Шарль Эксбрайя
ЕЕ ВСЕ ЛЮБИЛИ
Глава I
Жан смотрел на Элен. Он был не в силах оторвать взгляд от ее лица, которое смерть сделала вдруг чужим. Он уже не узнавал ни линии носа, ни пугающие тени щек, ни глаза, пустые зрачки которых смотрели в потолок… Ничто не напоминало прежнюю Элен.
Жан снял трубку телефона. Телефонистка долго не отвечала. Было около двух часов ночи. Он назвал номер, его быстро соединили, тем не менее пришлось переждать несколько длинных гудков, пока в трубке не послышался сонный и раздраженный голос:
— В чем дело?
— Это Арсизак.
— В такое время? Что стряслось, дружище?
— Я только что вернулся домой и…
— …И?..
— …И нашел свою жену убитой.
— Боже мой!
— Поскольку, дорогой Бесси, вы старейшина среди наших судебных следователей, я решил вас первым поставить в известность о случившемся. Ваши молодые коллеги могут испытывать определенную неловкость, так как речь идет об Элен. Поэтому я поручаю это дело вам.
— Да, разумеется… Я понимаю. Мой бедный друг, я не нахожу слов, чтобы выразить мое… Такая замечательная женщина…
— Спасибо. Извините, мне необходимо сообщить в полицию.
— Конечно. До скорого и… мужайтесь!
Положив трубку, следователь Бесси вернулся в спальню, где его ждала разбуженная неожиданным звонком жена, которой не терпелось узнать, в чем дело. Перед тем как лечь под одеяло, он сообщил ей:
— Это прокурор Арсизак.
— В такой ранний час? И что же ему не терпелось тебе сообщить?
— Убили его жену.
— Боже мой!
— Да, история…
— Господи! У кого же могла подняться рука на такую милую женщину?
— Именно это мне и придется установить.
Офицер полиции Трише был дежурным по комиссариату административного центра и дремал в кресле. Комиссариат находился рядом с железнодорожной линией, и если проходящие поезда время от времени вырывали Трише из сонливого состояния, то этот звонок заставил его прямо-таки подскочить. Он услышал голос дневального:
— Не кладите трубку, мсье прокурор, я сейчас позову дежурного офицера полиции Трише.
Прокурор? Трише взглянул на часы, в то время как сидящий на телефоне полицейский сообщал ему о том, какая важная птица звонит. Два часа! Что могло случиться?
— Алло, Трише?
— Он самый, мсье прокурор.
— Произошло нечто ужасное, Трише. Думаю, вам придется разбудить комиссара.
— Конечно, мсье прокурор, однако мне будет необходимо ему…
Арсизак перебил:
— Убили мою жену. Я рассчитываю на вас, Трише. До скорого.
Офицер полиции слышал, как на другом конце уже кладут трубку, но подавленно молчал, не в силах найти нужные в подобных ситуациях слова. Ему, вероятно, следовало бы выразить соболезнование, однако он был настолько потрясен услышанным, что не мог вымолвить ни слова. Мадам Арсизак!.. Та, которую пресса называла не иначе как «добрая фея Перигё». Убита… Ну и шум сейчас поднимется…
— Морат!
В кабинет вошел капрал.
— Морат, приготовьтесь… Я звоню комиссару. Придется отправиться на бульвар Везон к прокурору республики.
Капрал недоверчиво покосился.
— К прокурору рес…
— Убита его жена.
— Уби… О черт?
Полицейский еще не успел выйти, чтобы оповестить свое отделение, а Трише уже звонил на улицу Боден комиссару Сези.
— Патрон? Это Трише…
— Вы не спятили?.. В такой час… будить…
— Патрон, дело премерзкое.
Голос в трубке тотчас окреп.
— Что случилось?
— Мне только что позвонил прокурор республики. Убили его жену.
— Господи! Он у себя?
— Да, и ждет нас.
— Выезжаю. Постарайтесь быть там раньше меня, предварительно поставив в известность судебно-медицинского эксперта, фотографов, в общем, всю команду. Надеюсь, вы понимаете, что малейшая оплошность с нашей стороны непростительна, не тот момент, а, Трише?
— Можете на меня положиться, патрон.
Из спальни донесся неизбежный вопрос мадам Сези:
— Что с тобой, Гастон? Ты одеваешься? Ты что, уходишь?
— Надеюсь, ты не думаешь, что мне взбрело в голову снова улечься в постель уже в ботинках? Лечу к прокурору.
— Сейчас? В это время?
— Что меньше всего волнует преступников, так это время.
— Его…
— Нет, жену.
Мадам Сези издала жалобный стон.
— Да, конечно… — попытался успокоить ее муж. — Но что ты хочешь, убийцу не особо заботят личные качества будущей жертвы.
— И все-таки это ужасно! Кто, кто, а Элен Арсизак не заслужила такой смерти. Это же была сама доброта… Нам будет не хватать ее, и если все, кто любил ее и восхищался ею, пойдут на похороны, большинство домов Перигё опустеет!
На мирно спавшем бульваре Везон автомобили, стараясь производить как можно меньше шума, выстраивались один за другим вдоль тротуара перед роскошным особняком семьи Арсизак. Трише ожидал патрона у входной двери, которая была чуть приоткрыта. Завидев комиссара, он тут же устремился навстречу.
— Крупное дело, не так ли, патрон?
— Возможно, чересчур крупное для нас, Трише. Посмотрим. Эти господа уже там?
— Все, включая ворчащего лекаря. Он только-только принял снотворное, а тут я ему звоню.
Арсизак сидел в кресле и курил сигарету за сигаретой, но сразу встал, услышав, как они поднимаются по лестнице, ведущей на второй этаж. Он встретил их в вестибюле.
— Пожалуйста, сюда, мсье.
Комиссар и врач выразили свое соболезнование перед тем, как отправиться осматривать труп. Оставив врача, фотографов и специалиста по отпечаткам заниматься своими делами под руководством Трише, Сези попросил прокурора проводить его в какую-нибудь комнату, где бы они смогли спокойно побеседовать.
Жан Арсизак представлял собой тип мужчины, которого обычно называют красавцем. Ростом около метра восьмидесяти, он относился к тем завершающим четвертый десяток мужчинам, которые, благодаря спорту, сохраняют юношеский облик. У него были светлые волосы и серые глаза, под взглядом которых окружающие чувствовали себя не всегда уютно. Его побаивались во Дворце правосудия. Всем были известны его законные амбиции. Он страстно желал быть назначенным на пост заместителя прокурора Бордо. Никого это не задевало, более того, в достаточно осведомленных кругах уже поговаривали, что назначение — дело нескольких недель.
— Да! Пока не забыл, мсье комиссар. Я предупредил Бесси, который будет вести дело.
— Отлично… А сейчас, мсье прокурор, я вынужден просить вас вернуться вновь к этим ужасным минутам…
— Чувствую, что мне придется возвращаться к ним еще не раз в течение многих часов и дней. Так вот. Когда я пришел домой, меня сначала удивило, что входная дверь не была заперта на ключ. Впрочем, Элен была весьма рассеянна, и я, по правде сказать, не придал этому в тот момент особого значения. Однако когда я зажег свет в холле и увидел, что дверь, ведущая в мой кабинет, приоткрыта, я забеспокоился. Но после того как я заметил, что дверца сейфа, в котором я храню бумаги и деньги, открыта, меня просто охватил страх.
— Что украдено?
— Тридцать тысяч новых франков приблизительно… Деньги от продажи участка земли, которые я получил у мэтра Рено накануне днем.
— Так, и что же вы предприняли?
— Не буду от вас скрывать, мсье комиссар, я испугался… испугался настолько, что не решился сразу подняться на этаж, где расположены спальни. Паническое состояние длилось какие-то секунды, надеюсь, вы понимаете… В моей спальне я не обнаружил ничего необычного, а вот в спальне моей жены…
— У вас были разные спальни?
— И уже давно… Полагаю, нет смысла притворяться, мсье комиссар, поскольку все — по крайней мере в суде и полицейском управлении — давно были в курсе. На протяжении многих лет мы с Элен не понимали друг друга. Мне известно, что Перигё восхищался самой Элен, ее милосердием и готовностью жертвовать собой ради других. В некоторых кварталах о ней говорят вообще как о святой. И вы, конечно, понимаете, что каждодневное общение со святой — дело, так сказать, не совсем легкое, необходимо обладать соответствующими качествами, которых у меня нет.
Комиссар смутился. Добросовестный служащий, верный супруг, мелкий буржуа со скромным кругозором, он привык к строго определенному образу жизни, где все оставалось прежним и через день, и через месяц, и через год, не считая прибавления массивности в теле и седины в волосах. Откровенные признания прокурора, что он и его жена были чужими друг другу людьми, не укладывались у него в голове и вызывали тягостное чувство. Это подрывало принципы, которые были основой его собственного существования. Арсизак почувствовал, что его откровения привели в некоторое замешательство собеседника.
— Вас это шокирует, мсье комиссар?
— Нет, нет, что вы… У каждого своя жизнь.
Неуверенность в тоне полицейского едва не вызвала улыбку на лице Арсизака.
— Прислуги в доме нет?
— Только две приходящие на день женщины. Их рабочий день заканчивается самое позднее в шесть вечера.
— У них есть ключи?
— Да, у обеих.
— Вам известны их фамилии, местожительство?
— Право… Я знаю их имена — Маргарита и Жанна, а вот где живут…
— Вам придется, мсье прокурор, поискать их фамилии и адреса в бумагах мадам Арсизак, чтобы мы могли навести о них справки.
— И та и другая — славные женщины…
— Вне всякого сомнения, мсье прокурор, вне всякого сомнения, однако у них могут быть не совсем достойные родственники, наконец, знакомые, знавшие, что у них были ключи от вашего дома… Учитывая все это, у вас нет никаких предположений относительно того, что толкнуло грабителя — а я убежден, что убийство не входило в его планы и что он был застигнут мадам Арсизак в тот самый момент, когда колдовал над сейфом, — действовать именно этой ночью?
— Признаться… Маргарита и Жанна были в курсе, что Элен поедет, как она это делала каждый месяц, на три-четыре дня в Бордо, чтобы побыть рядом со своей матерью.
— Вот это становится уже интересным… И на сей раз мадам Арсизак не уехала?
— Нет, почему же, однако она неожиданно вернулась раньше.
— Неожиданно? Тем самым вы хотите сказать, что не были предупреждены заранее о ее возвращении?
— Именно это я и хочу сказать.
— Вот как… И конечно, вам неизвестны причины, заставившие мадам Арсизак внезапно изменить свои планы?
— Вовсе нет, здесь нетрудно догадаться… Элен знала, что у меня есть любовница, и наверняка ей хотелось поймать меня с поличным, то есть убедиться в моем отсутствии ночью.
Тон, которым откровенничал прокурор, был глубоко неприятен комиссару, в душе которого все буквально кипело от такого цинизма. Обычно, черт возьми, подобные делишки стараются не выставлять напоказ, тем более когда речь идет о прокуроре республики!
Сези предпочел сменить тему разговора.
— Мне необходимо осмотреть сейф. Вы не могли бы сказать, каким образом он был вскрыт?
— Самым простым из всех способов — путем подбора нужного шифра.
— В таком случае мы имеем дело либо с заезжим гастролером — чему я, признаться, не особо верю, поскольку эти «артисты» обычно не снимаются с места из-за тридцати тысяч франков, — либо с тем, кому был известен код замка вашего сейфа. Кто знал об установленной вами шифровой комбинации?
— Моя жена.
— Только?
— И я.
— Не могла ли она сама открыть сейф под угрозой расправы?
— Мне трудно что-либо сказать на этот счет, следствие поручено вести вам, а не мне.
Появившийся судебно-медицинский эксперт прервал их разговор, сообщив, что Элен Арсизак была задушена тонкой веревкой, а полное отсутствие кровоподтеков свидетельствует о том, что она, вероятно, не пыталась оказать абсолютно никакого сопротивления. Еще он сообщил, что к вскрытию приступит завтра утром и, как всегда и как того требует устав, составит рапорт на имя судебного следователя. После чего он попрощался с Арсизаком, пожелал Сези приятного бодрствования и удалился, брюзжа себе что-то под нос не столько со зла, сколько для поддержания репутации ворчуна. Когда они снова остались одни, комиссар спросил у вдовца:
— Мсье прокурор, не считаете ли вы, что убийцу следует искать среди тех, для кого вы добились в свое время строгого приговора, или их приятелей?
— Возможно, но не думаю.
Любой другой ответ разочаровал бы полицейского, поскольку он мог бы быть расценен как желание ухватиться за соломинку.
— Может быть, у вас есть враги, которые вас ненавидят настолько, чтобы…
— …чтобы убить мою жену? Разумеется, нет. Но если такие и есть, то они глубоко заблуждались на наш счет.
— Мсье прокурор, мы оставляем вас, отдыхайте… Увидимся завтра… в присутствии судебного следователя.
— Договорились… Спокойной ночи, мсье комиссар, и спасибо за то, что не сообщили журналистам.
— Не за что, к тому же они все равно не успели бы дать материал в первых утренних номерах. Кстати, мсье прокурор, мне не хотелось бы задавать вам этот вопрос, но…
— …вы вынуждены это сделать, не так ли?
— Именно так.
— Поверьте, друг мой, я ждал этого вопроса и был бы удивлен, если бы вы ушли, так и не задав его.
— Стало быть, вы… догадались, о чем я хочу вас спросить?
— Послушайте, мсье комиссар, вы забываете, кем я работаю. Вы хотите меня спросить, где я провел ночь или, другими словами, где я находился в тот момент, когда убивали мою жену. Так?
— Именно так, мсье прокурор.
— Так вот, я ужинал у мадемуазель Арлетты Танс, проживающей на улице Кляртэ, и ушел от нее где-то около двух ночи. После этого я отправился прямо к себе, где меня ожидал весь этот ужас.
— А эта мадемуазель?..
— Работает секретаршей у моего лучшего друга — доктора Музеролля — на улице Гинемера.
— Благодарю вас, мсье прокурор.
— Мсье комиссар…
— Да, мсье прокурор?
— Чтобы избавить вас от скучного для вас и тягостного для нее дознания, я предпочитаю заявить официально: мадемуазель Танс является моей любовницей в течение вот уже двух лет. Впрочем, это вам и так известно.
Комиссар вышел, ничего не ответив.
Утреннее известие о происшедшей ночью драме взбудоражило весь Перигё. Ужасная смерть мадам Арсизак была предметом каждого разговора и вызывала страстные комментарии. Трудно было найти лавку, мастерскую или контору, где бы не рождалась своя версия того, каким образом преступнику удалось убить жену прокурора. Телефоны были раскалены докрасна звонками тех, кто жаждал подробностей, и тех, кому не терпелось ими поделиться. Однако центром всеобщего оживления был дворец правосудия. Прокуратура нервничала, в то время как судьи явно приуныли. Одни — и их было немало — испытывали жалость к мужу Элен, тогда как другие ехидно усмехались, намекая тем самым на вновь обретенную мужем свободу и на то, что он не будет особенно оттягивать момент, когда сможет оказаться под крылышком некой молодой особы из старого города. Велись горячие беседы, споры, дело доходило даже до ссор. Впрочем, если судьба Арсизака не очень волновала всех этих мсье, то, напротив, они глубоко скорбели о несчастной жертве, в которую собирались влюбиться все те, кто еще не был в нее влюблен. И их можно было понять, поскольку эта стройная брюнетка с темными бездонными глазами, которая была скорее красива, нежели мила, отличалась утонченной элегантностью и добротой выше всяческих похвал, оставляя в душе каждого неизгладимое впечатление.
Несмотря на то что следователь Бесси оставался спокоен, в отличие от остальных горожан, которые не могли скрыть возбуждения, но и он испытывал немалые сомнения, которыми поделился с комиссаром, зашедшим к нему по поводу убийства Элен Арсизак.
— Видите ли, Сези, есть вещи, которые мне совершенно не нравятся в этой истории. Чувствую, не с одним подводным камнем нам придется столкнуться.
— Это очевидно, как и то, что ищем мы не совсем обычного убийцу…
— …который проникает в дом без фомки, знает шифр сейфа и спокойно душит хозяйку, не оказывающую абсолютно никакого сопротивления.
— Если преступник не испытывал необходимости прибегнуть к взлому, чтобы проникнуть в дом, значит, у него был ключ, которым он и открыл дверь.
— Если убийце удалось без труда завладеть тридцатью тысячами франков, стало быть, ему известен был код сейфа.
— Или кто-то ему его сообщил.
— А если мадам Арсизак позволяет кому-то так запросто себя убить, то это говорит о том, что она не испытывала ни малейшего чувства опасности.
— А не испытывать этого чувства она могла лишь в том случае, если полностью доверяла тому, кто находился рядом с ней в тот момент.
— То есть один из ее близких…
— …которому она позволила войти в свою спальню без малейшего на то сомнения.
— И очевидно, существует кто-то, кому больше всего подошла бы эта роль… Кто-то, у кого лежал в кармане ключ от входной двери, знал шифр сейфа и имел все основания свободно и в любой час дня и ночи входить в спальню мадам Арсизак…
— …кто-то, кому присутствие мадам Арсизак путало все карты и перед которым открывается отныне новая жизнь.
Они обменялись долгим понимающим взглядом, затем следователь заключил:
— Пакостная история, друг мой, очень пакостная история, и она принимает дурной оборот для нас.
— Что же мне в таком случае делать?
— Выполнять, как обычно, свой долг. Однако у меня есть ощущение, что придется передать это дело другим… Даю вам еще сутки, после чего докладываю в Бордо.
Уходя от следователя, комиссар подумал, что многое отдал бы за то, чтобы эти сутки поскорее пролетели.
Вдова Веркен и ее дочь Амелия держали лавку по продаже живых и искусственных цветов у входа на Северное кладбище. Женщины любили свое дело. Они знали весь Перигё, который то малыми, то большими порциями проходил перед их глазами во время похоронных процессий. Каждое известие о роскошных похоронах наполняло их предпраздничной радостью. Они принаряжались и, выходя в нужную минуту на крыльцо, приветствовали важного покойника, отмечая при этом всех присутствующих. Благодаря богатому опыту обе обладали цепким орлиным взглядом. Никто не смог бы с ними сравниться в умении схватывать на лету не соответствующую моменту улыбку, несвоевременное перешептывание или неуместное восклицание. После церемонии они приступали к обсуждению выразительности чувств родных и близких, искренности друзей, не забывая при этом о скандально отсутствующих и бесцеремонно присутствующих. Смерть мадам Арсизак воодушевляла обеих Веркен ввиду особого блеска, которым несомненно будут отличаться предстоящие похороны. Следует заметить, что Амелия довольно часто выбиралась в город и, стало быть, была в курсе многих происходящих вокруг вещей, о которых ее мамаша и не подозревала, да и не могла подозревать, так как практически не оставляла свой магазин.
Похороны были, как они и ожидали, по-настоящему красивы. Мадам Веркен, проинформированная дочерью о двойной жизни, которую вел прокурор, сверлила его зорким и безжалостным взглядом, однако с горечью в сердце должна была признать, что вдовец держался молодцом. Следом за Жаном Арсизаком, возглавлявшим траурную процессию и находившимся в окружении незнакомых городу женщин — вероятно, дальних родственниц, — шли великолепно и обильно представленные магистратура и коллегия адвокатов. Затем следовали делегации всех благотворительных организаций, которым безвременно ушедшая оказывала свою поддержку. Все сливки перигёского общества пожелали присутствовать на похоронах, Амелия указала матери на тучного коротышку, известного в городе ученостью и веселым нравом, а также тем, что был закадычным другом прокурора, — доктора Франсуа Музеролля. Рядом с ним шагал высокий и худой мужчина с широкими плечами и бритой головой — преподаватель физики и химии в лицее по имени Ренэ Лоби, колючего взгляда которого не могли скрыть даже очки. Позади них шел мэтр Марк Катенуа, адвокат, на которого коллеги наводили скуку и которому бездари не могли простить блестящих успехов. Их считали незаслуженными, поскольку Катенуа, обладавший огромной работоспособностью, отдавал не меньше времени развлечениям, чем изучению дел своих клиентов. Он был настолько обаятелен, что никому из тех, кто оказывался рядом с ним, и в голову не приходило задаваться вопросом, красив он или нет. В данный момент он беседовал со своим спутником, аптекарем с площади Клотр, довольно молодым человеком по имени Андрэ Сонзай, напоминавшим своей статью римлянина времен Петрония. Глядя на его умное волевое лицо, нетрудно было догадаться, что он твердо определил свое место в жизни. Наконец, последним мадам Веркен был указан дородный мужчина в летах, слегка волочащий ногу и опирающийся на трость, — нотариус Димешо, представляющий интересы семьи Арсизак.
Были произнесены достойные речи, дети спели несколько гимнов, заверяя присутствующих, что мадам Арсизак снова на небесах, которые ей вообще не следовало бы покидать. Каждый испытал удовлетворение от исполненного долга и радость от того, что сам еще, слава Богу, остается в этом мире.
Неутихающие споры во Дворце правосудия велись об одном — образе жизни прокурора, в чьем поведении не чувствовалось скорби, которую заслуживала усопшая. Его часто видели с «этой особой», и все находили, что она гораздо менее привлекательна, нежели почившая супруга. Самые горячие поклонники — они же самые молодые — не понимали, как можно продолжать жить, потеряв такую восхитительную женщину, какой была мадам Арсизак, и не замечали, как проходящий порой мимо какой-нибудь старый магистрат усмехался иллюзиям пылких ораторов.
На следующий день после похорон комиссар Сези с удовлетворением отметил про себя, что осталось всего несколько часов до того момента, когда надо будет ставить в известность Бордо. Однако вскоре после обеда ему доложили, что из Бордо, Брива и Ангулема на имя Арсизака были отправлены почтовые переводы на сумму десять тысяч франков каждый. Комиссар поспешил поделиться этой неожиданной новостью со следователем, который, выслушав Сези, заключил:
— Получается, что к Арсизаку вернулись украденные из его сейфа тридцать тысяч.
— Тогда все, что мы видели, — вскрытый сейф, незапертая входная дверь, — не что иное, как пыль в глаза, спектакль! Преступник убивает мадам Арсизак и возвращает деньги, взятые им в долг. Вот только с последним он явно поторопился…
— В вашем докладе, комиссар, есть нечто, что не может не радовать.
— Могу я узнать, что же именно, мсье следователь?
— Эти переводы, отправленные на имя Арсизака из трех разных городов, снимают с него все подозрения. Если бы убийцей был он, абсолютно незачем было бы отправлять себе же деньги, которые и так уже были у него в кармане.
— А возможные сообщники?..
— Видите ли, комиссар, когда замышляют избавиться от жены таким ужасным способом, никто не будет кого-то посвящать в свои планы или привлекать в сообщники, если не хочет столкнуться с почти неизбежным в таких случаях шантажом.
— Значит, все сначала?
— Теперь уже не вам, дружище, а Бордо.
Когда дивизионный комиссар регионального управления криминальной полиции Бордо узнал, что ему передают расследование убийства мадам Арсизак, он скорчил недовольную гримасу. Он прекрасно понимал, что это одно из тех гиблых дел, из-за которых рискуешь нажить себе не только самые крупные неприятности, но и солидных врагов. Даже в случае успеха никто не скажет тебе спасибо, как бы ты ни старался. Убийство в подобных кругах всегда вызывало скандал, в котором ты же еще и виноват, который тебе никогда не простят и который может испортить всю твою карьеру. Вот почему дивизионный комиссар потратил все утро, ломая голову над тем, кого послать в Перигё. В конце концов он остановился на комиссаре Гремилли, неприметном и рассудительном человеке, противнике жестких мер, не доверяющем первым впечатлениям, особенно, возможно, не блещущем, но зато надежном и упорном. К тому же он перешагнул пятидесятилетний рубеж и ни к чему особенному уже не стремился, не считая желания дослужить оставшееся время в спокойной обстановке и уйти на пенсию в полном здравии. Ничто не удерживало Гремилли в Бордо. Жена его бросила пять лет назад, удрав в Париж крутить любовь то ли с бразильцем, то ли с португальцем и прихватив с собой все семейные сбережения, что позволило Гремилли добиться развода быстро и без лишнего шума. После этого происшествия комиссар не замкнулся в себе, а, напротив, стал еще более внимательным к несчастьям других. Он выслушивал семейные истории своих молодых коллег и давал необходимые советы. Одним словом, никто так не подходил для поездки в Перигё, как Гремилли. Когда он вошел в кабинет дивизионного комиссара, тот предложил ему стул.
— Гремилли, я нахожусь в чертовски трудном положении.
Гремилли улыбнулся.
— Вы хотите сказать, что и меня это ожидает в самом ближайшем будущем?
— Попали в точку. Скверная история в Перигё. По крайней мере, если исходить из того, что мне сообщил судебный следователь.
И он пересказал подчиненному все, что ему удалось узнать о личности мадам Арсизак и об обстоятельствах ее трагической смерти.
— Перигё — это все-таки не Париж, Гремилли. Все друг друга знают, и то, о чем шепчутся на одном конце города, тут же становится известным на другом. Похоже, подозрение падает на мужа, он же прокурор республики, что только осложняет дело. Правда, насколько я понял, ветер уже подул в другую сторону. Я подумал о вас прежде всего потому, что ценю вас, к тому же вы осмотрительны и не шагнете опрометчиво в ту сторону, куда не следовало бы. Одним словом, проявляйте осторожность, гибкость, будьте максимально неприметны, чтобы не нагнать страху на чересчур восприимчивых. Хотелось бы еще добавить, что, по имеющимся данным, вышеназванный муж может быть назначен в скором времени заместителем прокурора Бордо.
Жан снял трубку телефона. Телефонистка долго не отвечала. Было около двух часов ночи. Он назвал номер, его быстро соединили, тем не менее пришлось переждать несколько длинных гудков, пока в трубке не послышался сонный и раздраженный голос:
— В чем дело?
— Это Арсизак.
— В такое время? Что стряслось, дружище?
— Я только что вернулся домой и…
— …И?..
— …И нашел свою жену убитой.
— Боже мой!
— Поскольку, дорогой Бесси, вы старейшина среди наших судебных следователей, я решил вас первым поставить в известность о случившемся. Ваши молодые коллеги могут испытывать определенную неловкость, так как речь идет об Элен. Поэтому я поручаю это дело вам.
— Да, разумеется… Я понимаю. Мой бедный друг, я не нахожу слов, чтобы выразить мое… Такая замечательная женщина…
— Спасибо. Извините, мне необходимо сообщить в полицию.
— Конечно. До скорого и… мужайтесь!
Положив трубку, следователь Бесси вернулся в спальню, где его ждала разбуженная неожиданным звонком жена, которой не терпелось узнать, в чем дело. Перед тем как лечь под одеяло, он сообщил ей:
— Это прокурор Арсизак.
— В такой ранний час? И что же ему не терпелось тебе сообщить?
— Убили его жену.
— Боже мой!
— Да, история…
— Господи! У кого же могла подняться рука на такую милую женщину?
— Именно это мне и придется установить.
Офицер полиции Трише был дежурным по комиссариату административного центра и дремал в кресле. Комиссариат находился рядом с железнодорожной линией, и если проходящие поезда время от времени вырывали Трише из сонливого состояния, то этот звонок заставил его прямо-таки подскочить. Он услышал голос дневального:
— Не кладите трубку, мсье прокурор, я сейчас позову дежурного офицера полиции Трише.
Прокурор? Трише взглянул на часы, в то время как сидящий на телефоне полицейский сообщал ему о том, какая важная птица звонит. Два часа! Что могло случиться?
— Алло, Трише?
— Он самый, мсье прокурор.
— Произошло нечто ужасное, Трише. Думаю, вам придется разбудить комиссара.
— Конечно, мсье прокурор, однако мне будет необходимо ему…
Арсизак перебил:
— Убили мою жену. Я рассчитываю на вас, Трише. До скорого.
Офицер полиции слышал, как на другом конце уже кладут трубку, но подавленно молчал, не в силах найти нужные в подобных ситуациях слова. Ему, вероятно, следовало бы выразить соболезнование, однако он был настолько потрясен услышанным, что не мог вымолвить ни слова. Мадам Арсизак!.. Та, которую пресса называла не иначе как «добрая фея Перигё». Убита… Ну и шум сейчас поднимется…
— Морат!
В кабинет вошел капрал.
— Морат, приготовьтесь… Я звоню комиссару. Придется отправиться на бульвар Везон к прокурору республики.
Капрал недоверчиво покосился.
— К прокурору рес…
— Убита его жена.
— Уби… О черт?
Полицейский еще не успел выйти, чтобы оповестить свое отделение, а Трише уже звонил на улицу Боден комиссару Сези.
— Патрон? Это Трише…
— Вы не спятили?.. В такой час… будить…
— Патрон, дело премерзкое.
Голос в трубке тотчас окреп.
— Что случилось?
— Мне только что позвонил прокурор республики. Убили его жену.
— Господи! Он у себя?
— Да, и ждет нас.
— Выезжаю. Постарайтесь быть там раньше меня, предварительно поставив в известность судебно-медицинского эксперта, фотографов, в общем, всю команду. Надеюсь, вы понимаете, что малейшая оплошность с нашей стороны непростительна, не тот момент, а, Трише?
— Можете на меня положиться, патрон.
Из спальни донесся неизбежный вопрос мадам Сези:
— Что с тобой, Гастон? Ты одеваешься? Ты что, уходишь?
— Надеюсь, ты не думаешь, что мне взбрело в голову снова улечься в постель уже в ботинках? Лечу к прокурору.
— Сейчас? В это время?
— Что меньше всего волнует преступников, так это время.
— Его…
— Нет, жену.
Мадам Сези издала жалобный стон.
— Да, конечно… — попытался успокоить ее муж. — Но что ты хочешь, убийцу не особо заботят личные качества будущей жертвы.
— И все-таки это ужасно! Кто, кто, а Элен Арсизак не заслужила такой смерти. Это же была сама доброта… Нам будет не хватать ее, и если все, кто любил ее и восхищался ею, пойдут на похороны, большинство домов Перигё опустеет!
На мирно спавшем бульваре Везон автомобили, стараясь производить как можно меньше шума, выстраивались один за другим вдоль тротуара перед роскошным особняком семьи Арсизак. Трише ожидал патрона у входной двери, которая была чуть приоткрыта. Завидев комиссара, он тут же устремился навстречу.
— Крупное дело, не так ли, патрон?
— Возможно, чересчур крупное для нас, Трише. Посмотрим. Эти господа уже там?
— Все, включая ворчащего лекаря. Он только-только принял снотворное, а тут я ему звоню.
Арсизак сидел в кресле и курил сигарету за сигаретой, но сразу встал, услышав, как они поднимаются по лестнице, ведущей на второй этаж. Он встретил их в вестибюле.
— Пожалуйста, сюда, мсье.
Комиссар и врач выразили свое соболезнование перед тем, как отправиться осматривать труп. Оставив врача, фотографов и специалиста по отпечаткам заниматься своими делами под руководством Трише, Сези попросил прокурора проводить его в какую-нибудь комнату, где бы они смогли спокойно побеседовать.
Жан Арсизак представлял собой тип мужчины, которого обычно называют красавцем. Ростом около метра восьмидесяти, он относился к тем завершающим четвертый десяток мужчинам, которые, благодаря спорту, сохраняют юношеский облик. У него были светлые волосы и серые глаза, под взглядом которых окружающие чувствовали себя не всегда уютно. Его побаивались во Дворце правосудия. Всем были известны его законные амбиции. Он страстно желал быть назначенным на пост заместителя прокурора Бордо. Никого это не задевало, более того, в достаточно осведомленных кругах уже поговаривали, что назначение — дело нескольких недель.
— Да! Пока не забыл, мсье комиссар. Я предупредил Бесси, который будет вести дело.
— Отлично… А сейчас, мсье прокурор, я вынужден просить вас вернуться вновь к этим ужасным минутам…
— Чувствую, что мне придется возвращаться к ним еще не раз в течение многих часов и дней. Так вот. Когда я пришел домой, меня сначала удивило, что входная дверь не была заперта на ключ. Впрочем, Элен была весьма рассеянна, и я, по правде сказать, не придал этому в тот момент особого значения. Однако когда я зажег свет в холле и увидел, что дверь, ведущая в мой кабинет, приоткрыта, я забеспокоился. Но после того как я заметил, что дверца сейфа, в котором я храню бумаги и деньги, открыта, меня просто охватил страх.
— Что украдено?
— Тридцать тысяч новых франков приблизительно… Деньги от продажи участка земли, которые я получил у мэтра Рено накануне днем.
— Так, и что же вы предприняли?
— Не буду от вас скрывать, мсье комиссар, я испугался… испугался настолько, что не решился сразу подняться на этаж, где расположены спальни. Паническое состояние длилось какие-то секунды, надеюсь, вы понимаете… В моей спальне я не обнаружил ничего необычного, а вот в спальне моей жены…
— У вас были разные спальни?
— И уже давно… Полагаю, нет смысла притворяться, мсье комиссар, поскольку все — по крайней мере в суде и полицейском управлении — давно были в курсе. На протяжении многих лет мы с Элен не понимали друг друга. Мне известно, что Перигё восхищался самой Элен, ее милосердием и готовностью жертвовать собой ради других. В некоторых кварталах о ней говорят вообще как о святой. И вы, конечно, понимаете, что каждодневное общение со святой — дело, так сказать, не совсем легкое, необходимо обладать соответствующими качествами, которых у меня нет.
Комиссар смутился. Добросовестный служащий, верный супруг, мелкий буржуа со скромным кругозором, он привык к строго определенному образу жизни, где все оставалось прежним и через день, и через месяц, и через год, не считая прибавления массивности в теле и седины в волосах. Откровенные признания прокурора, что он и его жена были чужими друг другу людьми, не укладывались у него в голове и вызывали тягостное чувство. Это подрывало принципы, которые были основой его собственного существования. Арсизак почувствовал, что его откровения привели в некоторое замешательство собеседника.
— Вас это шокирует, мсье комиссар?
— Нет, нет, что вы… У каждого своя жизнь.
Неуверенность в тоне полицейского едва не вызвала улыбку на лице Арсизака.
— Прислуги в доме нет?
— Только две приходящие на день женщины. Их рабочий день заканчивается самое позднее в шесть вечера.
— У них есть ключи?
— Да, у обеих.
— Вам известны их фамилии, местожительство?
— Право… Я знаю их имена — Маргарита и Жанна, а вот где живут…
— Вам придется, мсье прокурор, поискать их фамилии и адреса в бумагах мадам Арсизак, чтобы мы могли навести о них справки.
— И та и другая — славные женщины…
— Вне всякого сомнения, мсье прокурор, вне всякого сомнения, однако у них могут быть не совсем достойные родственники, наконец, знакомые, знавшие, что у них были ключи от вашего дома… Учитывая все это, у вас нет никаких предположений относительно того, что толкнуло грабителя — а я убежден, что убийство не входило в его планы и что он был застигнут мадам Арсизак в тот самый момент, когда колдовал над сейфом, — действовать именно этой ночью?
— Признаться… Маргарита и Жанна были в курсе, что Элен поедет, как она это делала каждый месяц, на три-четыре дня в Бордо, чтобы побыть рядом со своей матерью.
— Вот это становится уже интересным… И на сей раз мадам Арсизак не уехала?
— Нет, почему же, однако она неожиданно вернулась раньше.
— Неожиданно? Тем самым вы хотите сказать, что не были предупреждены заранее о ее возвращении?
— Именно это я и хочу сказать.
— Вот как… И конечно, вам неизвестны причины, заставившие мадам Арсизак внезапно изменить свои планы?
— Вовсе нет, здесь нетрудно догадаться… Элен знала, что у меня есть любовница, и наверняка ей хотелось поймать меня с поличным, то есть убедиться в моем отсутствии ночью.
Тон, которым откровенничал прокурор, был глубоко неприятен комиссару, в душе которого все буквально кипело от такого цинизма. Обычно, черт возьми, подобные делишки стараются не выставлять напоказ, тем более когда речь идет о прокуроре республики!
Сези предпочел сменить тему разговора.
— Мне необходимо осмотреть сейф. Вы не могли бы сказать, каким образом он был вскрыт?
— Самым простым из всех способов — путем подбора нужного шифра.
— В таком случае мы имеем дело либо с заезжим гастролером — чему я, признаться, не особо верю, поскольку эти «артисты» обычно не снимаются с места из-за тридцати тысяч франков, — либо с тем, кому был известен код замка вашего сейфа. Кто знал об установленной вами шифровой комбинации?
— Моя жена.
— Только?
— И я.
— Не могла ли она сама открыть сейф под угрозой расправы?
— Мне трудно что-либо сказать на этот счет, следствие поручено вести вам, а не мне.
Появившийся судебно-медицинский эксперт прервал их разговор, сообщив, что Элен Арсизак была задушена тонкой веревкой, а полное отсутствие кровоподтеков свидетельствует о том, что она, вероятно, не пыталась оказать абсолютно никакого сопротивления. Еще он сообщил, что к вскрытию приступит завтра утром и, как всегда и как того требует устав, составит рапорт на имя судебного следователя. После чего он попрощался с Арсизаком, пожелал Сези приятного бодрствования и удалился, брюзжа себе что-то под нос не столько со зла, сколько для поддержания репутации ворчуна. Когда они снова остались одни, комиссар спросил у вдовца:
— Мсье прокурор, не считаете ли вы, что убийцу следует искать среди тех, для кого вы добились в свое время строгого приговора, или их приятелей?
— Возможно, но не думаю.
Любой другой ответ разочаровал бы полицейского, поскольку он мог бы быть расценен как желание ухватиться за соломинку.
— Может быть, у вас есть враги, которые вас ненавидят настолько, чтобы…
— …чтобы убить мою жену? Разумеется, нет. Но если такие и есть, то они глубоко заблуждались на наш счет.
— Мсье прокурор, мы оставляем вас, отдыхайте… Увидимся завтра… в присутствии судебного следователя.
— Договорились… Спокойной ночи, мсье комиссар, и спасибо за то, что не сообщили журналистам.
— Не за что, к тому же они все равно не успели бы дать материал в первых утренних номерах. Кстати, мсье прокурор, мне не хотелось бы задавать вам этот вопрос, но…
— …вы вынуждены это сделать, не так ли?
— Именно так.
— Поверьте, друг мой, я ждал этого вопроса и был бы удивлен, если бы вы ушли, так и не задав его.
— Стало быть, вы… догадались, о чем я хочу вас спросить?
— Послушайте, мсье комиссар, вы забываете, кем я работаю. Вы хотите меня спросить, где я провел ночь или, другими словами, где я находился в тот момент, когда убивали мою жену. Так?
— Именно так, мсье прокурор.
— Так вот, я ужинал у мадемуазель Арлетты Танс, проживающей на улице Кляртэ, и ушел от нее где-то около двух ночи. После этого я отправился прямо к себе, где меня ожидал весь этот ужас.
— А эта мадемуазель?..
— Работает секретаршей у моего лучшего друга — доктора Музеролля — на улице Гинемера.
— Благодарю вас, мсье прокурор.
— Мсье комиссар…
— Да, мсье прокурор?
— Чтобы избавить вас от скучного для вас и тягостного для нее дознания, я предпочитаю заявить официально: мадемуазель Танс является моей любовницей в течение вот уже двух лет. Впрочем, это вам и так известно.
Комиссар вышел, ничего не ответив.
Утреннее известие о происшедшей ночью драме взбудоражило весь Перигё. Ужасная смерть мадам Арсизак была предметом каждого разговора и вызывала страстные комментарии. Трудно было найти лавку, мастерскую или контору, где бы не рождалась своя версия того, каким образом преступнику удалось убить жену прокурора. Телефоны были раскалены докрасна звонками тех, кто жаждал подробностей, и тех, кому не терпелось ими поделиться. Однако центром всеобщего оживления был дворец правосудия. Прокуратура нервничала, в то время как судьи явно приуныли. Одни — и их было немало — испытывали жалость к мужу Элен, тогда как другие ехидно усмехались, намекая тем самым на вновь обретенную мужем свободу и на то, что он не будет особенно оттягивать момент, когда сможет оказаться под крылышком некой молодой особы из старого города. Велись горячие беседы, споры, дело доходило даже до ссор. Впрочем, если судьба Арсизака не очень волновала всех этих мсье, то, напротив, они глубоко скорбели о несчастной жертве, в которую собирались влюбиться все те, кто еще не был в нее влюблен. И их можно было понять, поскольку эта стройная брюнетка с темными бездонными глазами, которая была скорее красива, нежели мила, отличалась утонченной элегантностью и добротой выше всяческих похвал, оставляя в душе каждого неизгладимое впечатление.
Несмотря на то что следователь Бесси оставался спокоен, в отличие от остальных горожан, которые не могли скрыть возбуждения, но и он испытывал немалые сомнения, которыми поделился с комиссаром, зашедшим к нему по поводу убийства Элен Арсизак.
— Видите ли, Сези, есть вещи, которые мне совершенно не нравятся в этой истории. Чувствую, не с одним подводным камнем нам придется столкнуться.
— Это очевидно, как и то, что ищем мы не совсем обычного убийцу…
— …который проникает в дом без фомки, знает шифр сейфа и спокойно душит хозяйку, не оказывающую абсолютно никакого сопротивления.
— Если преступник не испытывал необходимости прибегнуть к взлому, чтобы проникнуть в дом, значит, у него был ключ, которым он и открыл дверь.
— Если убийце удалось без труда завладеть тридцатью тысячами франков, стало быть, ему известен был код сейфа.
— Или кто-то ему его сообщил.
— А если мадам Арсизак позволяет кому-то так запросто себя убить, то это говорит о том, что она не испытывала ни малейшего чувства опасности.
— А не испытывать этого чувства она могла лишь в том случае, если полностью доверяла тому, кто находился рядом с ней в тот момент.
— То есть один из ее близких…
— …которому она позволила войти в свою спальню без малейшего на то сомнения.
— И очевидно, существует кто-то, кому больше всего подошла бы эта роль… Кто-то, у кого лежал в кармане ключ от входной двери, знал шифр сейфа и имел все основания свободно и в любой час дня и ночи входить в спальню мадам Арсизак…
— …кто-то, кому присутствие мадам Арсизак путало все карты и перед которым открывается отныне новая жизнь.
Они обменялись долгим понимающим взглядом, затем следователь заключил:
— Пакостная история, друг мой, очень пакостная история, и она принимает дурной оборот для нас.
— Что же мне в таком случае делать?
— Выполнять, как обычно, свой долг. Однако у меня есть ощущение, что придется передать это дело другим… Даю вам еще сутки, после чего докладываю в Бордо.
Уходя от следователя, комиссар подумал, что многое отдал бы за то, чтобы эти сутки поскорее пролетели.
Вдова Веркен и ее дочь Амелия держали лавку по продаже живых и искусственных цветов у входа на Северное кладбище. Женщины любили свое дело. Они знали весь Перигё, который то малыми, то большими порциями проходил перед их глазами во время похоронных процессий. Каждое известие о роскошных похоронах наполняло их предпраздничной радостью. Они принаряжались и, выходя в нужную минуту на крыльцо, приветствовали важного покойника, отмечая при этом всех присутствующих. Благодаря богатому опыту обе обладали цепким орлиным взглядом. Никто не смог бы с ними сравниться в умении схватывать на лету не соответствующую моменту улыбку, несвоевременное перешептывание или неуместное восклицание. После церемонии они приступали к обсуждению выразительности чувств родных и близких, искренности друзей, не забывая при этом о скандально отсутствующих и бесцеремонно присутствующих. Смерть мадам Арсизак воодушевляла обеих Веркен ввиду особого блеска, которым несомненно будут отличаться предстоящие похороны. Следует заметить, что Амелия довольно часто выбиралась в город и, стало быть, была в курсе многих происходящих вокруг вещей, о которых ее мамаша и не подозревала, да и не могла подозревать, так как практически не оставляла свой магазин.
Похороны были, как они и ожидали, по-настоящему красивы. Мадам Веркен, проинформированная дочерью о двойной жизни, которую вел прокурор, сверлила его зорким и безжалостным взглядом, однако с горечью в сердце должна была признать, что вдовец держался молодцом. Следом за Жаном Арсизаком, возглавлявшим траурную процессию и находившимся в окружении незнакомых городу женщин — вероятно, дальних родственниц, — шли великолепно и обильно представленные магистратура и коллегия адвокатов. Затем следовали делегации всех благотворительных организаций, которым безвременно ушедшая оказывала свою поддержку. Все сливки перигёского общества пожелали присутствовать на похоронах, Амелия указала матери на тучного коротышку, известного в городе ученостью и веселым нравом, а также тем, что был закадычным другом прокурора, — доктора Франсуа Музеролля. Рядом с ним шагал высокий и худой мужчина с широкими плечами и бритой головой — преподаватель физики и химии в лицее по имени Ренэ Лоби, колючего взгляда которого не могли скрыть даже очки. Позади них шел мэтр Марк Катенуа, адвокат, на которого коллеги наводили скуку и которому бездари не могли простить блестящих успехов. Их считали незаслуженными, поскольку Катенуа, обладавший огромной работоспособностью, отдавал не меньше времени развлечениям, чем изучению дел своих клиентов. Он был настолько обаятелен, что никому из тех, кто оказывался рядом с ним, и в голову не приходило задаваться вопросом, красив он или нет. В данный момент он беседовал со своим спутником, аптекарем с площади Клотр, довольно молодым человеком по имени Андрэ Сонзай, напоминавшим своей статью римлянина времен Петрония. Глядя на его умное волевое лицо, нетрудно было догадаться, что он твердо определил свое место в жизни. Наконец, последним мадам Веркен был указан дородный мужчина в летах, слегка волочащий ногу и опирающийся на трость, — нотариус Димешо, представляющий интересы семьи Арсизак.
Были произнесены достойные речи, дети спели несколько гимнов, заверяя присутствующих, что мадам Арсизак снова на небесах, которые ей вообще не следовало бы покидать. Каждый испытал удовлетворение от исполненного долга и радость от того, что сам еще, слава Богу, остается в этом мире.
Неутихающие споры во Дворце правосудия велись об одном — образе жизни прокурора, в чьем поведении не чувствовалось скорби, которую заслуживала усопшая. Его часто видели с «этой особой», и все находили, что она гораздо менее привлекательна, нежели почившая супруга. Самые горячие поклонники — они же самые молодые — не понимали, как можно продолжать жить, потеряв такую восхитительную женщину, какой была мадам Арсизак, и не замечали, как проходящий порой мимо какой-нибудь старый магистрат усмехался иллюзиям пылких ораторов.
На следующий день после похорон комиссар Сези с удовлетворением отметил про себя, что осталось всего несколько часов до того момента, когда надо будет ставить в известность Бордо. Однако вскоре после обеда ему доложили, что из Бордо, Брива и Ангулема на имя Арсизака были отправлены почтовые переводы на сумму десять тысяч франков каждый. Комиссар поспешил поделиться этой неожиданной новостью со следователем, который, выслушав Сези, заключил:
— Получается, что к Арсизаку вернулись украденные из его сейфа тридцать тысяч.
— Тогда все, что мы видели, — вскрытый сейф, незапертая входная дверь, — не что иное, как пыль в глаза, спектакль! Преступник убивает мадам Арсизак и возвращает деньги, взятые им в долг. Вот только с последним он явно поторопился…
— В вашем докладе, комиссар, есть нечто, что не может не радовать.
— Могу я узнать, что же именно, мсье следователь?
— Эти переводы, отправленные на имя Арсизака из трех разных городов, снимают с него все подозрения. Если бы убийцей был он, абсолютно незачем было бы отправлять себе же деньги, которые и так уже были у него в кармане.
— А возможные сообщники?..
— Видите ли, комиссар, когда замышляют избавиться от жены таким ужасным способом, никто не будет кого-то посвящать в свои планы или привлекать в сообщники, если не хочет столкнуться с почти неизбежным в таких случаях шантажом.
— Значит, все сначала?
— Теперь уже не вам, дружище, а Бордо.
Когда дивизионный комиссар регионального управления криминальной полиции Бордо узнал, что ему передают расследование убийства мадам Арсизак, он скорчил недовольную гримасу. Он прекрасно понимал, что это одно из тех гиблых дел, из-за которых рискуешь нажить себе не только самые крупные неприятности, но и солидных врагов. Даже в случае успеха никто не скажет тебе спасибо, как бы ты ни старался. Убийство в подобных кругах всегда вызывало скандал, в котором ты же еще и виноват, который тебе никогда не простят и который может испортить всю твою карьеру. Вот почему дивизионный комиссар потратил все утро, ломая голову над тем, кого послать в Перигё. В конце концов он остановился на комиссаре Гремилли, неприметном и рассудительном человеке, противнике жестких мер, не доверяющем первым впечатлениям, особенно, возможно, не блещущем, но зато надежном и упорном. К тому же он перешагнул пятидесятилетний рубеж и ни к чему особенному уже не стремился, не считая желания дослужить оставшееся время в спокойной обстановке и уйти на пенсию в полном здравии. Ничто не удерживало Гремилли в Бордо. Жена его бросила пять лет назад, удрав в Париж крутить любовь то ли с бразильцем, то ли с португальцем и прихватив с собой все семейные сбережения, что позволило Гремилли добиться развода быстро и без лишнего шума. После этого происшествия комиссар не замкнулся в себе, а, напротив, стал еще более внимательным к несчастьям других. Он выслушивал семейные истории своих молодых коллег и давал необходимые советы. Одним словом, никто так не подходил для поездки в Перигё, как Гремилли. Когда он вошел в кабинет дивизионного комиссара, тот предложил ему стул.
— Гремилли, я нахожусь в чертовски трудном положении.
Гремилли улыбнулся.
— Вы хотите сказать, что и меня это ожидает в самом ближайшем будущем?
— Попали в точку. Скверная история в Перигё. По крайней мере, если исходить из того, что мне сообщил судебный следователь.
И он пересказал подчиненному все, что ему удалось узнать о личности мадам Арсизак и об обстоятельствах ее трагической смерти.
— Перигё — это все-таки не Париж, Гремилли. Все друг друга знают, и то, о чем шепчутся на одном конце города, тут же становится известным на другом. Похоже, подозрение падает на мужа, он же прокурор республики, что только осложняет дело. Правда, насколько я понял, ветер уже подул в другую сторону. Я подумал о вас прежде всего потому, что ценю вас, к тому же вы осмотрительны и не шагнете опрометчиво в ту сторону, куда не следовало бы. Одним словом, проявляйте осторожность, гибкость, будьте максимально неприметны, чтобы не нагнать страху на чересчур восприимчивых. Хотелось бы еще добавить, что, по имеющимся данным, вышеназванный муж может быть назначен в скором времени заместителем прокурора Бордо.