Страница:
"Нарожный рассказывает о пути отсюда на Рицу через перевалы Озерцо и Камыши, о дальних Аибгах, которые здесь носят совсем русские названия Каменный столб, Лысая гора, Зеленый клин. Даже Псоу Нарожный произносит и склоняет по-русски - Псова, по Псове.
А как мы обрадовались, когда узнали, что Нарожный был участником обороны туннеля в ущелье Ахцу от банды Фостикова в 1920 году!
- Нашелся на Кепше предатель - эх, позабыл я фамилию, ну он такой, что свою мельницу имел. Он и обвел часть конницы хребтом в обход туннелю. Как увидели мы белых с тылу, так сразу, кто решился, в воду прыгать стали. В речку.
- И вы прыгнули?
- Прыгнул, потому и живу. Кто не прыгал, тех постреляли.
- А говорили, что спасся только Гусев...
- Так тот Гусев выше туннеля уже из-под сабли прыгал, а мы раньше, командир взвода Заикин со мной. Прыгали и еще, да поубивались. А мы за кусты, за камни позацеплялись, ну и живые остались...
Вот она, живая, олицетворенная история!
- А кто строил к вам дорогу и когда это было?
- Трассу намечал инженер Константинов, тот же, что и краснополянскую строил. А прокладывать начали в седьмом году, года за четыре сделали. С одиннадцатого года на колесах ездим. Переселенческое управление строило инженер Окулич.
Вспоминаю, что комиссия ученых, в состав которой входили знаменитый климатолог Воейков, курортолог Пастернацкий и горный инженер Сергеев, та самая, которая в 1898 году посетила Красную Поляну и дала ей блестящую рекомендацию как горноклиматической станции, побывала тогда и на Аибгинской поляне. "Младшая сестра" тоже заслужила у них превосходный отзыв. Но о красоте дороги по Псоу они не написали ни слова. Поэтому, идя из Аибги к морю, я ожидал увидеть нечто более скромное по сравнению с краснополянским шоссе...
Первые же километры старого запущенного пути ошеломили меня. Сразу за поселком начались переходы через боковые ущелья - дикие карстовые трущобы с многоступенчатыми водопадами, с головокружительными пропастями. Дорога проложена балконом над двухсотметровыми кручами. Оказалось, что ущелье Псоу может кое в чем и поспорить с Ахцу. Более того, живописные скальные участки сосредоточены тут не на трех-четырех, а на целых пятнадцати километрах. В Ахцу невелики отвесы внизу и грандиозны над вами, а на Псоу дорога прорублена почти в верхней части обрывов. Над головой нависает всего несколько десятков метров скал. Встречаются полутуннели, типа дарьяльских "Пронеси господи".
О красоте пути в Аибгу надо писать, звать сюда толпы людей, не знающих, какие чудеса существуют рядом с курортами. Ущелье-песня, сказка - как его еще определить...
*
В Адлере прощаюсь с Лукьяновым. Пройден не только новый маршрут. Окончен большой и важный этап жизни - я еду учиться. Но я еще вернусь в эти горы. Уезжаю с чувством незаконченности дела. Как много долгов остается за мною! На скольких вершинах я не побывал. На Чугуше и Ассаре, на обоих Псеашхо, на Аишхах... У меня еще не пройден главный маршрут заповедника. Не рано ли я стал считать себя настоящим краеведом этих мест?
Десятки вершин, перевалов, троп зовут, манят меня обратно в Поляну. Но и то, что я ее временно покинул,- правильно. Я вернусь, вооруженный знаниями, новым зрением.
А может быть, увлечет и что-то совсем иное? Памир, Байкал, Камчатка...
Начинается новая жизнь. Какое место займут в пей горы над Красной Поляной?
БУДУЩИЕ ИССЛЕДОВАТЕЛИ
Помню, мне тогда казалось, Что трепещущую душу Проношу я, как ребенка С удивленными глазами, Через льды, луга и скалы, Сквозь пихтарник заповедный...
СКВОЗЬ ЗАПОВЕДНИК
УЧЕНИЕ О РЕЛЬЕФЕ
В СТАРИННОМ здании Московского университета ютился географический факультет. Начались лекции, и первые же из них, прочитанные профессором Щукиным, сделали этого отнюдь не красноречивого человека на долгое время властителем моих дум. Его курс назывался геоморфология. Это было учение о рельефе, не просто о застывших формах поверхности, а о происхождении, о жизни рельефа, короче говоря, об исторически развивающемся рельефе. Что в ту пору могло быть для меня более привлекательным? Ведь я уже столько раз сам становился в тупик перед необычайностью скульптуры и архитектуры лика Земли?
Я удивлялся, что многие из моих новых коллег слушают эти лекции без увлечения. Вот Иван Семенович
рассказывает об "исполиновых котлах" - так называются ямы под водопадами, выдолбленные в русле низвергающейся струей воды. Со скукой записывает эти слова девушка, не видавшая в жизни ни одного водопада. А для меня это кровное, пережитое: именно в такой исполинов котел упал при мне турист у водопада Ачипсе. Не будь этого котла - он разбился бы.
А отступание водопадов и овражных отвершков вспять к верховьям? Водопад сгрызает и заставляет отодвигаться назад тот самый уступ, с которого вода низвергается. Получается пятящаяся эрозия.
Мы узнали о великих силах размыва, сдувания, стирания неровностей, о силах, которые стремятся сгладить и превратить земную поверхность в равнину. И о встречных, изнутри рожденных силах земной коры, противостоящих этому размыву, взламывающих, коробящих земную поверхность, заставляющих тороситься, крениться отдельные глыбы.
Покорные этим силам, воздымаются, словно при вздохе, или погружаются, как при выдохе, груди целых материков...
Перед умственным взором возникала стройная картина процессов, способных громоздить и разрушать, лепить и вырезать рельеф.
Лекции о ледниковых формах поверхности были особенно радующим откровением. Все виденное и непонятное на ледниках Псеашхо получало определения. Еще так недавно мне казалась необъяснимым дивом красота высокогорных цирков Ачишхо и Аибги - правильность их чашевидных форм, многоярусное и смежное расположение целых рядов кресловин. А из объяснений профессора Щукина вытекало, что эти чаши - закономернейший результат воздействия оледенений.
Любой ледник, залегший в выемке на склоне горы, неумолимо стремится превратить ее именно в цирк. Но он не выпахивает и не выкапывает ее - ведь это не экскаватор. Ледник огладил, отшлифовал лишь дно впадины. А кто же объел, обтесал отвесные стены цирка?
Виновник известен. Это... климат. Да, приледниковый климат с его температурами, то и дело переходящими через ноль градусов. Раз такие переходы часты - значит, и в трещинах, пронизывающих скалы, столь же часто то замерзает, то оттаивает вода. Она размораживает, раздвигает трещины, и, таким образом, к обычному выветриванию склонов присоединяется еще и морозное выветривание.
В щелях между ледником и стенами цирка морозное выветривание особенно интенсивно разъедает склоны гор как бы подкапывая их. Подточенные участки скал рушатся, из них потом образуются морены. А самый склон, подкапываемый снизу, становится с каждым обвалом все круче, пока не превращается в отвес. В дальнейшем задние и боковые стены, окружающие ледник, расступаются все шире, но продолжают оставаться отвесными.
Все это было про ледники. Для Псеашхо такой удивительный механизм подкопа под гребни гор - сущая правда. Но на Аибге нет ледников, а снежники в середине лета стаивают. Почему же так правильно кресловидны, словно архитектором построены, цирки Аибги? В науке и на это уже известен ответ. Оледенение здесь существовало прежде. Цирки - его следы, свидетели былого, древнего оледенения, свирепствовавшего здесь, вероятно, в ту же пору, когда и на равнине Севера лежал великий материковый ледник...
Конечно, это наука не простая. Возможно, что и только что приведенное объяснение образования цирков кого-то отпугнет ученостью. Но я слушал лекцию о цирках, как поэму: мне становилось ясно, почему они как бы подвешены на определенной высоте в виде балконов в верховьях каждой долины на былом уровне снеговой границы - это цирки моей Аибги; почему бывают сгруппированы в лестницы (их ступени отмечают не только выходы стойких пород на дне долин, но и этапы поднятия снеговой границы при потеплении и отступании ледников) это о водопадных ступенях в верховьях Ачипсе.
Теперь я знал, что встречу цирки и на многих других хребтах, превышающих 2000 метров - уровень, выше которого наверняка действовало древнее оледенение.
Цирки не только "живут", но способны и отмирать. Изменится, потеплеет климат, поднимется снеговая граница, сократятся или исчезнут ледники и снежники, некому будет больше "подметать" и удалять щебень, и тогда цирки будут засыпаны осыпями: из сферических чаш они постепенно превратятся в конические воронки, а дно этих водосборных воронок изроют своими ветвящимися верховьями ручьи. Ведь и это я видел в Первом цирке Аибги, а над причинами не задумывался...
Нас научили читать, как в книгах, в обрезах горных пород (теперь пришлось выражаться геологически - в обнажениях) историю формирования гор. Незыблемые, казалось мне, хребты вдруг утратили свою извечность, как бы зашатались, оказались построенными из глинистых пластов, настланных друг на друга, как скатерти, из мергельных и песчаниковых плит, из крошащегося ракушечного известняка, из окаменевших скелетов невесть когда живших организмов. Грандиозные памятники, гробницы миллиардов некогда кишевших жизней... И невольно возникала мысль: неужели и мои краснополянские святыни - дворцы, замки, крепости, мои Псеашхо и Аибги тоже окажутся лишь обкусанными ломтями, фрагментами древних кладбищ, нагромождениями окаменевших скорлуп?
Сначала мне показалось, что с утратой мнимой незыблемости горы потеряли и часть своего величия. Шаткие, невечные, переменные... Никакие не алтари, не троны. Вершины - это всего лишь недоеденные речной эрозией огрызки существовавших ранее плоскогорий. Самая величавая скала - объедок, руина.
Мысль работала и дальше. Хорошо, вершины - остатки, выкроенные размывом из исходных плоскогорий, то есть из чего-то еще более величественного. А это нечто большее само как-то произошло. Значит, плоскогорья были некими силами подняты на такую высоту, что из них при разрушении могли получиться вершины. А до того, как подняться, плоскогорья были выровнены размывом; еще ранее недра их были смяты в складки, а до складчатости построены из напластований, отложенных в море. Отсюда еще один вывод: до смятия и поднятия каждый из этих пластов был некогда морским дном...
Можно ли, хотя бы в самой общей форме, обнять все это? Пытаюсь, и в мыслях встает картина еще большего величия. Величия исполинских размеров, непомерных масштабов, бездонных сроков.
УЧЕНИЕ О ЛАНДШАФТЕ
Молодых университетских географов обучали не только истории рельефа. Вся природа, совокупность всех ее отдельных сторон - климата, вод, недр, почв, жизни, все
перекрестные многострунные связи между ними, создавшие ландшафт Земли и любого участка ее поверхности, раскрывались перед студентами. Было время, когда география казалась мне большой адресной книгой, отвечавшей на вопросы, где что находится, помогавшей ориентироваться в пространстве. Теперь же оказывалось, что география была не только описательной наукой. Она вырастала во всеобъемлющий свод знаний обо всей приповерхностной ландшафтной сфере Земли.
Как созвучно это было всем моим кавказским впечатлениям и представлениям! И как хорошо, что понятие ландшафт значило не только то же, что и пейзаж, как мне казалось прежде, обнимало собою не только внешний вид местности, а и все, что не видно, но познано. Горно-черноморский, краснополянский ландшафт конечно включал в себя видимый облик Псеашхо, Аибги и Ачишхо с их снежниками, лугами и лесами. Но теперь я знал, что в состав ландшафта входят и недра этих гор, вздыбленные по еще неведомым мне надвигам; что в ландшафте запечатлелись и воздействия древних оледенений то леденящие, то шлифующие, и смены горно-долинных ветров, и сложные связи рельефа с растительностью, и еще многое другое. Более того, ландшафт отныне переставал для нас быть чем-то только сегодняшним, современным: он жил, развивался, рос, за ним стояла, по его чертам читалась и в нем же многое объясняла история. География обогащалась познанием прошлого, дополнялась палеогеографией.
Профессор Мазарович приоткрыл нам на своих лекциях необозримые тайны былого - историческую геологию. Эта наука оказалась совсем не хаотическим нагромождением ярусов, эр и ихтиозавров, как представлялось раньше. Перед нами раскрылась изумительная эпопея жизни Земли со своими ритмами, этапами расцветов и захирений. Это была летопись чередования периодов покоя и периодов потрясений, трагедий, и вместе с тем летопись неуклонного усложнения, обогащения, прогресса жизни.
...Качались в своих глубоких океанских "ваннах", а иногда выплескивались за их пределы на соседние равнины целые моря и океаны; прогибались, одновременно заполняясь наносами, впадины; торосились, как льдины, сминались и дробились геологические напластования; дыбылись горные страны, неся на своих поверхностях шрамы, зарубки и следы уровней древних равнин. Плодились диковинные чудовища, словно природа экспериментировала, что можно создать еще хитрее, еще умнее приспособленное к внешним условиям. Но тысячи опытов оказались неудачными - в результате в морях и на суше вымирали целые флоры и фауны...
Обо всем этом Мазарович говорил патетически красочно, находя слова, достойные величия описываемых событий.
Больше всего в его лекциях мое внимание привлек, конечно, Кавказ. С жадным интересом, словно слушая сказителя эпических былин, следил я, как формировались эти горы от эпохи к эпохе. На их месте особенно долго плескались моря, а возникавшие временами складчатые структуры недолго существовали в виде выступов суши. Казалось, я так и не дождусь лекций, в итоге которых Кавказ воздвигся бы перед глазами в своем современном виде. Мы еще не знали, что в те годы неотектоника * лишь зарождалась и что профессор Мазарович и сам еще не мог тогда "построить" перед нами эту горную страну до конца. Хорошо рассказывая об истории недр, он поневоле становился поверхностным, когда доходил до этапов образования ныне существующего рельефа Кавказа.
Конечно, бывало, что и студенты многое пропускали мимо ушей. Даже самые увлекательные лекции подчас утомляли, и мысль отвлекалась чем-нибудь посторонним. То писал записки соседке - маленькой светлой Наташе... То рисовал очертания краснополянских гор: на обложке скольких тетрадей с конспектами высились маяками пирамиды Аибги!
Учение о ландшафте... Оно вырастало из чудесного взаимопроникновения геологии с географией. Исторически развивающаяся природа оказывалась при всей своей сложности единым целым, подчинялась стройной системе геолого-географических законов. Напомню, насколько более полной стала для меня красота краснополянских гор, когда я проник в их всего лишь вчерашнее прошлое - в историю Черкесии. А в какие же бездны времени уводило теперь историко-геологическое, палеогеографическое познание любимых мест? Становилось ясно, что и всей жизни будет мало для их полного постижения.
Наука о новейших движениях земной коры.
Так родилась во мне потребность изучить, исследовать все тайны природы Красной Поляны, все пути и причины формирования ее рельефа.
Близилось лето, полевая практика. Студенты старались устроиться в различные экспедиции коллекторами. А что, если попасть в качестве практиканта в Кавказский заповедник? Был же Георгий Владимирович практикантом университета в заповеднике!
Смущенный, не умея как следует и рассказать о своем желании, обращаюсь к декану. Профессор Борзов участливо выслушивает, спрашивает, справлюсь ли я с самостоятельной исследовательской работой. Отвечаю, что попытаюсь справиться, проштудирую нужные методики и инструкции... Профессор ведет меня в Зоологический музей и там - в маленькую комнатку, в которой сидит симпатичный пожилой человек с густой каштановой бородкой. У Василия Никитича Макарова добрые лучистые глаза.
Старики встречаются как большие друзья. И когда Борзов рекомендует меня Макарову для самостоятельной работы (это студента-то, третьекурсника!), научный руководитель управления всеми заповедниками страны - это и был Василий Никитич - говорит:
- Ну что ж, поможем. Именно в Кавказский?
...С кем же ехать? Еще на первой учебной практике в Крыму я приметил студента Володю, выделявшегося упорством в работе, дотошностью и серьезностью. Мое предложение заинтересовало его. Ехать с нами была приглашена и Наташа.
Чем мы будем заниматься? Что наблюдать? Все. Всю природу, весь рельеф, распознавать его историю. Но, может быть, это уже известно?
Какое там известно! Даже такие популярные места, как Кардывач и Рица, до неузнаваемости искажены на картах. Сводной работы о рельефе заповедника, об истории этого рельефа нет. Геоморфологической карты заповедника тоже нет. Значит, нам есть, что делать! Но как мы будем это делать?
Собрались втроем и явились на консультацию к известному кавказоведу профессору Добрынину, готовые впитать и выполнить любые советы. Борис Федорович спокойно выслушал нас, одобрительно просмотрел ворох изученной литературы по району, которую мы ему притащили, и... не напутствовал нас ничем, кроме самых общих фраз. Вышли от него с пожеланиями успеха в работе, но без твердых рецептов как работать.
Один из старшекурсников, увидев, что мы обескуражены, утешил:
- Ничего, ребятки, не робейте. Это даже полезно, когда молодежь пускают, как с лодки в воду прямо на глубоком месте, чтобы научить плавать. Кто своей головой нащупает путь к исследованию, из того и толк выйдет. Александр Александрович Борзов так и говорит: "Не поплакав на борозде, пахать не научишься".
Это что же, значит, мы едем плакать на борозде?
Нет, подготовимся как только можем. Изучаем "Полевую геологию" академика Обручева, инструкцию профессора Эдельштейна по наблюдениям ледников. Кое-что проясняется - уже видим возможность вести нужные измерения и записи...
К ЗАПОВЕДНИКУ С СЕВЕРА
В Белореченской выходим из поезда Москва - Сочи и на рассвете пересаживаемся на уютный домашний поезд, везущий нас по майкопской ветке.
Въезжаем в предгорья. В обрывах скал видны косые напластования: слоеный каменный пирог из более твердых и более мягких пород. Совсем косые на вид хребты. Это чешуевидные несимметричные ступени - к у э с т ы. Как и разделяющие их перекошенные продольные долины, они появляются в рельефе с неумолимой, словно в математике, логикой.
Поперечные реки, текущие в ту же сторону, в которую наклонены пласты, прогрызают предгорные гряды теснинами. Они вымывают податливые породы из-под более стойких известняковых пластов, которые в результате обваливаются. Так без конца подновляется, освежается крутизна обрывов стойких пород, поддерживается их отвесность. Там, где мощнее податливые пласты, вырабатываются обширные продольные понижения - целые долы между параллельными куэстами.
Какая стройность, законность в природе! Мы почувствовали себя скульпторами, способными еще раз изваять именно этот рельеф. Иным он и не мог бы получиться при такой слоистости и неравностойкости материала для ваяния.
Поезд уперся в тупик у станицы Каменномостской. Каменный Мост - это туннельный участок реки Белой, которая прорывается здесь сквозь промоины в известняке. Вспоминаю из своих исторических разысканий, что над обрывами этого Каменного Моста стояло "мехкеме" - судилище горцев. Заподозренных в измене сбрасывали прямо в пропасть. Гибель в порогах считалась неизбежной, но чудом выплывший подлежал оправданию.
Путь вверх по Белой совершаем на конной линейке, встретившей нас по поручению дирекции заповедника. Каменномостское ущелье - первая большая радость на этом пути. Типичная сквозная "долина прорыва" в куэстовой гряде. Отвесные обрывы косонаклонных известняковых пластов, прорезанных широкой и мощной рекою. Пласты наклонены навстречу нашему пути от гор к равнине. Выше по течению они все больше поднимаются над водой, и долина воронкообразным раструбом расширяется - ведь из-под высоко задранных здесь стойких пластов выступили податливые, легче размываемые слои.
Если бы такая же четкость связей недр с рельефом продолжалась и дальше на юг! Но нет, там нас ждут куда более запутанные загадки рельефа.
Южнее обрывов Скалистой куэсты лежит привольная котловина с несколькими ярусами пологих площадок, на которых разместилась станица Даховская. Эти ярусы - речные террасы. Прежде здесь жило черкесское (абадзехское) племя дахо. Отсюда получил свое имя и Даховский отряд генерала Геймана, памятный для Сочи и Красной Поляны.
Густые леса на хребтах. Внизу уже лето, а выше в горах зелень еще полна весенней свежести.
С одного из поворотов долины над зеленью виден кусок пронзительной белизны. Еще не стаявший снег на горе Пшекиш.
Все гуще и глуше леса. Въезжаем во второе ущелье с непоэтичным названием Блокгаузное. Оно не известняковое, а гранитное. Река, поистине Белая от сплошной пены, обезумев, мчится в гладком и крутостенном цельнокаменном желобе. Но даже здесь мы различаем горизонтальные зарубки на отвесных стенах - остатки уровней древних террас; как раз по ним было легче всего проложить дорогу. А пожалуй, плохо, что такие поперечные ущелья называют "долинами прорыва". Река тут совсем не прорвала преграду. Она пропиливала гряду сверху вниз по мере того, как постепенно выдвигалось снизу вверх само это препятствие. Представьте, что здесь не пила опускается на перерезаемое бревно, а само бревно подается вверх под зубцы распиливающей его пилы...
Новое расширение долины. Хамышки. Мирно раскинувшаяся среди садов и кукурузных полей станица. А когда-то это было грозное горное гнездо последних непокоренных абадзехов и главная база "загорных" убыхов и краснополянцев - ахчипсовцев, откуда они снаряжали свои набеги на русские казачьи линии.
Дорога камениста и ухабиста, выматывает душу. Предпочитаем сойти с линейки и идти пешком. Новое ущелье, менее крутосклонное. У его скал кирпично-красный цвет, неожиданно контрастирующий с зеленью леса и голубизной воды. Здесь и почва красная, как в тропиках. Но она покраснела не под влиянием сегодняшнего климата. Ее окраске помогло разрушение коренных песчаниковых плит. Даже ручьи, бегущие из ближайших лощин, несут в Белую красновато-мутную воду. А сами песчаники стали красными по явно климатической, впрочем, очень древней причине. Это сцементированные пески допотопных пустынь, существовавших здесь более двухсот миллионов лет назад. В сухих жарких пустынях накапливались окислы железа - вот и возник красный песок.
Мост через Белую привел нас в небольшой поселок со старочеркесским названием - Гузерипль. Здесь на глухой лесной поляне близ знаменитого большого дольмена помещалась в те годы дирекция Кавказского заповедника.
СМИРНОВ-ЧАТКАЛЬСКИЙ
Нас принял местный ученый-географ. Настораживала его театрально громкая двойная фамилия: Смирнов-Чаткальский. Пахло апломбом провинциального тенора: обладатель этой фамилии явно пристроил к слишком частому "Смирнову" название Чаткальского хребта Средней Азии, чтобы звучать наподобие Семенова-Тян-Шанского.
Шеф держался не очень приветливо и огорошил нас лобовым вопросом о самой цели нашей поездки.
- Неужели вы считаете, что такие исследования могут быть кому-нибудь нужны?
Было от чего растеряться. Мы откровенно думали, что они нужны прежде всего самому заповеднику. Разве не полезен этому научному учреждению всякий новый вклад в познание его природы, всякое упорядочение представлений о географии его территории? Разве не поможем мы нашими работами последующим исследователям - почвоведам, ботаникам, зоологам, климатологам? Разве не выявим неправильность карт?
Смирнов-Чаткальский иронически выслушал нас и произнес:
- Изучать заповедник ради самого заповедника, развивать науку ради науки - мертворожденное дело, порочный круг. Что вы дадите практике, хозяйству?
Упрек серьезный. Но в нем звучит и крайность: требование, чтобы из любого научного достижения можно было немедленно шить сапоги.
А мы по неопытности еще не умели ответить, что геоморфологические исследования важны для изучения древних металлоносных россыпей, для усовершенствования рисовки рельефа на картах и мало ли еще для чего...
Меня осенил один довод, казавшийся в ту минуту исчерпывающе убедительным. Я сказал:
- Но ведь "инвентаризация территории", стоящая в плане работ заповедника, имеет и оборонное значение! Разве военно-географические выводы из исследований - это не служение практике?
Смирнов-Чаткальский занервничал, заерзал, в глазах заиграла недобрая сумасшедшинка; тоном морализующего пастора он произнес:
- Я не ожидал от вас таких рассуждений. Вы допускаете политический ляпсус. Мы говорим о неуязвимости наших рубежей, имеем все возможности разбить врага на его собственной территории, а вы предлагаете учитывать оборонное значение чего? - гор Кавказского заповедника! Это же равносильно допущению мысли о проникновении противника на Северный Кавказ!
Я еще пролепетал ему что-то насчет приграничности гор Черноморского побережья, но было уже ясно, что
этого человека доказательствами не перешибешь. В сущности, зачем мы с ним вообще говорим? Ни мы ему, ни он нам не нужен, работать сумеем и без него...
СКВОЗЬ ЦАРСТВО ЗУБРОВ
Теперь нас четверо: нам придан рабочий при лошади - мрачный и угловатый юноша Саша. Нас предупредили, что это человек лесной, людей не видавший, малограмотный - чтобы не удивлялись.
А как мы обрадовались, когда узнали, что Нарожный был участником обороны туннеля в ущелье Ахцу от банды Фостикова в 1920 году!
- Нашелся на Кепше предатель - эх, позабыл я фамилию, ну он такой, что свою мельницу имел. Он и обвел часть конницы хребтом в обход туннелю. Как увидели мы белых с тылу, так сразу, кто решился, в воду прыгать стали. В речку.
- И вы прыгнули?
- Прыгнул, потому и живу. Кто не прыгал, тех постреляли.
- А говорили, что спасся только Гусев...
- Так тот Гусев выше туннеля уже из-под сабли прыгал, а мы раньше, командир взвода Заикин со мной. Прыгали и еще, да поубивались. А мы за кусты, за камни позацеплялись, ну и живые остались...
Вот она, живая, олицетворенная история!
- А кто строил к вам дорогу и когда это было?
- Трассу намечал инженер Константинов, тот же, что и краснополянскую строил. А прокладывать начали в седьмом году, года за четыре сделали. С одиннадцатого года на колесах ездим. Переселенческое управление строило инженер Окулич.
Вспоминаю, что комиссия ученых, в состав которой входили знаменитый климатолог Воейков, курортолог Пастернацкий и горный инженер Сергеев, та самая, которая в 1898 году посетила Красную Поляну и дала ей блестящую рекомендацию как горноклиматической станции, побывала тогда и на Аибгинской поляне. "Младшая сестра" тоже заслужила у них превосходный отзыв. Но о красоте дороги по Псоу они не написали ни слова. Поэтому, идя из Аибги к морю, я ожидал увидеть нечто более скромное по сравнению с краснополянским шоссе...
Первые же километры старого запущенного пути ошеломили меня. Сразу за поселком начались переходы через боковые ущелья - дикие карстовые трущобы с многоступенчатыми водопадами, с головокружительными пропастями. Дорога проложена балконом над двухсотметровыми кручами. Оказалось, что ущелье Псоу может кое в чем и поспорить с Ахцу. Более того, живописные скальные участки сосредоточены тут не на трех-четырех, а на целых пятнадцати километрах. В Ахцу невелики отвесы внизу и грандиозны над вами, а на Псоу дорога прорублена почти в верхней части обрывов. Над головой нависает всего несколько десятков метров скал. Встречаются полутуннели, типа дарьяльских "Пронеси господи".
О красоте пути в Аибгу надо писать, звать сюда толпы людей, не знающих, какие чудеса существуют рядом с курортами. Ущелье-песня, сказка - как его еще определить...
*
В Адлере прощаюсь с Лукьяновым. Пройден не только новый маршрут. Окончен большой и важный этап жизни - я еду учиться. Но я еще вернусь в эти горы. Уезжаю с чувством незаконченности дела. Как много долгов остается за мною! На скольких вершинах я не побывал. На Чугуше и Ассаре, на обоих Псеашхо, на Аишхах... У меня еще не пройден главный маршрут заповедника. Не рано ли я стал считать себя настоящим краеведом этих мест?
Десятки вершин, перевалов, троп зовут, манят меня обратно в Поляну. Но и то, что я ее временно покинул,- правильно. Я вернусь, вооруженный знаниями, новым зрением.
А может быть, увлечет и что-то совсем иное? Памир, Байкал, Камчатка...
Начинается новая жизнь. Какое место займут в пей горы над Красной Поляной?
БУДУЩИЕ ИССЛЕДОВАТЕЛИ
Помню, мне тогда казалось, Что трепещущую душу Проношу я, как ребенка С удивленными глазами, Через льды, луга и скалы, Сквозь пихтарник заповедный...
СКВОЗЬ ЗАПОВЕДНИК
УЧЕНИЕ О РЕЛЬЕФЕ
В СТАРИННОМ здании Московского университета ютился географический факультет. Начались лекции, и первые же из них, прочитанные профессором Щукиным, сделали этого отнюдь не красноречивого человека на долгое время властителем моих дум. Его курс назывался геоморфология. Это было учение о рельефе, не просто о застывших формах поверхности, а о происхождении, о жизни рельефа, короче говоря, об исторически развивающемся рельефе. Что в ту пору могло быть для меня более привлекательным? Ведь я уже столько раз сам становился в тупик перед необычайностью скульптуры и архитектуры лика Земли?
Я удивлялся, что многие из моих новых коллег слушают эти лекции без увлечения. Вот Иван Семенович
рассказывает об "исполиновых котлах" - так называются ямы под водопадами, выдолбленные в русле низвергающейся струей воды. Со скукой записывает эти слова девушка, не видавшая в жизни ни одного водопада. А для меня это кровное, пережитое: именно в такой исполинов котел упал при мне турист у водопада Ачипсе. Не будь этого котла - он разбился бы.
А отступание водопадов и овражных отвершков вспять к верховьям? Водопад сгрызает и заставляет отодвигаться назад тот самый уступ, с которого вода низвергается. Получается пятящаяся эрозия.
Мы узнали о великих силах размыва, сдувания, стирания неровностей, о силах, которые стремятся сгладить и превратить земную поверхность в равнину. И о встречных, изнутри рожденных силах земной коры, противостоящих этому размыву, взламывающих, коробящих земную поверхность, заставляющих тороситься, крениться отдельные глыбы.
Покорные этим силам, воздымаются, словно при вздохе, или погружаются, как при выдохе, груди целых материков...
Перед умственным взором возникала стройная картина процессов, способных громоздить и разрушать, лепить и вырезать рельеф.
Лекции о ледниковых формах поверхности были особенно радующим откровением. Все виденное и непонятное на ледниках Псеашхо получало определения. Еще так недавно мне казалась необъяснимым дивом красота высокогорных цирков Ачишхо и Аибги - правильность их чашевидных форм, многоярусное и смежное расположение целых рядов кресловин. А из объяснений профессора Щукина вытекало, что эти чаши - закономернейший результат воздействия оледенений.
Любой ледник, залегший в выемке на склоне горы, неумолимо стремится превратить ее именно в цирк. Но он не выпахивает и не выкапывает ее - ведь это не экскаватор. Ледник огладил, отшлифовал лишь дно впадины. А кто же объел, обтесал отвесные стены цирка?
Виновник известен. Это... климат. Да, приледниковый климат с его температурами, то и дело переходящими через ноль градусов. Раз такие переходы часты - значит, и в трещинах, пронизывающих скалы, столь же часто то замерзает, то оттаивает вода. Она размораживает, раздвигает трещины, и, таким образом, к обычному выветриванию склонов присоединяется еще и морозное выветривание.
В щелях между ледником и стенами цирка морозное выветривание особенно интенсивно разъедает склоны гор как бы подкапывая их. Подточенные участки скал рушатся, из них потом образуются морены. А самый склон, подкапываемый снизу, становится с каждым обвалом все круче, пока не превращается в отвес. В дальнейшем задние и боковые стены, окружающие ледник, расступаются все шире, но продолжают оставаться отвесными.
Все это было про ледники. Для Псеашхо такой удивительный механизм подкопа под гребни гор - сущая правда. Но на Аибге нет ледников, а снежники в середине лета стаивают. Почему же так правильно кресловидны, словно архитектором построены, цирки Аибги? В науке и на это уже известен ответ. Оледенение здесь существовало прежде. Цирки - его следы, свидетели былого, древнего оледенения, свирепствовавшего здесь, вероятно, в ту же пору, когда и на равнине Севера лежал великий материковый ледник...
Конечно, это наука не простая. Возможно, что и только что приведенное объяснение образования цирков кого-то отпугнет ученостью. Но я слушал лекцию о цирках, как поэму: мне становилось ясно, почему они как бы подвешены на определенной высоте в виде балконов в верховьях каждой долины на былом уровне снеговой границы - это цирки моей Аибги; почему бывают сгруппированы в лестницы (их ступени отмечают не только выходы стойких пород на дне долин, но и этапы поднятия снеговой границы при потеплении и отступании ледников) это о водопадных ступенях в верховьях Ачипсе.
Теперь я знал, что встречу цирки и на многих других хребтах, превышающих 2000 метров - уровень, выше которого наверняка действовало древнее оледенение.
Цирки не только "живут", но способны и отмирать. Изменится, потеплеет климат, поднимется снеговая граница, сократятся или исчезнут ледники и снежники, некому будет больше "подметать" и удалять щебень, и тогда цирки будут засыпаны осыпями: из сферических чаш они постепенно превратятся в конические воронки, а дно этих водосборных воронок изроют своими ветвящимися верховьями ручьи. Ведь и это я видел в Первом цирке Аибги, а над причинами не задумывался...
Нас научили читать, как в книгах, в обрезах горных пород (теперь пришлось выражаться геологически - в обнажениях) историю формирования гор. Незыблемые, казалось мне, хребты вдруг утратили свою извечность, как бы зашатались, оказались построенными из глинистых пластов, настланных друг на друга, как скатерти, из мергельных и песчаниковых плит, из крошащегося ракушечного известняка, из окаменевших скелетов невесть когда живших организмов. Грандиозные памятники, гробницы миллиардов некогда кишевших жизней... И невольно возникала мысль: неужели и мои краснополянские святыни - дворцы, замки, крепости, мои Псеашхо и Аибги тоже окажутся лишь обкусанными ломтями, фрагментами древних кладбищ, нагромождениями окаменевших скорлуп?
Сначала мне показалось, что с утратой мнимой незыблемости горы потеряли и часть своего величия. Шаткие, невечные, переменные... Никакие не алтари, не троны. Вершины - это всего лишь недоеденные речной эрозией огрызки существовавших ранее плоскогорий. Самая величавая скала - объедок, руина.
Мысль работала и дальше. Хорошо, вершины - остатки, выкроенные размывом из исходных плоскогорий, то есть из чего-то еще более величественного. А это нечто большее само как-то произошло. Значит, плоскогорья были некими силами подняты на такую высоту, что из них при разрушении могли получиться вершины. А до того, как подняться, плоскогорья были выровнены размывом; еще ранее недра их были смяты в складки, а до складчатости построены из напластований, отложенных в море. Отсюда еще один вывод: до смятия и поднятия каждый из этих пластов был некогда морским дном...
Можно ли, хотя бы в самой общей форме, обнять все это? Пытаюсь, и в мыслях встает картина еще большего величия. Величия исполинских размеров, непомерных масштабов, бездонных сроков.
УЧЕНИЕ О ЛАНДШАФТЕ
Молодых университетских географов обучали не только истории рельефа. Вся природа, совокупность всех ее отдельных сторон - климата, вод, недр, почв, жизни, все
перекрестные многострунные связи между ними, создавшие ландшафт Земли и любого участка ее поверхности, раскрывались перед студентами. Было время, когда география казалась мне большой адресной книгой, отвечавшей на вопросы, где что находится, помогавшей ориентироваться в пространстве. Теперь же оказывалось, что география была не только описательной наукой. Она вырастала во всеобъемлющий свод знаний обо всей приповерхностной ландшафтной сфере Земли.
Как созвучно это было всем моим кавказским впечатлениям и представлениям! И как хорошо, что понятие ландшафт значило не только то же, что и пейзаж, как мне казалось прежде, обнимало собою не только внешний вид местности, а и все, что не видно, но познано. Горно-черноморский, краснополянский ландшафт конечно включал в себя видимый облик Псеашхо, Аибги и Ачишхо с их снежниками, лугами и лесами. Но теперь я знал, что в состав ландшафта входят и недра этих гор, вздыбленные по еще неведомым мне надвигам; что в ландшафте запечатлелись и воздействия древних оледенений то леденящие, то шлифующие, и смены горно-долинных ветров, и сложные связи рельефа с растительностью, и еще многое другое. Более того, ландшафт отныне переставал для нас быть чем-то только сегодняшним, современным: он жил, развивался, рос, за ним стояла, по его чертам читалась и в нем же многое объясняла история. География обогащалась познанием прошлого, дополнялась палеогеографией.
Профессор Мазарович приоткрыл нам на своих лекциях необозримые тайны былого - историческую геологию. Эта наука оказалась совсем не хаотическим нагромождением ярусов, эр и ихтиозавров, как представлялось раньше. Перед нами раскрылась изумительная эпопея жизни Земли со своими ритмами, этапами расцветов и захирений. Это была летопись чередования периодов покоя и периодов потрясений, трагедий, и вместе с тем летопись неуклонного усложнения, обогащения, прогресса жизни.
...Качались в своих глубоких океанских "ваннах", а иногда выплескивались за их пределы на соседние равнины целые моря и океаны; прогибались, одновременно заполняясь наносами, впадины; торосились, как льдины, сминались и дробились геологические напластования; дыбылись горные страны, неся на своих поверхностях шрамы, зарубки и следы уровней древних равнин. Плодились диковинные чудовища, словно природа экспериментировала, что можно создать еще хитрее, еще умнее приспособленное к внешним условиям. Но тысячи опытов оказались неудачными - в результате в морях и на суше вымирали целые флоры и фауны...
Обо всем этом Мазарович говорил патетически красочно, находя слова, достойные величия описываемых событий.
Больше всего в его лекциях мое внимание привлек, конечно, Кавказ. С жадным интересом, словно слушая сказителя эпических былин, следил я, как формировались эти горы от эпохи к эпохе. На их месте особенно долго плескались моря, а возникавшие временами складчатые структуры недолго существовали в виде выступов суши. Казалось, я так и не дождусь лекций, в итоге которых Кавказ воздвигся бы перед глазами в своем современном виде. Мы еще не знали, что в те годы неотектоника * лишь зарождалась и что профессор Мазарович и сам еще не мог тогда "построить" перед нами эту горную страну до конца. Хорошо рассказывая об истории недр, он поневоле становился поверхностным, когда доходил до этапов образования ныне существующего рельефа Кавказа.
Конечно, бывало, что и студенты многое пропускали мимо ушей. Даже самые увлекательные лекции подчас утомляли, и мысль отвлекалась чем-нибудь посторонним. То писал записки соседке - маленькой светлой Наташе... То рисовал очертания краснополянских гор: на обложке скольких тетрадей с конспектами высились маяками пирамиды Аибги!
Учение о ландшафте... Оно вырастало из чудесного взаимопроникновения геологии с географией. Исторически развивающаяся природа оказывалась при всей своей сложности единым целым, подчинялась стройной системе геолого-географических законов. Напомню, насколько более полной стала для меня красота краснополянских гор, когда я проник в их всего лишь вчерашнее прошлое - в историю Черкесии. А в какие же бездны времени уводило теперь историко-геологическое, палеогеографическое познание любимых мест? Становилось ясно, что и всей жизни будет мало для их полного постижения.
Наука о новейших движениях земной коры.
Так родилась во мне потребность изучить, исследовать все тайны природы Красной Поляны, все пути и причины формирования ее рельефа.
Близилось лето, полевая практика. Студенты старались устроиться в различные экспедиции коллекторами. А что, если попасть в качестве практиканта в Кавказский заповедник? Был же Георгий Владимирович практикантом университета в заповеднике!
Смущенный, не умея как следует и рассказать о своем желании, обращаюсь к декану. Профессор Борзов участливо выслушивает, спрашивает, справлюсь ли я с самостоятельной исследовательской работой. Отвечаю, что попытаюсь справиться, проштудирую нужные методики и инструкции... Профессор ведет меня в Зоологический музей и там - в маленькую комнатку, в которой сидит симпатичный пожилой человек с густой каштановой бородкой. У Василия Никитича Макарова добрые лучистые глаза.
Старики встречаются как большие друзья. И когда Борзов рекомендует меня Макарову для самостоятельной работы (это студента-то, третьекурсника!), научный руководитель управления всеми заповедниками страны - это и был Василий Никитич - говорит:
- Ну что ж, поможем. Именно в Кавказский?
...С кем же ехать? Еще на первой учебной практике в Крыму я приметил студента Володю, выделявшегося упорством в работе, дотошностью и серьезностью. Мое предложение заинтересовало его. Ехать с нами была приглашена и Наташа.
Чем мы будем заниматься? Что наблюдать? Все. Всю природу, весь рельеф, распознавать его историю. Но, может быть, это уже известно?
Какое там известно! Даже такие популярные места, как Кардывач и Рица, до неузнаваемости искажены на картах. Сводной работы о рельефе заповедника, об истории этого рельефа нет. Геоморфологической карты заповедника тоже нет. Значит, нам есть, что делать! Но как мы будем это делать?
Собрались втроем и явились на консультацию к известному кавказоведу профессору Добрынину, готовые впитать и выполнить любые советы. Борис Федорович спокойно выслушал нас, одобрительно просмотрел ворох изученной литературы по району, которую мы ему притащили, и... не напутствовал нас ничем, кроме самых общих фраз. Вышли от него с пожеланиями успеха в работе, но без твердых рецептов как работать.
Один из старшекурсников, увидев, что мы обескуражены, утешил:
- Ничего, ребятки, не робейте. Это даже полезно, когда молодежь пускают, как с лодки в воду прямо на глубоком месте, чтобы научить плавать. Кто своей головой нащупает путь к исследованию, из того и толк выйдет. Александр Александрович Борзов так и говорит: "Не поплакав на борозде, пахать не научишься".
Это что же, значит, мы едем плакать на борозде?
Нет, подготовимся как только можем. Изучаем "Полевую геологию" академика Обручева, инструкцию профессора Эдельштейна по наблюдениям ледников. Кое-что проясняется - уже видим возможность вести нужные измерения и записи...
К ЗАПОВЕДНИКУ С СЕВЕРА
В Белореченской выходим из поезда Москва - Сочи и на рассвете пересаживаемся на уютный домашний поезд, везущий нас по майкопской ветке.
Въезжаем в предгорья. В обрывах скал видны косые напластования: слоеный каменный пирог из более твердых и более мягких пород. Совсем косые на вид хребты. Это чешуевидные несимметричные ступени - к у э с т ы. Как и разделяющие их перекошенные продольные долины, они появляются в рельефе с неумолимой, словно в математике, логикой.
Поперечные реки, текущие в ту же сторону, в которую наклонены пласты, прогрызают предгорные гряды теснинами. Они вымывают податливые породы из-под более стойких известняковых пластов, которые в результате обваливаются. Так без конца подновляется, освежается крутизна обрывов стойких пород, поддерживается их отвесность. Там, где мощнее податливые пласты, вырабатываются обширные продольные понижения - целые долы между параллельными куэстами.
Какая стройность, законность в природе! Мы почувствовали себя скульпторами, способными еще раз изваять именно этот рельеф. Иным он и не мог бы получиться при такой слоистости и неравностойкости материала для ваяния.
Поезд уперся в тупик у станицы Каменномостской. Каменный Мост - это туннельный участок реки Белой, которая прорывается здесь сквозь промоины в известняке. Вспоминаю из своих исторических разысканий, что над обрывами этого Каменного Моста стояло "мехкеме" - судилище горцев. Заподозренных в измене сбрасывали прямо в пропасть. Гибель в порогах считалась неизбежной, но чудом выплывший подлежал оправданию.
Путь вверх по Белой совершаем на конной линейке, встретившей нас по поручению дирекции заповедника. Каменномостское ущелье - первая большая радость на этом пути. Типичная сквозная "долина прорыва" в куэстовой гряде. Отвесные обрывы косонаклонных известняковых пластов, прорезанных широкой и мощной рекою. Пласты наклонены навстречу нашему пути от гор к равнине. Выше по течению они все больше поднимаются над водой, и долина воронкообразным раструбом расширяется - ведь из-под высоко задранных здесь стойких пластов выступили податливые, легче размываемые слои.
Если бы такая же четкость связей недр с рельефом продолжалась и дальше на юг! Но нет, там нас ждут куда более запутанные загадки рельефа.
Южнее обрывов Скалистой куэсты лежит привольная котловина с несколькими ярусами пологих площадок, на которых разместилась станица Даховская. Эти ярусы - речные террасы. Прежде здесь жило черкесское (абадзехское) племя дахо. Отсюда получил свое имя и Даховский отряд генерала Геймана, памятный для Сочи и Красной Поляны.
Густые леса на хребтах. Внизу уже лето, а выше в горах зелень еще полна весенней свежести.
С одного из поворотов долины над зеленью виден кусок пронзительной белизны. Еще не стаявший снег на горе Пшекиш.
Все гуще и глуше леса. Въезжаем во второе ущелье с непоэтичным названием Блокгаузное. Оно не известняковое, а гранитное. Река, поистине Белая от сплошной пены, обезумев, мчится в гладком и крутостенном цельнокаменном желобе. Но даже здесь мы различаем горизонтальные зарубки на отвесных стенах - остатки уровней древних террас; как раз по ним было легче всего проложить дорогу. А пожалуй, плохо, что такие поперечные ущелья называют "долинами прорыва". Река тут совсем не прорвала преграду. Она пропиливала гряду сверху вниз по мере того, как постепенно выдвигалось снизу вверх само это препятствие. Представьте, что здесь не пила опускается на перерезаемое бревно, а само бревно подается вверх под зубцы распиливающей его пилы...
Новое расширение долины. Хамышки. Мирно раскинувшаяся среди садов и кукурузных полей станица. А когда-то это было грозное горное гнездо последних непокоренных абадзехов и главная база "загорных" убыхов и краснополянцев - ахчипсовцев, откуда они снаряжали свои набеги на русские казачьи линии.
Дорога камениста и ухабиста, выматывает душу. Предпочитаем сойти с линейки и идти пешком. Новое ущелье, менее крутосклонное. У его скал кирпично-красный цвет, неожиданно контрастирующий с зеленью леса и голубизной воды. Здесь и почва красная, как в тропиках. Но она покраснела не под влиянием сегодняшнего климата. Ее окраске помогло разрушение коренных песчаниковых плит. Даже ручьи, бегущие из ближайших лощин, несут в Белую красновато-мутную воду. А сами песчаники стали красными по явно климатической, впрочем, очень древней причине. Это сцементированные пески допотопных пустынь, существовавших здесь более двухсот миллионов лет назад. В сухих жарких пустынях накапливались окислы железа - вот и возник красный песок.
Мост через Белую привел нас в небольшой поселок со старочеркесским названием - Гузерипль. Здесь на глухой лесной поляне близ знаменитого большого дольмена помещалась в те годы дирекция Кавказского заповедника.
СМИРНОВ-ЧАТКАЛЬСКИЙ
Нас принял местный ученый-географ. Настораживала его театрально громкая двойная фамилия: Смирнов-Чаткальский. Пахло апломбом провинциального тенора: обладатель этой фамилии явно пристроил к слишком частому "Смирнову" название Чаткальского хребта Средней Азии, чтобы звучать наподобие Семенова-Тян-Шанского.
Шеф держался не очень приветливо и огорошил нас лобовым вопросом о самой цели нашей поездки.
- Неужели вы считаете, что такие исследования могут быть кому-нибудь нужны?
Было от чего растеряться. Мы откровенно думали, что они нужны прежде всего самому заповеднику. Разве не полезен этому научному учреждению всякий новый вклад в познание его природы, всякое упорядочение представлений о географии его территории? Разве не поможем мы нашими работами последующим исследователям - почвоведам, ботаникам, зоологам, климатологам? Разве не выявим неправильность карт?
Смирнов-Чаткальский иронически выслушал нас и произнес:
- Изучать заповедник ради самого заповедника, развивать науку ради науки - мертворожденное дело, порочный круг. Что вы дадите практике, хозяйству?
Упрек серьезный. Но в нем звучит и крайность: требование, чтобы из любого научного достижения можно было немедленно шить сапоги.
А мы по неопытности еще не умели ответить, что геоморфологические исследования важны для изучения древних металлоносных россыпей, для усовершенствования рисовки рельефа на картах и мало ли еще для чего...
Меня осенил один довод, казавшийся в ту минуту исчерпывающе убедительным. Я сказал:
- Но ведь "инвентаризация территории", стоящая в плане работ заповедника, имеет и оборонное значение! Разве военно-географические выводы из исследований - это не служение практике?
Смирнов-Чаткальский занервничал, заерзал, в глазах заиграла недобрая сумасшедшинка; тоном морализующего пастора он произнес:
- Я не ожидал от вас таких рассуждений. Вы допускаете политический ляпсус. Мы говорим о неуязвимости наших рубежей, имеем все возможности разбить врага на его собственной территории, а вы предлагаете учитывать оборонное значение чего? - гор Кавказского заповедника! Это же равносильно допущению мысли о проникновении противника на Северный Кавказ!
Я еще пролепетал ему что-то насчет приграничности гор Черноморского побережья, но было уже ясно, что
этого человека доказательствами не перешибешь. В сущности, зачем мы с ним вообще говорим? Ни мы ему, ни он нам не нужен, работать сумеем и без него...
СКВОЗЬ ЦАРСТВО ЗУБРОВ
Теперь нас четверо: нам придан рабочий при лошади - мрачный и угловатый юноша Саша. Нас предупредили, что это человек лесной, людей не видавший, малограмотный - чтобы не удивлялись.