуре и поисков в Шаргаин-Гоби двинуться дальше на запад, к гигантским озерам Хиргис-нур („Киргизское озеро“) и Хара-усу („Черная вода“) Между этими двумя озерами существовала протока, по которой воды озера Хиргис-нур перетекали в озеро Хара-усу. Быстрые воды протоки преграждали путь всем животным, которые должны были предпринимать обход на многие сотни километров вокруг того или другого из озер, чтобы пройти на юг или, наоборот, на север. Только волки перебирались через протоку. Поэтому она получила меткое народное название Чоно-Хайрих („Волчий прыжок“).
Крутые берега Чоно-Хайрих сложены красноцветными отложениями, заключающими кости третичных млекопитающих, как и в Бэгер-нуре: мастодонтов, носорогов, гиппарионов. На старом Хобдосском тракте, поблизости от великих озер, экспедиция геолога И. П. Рачковского открыла невысокую гряду Оши с остатками таких же животных. К огромным озерам мы и должны были направиться на Юсун-Булака. По дороге следовало осмотреть Дзергенскую котловину, где тоже могли быть ископаемые животные.
Еще в Москве мы мечтали побывать на великих озерах запада Монгольской Народной Республики. Особенно ярился Эглон – страстный рыболов. По сведениям наших путешественников, озера эти пресные и очень богаты рыбой. Легко понять энтузиазм, с которым Эглон готовил к путешествию 1949 года резиновую лодку, бредень, удочки. Но судьба, как это мы увидим, разрушила все мечты.
Кроме великих озер Монголии, мы еще с прошлого года стремились увидеть знаменитого Менгэн-Тэмэ („Серебряного Верблюда“) или Менгэн-Дэш („Серебряную Наковальню“). В горах Байтак-Богдо, на западной границе МНР (Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР), на широкой равнине между двумя параллельными хребтами лежит огромный камень, отливающий серебром на сглаженных и отполированных ветром выступах. Это не камень, а сплошная глыба железа – судя по цвету, с большим содержанием никеля, – очевидно, гигантский метеорит. Его еще не осматривал ни один специалист, но если размеры глыбы не преувеличены очевидцами, то „Серебряный Верблюд“– один из величайших в мире метеоритов. Я предложил Метеоритной комиссии Академии наук взять с собой их сотрудника и доставить его к месту залегания метеорита. Метеоритная комиссия размышляла над этим простым делом так долго, что мы не дождались ее решения до конца экспедиции и этим ожиданием упустили время, когда смогли бы побывать там сами. Будем надеяться, что „Серебряный Верблюд“– возможно, величайший метеорит Азии – все же скоро удостоится внимания тех, кому надлежит этим заниматься!
Приключения отряда Рождественского описаны в его книге „На поиски динозавров в Гоби“, в ней же приведены данные о его маршруте и работах. Чтобы не повторяться, я буду говорить лишь о своих впечатлениях. Две недели спустя после отъезда Рождественского, 21 июня 1949 года, я выступил из Улан-Батора на трех машинах: „Волк“ и „Дракон“ были ветеранами экспедиции, третья машина – полуторка „ГАЗ-АА“, названная „Олгой-Хорхой“ по имени страшного червяка гобийских легенд, была взята нами специально для работы в ущельях Алтан-улы на „Могиле Дракона“. Управлял ею рабочий прошлой экспедиции, здоровенный Коля Брилев, получивший за зиму шоферские права. Новожилов облюбовал себе эту машину. Иван-Козлиный (Александров) упросил взять его в маршрут в качестве рабочего и помощника Безбородова. „Дракон“, по нашим расчетам, должен был идти обратно в Улан-Батор сразу же из Юсун-Булака. Еще одним новым членом нашей экспедиции стал только что прибывший из Москвы юный препаратор И. А. Дурненков – очень старательный, работящий и веселый паренек, пришедшийся по душе всему коллективу экспедиции.
Под дождем выехали на Сухэ-Баторское шоссе и на двадцать втором километре свернули налево, на Арахангайскую дорогу. Сильный дождь перешел в град. Похолодало. Хмурая погода длилась до самого вечера, пока мы ныряли по зеленым холмам с перевала на перевал. К вечеру мы спустились в огромную котловину заросших песков, прошли автостанцию Хадассан („Частокол“) и остановились на ночлег, сделав около двухсот пятидесяти километров. На следующий день мы должны были добраться до центра Архангайского аймака – города Цецерлэг („Цветок“), но ничего не получилось. При переезде через речку „Волк“ завалился в трясину. Мы провозились с ним около трех часов и доехали только до озера Угэй-нур („Источниковое озеро“).
Угрюмые тучи нависли над нами, посыпался град. Стало холодно, темно; по дороге, покрытой белым слоем льда, потекли мутные ручейки. Мокрые холмы, ухабистая, залитая водой дорога – вид был совершенно как в подмосковном проселке в ноябре. Но за перевалом из-за тучи появилось синее небо, и мы спустились в низину, где множество круглых луж на желтой дороге казались зеркалами синего стекла – так ярко отражали они небесную синь. Множество мелких белых цветов рассыпалось среди зеленых полян полыни. Озеро Угей-нур, около десяти километров в длину, было как бы разделено на три части. Середина – в тени облаков – графитно-серая и шероховатая от ветровой ряби. Оба конца озера гладкие, без ветра, блестели синевато-зеленым стеклом. За озером потянулись низкие гранитные увалы, а справа от дороги поднялся довольно высокий хребет. Между увалами – широкая долина речки Цецерлэг, очень похожая на среднеазиатскую речушку, заросшая ивняком и высокими тополями, засыпанная крупной галькой, сверкавшей на солнце, как темное стекло. Казалось, что миллионы бутылок разбиты здесь на огромном пространстве. В сырых ложках между холмами появлялись яркие синие поля незабудок, иногда окаймленные огненно-желтыми лютиками. Название города и речки – „цветок“– оправдывалось. Склоны ближних гор тоже испещрены белыми точками цветов и выглядели очень нарядно в ярком солнце. При подъезде к Цецерлэгу встретились узкие хребтики, усаженные пирамидами голого камня на равных расстояниях друг от друга, совершенно точно воспроизводившие спины доисторических ящеров – стегозавров.
На одном из перевалов мы обогнали двух верховых охотников со старинными ружьями и сошками за плечами. Охотники гнали трех сарлыков, а один вез поперек седла маленького белого сарлычонка. Тот покорно лежал и, поднимая свою до комичности короткую и тупую, почти кубическую мордашку, бесстрашными черными глазами провожал наши машины.
Цецерлэг – самый приятный из всех виденных мною аймаков. Это настоящий городок, есть и двухэтажные каменные постройки. Много домов с садами и кустарниками в палисадах, везде заборы из распространенной в Улан-Баторе неокоренной лиственницы. Над городком господствуют серые кручи гор – обнаженные скалы, кое-где утыканные редкими лиственницами. У этих круч – большой монастырь с четырьмя храмами тибетской архитектуры. Теперь от них остались только пустые стены, окруженные множеством крохотных деревянных домиков – отдельных келий. Над монастырем, на середине высоты скалистой кручи, большое изображение бурхана – Будды, высеченное внутри овала из какой-то удивительно прочной красной краски, покрывающей поверхность скалы. Рядом еще два меньших изображения.
Перед Цецерлэгом – округлый зеленый бугор, совершенно скрывающий аймак с востока. Но стоило нам подняться на его вершину, как весь городок оказался прямо под носом. Сразу за аймаком, на западе, начинался подъем на перевал. С левой стороны к дороге подходил чудесный свежий лес – лиственницы, изредка кедры с полянами, усеянными желтыми и белыми цветами.