Страница:
Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет – это платная любовь, и неизбежные результаты – болезнь. Слава Богу, что еще все эти случаи в молодости – болезнь не роковая. Тут несомненная травма в молодости. Не боготворимая любовница вводила его в жизнь, а случайная, безличная, купленная на ‹одну ночь,› несколько минут. И унизительные, мучительные страданья…Но хочется сказать сейчас о другом.
Конечно, Е. Ю. Кузьмина-Караваева, в монашестве мать Мария, никогда не считалась католической святой, тем более при жизни Ахматовой – тут Анна Андреевна ошиблась. В уточнение можно сказать, что не столь уж давно, а именно 16 января 2004 года, Священный синод Вселенского патриархата в Константинополе принял решение о канонизации монахини Марии (Скобцовой) в числе других православных русских эмигрантов, оставивших яркий след в духовной жизни Западной Европы 1920 – 1930-х годов.
Но здесь важно еще и другое: Ахматова, неплохо разбиравшаяся в людях и нередко дававшая им суровые оценки, в полной мере осознавала значение Елизаветы Кузьминой-Караваевой: «человек необычайных душевных достоинств». Это мнение кажется особенно ценным. Тем более сегодня, когда можно встретить безапелляционные высказывания новеллистов: «…так и не дождалась от Анны Андреевны доброго слова». Теперь мы знаем, что это неправда!
– Я хотел бы знать, что часто, часто, почти каждый день вы проходите внизу под моими окнами. Только знать, что кто-то меня караулит, ограждает. Как пройдете, так взгляните наверх. Это все…
Эти загадочные блоковские слова были обращены именно к Елизавете Кузьминой-Караваевой. Значит, и Блок тоже всей своей поэтической, «зрячей» душой почувствовал способность этого юного, но такого мудрого не по возрасту создания испытывать материнские чувства к чужим, казалось бы, людям и спасать, спасать, спасать… Почувствовал, в этом нет никаких сомнений! Вот если бы только в его собственной жизни многое сложилось иначе, не так, когда уже нельзя ничего поправить… когда судьба зачем-то накрепко и навсегда связала Александра Блока с Прекрасной Дамой его стихов Л. Д. Менделеевой.
Судя по фотографиям, красавицей Любовь Менделеева никогда не являлась, хотя, по свидетельствам современников, в молодые годы была не лишена некоторого обаяния – с ярким румянцем на щечках, золотистыми волосами и темными бровями… С пухлыми губами, с юных лет склонная к полноте, она напоминала купеческую дочку из русской народной сказки. На Блока, по его признанию, девушка сразу произвела «сильное впечатление». Он находил, что Люба похожа на одну из известных мадонн.
Это стихотворение, датированное 1898 годом, считается самым первым из обращенных к Прекрасной Даме. Уже тогда в нем прозвучали пророческие слова: Но страсти не ведала пылкая кровь… /Как сердце мое разрывалось!.. Слова, которые предопределили сложные отношения поэта и его Музы, их, в конечном счете, глубокую жизненную драму.
Она молода и прекрасна была
И чистой мадонной осталась,
Как зеркало речки спокойной, светла.
Как сердце мое разрывалось!..
Когда же мне пела она про любовь,
То песня в душе отзывалась,
Но страсти не ведала пылкая кровь…
Как сердце мое разрывалось!..
Семьи Менделеевых и Бекетовых (мать Блока – урожденная Бекетова) издавна поддерживали дружеские отношения. Великий русский ученый Дмитрий Иванович Менделеев построил свой дом неподалеку от Шахматова, имения Бекетовых. Летом 1898 года Саша Блок, окончивший гимназию, появился в менделеевском Боблове, чтобы договориться о любительских спектаклях. Здесь он впервые встретил свою Прекрасную Даму – дочь Менделеева Любочку.
Юных Сашу и Любочку на первых порах связывали общая увлеченность театром, мечты о сцене. Блока всегда влекло к актрисам, а Любочка как раз мечтала стать одной из них. Разумеется, непременно великой!
Стихи Блока поначалу вызвали в душе Любочки недоумение. Она даже не сразу догадалась, что они посвящены ей и Прекрасная Дама – это именно она:
Понемногу я вошла в этот мир, где не то я, не то не я, но где все певуче, все недосказано, где эти прекрасные стихи так или иначе все же идут от меня… Я отдалась странной прелести наших отношений. Как будто и любовь, но, в сущности, одни литературные разговоры, стихи, уход от жизни в другую жизнь, в трепет идей, в запевающие образы.«Как будто и любовь…» Летом 1903 года дочь тайного советника Дмитрия Менделеева обвенчалась со студентом Александром Блоком в церкви села Тараканова Клинского уезда. И – практически сразу начались сложности семейной жизни.
Любовь Дмитриевна ждала от брака только хорошего. «Теперь еще тверже знаю, что будет счастье, бесконечное, на всю жизнь», – уверенно написала она жениху накануне свадьбы. В своих надеждах и ожиданиях Любовь Дмитриевна жестоко обманулась.
Блок по-прежнему считал ее символом Вечной женственности. Из воспоминаний Любови Дмитриевны выясняется, что брак ее с самого начала оказался, говоря попросту, условным: со стороны Блока еще до свадьбы была лишь «короткая вспышка чувственного увлечения», которая «скоро, в первые же два месяца, погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения». Приводя эту цитату, биографы обычно из ложной стыдливости или по какой-то иной причине опускают последние слова. А они-то как раз значат больше, чем все предыдущие: «не успев вырвать меня из моего девического неведения». Означать эти слова могут только одно: Любовь Дмитриевна и в замужестве (по крайней мере, очень долгое время) оставалась девицей…
Блок объяснял жене, что физическая близость между ними вовсе не нужна, что он будет все равно «уходить к другим», хотя эти «командировки» из семьи не должны поколебать узаконенной гармонии.
– А я?
– И ты так же, – ответствовал он с наивным и жестоким прямодушием.
Вспомним: Но страсти не ведала пылкая кровь… / Как сердце мое разрывалось!..
Любовь Дмитриевна признавалась:
Это приводило меня в отчаяние! Отвергнута, не будучи еще женой… Я рыдала в эти вечера с таким бурным отчаянием…С Прекрасными Дамами, кажется, вообще не живут, и семейная драма Блока в том, что он женился на «Прекрасной Даме». Это меткое высказывание принадлежит перу Надежды Мандельштам, тоже спутницы одного из поэтов.
Часто бывавший у Блока литератор Модест Гофман подтверждал:
Семейная жизнь Блока мне была мало понятна: он был женат на очень красивой и очень привлекательной Любовь Дмитриевне, был очень дружен с нею, но пренебрегал ею как женой.В январе 1904 года Александр Блок с молодой женой приехал в Москву, где и произошло их знакомство с Андреем Белым (Борисом Бугаевым). Вначале и тот был охвачен мистико-платоническим чувством поклонения Прекрасной Даме блоковских стихов, но постепенно по-настоящему, по-земному влюбился в жену своего друга и открылся ей в своих чувствах. А Люба – Люба посвятила в произошедшее… мужа и его мать.
Любови Дмитриевне, конечно, нравилось то, что в ее власти было «спасти» или «погубить» бурно влюбившегося поэта, которого все окружающие считали выдающейся личностью. Ее наконец-то просто полюбили – не как Прекрасную Даму, а как молодую, привлекательную женщину. И Белому удалось вскружить ей голову. В воспоминаниях на склоне лет она писала: «Я стремилась устроить жизнь, как мне нужно, как удобней…» Любовь Дмитриевна вся в этом запоздалом признании, считают литературоведы: она всегда стремилась жить «как удобней» и не пощадила ради этого ни Белого, ни Блока.
Известно: эта история завершилась тем, что Любовь Дмитриевна осталась с Блоком. Правда, поэт не стал от этого счастливее… «Недобрая, самолюбивая, необузданная» – такую характеристику давала Любе его тетушка Мария Андреевна Бекетова.
Еще в самом начале их брака тетушка записала в своем дневнике:
Она, несомненно, его любит, но ее «вечная женственность», по-видимому, чисто внешняя. Нет ни кротости, ни терпения, ни тишины, ни способности жертвовать. Лень, своенравие, упрямство, неласковость, – Аля[2] прибавляет – скудость и заурядность; я боюсь даже ей сказать: уж не пошлость ли все эти «хочу», «вот еще» и сладкие пирожки. При всем том она очень умна, хоть совсем не развита, очень способна, хотя прямодушна и сознает свои недостатки, его любит… Он – уже утомленный и страстью, и ухаживаньем за ней, и ее причудами, и непривычными условиями жизни, и, наконец, темнотой. Она свежа, как нежнейший цветок, он бледен и худ…Жадно хлебнув обретенной свободы, Любовь Дмитриевна решила утвердиться в театре. Выступала она под другой фамилией – Басаргина. Уже после революции сыну Корнея Ивановича Чуковского, Николаю, довелось услышать в ее исполнении поэму Блока «Двенадцать»:
Читала Любовь Дмитриевна, а Блок сидел сбоку на стуле. Любовь Дмитриевна читала шумно, театрально, с завыванием, то садилась, то вскакивала. На эстраде она казалась громоздкой и даже неуклюжей. Ее обнаженные до плеч желтоватые руки метались из стороны в сторону. Блок молчал. Мне тогда казалось, что слушать ее ему было неприятно и стыдно…Догадываясь и сама в глубине души, что талантом ее Бог не наградил, Любовь Дмитриевна захотела взять упорством и работой. Блок привыкал к одиночеству… От жены приходили письма: «Люблю тебя одного в целом мире. Часто падаю на кровать и горько плачу: что я с собой сделала?» Блок отвечал – не ей, а себе:
Любовь Дмитриевна какое-то время пыталась восстановить семейную жизнь. Но хватило ее ненадолго: она опять увлеклась сценой, и снова театр увел ее от Блока. Располагая средствами после смерти отца, она финансировала постановки Всеволода Мейерхольда. Завела и очередной роман – на сей раз с писателем Георгием Чулковым, также дружившим с Блоком.
С тобою смотрел я на эту зарю —
С тобой в эту черную бездну смотрю…
Домой Любовь Дмитриевна возвращалась всегда, подчеркивают биографы Блока. Однажды это оказалось связано с тем, что она ждала ребенка (результат очередного мимолетного романа с молодым литератором Евгением Ивановым). Затаилась, ушла в покорность судьбе, горько оплакивая «гибель своей красоты». (Ей, видимо благодаря поклонению Блока, было свойственно сильно преувеличенное представление о своей наружности.) Александр Александрович, по ее словам, «очень пил в эту зиму и совершенно не считался с ее состоянием». А он между тем возлагал на чужого ребенка какие-то свои затаенные надежды. Ему казалось, что вот сейчас-то жизнь может пойти по-другому. Люди запомнили его в эти дни «простым, человечным, с небывало светлым лицом».
Мальчик, названный Дмитрием, – в память Менделеева, прожил всего восемь дней. Блок в письмах называл его: «наш сын». Он сам похоронил младенца, потом каждый год навещал могилу.
В дневнике М. А. Бекетовой есть такая запись:
…мне ужасно жаль маленькую крошку… Мне жаль его потому, что Любе его мало жаль. Неужели она встряхнется, как кошка, и пойдет дальше по-старому?…Похоже, что сам поэт не слишком-то дорожил своим браком. В ноябре 1907 года он сильно увлекся Натальей Николаевной Волоховой – эффектной актрисой из труппы Веры Комиссаржевской. Роман оказался настолько бурным, что Александр Александрович всерьез подумывал о разводе с Любой и женитьбе на Волоховой. Но страсть его довольно скоро стала остывать, подарив отечественной литературе поэтические шедевры, вошедшие в блоковские циклы «Снежная маска» и «Фаина». На момент его знакомства с юной Лизой Пиленко отношения с Натальей Николаевной неуклонно близились к своему финалу. Семейной гармонии тоже не было… Александр Александрович все больше и больше «прозревал» относительно душевных качеств воспетой им Прекрасной Дамы. Об этом свидетельствуют дневник и записные книжки поэта. К примеру, запись от 18 февраля 1910 года:
Люба довела маму до болезни. Люба отогнала от меня людей. Люба создала всю ту невыносимую сложность и утомительность отношений, какая теперь есть. Люба выталкивает от себя и от меня всех лучших людей, в том числе – мою мать, то есть мою совесть. Люба испортила мне столько лет жизни, измучила меня и довела до того, что я теперь. Люба, как только она коснется жизни, становится сейчас же таким дурным человеком, как ее отец, мать и братья. Хуже, чем дурным человеком, – страшным, мрачным, низким, устраивающим каверзы существом, как весь ее поповский род. Люба на земле – страшное, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные. Но – 1898–1902 сделали то, что я не могу с ней расстаться и люблю ее.А еще в 1902 году в своем дневнике поэт вопрошал:
Где же вы, родные сердца, отчего вас так мало, отчего вы не пойдете за чистым, глубоким, может быть, частями «безумным», зато частями открывающим несметные сокровища «глубинных» чувств и мыслей…Но расслышал ли он в юной Лизе Пиленко биение родного сердца?…
Как отличалась эта гимназистка и от неугомонной эгоистичной Любы, не умеющей ничем жертвовать, и от экзальтированной, но холодной Волоховой, и от всех других женщин, встретившихся Блоку на его пути! Она тонко почувствовала внутреннее одиночество поэта, жалела его и горела желанием спасти… Уже тогда, в гимназические годы, в ее характере проявилось стремление к самопожертвованию, к самоотречению – черта, которая позже в эмиграции, в Париже, позволит ей стать для многих настоящей спасительницей.
Когда вы стоите на моем пути,
Такая живая, такая красивая…
Глава 4
Без любви
И слова: «все еще впереди»
Заменились словами: «все было».
Я скорбевшее сердце укрыла
Без любви у себя на груди.
Е. Кузьмина-Караваева
Выросшая Лиза, уже Елизавета Юрьевна, вспоминала свои отроческие годы:
За плечами было только 14 лет, но жизнь того времени быстро взрослила нас. Мы пережили японскую войну и революцию, мы были поставлены перед необходимостью спешно разобраться в наших детских представлениях о мире и дать себе ответ, где мы и с кем мы. Впервые в сознание входило понятие о новом герое, имя которому – Народ.Хотя Лиза Пиленко и была рождена в обеспеченной дворянской семье, ее всегда тянуло к простым людям. Одно время, еще до встречи с Блоком, она даже стала преподавать русский язык и литературу в рабочей школе на Путиловском заводе.
Произошло это так. Небольшая группа учениц 6-го класса Таганцевской гимназии организовала кружок по изучению марксизма, к которому примкнула и Лиза. Девушки взялись проводить уроки с рабочими Путиловского и Франко-русского заводов по арифметике, географии, русскому и немецкому языкам. Лиза и здесь не отставала от своих подруг. Ее мать, Софья Борисовна, вспоминала:
Однажды она пришла ко мне и объявила, что ее пригласили по вечерам давать уроки рабочим на Путиловском заводе. Я пришла в ужас! Это был 1906 год, всюду аресты, и… девочка будет давать уроки рабочим, да еще вечером! Говорю ей:Впрочем, надо признать, что занятия с рабочими Лиза вскоре забросила, разочарованно заявив матери:
– У тебя у самой много уроков, тебе самой еще учиться нужно, да и в беду попадешь…
Она бросилась меня целовать и говорит, смеясь:
– Не бойся, мать, и уроки выучу, и ничто со мной не случится… а вечером оттуда меня старики рабочие до трамвая обещали проводить.
Я скрепя сердце позволила, думая, что она этим от душевной тяжести избавится. Несколько раз в неделю ей приходилось туда ездить…
– Знаешь, я убедилась, что они учатся только для того, чтобы стать телеграфистами, а не для знания…
Одноклассница Ю. Я. Эйгер, судя по ее высказываниям, с самой юности очень верно и точно уловила главную суть характера своей подруги:
Лиза на самом деле удивляла не только свою мать. Она была чрезвычайно, можно даже сказать, гениально одарена. Мозг ее работал непрестанно, она всегда напряженно думала об отвлеченных проблемах, жизненно важных для нее в эту минуту. Целиком захваченная какой-нибудь идеей, Лиза настойчиво внедряла ее в сознание близких людей и требовала от них такого же понимания, такого же увлечения. Она всегда была в приподнятом творческом состоянии и потому по сути своей глубоко оптимистична. У друзей Лиза не допускала никакого упадка настроения, даже грусти.Это несмотря на свое собственное настроение в то непростое время, когда у нее самой было смутно и тяжело на душе (сначала потеря близких людей – отца и бабушки, затем – неразделенная любовь к Александру Блоку)!
Впрочем, Блока девушка попыталась забыть. К чему мечтать об этом странном человеке с таким красивым и холодным лицом, который никогда не будет с тобой рядом? А тут как раз Лизу познакомили с молодым стихотворцем Николаем Гумилевым. Большой любитель женщин, поэт не смог пройти мимо юного обаяния Лизы Пиленко. Некоторые источники скупо упоминают об их романе, якобы завязавшемся зимой 1908/1909 года. Думается, романа никакого не было, в лучшем случае легкая взаимная симпатия. Все окружающие знали: Николай до безумия любит Анну Горенко, то есть Ахматову. Все остальные – так, лекарство от этой вечной страсти. А Лизе… Лизе, очевидно, хотелось доказать самой себе, что она вполне может кому-то понравиться, кого-то заинтересовать. И она доказала!
Годы спустя она вспомнит друга своей юности Николая Гумилева в очерке «Последние римляне»:
Он все время пытался найти пути, пытался влить кровь в дряхлеющую культуру последних дней. И искал он этих путей везде. Отсюда и «муза дальних странствий», отсюда и путешествие его по Африке, отсюда мечта о Синдбаде-мореходе, о конквистадорах, наконец, отсюда и ясное, героическое отношение его к войне, гордость Георгиями своими солдатскими и, может быть, отсюда и смерть его от чекистских пуль. Чего он искал?…Еще в конце августа 1908 года Лиза из-за конфликта с одним из преподавателей перешла в гимназию M. H. Стоюниной. Здесь ей повезло с учителем литературы – им оказался поэт Василий Гиппиус. Он первый ввел свою ученицу в поэтический мир столицы, а также привлек к переводам стихов немецкого романтика Новалиса.
Девушки в Стоюнинской гимназии кроме привычного рисования обучались рукоделию, шитью и вышиванию у преподавателя И. А. Малевиной. Давая характеристику классу, в котором училась Лиза, учительница отмечала, «что общий ход занятий оживленный и многие принялись за дело с интересом и охотой. Что же касается Е. Пиленко, то у нее отмечено небрежное отношение к делу и непривычка заниматься рукоделием… в результате к концу учебного года, из-за небрежного отношения к делу, – нет никаких успехов».
Вероятно, именно «небрежное отношение к делу» позволило Елизавете Пиленко в дальнейшем стать непревзойденным мастером вышивки, подлинным художником этого вида творчества. Искусствоведы, кстати, утверждают, что примеров подобной педагогической слепоты и глухоты в истории искусства немало…
Гимназистка Елизавета Пиленко, подтянув латынь с помощью репетитора и досрочно сдав экзамены на серебряную медаль за 7-й класс, осенью 1909 года поступила на философское отделение историко-филологического факультета Высших (Бестужевских) женских курсов. Лиза прослушала лекции видных философов С. Л. Франка и Н. О. Лосского, юриста Л. И. Петражицкого. Впрочем, проучилась Е. Пиленко на курсах не более полутора лет…
19 февраля 1910 года Елизавета Пиленко вышла замуж за Дмитрия Кузьмина-Караваева – юриста, близкого к эстетствующим модернистским кругам в мире искусства. Венчание проходило в церкви Рождества Богородицы при петербургской гимназии императора Александра I, которую окончил жених. Приглашенных оказалось немного, но Лизины подруги по гимназии Таганцевой присутствовали все до одной. Еще гимназистки 8-го класса, они с завистью взирали на юную невесту в белом подвенечном платье, которая становилась светской дамой. Рассказывали, что под венцом Лиза казалась очень бледной и излишне серьезной… Молодым сняли квартирку на Ново-Исаакиевской.
Елизавета Юрьевна впоследствии сдержанно напишет о своем замужестве:
В 1910 году я вышла замуж. Мой муж из петербургской семьи, друг поэтов, декадент по самому своему существу, но социал-демократ, большевик. Семья профессорская, в ней культ памяти Соловьева, милые житейские анекдоты о нем.Между тем декадент Дмитрий Владимирович Кузьмин-Караваев, сын известного профессора-правоведа и дальний родственник Николая Гумилева, был наделен большой любознательностью и всяческими талантами, в том числе и поэтическим: пописывая стихи, он входил в поэтический «Кружок молодых». Кузьмин-Караваев с блеском окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. В студенческие годы, чересчур увлекшись горячими речами своего отца, видного масона В. Д. Кузьмина-Караваева, депутата Государственной думы, военного юриста, историка, члена партии демократических реформ, Дмитрий связался с социал-демократами. Большевики вовлекли его в работу связного, какое-то время он перевозил нелегальную литературу. Был пойман и судим, но из тюрьмы правдами и неправдами его вызволил отец. После 1906 года Дмитрий разочаровался в подпольной работе и вышел из партии. «Товарищи» долго его преследовали, угрожали и шантажировали.
Ритм нашей жизни нелеп. Встаем около трех дня, ложимся на рассвете. Каждый вечер мы с мужем бываем в петербургском мире. Или у Вячеслава Иванова на башне, куда нельзя приехать раньше 12 часов ночи, или в цехе поэтов, или у Городецких и т. д.
Дмитрий водил знакомство со многими литераторами, художниками и актерами. Дружил и с Гумилевым, был в хороших отношениях с Блоком. Человек образованный, светский, сугубо столичный – с таким лестно появиться перед провинциальными родственниками. Но, судя по всему, Лиза не придавала значения таким мелочам…
Благодаря широким связям Дмитрия Лиза с головой окунулась в столичный водоворот художественной жизни. И здесь судьба просто не могла вновь не столкнуть ее с Александром Блоком.
14 декабря 1910 года проходил вечер памяти философа Владимира Соловьева. В Тенишевском училище выступали Вячеслав Иванов, Дмитрий Мережковский, другие известные литераторы. Потом на сцене появился Александр Блок. Как всегда казавшийся высокомерным на людях, он говорил о непонимании толпы, подчеркивая свое избранничество и одиночество. Голова высоко поднята над застегнутым сюртуком, а лицо так прекрасно в своей трагической неподвижности!..
На этом вечере присутствовали и Кузьмины-Караваевы. Что творилось в те мгновения в душе Лизы, можно только представить! А тут еще в перерыве Дмитрий, который, разумеется, ничего не подозревал о ее влюбленности в Блока и той истории более чем двухлетней давности, предложил Лизе познакомить ее с поэтом и его женой Любовью Дмитриевной. Лиза решительно запротестовала, чем весьма удивила Дмитрия. Он все-таки направился в сторону Александра Александровича.
Вскоре муж вернулся, но не один, а с высокой, полной и, как мне сразу показалось, насмешливой дамой… и с Блоком. Прятаться я больше не могла. Надо было знакомиться. Дама улыбалась. Блок протягивал руку. Я сразу поняла, что он меня узнал.Уже на следующий день Кузьмины-Караваевы обедали в доме поэта. Сказать, что Лиза волновалась, как никогда, значит ничего не сказать о ее состоянии в тот день. Быть совсем рядом с любимым человеком, смотреть в его вдохновенное лицо, слышать его голос, его слова, то и дело обращенные к ней, – это ли не счастье? И видеть возле него жену – такую нелепую, такую ненужную для него, щебечущую привычным капризным тоном о каких-то несущественных глупостях, – боже мой, какое сердце это выдержит?
Он произнес: «Мы с Вами встречались».
Опять я вижу на его лице знакомую, понимающую улыбку.
Он спрашивает, продолжаю ли я бродить. Как «справилась» с Петербургом.
Отвечаю невпопад. Любовь Дмитриевна приглашает нас обедать. Уславливаемся о дне.
Слава Богу, разговор кончается. Возобновляется заседание.
По ЕГО дневнику видно, что он ждал этого обеда с чувством тяжести. Я тоже. На мое счастье, там был еще кроме нас очень разговорчивый Аничков с женой. Говорили об Анатоле Франсе. После обеда он показывал мне снимки Нормандии и Бретани, где он был летом. Говорил о Наугейме, связанном с особыми мистическими переживаниями, спрашивал о моем прежнем. Еще мы говорили о родных пейзажах, вне которых нельзя понять до конца человека. Я говорила, что мой пейзаж – это зимнее, бурное, почти черное море, песчаные перекаты высоких пустынных дюн, серебряно-сизый камыш и крики бакланов.
Он рассказывал, что, по семейным данным, фамилия Блок немецкого происхождения, но, попав в Голландию, он понял, что это ошибка, что его предки именно оттуда, настолько в Голландии ему все показалось родным и кровным. Потом говорили о детстве и о детской склонности к страшному и исключительному. Он рассказывал, как обдумывал в детстве пьесу. Герой в ней должен был покончить с собой. И он никак не мог остановиться на способе самоубийства. Наконец решил, что герой садится на ЛАМПУ и СГОРАЕТ. Я в ответ рассказала о чудовище, которое существовало в моем детстве. ЗВАЛИ ЕГО – ГУМИСТЕРЛАП. Он по ночам вкатывался в мою комнату, круглый и мохнатый, и исчезал за занавеской окна.