Страница:
Ему хотелось крикнуть им в лицо: «Вы и не представляете, как она любит меня, как целует по утрам, провожая на работу, как ласкает усталого, когда прихожу домой… « Хотелось крикнуть, но… в действительности ничего подобного не было. Страшное сомнение, закралось в душу. Проклятие! Что они привязались к нему?
— А ты поезжай домой да посмотри сам, — послышался снова подначивающий голос.
— Бьюсь об заклад, в своем курятнике ты найдешь чужого петуха!
— Нет уж, лучше не езди, Стефан! А вдруг там большой и сильный петух?
Стефан бросил молоток. Губы дрожали. Он чуть не плакал, но, к счастью, сдержался и проглотил обиду. Ему не хотелось оставаться посмешищем на всю жизнь. Он жаждал уважения и завидовал каждому, кто казался настоящим мужчиной.
— А вот и поеду! — воскликнул Стефан. — Поеду и посмотрю, как там у нее дела.
Он направился в барак за своим пальто.
— Эй, Яворский, ты куда? — окликнул его надсмотрщик.
— У меня заболел живот, — ответил Стефан. — Еду домой. — И вызывающе добавил: — Там моя милая женушка приготовит мне что-нибудь вкусненькое, а вы оставайтесь здесь на холоде.
— Твоей жене есть о ком позаботиться, — равнодушно бросил надсмотрщик. — Иди работай, иначе я удержу с тебя дневную зарплату.
— Удерживай, — ответил Стефан, вошел в барак и вскоре вернулся в пальто. .
— Хлеб с мясом я оставляю здесь, — сказал он с вызовом. — Дома у меня достаточно.
Стефан неторопливо вышел из лагеря, стараясь не слышать язвительных насмешек, несущихся вслед. Отойдя подальше, он бросился бежать к маленькой станции.
Сначала его не хотели впускать в поезд. Он сказал, что болен. Ему поверили, так как он действительно выглядел больным: бледный, со слезящимися глазами, с каплями пота на лбу. Он вошел в вагон. В этот полуденный час в нем находились почти одни немцы.
Стефан прислушивался к стуку колес и к биению своего сердца. Он смотрел на родные заснеженные дали, чувствовал, как утихает волнение, и уже жалел, что поддался первому порыву. Ванда, конечно, занимается хозяйством. Она, наверное, уже готовит для него ужин. Что же ей сказать? Сказать, что плохо себя чувствует? Тогда она, возможно, пожалеет его и приласкает так, как он видел часто в своих мечтах.
Беспокойство сюда вернулось, когда он вышел на маленькой станции Хржанов и зашагал по скользкой укатанной дороге к дому. Здесь все знали друг друга, как обычно в деревне. Почему же прохожие так странно смотрят на него? Что в их взглядах — насмешка, любопытство, презрение или злорадство? Он ускорил шаг. Вот и его ветхий домишко, стоящий в саду, огороженном частоколом. Под снегом гряды, на которых он сажал картофель и овощи.
Сердце снова учащенно забилось, во рту пересохло. Он жалел, что пришел. А вдруг все это правда? Что тогда делать? Что сказать? Уж лучше бы не знать такой правды!
У него не было ключей, но он передумал стучать в дверь, решив обойти сначала вокруг дома. Шторы на окнах кухни были задернуты, а дверь на черный ход заперта.
Сомнений больше не оставалось. Следов кованых сапог на тропинке, ведущей к дому, он не увидел. Но маленький «фольксваген» стоящий во дворе, говорил без слов.
В доме находится мужчина!
И этот мужчина — немец!
Стефан похолодел, совсем растерялся, не зная, что делать. Может быть, уйти? Побродить по пустынным снежным полям, а вечером прийти как ни в чем не бывало, словно с работы? А что дальше? Снова ехать в Миколув? Работать? Слушать язвительные насмешки и знать, что все это правда?
Он смотрел на снег под ногами, но видел лишь осколки своего потерянного счастья, черепки разбитой вдребезги мечты.
— Я должен убедиться! — произнес он вполголоса.
Крышка угольного люка примерзла намертво, и ему стоило немалого труда сдвинуть ее с места. Стефан скользнул вниз, не обращая внимания на то, что весь перемазался углем. Уголь! Еще одно сокровище, которого нет у других, а здесь полон погреб. Какой же он слепец, какой дурак! Проклятие! Как же смеются над ним люди!
Из подвала он осторожно прошел, в кухню и снял там ботинки. Внизу никого не было. Печь жарко натоплена. Не удивительно, что здесь пусто. Где еще быть немцу, как не в постели? У Стефана с Вандой общая кровать. Значит, все происходит в его собственной постели… Черт побери! При чем тут постель? Главное, что жена действительно изменяет! Какая разница где?
Наверху, у двери в спальню, Стефан остановился и прислушался к голосам
— рокочущему басу немца и сладострастному хихиканью Ванды. Его Ванды! Она, оказывается, способна веселиться, похотливо смеяться от удовольствия. Его же, законного мужа, она обычно избегала, постоянно жалуясь на усталость.
Рука автоматически потянулась к двери. Стефан шагнул в комнату и молча остановился. Да и что он мог сказать? Все было ясно без слов.
Ванда. Красивая, проклятая, грешная, желанная и потерянная Ванда в объятиях немца. Самоуверенного жирного немца с бычьим загривком и невыразительным, бесцветным лицом.
При появлении Стефана они замерли. В комнате стало так тихо, что было слышно чириканье воробьев на улице. Но вот прекрасные глаза Ванды вспыхнули диким пламенем. В них не было ни стыда, ни раскаяния. Одна ярость.
— Что тебе здесь надо, проклятый идиот? — крикнула она.
— Ничего, — ответил Стефан, облизывая пересохшие губы. — Просто посмотреть.
— Ну и смотри, осел!
— Как ты посмела? — произнес Стефан, посмотрев на немца, лениво почесывавшего грудь. — Ведь я твой муж…
— Муж? — с ехидством прервала она. — Муж! С твоей-то нищенской зарплатой и с сотней никчемных профессий!
— Немец — и в моей постели! — продолжал Стефан, еще не веря, что все происходит не во сне, а наяву.
— А как же иначе я могла кормить тебя мясом, поить французским вином, дурак?
— И все же нельзя было так поступать, — возразил Стефан с грустью и сожалением, как бы извиняясь. — Я…
— Что ты? Уйдешь? Скатертью дорога, жалкое ничтожество. А может быть, ты хочешь проучить меня, задав хорошую трепку?
Они говорили по-польски. Ванда и двух слов не могла связать по-немецки, но большего ей и не требовалось в шашнях с любовником.
Стефан глотал слезы обиды и унижения.
— Это твой муж, сокровище? — спросил немец.
«Сокровище! — с ненавистью подумал Стефан и взглянул на форму, в беспорядке лежавшую на полу. — Грязный развратник! Видно, он здорово торопился, что побросал все на пол». Взгляд Стефана упал на ремень с тяжелым револьвером. Нет, у него никогда не хватит смелости мстить. Такому трусу, как он, разумнее взять веревку и повеситься где-нибудь в лесу: Что может сделать жалкий неудачник с вооруженным соперником?
— Да, мой муж, — произнесла Ванда.
— Хочешь, я помогу ему? — сказал немец. — Подыщу для него хорошую работу поближе к дому. И получать он будет вдвое больше. Теперь, когда все открылось, нет смысла отсылать его из дому на целый день.
«Вот как! — мелькнуло в голове Стефана. — За работу на стройке я тоже должен благодарить шкопа. Видно, вся эта история началась уже давно». Ему хотелось рвать и метать, ругаться на чем свет стоит. Но ничего подобного он не делал, а стоял молча, опустив руки.
— Слышишь, Стефан, — сказала Ванда. — Эрих хочет подыскать тебе место получше. Он может все сделать, слышишь? Эрих занимает очень высокий пост в тайной полиции в Кракове, а сюда регулярно приезжает по делам.
«Наверное, в Освенцим, — подумал Стефан. — Эта откормленная свинья явно из банды палачей, которые… «
— Можно назначить его надзирателем в Освенцим, продолжал шкоп, избегая обращаться непосредственно к Стефану. — Заключенных водят на строительство дороги и в каменный карьер. Надо следить за этими скотами, чтобы не лодырничали. Ему будут хорошо платить, если я скажу.
— Слышишь, Стефан? — снова спросила Ванда. — Эрих незлопамятный. Он хочет тебе помочь, и ты должен благодарить его за это.
«Незлопамятный! — с ожесточением повторил про себя Стефан. — Можно подумать, что не немец, а я виновен во всей этой грязной истории».
— Я отблагодарю его, — буркнул Стефан, еще раз посмотрел на револьвер, лежавший на полу, и замолчал, зная, что на месть не решится.
— Можно устроить его и в лагерь, — продолжал Эрих. В его голосе прозвучала скрытая угроза, от которой Стефана бросило в дрожь.
— Стефан очень благодарен, — торопливо вмешалась Ванда. — Он все понимает.
«Я трус, — думал Стефан. — Самый обыкновенный, вонючий трус».
— Приготовь свою фотокарточку. — сказал Эрих Стефану. — Завтра я принесу тебе удостоверение, и послезавтра можешь приступать к новой работе. Рад, что ты покладистый парень. Я не буду тебе в тягость. Постараюсь приходить сюда в твое отсутствие. Правда, по субботам и воскресеньям я буду здесь. Но через каждые две недели по субботам ты будешь занят, а по воскресеньям можешь куда-нибудь съездить. Билетами я тебя обеспечу. А теперь уходи, я охотно поговорю с тобой в другой раз. И немец обнял Ванду, чувствуя себя полным хозяином.
Стефан вышел из комнаты, спустился вниз и сел в душной кухне. Он думал о том, что делали теперь его красавица жена и жирный, отвратительный, надменный шкоп. Там, наверху, он чувствовал себя беспомощным и ничтожным, не мог противиться силе немца, не мог поднять руку на Ванду, такую красивую и все еще любимую им. С глубоким стыдом он признавался себе, что готов удовлетвориться крохами, остававшимися после «господина Эриха».
Но в то же время ему хотелось совершить что-то необыкновенное, героическое. Что-то такое, что привлекло бы всеобщее внимание, возвысило его в собственных глазах и в глазах окружающих.
Он мечтал убить Гиммлера. Или даже самого Гитлера! Тогда весь мир был бы благодарен ему. Ванда бросилась бы к его ногам и стала молить о прощении.
Но, черт возьми, у него даже не хватило смелости убить ту жирную свинью. Жалкий трус…
Стефан нашел свою карточку, положил ее на стол и сел к печке, в которой ярко пылал уголь, полученный все от того же Эриха.
Он закрыл лицо руками и заплакал.
— А ты поезжай домой да посмотри сам, — послышался снова подначивающий голос.
— Бьюсь об заклад, в своем курятнике ты найдешь чужого петуха!
— Нет уж, лучше не езди, Стефан! А вдруг там большой и сильный петух?
Стефан бросил молоток. Губы дрожали. Он чуть не плакал, но, к счастью, сдержался и проглотил обиду. Ему не хотелось оставаться посмешищем на всю жизнь. Он жаждал уважения и завидовал каждому, кто казался настоящим мужчиной.
— А вот и поеду! — воскликнул Стефан. — Поеду и посмотрю, как там у нее дела.
Он направился в барак за своим пальто.
— Эй, Яворский, ты куда? — окликнул его надсмотрщик.
— У меня заболел живот, — ответил Стефан. — Еду домой. — И вызывающе добавил: — Там моя милая женушка приготовит мне что-нибудь вкусненькое, а вы оставайтесь здесь на холоде.
— Твоей жене есть о ком позаботиться, — равнодушно бросил надсмотрщик. — Иди работай, иначе я удержу с тебя дневную зарплату.
— Удерживай, — ответил Стефан, вошел в барак и вскоре вернулся в пальто. .
— Хлеб с мясом я оставляю здесь, — сказал он с вызовом. — Дома у меня достаточно.
Стефан неторопливо вышел из лагеря, стараясь не слышать язвительных насмешек, несущихся вслед. Отойдя подальше, он бросился бежать к маленькой станции.
Сначала его не хотели впускать в поезд. Он сказал, что болен. Ему поверили, так как он действительно выглядел больным: бледный, со слезящимися глазами, с каплями пота на лбу. Он вошел в вагон. В этот полуденный час в нем находились почти одни немцы.
Стефан прислушивался к стуку колес и к биению своего сердца. Он смотрел на родные заснеженные дали, чувствовал, как утихает волнение, и уже жалел, что поддался первому порыву. Ванда, конечно, занимается хозяйством. Она, наверное, уже готовит для него ужин. Что же ей сказать? Сказать, что плохо себя чувствует? Тогда она, возможно, пожалеет его и приласкает так, как он видел часто в своих мечтах.
Беспокойство сюда вернулось, когда он вышел на маленькой станции Хржанов и зашагал по скользкой укатанной дороге к дому. Здесь все знали друг друга, как обычно в деревне. Почему же прохожие так странно смотрят на него? Что в их взглядах — насмешка, любопытство, презрение или злорадство? Он ускорил шаг. Вот и его ветхий домишко, стоящий в саду, огороженном частоколом. Под снегом гряды, на которых он сажал картофель и овощи.
Сердце снова учащенно забилось, во рту пересохло. Он жалел, что пришел. А вдруг все это правда? Что тогда делать? Что сказать? Уж лучше бы не знать такой правды!
У него не было ключей, но он передумал стучать в дверь, решив обойти сначала вокруг дома. Шторы на окнах кухни были задернуты, а дверь на черный ход заперта.
Сомнений больше не оставалось. Следов кованых сапог на тропинке, ведущей к дому, он не увидел. Но маленький «фольксваген» стоящий во дворе, говорил без слов.
В доме находится мужчина!
И этот мужчина — немец!
Стефан похолодел, совсем растерялся, не зная, что делать. Может быть, уйти? Побродить по пустынным снежным полям, а вечером прийти как ни в чем не бывало, словно с работы? А что дальше? Снова ехать в Миколув? Работать? Слушать язвительные насмешки и знать, что все это правда?
Он смотрел на снег под ногами, но видел лишь осколки своего потерянного счастья, черепки разбитой вдребезги мечты.
— Я должен убедиться! — произнес он вполголоса.
Крышка угольного люка примерзла намертво, и ему стоило немалого труда сдвинуть ее с места. Стефан скользнул вниз, не обращая внимания на то, что весь перемазался углем. Уголь! Еще одно сокровище, которого нет у других, а здесь полон погреб. Какой же он слепец, какой дурак! Проклятие! Как же смеются над ним люди!
Из подвала он осторожно прошел, в кухню и снял там ботинки. Внизу никого не было. Печь жарко натоплена. Не удивительно, что здесь пусто. Где еще быть немцу, как не в постели? У Стефана с Вандой общая кровать. Значит, все происходит в его собственной постели… Черт побери! При чем тут постель? Главное, что жена действительно изменяет! Какая разница где?
Наверху, у двери в спальню, Стефан остановился и прислушался к голосам
— рокочущему басу немца и сладострастному хихиканью Ванды. Его Ванды! Она, оказывается, способна веселиться, похотливо смеяться от удовольствия. Его же, законного мужа, она обычно избегала, постоянно жалуясь на усталость.
Рука автоматически потянулась к двери. Стефан шагнул в комнату и молча остановился. Да и что он мог сказать? Все было ясно без слов.
Ванда. Красивая, проклятая, грешная, желанная и потерянная Ванда в объятиях немца. Самоуверенного жирного немца с бычьим загривком и невыразительным, бесцветным лицом.
При появлении Стефана они замерли. В комнате стало так тихо, что было слышно чириканье воробьев на улице. Но вот прекрасные глаза Ванды вспыхнули диким пламенем. В них не было ни стыда, ни раскаяния. Одна ярость.
— Что тебе здесь надо, проклятый идиот? — крикнула она.
— Ничего, — ответил Стефан, облизывая пересохшие губы. — Просто посмотреть.
— Ну и смотри, осел!
— Как ты посмела? — произнес Стефан, посмотрев на немца, лениво почесывавшего грудь. — Ведь я твой муж…
— Муж? — с ехидством прервала она. — Муж! С твоей-то нищенской зарплатой и с сотней никчемных профессий!
— Немец — и в моей постели! — продолжал Стефан, еще не веря, что все происходит не во сне, а наяву.
— А как же иначе я могла кормить тебя мясом, поить французским вином, дурак?
— И все же нельзя было так поступать, — возразил Стефан с грустью и сожалением, как бы извиняясь. — Я…
— Что ты? Уйдешь? Скатертью дорога, жалкое ничтожество. А может быть, ты хочешь проучить меня, задав хорошую трепку?
Они говорили по-польски. Ванда и двух слов не могла связать по-немецки, но большего ей и не требовалось в шашнях с любовником.
Стефан глотал слезы обиды и унижения.
— Это твой муж, сокровище? — спросил немец.
«Сокровище! — с ненавистью подумал Стефан и взглянул на форму, в беспорядке лежавшую на полу. — Грязный развратник! Видно, он здорово торопился, что побросал все на пол». Взгляд Стефана упал на ремень с тяжелым револьвером. Нет, у него никогда не хватит смелости мстить. Такому трусу, как он, разумнее взять веревку и повеситься где-нибудь в лесу: Что может сделать жалкий неудачник с вооруженным соперником?
— Да, мой муж, — произнесла Ванда.
— Хочешь, я помогу ему? — сказал немец. — Подыщу для него хорошую работу поближе к дому. И получать он будет вдвое больше. Теперь, когда все открылось, нет смысла отсылать его из дому на целый день.
«Вот как! — мелькнуло в голове Стефана. — За работу на стройке я тоже должен благодарить шкопа. Видно, вся эта история началась уже давно». Ему хотелось рвать и метать, ругаться на чем свет стоит. Но ничего подобного он не делал, а стоял молча, опустив руки.
— Слышишь, Стефан, — сказала Ванда. — Эрих хочет подыскать тебе место получше. Он может все сделать, слышишь? Эрих занимает очень высокий пост в тайной полиции в Кракове, а сюда регулярно приезжает по делам.
«Наверное, в Освенцим, — подумал Стефан. — Эта откормленная свинья явно из банды палачей, которые… «
— Можно назначить его надзирателем в Освенцим, продолжал шкоп, избегая обращаться непосредственно к Стефану. — Заключенных водят на строительство дороги и в каменный карьер. Надо следить за этими скотами, чтобы не лодырничали. Ему будут хорошо платить, если я скажу.
— Слышишь, Стефан? — снова спросила Ванда. — Эрих незлопамятный. Он хочет тебе помочь, и ты должен благодарить его за это.
«Незлопамятный! — с ожесточением повторил про себя Стефан. — Можно подумать, что не немец, а я виновен во всей этой грязной истории».
— Я отблагодарю его, — буркнул Стефан, еще раз посмотрел на револьвер, лежавший на полу, и замолчал, зная, что на месть не решится.
— Можно устроить его и в лагерь, — продолжал Эрих. В его голосе прозвучала скрытая угроза, от которой Стефана бросило в дрожь.
— Стефан очень благодарен, — торопливо вмешалась Ванда. — Он все понимает.
«Я трус, — думал Стефан. — Самый обыкновенный, вонючий трус».
— Приготовь свою фотокарточку. — сказал Эрих Стефану. — Завтра я принесу тебе удостоверение, и послезавтра можешь приступать к новой работе. Рад, что ты покладистый парень. Я не буду тебе в тягость. Постараюсь приходить сюда в твое отсутствие. Правда, по субботам и воскресеньям я буду здесь. Но через каждые две недели по субботам ты будешь занят, а по воскресеньям можешь куда-нибудь съездить. Билетами я тебя обеспечу. А теперь уходи, я охотно поговорю с тобой в другой раз. И немец обнял Ванду, чувствуя себя полным хозяином.
Стефан вышел из комнаты, спустился вниз и сел в душной кухне. Он думал о том, что делали теперь его красавица жена и жирный, отвратительный, надменный шкоп. Там, наверху, он чувствовал себя беспомощным и ничтожным, не мог противиться силе немца, не мог поднять руку на Ванду, такую красивую и все еще любимую им. С глубоким стыдом он признавался себе, что готов удовлетвориться крохами, остававшимися после «господина Эриха».
Но в то же время ему хотелось совершить что-то необыкновенное, героическое. Что-то такое, что привлекло бы всеобщее внимание, возвысило его в собственных глазах и в глазах окружающих.
Он мечтал убить Гиммлера. Или даже самого Гитлера! Тогда весь мир был бы благодарен ему. Ванда бросилась бы к его ногам и стала молить о прощении.
Но, черт возьми, у него даже не хватило смелости убить ту жирную свинью. Жалкий трус…
Стефан нашел свою карточку, положил ее на стол и сел к печке, в которой ярко пылал уголь, полученный все от того же Эриха.
Он закрыл лицо руками и заплакал.
Глава 4. ГЕНЕК ГЖЕСЛО — МСТИТЕЛЬ
Генек Гжесло всегда слыл забиякой. В школьные годы он частенько расквашивал носы и наставлял синяки своим сверстникам. У него никогда не было друзей, да он я не нуждался в них, считая, что сильному иметь друзей не обязательно.
В восемнадцать лет Генек увлекся боксом и два раза выступал на ринге как любитель. Оба боя принесли ему победу, но после второго нокаутированный им противник умер по пути в больницу. В газетах Генека назвали тогда «Мордерца» («Убийца»). Эту кличку он и взял себе, когда в 1940 году присоединился к партизанам.
Генек служил в польской кавалерии, которая в сентябре 1939 года бросилась с саблями наголо на наступавшие немецкие танки и почти полностью была уничтожена. Почти полностью! Но таких парней, как Генек, не так-то просто уничтожить. Под ним подстрелили коня. Он укрылся среди убитых, выждал, когда ушли танки, под покровом ночи пробрался через немецкие позиции и присоединился к пехоте. Он воевал до тех пор, пока не попал в плен.
В начале 1940 года Генека отпустили, и он поехал к своим родителям в Кельцы. Но там ему даже не пришлось переночевать. Генек ушел в леса к партизанам, тогда еще немногочисленным и неорганизованным. Не удивительно, что такой парень, как он, сразу же стал среди них партизанским вожаком. Его отряд пользовался славой самого неустрашимого. Он не нападал на одиночных немцев, а уничтожал сильно охраняемые военные объекты. Отряд появлялся всегда внезапно, действовал дерзко и успешно. Бойцы не столько любили Генека, сколько восхищались им. Он не относился к тем командирам, которые составляли планы и приказывали другим выполнять их. Он сам находился всегда в центре опасности, дрался одержимо, с наслаждением, с жаждой вражеской крови. Даже пули, казалось, относились к нему с уважением и обходили его.
Немцы давно охотились за Генеком. В районах действия его отряда проводились облавы с танками и самолетами. Но отряд Генека был неуловим и внезапно появлялся в сотне километров от тех мест, где его ловили каратели. И погоня начиналась сначала!
Зимой 1941/42 года отряд действовал в окрестностях Люблина, в районе лагерей смерти Майданек и Собибор. Здесь было полно эсэсовцев. Генек наслышался об их жестокости и расправлялся с ними беспощадно.
В январе 1942 года его схватили. Но Генеку повезло, как обычно везло в наиболее отчаянных боях с превосходящими силами врага. Его не опознали и отправили в Освенцим. Если бы немцы, захватившие его, догадались, кто перед ними, то Генека подвергли бы страшным пыткам и зверски убили. Правда, трудно сказать, что лучше — Освенцим или смерть.
Случилось это так. Отряд должен был взорвать эшелон с боеприпасами, вышедший из Люблина на Восточный фронт. Из тридцати бойцов Генек взял с собой десять, остальные укрылись на базе в лесу. Операция была обычной и почти безопасной. Дорога, разумеется, охранялась немцами. Но что могла сделать охрана на обширной чужой территории против таких противников, как Генек, которые хорошо знали каждую пядь своей земли?
Заложив динамит, партизаны спрятались в канаве в пятистах метрах от железной дороги и стали ждать поезда. От напряженного ожидания они не чувствовали холода, хотя и лежали на снегу.
Показался эшелон. Паровоз, изрыгая темные клубы дыма в серое небо, тащил длинный хвост вагонов. Партизаны чутко прислушивались к доносившемуся издалека стуку колес, и пыхтению паровоза, приближавшегося к роковому месту.
Страшные взрывы сотрясли воздух. Задрожала земля. Паровоз и вагоны поднялись в воздух, затем покатились по обе стороны развороченного пути. Ослепительные вспышки и оглушительные взрывы снарядов. Объятые огнем люди, прыгающие в панике из вагонов. Грохот стих, но пожар продолжался. Вдали послышался рев немецких грузовиков, спешивших на помощь.
Партизаны поднялись, отряхнули снег с одежды и повернули к своей базе, которая находилась в заброшенном лагере лесорубов. Там они неплохо устроились в деревянных избушках.
В лагере они увидели страшную картину. Избушки были сожжены дотла. На деревьях висели пять распятых трупов со следами многочисленных пуль. Видно, партизаны попали в лапы эсэсовцев уже мертвыми, и садисты надругались над ними с присущей им жестокостью: вспороли штыками животы, вырезали половые органы. Кровь, вытекавшая из рваных ран, застыла сосульками. Жуткое зрелище, напоминавшее кошмарный сон.
Десять мужчин, вернувшихся после удачной операции, стояли теперь объятые ужасом. Некоторые отводили с дрожью взор от убитых. Одного совсем молоденького паренька рвало, а остальные повернулись к Генеку.
Он стоял не шевелясь и несколько минут смотрел на погибших, запечатлевая картину зверства. Сердце его переполнилось ненавистью к убийцам, жаждой мести.
— Несчастные ребята, — прошептал один из бойцов.
— Они мертвы! — сказал Генек сурово. В голосе звучал металл, а глаза блестели. — Им уже ничем не поможешь. Они были мертвы, когда эсэсовцы начали глумиться над ними. Нужно думать не о них, а о тех пятнадцати и о себе…
— Как ты можешь думать сейчас о себе, Мордерца? — спросил Клатка с упреком. Клатка был на несколько лет старше Генека, и только он один отваживался вступать в пререкания с ним.
— То, что вы видите здесь, — детская забава. Представьте себе, что ждет тех, кто попал в их лапы живыми, — продолжал Генек. — Эсэсовцы наверняка считают, что захватили весь отряд, и постараются выместить на нем свою злобу. Они думают, что схватили и меня. Чтобы узнать, кто из пятнадцати является ненавистным Мордерцей, они пойдут на все: будут выжигать глаза, сдирать ногти с пальцев, прижигать тело горящими сигаретами.
— Не в наших силах помешать им, — сказал Клатка, отводя взгляд от убитых. — Нам надо поскорее удирать отсюда в другой район и мстить шкопам. Мы и так рискуем. Здесь нам больше делать нечего.
— Нечего?! Вы так думаете? — рассердился Генек. Как я буду смотреть в глаза людям, если ничего не сделаю? Неужели вам не ясно, черт возьми, что немцы охотились за мной? Все, что они сделали с этими пятью, и то, что сделают с остальными пятнадцатью, предназначалось мне. Не думайте, что я удеру, как трусливый заяц.
— Подумай лучше, Мордерца! — убеждал Клатка.
— Вот я думаю, — ответил Генек. — Ты уверен, что все пятнадцать будут стойко держаться до конца под чудовищными пытками? А вдруг кто-то не вынесет пыток и выдаст наши клички? Он может указать наши базы, описать приметы товарищей и назвать настоящие фамилии тех, кого знает лично. Тогда немцы будут мстить нашим семьям. Мы не имеем права допустить это…
— Но ведь ты сам видишь, что это невозможно! Мы даже не знаем, где они.
— Зато Бишоф знает, — ответил Генек. — Ему это известно точно, и он нам скажет.
Партизаны удивленно уставились на него. Бишоф был оберштурмфюрер СС в Люблине. Только при упоминании его имени запуганных жителей Люблина бросало в дрожь.
— Неплохо задумано, — с сарказмом заметил Клатка. — Так тебе запросто пойдем к Вишофу и спросим.
— Нет, зачем! Привезем . его сюда, — сказал Генек. Он сам скажет, что произошло с нашими товарищами. Клянусь вам, черт возьми, что скажет.
— Тогда пиши ему скорее дружеское письмо: «Дорогой Бишоф, при сем приглашаем тебя посетить нас в… «
— Мы достанем его, где бы он ни был, — сказал Генек. — У нас есть четыре эсэсовские формы, притом одна генеральская, не так ли, Клатка? Часовые перед штабом Бишофа так стукнут каблуками при виде генерала СС» что у них заболят пятки. Мы войдем в помещение и возьмем его. Я немного говорю по-немецки. Пилканожне поручим роль генерала, она совсем легкая. Кроме «Хайль Гитлер!» говорить ничего не придется. Хорошо, что мы спрятали эти униформы в другом месте. Принеси-ка их, . Клатка, да и в путь.
— Вы пойдете вчетвером, а что делать остальным?
— Подождите здесь. Мы скоро вернемся. С Бишофом!
— А что, если один заговорит немного раньше? — спросил Клатка. — Тогда оставшиеся здесь окажутся под ударом.
— Они будут молчать, — ответил Генек убежденно. Даже самый слабый выдерживает не менее суток. Пошли, Пилканожна, переоденемся…
В плане было одно существенное упущение. Генерал СС не ходит пешком в сопровождении трех солдат-эсэсовцев в неряшливой форме. Да и сам генерал имел жалкий вид. Ведь обмундирование, завернутое в бумагу, хранилось под землей, на нем остались темные следы крови.
Но, к счастью, немцы в Люблине были хорошо вымуштрованы. С удивлением глядя на оборванного генерала и его оборванных телохранителей, они все же не отважились остановить их. Они вытягивались в струнку, приветствуя Пилканожну, который вскидывал в ответ дрожащую руку. Горожане учтиво снимали перед ними фуражки и сходили с тротуара, уступая дорогу.
Партизанам пришлось пройти полгорода! Наконец они подошли к богатому особняку, где размещался штаб оберштурмфюрера Бишофа. Часовые действительно щелкнули каблуками, как и предсказывал Генек. Они вскинули руки, выкрикнули: «Хайль Гитлер!»— и пропустили пришедших в здание. Внизу, в холле, за столом сидел молоденький лейтенант СС. Он быстро поднялся, приветствуя генерала, затем учтиво, но решительно спросил Пилканожну, кто он, с какой целью прибыл и можно ли взглянуть на его документы. Генек посмотрел на дрожащие ноги господина генерала и решил применить свои знания немецкого языка на практике.
— Молчать, осел! — заорал он. — Господин генерал только что с фронта и должен немедленно поговорить с господином Бишофом.
— С каких пор всякий поганый лейтенантишка осмеливается требовать документы у генерала? — набросился Пилканожна, поборовший дрожь в коленях. — Веди нас к Бишофу, не то тебе не поздоровится.
Два унтер-офицера, стоявшие поблизости, внимательно прислушивались к разговору. Лейтенант решил, что выполнил свой долг. Рассердишь генерала — окажешься на фронте. Здесь, в Люблине, куда безопаснее.
— Прошу вас, господин генерал! — произнес он и вышел из-за стола. — Как прикажете доложить, господин генерал?
— Государственная тайна! — ответил Пилканожна, заранее проинструктированный Генеком. Назвать фамилию какого-нибудь настоящего генерала было рискованно. Ведь лейтенант мог случайно знать его лично. Называть вымышленную фамилию еще опаснее, так как офицеры NN очень хорошо знали фамилии всех своих главарей.
— Понятно, господин генерал! — растерянно пролепетал лейтенант. Генерал СС, прибывший прямо с Восточного фронта для секретных переговоров! Неужели Бишоф допустил промашку? Иногда случалось, что и такие попадали в немилость.
— Прошу вас, господин генерал, — повторил лейтенант, подошел к двери и, открыв ее, с поклоном доложил:
— Господин оберштурмфюрер, к вам генерал с Восточного фронта.
— Убирайся вон! — крикнул Пилканожна лейтенанту. — И не смей подслушивать под дверью.
— Слушаюсь, господин генерал, — ответил тот, смутившись.
Оберштурмфюрер Бишоф был низеньким нервным человечком. Не верилось, что все рассказы о нем соответствовали действительности. Но Генек встречал людей, побывавших в руках Бишофа, и знал, что его внешность крайне обманчива. Войдя в комнату, Генек заметил, как от оберштурмфюрера поспешно отскочила молоденькая девица с растрепанными волосами и в расстегнутой блуз— ке. Он легонько подтолкнул Пилканожну, который незамедлительно последовал сигналу и закричал на Бишофа:
— Ты тут развлекаешься, Бишоф, а твои товарищи в это время дерутся на фронте!
— С кем имею честь, господин гейерал? — испуганно, с тревогой в голосе спросил Бишоф.
— Убери сначала эту девчонку! — приказал Пилканожна.
— Оставьте нас одних, фрейлейн Хельга, — попросил оберштурмфюрер.
Девица, взбив свои светлые волосы и не спеша застегнув пуговицы, быстрым шагом проскользнула мимо четырех мужчин в дверь, которую Генек плотно закрыл за ней. Затем он вытащил пистолет и направил его на сидящего за столом. Настал момент, когда ему понадобились скудные знания немецкого, и он заговорил с ужасным акцентом:
— Итак, Бишоф, немедленно вызывай машину! Поедешь вместе с нами. И без фокусов.
— Вы не генерал? — задрожал Бишоф. — Вы не немцы?
— Нечего гадать, — ответил Генек, играя пистолетом и улыбаясь оберштурмфюреру. От этой жесткой, угрожающей улыбки немцу стало не по себе.
— Что вам нужно? — спросил он дрожащими губами.
— Поговорить с тобой по душам, мерзавец, — ответил Генек. — Вызывай машину!
Взгляд оберштурмфюрера метнулся к кнопке звонка на столе.
— Не вздумай поднимать шум, — предупредил Геаек. — Иначе я пристрелю тебя как собаку. Пуля в живот. — и никакой боли.
— Здесь вы не осмелитесь стрелять, — возразил Бишоф. — Вас сразу схватят. — Но ты уже не увидишь этого, подлец. Если считаешь, что я не решусь выстрелить, то попробуй обхитрить меня. Я — Мордерца. Не приходилось слышать о таком?
Человечек, словно громом пораженный, побелел как мел.
— Мордерца, — пролепетал он. — Я думал…
— Ты думал, что я среди тех пятнадцати, которых схватили твои псы, не так ли? Уж ты-то должен был знать, Бишоф, что Мордерцу не так легко поймать. Ну, хватит! Вызывай машину!
— Куда вы меня повезете? — в страхе шептал Бишоф. — Вы не убьете меня?
— Вызывай машину! — повторил Генек с угрозой. Ему хотелось допросить Бйшофа здесь же, в комнате. Но Бишоф безусловно отказался бы отвечать. А если бы и ответил, его все равно надо было убивать, тогда шума не избежать. Разумнее увезти его и рассчитаться в другом месте. Держа пистолет в руке, Генек сунул его в кобуру — Он не сводил глаз с лица оберштурмфюрера. Стоило тому пикнуть, и он был бы мертв. Генек понимал, что тогда и ему самому пришел бы конец.
Бишоф нажал на кнопку звонка.
— Слушаю, господин оберштурмфюрер? — в дверях показалась та же девица в форме. У нее был кристально-чистый высокий голосок невинного младенца. Но она, вероятно, с удовольствием сопровождала Бишофа в его поездках в камеры пыток.
Бишоф взглянул на Генека и его руку на пистолете.
— Скажи Гансу, чтобы он срочно подал машину! — выдавил он пересохшими губами. — Я должен срочно выехать в одно место с этими… з-э, господами.
— Слушаюсь, господин оберштурмфюрер! — удивленно ответила девица. — Я доложу вам, как только машина будет подана.
Бишоф совсем сник, когда она ушла. Лицо его посерело. Попав в переделку, он превратился в обыкновенного жалкого труса. «Легкая добыча, — подумал немного разочарованный Генек. — Он все расскажет. С ним не придется долго возиться». Генек предпочел бы иметь перед собой холодного, фанатично смелого нациста. Он не забыл распятых товарищей и хотел отплатить Бишофу полной мерой за их смерть. Война ожесточила Генека. Немцы обращались с поляками как звери. Почему же польские бойцы Сопротивления должны церемониться с убийцами? — Машина подана, господин оберштурмфюрер, — доложила девица. — Когда вернетесь, господин оберштурмфюрер?
Бишоф обреченно взглянул на Генека.
Генек осторожно толкнул Пилканожну.
— Он вернется, если вернется, — загадочно произнес тот. — С Бишофом надо кое-что уладить. Последнее время он был не на высоте.
В машине Бишофа места хватило всем.
Генек сел рядом с шофером, приставив пистолет ему в бок.
— Поехали, — приказал он. — Я буду показывать дорогу.
— Что это значит, господин оберштурмфюрер? — спросил шофер растерянно.
— Делай, что он говорит! — ответил Бишоф тихо. Это Мордерца.
В восемнадцать лет Генек увлекся боксом и два раза выступал на ринге как любитель. Оба боя принесли ему победу, но после второго нокаутированный им противник умер по пути в больницу. В газетах Генека назвали тогда «Мордерца» («Убийца»). Эту кличку он и взял себе, когда в 1940 году присоединился к партизанам.
Генек служил в польской кавалерии, которая в сентябре 1939 года бросилась с саблями наголо на наступавшие немецкие танки и почти полностью была уничтожена. Почти полностью! Но таких парней, как Генек, не так-то просто уничтожить. Под ним подстрелили коня. Он укрылся среди убитых, выждал, когда ушли танки, под покровом ночи пробрался через немецкие позиции и присоединился к пехоте. Он воевал до тех пор, пока не попал в плен.
В начале 1940 года Генека отпустили, и он поехал к своим родителям в Кельцы. Но там ему даже не пришлось переночевать. Генек ушел в леса к партизанам, тогда еще немногочисленным и неорганизованным. Не удивительно, что такой парень, как он, сразу же стал среди них партизанским вожаком. Его отряд пользовался славой самого неустрашимого. Он не нападал на одиночных немцев, а уничтожал сильно охраняемые военные объекты. Отряд появлялся всегда внезапно, действовал дерзко и успешно. Бойцы не столько любили Генека, сколько восхищались им. Он не относился к тем командирам, которые составляли планы и приказывали другим выполнять их. Он сам находился всегда в центре опасности, дрался одержимо, с наслаждением, с жаждой вражеской крови. Даже пули, казалось, относились к нему с уважением и обходили его.
Немцы давно охотились за Генеком. В районах действия его отряда проводились облавы с танками и самолетами. Но отряд Генека был неуловим и внезапно появлялся в сотне километров от тех мест, где его ловили каратели. И погоня начиналась сначала!
Зимой 1941/42 года отряд действовал в окрестностях Люблина, в районе лагерей смерти Майданек и Собибор. Здесь было полно эсэсовцев. Генек наслышался об их жестокости и расправлялся с ними беспощадно.
В январе 1942 года его схватили. Но Генеку повезло, как обычно везло в наиболее отчаянных боях с превосходящими силами врага. Его не опознали и отправили в Освенцим. Если бы немцы, захватившие его, догадались, кто перед ними, то Генека подвергли бы страшным пыткам и зверски убили. Правда, трудно сказать, что лучше — Освенцим или смерть.
Случилось это так. Отряд должен был взорвать эшелон с боеприпасами, вышедший из Люблина на Восточный фронт. Из тридцати бойцов Генек взял с собой десять, остальные укрылись на базе в лесу. Операция была обычной и почти безопасной. Дорога, разумеется, охранялась немцами. Но что могла сделать охрана на обширной чужой территории против таких противников, как Генек, которые хорошо знали каждую пядь своей земли?
Заложив динамит, партизаны спрятались в канаве в пятистах метрах от железной дороги и стали ждать поезда. От напряженного ожидания они не чувствовали холода, хотя и лежали на снегу.
Показался эшелон. Паровоз, изрыгая темные клубы дыма в серое небо, тащил длинный хвост вагонов. Партизаны чутко прислушивались к доносившемуся издалека стуку колес, и пыхтению паровоза, приближавшегося к роковому месту.
Страшные взрывы сотрясли воздух. Задрожала земля. Паровоз и вагоны поднялись в воздух, затем покатились по обе стороны развороченного пути. Ослепительные вспышки и оглушительные взрывы снарядов. Объятые огнем люди, прыгающие в панике из вагонов. Грохот стих, но пожар продолжался. Вдали послышался рев немецких грузовиков, спешивших на помощь.
Партизаны поднялись, отряхнули снег с одежды и повернули к своей базе, которая находилась в заброшенном лагере лесорубов. Там они неплохо устроились в деревянных избушках.
В лагере они увидели страшную картину. Избушки были сожжены дотла. На деревьях висели пять распятых трупов со следами многочисленных пуль. Видно, партизаны попали в лапы эсэсовцев уже мертвыми, и садисты надругались над ними с присущей им жестокостью: вспороли штыками животы, вырезали половые органы. Кровь, вытекавшая из рваных ран, застыла сосульками. Жуткое зрелище, напоминавшее кошмарный сон.
Десять мужчин, вернувшихся после удачной операции, стояли теперь объятые ужасом. Некоторые отводили с дрожью взор от убитых. Одного совсем молоденького паренька рвало, а остальные повернулись к Генеку.
Он стоял не шевелясь и несколько минут смотрел на погибших, запечатлевая картину зверства. Сердце его переполнилось ненавистью к убийцам, жаждой мести.
— Несчастные ребята, — прошептал один из бойцов.
— Они мертвы! — сказал Генек сурово. В голосе звучал металл, а глаза блестели. — Им уже ничем не поможешь. Они были мертвы, когда эсэсовцы начали глумиться над ними. Нужно думать не о них, а о тех пятнадцати и о себе…
— Как ты можешь думать сейчас о себе, Мордерца? — спросил Клатка с упреком. Клатка был на несколько лет старше Генека, и только он один отваживался вступать в пререкания с ним.
— То, что вы видите здесь, — детская забава. Представьте себе, что ждет тех, кто попал в их лапы живыми, — продолжал Генек. — Эсэсовцы наверняка считают, что захватили весь отряд, и постараются выместить на нем свою злобу. Они думают, что схватили и меня. Чтобы узнать, кто из пятнадцати является ненавистным Мордерцей, они пойдут на все: будут выжигать глаза, сдирать ногти с пальцев, прижигать тело горящими сигаретами.
— Не в наших силах помешать им, — сказал Клатка, отводя взгляд от убитых. — Нам надо поскорее удирать отсюда в другой район и мстить шкопам. Мы и так рискуем. Здесь нам больше делать нечего.
— Нечего?! Вы так думаете? — рассердился Генек. Как я буду смотреть в глаза людям, если ничего не сделаю? Неужели вам не ясно, черт возьми, что немцы охотились за мной? Все, что они сделали с этими пятью, и то, что сделают с остальными пятнадцатью, предназначалось мне. Не думайте, что я удеру, как трусливый заяц.
— Подумай лучше, Мордерца! — убеждал Клатка.
— Вот я думаю, — ответил Генек. — Ты уверен, что все пятнадцать будут стойко держаться до конца под чудовищными пытками? А вдруг кто-то не вынесет пыток и выдаст наши клички? Он может указать наши базы, описать приметы товарищей и назвать настоящие фамилии тех, кого знает лично. Тогда немцы будут мстить нашим семьям. Мы не имеем права допустить это…
— Но ведь ты сам видишь, что это невозможно! Мы даже не знаем, где они.
— Зато Бишоф знает, — ответил Генек. — Ему это известно точно, и он нам скажет.
Партизаны удивленно уставились на него. Бишоф был оберштурмфюрер СС в Люблине. Только при упоминании его имени запуганных жителей Люблина бросало в дрожь.
— Неплохо задумано, — с сарказмом заметил Клатка. — Так тебе запросто пойдем к Вишофу и спросим.
— Нет, зачем! Привезем . его сюда, — сказал Генек. Он сам скажет, что произошло с нашими товарищами. Клянусь вам, черт возьми, что скажет.
— Тогда пиши ему скорее дружеское письмо: «Дорогой Бишоф, при сем приглашаем тебя посетить нас в… «
— Мы достанем его, где бы он ни был, — сказал Генек. — У нас есть четыре эсэсовские формы, притом одна генеральская, не так ли, Клатка? Часовые перед штабом Бишофа так стукнут каблуками при виде генерала СС» что у них заболят пятки. Мы войдем в помещение и возьмем его. Я немного говорю по-немецки. Пилканожне поручим роль генерала, она совсем легкая. Кроме «Хайль Гитлер!» говорить ничего не придется. Хорошо, что мы спрятали эти униформы в другом месте. Принеси-ка их, . Клатка, да и в путь.
— Вы пойдете вчетвером, а что делать остальным?
— Подождите здесь. Мы скоро вернемся. С Бишофом!
— А что, если один заговорит немного раньше? — спросил Клатка. — Тогда оставшиеся здесь окажутся под ударом.
— Они будут молчать, — ответил Генек убежденно. Даже самый слабый выдерживает не менее суток. Пошли, Пилканожна, переоденемся…
В плане было одно существенное упущение. Генерал СС не ходит пешком в сопровождении трех солдат-эсэсовцев в неряшливой форме. Да и сам генерал имел жалкий вид. Ведь обмундирование, завернутое в бумагу, хранилось под землей, на нем остались темные следы крови.
Но, к счастью, немцы в Люблине были хорошо вымуштрованы. С удивлением глядя на оборванного генерала и его оборванных телохранителей, они все же не отважились остановить их. Они вытягивались в струнку, приветствуя Пилканожну, который вскидывал в ответ дрожащую руку. Горожане учтиво снимали перед ними фуражки и сходили с тротуара, уступая дорогу.
Партизанам пришлось пройти полгорода! Наконец они подошли к богатому особняку, где размещался штаб оберштурмфюрера Бишофа. Часовые действительно щелкнули каблуками, как и предсказывал Генек. Они вскинули руки, выкрикнули: «Хайль Гитлер!»— и пропустили пришедших в здание. Внизу, в холле, за столом сидел молоденький лейтенант СС. Он быстро поднялся, приветствуя генерала, затем учтиво, но решительно спросил Пилканожну, кто он, с какой целью прибыл и можно ли взглянуть на его документы. Генек посмотрел на дрожащие ноги господина генерала и решил применить свои знания немецкого языка на практике.
— Молчать, осел! — заорал он. — Господин генерал только что с фронта и должен немедленно поговорить с господином Бишофом.
— С каких пор всякий поганый лейтенантишка осмеливается требовать документы у генерала? — набросился Пилканожна, поборовший дрожь в коленях. — Веди нас к Бишофу, не то тебе не поздоровится.
Два унтер-офицера, стоявшие поблизости, внимательно прислушивались к разговору. Лейтенант решил, что выполнил свой долг. Рассердишь генерала — окажешься на фронте. Здесь, в Люблине, куда безопаснее.
— Прошу вас, господин генерал! — произнес он и вышел из-за стола. — Как прикажете доложить, господин генерал?
— Государственная тайна! — ответил Пилканожна, заранее проинструктированный Генеком. Назвать фамилию какого-нибудь настоящего генерала было рискованно. Ведь лейтенант мог случайно знать его лично. Называть вымышленную фамилию еще опаснее, так как офицеры NN очень хорошо знали фамилии всех своих главарей.
— Понятно, господин генерал! — растерянно пролепетал лейтенант. Генерал СС, прибывший прямо с Восточного фронта для секретных переговоров! Неужели Бишоф допустил промашку? Иногда случалось, что и такие попадали в немилость.
— Прошу вас, господин генерал, — повторил лейтенант, подошел к двери и, открыв ее, с поклоном доложил:
— Господин оберштурмфюрер, к вам генерал с Восточного фронта.
— Убирайся вон! — крикнул Пилканожна лейтенанту. — И не смей подслушивать под дверью.
— Слушаюсь, господин генерал, — ответил тот, смутившись.
Оберштурмфюрер Бишоф был низеньким нервным человечком. Не верилось, что все рассказы о нем соответствовали действительности. Но Генек встречал людей, побывавших в руках Бишофа, и знал, что его внешность крайне обманчива. Войдя в комнату, Генек заметил, как от оберштурмфюрера поспешно отскочила молоденькая девица с растрепанными волосами и в расстегнутой блуз— ке. Он легонько подтолкнул Пилканожну, который незамедлительно последовал сигналу и закричал на Бишофа:
— Ты тут развлекаешься, Бишоф, а твои товарищи в это время дерутся на фронте!
— С кем имею честь, господин гейерал? — испуганно, с тревогой в голосе спросил Бишоф.
— Убери сначала эту девчонку! — приказал Пилканожна.
— Оставьте нас одних, фрейлейн Хельга, — попросил оберштурмфюрер.
Девица, взбив свои светлые волосы и не спеша застегнув пуговицы, быстрым шагом проскользнула мимо четырех мужчин в дверь, которую Генек плотно закрыл за ней. Затем он вытащил пистолет и направил его на сидящего за столом. Настал момент, когда ему понадобились скудные знания немецкого, и он заговорил с ужасным акцентом:
— Итак, Бишоф, немедленно вызывай машину! Поедешь вместе с нами. И без фокусов.
— Вы не генерал? — задрожал Бишоф. — Вы не немцы?
— Нечего гадать, — ответил Генек, играя пистолетом и улыбаясь оберштурмфюреру. От этой жесткой, угрожающей улыбки немцу стало не по себе.
— Что вам нужно? — спросил он дрожащими губами.
— Поговорить с тобой по душам, мерзавец, — ответил Генек. — Вызывай машину!
Взгляд оберштурмфюрера метнулся к кнопке звонка на столе.
— Не вздумай поднимать шум, — предупредил Геаек. — Иначе я пристрелю тебя как собаку. Пуля в живот. — и никакой боли.
— Здесь вы не осмелитесь стрелять, — возразил Бишоф. — Вас сразу схватят. — Но ты уже не увидишь этого, подлец. Если считаешь, что я не решусь выстрелить, то попробуй обхитрить меня. Я — Мордерца. Не приходилось слышать о таком?
Человечек, словно громом пораженный, побелел как мел.
— Мордерца, — пролепетал он. — Я думал…
— Ты думал, что я среди тех пятнадцати, которых схватили твои псы, не так ли? Уж ты-то должен был знать, Бишоф, что Мордерцу не так легко поймать. Ну, хватит! Вызывай машину!
— Куда вы меня повезете? — в страхе шептал Бишоф. — Вы не убьете меня?
— Вызывай машину! — повторил Генек с угрозой. Ему хотелось допросить Бйшофа здесь же, в комнате. Но Бишоф безусловно отказался бы отвечать. А если бы и ответил, его все равно надо было убивать, тогда шума не избежать. Разумнее увезти его и рассчитаться в другом месте. Держа пистолет в руке, Генек сунул его в кобуру — Он не сводил глаз с лица оберштурмфюрера. Стоило тому пикнуть, и он был бы мертв. Генек понимал, что тогда и ему самому пришел бы конец.
Бишоф нажал на кнопку звонка.
— Слушаю, господин оберштурмфюрер? — в дверях показалась та же девица в форме. У нее был кристально-чистый высокий голосок невинного младенца. Но она, вероятно, с удовольствием сопровождала Бишофа в его поездках в камеры пыток.
Бишоф взглянул на Генека и его руку на пистолете.
— Скажи Гансу, чтобы он срочно подал машину! — выдавил он пересохшими губами. — Я должен срочно выехать в одно место с этими… з-э, господами.
— Слушаюсь, господин оберштурмфюрер! — удивленно ответила девица. — Я доложу вам, как только машина будет подана.
Бишоф совсем сник, когда она ушла. Лицо его посерело. Попав в переделку, он превратился в обыкновенного жалкого труса. «Легкая добыча, — подумал немного разочарованный Генек. — Он все расскажет. С ним не придется долго возиться». Генек предпочел бы иметь перед собой холодного, фанатично смелого нациста. Он не забыл распятых товарищей и хотел отплатить Бишофу полной мерой за их смерть. Война ожесточила Генека. Немцы обращались с поляками как звери. Почему же польские бойцы Сопротивления должны церемониться с убийцами? — Машина подана, господин оберштурмфюрер, — доложила девица. — Когда вернетесь, господин оберштурмфюрер?
Бишоф обреченно взглянул на Генека.
Генек осторожно толкнул Пилканожну.
— Он вернется, если вернется, — загадочно произнес тот. — С Бишофом надо кое-что уладить. Последнее время он был не на высоте.
В машине Бишофа места хватило всем.
Генек сел рядом с шофером, приставив пистолет ему в бок.
— Поехали, — приказал он. — Я буду показывать дорогу.
— Что это значит, господин оберштурмфюрер? — спросил шофер растерянно.
— Делай, что он говорит! — ответил Бишоф тихо. Это Мордерца.