- Андрей, пилу, - командовал Лихарь.
- Скоба, "Дружба" у тебя? Да ты оглох, что ли?!
- Видимо, у меня.
- Видимо, невидимо... Этого хохла я скоро драть буду, - угрюмо пообещал Славик. - Обрати внимание, бугор! Он все утянул. И пилу, и дрель.
- Пороть хохла!
- Он просто хозяйственный...
- Пороть хозяйственных!
- Поро-о-оть!
Лихарь смеялся, закидывая назад маленькую головку в щегольской кожаной фуражечке. А взяв топор, лежащий подле стены, тотчас сморщился. Подбросив его, на лету перехватил поудобнее длинной четверней беспалой руки.
Андрей, понимая, что Лихарю держать топор искалеченной рукой неловко, попросил:
- Давайте я...
Но Лихарь будто и не слышал, легко махал топором: ровная тонкая щепа валилась в сторону.
- Ложим, - сказал он, поднимая брус, и закричал: - Бригадир! Иди сюда, с топором.
Когда Володя подошел, Лихарь взял его топор, недовольно чмокнул губами, спросил:
- Плотничал?
- Приходилось.
- По топору видно. Но ты же - бригадир. Почему у ребят не топоры, а колуны?
- Понимаете, Антон Антонович, - замялся Володя, - как работали на лесоповале, так и...
- Ясно, - оборвал его Лихарь. - Покажи людям, пусть переделают. Это же мучение, и точности никакой.
- Давай, Андрей, следующий брус. Славик, готово?
- Момент.
- А ты с метром не суетись, - Лихарь присел рядом. - Тебе, веришь ли, всякий брус приходится метром мусолить. А ты шаблончик сделай. - Лихарь вытащил из кармана толстый, чуть не в руку, плотницкий карандаш и вычертил на листе толи шаблон, тут же топором его аккуратно вырезал.
- Оп-ля! - обрадовался он. - Весело и красиво. Приложил и - фьють. Лихарь засмеялся. - Понял?
- Ага.
- Ну, поехали.
Новый брус лег ровно.
- Ладно, - подал Лихарь Андрею топор, - передаю эстафету боевой, трудовой и прочей славы. Не уроните.
И пошел вдоль стен, высокий, сутулый.
- Сейчас мы этим чертям покажем, - обрадовался Славик. - Чуть-чуть на меня. И еще чуть-чуть. Давай сверли, - и криком бригадиру: - Бугор, у тебя знамя есть?
- Какое еще знамя?
- Красное, конечно, переходящее. С надписью: "Самому лучшему строителю".
- Нету.
- Пойду сегодня командиру жаловаться. Должна же страна знать своих героев. Пусть меня флажком отметят.
- У кого сверлилка?
- Что ты его обухом гладишь, смотреть тошно. Ахни разок посильней.
- Видимо, бугор, придется так и оставить.
- Переверни. Внутренняя сторона будет штукатуриться.
- Ты смо-отри... Какая красота! Бугор! Иди полюбуйся.
- Сам приду полюбуюсь! Я не бугор, я живо порядок наведу, бракоделы.
А дождь все сыпал и сыпал, и мокрое топорище скользило, норовило вырваться из руки. Сухим был лишь мох, которым прокладывали стены, заботливо прикрытый куском толи.
- Парни, гляди, какие невесты пошли!
- Где?
- Вон, у столовой!
- В синем плаще - ножки! Я тебе дам!
- Э-зх, хоть поговорить за жизнь да за женщин.
- А откуда эти подруги?
- Тю! Не знаешь? Три дня как приехали. Из Куйбышева. Я уже познакомился. Окончили школу. Всем классом собрались в Сибирь. Все хвостом в сторону, а они плюнули и вдвоем приехали.
- А где работать будут?
- В столовой.
- Хлебно.
- Молодцы, девахи!
- Ну, хорош, народ, кончай языком болтать, слышно ведь.
- Мы что... Мы о них положительно.
А дождь все сыпал и сыпал, и в поселке было серо и пустынно, только временами взвизгивала лесопилка и приглушенно бормотал движок электростанции, расстилая сизый дым по раскисшей холодной земле.
И ругали дождь, но он был равнодушен к людским словам. И с надеждой искали хотя бы малую прогалину в небе - тоже напрасно.
К площадке подъехал тягач, и Степан, выглянув из кабины, крикнул:
- За брусом поидемо?!
- Андрей, Слава, поезжайте. Только выбирайте попрямей. На двадцать четыре или на тридцать шесть. На восемнадцать не надо, возиться с ним.
Радостно загоготав, ребята помчались к тягачу. Какая-никакая, а перемена в работе. Правда, нагрузить тягач брусом - дело нелегкое, особенно если лиственница пойдет, да сырая - хребет трещит. Нагрузишь, и руки трясутся, словно у контуженного. Но все же работа живая.
Тягач, недолго пробежав по улице, остановился у высокого крыльца столовой.
- Хлопцы, - сказал Степан. - Пошли перекусим трохи. Жинка повезла пацанку в Комсомольский, до больницы. Я утром и не ив.
Ребята отказались. Через час обед. А в столовой та же еда, известная, уже опостылевшая: вермишелевый суп с тушенкой да тушенка с вермишелью.
Из столовой на крыльцо шумно вывалила ватага людей.
- Поел на рупь, а брюхо пустое! - раздался голос Ивана.
- Тебе сейчас много надо. Ты при деле, при студентке.
- Заткнись.
- Не буду, не буду святого имени касаться. Как же, сестра отряда... Сестра... Подвинься, я рядом лягу.
- А-а-а!
Ребята выскочили из кабины. С высокого крыльца по ступенькам уже катился какой-то парень. Упав на землю, он вскочил и бросился вверх. Иван коротким ударом заставил его повторить путь.
Парень снова поднялся. Но путь ему преградил Славик.
- Хватит. Гонг уже прозвучал.
- В гробу я твой гонг видел! - окрысился парень, отталкивая руку Славика.
- Спокойно, товарищ, спокойно, - миролюбиво сказал Андрей, становясь перед Славиком. - Иван, в чем дело?
- Да так, - спускаясь с крыльца, проговорил Иван.
- Я же в шутку, а он, гад...
- Ну, значит, пошутковали, - безразлично сказал Иван. - Ты пошутил, и я пошутил. Нравится, можем продолжить? - поднял он голову.
- Что вы как фраера?! - вскрикнул маленький краснолицый человечек с белыми усиками. - Из-за бабы...
- Тоже шутишь? - шагнул к нему Иван.
- Ну, бей! Ну, бей! - рванул краснолицый на себе телогрейку.
- Заслужишь - без просьб уважу, - и медленно сошел с крыльца, и так же медленно, не оглядываясь, пошел прочь.
Трогая вспухшее подглазье, обиженный проворчал:
- Ладно, не последний день вместе живем.
- Языком надо меньше ляскать, халява! - оборвал его краснолицый.
- Что за шум, что за гай? - выходя из столовой, спросил Степан. Поихалы?
- Поехали.
Андрей уже на гусеницу залез, когда за полу телогрейки его потянул краснолицый.
- Два слова, - сказал он.
Андрей спрыгнул на землю.
- Я тебе вот что скажу, а ты уж сам соображай. Какой-никакой Ванюшка а человек, и играться с ним совестно. Большого ума не надо, чтобы его охмурить. Такая дева... День, два, ну, месяц она с ним поцацкается, а потом уедет. Куда ему деваться? Снова ведь к нам. А он мужик... с придурью. Так что не надо с ним баловать! - краснолицый глядел строго.
Андрей ничего не ответил, полез в кабину.
- Чего он? - спросил Славик.
- Ты же слышал.
- Слышал. А чего он?
- Никак хлопцы мирно не живут, - трогая с места, сказал Степан. Пьяные дерутся и у трезвом виде драться начали. Прямо просются у тюрьму, и все. Их оттягают, а они просются...
У лесопилки тягач нагрузили быстро. Тяжелые плахи с грохотом катились по кузову.
- Кабину не сверните! - кричал Степан.
До обеда три ходки сделали, вроде развеялись. А потом снова пошла прежняя песня: шип да паз, клади и давай следующий.
Перед самым концом работы Володя вдруг закричал:
- А ну, давай сюда, народ! Быстро!
- Опять митинг, - сплюнул Славик и вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что случилось на противоположном углу спортзала, который клали два Петра.
- Пошли, зовут...
Когда все собрались, Володя сказал:
- Проводим семинар: как не надо работать. Глядите.
Он приложил к углу отвес и оглянулся, приглашая убедиться, что позвал не зря.
Все охнули: нитка отвеса постепенно уходила от стены.
- Как же это вы, хлопцы?
Петя-маленький бросился в атаку:
- Ну и что? Вот вы какие, мужики! Прямо все чтоб тютелька в тютельку было?! Да? Ну, немножко скривили. Выведем, совсем незаметно будет.
- Если не рухнет...
- Не каркай. Сам-то угол ведешь лучше, что ли?
- Проверь, - угрюмо ответил Скоба.
- И проверю.
Петя побежал вдоль стен по лесам, останавливаясь возле каждого угла, промеряя. От последнего он уже не спешил, а шел медленно, даже остановился, перевязал шнурки на кедах и, подходя к ребятам, засвистел что-то бравурное.
- Убедился?
- Тоже не сахар.
- Так же, как у вас?
Он промолчал, уселся на стену, закурил и отвернулся. Профиль его был надменным и обиженным.
- Как же это вы, парни?
- Вы что, без отвеса работали?
- Все ты, детинушка, - ткнул локтем своего тезку Петя-большой. Глаз-ватерпа-ас...
- А ты что?! Ты что?! У тебя головы нет!? Да?! Нашел стрелочника. Ага, я виноват, а ты ни при чем...
- И я, конечно... Оба виноваты. Чего говорить... промахнулись...
Володя ползал возле угла на коленях, прикладывая отвес то к одной стороне, то к другой, а потом забрал у Скобы окурок сигареты и задумался.
Молчали, вздыхали один горше другого.
- Ну, чего как на поминках расселись? - не выдержал Петя-маленький. Ругайте, так хоть в открытую, а не про себя.
- Видимо, этим стену не выправишь, - выдохнул Скоба.
- Ну, так придумай, как выправить, мудрец. Видимо-невидимо.
- Хватит, ребята, ругаться.
- Да, народ. Думайте.
- Ты, бугор, тоже не сиди. Выправить можно стену, как ты считаешь?
- Как ты ее выправишь? А дальше начнешь лепить, вон какое пузо будет.
- Главное - не красота, а прочность.
- Это - спортзал, а не комната смеха.
- Можно попробовать потянуть талью.
- А не рухнет от тали?
- Смотря как тянуть.
- Бросьте, мужики, только начали строить и собираемся уже туфту лепить. С одной стороны - талью, с другой - талью. Люди засмеют.
- Разламывать - время терять.
- Нажать можно.
- Языком.
- Как твой работает - вполне.
Петя-большой, до этой поры молчавший, поерзал на месте так, что крякнули под ним доски, заговорил:
- Переделаем... Правильно я говорю, Петро? - нагнулся он к тезке.
- Переделаем, - вздохнул тот.
По местам расходились молча. И еще минут десять не было слышно ни пил, ни топоров: каждый снова и снова промерял свои стены и угол. И звук отрываемых брусьев резал слух.
А каким уродливым выглядело их детище! Выдранный угол скособочил постройку. Тошно было глядеть.
- Ну что, строители? - засмеялся проходивший мужчина. - Шили - пели, а теперь порем и плачем.
Даже Славик промолчал, вскинулся было, рот раскрыл, а потом махнул рукой и сгорбился, зашагал быстрее, обгоняя медленно идущих ребят, и от его сапог полетели ошметки грязи.
* * *
На улице разветрило. Поселок уже лежал в темноте, кое-где в окнах свет желтел, а непривычно высокое небо было сплошь усеяно небольшими облачками, одинаковыми до неправдоподобия. Казалось, что где-то у горизонта, невидимая за тайгой, пристроилась фабричка и штампует без устали и без лишнего раздумья эти розовые облачка, похожие на детское ушко. И сразу лепит их на медленно движущееся небесное полотно.
- Как коралловые рифы, - задрал Славик голову.
- Ты их видел?
- Во сне. Розовые такие же.
- Хватит... пошли.
Андрей дежурил в сушилке. Печку он уже расшуровал докрасна. Сапоги на решетке расставил, одежду развесил поаккуратнее; а теперь они со Славкой дрова готовили на ночь.
- Хватит так хватит, пошли греться.
В сушилке, как всегда, было людно. Грелись после зябкого дня.
- Боюсь, честное слово, - говорил кто-то. - Прямо никак не могу поверить, что дом наш - нормальный. Иной раз подойду к стене, упрусь посильнее, и кажется, что она шатается. Никто не пробовал?
- Нет.
- Ты это дело брось. Такой бугаина упрется - чего хочешь повалит. Нашел игрушку.
- Это что... Ночью сплю. Снится, вроде я на капиталке, наверху, сверлю под шкант. И вдруг все валится. Как заору, как кинусь! Вон Сашка скажет. С кровати полетел. Лешка вскочил. Николай с Сашкой тоже. Не поймут ничего.
- Я думал опять пожар... Орет...
- Типун тебе на язык. Наговоришь.
Невдалеке истошно взвыла бензопила и заглохла. А через минуту затарахтела, спеша и захлебываясь.
Славик в дверной проем выглянул, озабоченно сказал:
- Где-то возле нашего спортзала. Может, его враги пополам перепиливают?
- Да это два Петра. Уголок свой кладут.
- А-а, бракоделы.
- Ага. Говорят, помрем, но все сделаем.
- Спешить другой раз не будут.
Андрей вышел на улицу, последнюю охапку дров забрать.
В небе остывали облака, покрывались серым налетом пепла. Из какого-то вагончика доносилось:
За белым металлом,
За синим углем.
За синим углем,
Не за длинным рублем...
Из тайги, на опушку, клубясь, выползал туман.
Болтун, пробежав мимо Андрея, сел у дверей сушилки, ожидая. Следом хозяин шел, Прокопов, с Леночкой на руках.
- В штабе кто есть? - поздоровавшись, спросил он Андрея.
- У нас сейчас здесь штаб, - показал Андрей на сушилку. - Где потеплее. Гриша тут, а командир к харьковчанам уехал.
Григорий, услыхав голос Прокопова, вышел на порог.
- Заходите, заходите, - пригласил он. - Погрейтесь.
В сушилке Болтун возле печки улегся. Светлые блики огня играли на его рыжей шерсти. Леночка, Славика узнав, глаз с него не спускала, но подходить стеснялась, пока он не поманил ее. Тогда она соскользнула с отцовой коленки, подбежала к Славику.
- Ленуша, Ленуша, навостри-ка уши и меня послушай, - негромко начал Славик. Леночка глядела на него завороженно.
Прокопов, освободившись от дочки, закурил, сказал Григорию:
- Сможем четыре человека поставить на детсад?
- А что там?
- Полы, потолки, засыпка, окна-двери, крыльцо и по мелочам: погреб, туалет, забор. Всего понемногу, и все надо делать.
- Опять крайние, - вздохнул кто-то.
- А куда их девать? - кивнул Прокопов на дочку. - Таскаем за собой, как кутят.
- Откуда же людей снимать? - продолжил тот же голос. - На всех объектах в обрез. Ставили бы своих. Они же начинали делать? Пусть кончают.
Прокопов к печке подошел, сел на чурбачок.
- Ну, давайте наших, - согласился он и, взяв кочережку, принялся шевелить ею прогорающие поленья. Мягко ухнула, распадаясь и оседая, гора углей.
- Давайте наших... - повторил Прокопов. - Жилье, восьмиквартирка и общежитие. Снимем?
- С жилья нельзя.
- Дальше. Теплотрасса. С нее?
- Тоже, конечно, не стоит.
- Школа. Медпункт. Еще два жилых дома, - ровно перечислял Прокопов, набивая печку поленьями. - Бытовка лесопилки. Столярка. Все.
- В общем, мы крайние.
- Крайние не крайние, - повернулся Прокопов к ребятам. - Я думаю, вы разозлитесь и сделаете быстро. Так что подумайте, посоветуйтесь и ставьте хороших людей. Я вас очень об этом прошу. И как отец. Куда же их девать?
Вспыхнули новые поленья в печурке. Прокопов, освещенный их неверным пламенем, глядел на дочку.
Леночка вдруг встрепенулась, спросила у Славика о времени и, подойдя к отцу, решительным тоном сказала:
- Папа, пошли домой. Тебе пора спать. Болтуша, тоже пошли. Я вас сейчас ужином накормлю.
Прокопов взял дочку на руки, попрощался. Григорий поднялся его проводить. Задремавший Болтун бросился за хозяином. Андрей следом вышел.
На улице посвежело. Даже холодом тянуло.
В тишине было хорошо слышно, как звенит о чем-то Леночка, а ей вторит неторопливый отцовский басок. Долго было слышно. Голоса глохли, удаляясь. Вот уже Прокопова совсем не слыхать. А только Леночка еще звенит и звенит, уходя. И что-то печальное чудилось в этом тонущем во тьме и тишине детском голоске.
- Гриша? - негромко спросил Андрей. - А что у него с женой?
- Откуда я знаю? - вздохнул Григорий. - Уехала она. Вроде мать заболела. Но что-то... Какие-то разговоры... Не знаю.
Ребята из сушилки потянулись в вагончики. Андрей сапоги переставил на решетке и возле, чтобы все хорошо сохли, и уселся читать.
Время от времени, дабы наплывающую дрему разогнать, он оставлял книгу, оглядывал свое хозяйство и шел на улицу, бродил по лагерю, мимо спящих вагончиков.
В один из таких походов возле столовой он услышал шаги.
- Что ж ты бродишь всю ночь одиноко? - пропел Андрей в темноту и почувствовал холодок внезапного страха.
- Андрей?
- Зоя, что так поздно?
Остановившись против Андрея, Зоя молчала. Было темно, но Андрей чувствовал, что смотрит она на него. И от этого невидимого, но осязаемого взгляда, Андрею стало не по себе.
- Что с тобой? Что случилось?
- Что случилось, что случилось, что такое получилось, - медленно проговорила Зоя.
- Что с тобой? - громче сказал Андрей.
- Не кричи. Спят, - дважды капнула словом Зоя. - Ничего не случилось.
- Спроси: как жизнь, ответят: ничего. Но это ничего еще не значит. Так?
- Так. А ведь нам скоро уезжать. Меньше месяца.
- Ты не рада?
- Рада-то рада...
- Знаешь, Иван сегодня какого-то парня...
- Знаю, - перебила Зоя. - Знаю. Ох, Андрюша, влезла я зря, кажется.
- Куда влезла?
- Как куда? Нам ведь скоро уезжать.
- Ну и что?
- А как же Иван?
- Что Иван?
- Плохо ему здесь будет.
- Оставайся. Все давай останемся возле Ивана. Будем его охранять.
- Не надо смеяться. Мне его жалко.
- Что здесь людей хороших нет?
- Есть. Но для них он - Ваня Бешеный Судак.
- А Лихарь, Степан, Прокопов да и другие, мы их просто не знаем.
- Это верно. Может, и не пропадет. А может, и пропадет, - твердо добавила Зоя. - Все равно, уедем, а душа неспокойная будет. Вроде могли помочь человеку, а вот так... не захотели, что ли. Не знаю...
Андрей проводил Зою к вагончику, а у самых ступеней она зашептала:
- Послушай. Может быть, Ивану отсюда уехать? Например, к нам в Волгоград.
- Не знаю. Это у него надо спросить.
- Он и там будет работать. Только рядом с нами. Так лучше будет.
- Не знаю... Нужно у Ивана спросить. А так пустой разговор. Иди, спи, Заяц. Спросим завтра. А то скоро подниматься.
И снова Андрей в сушилку пошел, читал там. Но чтение в голову не лезло. Глаза шли по строкам, а думалось о другом. О Зое, об Иване, о Наташе.
20
В клубе мест не хватило, и многим пришлось устраиваться на принесенных из лагеря стульях и скамейках.
У дверей скандалили неряхи: "амбалы" из бригады Барабанова, с красными повязками на рукавах, гнали в шею любого, чей внешний вид был непраздничным. В экстренных случаях вмешивался сам Семен, и его решение обжалованию не подлежало.
- Гляди на меня, - басил он и тяжело поворачивался налево и направо, демонстрируя аккуратно постриженные усы и бородку, отглаженные брюки и рубашку. - А теперь на себя, - и легонько подталкивал спорящего к большому зеркалу, стоящему у входа.
- Мета-мор-фозируйся, - предлагал Семен и удалялся.
И вправду, странно гляделся бы неряшливый человек в праздничной толпе, в сегодняшнем клубном зале. Его стены нежно-салатного цвета, казалось, раздвинулись. Светлее и выше стал потолок, может быть, потому что усеян он был нечастыми квадратами густого зеленого, голубого и алого цвета. И электрический свет ламп смешивал отблески этих ярких квадратов, и зыбкие акварельно-тонкие полутени окрашивали потолок. И он чем-то напоминал вечернее небо в пору белых ночей.
На стене, где чернели квадратные оконца кинобудки, властвовали голубые елки. Среди этих незатейливых елочек стояли изящные, словно балерины, нефтяные вышки. И дома. А чуть поодаль сидел человек. Тяжелорукий, круглолицый, он покуривал и глядел на елки, на вышки, на дома, что столпились у его ног. И чудилось, что вот сейчас докурит человек сигарету, тщательно затушит ее, поднимется и начнет ставить новые дома и вышки, добро, что есть еще на стене свободное место.
Андрей сидел недалеко от входа и, рассеянно балагуря с Володей и Наташей, чутко слушал каждое слова входящих. "О-го-го! - изумлялся кто-то. Дворец съездов. И Андрею делалось легко, он распрямился, радостно оглядывая зал и людей. "Придумают. Елки уж не могли похожие нарисовать, - хмыкал кто-то. - Стиляги". И он съеживался на стуле.
- Поздравляю, Андрей! - громче, чем надо бы, сказал вошедший Лихарь. Полная и окончательная победа! - воскликнул он, еще раз окинув взглядом зал, взмахом узкой, четырехпалой руки приглашая полюбоваться всех окружающих.
- Я, что ль, один, - сконфуженно забормотал окончательно счастливый Андрей. - Вот Славик, Володя. И Наташа с девчатами красили. Да мало ли кто?!
- Ну-ну, - понимающе кашлянул Лихарь и уже деловым тоном спросил: - А фойе успеем сделать?
- Постараемся, - облегченно вздохнул Андрей и совершенно успокоенно заговорил: - Только, знаете, Антон Антонович, фотоувеличитель нам надо, большой. Не достанете?
Они разговаривали о деле, пока не пришли командир с Григорием и не завели свою обычную песню.
- Я был сейчас в столярке. Станки на половую доску не настроены.
- Горе ты мое горькое! - схватился за голову Лихарь.
В ожидании начала трубно завели возле сцены:
- При-и-бежали в избу дети,
Второпях зовут отца-а...
И дурашливо пустился кто-то в пляс:
- Ах, тятя, тятя, наши сети
Ах, притащили мертвеца
Но погас свет, и заиграла музыка. Начался концерт.
Все было сегодня хорошо: и Славкин оркестр, и песни, и остальное. Даже "хохлячью песню" по просьбе Степана исполнили, "Червону руту". И танцевали весело. Правда, Андрею танцевать с Наташей почти не пришлось. Девушек было мало, и, когда очередной кавалер учтиво склонял голову, Андрей только руками разводил. И все время из танцующей толпы жердью торчала тощая фигура Лихаря.
Наконец Андрею стоять надоело, и он позвал Наташу.
Из клуба они шли деревянным тротуаром.
- Куда пойдем? - спросила Наташа.
- Куда-нибудь да по-ойдем, - сказал Андрей, стараясь окать по-наташиному.
- Не дразнись... Раз у нас так говорят, - серьезно и необиженно сказала Наташа.
- И не думаю дразнить. Мне нравится. Я сам хочу научиться, - он задрал голову и сказал в небо: - по-ойдем, хо-оро-шо, говорят.
- Поживи меж нас, и сам не заметишь, как научишься.
Так, не сходя с тротуара, они до школы добрались, потом вернулись назад.
- Наташа, - остановился вдруг Андрей. - Идея. За мной... - и потащил ее за руку.
- Куда... Куда?
- Пошли, пошли, - торопил Андрей. - Пошли.
Лишь у самой тригонометрической вышки Наташа поняла.
- Ты чего? - охнула она. - Лезть хочешь?
- Конечно.
- С ума сошел! Ночью. Я и днем-то туда не лазила, боюсь.
- Ничего. Днем ерунда. А вот сейчас... Наташа, ну, не трусь. Полезли. Прошу тебя.
Наташа сдалась.
По лестницам они поднимались осторожно и потому долго. В темноте перекладины приходилось искать ощупью. Андрей уже было начал жалеть о затеянном. Казалось, не будет конца этому пути вверх и вверх, во тьму. Земля с ее редкими тусклыми огнями была уже далеко-далеко, а все новые и новые перекладины нащупывала рука.
Но вот серым квадратом обозначился люк. Они вылезли на площадку. Встали и замерли.
Было тихо и очень звездно. Конечно, и там, внизу, еще несколько минут назад на них глядело августовское звездное небо. Но здесь, над землей, над тайгой, в вышине бродили туманные отблески небесного полыхания. И оттого было светло. Светло... И немного страшно. Потому что вокруг лежала не родная земля, а чужой, хоть и прекрасный, но мертвый мир, не тронутый теплым человечьим дыханием.
Андрей обнял Наташу, почувствовал, что она вздрагивает. "Замерзла?" шепнул он. - "Немножко". Он прижался теснее.
Чей-то говор послышался внизу, у подножия вышки. Площадка стала легко вздрагивать в такт шагающим по лестнице людям.
- Надо предупредить, - быстро шепнула Наташа. - А то испугаются, упадут еще.
- Кто там? - в голос сказал Андрей. - Мы - люди.
- Мы тоже с планеты Земля, - отозвалась Зоя. - Мы с Иваном.
Они, наверное, и до середины не добрались, когда подошли Славик, Григорий и Володя.
- Вперед! - заорал Славик. - В космос! К звездам! Ну, Заяц, погоди, я тебя и там достану!
- И ты туда же? - спросил Григория Володя.
- Конечно. Пошли, мариман, не трусь.
- Связал меня черт веревочкой с некоторыми, - сокрушенно проговорил Володя.
А наверху, на площадке, Наташа повернулась лицом к Андрею и, почти касаясь губами его лица, зашептала:
- Я тебе сейчас скажу... скажу. А ты мне потом ничего не говори. Ни сейчас, ни потом... Ладно? Я тебя очень прошу. Мы скоро разъедемся. И не надо никаких слов говорить, никаких обещаний. Вот мы разъедемся и поймем. Ведь не война сейчас. Ты знаешь, где я живу, а я - где ты. Разъедемся, и тогда все решится. Если забудешь на другой день, что ж... Тогда... Тогда останется для нас нынешнее лето, как светлый наш денечек в молодости. А я... Я до смерти тебя не забуду.
Она глядела на Андрея широко раскрытыми, будто испуганными глазами. Видно, и впрямь запоминала его накрепко, чтобы никогда не забыть.
Площадка была просторной, и все, конечно, уместились.
- Да-а, - сказал Володя. - Занес черт. Рухнет вот сейчас.
- Есть надо меньше, - завелся было Славик.
Но Зоя его остановила.
- Не надо, ребята. Это же как в космосе... Ведь больше такого не будет в жизни. Понимаете, в жизни...
Может быть, и в самом деле стоял тот час, который выпадает человеку раз в жизни.
В ночном небе сегодня было все: и четкое, такое близкое звездное кружево, и редкие тяжелые капли матовых светил, и даже рдяных, с зеленоватым отблеском, и светлый туман близких галактик, и серебристая пыль далеких-далеких миров.
* * *
Августовская ночь была долгой и прекрасной. Но не вечной. Начинался новый день.
Первой почуяла его яркая большая звезда, всю ночь простоявшая в северной стороне, низко над светлой полоской, не угасшей с вечера. В теми звезда колдовски мерцала, отливая то зеленым, холодным, то живым красным светом; но ни тот ни другой не был похож ни на земную изумрудь, ни на земной же багрянец. Это был ночной свет, из другого мира, и при нашем дне ему жизни не было. И потому лишь шевельнулась светлая полоска на краю неба и начала расти, почуяв свой час, как тронулась прекрасная и далекая звезда в свой последний в этой ночи путь. Тщетно старалась она, поднимаясь все выше и выше, убежать от губительного для ее красы утра: половодьем вширь и ввысь лился новый день. А звезда все блекла и тускнела: сначала исчезли ее редкостной красоты зеленые и красные переливы, осталось лишь яркое белое пятнышко, а потом и оно помутилось, растворяясь в набегающем утре, и пропало совсем. Да и как было не поблекнуть этому, пусть и прекрасному, зернышку, когда рядом рождалась новая великая, в полнеба, звезда.
Самый край земли был оторочен темно-синей, скорее даже фиолетовой, словно градовое облако, полосой, а из-за нее поднимался красноватый, дымного пожара свет - эти густые тяжелые краски лежали на земле, а над ними, ввысь, легкими их испарениями поднимались друг над другом алые, желтые и, наконец, тончайшие акварельные зеленоватые тона, захватившие добрую половину неба.
А на земле утро еще не наступило. Лишь посветлело вокруг.
- Скоба, "Дружба" у тебя? Да ты оглох, что ли?!
- Видимо, у меня.
- Видимо, невидимо... Этого хохла я скоро драть буду, - угрюмо пообещал Славик. - Обрати внимание, бугор! Он все утянул. И пилу, и дрель.
- Пороть хохла!
- Он просто хозяйственный...
- Пороть хозяйственных!
- Поро-о-оть!
Лихарь смеялся, закидывая назад маленькую головку в щегольской кожаной фуражечке. А взяв топор, лежащий подле стены, тотчас сморщился. Подбросив его, на лету перехватил поудобнее длинной четверней беспалой руки.
Андрей, понимая, что Лихарю держать топор искалеченной рукой неловко, попросил:
- Давайте я...
Но Лихарь будто и не слышал, легко махал топором: ровная тонкая щепа валилась в сторону.
- Ложим, - сказал он, поднимая брус, и закричал: - Бригадир! Иди сюда, с топором.
Когда Володя подошел, Лихарь взял его топор, недовольно чмокнул губами, спросил:
- Плотничал?
- Приходилось.
- По топору видно. Но ты же - бригадир. Почему у ребят не топоры, а колуны?
- Понимаете, Антон Антонович, - замялся Володя, - как работали на лесоповале, так и...
- Ясно, - оборвал его Лихарь. - Покажи людям, пусть переделают. Это же мучение, и точности никакой.
- Давай, Андрей, следующий брус. Славик, готово?
- Момент.
- А ты с метром не суетись, - Лихарь присел рядом. - Тебе, веришь ли, всякий брус приходится метром мусолить. А ты шаблончик сделай. - Лихарь вытащил из кармана толстый, чуть не в руку, плотницкий карандаш и вычертил на листе толи шаблон, тут же топором его аккуратно вырезал.
- Оп-ля! - обрадовался он. - Весело и красиво. Приложил и - фьють. Лихарь засмеялся. - Понял?
- Ага.
- Ну, поехали.
Новый брус лег ровно.
- Ладно, - подал Лихарь Андрею топор, - передаю эстафету боевой, трудовой и прочей славы. Не уроните.
И пошел вдоль стен, высокий, сутулый.
- Сейчас мы этим чертям покажем, - обрадовался Славик. - Чуть-чуть на меня. И еще чуть-чуть. Давай сверли, - и криком бригадиру: - Бугор, у тебя знамя есть?
- Какое еще знамя?
- Красное, конечно, переходящее. С надписью: "Самому лучшему строителю".
- Нету.
- Пойду сегодня командиру жаловаться. Должна же страна знать своих героев. Пусть меня флажком отметят.
- У кого сверлилка?
- Что ты его обухом гладишь, смотреть тошно. Ахни разок посильней.
- Видимо, бугор, придется так и оставить.
- Переверни. Внутренняя сторона будет штукатуриться.
- Ты смо-отри... Какая красота! Бугор! Иди полюбуйся.
- Сам приду полюбуюсь! Я не бугор, я живо порядок наведу, бракоделы.
А дождь все сыпал и сыпал, и мокрое топорище скользило, норовило вырваться из руки. Сухим был лишь мох, которым прокладывали стены, заботливо прикрытый куском толи.
- Парни, гляди, какие невесты пошли!
- Где?
- Вон, у столовой!
- В синем плаще - ножки! Я тебе дам!
- Э-зх, хоть поговорить за жизнь да за женщин.
- А откуда эти подруги?
- Тю! Не знаешь? Три дня как приехали. Из Куйбышева. Я уже познакомился. Окончили школу. Всем классом собрались в Сибирь. Все хвостом в сторону, а они плюнули и вдвоем приехали.
- А где работать будут?
- В столовой.
- Хлебно.
- Молодцы, девахи!
- Ну, хорош, народ, кончай языком болтать, слышно ведь.
- Мы что... Мы о них положительно.
А дождь все сыпал и сыпал, и в поселке было серо и пустынно, только временами взвизгивала лесопилка и приглушенно бормотал движок электростанции, расстилая сизый дым по раскисшей холодной земле.
И ругали дождь, но он был равнодушен к людским словам. И с надеждой искали хотя бы малую прогалину в небе - тоже напрасно.
К площадке подъехал тягач, и Степан, выглянув из кабины, крикнул:
- За брусом поидемо?!
- Андрей, Слава, поезжайте. Только выбирайте попрямей. На двадцать четыре или на тридцать шесть. На восемнадцать не надо, возиться с ним.
Радостно загоготав, ребята помчались к тягачу. Какая-никакая, а перемена в работе. Правда, нагрузить тягач брусом - дело нелегкое, особенно если лиственница пойдет, да сырая - хребет трещит. Нагрузишь, и руки трясутся, словно у контуженного. Но все же работа живая.
Тягач, недолго пробежав по улице, остановился у высокого крыльца столовой.
- Хлопцы, - сказал Степан. - Пошли перекусим трохи. Жинка повезла пацанку в Комсомольский, до больницы. Я утром и не ив.
Ребята отказались. Через час обед. А в столовой та же еда, известная, уже опостылевшая: вермишелевый суп с тушенкой да тушенка с вермишелью.
Из столовой на крыльцо шумно вывалила ватага людей.
- Поел на рупь, а брюхо пустое! - раздался голос Ивана.
- Тебе сейчас много надо. Ты при деле, при студентке.
- Заткнись.
- Не буду, не буду святого имени касаться. Как же, сестра отряда... Сестра... Подвинься, я рядом лягу.
- А-а-а!
Ребята выскочили из кабины. С высокого крыльца по ступенькам уже катился какой-то парень. Упав на землю, он вскочил и бросился вверх. Иван коротким ударом заставил его повторить путь.
Парень снова поднялся. Но путь ему преградил Славик.
- Хватит. Гонг уже прозвучал.
- В гробу я твой гонг видел! - окрысился парень, отталкивая руку Славика.
- Спокойно, товарищ, спокойно, - миролюбиво сказал Андрей, становясь перед Славиком. - Иван, в чем дело?
- Да так, - спускаясь с крыльца, проговорил Иван.
- Я же в шутку, а он, гад...
- Ну, значит, пошутковали, - безразлично сказал Иван. - Ты пошутил, и я пошутил. Нравится, можем продолжить? - поднял он голову.
- Что вы как фраера?! - вскрикнул маленький краснолицый человечек с белыми усиками. - Из-за бабы...
- Тоже шутишь? - шагнул к нему Иван.
- Ну, бей! Ну, бей! - рванул краснолицый на себе телогрейку.
- Заслужишь - без просьб уважу, - и медленно сошел с крыльца, и так же медленно, не оглядываясь, пошел прочь.
Трогая вспухшее подглазье, обиженный проворчал:
- Ладно, не последний день вместе живем.
- Языком надо меньше ляскать, халява! - оборвал его краснолицый.
- Что за шум, что за гай? - выходя из столовой, спросил Степан. Поихалы?
- Поехали.
Андрей уже на гусеницу залез, когда за полу телогрейки его потянул краснолицый.
- Два слова, - сказал он.
Андрей спрыгнул на землю.
- Я тебе вот что скажу, а ты уж сам соображай. Какой-никакой Ванюшка а человек, и играться с ним совестно. Большого ума не надо, чтобы его охмурить. Такая дева... День, два, ну, месяц она с ним поцацкается, а потом уедет. Куда ему деваться? Снова ведь к нам. А он мужик... с придурью. Так что не надо с ним баловать! - краснолицый глядел строго.
Андрей ничего не ответил, полез в кабину.
- Чего он? - спросил Славик.
- Ты же слышал.
- Слышал. А чего он?
- Никак хлопцы мирно не живут, - трогая с места, сказал Степан. Пьяные дерутся и у трезвом виде драться начали. Прямо просются у тюрьму, и все. Их оттягают, а они просются...
У лесопилки тягач нагрузили быстро. Тяжелые плахи с грохотом катились по кузову.
- Кабину не сверните! - кричал Степан.
До обеда три ходки сделали, вроде развеялись. А потом снова пошла прежняя песня: шип да паз, клади и давай следующий.
Перед самым концом работы Володя вдруг закричал:
- А ну, давай сюда, народ! Быстро!
- Опять митинг, - сплюнул Славик и вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что случилось на противоположном углу спортзала, который клали два Петра.
- Пошли, зовут...
Когда все собрались, Володя сказал:
- Проводим семинар: как не надо работать. Глядите.
Он приложил к углу отвес и оглянулся, приглашая убедиться, что позвал не зря.
Все охнули: нитка отвеса постепенно уходила от стены.
- Как же это вы, хлопцы?
Петя-маленький бросился в атаку:
- Ну и что? Вот вы какие, мужики! Прямо все чтоб тютелька в тютельку было?! Да? Ну, немножко скривили. Выведем, совсем незаметно будет.
- Если не рухнет...
- Не каркай. Сам-то угол ведешь лучше, что ли?
- Проверь, - угрюмо ответил Скоба.
- И проверю.
Петя побежал вдоль стен по лесам, останавливаясь возле каждого угла, промеряя. От последнего он уже не спешил, а шел медленно, даже остановился, перевязал шнурки на кедах и, подходя к ребятам, засвистел что-то бравурное.
- Убедился?
- Тоже не сахар.
- Так же, как у вас?
Он промолчал, уселся на стену, закурил и отвернулся. Профиль его был надменным и обиженным.
- Как же это вы, парни?
- Вы что, без отвеса работали?
- Все ты, детинушка, - ткнул локтем своего тезку Петя-большой. Глаз-ватерпа-ас...
- А ты что?! Ты что?! У тебя головы нет!? Да?! Нашел стрелочника. Ага, я виноват, а ты ни при чем...
- И я, конечно... Оба виноваты. Чего говорить... промахнулись...
Володя ползал возле угла на коленях, прикладывая отвес то к одной стороне, то к другой, а потом забрал у Скобы окурок сигареты и задумался.
Молчали, вздыхали один горше другого.
- Ну, чего как на поминках расселись? - не выдержал Петя-маленький. Ругайте, так хоть в открытую, а не про себя.
- Видимо, этим стену не выправишь, - выдохнул Скоба.
- Ну, так придумай, как выправить, мудрец. Видимо-невидимо.
- Хватит, ребята, ругаться.
- Да, народ. Думайте.
- Ты, бугор, тоже не сиди. Выправить можно стену, как ты считаешь?
- Как ты ее выправишь? А дальше начнешь лепить, вон какое пузо будет.
- Главное - не красота, а прочность.
- Это - спортзал, а не комната смеха.
- Можно попробовать потянуть талью.
- А не рухнет от тали?
- Смотря как тянуть.
- Бросьте, мужики, только начали строить и собираемся уже туфту лепить. С одной стороны - талью, с другой - талью. Люди засмеют.
- Разламывать - время терять.
- Нажать можно.
- Языком.
- Как твой работает - вполне.
Петя-большой, до этой поры молчавший, поерзал на месте так, что крякнули под ним доски, заговорил:
- Переделаем... Правильно я говорю, Петро? - нагнулся он к тезке.
- Переделаем, - вздохнул тот.
По местам расходились молча. И еще минут десять не было слышно ни пил, ни топоров: каждый снова и снова промерял свои стены и угол. И звук отрываемых брусьев резал слух.
А каким уродливым выглядело их детище! Выдранный угол скособочил постройку. Тошно было глядеть.
- Ну что, строители? - засмеялся проходивший мужчина. - Шили - пели, а теперь порем и плачем.
Даже Славик промолчал, вскинулся было, рот раскрыл, а потом махнул рукой и сгорбился, зашагал быстрее, обгоняя медленно идущих ребят, и от его сапог полетели ошметки грязи.
* * *
На улице разветрило. Поселок уже лежал в темноте, кое-где в окнах свет желтел, а непривычно высокое небо было сплошь усеяно небольшими облачками, одинаковыми до неправдоподобия. Казалось, что где-то у горизонта, невидимая за тайгой, пристроилась фабричка и штампует без устали и без лишнего раздумья эти розовые облачка, похожие на детское ушко. И сразу лепит их на медленно движущееся небесное полотно.
- Как коралловые рифы, - задрал Славик голову.
- Ты их видел?
- Во сне. Розовые такие же.
- Хватит... пошли.
Андрей дежурил в сушилке. Печку он уже расшуровал докрасна. Сапоги на решетке расставил, одежду развесил поаккуратнее; а теперь они со Славкой дрова готовили на ночь.
- Хватит так хватит, пошли греться.
В сушилке, как всегда, было людно. Грелись после зябкого дня.
- Боюсь, честное слово, - говорил кто-то. - Прямо никак не могу поверить, что дом наш - нормальный. Иной раз подойду к стене, упрусь посильнее, и кажется, что она шатается. Никто не пробовал?
- Нет.
- Ты это дело брось. Такой бугаина упрется - чего хочешь повалит. Нашел игрушку.
- Это что... Ночью сплю. Снится, вроде я на капиталке, наверху, сверлю под шкант. И вдруг все валится. Как заору, как кинусь! Вон Сашка скажет. С кровати полетел. Лешка вскочил. Николай с Сашкой тоже. Не поймут ничего.
- Я думал опять пожар... Орет...
- Типун тебе на язык. Наговоришь.
Невдалеке истошно взвыла бензопила и заглохла. А через минуту затарахтела, спеша и захлебываясь.
Славик в дверной проем выглянул, озабоченно сказал:
- Где-то возле нашего спортзала. Может, его враги пополам перепиливают?
- Да это два Петра. Уголок свой кладут.
- А-а, бракоделы.
- Ага. Говорят, помрем, но все сделаем.
- Спешить другой раз не будут.
Андрей вышел на улицу, последнюю охапку дров забрать.
В небе остывали облака, покрывались серым налетом пепла. Из какого-то вагончика доносилось:
За белым металлом,
За синим углем.
За синим углем,
Не за длинным рублем...
Из тайги, на опушку, клубясь, выползал туман.
Болтун, пробежав мимо Андрея, сел у дверей сушилки, ожидая. Следом хозяин шел, Прокопов, с Леночкой на руках.
- В штабе кто есть? - поздоровавшись, спросил он Андрея.
- У нас сейчас здесь штаб, - показал Андрей на сушилку. - Где потеплее. Гриша тут, а командир к харьковчанам уехал.
Григорий, услыхав голос Прокопова, вышел на порог.
- Заходите, заходите, - пригласил он. - Погрейтесь.
В сушилке Болтун возле печки улегся. Светлые блики огня играли на его рыжей шерсти. Леночка, Славика узнав, глаз с него не спускала, но подходить стеснялась, пока он не поманил ее. Тогда она соскользнула с отцовой коленки, подбежала к Славику.
- Ленуша, Ленуша, навостри-ка уши и меня послушай, - негромко начал Славик. Леночка глядела на него завороженно.
Прокопов, освободившись от дочки, закурил, сказал Григорию:
- Сможем четыре человека поставить на детсад?
- А что там?
- Полы, потолки, засыпка, окна-двери, крыльцо и по мелочам: погреб, туалет, забор. Всего понемногу, и все надо делать.
- Опять крайние, - вздохнул кто-то.
- А куда их девать? - кивнул Прокопов на дочку. - Таскаем за собой, как кутят.
- Откуда же людей снимать? - продолжил тот же голос. - На всех объектах в обрез. Ставили бы своих. Они же начинали делать? Пусть кончают.
Прокопов к печке подошел, сел на чурбачок.
- Ну, давайте наших, - согласился он и, взяв кочережку, принялся шевелить ею прогорающие поленья. Мягко ухнула, распадаясь и оседая, гора углей.
- Давайте наших... - повторил Прокопов. - Жилье, восьмиквартирка и общежитие. Снимем?
- С жилья нельзя.
- Дальше. Теплотрасса. С нее?
- Тоже, конечно, не стоит.
- Школа. Медпункт. Еще два жилых дома, - ровно перечислял Прокопов, набивая печку поленьями. - Бытовка лесопилки. Столярка. Все.
- В общем, мы крайние.
- Крайние не крайние, - повернулся Прокопов к ребятам. - Я думаю, вы разозлитесь и сделаете быстро. Так что подумайте, посоветуйтесь и ставьте хороших людей. Я вас очень об этом прошу. И как отец. Куда же их девать?
Вспыхнули новые поленья в печурке. Прокопов, освещенный их неверным пламенем, глядел на дочку.
Леночка вдруг встрепенулась, спросила у Славика о времени и, подойдя к отцу, решительным тоном сказала:
- Папа, пошли домой. Тебе пора спать. Болтуша, тоже пошли. Я вас сейчас ужином накормлю.
Прокопов взял дочку на руки, попрощался. Григорий поднялся его проводить. Задремавший Болтун бросился за хозяином. Андрей следом вышел.
На улице посвежело. Даже холодом тянуло.
В тишине было хорошо слышно, как звенит о чем-то Леночка, а ей вторит неторопливый отцовский басок. Долго было слышно. Голоса глохли, удаляясь. Вот уже Прокопова совсем не слыхать. А только Леночка еще звенит и звенит, уходя. И что-то печальное чудилось в этом тонущем во тьме и тишине детском голоске.
- Гриша? - негромко спросил Андрей. - А что у него с женой?
- Откуда я знаю? - вздохнул Григорий. - Уехала она. Вроде мать заболела. Но что-то... Какие-то разговоры... Не знаю.
Ребята из сушилки потянулись в вагончики. Андрей сапоги переставил на решетке и возле, чтобы все хорошо сохли, и уселся читать.
Время от времени, дабы наплывающую дрему разогнать, он оставлял книгу, оглядывал свое хозяйство и шел на улицу, бродил по лагерю, мимо спящих вагончиков.
В один из таких походов возле столовой он услышал шаги.
- Что ж ты бродишь всю ночь одиноко? - пропел Андрей в темноту и почувствовал холодок внезапного страха.
- Андрей?
- Зоя, что так поздно?
Остановившись против Андрея, Зоя молчала. Было темно, но Андрей чувствовал, что смотрит она на него. И от этого невидимого, но осязаемого взгляда, Андрею стало не по себе.
- Что с тобой? Что случилось?
- Что случилось, что случилось, что такое получилось, - медленно проговорила Зоя.
- Что с тобой? - громче сказал Андрей.
- Не кричи. Спят, - дважды капнула словом Зоя. - Ничего не случилось.
- Спроси: как жизнь, ответят: ничего. Но это ничего еще не значит. Так?
- Так. А ведь нам скоро уезжать. Меньше месяца.
- Ты не рада?
- Рада-то рада...
- Знаешь, Иван сегодня какого-то парня...
- Знаю, - перебила Зоя. - Знаю. Ох, Андрюша, влезла я зря, кажется.
- Куда влезла?
- Как куда? Нам ведь скоро уезжать.
- Ну и что?
- А как же Иван?
- Что Иван?
- Плохо ему здесь будет.
- Оставайся. Все давай останемся возле Ивана. Будем его охранять.
- Не надо смеяться. Мне его жалко.
- Что здесь людей хороших нет?
- Есть. Но для них он - Ваня Бешеный Судак.
- А Лихарь, Степан, Прокопов да и другие, мы их просто не знаем.
- Это верно. Может, и не пропадет. А может, и пропадет, - твердо добавила Зоя. - Все равно, уедем, а душа неспокойная будет. Вроде могли помочь человеку, а вот так... не захотели, что ли. Не знаю...
Андрей проводил Зою к вагончику, а у самых ступеней она зашептала:
- Послушай. Может быть, Ивану отсюда уехать? Например, к нам в Волгоград.
- Не знаю. Это у него надо спросить.
- Он и там будет работать. Только рядом с нами. Так лучше будет.
- Не знаю... Нужно у Ивана спросить. А так пустой разговор. Иди, спи, Заяц. Спросим завтра. А то скоро подниматься.
И снова Андрей в сушилку пошел, читал там. Но чтение в голову не лезло. Глаза шли по строкам, а думалось о другом. О Зое, об Иване, о Наташе.
20
В клубе мест не хватило, и многим пришлось устраиваться на принесенных из лагеря стульях и скамейках.
У дверей скандалили неряхи: "амбалы" из бригады Барабанова, с красными повязками на рукавах, гнали в шею любого, чей внешний вид был непраздничным. В экстренных случаях вмешивался сам Семен, и его решение обжалованию не подлежало.
- Гляди на меня, - басил он и тяжело поворачивался налево и направо, демонстрируя аккуратно постриженные усы и бородку, отглаженные брюки и рубашку. - А теперь на себя, - и легонько подталкивал спорящего к большому зеркалу, стоящему у входа.
- Мета-мор-фозируйся, - предлагал Семен и удалялся.
И вправду, странно гляделся бы неряшливый человек в праздничной толпе, в сегодняшнем клубном зале. Его стены нежно-салатного цвета, казалось, раздвинулись. Светлее и выше стал потолок, может быть, потому что усеян он был нечастыми квадратами густого зеленого, голубого и алого цвета. И электрический свет ламп смешивал отблески этих ярких квадратов, и зыбкие акварельно-тонкие полутени окрашивали потолок. И он чем-то напоминал вечернее небо в пору белых ночей.
На стене, где чернели квадратные оконца кинобудки, властвовали голубые елки. Среди этих незатейливых елочек стояли изящные, словно балерины, нефтяные вышки. И дома. А чуть поодаль сидел человек. Тяжелорукий, круглолицый, он покуривал и глядел на елки, на вышки, на дома, что столпились у его ног. И чудилось, что вот сейчас докурит человек сигарету, тщательно затушит ее, поднимется и начнет ставить новые дома и вышки, добро, что есть еще на стене свободное место.
Андрей сидел недалеко от входа и, рассеянно балагуря с Володей и Наташей, чутко слушал каждое слова входящих. "О-го-го! - изумлялся кто-то. Дворец съездов. И Андрею делалось легко, он распрямился, радостно оглядывая зал и людей. "Придумают. Елки уж не могли похожие нарисовать, - хмыкал кто-то. - Стиляги". И он съеживался на стуле.
- Поздравляю, Андрей! - громче, чем надо бы, сказал вошедший Лихарь. Полная и окончательная победа! - воскликнул он, еще раз окинув взглядом зал, взмахом узкой, четырехпалой руки приглашая полюбоваться всех окружающих.
- Я, что ль, один, - сконфуженно забормотал окончательно счастливый Андрей. - Вот Славик, Володя. И Наташа с девчатами красили. Да мало ли кто?!
- Ну-ну, - понимающе кашлянул Лихарь и уже деловым тоном спросил: - А фойе успеем сделать?
- Постараемся, - облегченно вздохнул Андрей и совершенно успокоенно заговорил: - Только, знаете, Антон Антонович, фотоувеличитель нам надо, большой. Не достанете?
Они разговаривали о деле, пока не пришли командир с Григорием и не завели свою обычную песню.
- Я был сейчас в столярке. Станки на половую доску не настроены.
- Горе ты мое горькое! - схватился за голову Лихарь.
В ожидании начала трубно завели возле сцены:
- При-и-бежали в избу дети,
Второпях зовут отца-а...
И дурашливо пустился кто-то в пляс:
- Ах, тятя, тятя, наши сети
Ах, притащили мертвеца
Но погас свет, и заиграла музыка. Начался концерт.
Все было сегодня хорошо: и Славкин оркестр, и песни, и остальное. Даже "хохлячью песню" по просьбе Степана исполнили, "Червону руту". И танцевали весело. Правда, Андрею танцевать с Наташей почти не пришлось. Девушек было мало, и, когда очередной кавалер учтиво склонял голову, Андрей только руками разводил. И все время из танцующей толпы жердью торчала тощая фигура Лихаря.
Наконец Андрею стоять надоело, и он позвал Наташу.
Из клуба они шли деревянным тротуаром.
- Куда пойдем? - спросила Наташа.
- Куда-нибудь да по-ойдем, - сказал Андрей, стараясь окать по-наташиному.
- Не дразнись... Раз у нас так говорят, - серьезно и необиженно сказала Наташа.
- И не думаю дразнить. Мне нравится. Я сам хочу научиться, - он задрал голову и сказал в небо: - по-ойдем, хо-оро-шо, говорят.
- Поживи меж нас, и сам не заметишь, как научишься.
Так, не сходя с тротуара, они до школы добрались, потом вернулись назад.
- Наташа, - остановился вдруг Андрей. - Идея. За мной... - и потащил ее за руку.
- Куда... Куда?
- Пошли, пошли, - торопил Андрей. - Пошли.
Лишь у самой тригонометрической вышки Наташа поняла.
- Ты чего? - охнула она. - Лезть хочешь?
- Конечно.
- С ума сошел! Ночью. Я и днем-то туда не лазила, боюсь.
- Ничего. Днем ерунда. А вот сейчас... Наташа, ну, не трусь. Полезли. Прошу тебя.
Наташа сдалась.
По лестницам они поднимались осторожно и потому долго. В темноте перекладины приходилось искать ощупью. Андрей уже было начал жалеть о затеянном. Казалось, не будет конца этому пути вверх и вверх, во тьму. Земля с ее редкими тусклыми огнями была уже далеко-далеко, а все новые и новые перекладины нащупывала рука.
Но вот серым квадратом обозначился люк. Они вылезли на площадку. Встали и замерли.
Было тихо и очень звездно. Конечно, и там, внизу, еще несколько минут назад на них глядело августовское звездное небо. Но здесь, над землей, над тайгой, в вышине бродили туманные отблески небесного полыхания. И оттого было светло. Светло... И немного страшно. Потому что вокруг лежала не родная земля, а чужой, хоть и прекрасный, но мертвый мир, не тронутый теплым человечьим дыханием.
Андрей обнял Наташу, почувствовал, что она вздрагивает. "Замерзла?" шепнул он. - "Немножко". Он прижался теснее.
Чей-то говор послышался внизу, у подножия вышки. Площадка стала легко вздрагивать в такт шагающим по лестнице людям.
- Надо предупредить, - быстро шепнула Наташа. - А то испугаются, упадут еще.
- Кто там? - в голос сказал Андрей. - Мы - люди.
- Мы тоже с планеты Земля, - отозвалась Зоя. - Мы с Иваном.
Они, наверное, и до середины не добрались, когда подошли Славик, Григорий и Володя.
- Вперед! - заорал Славик. - В космос! К звездам! Ну, Заяц, погоди, я тебя и там достану!
- И ты туда же? - спросил Григория Володя.
- Конечно. Пошли, мариман, не трусь.
- Связал меня черт веревочкой с некоторыми, - сокрушенно проговорил Володя.
А наверху, на площадке, Наташа повернулась лицом к Андрею и, почти касаясь губами его лица, зашептала:
- Я тебе сейчас скажу... скажу. А ты мне потом ничего не говори. Ни сейчас, ни потом... Ладно? Я тебя очень прошу. Мы скоро разъедемся. И не надо никаких слов говорить, никаких обещаний. Вот мы разъедемся и поймем. Ведь не война сейчас. Ты знаешь, где я живу, а я - где ты. Разъедемся, и тогда все решится. Если забудешь на другой день, что ж... Тогда... Тогда останется для нас нынешнее лето, как светлый наш денечек в молодости. А я... Я до смерти тебя не забуду.
Она глядела на Андрея широко раскрытыми, будто испуганными глазами. Видно, и впрямь запоминала его накрепко, чтобы никогда не забыть.
Площадка была просторной, и все, конечно, уместились.
- Да-а, - сказал Володя. - Занес черт. Рухнет вот сейчас.
- Есть надо меньше, - завелся было Славик.
Но Зоя его остановила.
- Не надо, ребята. Это же как в космосе... Ведь больше такого не будет в жизни. Понимаете, в жизни...
Может быть, и в самом деле стоял тот час, который выпадает человеку раз в жизни.
В ночном небе сегодня было все: и четкое, такое близкое звездное кружево, и редкие тяжелые капли матовых светил, и даже рдяных, с зеленоватым отблеском, и светлый туман близких галактик, и серебристая пыль далеких-далеких миров.
* * *
Августовская ночь была долгой и прекрасной. Но не вечной. Начинался новый день.
Первой почуяла его яркая большая звезда, всю ночь простоявшая в северной стороне, низко над светлой полоской, не угасшей с вечера. В теми звезда колдовски мерцала, отливая то зеленым, холодным, то живым красным светом; но ни тот ни другой не был похож ни на земную изумрудь, ни на земной же багрянец. Это был ночной свет, из другого мира, и при нашем дне ему жизни не было. И потому лишь шевельнулась светлая полоска на краю неба и начала расти, почуяв свой час, как тронулась прекрасная и далекая звезда в свой последний в этой ночи путь. Тщетно старалась она, поднимаясь все выше и выше, убежать от губительного для ее красы утра: половодьем вширь и ввысь лился новый день. А звезда все блекла и тускнела: сначала исчезли ее редкостной красоты зеленые и красные переливы, осталось лишь яркое белое пятнышко, а потом и оно помутилось, растворяясь в набегающем утре, и пропало совсем. Да и как было не поблекнуть этому, пусть и прекрасному, зернышку, когда рядом рождалась новая великая, в полнеба, звезда.
Самый край земли был оторочен темно-синей, скорее даже фиолетовой, словно градовое облако, полосой, а из-за нее поднимался красноватый, дымного пожара свет - эти густые тяжелые краски лежали на земле, а над ними, ввысь, легкими их испарениями поднимались друг над другом алые, желтые и, наконец, тончайшие акварельные зеленоватые тона, захватившие добрую половину неба.
А на земле утро еще не наступило. Лишь посветлело вокруг.