Ван Экхаут Людо. Молчать нельзя

   — Вы меня слышите?
   — Да!
   — Как дела?
   — Страшно хочется пить. Болит все тело, но мы выдержим.
   Это было через два дня после побега. Генек сидел на корточках наверху, как раз над ящиком.
   — Кажется, поиски прекратились! Сегодня ночью можете отправляться дальше. Миски у вас с собой?
   — Да!
   — Швырните одну в карьер, когда будете уходить. Желаю успеха…
   — А вы когда?
   — Если вы уйдете сегодня, то мы, наверное, послезавтра. Ждите нас у Франека.
   — Они… убили кого-нибудь… за то, что мы убежали?
   — Н-нет! — ответил Генек запинаясь. — Нет! Обошлось. — И торопливо добавил: — Счастливого пути. Будьте осторожны у большого сторожевого пояса.
   Он натянул брюки и спустился вниз.
   — Их уже нет! — сказал на следующий день Генек. Я был там, они не ответили, а на дне карьера валялась миска. Эсэсовцы ничего не заметили. По-видимому, сошло благополучно…
   У Януша перехватило дыхание.
   — Ты когда-то говорил…
   — Мариан, я назначу тебя в карьер, — перебил Януш. — А завтра вечером, когда вернешься с работы, передай Рихтеру деньги.
   — Хорошо!
   — Я хочу тебе что-то сказать, Мариан, — сказал Януш. — Я неверующий, но мы все так дружно жили здесь. Моя жена очень религиозна, и мы прекрасно ужи— вались с ней. Я думаю, что верующие и неверующие отлично могут ладить друг с другом, понимать и уважать чужие взгляды.
   Вашу братию я считаю немного фанатиками, а вы, наверное, то же самое думаете о нас. Теперь я всегда буду уважать и ценить взгляды других. Я постараюсь понять их идеи и относиться к ним с уважением. Этому научил меня ты, Мариан.
   — Этому научил тебя Освенцим, — серьезно ответил ксендз. — То, что понял ты, понял и я. Вот заповедь, друзья, которую вы должны унести с собой из этого ада: уважайте друг друга!
   — Но не шкопов! — прервал Генек. — Их я буду душить при каждом удобном случае…
   Рихтер испытующе посмотрел на Януша, увидев, что тот включил себя и Мариана в список команды, работающей в карьере.
   — Поди сюда! — шепотом позвал он.
   — Ну, что тебе?
   — Значит, сегодня?
   — Да!
   — А деньги когда? Вечером?
   — Да!
   — Они с собой у его преподобия?
   — Конечно, нет! — солгал Януш. — Деньги спрятаны в карьере. Я передам их ему перед побегом. Ты получишь вечером.
   — Командам выходить! — распорядился Грабнер.
   Януш стал в колонну, направлявшуюся в карьер. Рихтер с ненавистью смотрел на него, но молчал. У него было пять тысяч причин не разевать рот. Но, несмотря на все, у Януша бешено колотилось сердце, когда они выходили из ворот…
   Хлоп-хлоп, хлоп-хлоп… стучали деревянные башмаки по камням.
   Туман разнес чад крематория по всему лагерю. Музыка лагерного оркестра преследовала их по пятам. Трудно поверить, что эта безотрадная, безнадежная картина завтра уже будет прошлым! Трудно поверить, что они не увидят больше убийств, не услышат криков умирающих.
   Не верилось, что он, Януш, скоро увидит Геню, обнимет ее, услышит, как детские губки лепечут: «Татус».
   Хлоп-хлоп, хлоп-хлоп.
   — В ногу, проклятые ублюдки!
   Загрохали сапоги.
   Послышалась брань.
   Засвистели кнуты.
   Вдали, над лесом, появилось солнце, исчезли последние клочья тумана.
   У Януша и Генека под одеждой были спрятаны хлеб и вода. Им в убежище будет легче, чем Тадеушу и Казимиру.
   Они проработали полдня. Иногда капо устраивали проверку в обеденный перерыв. Лучше, если их побег обнаружится вечером. Тогда трудно будет установить, бежали они по дороге или на работе. Если же побег обнаружат раньше, то в карьере все перевернут вверх дном и какому-нибудь эсэсовцу может взбрести в голову осмотреть насыпь. Тогда все пропало.
   К концу дня Генек и Януш поднялись на насыпь. Они постояли, осмотрелись и сняли брюки на случай, если их кто-то видит.
   В Бжезинку входил длинный состав с товарными вагонами. Один из капо камнем добивал заключенного. Над Биркенау, как всегда, висело черное облако. Блоки-конюшни мрачными силуэтами вырисовывались вдали. Высокая стена проволочного заграждения. Сторожевые вышки. Неужели правда, что они в последний раз видят эти мрачные картины? Они присели, поспешно отгребли щебень и отодвинули крышку ящика. С бешено колотящимся сердцем, в страхе, что их заметят в последний момент, беглецы забрались в ящик, горячо надеясь на удачу. Они лежали рядом, со слезами на глазах смотрели на голубое небо. Ящик был коротковат, пришлось поджать ноги, но выдержать два-три дня можно. Выдержали же Казимир и Тадеуш…
   Они прислушивались к доносившимся сквозь туман брани, крикам, выстрелам, скрипу тачек.
   Появился Мариан.
   — Устроились?
   — Да! Закрывай скорей.
   — Я буду молиться за вас.
   — Иди к нам, места хватит!
   — А закроет кто?
   — Первый, кого попросим! Я спущусь вниз в карьер и…
   — Нет! Мое место здесь. Теперь я понял, почему я тут. Мне кажется, я не ушел бы отсюда, если бы даже шкопы отпустили меня на свободу. Верующим я был с детства, но здесь я обрел новое — веру в людей…
   — Если не хочешь, то быстрей закрывай крышку! — перебил его нервничавший Генек.
   — Я буду за вас молиться! — повторил ксендз.
   — Осторожней с Рихтером, — предупредил Януш. Он не очень-то рад, что ты знаешь о его сделке. Попытайся перейти в другой блок!
   — Не беспокойтесь обо мне. Если все взвесить как следует, то окажется, что Рихтер ничего не может мне сделать! — ответил Мариан.
   Януш задвинул крышку, и они услыхали, как на доски посыпались камни. В ящике стало темно, как в могиле. Но вот Мариан расчистил два отверстия для воздуха, и лучик света проник к ним. Вентиляция была в порядке.
   — Вы меня слышите? — глухо прозвучал голос Мариана.
   — Да!
   — Завтра я, безусловно, опять буду в штрафной. Рихтер вряд ли захочет лишиться такого удовольствия. Я не смогу предупредить, вас, когда пройдет опасность. Переждите на всякий случай три дня…
   — Всего тебе наилучшего, Мариан, — простился с ним Януш
   — Ты был хорошим товарищем, — добавил Генек.
   Из карьера до них доносился приглушенный гул, время от времени раздавались выстрелы. Крематорий требовал своей ежедневной порции. Мертвецов должны поставлять все команды.
   Началось томительное ожидание.
   На вечерней поверке опять завыли сирены. Как ни странно, но немцы не поняли, что в течение нескольких дней из карьера совершен второй побег. Оказывается, Рихтер после ухода команд отважился вписать Януша и Генека в группу, которая сносила дома в деревне Освенцим. Он надеялся, что днем поверки не будет. Он пришел к выводу, что кровно заинтересован в удаче этого побега.
   Если этих двоих поймают и прижмут как следует, они, пожалуй, выболтают о подкупе. Тогда ему несдобровать. Сейчас о подкупе знает только ксендз. Но с этим расправиться просто.
   Вой сирены. Лай собак. Эсэсовцы бросились в погоню. В глазах тысяч изнуренных пленников — скрытое злорадство. Дежурный офицер кричит, что завтра утром из восемнадцатого блока возьмут двадцать заложников.
   Мариан вернулся в блок. Он знал, что скоро явится за деньгами Рихтер. Так и случилось. Но Рихтеру было мало денег, ему нужно было убрать единственного свидетеля.
   Хриплым от нетерпения голосом он выкрикнул номер Мариана. Мариан прошел за ним в конторку.
   — Они у тебя? — набросился Рихтер.
   — А если нет?
   — Я тебя убью.
   — А если да? — спокойно спросил Мариан.
   — Давай деньги, проклятый святоша!
   Мариан вынул из кармана деньги и швырнул их Рихтеру. Тот дрожащими руками схватил бумажки и стал их пересчитывать. Пять тысяч!
   Он свирепо посмотрел на ксендза.
   — Надеюсь, тебя не надо учить, что о таких делах помалкивают?!
   — Я буду молчать!
   — Конечно, будешь! Я заставлю тебя молчать! — пригрозил Рихтер.
   Он завернул деньги в большой носовой платок и сунул их в карман.
   — Пошли!
   — В одиннадцатый блок? — мягко спросил Мариан.
   — Да!
   — Если можешь, посади меня в общую камеру.
   — Зачем?
   — Может быть, я смогу еще сделать добро, прежде… прежде чем меня не станет…
   — Я убью тебя, понимаешь? И нечего трепаться! Пошли!
   — Я готов! — ответил Мариан.
   На сердце у него было легко. Казалось, что он окреп физически. Он твердо шел впереди Рихтера в одиннадцатый блок. Он радовался тому, что идет на смерть, и стыдился этого, считая в некотором роде трусостью уход из такой жизни. Бог может быть доволен им. Теперь он знает, что перед богом все равны. Хороша всякая вера, приносящая добро, как бы она ни называлась. Бог достиг своей цели и забирает его из этого страшного мира.
   Наверное, и у немцев есть вера, подумал Мариан. Если бы они ни во что не верили, то они не превратились бы в таких бессовестных извергов, чудовищных садистов. Только их вера порочна и служит злу. У всех же других — евреев, христиан, коммунистов — он открыл веру в справедливость и высокое назначение человека.
   Может быть, бог позволил силам зла временно торжествовать, чтобы все остальные люди на земле стали братьями? Может быть, бог избрал эсэсовцев своим орудием, чтобы потом, позже, настала эпоха прекрасной жизни? Может быть, и Юп Рихтер, чьи тяжелые шаги он слышит позади себя, тоже орудие божье?
   — Я буду молиться за тебя там, на небесах, — сказал он Юну.
   — Повернись!
   Мариан повиновался, казалось, что его лицо излучает свет.
   — Повтори-ка!
   — Я буду за тебя молиться, — повторил Мариан.
   Тяжелый сапог со страшной силой ударил его в пах. Мариан упал на колени, корчась от боли, но продолжал улыбаться Юпу.
   — Ты — орудие божье, — прошептал он. — Вы слабых превращаете в героев, врагов — в братьев. Ты — орудие божье, Юп Рихтер, я буду за тебя молиться…
   — Я — орудие смерти! Слышишь ты, вонючий, вшивый ясновидец, — заорал Юп, выходя из себя от слов и улыбки Мариана.
   Он бил сапогами по лицу и тощему телу ксендза, ломая ему ребра. Он топтал беднягу до тех пор, пока Мариан Влеклинский не превратился в кровавое месиво. Несчастный избавился от пыток в одиннадцатом блоке.
   Но Рихтеру не удалось стереть с разбитого лица Мариана радостную улыбку победителя. Юп визгливо ругался, видя, что, несмотря на разорванную щеку, расплющенный нос и разбитые губы, покойник улыбается. Эта улыбка будет преследовать его несколько недель, пока он в свою очередь не познакомится со страшной действительностью Освенцима.
   Подошел эсэсовец.
   — Эй, Юп, чего так разозлился?
   — Готов! — с сожалением произнес Юп. — А я собирался проучить его в одиннадцатом блоке. Это был ксендз…
   — Почему же не довел до блока?
   — Он обозлил меня, — еще не отдышавшись, сообщил Юп. — Эта свинья обозвала меня орудием божьим!
   Эсэсовец так и затрясся от смеха.
   — О! Это стоит рассказать! Юп Рихтер — орудие божье! — Он поспешил к приятелям.
   Беглецы слышали вой сирен, затем наступила тишина. Они не могли знать, что поиск велся в другом месте. Там, где работала команда, в которую их вписал Рихтер.
   Была глубокая ночь, когда до них донеслись грубые голоса и лай собак. Собаки были страшнее всего, но их обоняние в лагере притуплялось. Стереотипный запах нищеты, голода, несчастий и грязи исходил от каждого заключенного. Собаки озлобленно лаяли, рвались с привязи и хватали заключенных за ноги, иногда по приказу хозяина перегрызали им глотки.
   Но ни эсэсовцы, ни собаки не искали беглецов на насыпи в карьере. Им по душе был запах крови, а не запах экскрементов.
   Медленно тянулись минуты,
   — Мне нужны двадцать человек. Прежде чем повесить, я собственноручно выколю им глаза, вырежу языки, — бесновался Грабнер.
   — Рихтер, отбери эту сволочь.
   — Не нужно! — раздался твердый голос.
   Один из заключенных вышел вперед. Стояла мертвая тишина. Здесь еще не было ни одного случая, чтобы пленный на поверке осмелился произнести слово…
   Грабнер в ярости бросился к нему и изо всех сил ударил по ногам.
   — Прежде чем повесить, я отрежу тебе уши и распорю живот, — бушевал он.
   — Я тоже иду добровольно, — следующий вышел вперед.
   — И я…
   — И я…
   Вслед за словами — решительный шаг вперед. Вначале вышли те, кто жил в одном отсеке с Янушем, затем весь восемнадцатый блок и, наконец, весь лагерь.
   Вперед шагнули тысячи людей, замерли, высоко подняв головы. В их глазах была такая сила, которую не сломить никакой смерти.
   Грабнер опешил. От гнева? Или от изумления перед этим неслыханным мужеством?
   — На работу! — закричал он. — Команда, вперед, бегом…
   В этот день у кухни никто не стоял…
   Прошлую ночь Рихтер не слал. Широко открытыми глазами он уставился в темноту. Всюду чудился ему улыбавшийся Мариан. Он почувствовал дух Мариана, когда увидел, как решительно выходили заключенные из строя. Он не сводил глаз с команд, уходивших в тот день на работу. Пленники, выпрямив спины, твердо шагали, словно тайные силы вдохнули в них бодрость.
   Он направился в женский лагерь. Уж там-то он отыграется.
   Но когда дошел до места, где убил Мариана, задрожал и остановился.
   В сером полумраке раннего утра перед ним встала скелетоподобная тень Мариана, и он снова услыхал: «Ты — орудие божье, Юп Рихтер!»
   — Каналья, проклятая вонючая свинья. Я уничтожу весь сброд! Всех… — заорал Рихтер и бросился бежать к своей конторке.
   В конторке он выхватил из кармана платок и развязал его. Задрожал, увидев деньги, и вдруг вспомнил того, о ком когда-то говорил учитель в школе. О простом парне, по имени Христос.
   В следующую ночь было тихо. Янушу пришлось выдержать упорную борьбу с нетерпеливым Генеком. Лежать было тяжело. Все тело отекло и нестерпимо болело. Страшно хотелось пить. Хлеба они. захватили достаточно, а воды не хватило. В горле пересохло, язык и губы распухли. Теперь они поняли, какие муки претерпели Казимир и Тадеуш.
   Не было слышно ни звука, и Генек рвался на волю, но Януш хорошо знал, что эсэсовцы прочесывают теперь местность за большим сторожевым поясом. И, только задев самолюбие Генека, ему удалось утихомирить вояку.
   — На словах ты герой, а на деле не выдержал даже боли в спине и судорог…
   Обидевшийся Генек промолчал несколько часов. Днем, когда послышался шум работы, он опять заговорил о том, что пережил в крематории.
   Януш, сцепив зубы, слушал о чудовищных, невероятных преступлениях немцев, но молчал. Он знал, что страшные картины придадут Генеку сил.
   Януш пытался думать о Гене. Но сквозь образы, на рисованные его мечтой, прорывались жуткие видения из монотонного рассказа Генека: трупы, мешки волос, лифт, подъемник, печи. И опять трупы, волосы, лифт, подъемник, кран, трупы…
   Время от времени они пытались проглотить кусок хлеба, но в пересохшее горло ничего не лезло. Когда снова настал вечер и Бжезинка замолкла, Януш больше не удерживал Генека.
   Убедившись, что совсем стемнело, Януш отодвинул крышку. На голову посыпались камни. Было очень неудобно. Януш удивился, как это Казимиру и Тадеушу удалось оставить им ящик без единого камня. Впрочем, теперь он больше не нужен, и они проталкивали осыпавшиеся камни в глубь ящика.
   Вскоре беглецы увидели над собой непривычно чистое темное небо с мерцавшими звездами.
   Они выбрались из ящика, посмотрели на пламя, вылетавшее из труб крематория, и на темневший вдали лес.
   — Пошли! — сказал Генек.
   — Сначала надо забросать ящик, — ответил Януш.
   — Зачем? Ведь он больше не понадобится.
   — Да! Но если его найдут, сразу поймут в чем дело, станет ясно, что мы не смогли уйти далеко, и поиски начнут вновь.
   Одну лопату они оставили в ящике, второй Генек забросал убежище, положил ее на плечо, как ружье.
   — На случай, если встретим эсэсовцев, — смеясь, пояснил он.
   Друзья спустились с насыпи и заторопились уйти из карьера. Шорох камней пугал, как удары грома. Они сняли ботинки и, нагибаясь, пошли к лесу. Острые камни ранили ноги, но беглецы не чувствовали боли. Пот струйками бежал по худым телам, сердца бешено стучали.
   Передохнули только у леса.
   — Нам нужно идти прямо до речки, затем повернуть налево вдоль нее до мостика, — объяснял Януш. — Мостик охраняют двое немцев. Он километрах в четырех отсюда. Но сначала надо пройти мимо большого сторожевого пояса. Казимир и Тадеуш прошли. Пройдем и мы. Если только не напоремся на один из постов.
   — Я пойду вперед, — ответил Генек. — Иди за мной. В этом деле у меня больше опыта. Я не раз охотился за немцами. Кроме того, я вооружен, — постучал он рукой по лопате.
   Они поползли. Медленный темп раздражал. Пот заливал лицо. Сердце громко стучало. Казалось, что его стук слышен за километры. Стояла глубокая тишина, не нарушаемая ни треском ветки под лапой кролика, ни шорохом крыльев ночных птиц.
   Им показалось, что они ползут уже часы, и Януш спросил:
   — Может быть, мы уже давно оставили большой сторожевой пояс позади?
   — Тс-с-с… — прервал его Генек.
   Они замерли: издали доносилось приглушенное пение.
   — Здесь должен быть пост! Пошли дальше, но поглядывай! — добавил он.
   Мелодия стала слышней. «У нее чудесные… « — услышали они слова ненавистной освенцимской песенки.
   И тут увидели деревянную будку. В ней, освещенные электрической лампой, сидели шесть эсэсовцев в расстегнутых мундирах, с бутылками в руках и пели пьяными голосами.
   Янек заметил, как Генек вцепился в лопату.
   — Не валяй дурака, — удержал он приятеля.
   — Я прыгну в окно и размозжу их вонючие головы, прежде чем они сообразят, что происходит, — проговорил Генек.
   — Нет! Ползи вперед, уйдем от будки, — не сдавался Януш.
   — Дай мне расправиться с ними. Ну, пожалуйста, разреши убить их. Они поют эту песню, когда перепиваются, — упрашивал Генек, он плакал.
   Януш старался успокоить товарища:
   — Ты поймаешь их еще десятки, сотни. Школы пьяны, но они так выдресированы, что поднимут стрельбу, едва ты покажешься в окне. Не забудь, мы должны доставить документы Тадеушу и Казимиру. Дай мне лопату, — «потребовал Януш.
   Но Генек не отдал своего оружия, хотя, кажется, понял, что надо пока отложить кровавую расплату, о которой мечтал. Беззвучно рыдая, он погрозил кулаком в сторону сторожевого поста.
   — Вперед! — приказал Януш.
   Они проползли мимо немцев и поняли, что наконец опасность миновала.
   Друзья встали во весь рост, обнялись, вдохнули полной грудью чистый воздух, без примеси крематорского чада.
   Дальше они пошли почти спокойно. К реке друзья подошли быстрей, чем предполагали. Увидев блеск воды, Януш схватил Генека за руку.
   — Осторожно! Стефан говорил, что берег здесь заминирован на случай, если беглецам удастся прорваться через большой сторожевой пояс. Недалеко отсюда есть мостик. Его охраняют два эсэсовца.
   Кустарник подходил к самой воде, а река под мостом не глубокая. Здесь быстрое течение и вода сильно шумит.
   Мы должны спуститься под мост, вдоль кирпичной кладки, перейти под мостом реку и выйти на другом берегу тоже вдоль стенки моста. Это пустяк. Казимир с Тадеушем тоже шли здесь…
   Дорогу Генек знал и сам. Десятки раз они обсуждали план Стефана.
   Объясняя, как идти, Януш просто успокаивал себя. Они опять пошли, предусмотрительно держась метрах в двадцати от берега.
   И вновь оказалось, что время летит слишком быстро, так как вскоре Генек, идущий впереди, остановился и указал рукой на две светящиеся точки — огоньки сигарет. Он показал также на густой кустарник на той стороне, подходивший к самому мосту. Им нужно было попасть под мост. Они легли и поползли к ольховым зарослям. Быстрое течение заглушило шум их движения. Беглецы доползли до кустарника и пробрались сквозь него. Спускаясь под мост, они услыхали голоса немцев. Дойдя до воды, они не могли преодолеть искушения и, набрав полные пригоршни, напились. Потом почти спокойно и беззаботно, надеясь, что вода заглушит их шаги, пошли на тот берег.
   Но вдруг замерли. Один из немцев крикнул своему напарнику, чтобы тот не шумел, потому что он что-то слышит. В следующее мгновение немцы склонились по обе стороны моста, освещая воду электрическими фонарями.
   — Там, наверное, водяная крыса или рыба.
   — Пойду все же взгляну!
   — Бросай камни! В ту сторону! — чуть слышно прошептал Генек. — Два сейчас, через полминуты еще два.
   — Что ты задумал?
   — Слушайся, идиот!
   Характер Мордерцы-командира проявился в полную силу. Януш нагнулся, поднял два камня и, размахнувшись, швырнул их.
   — Там! — одновременно крикнули немцы. И почти мгновенно осветили место, куда упали камни.
   — Это рыба! Видишь, крупная!
   — Надо захватить в следующий раз удочки.
   — Наверное, здоровая, ишь какой шум подняла! Небось весит не меньше, чем эти скелеты из лагеря.
   Януш нагнулся, поднял еще два камня покрупнее и швырнул второй раз.
   — Смотри! Вот это волны! Уж не карпы ли это?
   Сумасшедший смех Мордерцы. Испуганный вопль. Два страшных удара. Тишина. Затем Генек позвал Януша.
   — Я расправился с ними! Пошли! — сказал он.
   Януш поднялся на мост. Генек очищал карманы немцев. Януш с отвращением посмотрел на раскроенные черепа и окровавленную лопату. Он на несколько километров отошел от лагеря смерти, и вот опять убийство. Он знал, что план, задуманный сообща, будет трудно выполнить.
   Он столько видел смертей, что сейчас хотелось думать только о мире.
   — Я почти надвое раскроил их вонючие головы, — отдышавшись, произнес Генек. — Слыхал, как они треснули? Вот это музыка! Стяни со шкопа одежду, а я возьму у этого. В этой форме будет безопасней.
   — Я не надену их форму, — заупрямился Януш. — Эта форма принесла людям так много горя, что я на всю жизнь возненавидел бы себя, если бы надел ее даже для спасения своей жизни.
   — Ладно! — согласился Генек. Видно, ему тоже не очень нравилась эта идея. Он положил револьвер в свой карман, второй отдал Янушу. Сунул под пиджак автомат и с сожалением посмотрел на винтовку второго немца.
   — Придется выбросить, слишком велика.
   Генек сломал о перила ложе винтовки и швырнул ее в реку.
   — Помоги мне вышвырнуть эту дрянь!
   Януш помог ему сбросить тела немцев в воду и вздрогнул, услыхав всплеск падающих тел.
   — Пошли. Теперь у меня есть сигареты. Вот и стало на пару шкопов меньше. Если бы каждый поляк убил пару немцев, дела приняли бы совсем другой оборот.
   Они шли по траве вдоль дороги, готовые в случае опасности в любую минуту броситься в кювет. Согласно схеме Стефана, им надо было свернуть влево, на проселочную дорогу, и, пройдя по ней метров сто, выйти на шоссе, около которого находился дом каменщика Франека.
   До него осталось пройти еще километров семь.
   В эту ночь обретенной свободы часы летели для них, как минуты, а минуты
   — как секунды. Вскоре они подошли к проселочной дороге. Каждый километр пути прибавлял беглецам сил. Они увидели поблескивавший под луной асфальт, пересекли шоссе, подошли к дому и постучали в дверь, выходившую во двор, как велел Стефан. На стук вышел Франек, которого они еще не знали. Затем появились Стефан, Казимир и Тадеуш. Друзья обнимались и плакали, только теперь поверив в успех своего побега, в свою свободу. Им удалось уйти из Освенцима, минуя трубу крематория. Они позволили жене Франека утешать себя, а на Сабину смотрели, как на существо из другого мира.
   Вдыхали аромат дома, аромат семьи и снова плакали, радуясь встрече, все еще не веря в свое счастье. Только глаза Генека оставались сухими, полными ненависти. Он мечтал о мести, остальные уже жаждали мира.
   Вечером следующего дня Франек ворвался домой как буря.
   — Немцы нашли тех дохлых шкопов, они в бешенстве и обыскивают все дома подряд.
   — Мы должны бежать отсюда, — заторопился Януш. Мы не имеем права подвергать вас опасности.
   — Все дороги отрезаны. Патрули прочесывают лес.
   — У всех есть документы, кроме Тадеуша…
   — Нет! Вы останетесь здесь. Они давно уже ищут Стефана. Если вас захватят в лесу, бумаги проверят тщательно… Идите в подвал. Я спрячу вас… — перебил его Франек.
   В подвале было полно кормовой свеклы — ведь Франек был счастливым владельцем двух коров. Здесь же стояли пустые корзины.
   Франек велел им присесть, надел на головы корзины и стал лихорадочно забрасывать свеклой. Дочь и жена помогали ему. Только они справились и не успели еще подняться по лестнице в дом, как послышались хорошо знакомые хриплые крики эсэсовцев и лай собак. Франек с женой в страхе переглянулись. Собаки были опаснее людей.
   — Займись шитьем, — крикнул Франек дочери. — А ты к печке, готовь ужин,
   — приказал ои жене. — Пусть все выглядит как обычно.
   И когда заколотили прикладами, он спокойно пошел к двери.
   — Открывай!
   — Да! Да! — ответил он недовольно и не очень почтительно. — Смотрите не разбейте мне дверь…
   Шкопам не по нутру пришелся тон хозяина, они еще сильней забарабанили в дверь и стали ругаться.
   Франек открыл дверь и смело взглянул в перекошенные злобой, фанатичные физиономии нацистов. Их было пятеро. Немцы уже открыли рот, чтобы дать волю гневу, но Франек опередил их.
   — Что вам надо? — спросил он грубо, останавливаясь в дверях.
   Немцы, привыкшие к боязливой покорности, были удивлены, что их не боятся.
   Офицер не отбросил Франека в сторону, как делал это обычно, и ответил:
   — Из лагеря удрали два паршивых убийцы!
   — И вы ищете их здесь? — возмутился Франек. Здесь нет убийц. Я друг немцев. С начала сорок первого года я добровольно работаю в лагере Освенцим.
   И это соответствовало истине.
   Франек не сказал только, что туда его направило командование сил Сопротивления. Он был одним из тех, кто снимал фильм в лагере и выносил из лагеря фотографии и документы.