Я вышел на трибуну и говорю: «Товарищи члены бюро (а народу было много), поймите, вчера только мне вручили партийный билет. Вот он, ещё горячий. И сегодня вы предлагаете вынести мне, как коммунисту со стажем всего один день, строгий выговор с занесением в учётную карточку за несдачу интерната. Тут строители есть, они подтвердят, сдать его было просто невозможно». Нет — упёрлись: пусть другим будет неповадно. Ну, Ситников тоже, видимо, сыграл свою роль. Это был серьёзный удар.
Я искренне верил в идеалы справедливости, которые несёт партия, так— же искренне вступал в партию, досконально изучил и устав, и программу, и классиков, перечитал работы Ленина, Маркса, Энгельса. И тут вдруг на горкоме такое произошло… Через год строгий выговор сняли, но в учётной карточке запись оставалась вплоть до обмена партийных документов. Только тогда у меня учётная карточка стала чистой.
Вообще же, это только в последнее время мы стали размышлять о негативной роли вмешательства партии в хозяйственные дела. Тогда и хозяйственники, и тем более партийные работники, считали это совершенно в порядке вещей. И я так считал, и для меня было совершенно естественно, когда я получал вызов одновременно в несколько райкомов партии на совещания, правда, естественно, пытался увернуться от всех этих заседаний, но то, что они проходили, то, что там с помощью накачек, выговоров и так далее решались многочисленные хозяйственные и прочие проблемы, — это было сутью существования системы, и никаких вопросов или возражений не вызывало. Главное, чтобы не попался какой-нибудь райкомовский аппаратчик-зануда, который своими глупостями или манией величия может сильно испортить жизнь. Помню, у меня конфликт произошёл с первым секретарём райкома партии Бобыкиным, тем самым, который затем станет первым секретарём Свердловского обкома партии и на XIX партконференции пошлёт записку с нелепым текстом против выступавшего в мою защиту свердловчанина Волкова.
Так вот, получаю я телефонограмму от Бобыкина с требованием явиться на совещание к стольки— то часам. Я удивился такому тону, не знаю, как даже точнее назвать — барскому или хамскому, и на телефонограмму не ответил. Вообще же, однажды подсчитал, что одновременно меня могут вызвать в 22 организации, начиная от семи райкомов партии и райисполкомов, где мы строили объекты, и заканчивая обкомом партии. Естественно, появиться всюду было невозможно, ну и где-то мы, созвонившись, переносили встречу, куда-то я посылал замов, выкручивались, короче, на взаимоприемлемой основе. А тут такой странный командирский тон. Он один раз послал телефонограмму, второй раз, третий. Наконец звонок от него — прошу объяснить, почему не являетесь на совещания, которые проводит первый секретарь районного комитета партии? Я отвечаю: а почему, собственно, должен являться именно на ваши совещания, если у меня в это время такие же совещания в других райкомах, почему я должен предпочтение отдавать именно вам, а не кому-либо другому? Он совсем взъерепенился: нет, я докажу, я доберусь, все равно будете ходить! Я говорю: вот уж после таких слов вы никогда меня у себя на совещании не увидите. Так потом и получалось. Ничего он со мной сделать не мог, а, конечно, своё самолюбие ему очень хотелось ублажить. Он такой и сейчас.
После работы начальником управления мне предложили должность главного инженера вновь создаваемого крупного домостроительного комбината вместе со своим большим заводом, с многотысячным коллективом. Скоро начальника комбината отправили на пенсию, а меня назначили на его место. Так, достаточно молодым, в 32 года, я стал руководителем очень крупного комбината.
Сложный был период. Одновременно шло и освоение завода, и внедрение новых технологий, и внедрение поточного скоростного строительства. В то время провели эксперимент по строительству пятиэтажного дома за 5 дней, нам это удалось. Потом попробовали провести другой эксперимент: застраивая микрорайон, башенные краны шли один за другим без демонтажа, пути продолжались к следующему дому, следующему, и так очень много времени экономилось на демонтаж и монтаж кранов. Были другие технически интересные решения, комбинат начал стабильно выполнять план. Стали шить индивидуальную спецодежду со знаком ДСК — домостроительный комбинат, причём шить индивидуально, по размеру каждому рабочему, каждой женщине. Это людям очень нравилось, появилась гордость за свою фирму.
Конечно, тяжело давалось жильё в конце года, в конце квартала, когда приходилось практически круглосуточно работать. Часто, именно в ночные смены, я посещал строительные бригады.
Вообще, мой стиль работы называли жёстким. И это правда. Я требовал от людей чёткой дисциплины и выполнения данного слова. Поскольку, уже говорил, бранные слова нигде не употреблял и свой громкий и зычный голос тоже старался на людей не повышать, моими главными аргументами в борьбе за дисциплину были собственная полнейшая отдача работе, постоянная требовательность и контроль и плюс вера людей, в справедливость моих действий. Кто лучше работает, тот лучше живёт, больше ценится. Хорошая, профессиональная, качественная работа не останется незамеченной, и точно так же не останется незамеченным брак и разгильдяйство. Если дал слово — сдержи, а не сдержал — отвечай перед людьми. Эти ясные, понятные отношения создавали, мне кажется, человеческий, доверительный климат в коллективе.
Скажем, был у нас плотник Михайлишин, прекрасный мастер. Я, например, говорю, выручайте, Василий Михайлович, осталась ночь, завтра государственная комиссия дом принимает, двери покрашены, но надо их переставить. Оказалось, что шарниры, по халатности, поставили на заводе наоборот. С ними, бракоделами, мы потом разберёмся. А сейчас надо спасать дело. Говорю: полы покрашены, их нельзя испортить, тут не навалом придётся брать, тут аккуратненько, ювелирная работа нужна — и двери не испачкать, и полы, и все сделать, чтобы утречком осталось только шарниры подкрасить чуть-чуть, и все. Вот так я его на ночь работать оставил, а утром, в шесть утра, вернулся. Захожу, он заканчивает последнюю дверь в подъезде. Я захватил с собой из дома транзисторный приёмник, вручаю ему, мы обнялись, и слов никаких не надо. Ну, разве у него останется чувство какой-то горечи, обиды из-за того, что оставил его работать всю ночь?
Или ещё одна критическая ситуация. Когда камвольный комбинат сдавали, вдруг, практически за сутки, выяснилось, что опять-таки из-за разгильдяйства, халатности не построили метров 50 подземного перехода из одного корпуса в другой. Невероятно, но факт. На этот переход существовал отдельный чертёж, ну а он затерялся. Вдруг в последний момент обнаружили, что перехода-то нет! А объект крупнейший, на виду у города, да и всей страны, — шесть миллионов метров ткани ежегодно должен выпускать. Тут же собирается высший интеллект стройки, решаем, как точно и чётко работу организовать, на все обсуждение тратится буквально полчаса. Все высчитали по минутам, земляные работы — со стольки-то до стольки, бетонирование, отделка, сюда перекидывается одна бригада, затем другая. Экскаватор начинает копать траншею, за ним идёт следующий, за ним следующий. Я на месте, не отхожу ни на минуту. Каждый отвечает за свой участок. Никакой лишней суеты, все организовано предельно точно… Утром, в шесть часов, уже укладывали асфальт на этот проклятый подземный переход, все было готово, мы успели.
Или вот ещё, вроде бы мелочь — приехать в женскую бригаду в ночную смену и вместе с ними поболтать о том о сём, поработать — обои поклеить, окна покрасить, а поднимало это настроение и мне, и девчатам очень сильно. Да и делу помогало — я узнавал те детали, мелкие вроде бы проблемы, которые, если руководитель не в курсе, перерастали в большие, неразрешимые. Зеркала в женские бытовки, отрезы на платья за хорошую работу, какие-то другие подарки, купленные на профсоюзные, да, бывало, и на свои деньги -все это создавало совсем другую атмосферу между начальником и подчинёнными.
14 лет проработал на производстве — и вдруг предложение возглавить отдел обкома партии, отдел строительства. Сильно этому предложению не удивился, я постоянно занимался общественной работой. Но согласился без особого желания. Работа начальником комбината у меня получалась: коллектив постоянно выполнял план, в общем, работалось хорошо, плюс была приличная зарплата. Сейчас в Верховном Совете я имею зарплату меньше, чем тогда, 20 лет тому назад. И все-таки пошёл. Захотелось попробовать сделать новый шаг. Кажется, я так до сих пори не могу понять, куда он меня привёл.
ХРОНИКА ВЫБОРОВ 21 февраля 1989 года
Я искренне верил в идеалы справедливости, которые несёт партия, так— же искренне вступал в партию, досконально изучил и устав, и программу, и классиков, перечитал работы Ленина, Маркса, Энгельса. И тут вдруг на горкоме такое произошло… Через год строгий выговор сняли, но в учётной карточке запись оставалась вплоть до обмена партийных документов. Только тогда у меня учётная карточка стала чистой.
Вообще же, это только в последнее время мы стали размышлять о негативной роли вмешательства партии в хозяйственные дела. Тогда и хозяйственники, и тем более партийные работники, считали это совершенно в порядке вещей. И я так считал, и для меня было совершенно естественно, когда я получал вызов одновременно в несколько райкомов партии на совещания, правда, естественно, пытался увернуться от всех этих заседаний, но то, что они проходили, то, что там с помощью накачек, выговоров и так далее решались многочисленные хозяйственные и прочие проблемы, — это было сутью существования системы, и никаких вопросов или возражений не вызывало. Главное, чтобы не попался какой-нибудь райкомовский аппаратчик-зануда, который своими глупостями или манией величия может сильно испортить жизнь. Помню, у меня конфликт произошёл с первым секретарём райкома партии Бобыкиным, тем самым, который затем станет первым секретарём Свердловского обкома партии и на XIX партконференции пошлёт записку с нелепым текстом против выступавшего в мою защиту свердловчанина Волкова.
Так вот, получаю я телефонограмму от Бобыкина с требованием явиться на совещание к стольки— то часам. Я удивился такому тону, не знаю, как даже точнее назвать — барскому или хамскому, и на телефонограмму не ответил. Вообще же, однажды подсчитал, что одновременно меня могут вызвать в 22 организации, начиная от семи райкомов партии и райисполкомов, где мы строили объекты, и заканчивая обкомом партии. Естественно, появиться всюду было невозможно, ну и где-то мы, созвонившись, переносили встречу, куда-то я посылал замов, выкручивались, короче, на взаимоприемлемой основе. А тут такой странный командирский тон. Он один раз послал телефонограмму, второй раз, третий. Наконец звонок от него — прошу объяснить, почему не являетесь на совещания, которые проводит первый секретарь районного комитета партии? Я отвечаю: а почему, собственно, должен являться именно на ваши совещания, если у меня в это время такие же совещания в других райкомах, почему я должен предпочтение отдавать именно вам, а не кому-либо другому? Он совсем взъерепенился: нет, я докажу, я доберусь, все равно будете ходить! Я говорю: вот уж после таких слов вы никогда меня у себя на совещании не увидите. Так потом и получалось. Ничего он со мной сделать не мог, а, конечно, своё самолюбие ему очень хотелось ублажить. Он такой и сейчас.
После работы начальником управления мне предложили должность главного инженера вновь создаваемого крупного домостроительного комбината вместе со своим большим заводом, с многотысячным коллективом. Скоро начальника комбината отправили на пенсию, а меня назначили на его место. Так, достаточно молодым, в 32 года, я стал руководителем очень крупного комбината.
Сложный был период. Одновременно шло и освоение завода, и внедрение новых технологий, и внедрение поточного скоростного строительства. В то время провели эксперимент по строительству пятиэтажного дома за 5 дней, нам это удалось. Потом попробовали провести другой эксперимент: застраивая микрорайон, башенные краны шли один за другим без демонтажа, пути продолжались к следующему дому, следующему, и так очень много времени экономилось на демонтаж и монтаж кранов. Были другие технически интересные решения, комбинат начал стабильно выполнять план. Стали шить индивидуальную спецодежду со знаком ДСК — домостроительный комбинат, причём шить индивидуально, по размеру каждому рабочему, каждой женщине. Это людям очень нравилось, появилась гордость за свою фирму.
Конечно, тяжело давалось жильё в конце года, в конце квартала, когда приходилось практически круглосуточно работать. Часто, именно в ночные смены, я посещал строительные бригады.
Вообще, мой стиль работы называли жёстким. И это правда. Я требовал от людей чёткой дисциплины и выполнения данного слова. Поскольку, уже говорил, бранные слова нигде не употреблял и свой громкий и зычный голос тоже старался на людей не повышать, моими главными аргументами в борьбе за дисциплину были собственная полнейшая отдача работе, постоянная требовательность и контроль и плюс вера людей, в справедливость моих действий. Кто лучше работает, тот лучше живёт, больше ценится. Хорошая, профессиональная, качественная работа не останется незамеченной, и точно так же не останется незамеченным брак и разгильдяйство. Если дал слово — сдержи, а не сдержал — отвечай перед людьми. Эти ясные, понятные отношения создавали, мне кажется, человеческий, доверительный климат в коллективе.
Скажем, был у нас плотник Михайлишин, прекрасный мастер. Я, например, говорю, выручайте, Василий Михайлович, осталась ночь, завтра государственная комиссия дом принимает, двери покрашены, но надо их переставить. Оказалось, что шарниры, по халатности, поставили на заводе наоборот. С ними, бракоделами, мы потом разберёмся. А сейчас надо спасать дело. Говорю: полы покрашены, их нельзя испортить, тут не навалом придётся брать, тут аккуратненько, ювелирная работа нужна — и двери не испачкать, и полы, и все сделать, чтобы утречком осталось только шарниры подкрасить чуть-чуть, и все. Вот так я его на ночь работать оставил, а утром, в шесть утра, вернулся. Захожу, он заканчивает последнюю дверь в подъезде. Я захватил с собой из дома транзисторный приёмник, вручаю ему, мы обнялись, и слов никаких не надо. Ну, разве у него останется чувство какой-то горечи, обиды из-за того, что оставил его работать всю ночь?
Или ещё одна критическая ситуация. Когда камвольный комбинат сдавали, вдруг, практически за сутки, выяснилось, что опять-таки из-за разгильдяйства, халатности не построили метров 50 подземного перехода из одного корпуса в другой. Невероятно, но факт. На этот переход существовал отдельный чертёж, ну а он затерялся. Вдруг в последний момент обнаружили, что перехода-то нет! А объект крупнейший, на виду у города, да и всей страны, — шесть миллионов метров ткани ежегодно должен выпускать. Тут же собирается высший интеллект стройки, решаем, как точно и чётко работу организовать, на все обсуждение тратится буквально полчаса. Все высчитали по минутам, земляные работы — со стольки-то до стольки, бетонирование, отделка, сюда перекидывается одна бригада, затем другая. Экскаватор начинает копать траншею, за ним идёт следующий, за ним следующий. Я на месте, не отхожу ни на минуту. Каждый отвечает за свой участок. Никакой лишней суеты, все организовано предельно точно… Утром, в шесть часов, уже укладывали асфальт на этот проклятый подземный переход, все было готово, мы успели.
Или вот ещё, вроде бы мелочь — приехать в женскую бригаду в ночную смену и вместе с ними поболтать о том о сём, поработать — обои поклеить, окна покрасить, а поднимало это настроение и мне, и девчатам очень сильно. Да и делу помогало — я узнавал те детали, мелкие вроде бы проблемы, которые, если руководитель не в курсе, перерастали в большие, неразрешимые. Зеркала в женские бытовки, отрезы на платья за хорошую работу, какие-то другие подарки, купленные на профсоюзные, да, бывало, и на свои деньги -все это создавало совсем другую атмосферу между начальником и подчинёнными.
14 лет проработал на производстве — и вдруг предложение возглавить отдел обкома партии, отдел строительства. Сильно этому предложению не удивился, я постоянно занимался общественной работой. Но согласился без особого желания. Работа начальником комбината у меня получалась: коллектив постоянно выполнял план, в общем, работалось хорошо, плюс была приличная зарплата. Сейчас в Верховном Совете я имею зарплату меньше, чем тогда, 20 лет тому назад. И все-таки пошёл. Захотелось попробовать сделать новый шаг. Кажется, я так до сих пори не могу понять, куда он меня привёл.
ХРОНИКА ВЫБОРОВ 21 февраля 1989 года
Странно, но мне до сих пор не верится, что это случилось. Кандидатом по Московскому национально-территориальному округу зарегистрирован Б. Ельцин. То, чего так не желали, чему с таким отчаянием сопротивлялись аппаратные верхи, — произошло.
Вместе со мной в избирательный бюллетень будет включён Ю. Браков, генеральный директор ЗИЛа.
Но по порядку… На окружном собрании меня должны были «прокатить». В зале тысяча человек, из них двести представляют десять кандидатов и восемьсот — тщательно отобранных, проинструктированных послушных выборщиков.
Всем было известно, чем кончится окружное собрание, аппарат наметил двух кандидатов — Ю. Бракова и космонавта Г. Гречко. У меня была единственная надежда на то, что все-таки удастся переломить зал и зарегистрировать всех, тогда появлялся реальный шанс.1 Перед началом собрания все десять претендентов по моей инициативе подписали письмо к участникам собрания с просьбой внести в бюллетени всех кандидатов в депутаты. Надо сказать, все подписывали это обращение с большим удовольствием, никому не хотелось участвовать в спектакле с уже готовым, расписанным финалом. Но по настроению зала я почувствовал — в этот раз номер не пройдёт, в голове у каждого заученно сидело две фамилии: «Гречко, Браков», опыт прошлых собраний был учтён, неуклюжие бюрократы тоже умеют извлекать уроки из ошибок.
После выступления каждого из кандидатов со своей программой по регламенту следовали ответы на письменные вопросы — 5 минут и на вопросы с мест — 7 минут. Мне пришло больше 100 письменных вопросов.
Я уже знал, что в зале с заготовленными провокационными вопросами сидят люди и только ждут отмашки организаторов шоу, чтобы «делать дело». И тогда я решил поступить неожиданно. Из всех вопросов, поступивших ко мне, я выбрал в основном самые несправедливые, неприятные, обидные. Обычно все отбирают для своих ответов выигрышные, я решил сделать наоборот.
Начал отвечать на записки: «Почему вы предали Московскую партийную организацию, струсили, испугались трудностей?», «На каком основании ваша дочь переехала в новую квартиру?» и все в том же духе, разве только что не было вопросов про приводы в милицию и про порочащие связи… Но этими ответами я совершенно расстроил планы руководителям мероприятия. Почти все негативные вопросы, которые они планировали задать с мест, уже прозвучали, и на вопросы устные я отвечал легко и спокойно. Я видел, что зал потихоньку начал оттаивать, появились какие-то надежды на незапланированный исход.
Но был у нас припасён ещё один сюрприз. Перед началом собрания ко мне подошёл космонавт Георгий Гречко и сказал, что хочет снять свою кандидатуру, поскольку считает, что будет правильным, если меня выдвинут кандидатом в депутаты и, вообще, сражаться со мной он не хочет. Я говорю: нет, подумайте… Он ответил: я твёрдо решил. Ну и тогда я попросил его, чтобы он взял самоотвод перед самым началом голосования.
Гречко все прекрасно изобразил. Вообще, я понял: в нем прекрасный актёр умер. Во время всего собрания он переживал, нервничал, всем своим видом показывал, как его волнует реакция выборщиков, ответы, вопросы, борьба за регламент и т. д. И вот наконец перед самым голосованием каждому даётся минута, так сказать, последнее слово. Дошла очередь до Гречко. И тут он спокойно подходит к трибуне и произносит: «Прошу снять мою кандидатуру».
Это был, конечно, мощнейший удар по организаторам. У всех, кого проинструктировали голосовать за Бракова и Гречко, как бы появился свободный выбор, теперь можно было отдать свой голос за меня почти с чистой совестью, если будет тайное голосование, а его удалось пробить.
Так и произошло, я набрал больше половины голосов. Все кандидаты меня тепло поздравили. Между всеми нами была дружеская, товарищеская атмосфера, и это тоже во многом повлияло на итоги выборов.
Вообще, каждый раз планы моих противников рушатся, потому что они почему-то считают, что кругом одни завистливые и подлые люди. Они все время ставку делают на злых, а их ведь мало. И потому все срывается. Если бы на собрании им удалось набрать только таких, тогда я бы, конечно, проиграл. Но они не смогли по всей Москве найти даже восемьсот подобных им людей. Несчастные.
Начинался новый этап предвыборной кампании. Из-за того, что мои шансы на победу с прохождением очередного барьера увеличивались, стократно росло сопротивление тех, для кого моё избрание явилось бы настоящей катастрофой, крушением веры в незыблемость установленных порядков. То, что эти порядки давно прогнили, их не волновало. Главное было не пустить Ельцина.
Но, кажется, уже было поздно…
В тот момент вторым секретарём обкома в Свердловске был Коровин, то есть нарушалась привычная перестановка. Получалось, что рядовой секретарь выдвигается сразу на должность первого, а второй остаётся на своём месте. Хотя, объективно говоря, Коровин, конечно, для первого секретаря со своим характером не годился. Это понимали все.
«Ну, как?» — спросил Брежнев. Все это было, конечно, неожиданно для меня, область очень крупная, большая партийная организация… Я сказал, если доверят, буду работать в полную силу, как могу. Поднялись, он вдруг говорит: «Только пока вы не член ЦК, поскольку уже прошёл съезд, выборы закончились». Я, естественно, и вопроса такого не мог задать, но он почему-то таким оправдывающимся голосом это проговорил. Потом смотрит, а у меня нет депутатского значка Верховного Совета, и говорит: «Вы не депутат?» Я отвечаю: «Депутат». Он оглядывается на секретарей с удивлением: «Как депутат?» Я вообще-то совершенно серьёзно говорю: «Областного Совета!». Это, надо сказать, вызвало большое оживление, поскольку депутат областного Совета на их уровне за депутата не считался. Ну, в общем, на том и расстались. Давайте, говорит, с пленумом не тяните.
И буквально через пару дней, 2 ноября 1976 года, прошёл пленум Свердловского обкома партии, был на нем Разумов, первый заместитель заведующего орготделом ЦК. Все прошло как полагается; Разумов сообщил, что, в связи с избранием Рябова секретарём ЦК КПСС, первым секретарём Свердловского обкома партии рекомендуется Ельцин. Я в это время на маленьком листочке написал тезисы небольшого выступления, чувствуя, что это надо сделать. Голосование прошло, как всегда, единогласно. Поздравили, я попросил слово, выступил с короткой, тезисной программой на будущее. И главная мысль была предельно проста: надо прежде всего заботиться о людях, а на добро они всегда откликнутся с повышенной отдачей. Это кредо осталось у меня и сейчас, и я в него верю.
Со вторым секретарём надо было решать, потому что Коровину в такой ситуации работать психологически было тяжело, и через некоторое время на бюро предложили ему место председателя областного Совета профсоюзов, где он проработал с большим желанием. Любые перестановки кадров очень тяжело давались. Каждый раз к такому вопросу я внутренне готовился. Необходимо было серьёзно обновить кадры области и чаще всего — на ключевых постах. Например, предложил я уйти на пенсию председателю облисполкома Борисову.
Роль, которую играл облисполком под его руководством в жизни области, была явно недостаточна. Советам— надо было заняться всей сферой народного хозяйства, социальной культурой, строительством, чтобы постепенно эти функции передавались от партийных органов к советским, а партийные органы занимались бы больше политическими вопросами. Борисов согласился со мной и ушёл на пенсию. Нужен был сильный, умный человек на этот пост. Перебирая в голове известных мне руководителей, я подумал об Анатолии Александровиче Мехренцеве, генеральном директоре завода им. Калинина, Герое Социалистического Труда, кандидате наук, лауреате, в общем, человеке, уже имеющем регалии. Я знал о его высоких человеческих качествах, о его эрудиции, умении быстро схватывать обстановку, не теряться в любой ситуации, и относительно молодого. Предложил ему эту должность. Сначала он отказался, потом пообещал подумать. А я нажимал на него! В общем, он согласился и стал работать. И я считаю, что это было самое правильное решение. Постепенно он набирал обороты, а потом, думаю, стал самым сильным председателем облисполкома из всех областей нашей республики.
Так постепенно сложилась своя команда — сильная, творческая. Мощное бюро. Разработали мы программы по главным направлениям — серьёзные, глубокие, проработанные. Каждую послушали на бюро обкома партии и приняли к действию. У нас проходили открытые бюро и закрытые. На закрытых было принято, чтобы каждый высказывал те претензии, которые имелись, в том числе — ко мне. Я преднамеренно создавал такую деловую, открытую обстановку, чтобы любые критические замечания в мой адрес были нормальным, рабочим явлением, хотя сам я не всегда был согласен с критикой, как-то это задевало самолюбие, но старался себя переломить.
Начался период бурной работы. И, как всегда в моей жизни бывало, больше всего я не жалел самого себя. Постепенно втягивались и остальные, кто-то отставал, тот же Мехренцев, кто-то приближался к заданному ритму. Некоторые не выдерживали этого темпа, меньше брали на себя, но я к этим людям особых претензий не предъявлял, самое главное, чтобы была отдача, был результат. Постоянно шли споры, дискуссии, но все это носило деловой, конструктивный характер. Были домашние, человеческие встречи, которые помогали и в работе. Для себя наметил: с учётом того, что область включает в себя сорок пять городов, а вместе с районными и сельскими — шестьдесят три районных и городских образования, обязательно бывать в каждом из них. Притом не реже одного раза в два года. И слово это держал. И мои поездки были не просто экскурсиями, а серьёзной работой. Я встречался с активом, с различными специалистами, с рабочими, колхозниками, сельскими жителями и т. д. Кстати, как это ни странно звучит, одна из таких традиционных поездок в году приходилась на день рождения.
В день рождения я всегда прятался от многочисленных поздравлений. Прятался, естественно не дома или в обкоме, там бы все равно нашли, а ехал в какой-нибудь отдалённый район и встречался с людьми на фермах, на полях, в общем, где найти меня было невозможно. Не люблю я этого традиционного проведения дней рождений, когда сидишь за столом, а тебе в глаза говорят о том, какой ты замечательный. Как-то неуютно себя чувствуешь. А уезжая подальше от города, помогая людям, что-то тут же решая на ходу, я получал гораздо больше удовлетворения, поскольку день прошёл с пользой. И, таким образом сам делал себе подарок.
Постоянно пытался придумывать какие-то встречи, ярмарки, мероприятия, праздники, чтобы жители ощущали своё единение с городом, чтобы у людей все время возникало чувство гордости за свой родной Свердловск, Нижний Тагил, другие города области.
Анатолий Карпов в своей книге «А завтра — дальше в бой», после победы над Корчным, справедливо кольнул Свердловскую область, написав, что даже такие большие регионы, как наш, не имеют шахматных клубов. Тогда я с ним созвонился и сказал: давайте назначим месяц, число, вы приедете, и к этому времени в Свердловске будет шахматный клуб. Мы договорились. Ну, и началась работа. Освободили старый дом, капитально отремонтировали, пристроили к нему просторный зал с другими помещениями, и получился приличный шахматный клуб. Послал А. Карпову телеграмму, что такого-то числа жду его. Приехал он не один, а с космонавтом Севастьяновым, председателем шахматной федерации страны. Народу собралось много, а когда разрезали ленточку, я говорю Анатолию Карпову: режьте — это вы инициатор. Потом праздник продолжался в шахматном зале. Перед этим я нашим местным шахматистам сказал, чтобы они написали цитату из его книги на листе ватмана, слово в слово, о том, что в Свердловской области нет шахматного клуба. И когда он выступил, ему подносят этот большой лист и предлагают разорвать на клочки и, мало того, просят дать слово, что в следующей редакции книги эту фразу он исправит, и не будет больше лежать такое позорное пятно на области. Он с удовольствием разорвал ватманский лист под восторг всех присутствующих. Потом я его проводил до границы Свердловской области, и он поехал в свой родной Златоуст.
Личные занятия спортом я не прекращал. Естественно, уже ни за какую команду не выступал, но организовал иа членов бюро обкома волейбольную команду. Очень скоро без волейбола жизнь Свердловского обкома партии было трудно представить. Играли два раза в неделю — в среду с пол восьмого и до десяти вечера и по воскресеньям. В командах участвовали целыми семьями, например, хорошо играли Неля Житенева и Лида Петрова — жены секретарей обкома. Баталии проходили очень темпераментно, я бы сказал, в них было больше азарта, чем самой игры. Но тем не менее это было и интересно, и полезно для разрядки, для сброса накопившегося напряжения. Другими видами спорта я перестал заниматься. Ну, кроме зарядки, само собой.
С самого начала работы Первым стал проводить регулярные встречи с различными категориями трудящихся. Или это были директора школ, учителя, или, например, тысяча работников здравоохранения, или полторы тысячи студентов, или 50 пионервожатых, или мастера, директора предприятий, главные инженеры, секретари райкомов партии, молодые партийные работники, или, наоборот, со стажем, с опытом, председатели райисполкомов, творческая интеллигенция, обществоведы, учёные и так далее. В застойный для страны период такие встречи были скорее исключением, чем правилом. В ту эпоху было принято на всякие подозрительные вопросы не отвечать, а если и проводить встречи и конференции, то по поводу великого писателя, маршала, четырежды Героя и прочее, прочее.
В это время Брежнев страной не занимался, или, скажем так, все меньше и меньше занимался. Его примеру следовали другие секретари ЦК, так получилось, что мы практически работали полностью самостоятельно. Получали какие-то указания, постановления ЦК, но это только для галочки, для отчётов. Когда едешь в Москву пробивать вопрос, который мы не имели права решать в области, например, по строительству того или иного объекта, или по продуктам питания, или по фондам и так далее, то, конечно, заходишь в ЦК к работнику, курирующему область, — зав. сектором Павлу Васильевичу Симонову, и все. Кстати, прекрасный человек, он вёл линию как бы невмешательства в дела нашей партийной организации и, одновременно, был в курсе всех наших дел, знал, что происходит, какие проблемы и т.д. Иногда позвонит, иногда с полушуткой пожурит, атмосфера взаимоотношений была хорошей.
Вместе со мной в избирательный бюллетень будет включён Ю. Браков, генеральный директор ЗИЛа.
Но по порядку… На окружном собрании меня должны были «прокатить». В зале тысяча человек, из них двести представляют десять кандидатов и восемьсот — тщательно отобранных, проинструктированных послушных выборщиков.
Всем было известно, чем кончится окружное собрание, аппарат наметил двух кандидатов — Ю. Бракова и космонавта Г. Гречко. У меня была единственная надежда на то, что все-таки удастся переломить зал и зарегистрировать всех, тогда появлялся реальный шанс.1 Перед началом собрания все десять претендентов по моей инициативе подписали письмо к участникам собрания с просьбой внести в бюллетени всех кандидатов в депутаты. Надо сказать, все подписывали это обращение с большим удовольствием, никому не хотелось участвовать в спектакле с уже готовым, расписанным финалом. Но по настроению зала я почувствовал — в этот раз номер не пройдёт, в голове у каждого заученно сидело две фамилии: «Гречко, Браков», опыт прошлых собраний был учтён, неуклюжие бюрократы тоже умеют извлекать уроки из ошибок.
После выступления каждого из кандидатов со своей программой по регламенту следовали ответы на письменные вопросы — 5 минут и на вопросы с мест — 7 минут. Мне пришло больше 100 письменных вопросов.
Я уже знал, что в зале с заготовленными провокационными вопросами сидят люди и только ждут отмашки организаторов шоу, чтобы «делать дело». И тогда я решил поступить неожиданно. Из всех вопросов, поступивших ко мне, я выбрал в основном самые несправедливые, неприятные, обидные. Обычно все отбирают для своих ответов выигрышные, я решил сделать наоборот.
Начал отвечать на записки: «Почему вы предали Московскую партийную организацию, струсили, испугались трудностей?», «На каком основании ваша дочь переехала в новую квартиру?» и все в том же духе, разве только что не было вопросов про приводы в милицию и про порочащие связи… Но этими ответами я совершенно расстроил планы руководителям мероприятия. Почти все негативные вопросы, которые они планировали задать с мест, уже прозвучали, и на вопросы устные я отвечал легко и спокойно. Я видел, что зал потихоньку начал оттаивать, появились какие-то надежды на незапланированный исход.
Но был у нас припасён ещё один сюрприз. Перед началом собрания ко мне подошёл космонавт Георгий Гречко и сказал, что хочет снять свою кандидатуру, поскольку считает, что будет правильным, если меня выдвинут кандидатом в депутаты и, вообще, сражаться со мной он не хочет. Я говорю: нет, подумайте… Он ответил: я твёрдо решил. Ну и тогда я попросил его, чтобы он взял самоотвод перед самым началом голосования.
Гречко все прекрасно изобразил. Вообще, я понял: в нем прекрасный актёр умер. Во время всего собрания он переживал, нервничал, всем своим видом показывал, как его волнует реакция выборщиков, ответы, вопросы, борьба за регламент и т. д. И вот наконец перед самым голосованием каждому даётся минута, так сказать, последнее слово. Дошла очередь до Гречко. И тут он спокойно подходит к трибуне и произносит: «Прошу снять мою кандидатуру».
Это был, конечно, мощнейший удар по организаторам. У всех, кого проинструктировали голосовать за Бракова и Гречко, как бы появился свободный выбор, теперь можно было отдать свой голос за меня почти с чистой совестью, если будет тайное голосование, а его удалось пробить.
Так и произошло, я набрал больше половины голосов. Все кандидаты меня тепло поздравили. Между всеми нами была дружеская, товарищеская атмосфера, и это тоже во многом повлияло на итоги выборов.
Вообще, каждый раз планы моих противников рушатся, потому что они почему-то считают, что кругом одни завистливые и подлые люди. Они все время ставку делают на злых, а их ведь мало. И потому все срывается. Если бы на собрании им удалось набрать только таких, тогда я бы, конечно, проиграл. Но они не смогли по всей Москве найти даже восемьсот подобных им людей. Несчастные.
Начинался новый этап предвыборной кампании. Из-за того, что мои шансы на победу с прохождением очередного барьера увеличивались, стократно росло сопротивление тех, для кого моё избрание явилось бы настоящей катастрофой, крушением веры в незыблемость установленных порядков. То, что эти порядки давно прогнили, их не волновало. Главное было не пустить Ельцина.
Но, кажется, уже было поздно…
Какие ошибки вы допустили, работая первым секретарём обкома?Почти семь лет я проработал завотделом, а затем меня выбрали секретарём обкома. Примерно через год направили на месячные курсы в Москву в Академию общественных наук при ЦК КПСС, а пришлось учиться около двух недель. В этот момент состоялся Пленум ЦК, на котором первого секретаря Свердловского обкома партии Рябова избрали секретарём ЦК. На следующий день, во время лекции, к микрофону подходит руководитель курсов Королев и объявляет: Ельцина приглашают к 11 часам в ЦК. А народ все опытный, сразу вокруг меня стал кучковаться, спрашивают, что и как? Я знать ничего не знаю, по какому вопросу меня приглашают. Хотя, конечно, где-то в душе чувствовал, какой может произойти разговор, но старался эти мысли отогнать. В общем, поехал в ЦК. Сказали зайти сначала к Капитонову — секретарю ЦК, занимающемуся организационными вопросами. Он со мной поговорил о том, как учёба, как то, как это, как обстановка, как взаимоотношения в бюро обкома партии…Отвечаю, что все нормально. Больше он мне ничего не сказал и не объяснил, для чего пригласил. Пойдёмте, говорит, дальше, к Кириленко. Опять общий разговор, и тоже кончается ничем. Дальше — Суслов. На этот раз разговор похитрее: чувствуете ли в себе силы, хорошо ли знаете партийную организацию области и т. д., но тоже без финала, странная, думаю, система, и что же будет дальше? А мне говорят: вас приглашает Брежнев. Надо ехать в Кремль. Сопровождали меня два секретаря ЦК — Капитонов и Рябов. Мы зашли в приёмную, помощник тут же сказал: «Заходите, вас ждут». Я впереди, они за мной. Брежнев сидел в торце стола для заседаний. Я подошёл, он встал, поздоровался. Потом, обращаясь к моим провожатым, Брежнев говорит: «Так это он решил в Свердловской области власть взять?» Капитонов ему объясняет: да нет, он ещё ни о чем не знает. «Как не знает, раз уже решил власть взять?» Вот так, вроде и всерьёз, вроде и в шутку начался разговор. Брежнев сказал, что заседало Политбюро и рекомендовало меня на должность первого секретаря Свердловского обкома партии.
Была ли критика в ваш. адрес и как вы к ней относились во время работы первым секретарём обкома партии?
Ваши лучшие годы во время работы первым секретарём обкома приходятся на застойные годы.
Как вы к этому относитесь?
Из записок москвичей, полученных во время встреч, митингов, собраний,
В тот момент вторым секретарём обкома в Свердловске был Коровин, то есть нарушалась привычная перестановка. Получалось, что рядовой секретарь выдвигается сразу на должность первого, а второй остаётся на своём месте. Хотя, объективно говоря, Коровин, конечно, для первого секретаря со своим характером не годился. Это понимали все.
«Ну, как?» — спросил Брежнев. Все это было, конечно, неожиданно для меня, область очень крупная, большая партийная организация… Я сказал, если доверят, буду работать в полную силу, как могу. Поднялись, он вдруг говорит: «Только пока вы не член ЦК, поскольку уже прошёл съезд, выборы закончились». Я, естественно, и вопроса такого не мог задать, но он почему-то таким оправдывающимся голосом это проговорил. Потом смотрит, а у меня нет депутатского значка Верховного Совета, и говорит: «Вы не депутат?» Я отвечаю: «Депутат». Он оглядывается на секретарей с удивлением: «Как депутат?» Я вообще-то совершенно серьёзно говорю: «Областного Совета!». Это, надо сказать, вызвало большое оживление, поскольку депутат областного Совета на их уровне за депутата не считался. Ну, в общем, на том и расстались. Давайте, говорит, с пленумом не тяните.
И буквально через пару дней, 2 ноября 1976 года, прошёл пленум Свердловского обкома партии, был на нем Разумов, первый заместитель заведующего орготделом ЦК. Все прошло как полагается; Разумов сообщил, что, в связи с избранием Рябова секретарём ЦК КПСС, первым секретарём Свердловского обкома партии рекомендуется Ельцин. Я в это время на маленьком листочке написал тезисы небольшого выступления, чувствуя, что это надо сделать. Голосование прошло, как всегда, единогласно. Поздравили, я попросил слово, выступил с короткой, тезисной программой на будущее. И главная мысль была предельно проста: надо прежде всего заботиться о людях, а на добро они всегда откликнутся с повышенной отдачей. Это кредо осталось у меня и сейчас, и я в него верю.
Со вторым секретарём надо было решать, потому что Коровину в такой ситуации работать психологически было тяжело, и через некоторое время на бюро предложили ему место председателя областного Совета профсоюзов, где он проработал с большим желанием. Любые перестановки кадров очень тяжело давались. Каждый раз к такому вопросу я внутренне готовился. Необходимо было серьёзно обновить кадры области и чаще всего — на ключевых постах. Например, предложил я уйти на пенсию председателю облисполкома Борисову.
Роль, которую играл облисполком под его руководством в жизни области, была явно недостаточна. Советам— надо было заняться всей сферой народного хозяйства, социальной культурой, строительством, чтобы постепенно эти функции передавались от партийных органов к советским, а партийные органы занимались бы больше политическими вопросами. Борисов согласился со мной и ушёл на пенсию. Нужен был сильный, умный человек на этот пост. Перебирая в голове известных мне руководителей, я подумал об Анатолии Александровиче Мехренцеве, генеральном директоре завода им. Калинина, Герое Социалистического Труда, кандидате наук, лауреате, в общем, человеке, уже имеющем регалии. Я знал о его высоких человеческих качествах, о его эрудиции, умении быстро схватывать обстановку, не теряться в любой ситуации, и относительно молодого. Предложил ему эту должность. Сначала он отказался, потом пообещал подумать. А я нажимал на него! В общем, он согласился и стал работать. И я считаю, что это было самое правильное решение. Постепенно он набирал обороты, а потом, думаю, стал самым сильным председателем облисполкома из всех областей нашей республики.
Так постепенно сложилась своя команда — сильная, творческая. Мощное бюро. Разработали мы программы по главным направлениям — серьёзные, глубокие, проработанные. Каждую послушали на бюро обкома партии и приняли к действию. У нас проходили открытые бюро и закрытые. На закрытых было принято, чтобы каждый высказывал те претензии, которые имелись, в том числе — ко мне. Я преднамеренно создавал такую деловую, открытую обстановку, чтобы любые критические замечания в мой адрес были нормальным, рабочим явлением, хотя сам я не всегда был согласен с критикой, как-то это задевало самолюбие, но старался себя переломить.
Начался период бурной работы. И, как всегда в моей жизни бывало, больше всего я не жалел самого себя. Постепенно втягивались и остальные, кто-то отставал, тот же Мехренцев, кто-то приближался к заданному ритму. Некоторые не выдерживали этого темпа, меньше брали на себя, но я к этим людям особых претензий не предъявлял, самое главное, чтобы была отдача, был результат. Постоянно шли споры, дискуссии, но все это носило деловой, конструктивный характер. Были домашние, человеческие встречи, которые помогали и в работе. Для себя наметил: с учётом того, что область включает в себя сорок пять городов, а вместе с районными и сельскими — шестьдесят три районных и городских образования, обязательно бывать в каждом из них. Притом не реже одного раза в два года. И слово это держал. И мои поездки были не просто экскурсиями, а серьёзной работой. Я встречался с активом, с различными специалистами, с рабочими, колхозниками, сельскими жителями и т. д. Кстати, как это ни странно звучит, одна из таких традиционных поездок в году приходилась на день рождения.
В день рождения я всегда прятался от многочисленных поздравлений. Прятался, естественно не дома или в обкоме, там бы все равно нашли, а ехал в какой-нибудь отдалённый район и встречался с людьми на фермах, на полях, в общем, где найти меня было невозможно. Не люблю я этого традиционного проведения дней рождений, когда сидишь за столом, а тебе в глаза говорят о том, какой ты замечательный. Как-то неуютно себя чувствуешь. А уезжая подальше от города, помогая людям, что-то тут же решая на ходу, я получал гораздо больше удовлетворения, поскольку день прошёл с пользой. И, таким образом сам делал себе подарок.
Постоянно пытался придумывать какие-то встречи, ярмарки, мероприятия, праздники, чтобы жители ощущали своё единение с городом, чтобы у людей все время возникало чувство гордости за свой родной Свердловск, Нижний Тагил, другие города области.
Анатолий Карпов в своей книге «А завтра — дальше в бой», после победы над Корчным, справедливо кольнул Свердловскую область, написав, что даже такие большие регионы, как наш, не имеют шахматных клубов. Тогда я с ним созвонился и сказал: давайте назначим месяц, число, вы приедете, и к этому времени в Свердловске будет шахматный клуб. Мы договорились. Ну, и началась работа. Освободили старый дом, капитально отремонтировали, пристроили к нему просторный зал с другими помещениями, и получился приличный шахматный клуб. Послал А. Карпову телеграмму, что такого-то числа жду его. Приехал он не один, а с космонавтом Севастьяновым, председателем шахматной федерации страны. Народу собралось много, а когда разрезали ленточку, я говорю Анатолию Карпову: режьте — это вы инициатор. Потом праздник продолжался в шахматном зале. Перед этим я нашим местным шахматистам сказал, чтобы они написали цитату из его книги на листе ватмана, слово в слово, о том, что в Свердловской области нет шахматного клуба. И когда он выступил, ему подносят этот большой лист и предлагают разорвать на клочки и, мало того, просят дать слово, что в следующей редакции книги эту фразу он исправит, и не будет больше лежать такое позорное пятно на области. Он с удовольствием разорвал ватманский лист под восторг всех присутствующих. Потом я его проводил до границы Свердловской области, и он поехал в свой родной Златоуст.
Личные занятия спортом я не прекращал. Естественно, уже ни за какую команду не выступал, но организовал иа членов бюро обкома волейбольную команду. Очень скоро без волейбола жизнь Свердловского обкома партии было трудно представить. Играли два раза в неделю — в среду с пол восьмого и до десяти вечера и по воскресеньям. В командах участвовали целыми семьями, например, хорошо играли Неля Житенева и Лида Петрова — жены секретарей обкома. Баталии проходили очень темпераментно, я бы сказал, в них было больше азарта, чем самой игры. Но тем не менее это было и интересно, и полезно для разрядки, для сброса накопившегося напряжения. Другими видами спорта я перестал заниматься. Ну, кроме зарядки, само собой.
С самого начала работы Первым стал проводить регулярные встречи с различными категориями трудящихся. Или это были директора школ, учителя, или, например, тысяча работников здравоохранения, или полторы тысячи студентов, или 50 пионервожатых, или мастера, директора предприятий, главные инженеры, секретари райкомов партии, молодые партийные работники, или, наоборот, со стажем, с опытом, председатели райисполкомов, творческая интеллигенция, обществоведы, учёные и так далее. В застойный для страны период такие встречи были скорее исключением, чем правилом. В ту эпоху было принято на всякие подозрительные вопросы не отвечать, а если и проводить встречи и конференции, то по поводу великого писателя, маршала, четырежды Героя и прочее, прочее.
В это время Брежнев страной не занимался, или, скажем так, все меньше и меньше занимался. Его примеру следовали другие секретари ЦК, так получилось, что мы практически работали полностью самостоятельно. Получали какие-то указания, постановления ЦК, но это только для галочки, для отчётов. Когда едешь в Москву пробивать вопрос, который мы не имели права решать в области, например, по строительству того или иного объекта, или по продуктам питания, или по фондам и так далее, то, конечно, заходишь в ЦК к работнику, курирующему область, — зав. сектором Павлу Васильевичу Симонову, и все. Кстати, прекрасный человек, он вёл линию как бы невмешательства в дела нашей партийной организации и, одновременно, был в курсе всех наших дел, знал, что происходит, какие проблемы и т.д. Иногда позвонит, иногда с полушуткой пожурит, атмосфера взаимоотношений была хорошей.