Страница:
Я выразительно взглянул на него:
- Награду вы получили зря. Я был штурманом на этой лодке. И вы не потопили ее.
Финский офицер помрачнел и больше не произнес ни слова. Видимо, был очень расстроен моим сообщением.
А задание командира дивизиона было выполнено успешно.
Атака в Померанской бухте
И снова под воду.
Погрузившись, приблизились к Гогланду. Мне надо было уточнить место лодки по береговым ориентирам. В перископ остров показался безлюдным и очень чужим. Пеленги я взял быстро, благо все приметные точки - мысы, здания, башни - были хорошо знакомы: перед войной довольно часто приходилось плавать в этом районе.
Здесь, у Гогланда, в ноябре 1941 года погибла подводная лодка "Л-2". Штурманом на ней служил Алексей Лебедев. На занятиях в классах подводного плавания я сидел с ним за одним столом. Это был обаятельный юноша с волевым лицом и неизменной трубкой во рту.
Алексей писал мужественные стихи, которые многие курсанты заучивали наизусть. Это были стихи о море, о Родине, о высоком патриотизме советских моряков. Каждая их строчка точно била в цель.
Стихи Лебедева были известны далеко за пределами училища. Прославленный советский поэт Николай Тихонов писал о нем, что Алексей Лебедев жил в страшное, сокрушительное время, когда счет, предъявлявшийся молодости, смутил бы своей суровостью и испытанного в житейских волнениях бывалого человека. И, конечно, Алексей Лебедев почувствовал в голосе времени родную его таланту ноту. Как сигналы боевой тревоги, рождались в нем стихи. И от стиха он переходил к тем действиям, которые раньше знал по книгам. Для его натуры это было естественно и закономерно...
Лебедев был и отличным штурманом, настоящим моряком-подводником. Именно поэтому подавляющее большинство его стихов посвящено флоту. Мне запомнились такие строки:
Превыше мелочных забот
Над горестями небольшими
Встает немеркнущее имя,
В котором жизнь и сердце - флот!
Но вернусь к прерванному рассказу. Нам предстояло преодолеть последний рубеж на пути в Балтику. Он проходил по линии Таллин, Хельсинки и назывался нарген-порккалауддским. Практически он наглухо перекрывал выход из Финского залива. Но только не для советских подводников.
Чтобы уточнить место, мы всплыли еще раз под перископ у острова Нарген. Ярошевич, повращав перископ, сказал, как мне показалось, взволнованно:
- За Наргеном Таллин. К сожалению, далеко. В перископ не увидишь.
Я понял его состояние. Перед войной в Таллине жила семья командира - жена и две дочурки, а в то время они находились в эвакуации. Немногим более года назад и я бродил по улицам Таллина. И мне вновь представилась привычная панорама города с возвышающимися над ним кирхами и Вышгородом. Сердце учащенно забилось. Вспомнились слова балтийцев, которые, покидая столицу Советской Эстонии той первой военной осенью, говорили: "Мы еще вернемся к тебе, Таллин!.."
Определившись по приметным ориентирам на острове Нарген, мы продолжили путь. Вначале плавание проходило в общем благополучно. Но вскоре именно на рубеже Нарген, мыс Порккала-Удд корабль попал на минное поле.
Из первого отсека поступил доклад лейтенанта Ю. Шагиняна:
- Скрежет металла по левому борту!
Скрежет металла! Не надо было никому объяснять, что означал доклад. Мы коснулись левым бортом минрепа - троса, который держит мину на определенной глубине. Стоит ему зацепиться за какую-нибудь неровность на корпусе лодки мина подтянется к нам. И произойдет сильнейший взрыв.
- Скрежет металла по левому борту!
Это уже доклад из второго отсека. Значит, минреп ползет по корпусу. Скрежет приближается к центральному посту. Самое опасное место - корма. Там горизонтальные рули, винты. Смотрю на командира. Ярошевич внешне невозмутим. На лице его не дрогнул ни один мускул.
- Стоп левая, - командует он. - Лево на борт!
Выполнение экипажем этих команд отбрасывало корму от минрепа. Скрежет в районе кормовых отсеков прекратился. У всего экипажа вырвался вздох облегчения. Однако тут же новый доклад. Тоже из носовых отсеков. На этот раз о скрежете с правого борта. И все повторилось сызнова.
Впоследствии мне не раз приходилось слышать этот зловещий скрежет. Только в походе, о котором сейчас пишу, мы девять раз пересекали минные поля. Но, скажу честно, тот, первый, оставил в памяти самую глубокую зарубку.
Когда скрежет прекратился и минное поле осталось позади, наш комиссар Александр Иванович Баканов обратился к командиру:
- Я, пожалуй, пройду по отсекам?
- Да, конечно, - поддержал его Ярошевич. - Потолкуй с людьми.
Командир и комиссар понимали друг друга с полуслова: надо было снять нервное напряжение, которое, несомненно, еще владело людьми.
А Баканов мог шуткой, метким словом, советом отвлечь человека от невеселых мыслей, поднять у него настроение. На мой взгляд, он в полной мере обладал качествами, присущими настоящему Комиссару, комиссару с большой буквы.
Быть первым, быть в гуще событий, среди людей - девиз политработника. Невозможно представить его затворником, оторванным от людей, от живого дела. Ведь суть и назначение политработы - воспитание у людей коммунистической убежденности, классового самосознания, коммунистической морали. Хочу подчеркнуть, что работа с людьми - самая сложная, пакую только можно себе представить. В разных жизненных ситуациях политработнику приходится быть и педагогом, и психологом, и политическим деятелем, и философом. И притом еще непременно отлично владеть словом.
Все эти прекрасные качества были присущи нашему комиссару. Я уже говорил, что он прошел большую жизненную школу. Начал службу рядовым матросом. Получил закалку еще в боях гражданской войны и авторитетом пользовался огромным. А главное - Александр Иванович обладал редкостным даром находить душевный контакт с людьми. И хотя лодка была разделена на отсеки и нас отгораживали друг от друга водонепроницаемые стальные переборки, наш экипаж благодаря Баканову был единым, сплоченным коллективом...
Записав в штурманском журнале время, отсчет лага, широту и долготу места, я сделал приписку: "Вошли в Балтийское море". Да, то, к чему мы так стремились, свершилось! Вдоль восточной части шведского острова Готланд курсом на юг наша лодка направилась в логово врага, в район Померанской бухты.
Плавать по Балтийскому морю было легче, нежели по Финскому заливу: и просторней, и глубины побольше, и минных полей поменьше. Кроме того, на берегу нейтральной Швеции вовсю светили маяки. А для штурмана это сущее благо: место по маякам можно определить с максимальной точностью.
Свет маяков навевал воспоминания о мирных днях, а разноцветные проблески огней как бы связывали моряков с берегом, со всем родным и близким, что находится там.
Когда же были они, эти мирные дни? Когда зубрили в -аудиториях морские премудрости, пели песни на вечерних прогулках и отправлялись в желанные увольнения "на берег", хотя училище прочно стояло на самом что ни на есть берегу! Казалось, это было очень давно...
Как-то во время похода, перебирая старые записные книжки, я наткнулся на англо-русский словарик, который от руки заполнял еще в училище. Вспомнилась преподавательница Ольга Михайловна Жерве - жена капитана 1 ранга Жерве, который еще в первую мировую войну командовал соединением эскадренных миноносцев на Черном море. В годы революции, как и многие прогрессивно настроенные русские офицеры, Жерве перешел на сторону Советской власти. В тот период остро стоял вопрос о подготовке кадров для молодого советского флота. И Жерве был назначен первым начальником советской Военно-морской академии.
Участвовал он и в разработке планов строительства нового флота. Тогда еще не было четкой концепции, какой строить флот: надводный или подводный, на какие корабли делать ставку - на малые или большие, на торпедные катера или на линкоры. Именно в те годы родилось мнение, что строить надо сбалансированный флот. Этот принцип и нашел воплощение в современном отечественном флоте...
Ольгу Михайловну Жерве я встретил через 16 лет, когда поступал в Военно-морскую академию. Она тотчас узнала меня и даже вспомнила мою фамилию. Встреча эта была и радостной и горькой, ведь большинство моих сокурсников, о которых расспрашивала старая преподавательница, погибли в годы войны...
С каждым новым оборотом винтов мы приближались к Померанской бухте. Текли размеренные походные будни. Днем лодка - на глубине, ночью - на поверхности. Вражеских судов не было видно, но по всему чувствовалось, что встреча с ними близка. И Ярошевич практически не уходил из центрального поста.
- Дмитрий Климентьевич, пошел бы в каюту, соснул часок-другой. Ведь измотаешься, - сказал ему как-то комиссар.
- В каюте с подволока каплет, - отшутился Ярошевич. - Как капля в ухо попадет - тотчас просыпаюсь. Не сон, а одно мучение.
Мне показалось, что этот разговор остался никем не замеченным, но я ошибся. На следующий день я увидел боцмана Силакова, который что-то выкраивал из куска брезента. Григорий Никандрович Силаков - мой подчиненный, правая рука в штурманской боевой части. Он старше меня, имел боевой опыт, участвовал в войне с Финляндией в 1939/40 году. Поэтому держались мы оба, как говорится, на равных.
- Что замыслил Григорий Никандрович? - поинтересовался я.
Силаков оглянулся и сказал вполголоса:
- Слыхали, командир в своей каюте спать не может. С подволока каплет. Вот я и того, защиту из брезента сооружаю. Ни одна капля через нее не просочится...
Трогательная забота о командире, близкая к обожанию, была присуща всему экипажу "Щ-310". Мы любили Дмитрия Климентьевича Ярошевича, верили в него. И надо сказать, наша вера имела под собой твердую основу...
Итак, мы ждали врага и готовились к встрече с ним. Но как нередко бывает в жизни, даже то, чего ждешь, приходит неожиданно.
- Транспорт справа тридцать, на горизонте,-прогремел в центральном посту доклад вахтенного командира -лейтенанта Шагиняна.
Ярошевича как пружиной подбросило с места:
- Боевая тревога! Торпедная атака...
Началось сложное маневрирование.
И вновь, в который раз за время войны, подумалось о том, чему нас учили в училище и с чем пришлось столкнуться. Да, в стенах училища каждый курсант не раз и не два выходил в атаку на транспорты условного противника. Однако, сколько ни рылся в памяти, не вспомнил ни одной учебной атаки, которая проводилась бы в темное время суток. Все - днем!
Но именно днем фашисты старались не появляться в открытом море, а если уж появлялись, то в очень сильном охранении...
Наша лодка, не погружаясь, сближалась с довольно крупным транспортом, силуэт которого едва просматривался во тьме.
Весь экипаж в эти минуты находился в большом напряжении.
- Аппараты - товсь! - прозвучала очередная команда.
- Аппараты - пли! - скомандовал командир.
Ждали результата атаки. Но безуспешно. Взрыва не последовало. В самый последний момент транспорт резко изменил курс.
Однако Ярошевич не из тех, кто не доводит дела до конца.
- Самый полный вперед! Право на борт, - доносится о ходового мостика. Кормовые аппараты приготовить к выстрелу. - И снова: - Аппараты - товсь! Пли!
Сильнейший удар раздался где-то в корме. Грохот прокатился по отсекам и погас в носу.
- Торпеды вышли. Торпедный аппарат номер шесть имеет повреждения, доложили торпедисты из седьмого отсека.
Вот когда выяснилось, что бомбежка глубинными бомбами кончилась для нас у Гогланда не безрезультатно. Они все же повредили торпедный аппарат. Хорошо, что хоть вышла торпеда.
Но оказалось, что радовались мы преждевременно. Поврежденный торпедный аппарат во время выхода торпеды, видимо, погнул ее рули, и создалась нелепая ситуация. Вместо того чтобы идти на транспорт противника, торпеда, развернувшись, устремилась на свою же лодку. Спасло нас хладнокровие и мастерство Ярошевича. Он умело уклонился от торпеды и продолжил преследование транспорта. Командир никак не хотел упускать крупную цель.
Мы сблизились с транспортом на 3 кабельтова. Это пятьсот с лишним метров. И вот новый залп из двух торпед.
Раздался сильнейший взрыв. Мощный толчок сбил с ног тех, кто не успел за что-нибудь ухватиться. Наша торпеда взорвалась в районе ходового мостика транспорта.
Испросив разрешения, я выскочил наверх и увидел картину, которая не могла не порадовать глаз: полыхая огромным факелом, судно погружалось в пучину. Так был потоплен немецкий сухогрузный транспорт "Франц-Рудольф"..
После атаки подводная лодка, отойдя мористее, легла на грунт для перезарядки торпедных аппаратов. В тот день произошло очень важное для меня событие. На партийном собрании обсуждались вопросы, связанные с выполнением боевого задания. А затем выступил наш комсомольский вожак старшина 2-й статьи Петр Петрович Шур. По его предложению, которое было подкреплено боевой характеристикой, меня приняли в члены ВКП(б).
У берегов противника
В боевом приказе на поход в Балтийское море нашему экипажу ставились три задачи. Во-первых, атаковать и топить все фашистские корабли, которые нам встретятся. Во-вторых, вести разведку. И в-третьих, попытаться обнаружить район, где фашисты проводили испытания новых подводных лодок.
В тот период разворачивалась так называемая битва за Атлантику. По существу же шла борьба на коммуникациях, связывавших США с Англией, а также с нашими северными портами - Мурманском и Архангельском.
У фашистов в центре внимания в то время уже был подводный флот. Из месяца в месяц нарастало количество лодок, входивших в строй. Ко времени, о котором идет речь, то есть к концу 1942 года, гитлеровцы ежемесячно строили до 20 лодок. В дальнейшем их количество возросло.
Новые корабли, прежде чем приступить к боевым действиям, должны были непременно пройти заводские и ходовые испытания. Как правило, испытания производились в определенных районах. Такой район нам предстояло обнаружить.
Было уже начало октября. Наша лодка шла к северу от маяка Стило, что недалеко от Данцигской бухты (Гданьский залив). Море было пустынным. Который уже день не встречалось ни одного транспорта. Я нес ходовую вахту. В очередной раз осматривая горизонт, вдруг увидел силуэт боевого корабля. Конечно, тотчас объявил боевую тревогу. Прибывшему в центральный пост Ярошевичу доложил:
- Крейсер по пеленгу 280 градусов, на удалении 60- 70 кабельтовых.
Командир прильнул к перископу.
- Нет, это не крейсер,- произнес он через некоторое время. - Это эсминец серии "Зет".
Эскадренные миноносцы такого типа фашисты начали строить во время войны. Это были довольно крупные корабли (не случайно я принял один из них за крейсер).
Легли на курс сближения. Поднимая время от времени на поверхность перископ, Ярошевич короткими рублеными фразами сообщал о событиях, которые разворачивались там, наверху. По его сведениям я вел прокладку пути своего корабля и корабля противника.
События разворачивались следующим образом. Мы сблизились с эсминцем на 25 кабельтовых и уже приготовились к атаке, но он резко отвернул в сторону.
Легли на новый курс сближения. И снова отворот цели. Но в этот раз она шла прямым курсом на нас. Лучшего момента для атаки не придумаешь.
- Аппараты - товсь! - произнес командир лодки. И тут же воскликнул: - Ах, черт! Опять отвернул. Странное маневрирование.
Да, маневрирование немецкого эсминца было действительно странным. Во всяком случае, оно не походило на противолодочный зигзаг, которого можно было ожидать. Похоже, курсы эсминца ограничивали пределы определенного квадрата.
Обстановка прояснилась после доклада акустика:
- Эсминец работает звукоподводной связью. Четко различаю "добро" и "ха".
- Значит, в районе еще один корабль. Неужто подводная лодка?! встрепенулся Ярошевич.
Стали в третий раз сближаться с противником. И в третий раз перед самым залпом он резко отвернул в сторону. А между тем стало смеркаться. По сообщению Ярошевича, горизонт был темным. Я подумал, что нам, наверное, так и не удастся атаковать эсминец, как вдруг командир произнес:
- Малая цель в 18 кабельтовых. Похоже, катер. - А потом взволнованно: Подводная лодка! Всплывает!
Торпедная атака на лодку стала развиваться стремительно по всем правилам искусства. С дистанции 10 кабельтовых мы выстрелили последней торпедой.
- Торпеда вышла, - комментировал командир. - Отлично идет!
И внезапно, в самый что ни на есть критический момент, боцман срывающимся голосом доложил:
- Заклинило горизонтальные рули.
Дальнейшие события замелькали, как в кинематографе. Рули заклинило в положении "На всплытие", и рубка тотчас показалась над водой. Вражеская подводная лодка немедленно нырнула на глубину. Наша торпеда прошла над ней.
На эсминце, видимо, заметили что-то неладное, и он пошел на нашу лодку полным ходом. Его острый форштевень навис над нами. Но уже заполнялась цистерна быстрого погружения, и мы стремглав понеслись на глубину, слыша над собой мощный гул винтов.
Кто-то в центральном посту сказал:
- Сейчас начнет бомбить.
Но проходила минута за минутой, а разрывов глубинных бомб так и не зафиксировали. Что же случилось? Сейчас можно предположить всякое. Но думается, что командир вражеского эсминца просто-напросто боялся спутатъ лодки, ведь он мог по ошибке отбомбиться по своей.
Примерно через три часа, маневрируя на самых малых ходах, одновременно расхаживая кормовые рули, мы отошли от района атаки и всплыли в надводное положение. Кораблей противника не наблюдалось. Донесли об обнаруженном районе испытания подводных лодок противника и об израсходовании последней торпеды. Получили приказание возвращаться в родную базу.
Обратный путь предстоял не легче, чем путь на балтийские просторы. А если быть точным - он обещал быть более тяжелым, фашисты не только наращивали усилия против наших подводных лодок, но и довольно точно засекли маршруты их движения. Впрочем, большого искусства в данном случав не требовалось: всего-то и было три маршрута, три узкие морские дороги между островами. Эти дороги гитлеровцы и перегородили минными заграждениями.
Командир принял решение возвращаться тем же путем, каким мы шли в Балтику. В таком решении был свой резон - путь уже был проверен нами. Правда, на этот раз взяли поправку "на рифы" и сместили курс ближе к северной оконечности Гогланда.
Перед входом в район минных заграждений я в последний раз определился по приметным ориентирам острова Осмуссар. Затем ушли на глубину.
И снова зловещий скрежет минрепов то и дело доносился внутрь прочного корпуса. Однако на этот раз он не вызывал уже такого острого чувства тревоги, как в первый раз: к чему только не привыкает человек!
Зарядка аккумуляторных батарей на Западном Гогландском плесе прошла вполне благополучно - помогла штормовая погода. Катера противника при сильном волнении не рисковали выходить в море. Кроме того, нередко мины срывало с якорей волнами - и тогда они, свободно плавая на поверхности, представляли собой опасность для обеих сторон.
Корабль двинулся к северной оконечности Гогланда. Настрой у экипажа хороший - у нас прибавилось боевого опыта. Все, от краснофлотца до командира, осознали и глубоко прочувствовали, что такое подводная война...
9 октября 1942 года около полудня всплыли под перископ. Я определился по Гогландским мысам. Сомнений никаких: место точное. Находились мы в это время в 35-40 кабельтовых от берега (это свыше шести с половиной километров) . Я хотел разглядеть вражеский наблюдательный пост, который, по разведданным, находился где-то поблизости, но так и не увидел его.
В 12.00 сдал вахту помощнику командира Ф. Ф. Красно-польскому. Однако не успел уйти из центрального поста, как раздался звонкий голос акустика:
- Шум винтов малого корабля.
Боевая тревога! Все по местам. Определяем малый корабль - это тральщик. Слышен характерный ритм работы его дизеля. Атаковать противника так близко от берега нельзя, да и нечем: последняя торпеда была израсходована во время атаки подводной лодки.
И все же встреча с тральщиком полезна для нас. Внимательно прослеживаем его курс, который, несомненно, ведет из Котки на Гогланд. Наношу этот курс на карту. Стало быть, засечен еще один фарватер, которым ходят немецкие корабли.
Уходим на глубину 35 метров, через 10 минут - еще на пять.
Время обеденное. В третьем отсеке, где находится крохотный стол и узкий диванчик, наш вестовой краснофлотец Романов уже гремит посудой.
В центральный пост заглянул Баканов:
- Штурман, приглашаю к столу. Командир умывается. Сейчас подойдет.
За столом нас трое - я, механик и Александр Иванович, который рассказывает, как развеселил сегодня электриков какой-то флотской байкой. И в это время...
Нет, это не взрыв глубинной бомбы, в чем-то уже привычный для нас. Это страшной силы удар по корпусу лодки.
Последнее, что я увидел, - тарелки, летевшие к подволоку. Палуба выскользнула из-под ног. Погас свет.
Меня бросило на переборку командирской каюты, и тут же послышался свист воды, поступавшей внутрь лодки. Судя по всему мы стремительно погружались. Сильный толчок в носовой части корабля - подводная лодка легла на грунт.
Зажглось аварийное освещение - две крохотные, тускло мерцающие лампочки у люков переборок. Трудно было что-либо разглядеть при таком свете, но все же исчезла кромешная темнота. Раздались частые звонки "Аварийная тревога!".
Мое место по тревоге в центральном посту. Бегу туда. Главная забота гирокомпас. В полутьме отыскиваю его. Он не журчит, как обычно, а ревет, как сирена. От взрыва отключилась следящая система, и гироскоп под влиянием прецессионных сил все набирал и набирал скорость. Ротор вот-вот сорвется с цапф: скорость, которую он набрал, уже превышала шесть тысяч оборотов в минуту! Безобидный в нормальном состоянии, прибор как бы превратился в снаряд. Стоило гироскопу потерять опору, и он стал бы носиться по центральному посту, сокрушая все вокруг.
Только мгновение думал я, как поступить. Спасибо старшему лейтенанту Георгию Попеке, преподавателю электронавигационных приборов нашего училища. Он практически обучил нас нивелировать гирокомпас. Операция простая, но ее надо знать. В зависимости от наклона гироскопа достаточно приложить влево или вправо пару сил, что я и сделал. Постепенно ротор гирокомпаса из наклонного положения пришел в нормальное. Рев прекратился.
Прибежал Буров.
- Включайте быстро следящую систему, - приказал я ему и, бросившись к карте, постарался точно нанести свое место: отсюда должен был пойти отсчет нашего дальнейшего пути. Но сможем ли мы двигаться вообще? Корабль не имел хода, лежал на грунте, глубина около 60 метров.
Борьба за живучесть корабля велась во всех отсеках. В центральный пост поступали донесения о повреждениях. Они были весьма неприятными.
Первый отсек интенсивно заполнялся водой через трещины в прочном корпусе. Хорошо, что аварийная команда во главе с помощником командира успела по тревоге проскочить туда: сразу после взрыва во всех отсеках были наглухо задраены переборочные люки. Таков порядок. Борьба за жизнь корабля ведется поотсечно до последней возможности. И никто без приказа командира корабля, даже при угрозе гибели, не имеет права покинуть отсек.
Второй отсек, где находились стеллажи торпед и яма с аккумуляторными батареями, тоже был основательно поврежден. Центр взрыва мины, видимо, находился где-то в носовой части лодки. Здесь забортная вода проникала через заклепки, и отсек заполнялся не так быстро. Но вода в этом отсеке представляла сама по себе страшную опасность. Стоило соленой морской воде соединиться с электролитом, который вытекал из потрескавшихся аккумуляторных баков, стал бы выделяться хлор. А короткое замыкание между элементами могло вызвать взрыв и пожар. Вот почему команда электриков во главе со старшиной 1-й статьи Лаврешниковым быстро рассоединяла межэлементные соединения и самоотверженно боролась с поступлением воды.
В районе центрального поста прочный корпус выдержал удар взрыва, но была повреждена главная балластная магистраль, соединяющая все отсеки с главным осушительным насосом, который в обиходе называли помпой "Рото". Эта помпа основное средство борьбы с поступлением воды внутрь прочного корпуса. Производительность ее около 250 тонн в час. Но поскольку магистраль в районе центрального поста дала трещину, главный осушительный насос бездействовал.
Кроме того, именно через этот разрыв в трюм центрального поста стремительно поступала вода, так как забортное давление достигало почти шести атмосфер. Были уже залиты помещения агрегатов, радиорубки, и мы лишились радиосвязи. Вода подбиралась к палубному настилу, полностью затопив трюм центрального поста. Команда трюмных во главе с главным старшиной Говоровым, надев маски изолирующих приборов, опустилась под воду и старалась наложить бугели на трещину магистрали.
Тем временем в первом отсеке аварийная команда работала уже по грудь в воде. Моряки накладывали пластыри, подкрепляли их распорками. Так как разошедшийся шов прочного корпуса был большим, то все, чем можно было .его законопатить, пошло в ход. Впоследствии я обнаружил, что и мой китель был использован вместе с матами, специально изготовленными для заделки пробоин.
В пятом отсеке, где находились мотористы, вода тоже сочилась через заклепки. Но эта течь была незначительной. В сравнительно благополучном положении оказались шестой электромоторный и седьмой концевой отсеки.
- Награду вы получили зря. Я был штурманом на этой лодке. И вы не потопили ее.
Финский офицер помрачнел и больше не произнес ни слова. Видимо, был очень расстроен моим сообщением.
А задание командира дивизиона было выполнено успешно.
Атака в Померанской бухте
И снова под воду.
Погрузившись, приблизились к Гогланду. Мне надо было уточнить место лодки по береговым ориентирам. В перископ остров показался безлюдным и очень чужим. Пеленги я взял быстро, благо все приметные точки - мысы, здания, башни - были хорошо знакомы: перед войной довольно часто приходилось плавать в этом районе.
Здесь, у Гогланда, в ноябре 1941 года погибла подводная лодка "Л-2". Штурманом на ней служил Алексей Лебедев. На занятиях в классах подводного плавания я сидел с ним за одним столом. Это был обаятельный юноша с волевым лицом и неизменной трубкой во рту.
Алексей писал мужественные стихи, которые многие курсанты заучивали наизусть. Это были стихи о море, о Родине, о высоком патриотизме советских моряков. Каждая их строчка точно била в цель.
Стихи Лебедева были известны далеко за пределами училища. Прославленный советский поэт Николай Тихонов писал о нем, что Алексей Лебедев жил в страшное, сокрушительное время, когда счет, предъявлявшийся молодости, смутил бы своей суровостью и испытанного в житейских волнениях бывалого человека. И, конечно, Алексей Лебедев почувствовал в голосе времени родную его таланту ноту. Как сигналы боевой тревоги, рождались в нем стихи. И от стиха он переходил к тем действиям, которые раньше знал по книгам. Для его натуры это было естественно и закономерно...
Лебедев был и отличным штурманом, настоящим моряком-подводником. Именно поэтому подавляющее большинство его стихов посвящено флоту. Мне запомнились такие строки:
Превыше мелочных забот
Над горестями небольшими
Встает немеркнущее имя,
В котором жизнь и сердце - флот!
Но вернусь к прерванному рассказу. Нам предстояло преодолеть последний рубеж на пути в Балтику. Он проходил по линии Таллин, Хельсинки и назывался нарген-порккалауддским. Практически он наглухо перекрывал выход из Финского залива. Но только не для советских подводников.
Чтобы уточнить место, мы всплыли еще раз под перископ у острова Нарген. Ярошевич, повращав перископ, сказал, как мне показалось, взволнованно:
- За Наргеном Таллин. К сожалению, далеко. В перископ не увидишь.
Я понял его состояние. Перед войной в Таллине жила семья командира - жена и две дочурки, а в то время они находились в эвакуации. Немногим более года назад и я бродил по улицам Таллина. И мне вновь представилась привычная панорама города с возвышающимися над ним кирхами и Вышгородом. Сердце учащенно забилось. Вспомнились слова балтийцев, которые, покидая столицу Советской Эстонии той первой военной осенью, говорили: "Мы еще вернемся к тебе, Таллин!.."
Определившись по приметным ориентирам на острове Нарген, мы продолжили путь. Вначале плавание проходило в общем благополучно. Но вскоре именно на рубеже Нарген, мыс Порккала-Удд корабль попал на минное поле.
Из первого отсека поступил доклад лейтенанта Ю. Шагиняна:
- Скрежет металла по левому борту!
Скрежет металла! Не надо было никому объяснять, что означал доклад. Мы коснулись левым бортом минрепа - троса, который держит мину на определенной глубине. Стоит ему зацепиться за какую-нибудь неровность на корпусе лодки мина подтянется к нам. И произойдет сильнейший взрыв.
- Скрежет металла по левому борту!
Это уже доклад из второго отсека. Значит, минреп ползет по корпусу. Скрежет приближается к центральному посту. Самое опасное место - корма. Там горизонтальные рули, винты. Смотрю на командира. Ярошевич внешне невозмутим. На лице его не дрогнул ни один мускул.
- Стоп левая, - командует он. - Лево на борт!
Выполнение экипажем этих команд отбрасывало корму от минрепа. Скрежет в районе кормовых отсеков прекратился. У всего экипажа вырвался вздох облегчения. Однако тут же новый доклад. Тоже из носовых отсеков. На этот раз о скрежете с правого борта. И все повторилось сызнова.
Впоследствии мне не раз приходилось слышать этот зловещий скрежет. Только в походе, о котором сейчас пишу, мы девять раз пересекали минные поля. Но, скажу честно, тот, первый, оставил в памяти самую глубокую зарубку.
Когда скрежет прекратился и минное поле осталось позади, наш комиссар Александр Иванович Баканов обратился к командиру:
- Я, пожалуй, пройду по отсекам?
- Да, конечно, - поддержал его Ярошевич. - Потолкуй с людьми.
Командир и комиссар понимали друг друга с полуслова: надо было снять нервное напряжение, которое, несомненно, еще владело людьми.
А Баканов мог шуткой, метким словом, советом отвлечь человека от невеселых мыслей, поднять у него настроение. На мой взгляд, он в полной мере обладал качествами, присущими настоящему Комиссару, комиссару с большой буквы.
Быть первым, быть в гуще событий, среди людей - девиз политработника. Невозможно представить его затворником, оторванным от людей, от живого дела. Ведь суть и назначение политработы - воспитание у людей коммунистической убежденности, классового самосознания, коммунистической морали. Хочу подчеркнуть, что работа с людьми - самая сложная, пакую только можно себе представить. В разных жизненных ситуациях политработнику приходится быть и педагогом, и психологом, и политическим деятелем, и философом. И притом еще непременно отлично владеть словом.
Все эти прекрасные качества были присущи нашему комиссару. Я уже говорил, что он прошел большую жизненную школу. Начал службу рядовым матросом. Получил закалку еще в боях гражданской войны и авторитетом пользовался огромным. А главное - Александр Иванович обладал редкостным даром находить душевный контакт с людьми. И хотя лодка была разделена на отсеки и нас отгораживали друг от друга водонепроницаемые стальные переборки, наш экипаж благодаря Баканову был единым, сплоченным коллективом...
Записав в штурманском журнале время, отсчет лага, широту и долготу места, я сделал приписку: "Вошли в Балтийское море". Да, то, к чему мы так стремились, свершилось! Вдоль восточной части шведского острова Готланд курсом на юг наша лодка направилась в логово врага, в район Померанской бухты.
Плавать по Балтийскому морю было легче, нежели по Финскому заливу: и просторней, и глубины побольше, и минных полей поменьше. Кроме того, на берегу нейтральной Швеции вовсю светили маяки. А для штурмана это сущее благо: место по маякам можно определить с максимальной точностью.
Свет маяков навевал воспоминания о мирных днях, а разноцветные проблески огней как бы связывали моряков с берегом, со всем родным и близким, что находится там.
Когда же были они, эти мирные дни? Когда зубрили в -аудиториях морские премудрости, пели песни на вечерних прогулках и отправлялись в желанные увольнения "на берег", хотя училище прочно стояло на самом что ни на есть берегу! Казалось, это было очень давно...
Как-то во время похода, перебирая старые записные книжки, я наткнулся на англо-русский словарик, который от руки заполнял еще в училище. Вспомнилась преподавательница Ольга Михайловна Жерве - жена капитана 1 ранга Жерве, который еще в первую мировую войну командовал соединением эскадренных миноносцев на Черном море. В годы революции, как и многие прогрессивно настроенные русские офицеры, Жерве перешел на сторону Советской власти. В тот период остро стоял вопрос о подготовке кадров для молодого советского флота. И Жерве был назначен первым начальником советской Военно-морской академии.
Участвовал он и в разработке планов строительства нового флота. Тогда еще не было четкой концепции, какой строить флот: надводный или подводный, на какие корабли делать ставку - на малые или большие, на торпедные катера или на линкоры. Именно в те годы родилось мнение, что строить надо сбалансированный флот. Этот принцип и нашел воплощение в современном отечественном флоте...
Ольгу Михайловну Жерве я встретил через 16 лет, когда поступал в Военно-морскую академию. Она тотчас узнала меня и даже вспомнила мою фамилию. Встреча эта была и радостной и горькой, ведь большинство моих сокурсников, о которых расспрашивала старая преподавательница, погибли в годы войны...
С каждым новым оборотом винтов мы приближались к Померанской бухте. Текли размеренные походные будни. Днем лодка - на глубине, ночью - на поверхности. Вражеских судов не было видно, но по всему чувствовалось, что встреча с ними близка. И Ярошевич практически не уходил из центрального поста.
- Дмитрий Климентьевич, пошел бы в каюту, соснул часок-другой. Ведь измотаешься, - сказал ему как-то комиссар.
- В каюте с подволока каплет, - отшутился Ярошевич. - Как капля в ухо попадет - тотчас просыпаюсь. Не сон, а одно мучение.
Мне показалось, что этот разговор остался никем не замеченным, но я ошибся. На следующий день я увидел боцмана Силакова, который что-то выкраивал из куска брезента. Григорий Никандрович Силаков - мой подчиненный, правая рука в штурманской боевой части. Он старше меня, имел боевой опыт, участвовал в войне с Финляндией в 1939/40 году. Поэтому держались мы оба, как говорится, на равных.
- Что замыслил Григорий Никандрович? - поинтересовался я.
Силаков оглянулся и сказал вполголоса:
- Слыхали, командир в своей каюте спать не может. С подволока каплет. Вот я и того, защиту из брезента сооружаю. Ни одна капля через нее не просочится...
Трогательная забота о командире, близкая к обожанию, была присуща всему экипажу "Щ-310". Мы любили Дмитрия Климентьевича Ярошевича, верили в него. И надо сказать, наша вера имела под собой твердую основу...
Итак, мы ждали врага и готовились к встрече с ним. Но как нередко бывает в жизни, даже то, чего ждешь, приходит неожиданно.
- Транспорт справа тридцать, на горизонте,-прогремел в центральном посту доклад вахтенного командира -лейтенанта Шагиняна.
Ярошевича как пружиной подбросило с места:
- Боевая тревога! Торпедная атака...
Началось сложное маневрирование.
И вновь, в который раз за время войны, подумалось о том, чему нас учили в училище и с чем пришлось столкнуться. Да, в стенах училища каждый курсант не раз и не два выходил в атаку на транспорты условного противника. Однако, сколько ни рылся в памяти, не вспомнил ни одной учебной атаки, которая проводилась бы в темное время суток. Все - днем!
Но именно днем фашисты старались не появляться в открытом море, а если уж появлялись, то в очень сильном охранении...
Наша лодка, не погружаясь, сближалась с довольно крупным транспортом, силуэт которого едва просматривался во тьме.
Весь экипаж в эти минуты находился в большом напряжении.
- Аппараты - товсь! - прозвучала очередная команда.
- Аппараты - пли! - скомандовал командир.
Ждали результата атаки. Но безуспешно. Взрыва не последовало. В самый последний момент транспорт резко изменил курс.
Однако Ярошевич не из тех, кто не доводит дела до конца.
- Самый полный вперед! Право на борт, - доносится о ходового мостика. Кормовые аппараты приготовить к выстрелу. - И снова: - Аппараты - товсь! Пли!
Сильнейший удар раздался где-то в корме. Грохот прокатился по отсекам и погас в носу.
- Торпеды вышли. Торпедный аппарат номер шесть имеет повреждения, доложили торпедисты из седьмого отсека.
Вот когда выяснилось, что бомбежка глубинными бомбами кончилась для нас у Гогланда не безрезультатно. Они все же повредили торпедный аппарат. Хорошо, что хоть вышла торпеда.
Но оказалось, что радовались мы преждевременно. Поврежденный торпедный аппарат во время выхода торпеды, видимо, погнул ее рули, и создалась нелепая ситуация. Вместо того чтобы идти на транспорт противника, торпеда, развернувшись, устремилась на свою же лодку. Спасло нас хладнокровие и мастерство Ярошевича. Он умело уклонился от торпеды и продолжил преследование транспорта. Командир никак не хотел упускать крупную цель.
Мы сблизились с транспортом на 3 кабельтова. Это пятьсот с лишним метров. И вот новый залп из двух торпед.
Раздался сильнейший взрыв. Мощный толчок сбил с ног тех, кто не успел за что-нибудь ухватиться. Наша торпеда взорвалась в районе ходового мостика транспорта.
Испросив разрешения, я выскочил наверх и увидел картину, которая не могла не порадовать глаз: полыхая огромным факелом, судно погружалось в пучину. Так был потоплен немецкий сухогрузный транспорт "Франц-Рудольф"..
После атаки подводная лодка, отойдя мористее, легла на грунт для перезарядки торпедных аппаратов. В тот день произошло очень важное для меня событие. На партийном собрании обсуждались вопросы, связанные с выполнением боевого задания. А затем выступил наш комсомольский вожак старшина 2-й статьи Петр Петрович Шур. По его предложению, которое было подкреплено боевой характеристикой, меня приняли в члены ВКП(б).
У берегов противника
В боевом приказе на поход в Балтийское море нашему экипажу ставились три задачи. Во-первых, атаковать и топить все фашистские корабли, которые нам встретятся. Во-вторых, вести разведку. И в-третьих, попытаться обнаружить район, где фашисты проводили испытания новых подводных лодок.
В тот период разворачивалась так называемая битва за Атлантику. По существу же шла борьба на коммуникациях, связывавших США с Англией, а также с нашими северными портами - Мурманском и Архангельском.
У фашистов в центре внимания в то время уже был подводный флот. Из месяца в месяц нарастало количество лодок, входивших в строй. Ко времени, о котором идет речь, то есть к концу 1942 года, гитлеровцы ежемесячно строили до 20 лодок. В дальнейшем их количество возросло.
Новые корабли, прежде чем приступить к боевым действиям, должны были непременно пройти заводские и ходовые испытания. Как правило, испытания производились в определенных районах. Такой район нам предстояло обнаружить.
Было уже начало октября. Наша лодка шла к северу от маяка Стило, что недалеко от Данцигской бухты (Гданьский залив). Море было пустынным. Который уже день не встречалось ни одного транспорта. Я нес ходовую вахту. В очередной раз осматривая горизонт, вдруг увидел силуэт боевого корабля. Конечно, тотчас объявил боевую тревогу. Прибывшему в центральный пост Ярошевичу доложил:
- Крейсер по пеленгу 280 градусов, на удалении 60- 70 кабельтовых.
Командир прильнул к перископу.
- Нет, это не крейсер,- произнес он через некоторое время. - Это эсминец серии "Зет".
Эскадренные миноносцы такого типа фашисты начали строить во время войны. Это были довольно крупные корабли (не случайно я принял один из них за крейсер).
Легли на курс сближения. Поднимая время от времени на поверхность перископ, Ярошевич короткими рублеными фразами сообщал о событиях, которые разворачивались там, наверху. По его сведениям я вел прокладку пути своего корабля и корабля противника.
События разворачивались следующим образом. Мы сблизились с эсминцем на 25 кабельтовых и уже приготовились к атаке, но он резко отвернул в сторону.
Легли на новый курс сближения. И снова отворот цели. Но в этот раз она шла прямым курсом на нас. Лучшего момента для атаки не придумаешь.
- Аппараты - товсь! - произнес командир лодки. И тут же воскликнул: - Ах, черт! Опять отвернул. Странное маневрирование.
Да, маневрирование немецкого эсминца было действительно странным. Во всяком случае, оно не походило на противолодочный зигзаг, которого можно было ожидать. Похоже, курсы эсминца ограничивали пределы определенного квадрата.
Обстановка прояснилась после доклада акустика:
- Эсминец работает звукоподводной связью. Четко различаю "добро" и "ха".
- Значит, в районе еще один корабль. Неужто подводная лодка?! встрепенулся Ярошевич.
Стали в третий раз сближаться с противником. И в третий раз перед самым залпом он резко отвернул в сторону. А между тем стало смеркаться. По сообщению Ярошевича, горизонт был темным. Я подумал, что нам, наверное, так и не удастся атаковать эсминец, как вдруг командир произнес:
- Малая цель в 18 кабельтовых. Похоже, катер. - А потом взволнованно: Подводная лодка! Всплывает!
Торпедная атака на лодку стала развиваться стремительно по всем правилам искусства. С дистанции 10 кабельтовых мы выстрелили последней торпедой.
- Торпеда вышла, - комментировал командир. - Отлично идет!
И внезапно, в самый что ни на есть критический момент, боцман срывающимся голосом доложил:
- Заклинило горизонтальные рули.
Дальнейшие события замелькали, как в кинематографе. Рули заклинило в положении "На всплытие", и рубка тотчас показалась над водой. Вражеская подводная лодка немедленно нырнула на глубину. Наша торпеда прошла над ней.
На эсминце, видимо, заметили что-то неладное, и он пошел на нашу лодку полным ходом. Его острый форштевень навис над нами. Но уже заполнялась цистерна быстрого погружения, и мы стремглав понеслись на глубину, слыша над собой мощный гул винтов.
Кто-то в центральном посту сказал:
- Сейчас начнет бомбить.
Но проходила минута за минутой, а разрывов глубинных бомб так и не зафиксировали. Что же случилось? Сейчас можно предположить всякое. Но думается, что командир вражеского эсминца просто-напросто боялся спутатъ лодки, ведь он мог по ошибке отбомбиться по своей.
Примерно через три часа, маневрируя на самых малых ходах, одновременно расхаживая кормовые рули, мы отошли от района атаки и всплыли в надводное положение. Кораблей противника не наблюдалось. Донесли об обнаруженном районе испытания подводных лодок противника и об израсходовании последней торпеды. Получили приказание возвращаться в родную базу.
Обратный путь предстоял не легче, чем путь на балтийские просторы. А если быть точным - он обещал быть более тяжелым, фашисты не только наращивали усилия против наших подводных лодок, но и довольно точно засекли маршруты их движения. Впрочем, большого искусства в данном случав не требовалось: всего-то и было три маршрута, три узкие морские дороги между островами. Эти дороги гитлеровцы и перегородили минными заграждениями.
Командир принял решение возвращаться тем же путем, каким мы шли в Балтику. В таком решении был свой резон - путь уже был проверен нами. Правда, на этот раз взяли поправку "на рифы" и сместили курс ближе к северной оконечности Гогланда.
Перед входом в район минных заграждений я в последний раз определился по приметным ориентирам острова Осмуссар. Затем ушли на глубину.
И снова зловещий скрежет минрепов то и дело доносился внутрь прочного корпуса. Однако на этот раз он не вызывал уже такого острого чувства тревоги, как в первый раз: к чему только не привыкает человек!
Зарядка аккумуляторных батарей на Западном Гогландском плесе прошла вполне благополучно - помогла штормовая погода. Катера противника при сильном волнении не рисковали выходить в море. Кроме того, нередко мины срывало с якорей волнами - и тогда они, свободно плавая на поверхности, представляли собой опасность для обеих сторон.
Корабль двинулся к северной оконечности Гогланда. Настрой у экипажа хороший - у нас прибавилось боевого опыта. Все, от краснофлотца до командира, осознали и глубоко прочувствовали, что такое подводная война...
9 октября 1942 года около полудня всплыли под перископ. Я определился по Гогландским мысам. Сомнений никаких: место точное. Находились мы в это время в 35-40 кабельтовых от берега (это свыше шести с половиной километров) . Я хотел разглядеть вражеский наблюдательный пост, который, по разведданным, находился где-то поблизости, но так и не увидел его.
В 12.00 сдал вахту помощнику командира Ф. Ф. Красно-польскому. Однако не успел уйти из центрального поста, как раздался звонкий голос акустика:
- Шум винтов малого корабля.
Боевая тревога! Все по местам. Определяем малый корабль - это тральщик. Слышен характерный ритм работы его дизеля. Атаковать противника так близко от берега нельзя, да и нечем: последняя торпеда была израсходована во время атаки подводной лодки.
И все же встреча с тральщиком полезна для нас. Внимательно прослеживаем его курс, который, несомненно, ведет из Котки на Гогланд. Наношу этот курс на карту. Стало быть, засечен еще один фарватер, которым ходят немецкие корабли.
Уходим на глубину 35 метров, через 10 минут - еще на пять.
Время обеденное. В третьем отсеке, где находится крохотный стол и узкий диванчик, наш вестовой краснофлотец Романов уже гремит посудой.
В центральный пост заглянул Баканов:
- Штурман, приглашаю к столу. Командир умывается. Сейчас подойдет.
За столом нас трое - я, механик и Александр Иванович, который рассказывает, как развеселил сегодня электриков какой-то флотской байкой. И в это время...
Нет, это не взрыв глубинной бомбы, в чем-то уже привычный для нас. Это страшной силы удар по корпусу лодки.
Последнее, что я увидел, - тарелки, летевшие к подволоку. Палуба выскользнула из-под ног. Погас свет.
Меня бросило на переборку командирской каюты, и тут же послышался свист воды, поступавшей внутрь лодки. Судя по всему мы стремительно погружались. Сильный толчок в носовой части корабля - подводная лодка легла на грунт.
Зажглось аварийное освещение - две крохотные, тускло мерцающие лампочки у люков переборок. Трудно было что-либо разглядеть при таком свете, но все же исчезла кромешная темнота. Раздались частые звонки "Аварийная тревога!".
Мое место по тревоге в центральном посту. Бегу туда. Главная забота гирокомпас. В полутьме отыскиваю его. Он не журчит, как обычно, а ревет, как сирена. От взрыва отключилась следящая система, и гироскоп под влиянием прецессионных сил все набирал и набирал скорость. Ротор вот-вот сорвется с цапф: скорость, которую он набрал, уже превышала шесть тысяч оборотов в минуту! Безобидный в нормальном состоянии, прибор как бы превратился в снаряд. Стоило гироскопу потерять опору, и он стал бы носиться по центральному посту, сокрушая все вокруг.
Только мгновение думал я, как поступить. Спасибо старшему лейтенанту Георгию Попеке, преподавателю электронавигационных приборов нашего училища. Он практически обучил нас нивелировать гирокомпас. Операция простая, но ее надо знать. В зависимости от наклона гироскопа достаточно приложить влево или вправо пару сил, что я и сделал. Постепенно ротор гирокомпаса из наклонного положения пришел в нормальное. Рев прекратился.
Прибежал Буров.
- Включайте быстро следящую систему, - приказал я ему и, бросившись к карте, постарался точно нанести свое место: отсюда должен был пойти отсчет нашего дальнейшего пути. Но сможем ли мы двигаться вообще? Корабль не имел хода, лежал на грунте, глубина около 60 метров.
Борьба за живучесть корабля велась во всех отсеках. В центральный пост поступали донесения о повреждениях. Они были весьма неприятными.
Первый отсек интенсивно заполнялся водой через трещины в прочном корпусе. Хорошо, что аварийная команда во главе с помощником командира успела по тревоге проскочить туда: сразу после взрыва во всех отсеках были наглухо задраены переборочные люки. Таков порядок. Борьба за жизнь корабля ведется поотсечно до последней возможности. И никто без приказа командира корабля, даже при угрозе гибели, не имеет права покинуть отсек.
Второй отсек, где находились стеллажи торпед и яма с аккумуляторными батареями, тоже был основательно поврежден. Центр взрыва мины, видимо, находился где-то в носовой части лодки. Здесь забортная вода проникала через заклепки, и отсек заполнялся не так быстро. Но вода в этом отсеке представляла сама по себе страшную опасность. Стоило соленой морской воде соединиться с электролитом, который вытекал из потрескавшихся аккумуляторных баков, стал бы выделяться хлор. А короткое замыкание между элементами могло вызвать взрыв и пожар. Вот почему команда электриков во главе со старшиной 1-й статьи Лаврешниковым быстро рассоединяла межэлементные соединения и самоотверженно боролась с поступлением воды.
В районе центрального поста прочный корпус выдержал удар взрыва, но была повреждена главная балластная магистраль, соединяющая все отсеки с главным осушительным насосом, который в обиходе называли помпой "Рото". Эта помпа основное средство борьбы с поступлением воды внутрь прочного корпуса. Производительность ее около 250 тонн в час. Но поскольку магистраль в районе центрального поста дала трещину, главный осушительный насос бездействовал.
Кроме того, именно через этот разрыв в трюм центрального поста стремительно поступала вода, так как забортное давление достигало почти шести атмосфер. Были уже залиты помещения агрегатов, радиорубки, и мы лишились радиосвязи. Вода подбиралась к палубному настилу, полностью затопив трюм центрального поста. Команда трюмных во главе с главным старшиной Говоровым, надев маски изолирующих приборов, опустилась под воду и старалась наложить бугели на трещину магистрали.
Тем временем в первом отсеке аварийная команда работала уже по грудь в воде. Моряки накладывали пластыри, подкрепляли их распорками. Так как разошедшийся шов прочного корпуса был большим, то все, чем можно было .его законопатить, пошло в ход. Впоследствии я обнаружил, что и мой китель был использован вместе с матами, специально изготовленными для заделки пробоин.
В пятом отсеке, где находились мотористы, вода тоже сочилась через заклепки. Но эта течь была незначительной. В сравнительно благополучном положении оказались шестой электромоторный и седьмой концевой отсеки.