Елена Котова. Легко!

   Он забрался в постель и обнял Одри. Он хотел ее. Может, Одри тоже считает, что в их жизни чего-то не хватает? Джон начал тихонько целовать ее и скоро распалился. Жена повернулась к нему в полусне и поцеловала его. Он целовал ее в губы, но она не отвечала. Он лег на нее, она пробормотала что-то, улыбнулась, не открывая глаз, и обвила его ногами.
   – Детка, ты кончила? Ну сделай это для меня, пожалуйста, – прошептал он.
   Одри не ответила, поцеловала его, по-прежнему не открывая глаз, потом отвернулась и обхватила подушку обеими руками. Он прижался к ней, попытался снова расшевелить, но скоро сам провалился в сон.
   На следующий день они поехали дальше, в Италию.

Глава 8

   Спустя две недели Джон вошел в офис во всей красе. Загорелый, сбросивший несколько фунтов, он выглядел конкистадором, готовым к новым завоеваниям. Сделка с Orange теперь уже точно шла к завершению. И тонна новой работы, особенно с Испанией, а вот и в Гамбурге что-то проклюнулось… Опять эти безумные, бесконечные числа продаж, прибыли, сэкономленных пенсов, складывающихся (или не складывающихся) в сотни тысяч фунтов. Генеральный позвонил с приглашением поужинать и помозговать. Это было приятно. Всегда приятно помозговать с шефом за ужином.
   Хоть день был забит до предела, Джон стал искать телефон Анны. Бросил ей мейл, спрашивая, определилась ли она уже со своими планами, и могут ли они встретиться на третьей неделе сентября. «Я бы очень этого хотел, но если у тебя не складывается до отъезда, у нас всегда есть октябрь впереди». Изящный мейл. Зазывной, но необременительный. Весь день он время от времени поглядывал на ящик «Входящие».
   Анна была в Москве и прочла письмо на блекберри. «У нас» и «всегда» – интриговало. Она ответила на следующий день намеренно занудно. Мол, прилетит в Лондон восемнадцатого вечером, но только на два дня. С удовольствием поужинает, но только девятнадцатого и не поздно, потому что на следующий день обсуждение бюджета. Потом улетит в Среднюю Азию, на обратном пути остановится в Москве и будет в Лондоне в конце первой недели октября. Джон увидел, что это послано с блекберри, и, сделав вид, что не получил мейла, просто позвонил.
   Он думал об Анне время от времени, уже не очень-то помня, как она выглядит, только отчетливо вспоминая ощущение, как будто держишь в руках дорогую изящную безделушку. Багатель. Почти каждый день он писал ей по мейлу – так, ни о чем. В пятницу, за четыре дня до намеченной встречи, написал, что предлагает встретиться в «Хилтоне» на Парк-лэйн – «только на аперитив, в баре наверху. Я не могу придумать другого места в Лондоне, которое ты точно найдешь и не потеряешься», а потом они пойдут ужинать во французский ресторанчик неподалеку. Анна это оценила. Он мог бы предложить «Хилтон» с его панорамным видом и для самого ужина. Но «Хилтон» вульгарен, и есть много более изящных способов показать, что это особый ужин. Да, парень понимает разницу. А «Хилтон» как место встречи – это говорит о заботе. Даже полный имбецил знает эту уродливую башню на Парк-лэйн.
   Она вернулась домой из офиса пораньше. Помучившись перед зеркалом, выбрала темно-синие бархатные джинсы Gucci, пестрый обтягивающий кашемировый топ Bluemarine с длинными рукавами и сапожки на золотых, немыслимо высоких шпильках. Она выглядела то ли как рублевская жена, то ли как дорогая проститутка, когда это не одно и то же. Это был, конечно, легкий стёб, но ей хотелось выглядеть совсем другой, непохожей на ту professional с дорогим классическим Breguet, которую он встретил в первый раз. Парень уже усвоил, что у нее есть профессия, карьера и что она девушка воспитанная. Пусть теперь полюбуется на веселую девчонку-оторву. У нее была потрясающая по стилю стрижка, только что сделанная самим Паскалем Тессье, знаменитым на всю Москву французским арт-директором «Дессанжа».
   Она пришла вовремя, выбрала стратегически правильный столик – с панорамой Лондона, открывающейся с двадцать восьмого этажа «Хилтона», но и с возможностью держать под прицелом вход. Заказала любимое розовое шампанское. Секундой позже пришел текст: «Привет, буду через десять минут. Д.». Достойно.
   Ровно через десять минут Анна увидела его в дверях бара, запыхавшегося и отирающего пот носовым платком. Она оторопела на секунду – он выглядел так непритязательно, почти плоско, в тех же джинсах и старом, том же самом желтом блейзере. И нос какой-то очень длинный. Джон озирался по сторонам, явно не видя ее. Она смотрела в окно расслабленно, но наблюдая периферийным зрением, как он мечется. Однажды он посмотрел в сторону Анны и даже ощупал ее на автомате взглядом, но не узнал. Он теперь методично обходил столики, а она всё смотрела в окно, пока он буквально не наткнулся на нее, и его лицо просветлело:
   – Привет, ты уже пьешь?
   – Да, привет, рада тебя видеть.
   – Что пьешь?
   – Шампанское.
   Джон подозвал официанта и попросил джин-тоник.
   – Как поездка?
   Они говорили, но отчего-то возникало слишком много пауз. Явно не хватало тем за пределами банального «как поездка?», и это вносило неловкость. Джон явно нервничал, не очень понимая, что за человек перед ним. Анна просто сливалась с остальными женщинами в этом баре на двадцать восьмом этаже. Шикарная девушка из ночного клуба. Моложе, чем в первый раз, это точно, но меньше индивидуальности. Это сбивало с толку.
   Они покончили с напитками с облегчением, потому что «Хилтон» был явно не создан для разговора, и направились в дебри квартала Шепердз Маркет. После ужина в маленьком французском ресторане с деревянными столами без скатертей – не безвкусном, но ничего особенного, – Джон пошел ее проводить до дома. В конечном счете вечер вполне сложился.
   Они шли, держась за руки. У подъезда Джон поцеловал Анну по-дружески и вдруг, сам удивляясь, что он это говорит, спросил, а свободна ли она следующим вечером. Они условились созвониться утром, и Анна так же, как в прошлый раз, взбежала по ступенькам крыльца. Джон хотел еще что-то сказать, но она сделала вид, что не заметила, и снова скрылась в лифте. Джон постоял с минуту и опять побрел по Бэйсуотер-роуд.
 
   На следующий день Джон не мог дождаться вечера. Он позвонил сказать, что зайдет за Анной – выглядело как жест внимания. Они сели в такси и поехали в «Зуму» в Найтсбридже, модный японский ресторан, но не такой пафосный, как, например, «Сумосан» на Альбемарль-стрит. В «Зуме» было битком, а Джон не заказал столик. Шум стоял страшный, и пока Джон бился с мэтром, Анна вышла на улицу. Он выбежал через минуту, на лице был испуг – вдруг она ушла?
   Конечно, он идиот, что пригласил ее, не позаботившись о столике. Он ума не мог приложить, куда им пойти в половине десятого. Это было странно – при всем его опыте Джон не мог сообразить, что подходит этой женщине. Но знал точно, ему надо научиться понимать ее. Зачем это нужно – он не мог ответить. В конечном итоге они осели неподалеку, в «Кафе Руж», неподобающем месте, но это он свалял дурака, и было поздно что-то исправлять.
   Кафе почти опустело, и официанты уже начали переворачивать стулья в другом конце зала и обслуживали неохотно оставшихся посетителей. Что и говорить – место для ширнармасса. Они заказали бутылку бургундского. Говорили о кошках. Почему – неизвестно. Хотя понятно почему. Кошки независимы, всегда гуляют сами по себе, никому не разгадать их загадки. Умны и, сколько бы ни мурлыкали, никого близко не подпускают. Это была прозрачная, но приятная игра.
   Потом перешли на другие темы. Джон заговорил о терроризме и исламе. Обсуждали фундаментализм, Анна ругала европейских политиков, которые ведут к коллапсу цивилизации, рано или поздно произойдет судьбоносная схватка между фундаментализмом и христианской культурой. Они не заметили, как опустела бутылка.
   – Легко… Когда два великих философа обсуждают глобальные темы… – сказал Джон. – Ну что, пойдем назад через парк?
   Он взял Анну за руку, как и накануне, и они пошли по пустым и темным аллеям. Оба знали, что где-то примерно посередине он ее поцелует. Ее губы были мягкими и нежными. Ощущение, что он держит дорогую хрупкую игрушку в руках, было пронзительным. Перед ее домом Джон, помедлив, спросил, не хочет ли она за углом в баре глотнуть виски, так сказать, на посошок. Анна сказала, что бары уже, наверное, закрыты, но виски есть у нее дома. Оба играли по хрестоматии.
   В квартире Джон опять стал целовать ее: он это делал великолепно. Потом даже попросил виски, хотя не хотелось. Ему было немножко не по себе, что он забавляется с этой игрушкой, и хотелось получить от нее какую-то индульгенцию на эту забаву. Крепко сжимая Анну в руках, он посмотрел ей прямо в глаза:
   – Мне надо сказать тебе что-то важное… Ты должна это знать до… ну, до того, как… Я женат.
   – А почему мне это необходимо знать?
   – Потому что я хочу, чтобы ты знала. Чтобы не думала, что я тебя не уважаю.
   – Ну хорошо, теперь знаю.
   – И ты не против иметь дело с женатым мужчиной?
   – А какая разница?
   – О’кей, о’кей, я просто хотел, чтобы ты это знала.
   Это был просто секс, приятный во всех отношениях. Когда Анна уже начала погружаться в сон, она заметила, что Джон одевается. Он наклонился поцеловать ее перед уходом:
   – Я лучше пойду, ты не против?
   – Нет, конечно, спокойной ночи.
   – Хороших снов.
   Джон сел в такси, машина поехала по пустынной улице в сторону Холланд-парка. «Вау, это может быть выдающийся романчик. Волшебный секс, гладкая кожа и столько стиля. Тактична. Но странно, что ей безразлично, женат я или нет. Она-то точно одна. Ну и хорошо, по крайней мере, не будет никаких отношений. Он не ангел, конечно, и, может, это даже не единственная ночь, может, будут и другие, но точно без обязательств. Не улетать ни в коем случае. Но все-таки надо пойти дальше. Как далеко, посмотрим. Такая игрушка, не оторваться. Наверное, ровно столько, сколько это будет легко…»
   Утром в аэропорту Анна подумала, что вообще-то можно было бы и позвонить женщине, с которой провел ночь, если уж ты хочешь играть по правилам. Но Джон не позвонил, и она подумала, что это, возможно, к лучшему.
   Она провела пару дней в Москве, потом полетела в Среднюю Азию, там была напряженная программа. Джон позвонил ей дня через четыре, и Анне было как-то странно разговаривать с партнером по one-night stand из Англии, стоя под палящим солнцем практически в пустыне. Связь через пару минут оборвалась, и она выключила телефон.
   На следующее утро он позвонил ей в шесть утра по Гринвичу:
   – Тебе трудно дозвониться. Как дела?
   – Нормально, здесь интересно. Вчера были на гидроэлектростанции, думали, как ее реконструировать. Такая мощь! Тонны воды с грохотом несутся вниз, а где-то вдалеке тихое озеро блестит себе на солнце, и трудно поверить, что это и есть та самая вода, которая крошит горы, летя вниз. А что ты так рано звонишь?
   – А как тебя еще застанешь? Я вчера весь день звонил, вот попробовал сегодня на удачу в шесть. У тебя сколько, двенадцать?
   – Вот именно, мне-то надо срочно на ланч.
   – Слушай…
   – Извини, Джон, я не хочу быть грубой, но мне, правда, пора.
   «Бог мой, – подумал Джон, – чушь какая-то: мощь воды, несущейся вниз. То манерная профессионалка в „Харви Нике“, то тусовщица в ресторане в Мейфэйре, а теперь что, играем государственного деятеля?» Но почему-то его это всё зацепило, и вечером он снова позвонил. У нее была уже ночь, и она говорила сонным голосом. У него пять или шесть вечера, и он только что прилетел в Эдинбург. Вообще-то он никогда не звонил женщинам из дома, а тут пошел в сад, чтобы поговорить. Дичь какая-то, так нельзя. Одри красилась наверху. Одетая в своем стиле – летящая юбка до щиколоток и свободный топ – Одри никогда не носила мини, – она выглядела прелестно, и им надо было уже выходить. Что ему приспичило вдруг прятаться в саду и звонить?

Глава 9

   Джуд и Пол были еще не готовы, когда Джон и Одри приехали забрать их, чтобы ехать в ресторан, а потом слушать джаз. Как обычно, шли последние пререкания с детьми.
   – Конни, ты весь стол заляпала своими красками. Давай, бери Джима и идите есть. Потом можете немножко посмотреть телевизор перед сном.
   – Мама, я не хочу есть с Джимом, он всё время мне в тарелку лезет руками, а когда я его шлепаю за это, начинает реветь.
   – Конни, ну он еще маленький. Ты должна быть с ним терпеливой.
   – А когда ты придешь, мамочка? Опять поздно? Почему ты всегда так поздно приходишь, когда вы идете с Одри? Одри, а почему у тебя нет детей? Может, тогда бы вы с мамой раньше приходили и мы все вместе играли? А так мне с Джимом играть скучно.
   – Конни, мы сейчас это не будем обсуждать, мы уже опаздываем, хорошо?
   – Нет, не хорошо. Я хочу знать. Одри, скажи мне! У всех есть дети. У меня тоже будут, когда я вырасту.
   – Конни, твои папа и мама очень хорошие люди, поэтому бог послал им таких славных деток. Может, мы с Джоном были не такие хорошие, поэтому…
   – Нет, Одри, ты хорошая, ты мне сервиз для Барби подарила. А Джон еще лучше, он даже лучше тебя. Он такой смешной!
   Они годами говорили своим друзьям, что решили не иметь детей, потому что это слишком большая ответственность. Джон твердил: он вовсе не убежден, что был бы хорошим отцом. Все друзья уверяли их в обратном и говорили, что еще не поздно.
   Когда Одри была еще его герлфренд, с которой они уже жили вместе, собираясь со временем пожениться, Джон с упорством развивал собственный бизнес с партнером – другом по университету. Одри писала диссертацию по диабету. Ей было двадцать семь, ему – тридцать два. Он работал сутки напролет, она не жаловалась тогда, потому что тоже целыми днями сидела с бумагами. А ночью наступало время чудес. Их тела думали друг о друге целыми днями, это чувство горячего любимого тела рядом постоянно сохранялось внутри у обоих, чем бы они ни занимались днем.
   Одри, грациозная и гибкая, отдавалась ему с нежностью, обвивала его руками, обрушивала водопад волос на его лицо. Джон, чей сексуальный опыт назвать просто «обширным» было бы чрезмерной скромностью и который верил, что действительно великий секс и границы – вещи несовместимые, старался тем не менее быть очень деликатным с Одри. Даже оральный секс с ней казался ему невозможным злоупотреблением: она приходила в возбуждение скорее от того, что видела его страсть, нежели от самих сексуальных затей. Ему иногда хотелось, чтобы она сказала что-то смачно-страстное, иногда, нежно гладя ее бледную кожу, покрывая осторожными поцелуями живот, Джон ловил себя на мысли, что гораздо больше ему бы хотелось перевернуть ее, поставить на колени и грубо войти сзади. Сама мысль об этом заводила так, что ему можно было уже этого и не делать. И думая об этом, он бежал пальцами по ее телу все ниже и ниже, пока не достигал цели. И тогда ее тело все открывалось ему, он медленно и нежно входил в нее, и их тела начинали медленный, томный танец, который потом все убыстрялся. Джон регулировал ритмику танца, то замедляя, то ускоряя его, стараясь продлить музыку слияния, и замирал в паузе перед последней синкопой, за которой начинались долгие, идущие по нарастающей финальные аккорды. Их тела взрывались почти всегда одновременно, и Джон был счастлив, когда вслед за тем Одри роняла волосы ему на лицо и в изнеможении застывала у него на груди. Он держал ее в руках, давая отдохнуть, но не мог ждать очень долго и вскоре начинал свою следующую импровизацию.
   По утрам – он тогда вскакивал еще раньше, чем теперь, часто затемно – Джон смотрел на спящую Одри и думал, что так бы и сидел, глядя на нее, часами, но уже через пару минут тянулся к ней и брал ее сонную. Так начинать каждый день было счастьем.
   Как-то в воскресенье после их обычного старта он сидел за кофе, читая газету, но мысли его были далеко и в полном смятении. В течение последней недели они с партнером потеряли кучу денег, и это была только его вина. Партнер призывал идти осторожно, развивать компанию постепенно. Джону же хотелось все и сразу, и он уговорил вбухать все в один большой и весьма рискованный проект. Он был уверен в удаче, а теперь понимал, что компании не выжить. И все из-за его самоуверенности. У компании много долгов, а он вынул столько денег из основного бизнеса, чтобы инвестировать в этот дурацкий проект. Нет, конечно, они обязаны выжить, но будет тяжело. Придется увольнять, резать затраты, самим работать день и ночь вместо уволенных. Они смогут рефинансировать долги, только если вложат и собственные деньги в компанию, по-другому – никак. А это значит, что он должен забыть о покупке дома, по крайней мере, года на два. Как он все довел до такого хаоса? Одри так мечтает о доме, который она хочет привести в порядок, сделать уютным, прежде чем они заведут первого ребенка. Он поставил крест на ее мечтах.
   Одри вышла из душа, свежая, как обычно с блестящими мокрыми темными волосами, в длинной джинсовой рубашке. Она вся излучала свет, стоя на этой и так залитой солнцем кухне. Джон смотрел и думал, что сейчас разрушит воскресный день, который обещал быть праздником, как всегда. Он и так ничего не говорил ей ни в пятницу, ни в субботу, все откладывал на конец уик-энда.
   – Джон, я так счастлива сегодня. Солнце замечательное. И мне надо тебе что-то сказать. Я всю неделю ждала воскресенья, чтобы спокойно, за завтраком сказать тебе это. Я беременна. Я знаю, ты хотел еще немножко подождать, сначала пожениться, поездить по миру, купить дом. Но так уж получилось, и я так счастлива. Ты рад?
   Джона просто захлестнула волна радости, он схватил Одри и начал кружить ее по кухне: «Детка, какая же ты умница, я так счастлив!», но уже через мгновение он застыл, оторопело уставившись на нее.
   – Что с тобой, Джон? Конечно, это немножко неожиданно, и ты, наверное, слегка в шоке, так это нормально. Я все обдумала: раз уж так получилось, бог с ними, с путешествиями, надо сразу искать дом. И давай прямо сегодня скажем родителям о помолвке, потому что быстрее, чем месяца за три-четыре, свадьбу не организовать. А тогда уже будет почти шесть месяцев, и тебе, к сожалению, придется забыть о скуба-дайвинге в медовый месяц, уж извини. Но что-то поспокойнее можно придумать, например, просто поваляться на пляже на юге Франции пару недель вдвоем. Снимем маленькую виллу на Кап-Ферра.
   О чем она говорит? Вилла на юге Франции. Он не уверен, сумеет ли сохранить их нынешнюю просторную квартиру на Королевской миле Эдинбурга. Сегодня он вообще не может сказать ей, что они могут и что не могут себе позволить. Уже хотя бы для того, чтобы точно понять размер бедствия, ему потребуется не меньше двух месяцев работы и перекраивания всего бизнеса. Только после этого можно будет что-то планировать.
   – Джон, что ты застыл и молчишь, как будто я сзади тебе нож в спину всадила? И смотришь на меня оторопело. – Одри уже была на грани слез.
   – Одри, ради бога, не волнуйся. Все отлично, я рад, я, правда, всегда хотел ребенка.
   – Хотел? Ты хочешь сказать, что теперь это не так?
   – Нет, ты не так поняла, просто…
   – Что «просто»?
   – Мне нужно было тебе раньше всё сказать, но как-то не складывалось. Конечно, сейчас совсем некстати, ты так счастлива, и такая новость, что ты беременна, а я…
   – А что ты хотел мне сказать такого, более важного, чем это?
   – Одри, – Джон понял, что надо брать быка за рога, – слушай! Так получилось, что сейчас ну совсем, совсем неподходящее время для ребенка. Мы «посадили» компанию, мы на грани банкротства, и вот я всю неделю думал только, как я тебе это скажу.
   Одри потеряла дар речи. Джон рассказал ей всё. Потом повторил, потому что она не реагировала. Она слышала его слова и не могла понять, почему он говорит о каких-то долгах и кэш-флоу? Она только чувствовала, что он предал ее в такой день.
   Джон видел, что Одри не способна его услышать. Он знал, что, наверное, должен был говорить о другом, но он сам был на грани. Он так рассчитывал на ее поддержку. Но она погрузилась только в свою собственную проблему, о боже, что он говорит, в какую «собственную проблему», это не проблема, это их общий ребенок.
   – Одри, ну скажи хоть что-нибудь. Я знаю, что виноват, но ошибки в бизнесе случаются. Это естественный риск, это не конец света, я всё поправлю. Просто мне нужно время. Это будет трудное время, и я даже сейчас не готов сказать, как долго оно протянется.
   – Джон, ты говоришь не о том. У нас будет ребенок. У тебя финансовые трудности, что-то изменилось, я понимаю, но сейчас это не важно. Не о твоем бизнесе сейчас речь, а о нашем ребенке.
   – Одри, я, черт возьми, не говорю о «моем бизнесе», я говорю о нашей с тобой жизни. Ты хоть понимаешь, что я не могу позволить себе и малой части того, что мы в данный момент имеем, не говоря уже о том, что мы себе запланировали?
   – И поэтому ты уже не хочешь ребенка?
   – Да не мели ерунды. Это жестоко и глупо так говорить. Хочу, не хочу… Еще до того, как ты вышла из ванной, я уже сидел здесь, чувствуя себя свиньей, что разрушил твою мечту о доме, что мне теперь года два надо будет выкарабкиваться из этой ситуации, а тут еще и ребенок. Я не знаю, как все это разрешить. Я ни слова не сказал, что не хочу ребенка, кстати.
   – Джон, ты говоришь о деньгах, а не о той жизни, которая внутри меня. Ты даже не спросил, как я себя чувствую, ты не думаешь, как нам всё надо теперь переигрывать и со свадьбой, и с медовым месяцем.
   – Я говорю не о деньгах, я говорю о том, что ты не понимаешь происходящего. Какие две недели на юге Франции? Забудь об этом. Какие срочные поиски дома? Я даже няню не в состоянии буду оплатить в ближайший год.
   – Ты можешь мне просто ясно сказать, ты хочешь ребенка или нет?
   – Конечно, хочу, но…
   – Ты сказал «но»!
   – …но надо смотреть на вещи реально. У нас будет ребенок, я рад, правда. Уже рад. Но надо сохранить компанию. Хотя бы для этого.
   – Тебе компания важнее, я понимаю.
   – Слушай, это чудовищно, что ты говоришь, дико противопоставлять ребенка компании.
   – Я – чудовищна? А ты? У тебя все приоритеты шиворот-навыворот.
   – Одри, давай попробуем еще раз. Послушай меня спокойно. Мы будем вместе ждать ребенка, раз уж ты так этого хочешь. Это будет очень и очень трудно, и я по-любому буду делать всё, что смогу, чтобы спасти компанию, потому что я должен и тебе, и ребенку создать условия. Ты сейчас ничего не говори, просто подумай, что реально, а что нет. Не отвечай сразу, ладно, детка?
   Джон был вымотан. Ему нужна была пауза. Он позвонил паре приятелей и отправился играть в теннис. Он просто не мог дальше сидеть дома и вести этот разговор. Одри слышала, как он захлопнул дверь. Она продолжала сидеть за столом с остатками завтрака. «Он сбежал. Оставил меня одну. Конечно, я все поняла про его компанию. Но он опять поставил свои мужские игры во главу угла, а меня призывает одной решать судьбу ребенка». Она убрала кухню, думая, какой ложью были все эти ночи, все слова об их будущем. Что она теперь скажет родителям? Что она беременна, а Джон считает, что сейчас не подходящее время и не хочет жениться? Он просто глуп и жесток.
   Она вышла на улицу, пройтись. К подругам она сейчас идти не могла, прошла по средневековым кварталам города, перешла через реку, стала подниматься на холм. Эдинбург – это Париж в миниатюре, только живописнее. Джон скоро придет домой. Одумается. Поймет, как был жесток и несправедлив к ней. Одри почувствовала усталость и повернула назад. Дом был пуст. В гостиной громко тикали часы. Она прошла в спальню, залезла под одеяло, не раздеваясь, и вскоре уснула.
   После тенниса Джон никак не мог набраться смелости пойти домой. Они с мужиками завернули в паб, съели по стейку и выпили пива. Он шел домой, думая, что, конечно, нельзя было найти хуже момента, чтобы забеременеть. Но он же Одри такое никогда не скажет. Значит, так тому и быть. Будет полный кошмар, ну придется и с этим справиться, альтернативы-то нет.
   Одри спала, когда он пришел. «Пусть отдохнет, – подумал он. – Завтра она всё увидит в другом свете. А я к завтрашнему вечеру должен найти правильные слова, чтобы объяснить девочке, что, если ребенок появится не сейчас, а на пару лет позже, все трое будут от этого только счастливее. Но если это для нее не вариант, значит, она должна быть спокойна, что я справлюсь и с сегодняшней ситуацией. Мы продадим остатки компании, я пойду работать куда-нибудь менеджером, чтобы хоть эту квартиру сохранить, не тащить же Одри с ребенком в трущобы? Это будет означать, что о собственном бизнесе придется забыть. Одри не будет работать года два, не меньше, надо содержать всё это хозяйство, страховка взлетит, а через три-четыре года поздно начинать строить новую компанию с нуля. Просто поздно, да и работать придется круглые сутки, а это значит – не видеть ни жену, ни ребенка. Надо думать дальше».
   Одри проснулась и услышала звуки футбольного матча по телевизору. Смотрит футбол, значит. К ней даже не подошел. Она опять закрыла глаза.
   Джон заходил в спальню несколько раз, не зная, будить Одри или дать ей выспаться. Вообще-то лучше бы ей встать и им вместе куда-то выйти, в ресторан, что ли? Все-таки день-то особый. Но вдруг она опять вскинется и скажет, что это чудовищно – выпивать и закусывать в такой момент?
   Забравшись вечером в кровать, он стал гладить Одри по волосам, целовать и шептать какие-то слова. Она отодвинулась, резко и враждебно. Он и мыслей не имел о сексе, просто хотелось, чтобы они были вместе, чтобы заснули обнявшись, чтобы она чувствовала: он с ней и никогда ее не подведет.
   Джон проснулся в полпятого и подумал, что до прихода партнера, который сразу начнет причитать и упрекать, хорошо бы спокойно посидеть с цифрами. Одри спала. «До вечера, детка, я тебя очень люблю», – прошептал он ей на ухо. Вечером он, как и планировал, пришел не поздно. Сел напротив Одри, сказал все, что заготовил. Но то ли тон был не тот после дневных разборок с партнером, то ли она еще не пришла в себя, но Джону опять не удалось достучаться до нее. Он повторял, что справится, что продаст компанию и найдет работу, что всех прокормит. Она слышала в его голосе только горечь, что он приносит все свои бизнес-планы в жертву ее блажи иметь ребенка, которая пришлась ему не ко времени. Он жертвовал собой, и это было омерзительно слушать.