— Черт подери! — воскликнул взволнованный Клатка, глядя в худое озлобленное лицо Генека, глаза которого сверкали от гнева. — Я посоветуюсь с ребятами. Ведь ты их вызволил из тюрьмы. Они, конечно, не запляшут от радости, идя на смерть. Эти четыреста немцев — не зеленые новобранцы. Они побывали в России и знают, почем фунт лиха.
— Но они не знают Мордерцу, — возразил Генек. Мы должны ускорить смерть этих шкопов! Нескольких возьмем живыми. В Освенциме я кое-чему научился и найду четыреста различных способов, чтобы уничтожить четыре сотни мерзавцев. Веди меня к ребятам, Клатка, и за дело…
— Януш! — обрадовался Росада. — Наконец-то!
Он вышел из-за дерева, где выставлял караул. Несколько человек стояли поодаль, молча наблюдая, как Росада тряс руку Янушу.
— Мы уже стали опасаться, что побег не удался. Все говорят, что бежать из Освенцима невозможно.
— Где Геня? — перебил Януш. . — Она недалеко от нашего лагеря. И малыш там. Вот радости-то будет!
— Отведи меня к ним, — умоляюще попросил Януш.
— Мы должны были уйти со старого места. Шкопы пришли в ярость, когда мы пустили под откос их эшелон с солдатами. Ты бы видел, как они разлетелись в клочья на несколько километров. Мы отошли глубже в лес, поставив вокруг минное заграждение. Мины мы стянули у нацистов. Здесь мы в безопасности…
Януш должен был пожать руки всем товарищам. Он не знал их и не старался запомнить клички, которые называл Росада. Партизаны смотрели на него, как на выходпа с того света. Видно, он так ужасно выглядел.
— Пошли, — заторопился он.
Три часа пути давали себя знать. Януш понял, как он ослабел, несмотря на то, что в Освенциме, будучи писарем блока, питался лучше других. Пот лил с него градом, сердце стучало с перебоями, подступало к самому горлу. Но он нетерпеливо подгонял других, упрашивая идти быстрее. Он только тогда поверит в свободу, когда обнимет худыми руками свое выстраданное счастье.
— Мы дадим тебе отдохнуть несколько дней, — сказал Росада. — Ты заслужил этот отдых. Восстановишь силы около жены. Тебя тогда кто схватил? Циммерман? Он очень изощрялся? Представляю! Мы должны благодарить тебя за молчание. Знаем, тебе было нелегко. Но и Циммерман попал к нам в руки. Мы задержали его в собственной машине, прострелив шины. Когда его вешали, он орал как резаный. Дьявол забрал его поганую душу… Что-то я еще хотел сказать? — задумался Росада. — Да, мы для вас приготовили уютное гнездышко…
— Пойдемте быстрее, — торопил Януш.
— У тебя отличная жена, Януш. Мне пришлось пригрозить ребятам плетью, чтобы они отстали от нее. Я бы и сам не отказался побыть несколько дней на твоем месте. Отдохнешь немного и приступай к своему делу. Сотням подпольщиков нужны документы. Тысячи евреев томятся до сих пор в гетто. Без хороших свидетельств об арийском происхождении они пропадут. Шкопы начали «очищать» гетто. Людей тысячами отправляют в Майданек, Треблинку и Бжезинку, где их уничтожают. Ты знаешь об этом?
— Знаю ли я?! — горько усмехнулся Януш, невольно вздрогнув от страшных воспоминании. — Я не смогу сразу же приступить к делу, Росада. Сначала я должен написать подробный отчет о том, что я видел в Освенциме. Об этом должны знать повсюду — в Англии, в России, в Америке. И в самой Германии. Немцам должно быть известно, какие чудовищные преступления совершают от их имени извращенные садисты, кровожадные нацистские псы… Далеко еще?
— Ты устал?
— Нет! Просто не хватает терпения, черт возьми! Пойми меня…
— Последние дни она очень печалилась, твоя жена. Она была уверена, что ты придешь после первого мая, а теперь уже июнь. Она живет с мальчуганом в уединенной лесной сторожке. Я решил, что так лучше. Ты ведь знаешь, какими бывают мужчины, месяцами живущие в лесах. То-то. Вот она сейчас удивится! Уже совсем рядом…
Показался ветхий деревянный домик с покосившейся крышей и резным крыльцом. «Словно сказочный теремок, — подумал Януш. — Не во сне ли я?» Он хотел вздохнуть полной грудью, но дыхания не было. Ему хотелось бежать, но он не мог сделать ни шага. Сердце билось в груди, как пойманная птица.
— Мне кажется, что мое присутствие в доме будет излишним, — донесся до него как бы издалека веселый голос Росады. — На несколько дней я забуду о твоем существовании.
Януш медленно пошел к дому. Ему хотелось кричать от радости, но в горле застрял комок. В маленьких окнах отражался лес. Все дышало таким миром и покоем, что ему хотелось плакать. Он представил Геню в постели с маленьким ребенком у груди. Молящуюся Геню, которую он тогда не понимал. Прекрасную чистую Геню, рядом с которой он чувствовал себя вдвойне грязным. Но тогда в нем было больше человечности, чем сейчас. Тогда он еще многого не видел, не нюхал запаха сжигаемых трупов. Тогда он лишь внешне выглядел безобразно. А теперь… Сможет ли чистая, нежная Геня любить грязного освенцимского узника, каким он стал?
Ноги сами привели его к двери, дрожащие пальцы вцепились в ржавую дверную ручку, И вот он шагнул в полумрак бедного жилища. В углу на полу ребенок играл со шкуркой кролика. А за круглым столом, подперев голову руками, сидела женщина. Его жена!
Она медленно подняла голову, и он встретил печальный взгляд ее блестевших в полумраке больших глубоких глаз.
— Януш! — громко воскликнула она, бросаясь к нему.
Он крепко сжал ее в своих объятиях, живую, нежную, смеющуюся сквозь слезы. Тонкими жесткими губами коснулся ее влажного рта. С наслаждением вдыхал запах ее каштановых волос. Любовался высокой грудью, вскормившей его ребенка.
Заплакал малыш, испуганный необычным поведением взрослых.
— Ну, посмотри на него! — сказала Геня, вытирая слезы и улыбаясь Янушу.
— Он всех мужчин называет «татус». Я ежедневно рассказывала ему о тебе, и этот медвежонок хорошо тебя знает. И вот когда ты приходишь домой, озорник плачет…
Она выскользнула из рук мужа и наклонилась к ребенку.
— Это твой татус, Янушек! Что ты ему скажешь?
Януш тоже опустился на колени около малыша. У него закружилась голова, когда он увидел в маленьком личике свои и ее черты. Слезы высохли от ласк матери. Детские глазенки удивленно и доверчиво смотрели на худое лицо с глубокими морщинами, которые уже никогда не сгладятся.
— Татус?! — недоверчиво спросил малыш звонким голоском и ухватился пухлой ручонкой за палец Януша.
Чувствует ли ребенок голос крови?
— Татус! — уверенно произнес малыш. — Татус! Татус! Татус!
— Он уже признал тебя, — засмеялась Геня и придвинулась к Янушу, прижав его голову к своей груди. — Сегодня устроим себе вторую свадебную ночь, любимый. Росада достал икру и даже русскую водку. Я сшила себе новую ночную сорочку, но ни разу не надевала ее. Ждала тебя.
Она еще крепче прижала ладони к его лицу, и он услышал, как сильно бьется ее сердце.
— Не хочешь ли ты, чтобы я надела ее сейчас, любимый?
— Я грязный. Я уже не тот, Геня… — заикаясь от смущения, заговорил он.
— Ты мой муж, — перебила она. — Ты отец маленького Януша. Мы оба очень любим тебя. Малыш болел корью и коклюшем, но отлично справился, — рассказыва— ла она. — Росада говорит, что он крепкий ребенок. Знаешь, как громко он может плакать. Росада сказал, что у него легкие, как у великана. Что же мы сидим здесь? Вставай! Сейчас я приготовлю ужин. Ты, наверное, хочешь есть. Потом спать. Господи! Целую ночь мы будем вместе…
«Я вновь дома, — думал Януш. — Геня уже хлопочет по хозяйству». Она приняла его таким, каким он стал. В полуоткрытую дверь он увидел большую деревенскую кровать. Для него Геня будет совсем новой в предстоящую ночь. Сказочной феей. Он будет очень сильно любить ее. Может быть, от запаха ее тела исчезнет тот запах? Может быть, в блеске ее глаз пропадут ужасные картины прошлого? Может быть, ночи страстной любви…
— Пусть загорается заря новой жизни, — прошептал Януш. — Прошлое было страшным ночным кошмаром.
— Склады там, — тихо объяснял Клатка Генеку. Они лежали в канаве и смотрели на неясные очертания построек. — Они огорожены колючей проволокой. В тех четырех угловых бараках битком набито немцев. Круглосуточно пятьдесят охранников патрулируют между складами. У ворот — крупнокалиберный пулемет с расчетом из шести человек. Это для нас непосильная задача.
— Дай-ка мне пару гранат, — попросил Генек. — Я позову вас, когда расчищу путь. Покажем этим мерзавцам, где раки зимуют!
Он выбрался из канавы и пополз к воротам. Услышав голоса переговаривающихся между собой немцев, он улыбнулся, по-волчьи обнажив зубы. Его не заметили. Четыреста шкопов были так самоуверенны, что совсем позабыли об опасности. Если бы их было здесь двадцать, то они постоянно находились бы в состоянии тревоги. Сейчас же, полагаясь на свое численное превосходство, они были спокойны. В ночной тишине они не видели опасности.
«А опасность-вот она!»— почти радостно подумал Генек.
Он уже отчетливо видел сложенные в пирамиду винтовки и немцев в касках, тускло мерцавших в ночи. Зубами он выдернул чеку из гранаты, приподнялся немного и швырнул ее точно в цель.
— Получайте, сволочи, подарок от Мордерцы!
Немцы бросились врассыпную. Раздался взрыв и крики смертельно раненных. Он кинул вторую гранату и поднялся в полный рост.
— Вперед, товарищи! — крикнул он. — Бейте их!
С автоматом в руках он бросился в ворота. Впереди слышался топот немецких сапог. Но он знал, что за ним его товарищи, которые смело и решительно вступят в бой. Он взглянул на убитых немцев у искореженного пулемета и, вспомнив десятки тысяч обезображенных тел в Освенциме, толкнул трупы ногой.
В темноте показались приближавшиеся солдаты.
Он дал очередь из автомата. Кругом свистели пули.
— Мордерца идет! — крикнул он, бросаясь вперед.
А в канаве Клатка молча боролся с одним из парней.
— Мы не в силах ему помочь. Это бессмысленная затея. Мы не хотим идти на верную смерть.
— Но мы не можем бросить его на произвол судьбы, — возражал шепотом другой.
— Он не мог поступить иначе. То, что он пережил…
Та-та-та… стучал автомат.
— Мордерца идет, убийцы!
Голос Генека раздавался в самом центре вражеского лагеря.
Генек действовал с невероятным безрассудством и с необыкновенной храбростью. Может быть, он не столько жаждал крови немцев, сколько стремился забыть в бою колонны голых, беспомощных, покорных людей. Забыть лифт и подъемник.
Тадеуш стоял в небольшой церкви и смотрел на красный алтарь. Он забрел сюда по пути из Катовице, где он распрощался с тремя друзьями. С каждым шагом он приближался к цели.
Он заходил во все деревенские церкви, встречавшиеся на пути, останавливался перед алтарем и рассказывал то, что слышал от Ядвиги в их первую ночь, в которую они испытали сладость и горечь, счастье и несчастье любви.
Случаи были разные. Ядвига скупыми словами рассказывала об унижении, жестокости, издевательствах, которым подвергались женщины в лагере. Изведав высшее счастье принадлежать друг другу, они не могли спокойно уснуть, поняв, какое горе находится здесь.
Вместо того чтобы радостно мечтать о будущем, они рассказывали друг другу о мрачных событиях лагерной жизни.
Тадеуш узнал, что жизнь в женском лагере была не слаще, чем в мужском. Он уже раньше слыхал, что женщин заставляют неподвижно стоять по 12— 14 часов. Заставляют лежать лицом в грязи под проливным дождем. За малейшее движение их ждала пуля эсэсовцев, которые прохаживались между рядами лежащих ничком женщин. Некоторые захлебывались грязью и больше не вставали. Им были не страшны пули. Ядвига рассказывала, как приходилось мыться под присмотром эсэсовцев, которые заставляли плясать голых исхудавших женщин под аккомпанемент импровизированного хора их совершенно истощенных подруг.
Вот и последняя церковь. Если отсюда он пойдет в направлении, выбранном в Катовице, то…
— И тогда в их блок вошел добродушный толстый эсэсовец, — рассказывал Тадеуш перед алтарем. — Он сказал, что режим слишком тяжел для нежных женщин. Он сказал, что специально для женщин организована команда добрых услуг. «Хорошая команда». Туда пойдут те, кто хочет легкой жизни. «Легкая жизнь», сказал он по-немецки. Восемьдесят женщин попросились в эту команду. Их поместили в отдельном бараке в Бжезинке. Они должны были обслуживать капо из крематориев. Я не могу сказать, что они там делали. Об этом не говорят в церкви! Понимаешь? — шептал он доверчиво. — Но ведь ты знаешь, — что я имею в виду! Знаешь?
У него заболели колени от жесткой церковной скамейки, и он присел отдохнуть.
— Вот почему я думаю, что Мариан заблуждался, сказал он. — Из-за этого я других рассказов Ядвиги. Но ты их уже знаешь, не так ли? Я уже пересказывал их тебе в других церквах.
Я уверен, что мне не следовало бежать из лагеря.
Я ей там нужен, понимаешь? Как ты считаешь, нужен я ей там?
Но и на этот раз он не получил ответа, как и раньше. Разум его затуманивался все больше. Он вышел из церкви, еле волоча свою хромую ногу.
Одежда болталась на нем как на вешалке.
Инстинкт вывел его по знакомой проселочной дороге к старому разбитому шоссе и к каменному мостику, который охраняли два немца.
Он смущенно остановился перед ними и почтительно снял кепку.
— Что тебе надо? — заорал один из немцев.
— Я хочу туда, — сказал Тадеуш задумчиво. Он вертел в руках кепку, умоляюще глядя на часовых:— Пропустите меня туда, пожалуйста!
— Туда?! — удивился немец, посмотрев на своего напарника. — А ты знаешь, что там?
— Конечно! — ответил Тадеуш, снисходительно улыбаясь глупости немца. — Там Освенцим!
— И тебе хочется туда?
— Очень! — обрадовался Тадеуш, что его поняли.
— Он сумасшедший, — заметил один из немцев.
— Пошел прочь, безмозглый дурак! — прикрикнул он на Тадеуша.
— Но там моя жена! — жалобно умолял Тадеуш. — Я оставил ее в беде, а так нельзя. Я нужен ей. Я люблю ее, а любовь дает силу. Без меня она пропадет. Понимаете?
— Пусть идет, — равнодушно сказал другой немец.
— Он глуп как пробка, а с дураками мы умеем обращаться.
— Спасибо! — вежливо поблагодарил Тадеуш, почтительно поклонился и надел кепку. — Я не должен был уходить от нее. Ведь я нужен ей. Особенно там.
В его затуманенных глазах затаилась мука.
— Я нужен ей… — бормотал он бессмысленно.
Услышав хохот немцев за своей спиной, он тоже засмеялся. Он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он был убежден, что должен поступить именно так. Ведь у него нет никого в целом свете, кроме Ядвиги. И у нее нет никого, кроме него. В последние годы они совсем не знали счастья. Оно коротко улыбнулось им лишь в те дни, проведенные наедине в партизанском лагере, и в ту трагическую ночь любви в женском бараке Освенцима.
Он шел беззаботно и не таясь. Видимо, поэтому его не задержали у большого сторожевого пояса. Он увидел работавшую команду в каменном карьере, штрафную команду вдали, на окраине Бжезинки. Лагерь все рос. Вот и четыре приземистых квадратных здания с огромными трубами, из которых валил ядовитый черный дым. Тадеуш почувствовал знакомый запах и осторожно, но без отвращения вдохнул смрадный воздух. Ведь и она дышит им же…
Тадеув шел по карьеру, но никто не обращал на него внимания. Они, видимо, сочли его вольнонаемным рабочим. Он шел вдоль проволочного заграждения, за которым раскинулся Биркенау. Из карантинных бараков слышалась песня:
В Освенциме, где я пробыл Много месяцев, много лет…
Он тихонько подпевал и чувствовал себя словно дома.
В ворота въехал длинный состав товарных вагонов. На перроне уже стояла зондеркоманда, эсэсовцы и врач, который будет отсылать прибывших вправо и влево. Ничто не изменилось. Биркенау получал свою ежедневную порцию людского мяса.
Он шел по дороге, по которой команды утром и вечером ходили в Освенцим. Он остановился у ворот Освенцима и прочитал плакат: «Труд освобождает». Он остановился не потому, что колебался, а потому, что немного устал и чувствовал боль в боку. Теперь ему нечего было спешить, так как он дошел до своей цели.
— Что ты здесь делаешь, вонючий поляк? Убирайся восвояси, иначе попадешь за ворота!
— Я и сам хочу попасть туда, — доверчиво сказал он эсэсовцу. — Мое место там…
— Ты что, рехнулся? Или тебя пыльным мешком по голове стукнули?
— Я не должен был убегать, — объяснил Тадеуш. Я находился здесь больше года, а потом поддался на уговоры и сбежал. Но, убежав, я понял, что должен вернуться. Здесь моя жена. Понимаешь?
— Ты говоришь, что убежал отсюда? — с недоверием переспросил эсэсовец.
— Да! — подтвердил Тадеуш. — Я убежал от нее, но меня замучили угрызения совести и я…
— Какой у тебя номер?
Он назвал свой номер, и солдат ушел в канцелярию. Тадеуш терпеливо ждал его возвращения.
— Черт подери! Этот паршивый пес не врет. Раздевайся, мерзавец. Тебя кое-что ждет.
— Да, да, да! — торопливо согласился Тадеуш. С облегчением он сбросил свою одежду и голый вошел в ворота в сопровождении двух эсэсовцев.
А Юл Рихтер занимался в это время уничтожением «мусульман». Ему не надо было гоняться за ними. Совершенно обессиленные, сидели они на солнцепеке и несколько удивленно глядели на Юна, когда его сапог обрушивался им на головы.
— Я — орудие божье! — кричал Рихтер. — Вы что, не понимаете этого, проклятые ублюдки? Я — орудие божье…
— Этот тоже спятил, — бросил один эсэсовец другому.
Тадеуш смотрел на страшную сцену убийства. Его глаза встретились с безумными глазами Рихтера. И тогда искра сознания блеснула в его мозгу.
— Вон тот! — показал Тадеуш на Рихтера эсэсовцу, который подгонял его ударами дубинки по ногам. Тадеуш не чувствовал боли. Он снова указал на Рихтера. — Он помог мне бежать.
И эсэсовцы были рады поводу расправиться с Юпом Рихтером. Они повесили его на глазах Тадеуша. Один из эсэсовцев загнал Рихтера на знакомую скамейку и надел на шею петлю. Юп кричал, что он орудие божье. Крик прекратился, когда скамейку выбили из-под ног и тело повисло. Тадеуш почувствовал себя немного обиженным, увидев, что Юп Рихтер показал ему язык. Убедившись, что на него не смотрят, он ответил Юпу тем же.
Тадеуш украдкой поглядывал на доcку за своей спиной. На ней было написано: «Ура! Я снова здесь!» Ему было необыкновенно легко. Он чувствовал себя очень сильным. Пусть ему не дают ни пищи, ни воды. Он достаточно силен, чтобы стоять здесь вечно.
Ведь он теперь рядом с Ядвигой…
— Но они не знают Мордерцу, — возразил Генек. Мы должны ускорить смерть этих шкопов! Нескольких возьмем живыми. В Освенциме я кое-чему научился и найду четыреста различных способов, чтобы уничтожить четыре сотни мерзавцев. Веди меня к ребятам, Клатка, и за дело…
— Януш! — обрадовался Росада. — Наконец-то!
Он вышел из-за дерева, где выставлял караул. Несколько человек стояли поодаль, молча наблюдая, как Росада тряс руку Янушу.
— Мы уже стали опасаться, что побег не удался. Все говорят, что бежать из Освенцима невозможно.
— Где Геня? — перебил Януш. . — Она недалеко от нашего лагеря. И малыш там. Вот радости-то будет!
— Отведи меня к ним, — умоляюще попросил Януш.
— Мы должны были уйти со старого места. Шкопы пришли в ярость, когда мы пустили под откос их эшелон с солдатами. Ты бы видел, как они разлетелись в клочья на несколько километров. Мы отошли глубже в лес, поставив вокруг минное заграждение. Мины мы стянули у нацистов. Здесь мы в безопасности…
Януш должен был пожать руки всем товарищам. Он не знал их и не старался запомнить клички, которые называл Росада. Партизаны смотрели на него, как на выходпа с того света. Видно, он так ужасно выглядел.
— Пошли, — заторопился он.
Три часа пути давали себя знать. Януш понял, как он ослабел, несмотря на то, что в Освенциме, будучи писарем блока, питался лучше других. Пот лил с него градом, сердце стучало с перебоями, подступало к самому горлу. Но он нетерпеливо подгонял других, упрашивая идти быстрее. Он только тогда поверит в свободу, когда обнимет худыми руками свое выстраданное счастье.
— Мы дадим тебе отдохнуть несколько дней, — сказал Росада. — Ты заслужил этот отдых. Восстановишь силы около жены. Тебя тогда кто схватил? Циммерман? Он очень изощрялся? Представляю! Мы должны благодарить тебя за молчание. Знаем, тебе было нелегко. Но и Циммерман попал к нам в руки. Мы задержали его в собственной машине, прострелив шины. Когда его вешали, он орал как резаный. Дьявол забрал его поганую душу… Что-то я еще хотел сказать? — задумался Росада. — Да, мы для вас приготовили уютное гнездышко…
— Пойдемте быстрее, — торопил Януш.
— У тебя отличная жена, Януш. Мне пришлось пригрозить ребятам плетью, чтобы они отстали от нее. Я бы и сам не отказался побыть несколько дней на твоем месте. Отдохнешь немного и приступай к своему делу. Сотням подпольщиков нужны документы. Тысячи евреев томятся до сих пор в гетто. Без хороших свидетельств об арийском происхождении они пропадут. Шкопы начали «очищать» гетто. Людей тысячами отправляют в Майданек, Треблинку и Бжезинку, где их уничтожают. Ты знаешь об этом?
— Знаю ли я?! — горько усмехнулся Януш, невольно вздрогнув от страшных воспоминании. — Я не смогу сразу же приступить к делу, Росада. Сначала я должен написать подробный отчет о том, что я видел в Освенциме. Об этом должны знать повсюду — в Англии, в России, в Америке. И в самой Германии. Немцам должно быть известно, какие чудовищные преступления совершают от их имени извращенные садисты, кровожадные нацистские псы… Далеко еще?
— Ты устал?
— Нет! Просто не хватает терпения, черт возьми! Пойми меня…
— Последние дни она очень печалилась, твоя жена. Она была уверена, что ты придешь после первого мая, а теперь уже июнь. Она живет с мальчуганом в уединенной лесной сторожке. Я решил, что так лучше. Ты ведь знаешь, какими бывают мужчины, месяцами живущие в лесах. То-то. Вот она сейчас удивится! Уже совсем рядом…
Показался ветхий деревянный домик с покосившейся крышей и резным крыльцом. «Словно сказочный теремок, — подумал Януш. — Не во сне ли я?» Он хотел вздохнуть полной грудью, но дыхания не было. Ему хотелось бежать, но он не мог сделать ни шага. Сердце билось в груди, как пойманная птица.
— Мне кажется, что мое присутствие в доме будет излишним, — донесся до него как бы издалека веселый голос Росады. — На несколько дней я забуду о твоем существовании.
Януш медленно пошел к дому. Ему хотелось кричать от радости, но в горле застрял комок. В маленьких окнах отражался лес. Все дышало таким миром и покоем, что ему хотелось плакать. Он представил Геню в постели с маленьким ребенком у груди. Молящуюся Геню, которую он тогда не понимал. Прекрасную чистую Геню, рядом с которой он чувствовал себя вдвойне грязным. Но тогда в нем было больше человечности, чем сейчас. Тогда он еще многого не видел, не нюхал запаха сжигаемых трупов. Тогда он лишь внешне выглядел безобразно. А теперь… Сможет ли чистая, нежная Геня любить грязного освенцимского узника, каким он стал?
Ноги сами привели его к двери, дрожащие пальцы вцепились в ржавую дверную ручку, И вот он шагнул в полумрак бедного жилища. В углу на полу ребенок играл со шкуркой кролика. А за круглым столом, подперев голову руками, сидела женщина. Его жена!
Она медленно подняла голову, и он встретил печальный взгляд ее блестевших в полумраке больших глубоких глаз.
— Януш! — громко воскликнула она, бросаясь к нему.
Он крепко сжал ее в своих объятиях, живую, нежную, смеющуюся сквозь слезы. Тонкими жесткими губами коснулся ее влажного рта. С наслаждением вдыхал запах ее каштановых волос. Любовался высокой грудью, вскормившей его ребенка.
Заплакал малыш, испуганный необычным поведением взрослых.
— Ну, посмотри на него! — сказала Геня, вытирая слезы и улыбаясь Янушу.
— Он всех мужчин называет «татус». Я ежедневно рассказывала ему о тебе, и этот медвежонок хорошо тебя знает. И вот когда ты приходишь домой, озорник плачет…
Она выскользнула из рук мужа и наклонилась к ребенку.
— Это твой татус, Янушек! Что ты ему скажешь?
Януш тоже опустился на колени около малыша. У него закружилась голова, когда он увидел в маленьком личике свои и ее черты. Слезы высохли от ласк матери. Детские глазенки удивленно и доверчиво смотрели на худое лицо с глубокими морщинами, которые уже никогда не сгладятся.
— Татус?! — недоверчиво спросил малыш звонким голоском и ухватился пухлой ручонкой за палец Януша.
Чувствует ли ребенок голос крови?
— Татус! — уверенно произнес малыш. — Татус! Татус! Татус!
— Он уже признал тебя, — засмеялась Геня и придвинулась к Янушу, прижав его голову к своей груди. — Сегодня устроим себе вторую свадебную ночь, любимый. Росада достал икру и даже русскую водку. Я сшила себе новую ночную сорочку, но ни разу не надевала ее. Ждала тебя.
Она еще крепче прижала ладони к его лицу, и он услышал, как сильно бьется ее сердце.
— Не хочешь ли ты, чтобы я надела ее сейчас, любимый?
— Я грязный. Я уже не тот, Геня… — заикаясь от смущения, заговорил он.
— Ты мой муж, — перебила она. — Ты отец маленького Януша. Мы оба очень любим тебя. Малыш болел корью и коклюшем, но отлично справился, — рассказыва— ла она. — Росада говорит, что он крепкий ребенок. Знаешь, как громко он может плакать. Росада сказал, что у него легкие, как у великана. Что же мы сидим здесь? Вставай! Сейчас я приготовлю ужин. Ты, наверное, хочешь есть. Потом спать. Господи! Целую ночь мы будем вместе…
«Я вновь дома, — думал Януш. — Геня уже хлопочет по хозяйству». Она приняла его таким, каким он стал. В полуоткрытую дверь он увидел большую деревенскую кровать. Для него Геня будет совсем новой в предстоящую ночь. Сказочной феей. Он будет очень сильно любить ее. Может быть, от запаха ее тела исчезнет тот запах? Может быть, в блеске ее глаз пропадут ужасные картины прошлого? Может быть, ночи страстной любви…
— Пусть загорается заря новой жизни, — прошептал Януш. — Прошлое было страшным ночным кошмаром.
— Склады там, — тихо объяснял Клатка Генеку. Они лежали в канаве и смотрели на неясные очертания построек. — Они огорожены колючей проволокой. В тех четырех угловых бараках битком набито немцев. Круглосуточно пятьдесят охранников патрулируют между складами. У ворот — крупнокалиберный пулемет с расчетом из шести человек. Это для нас непосильная задача.
— Дай-ка мне пару гранат, — попросил Генек. — Я позову вас, когда расчищу путь. Покажем этим мерзавцам, где раки зимуют!
Он выбрался из канавы и пополз к воротам. Услышав голоса переговаривающихся между собой немцев, он улыбнулся, по-волчьи обнажив зубы. Его не заметили. Четыреста шкопов были так самоуверенны, что совсем позабыли об опасности. Если бы их было здесь двадцать, то они постоянно находились бы в состоянии тревоги. Сейчас же, полагаясь на свое численное превосходство, они были спокойны. В ночной тишине они не видели опасности.
«А опасность-вот она!»— почти радостно подумал Генек.
Он уже отчетливо видел сложенные в пирамиду винтовки и немцев в касках, тускло мерцавших в ночи. Зубами он выдернул чеку из гранаты, приподнялся немного и швырнул ее точно в цель.
— Получайте, сволочи, подарок от Мордерцы!
Немцы бросились врассыпную. Раздался взрыв и крики смертельно раненных. Он кинул вторую гранату и поднялся в полный рост.
— Вперед, товарищи! — крикнул он. — Бейте их!
С автоматом в руках он бросился в ворота. Впереди слышался топот немецких сапог. Но он знал, что за ним его товарищи, которые смело и решительно вступят в бой. Он взглянул на убитых немцев у искореженного пулемета и, вспомнив десятки тысяч обезображенных тел в Освенциме, толкнул трупы ногой.
В темноте показались приближавшиеся солдаты.
Он дал очередь из автомата. Кругом свистели пули.
— Мордерца идет! — крикнул он, бросаясь вперед.
А в канаве Клатка молча боролся с одним из парней.
— Мы не в силах ему помочь. Это бессмысленная затея. Мы не хотим идти на верную смерть.
— Но мы не можем бросить его на произвол судьбы, — возражал шепотом другой.
— Он не мог поступить иначе. То, что он пережил…
Та-та-та… стучал автомат.
— Мордерца идет, убийцы!
Голос Генека раздавался в самом центре вражеского лагеря.
Генек действовал с невероятным безрассудством и с необыкновенной храбростью. Может быть, он не столько жаждал крови немцев, сколько стремился забыть в бою колонны голых, беспомощных, покорных людей. Забыть лифт и подъемник.
Тадеуш стоял в небольшой церкви и смотрел на красный алтарь. Он забрел сюда по пути из Катовице, где он распрощался с тремя друзьями. С каждым шагом он приближался к цели.
Он заходил во все деревенские церкви, встречавшиеся на пути, останавливался перед алтарем и рассказывал то, что слышал от Ядвиги в их первую ночь, в которую они испытали сладость и горечь, счастье и несчастье любви.
Случаи были разные. Ядвига скупыми словами рассказывала об унижении, жестокости, издевательствах, которым подвергались женщины в лагере. Изведав высшее счастье принадлежать друг другу, они не могли спокойно уснуть, поняв, какое горе находится здесь.
Вместо того чтобы радостно мечтать о будущем, они рассказывали друг другу о мрачных событиях лагерной жизни.
Тадеуш узнал, что жизнь в женском лагере была не слаще, чем в мужском. Он уже раньше слыхал, что женщин заставляют неподвижно стоять по 12— 14 часов. Заставляют лежать лицом в грязи под проливным дождем. За малейшее движение их ждала пуля эсэсовцев, которые прохаживались между рядами лежащих ничком женщин. Некоторые захлебывались грязью и больше не вставали. Им были не страшны пули. Ядвига рассказывала, как приходилось мыться под присмотром эсэсовцев, которые заставляли плясать голых исхудавших женщин под аккомпанемент импровизированного хора их совершенно истощенных подруг.
Вот и последняя церковь. Если отсюда он пойдет в направлении, выбранном в Катовице, то…
— И тогда в их блок вошел добродушный толстый эсэсовец, — рассказывал Тадеуш перед алтарем. — Он сказал, что режим слишком тяжел для нежных женщин. Он сказал, что специально для женщин организована команда добрых услуг. «Хорошая команда». Туда пойдут те, кто хочет легкой жизни. «Легкая жизнь», сказал он по-немецки. Восемьдесят женщин попросились в эту команду. Их поместили в отдельном бараке в Бжезинке. Они должны были обслуживать капо из крематориев. Я не могу сказать, что они там делали. Об этом не говорят в церкви! Понимаешь? — шептал он доверчиво. — Но ведь ты знаешь, — что я имею в виду! Знаешь?
У него заболели колени от жесткой церковной скамейки, и он присел отдохнуть.
— Вот почему я думаю, что Мариан заблуждался, сказал он. — Из-за этого я других рассказов Ядвиги. Но ты их уже знаешь, не так ли? Я уже пересказывал их тебе в других церквах.
Я уверен, что мне не следовало бежать из лагеря.
Я ей там нужен, понимаешь? Как ты считаешь, нужен я ей там?
Но и на этот раз он не получил ответа, как и раньше. Разум его затуманивался все больше. Он вышел из церкви, еле волоча свою хромую ногу.
Одежда болталась на нем как на вешалке.
Инстинкт вывел его по знакомой проселочной дороге к старому разбитому шоссе и к каменному мостику, который охраняли два немца.
Он смущенно остановился перед ними и почтительно снял кепку.
— Что тебе надо? — заорал один из немцев.
— Я хочу туда, — сказал Тадеуш задумчиво. Он вертел в руках кепку, умоляюще глядя на часовых:— Пропустите меня туда, пожалуйста!
— Туда?! — удивился немец, посмотрев на своего напарника. — А ты знаешь, что там?
— Конечно! — ответил Тадеуш, снисходительно улыбаясь глупости немца. — Там Освенцим!
— И тебе хочется туда?
— Очень! — обрадовался Тадеуш, что его поняли.
— Он сумасшедший, — заметил один из немцев.
— Пошел прочь, безмозглый дурак! — прикрикнул он на Тадеуша.
— Но там моя жена! — жалобно умолял Тадеуш. — Я оставил ее в беде, а так нельзя. Я нужен ей. Я люблю ее, а любовь дает силу. Без меня она пропадет. Понимаете?
— Пусть идет, — равнодушно сказал другой немец.
— Он глуп как пробка, а с дураками мы умеем обращаться.
— Спасибо! — вежливо поблагодарил Тадеуш, почтительно поклонился и надел кепку. — Я не должен был уходить от нее. Ведь я нужен ей. Особенно там.
В его затуманенных глазах затаилась мука.
— Я нужен ей… — бормотал он бессмысленно.
Услышав хохот немцев за своей спиной, он тоже засмеялся. Он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он был убежден, что должен поступить именно так. Ведь у него нет никого в целом свете, кроме Ядвиги. И у нее нет никого, кроме него. В последние годы они совсем не знали счастья. Оно коротко улыбнулось им лишь в те дни, проведенные наедине в партизанском лагере, и в ту трагическую ночь любви в женском бараке Освенцима.
Он шел беззаботно и не таясь. Видимо, поэтому его не задержали у большого сторожевого пояса. Он увидел работавшую команду в каменном карьере, штрафную команду вдали, на окраине Бжезинки. Лагерь все рос. Вот и четыре приземистых квадратных здания с огромными трубами, из которых валил ядовитый черный дым. Тадеуш почувствовал знакомый запах и осторожно, но без отвращения вдохнул смрадный воздух. Ведь и она дышит им же…
Тадеув шел по карьеру, но никто не обращал на него внимания. Они, видимо, сочли его вольнонаемным рабочим. Он шел вдоль проволочного заграждения, за которым раскинулся Биркенау. Из карантинных бараков слышалась песня:
В Освенциме, где я пробыл Много месяцев, много лет…
Он тихонько подпевал и чувствовал себя словно дома.
В ворота въехал длинный состав товарных вагонов. На перроне уже стояла зондеркоманда, эсэсовцы и врач, который будет отсылать прибывших вправо и влево. Ничто не изменилось. Биркенау получал свою ежедневную порцию людского мяса.
Он шел по дороге, по которой команды утром и вечером ходили в Освенцим. Он остановился у ворот Освенцима и прочитал плакат: «Труд освобождает». Он остановился не потому, что колебался, а потому, что немного устал и чувствовал боль в боку. Теперь ему нечего было спешить, так как он дошел до своей цели.
— Что ты здесь делаешь, вонючий поляк? Убирайся восвояси, иначе попадешь за ворота!
— Я и сам хочу попасть туда, — доверчиво сказал он эсэсовцу. — Мое место там…
— Ты что, рехнулся? Или тебя пыльным мешком по голове стукнули?
— Я не должен был убегать, — объяснил Тадеуш. Я находился здесь больше года, а потом поддался на уговоры и сбежал. Но, убежав, я понял, что должен вернуться. Здесь моя жена. Понимаешь?
— Ты говоришь, что убежал отсюда? — с недоверием переспросил эсэсовец.
— Да! — подтвердил Тадеуш. — Я убежал от нее, но меня замучили угрызения совести и я…
— Какой у тебя номер?
Он назвал свой номер, и солдат ушел в канцелярию. Тадеуш терпеливо ждал его возвращения.
— Черт подери! Этот паршивый пес не врет. Раздевайся, мерзавец. Тебя кое-что ждет.
— Да, да, да! — торопливо согласился Тадеуш. С облегчением он сбросил свою одежду и голый вошел в ворота в сопровождении двух эсэсовцев.
А Юл Рихтер занимался в это время уничтожением «мусульман». Ему не надо было гоняться за ними. Совершенно обессиленные, сидели они на солнцепеке и несколько удивленно глядели на Юна, когда его сапог обрушивался им на головы.
— Я — орудие божье! — кричал Рихтер. — Вы что, не понимаете этого, проклятые ублюдки? Я — орудие божье…
— Этот тоже спятил, — бросил один эсэсовец другому.
Тадеуш смотрел на страшную сцену убийства. Его глаза встретились с безумными глазами Рихтера. И тогда искра сознания блеснула в его мозгу.
— Вон тот! — показал Тадеуш на Рихтера эсэсовцу, который подгонял его ударами дубинки по ногам. Тадеуш не чувствовал боли. Он снова указал на Рихтера. — Он помог мне бежать.
И эсэсовцы были рады поводу расправиться с Юпом Рихтером. Они повесили его на глазах Тадеуша. Один из эсэсовцев загнал Рихтера на знакомую скамейку и надел на шею петлю. Юп кричал, что он орудие божье. Крик прекратился, когда скамейку выбили из-под ног и тело повисло. Тадеуш почувствовал себя немного обиженным, увидев, что Юп Рихтер показал ему язык. Убедившись, что на него не смотрят, он ответил Юпу тем же.
Тадеуш украдкой поглядывал на доcку за своей спиной. На ней было написано: «Ура! Я снова здесь!» Ему было необыкновенно легко. Он чувствовал себя очень сильным. Пусть ему не дают ни пищи, ни воды. Он достаточно силен, чтобы стоять здесь вечно.
Ведь он теперь рядом с Ядвигой…