Эксбрайя Шарль. Ее все любили

   — Мне кажется, мы плохо начали.
   — Мне тоже так кажется.
   — Тогда, может быть, попробуем по-другому?
   — Я к вашим услугам.
   — Не могли ли бы вы рассказать мне что-нибудь о мадам Арсизак?
   — Элен? Восхитительная женщина…
   — …которую обманывал муж.
   — Возможно, жить рядом с восхитительной женщиной не всегда самое великое счастье.
   — А вы сами бывали у нее?
   — Редко.
   — И на то были причины?
   — Она на меня тоску нагоняла. Я допускаю, конечно, что святость — дело серьезное… В общем, что-то в этом роде я имел неосторожность ей однажды сказать. Она на меня с тех пор обиделась, и одно мое присутствие, вероятно, оскорбляло ее чувства.
   — Знала ли она о своей беде?
   — Скажем, догадывалась.
   — Вам неизвестно, кто будет ее наследником?
   — Думаю, ее муж, но поскольку она ничего за душой не имела… Она вышла из семьи мелких аркашонских коммерсантов. Работала в бакалейной лавке родителей. Однажды туда вошел Жан, и она… она вошла в его жизнь.
   — Женитьба по любви?
   — Эх… Я вам уже говорил, что она была очень красива… Жан — натура романтическая, для которой видеть, как такая прелестная девушка губит свою молодость среди консервов и картошки… Одним словом, вечная история пастушки и принца. Подозреваю, что он женился на ней в порыве благородства, ну и потом, конечно, вследствие естественного влечения, которое она не могла не вызывать.
   — А она?
   — Думаю, она любила своего мужа… и, право же, ей пошло это только на пользу. Она не то что не оскорбила своим присутствием высшее общество Перигё, но, напротив, стала одним из лучших его украшений.
   — У меня сложилось впечатление, что она принимала участие во всех благотворительных мероприятиях.
   — По крайней мере во многих. Ее благотворительность была даже агрессивной. Стоило ей только встретить кого-нибудь, она тут же принималась доводить его до измора своими сиротами, одинокими матерями и т.д.
   — Мне кажется, все скорбят о ней.
   — Все, кроме одного.
   — Кого же?
   — Того, кто ее задушил.
   — У вас нет — пусть даже смутных — представлений о личности убийцы?
   Врач спокойно ответил:
   — Полицейским работаете вы.
   — Давайте поговорим о мадемуазель Танс.
   — Очень славная девушка. Жан — первое в ее жизни увлечение, хотя ей уже тридцать, но я не сомневаюсь, что оно и последнее.
   — Потому что?..
   — Потому что они поженятся сразу же, как только это станет возможным.
   — Слушая ваши рассказы, доктор, о тех, кто вас окружает, я начинаю сомневаться, не напрасно ли я приехал в Перигё и не сам ли я выдумал всю эту историю с убийством.
   — Действительно?
   — Да, доктор, слушая вас, у меня появляется ощущение, что я грубо ворвался в мир, где живут лишь святые и ангелы.
   — Не правда ли, мило?
   — Это было бы так, если бы сразу при входе в ваш сказочный уголок я не наткнулся на задушенную женщину, а это уже не романтика… Так что уж не обессудьте, доктор, если мне придется пощипать крылышки ваших ангелов и посбивать ореолы с некоторых ваших святош.
 
 
   Войдя в кабинет судебного следователя Бесси, Гремилли заявил:
   — Сейчас перед нами одна простая дилемма: либо доктор Музеролль говорит правду и Арсизак не виновен либо он этой правды не говорит и Арсизак не кто иной, как убийца своей жены.
   — Повторяю вам, мсье комиссар, доктор — почтеннейший человек, пользующийся всеобщим уважением.
   — Как бы там ни было, мсье следователь, но хочу вам заметить, что он просто издевался надо мной от начала и до конца всей нашей встречи. Строил из себя святую наивность и рассказывал мне все, что ему взбредет в голову… Однако я нахожу его слишком умным — еще один мудрец! — чтобы врать относительно того, что легко проверяется.
   — Алиби Арсизака?
   — Как раз и нет! Даже если бы мне очень захотелось, я никогда не смогу уличить во лжи Арсизака, Арлетту Танс и доктора Музеролля. Вы бы только послушали его!
   — Неужели он вас оскорбил?
   — Разумеется, нет! Но его умение преподносить все, что действительно происходило, в искаженном виде меня просто поражает. Послушать его, так находишься не в Перигё, а в каком-то Эдеме, где все милы, нежны и искренни, где преступление вполне может сойти за развлечение славной компании!
   — А вы не преувеличиваете?
   — Едва ли! Впрочем, мне с самого начала следствия стало казаться, что я имею дело с одними лишь сказочниками. Я даже не имею четкого представления о самой жертве. Она очаровательна, изящна, сострадательна… Только из этого скорее можно слепить статую, а не живое существо. Мне необходимо знать, какой была эта женщина не тогда, когда она находилась в центре всеобщего внимания, а тогда, когда на нее не смотрели как на какое-то официальное лицо.
   — Я не совсем четко себе представляю, чего, в сущности, вы добиваетесь?
   — Все просто: если мне ничего не удается добиться с одной стороны, необходимо подойти с другой. До сих пор я не смог не то что преодолеть, но даже заглянуть за ту преграду, которую каждый раз воздвигали передо мной прокурор и его приятели. Поэтому я должен попытаться по-настоящему понять, кем была мадам Арсизак, что она думала, страдала ли от измен мужа и так далее. С кем-то она все-таки должна была делиться своими заботами, мечтами, планами. Мсье следователь, не могли бы вы назвать мне имя самой близкой подруги мадам Арсизак?
   — Мой дорогой комиссар, я намного старше прокурора и тем более его жены. Наши отношения основывались на принципах добрососедства и мирских правилах. Впрочем, мадам Бесси, полагаю, сможет лучше просветить вас на этот счет. Так что заходите, выпьем по чашечке кофе. Я живу на площади Плюманси, семьдесят, это в нескольких минутах ходьбы отсюда. Например, в два часа дня.
   — Договорились, мсье следователь, в два часа дня.
 
 
   Пробило полдень, когда Гремилли, выйдя через неприметную дверь Дворца правосудия, очутился на площади Генерала Леклерка, совсем недалеко от кабинета доктора Музеролля. Полицейский еще не отошел от приема, который ему оказал этот практикующий врач. Он жаждал реванша, но пока смутно себе представлял, каким образом его добиться. Этот человек был не так прост. Комиссар повернул на улицу Гинемера и тут обратил внимание на силуэт идущей впереди женщины, который показался ему знакомым. Арлетта Танс! Она шла с работы, но направлялась не в сторону улицы Кляртэ. Может, ее ждала встреча с Арсизаком? Гремилли пошел за ней, надеясь на случай, который, возможно, подскажет ему — хоть намеком, хоть знаком! — каким образом нужно действовать, чтобы пробить брешь в крепостной стене и проникнуть в столь неведомый для него мир. Однако его ждало разочарование: Арлетта просто решила сделать покупки, которые она укладывала в сетку, извлеченную из сумочки. Гремилли поджидал ее сначала у мясной лавки, затем у кондитерской, представлявшей последнюю точку на ее пути в сторону северо-запада, после чего он развернулся вместе с ней на сто восемьдесят градусов, чтобы направиться в старый город, где она купила хлеб и фрукты. Полицейский перехватил ее в тот момент, когда она пересекала Муниципальную площадь.
   — Добрый день, мадемуазель Танс. Вы знали, что я шел за вами следом?
   — Я вас узнала, когда выходила из кондитерской.
   — Почему же тогда делали вид, что меня не замечаете?
   Глаза Арлетты насмешливо сверкнули.
   — Не хотела доставлять вам лишние хлопоты. Думаю, вы бы почувствовали себя сильно уязвленным, если бы я помахала вам ручкой в знак приветствия, разве не так?
   Уж не надумала ли теперь и она посмеяться над ним? Эх, скорее бы ему снова оказаться в своем вульгарном мире мошенников, там, где улицы по-настоящему освещены, а проблемы не так сложны, поскольку люди живут по простым принципам и, стало быть, сами просты и понятны. Они признают или отрицают, спасаются бегством или вступают в бой. По крайней мере, каждый прекрасно знает, с кем имеет дело и на что идет.
   Голос Гремилли стал более сухим.
   — Мадемуазель, мне хотелось бы поговорить с вами.
   — Но у меня не так много времени. Кабинет доктора открывается в час тридцать.
   — В нашем распоряжении более часа.
   Она запротестовала:
   — Но мне надо еще пообедать!
   — Мне тоже, уверяю вас! Не будем терять драгоценные минуты. Обещаю, я вас долго не задержу. Давайте зайдем в это кафе.
   Они сели за столик погруженного в полумрак маленького заведения, знавшего истинное оживление лишь по базарным дням. Комиссар заказал что-то из прохладительных напитков и, как только их обслужили, приступил к делу:
   — Вам хорошо известно, какие тяжелые подозрения висят над человеком, которого вы любите. Я знаю, что вы рассчитываете стать его женой. Думаю, не ошибусь, если предположу, что вы должны быть очень заинтересованы в том, чтобы он публично и как можно быстрее был признан невиновным, если он действительно невиновен.
   — О да! Если б я могла что-нибудь сделать…
   — Вы это можете, мадемуазель. Вам достаточно сотрудничать с теми, кто стремится только к одному — найти правду, и вы должны мне сами рассказать эту правду.
   — Но я вас не обманывала!
   — Надеюсь на это ради вас и ради него. Вы говорили своему патрону о моем визите к вам вчерашним вечером?
   — Да.
   — Почему?
   — Потому что доктор для меня нечто иное, чем патрон.
   — Да?
   Ей понадобилось некоторое время, чтобы понять истинный смысл этого «Да?», после чего она покраснела и принялась живо протестовать:
   — Это вовсе не то, что вы думаете! Доктор Музеролль очень хороший человек! Я до сих пор не могу понять, почему он так и не женился… Говорить на подобные темы у нас строго запрещено. Могу лишь догадываться, что причина его одиночества кроется в каком-то сильном разочаровании, с чем он теперь уже примирился и чему, как мне кажется, даже рад. Он питает ко мне глубокую привязанность, и я плачу ему тем же. К тому же он очень привязан к Жану, то есть к мсье Арсизаку. Ко мне он относится в некоторой степени как к жене своего друга, видя во мне почти невестку. Он часто заходит ко мне, чтобы просто поболтать, когда ему тоскливо, или чтобы повидать Жана.
   — Почему вы мне ничего не сказали о том, что он был у вас в ту ночь, когда произошло убийство?
   — Бог мой, он так часто бывает у меня, что я на это уже и внимания не обращаю. Вы знаете, он же неисправимый «лунатик». Он только ночью и чувствует себя человеком. Вы себе не представляете, сколько он отмеряет километров в течение года, пока весь Периге спит.
   — В котором часу он пришел?
   — Ровно в двадцать три.
   — Как вам удалось это запомнить с такой точностью?
   — Так ведь он сам мне сказал, что зайдет именно в это время!
   — Значит, он вас предупредил заранее о своем визите?
   — Естественно! В противном случае мне пришлось бы просыпаться чересчур часто! А я-то ведь не «лунатик»!
   — И долго он у вас оставался?
   — Приблизительно два часа. Я специально для него напекла блинов, он их обожает.
   — А мсье Арсизак был?
   — Разумеется.
   — Благодарю вас, мадемуазель. Вот видите, я вас не сильно задержал, и, думаю, у вас еще есть время до обеда. До свидания, мадемуазель.
   — До свидания, мсье комиссар.
   Глядя на удаляющуюся женщину, комиссар подумал, что у нее ничего не было общего с теми, кого обычно называют сексуальными вампиршами, напротив, она оставляла после себя ощущение доброты и трогательной нежности. Женщина-отрада, рядом с которой мужчины типа Арсизака и Музеролля чувствуют себя, вероятно, уютно. Везет же кому-то, подумал полицейский. Ему не удавалось забыть свою собственную историю, так что страдания его продолжались. При каждом соприкосновении с чужим счастьем у него комок подкатывал к горлу.
 
 
   Перед тем как отправиться в гости к судебному следователю, Гремилли зашел в гостиницу, чтобы пообедать на скорую руку. Внизу его ждала записка от комиссара Сези. В ответ на просьбу об уточнении некоторых деталей, с которой Гремилли обратился к нему утром по телефону, он сообщал, что мадам Арсизак не заказывала номер в отеле «Терминюс» и что шофер такси — некий Шарль Дюран — признал в убитой женщину, которая села к нему вечером накануне преступления на вокзале, сразу по прибытии двадцатичасового поезда.
   Тот факт, что мадам Арсизак не заказала, как она это делала обычно, номер в «Терминюсе», красноречиво говорил о том, что она заранее планировала вернуться тайком. Но тогда почему в полночь она оставалась еще у себя?
 
 
   Поднимаясь к площади Плюманси, Гремилли испытывал чувство досады, которое вызвал в нем доктор Музеролль. Своими ответами Арлетта, сама того не подозревая, подтвердила то, в чем он уже не сомневался: рассказывая, каким образом он оказался в ночь убийства в доме своей секретарши, доктор просто морочил ему голову.
   Уязвленное самолюбие полицейского не давало ему покоя с тех пор, как он понял, что сомневаться уже не в чем. Ловкость этих людей, говоривших правду в целом, но лгавших по мелочам, объяснялась тем, что это их «озорство» не могло быть наказуемым. И нужно быть на месте полицейского, чтобы понять, насколько это запутывало следствие.
   Бесси встретил комиссара с той приветливостью старшего чина к младшему, когда хотят показать свое уважение, но одновременно подчеркнуть существующую между ними дистанцию, определяемую разницей в их социальном положении. В гостиной Гремилли был представлен мадам Бесси — женщине внушительных размеров, но вместе с тем удивительно изящной. После выпитого кофе и поданных ликеров (в доме судебного следователя не изменяли старым традициям) хозяйка обратилась к гостю:
   — Мсье комиссар, мой муж мне рассказывал о том, чего вы от меня ждете. Боюсь, правда, что вы будете разочарованы, равно как и я сама…
   — Прошу прощения, мадам, но я не улавливаю…
   — О, здесь все просто! Узнав от мужа, что вас интересует имя ближайшей подруги — или, лучше, ближайших подруг — мадам Арсизак, я мысленно перебрала всех дам в Перигё, которые больше других подходили бы на эту роль. И, вы знаете, только тут я поняла, что ничего не могу сказать о том, с кем по-настоящему была близка несчастная Элен. Признаюсь вам, придя к такому заключению, я сама оказалась в растерянности. Нет, действительно, несмотря на все мои усилия, ни одно имя не пришло мне на ум, и я вдруг задумалась, а были ли на самом деле у Элен, не считая ее официальных отношений, настоящие, близкие подруги.
   — Вот уж действительно, мсье следователь, нельзя не признать, что, куда ни повернись, проблемы только разбухают.
   — Я был не меньше вашего удивлен, когда услышал это от жены. Впрочем, я, кажется, начинаю понимать. Я не знаю, известна ли вам история Элен до того, как она стала мадам Арсизак?
   — Доктор Музеролль меня просветил на этот счет. Простая семья из Аркашона, если не ошибаюсь.
   — Совершенно верно. Мне думается, прошлое мадам Арсизак было для нее неким, что ли, грузом… Разумеется, все это ерунда, ибо всем своим видом, своими манерами она доказала, что, каким бы ни был ее кошелек, она достойна показаться в самом изысканном обществе. И все-таки… Не считала ли себя мадам Арсизак еще недостаточно готовой к тому, чтобы видеть в перигёских дамах своих подруг? Может, по этой причине она старалась держаться пока на почтенном расстоянии от них? Мне кажется, с годами она изменила бы свое мнение и позицию.
   Гремилли в очередной раз подумалось, что убитая действительно была олицетворением добропорядочности и скромности и что слова следователя были тем трогательным мазком, который завершал ее и без того лестный портрет. Он не смог сдержать себя, чтобы не выразить свои сомнения:
   — И тем не менее мне кажется странным, что никто не стремился к дружбе с женщиной, чьи заслуги признаются всеми, которой каждый восхищен и которую весь город буквально обожает за те или иные ее достоинства.
   — Ну, вы знаете… У людей свои взгляды на вещи… Взгляды, так сказать, унаследованные от предков и устраивающие всех, даже если порой кажутся абсурдными.
   Комиссар обратился к мадам Бесси:
   — Мадам, вы лично питали ли какие-либо чувства к мадам Арсизак?
   — «Питать чувства» — это, пожалуй, слишком громко… Я испытывала глубокое уважение скорее за готовность пожертвовать собой ради несчастных и обездоленных, чем к ней самой. Она мне, по сути дела, была довольно безразлична. Мы принадлежали к разным поколениям, вы меня понимаете?
   — Вполне, мадам. Вы случайно не знаете ее поставщиков?
   — Что вы имеете в виду, мсье комиссар?
   — У кого она покупала себе платья, шляпки, туфли, в какую кондитерскую ходила и так далее?
   — Я уверена, вы будете смеяться надо мной, но, по правде сказать, я больше в курсе ее привычек, чем ее добродетелей. Она одевалась на улице Четвертого Сентября у мадемуазель Вертюзай, шляпки приобретала на проспекте Монтеня у мадемуазель Линар, обувалась на улице Республики у мсье Сели, а пирожные покупала в кондитерской мадам Домейрат, что на улице Тайфера.
   Бесси улыбнулся.
   — Фанни, ты не перестаешь меня удивлять! Ты могла бы стать прекрасным полицейским, не правда ли, мсье комиссар?
   — Действительно, мсье следователь.
   Еще не было трех часов, когда Гремилли, покинув площадь Плюманси с теми же церемониями, что и в начале визита, отправился на улицу Четвертого Сентября, где находился магазин мадемуазель Вертюзай.
   Это был небольшой магазинчик, изысканность которого не сразу бросалась в глаза. Витрина с выставленными в ней платьями и тканями говорила о хорошем вкусе хозяйки и высоких ценах. Было очевидно, что только наивная особа могла зайти сюда в надежде приобрести себе что-нибудь подешевле. Стоило лишь полицейскому толкнуть входную дверь, как он тотчас же окунулся в интимно-утонченную атмосферу, подчеркиваемую обитыми атласом стенами, мягким светом, изящными букетами цветов и отсутствием малейшего шума. Глядя, как элегантно одетая служащая с расчетливой медлительностью перемещалась в пространстве и что-то тихим голосом говорила своим невидимым собеседникам, Гремилли ощутил себя в аквариуме.
   — Что мсье угодно?
   — Повидаться с мадемуазель Вертюзай, если это возможно.
   — По какому делу, простите?
   — По личному. Хочу добавить, что у меня нет ни товара, ни предложений.
   Бросив на него веселый взгляд, девушка попросила:
   — Минутку, пожалуйста.
   Жестом она указала комиссару на хрупкий стул с гнутыми ножками, на который он ни за что на свете не осмелился бы сесть. Так же тихо, как и при встрече, девушка удалилась. Она не шла, а буквально плыла. Вскоре она вновь появилась, пригласив полицейского следовать за собой. Его провели в роскошный будуар. Гид удалился, оставив Гремилли наедине с некой особой со светлыми волосами, одетой в английский костюм стального цвета, с повязанным вокруг шеи шарфиком неброских тонов. Сидя за письменным столом в отеле Наполеона Третьего с инкрустацией из перламутра, она пристально смотрела на незваного гостя сквозь огромные роговые очки.
   — Вы хотели со мной говорить, мсье?
   — Комиссар Гремилли, из Бордо.
   Тон мадемуазель Вертюзай вдруг изменился:
   — Что же вы стоите, комиссар, садитесь.
   Он с недоверием покосился на показавшееся ему крошечным обитое шелком кресло. Видя его нерешительность, владелица магазина модного платья улыбнулась:
   — Не пугайтесь, оно вполне вас выдержит.
   — Надеюсь.
   Пока Гремилли, соблюдая все меры предосторожности, устраивался в кресле, она поинтересовалась:
   — Итак, какие дела у меня могут быть с полицией?
   — Ей необходимо получить от вас маленькую информацию — и только.
   — По поводу чего?
   — По поводу мадам Арсизак.
   — Мадам Арсизак… Бедный ангел! Я до сих пор не могу поверить в ее ужасную смерть… Такая скромная, такая утонченная!.. Всегда любезна, покладиста… Ничто не может утешить… Для меня она была больше, чем клиентка, мсье комиссар. Подруга, настоящая подруга… Мы так ее оплакивали… И еще долго будем оплакивать.
   И как бы в подтверждение своих слов мадемуазель Вертюзай извлекла из левого рукава прелестный платочек из тончайшего батиста и с величайшей осторожностью принялась промокать им накрашенные ресницы.
   — Вы сами, мадемуазель, занимались мадам Арсизак, когда она приходила к вам как клиентка?
   Резкое движение корпуса назад выразило ее крайнее удивление.
   — Мсье комиссар! Я выхожу к своим клиенткам исключительно для того, чтобы дать совет по выбору материала или модели, окинуть взглядом во время примерки… И лишь на секунду, мсье комиссар, мимоходом!
   Пристыженный, Гремилли смутился так, как если бы он спросил у маркизы де Монтеспан, не она ли подметает Зеркальную галерею Версальского дворца?
   — Прошу простить мое невежество, мадемуазель. Я слабо разбираюсь в секретах ателье мод.
   Мадемуазель Вертюзай сделала небрежный и одновременно снисходительный жест рукой, показывая тем самым, что инцидент исчерпан.
   — Если вы хотели спросить меня, мсье комиссар, имя служащей, которая чаще других обслуживала мадам Арсизак, то я могу вам его назвать: мадемуазель Симона.
   — Она сегодня здесь?
   — Это как раз та девушка, которая вас встретила.
   — Вы не против, если я поговорю с ней наедине?
   — О мадам Арсизак?
   — Да. Я стараюсь составить собственное мнение об этой женщине, так трагически погибшей, о которой все говорят только самое лестное.
   — И по справедливости, мсье комиссар, и по справедливости!
   — Я в этом и не сомневался, мадемуазель, однако мне хотелось бы узнать о ней больше, и мне кажется, что клиентки таких престижных магазинов, как ваш, должны немножко открываться тем, кто их одевает.
   Мадемуазель Вертюзай ответила с некоторой язвительностью в голосе:
   — Конечно, мсье комиссар, конечно, хотя мне трудно себе представить, что бы такого могла вам поведать мадемуазель Симона, чего не могла бы сделать я. В конце концов…
   Она поднялась.
   — Пожалуйста, сидите. Я вам сейчас пришлю мадемуазель Симону. Надеюсь, правда, что это ненадолго?
   — Можете не сомневаться, мадемуазель, что я приложу все свои силы, чтобы внести как можно меньше беспорядка в отлаженную работу вашего магазина.
   Она поблагодарила его кивком головы и удалилась. Через несколько секунд на пороге появилась мадемуазель Симона.
   — Мадемуазель мне сказала, что вы…
   — Присядьте… Так вот, мне хотелось бы услышать ваше мнение о мадам Арсизак.
   — Бог мой… Это была очень-очень порядочная женщина. С большим вкусом одевалась. Прямо-таки с иголочки! Всегда в прекрасном настроении, к тому же с каким пониманием относилась к персоналу!
   Полицейский подумал, что ему вот-вот станет дурно. Прямо наизусть все выучила!
   — Скажите, мадемуазель, вы давно здесь работаете?
   — Шесть месяцев.
   — Шесть месяцев? В таком случае, кто занимался мадам Арсизак до вас?
   — Мадемуазель Агата.
   — А почему ее ко мне не послали?
   — Она… она уехала.
   Гремилли почувствовал, что от него что-то скрывают.
   — И давно?
   — Шесть месяцев.
   — По сути дела, вы ее заменили?
   — Да, это так.
   — А в связи с чем она уехала, эта мадемуазель Агата?
   — Я… я не знаю.
   Комиссар принялся ее журить прямо-таки по-родственному:
   — Вы что, не знаете, что обманывать полицию — это очень нехорошо и опасно?
   Симона заколебалась, затем вдруг решилась:
   — Вы обещаете мне, что ничего не скажете мадемуазель Вертюзай?
   — Я вам это обещаю.
   — Агату выгнали.
   — За что?
   — Это мадам Арсизак потребовала ее увольнения.
   А вот и первый сучок, и первая задоринка! Наконец-то Гремилли встретил того, кто не пел дифирамбы Элен Арсизак! Полицейский облегченно вздохнул. Он почувствовал, что приближается к убитой, что недосягаемая Элен возвращается на землю, приобретая человеческий облик.
   — Вам ничего не известно о мотивах этого требования?
   — Нет… или плохо. Лучше, если вы поговорите с Агатой.
   — А где она сейчас?
   — Мне кажется, она нашла работу, только я не знаю, где именно. Впрочем, мне известен ее адрес: улица л'Абревуар, сто восемьдесят один.
   — Так как, вы говорите, ее зовут?
   — Агата Роделль. У нее муж водопроводчик.
   Когда Гремилли пересекал магазин, собираясь уйти, он столкнулся с поджидающей его мадемуазель Вертюзай.
   — Ну и как, мсье комиссар, удалось узнать что-нибудь интересное?
   — У меня такое впечатление, мадемуазель, что я только зря потратил свое и ваше время. Прошу прощения.
 
 
   Мадемуазель Линар, модистка с проспекта Монтеня, была гораздо более молода и гораздо менее надменна, чем мадемуазель Вертюзай. Она встретила комиссара с веселым любопытством, которое значительно возросло, когда она узнала, кем был Гремилли.
   — Уж не шпионку ли вы решили отыскать среди моих малышек, мсье комиссар?
   — Ну что вы, мадемуазель, мне просто хотелось бы поговорить с вами о мадам Арсизак.
   Лицо модистки неожиданно изменилось.
   — Мадам Арсизак…
   — Вы не могли бы мне сказать, что у нее был за характер?
   — Все, что я вам скажу, останется между нами?
   — Вне всякого сомнения.
   — Тяжелый характер, очень тяжелый.
   — То есть?
   — Ей никогда ничем нельзя было угодить, всем вечно недовольна. Она буквально наслаждалась своими мелкими уколами по поводу наших моделей, от которых, по ее словам, за версту несло провинцией. Клянусь вам, что, если бы она не вращалась в таких знатных кругах Перигё, я бы давно ее выставила за дверь. Так что, когда она появлялась, среди девочек начинался настоящий переполох.