Страница:
– О-о-о! – заулыбалась, заискрилась, как счастливая молодоженка, Вера, потянувшись к Сергею:
– Это мой спаситель… Один на всей земле…
И повернувшись к гостьям, время от времени с улыбкой поглядывая на Сергея, продолжила:
– Я в десятом классе вместе с родителями сюда переехала. Они у меня на месте не сидели – как я родилась, так кинули меня на мою тетушку и мотались по стройкам века по всей стране. А когда мне в десятый пришла пора идти – угомонились. Переехали сюда и меня забрали. Вобля тогда многолюдной была… Природа хорошая, дома дешевые, а отец уже прибаливать стал, ему захотелось пасекой заняться, медом своим подлечиться.
Пошла я первый день в школу живой, веселой девчонкой, а вернулась – как во сне… Сергея увидела.
Меня учитель с классом знакомит, а я только его и вижу…
Даже оглохла.
Мне вопросы задают, а я молчу… Все надо мной хохотать. Потом изводить стали. Особенно девчонки. Ну, а Сергей стал меня защищать…
А я и по сей день как во сне живу… – заалела щеками Вера, заставив своих гостей, не выдержавших такой ее искренности, смущенно потупить глаза.
Ворвались, разрушив затянувшуюся паузу, распаренные, розовые и чистые ребята, и все к отцу – чего, как обещал, не пришел? Окружили, обхватили со всех сторон, стараясь повалить на пол. Тот, удерживаясь на стуле, завязал с ними веселую возню, сгреб всех одной рукой, придерживая от неуместного при посторонних за столом веселья, тихонько извинялся.
Усадил детей на лавку рядом с Ириной и забыл обо всем, радостно отвечая на улыбки и просьбы сыновей.
И это Ирине не понравилось.
Как будто ее обманули…
Гостей Сергей с Верой проводили до самой калитки Ларисиного дома, возле которой их поджидал Степочка, который тут же стал всех зазывать в дом. Сергей отказался, сославшись, что их ждут сыновья – так просто и решительно, что скучающий Степочка не стал больше настаивать. Ирину никто в ее роскошном доме не ждал, и она, странно маясь душой, с удовольствием откликнулась на приглашение – ей впервые не захотелось оставаться одной.
Постояли, как и положено, возле калитки, глядя вслед уходящим Сергею с Верой, и только когда их скрыла темнота, пошли, будто в раздумье, к залитой светом веранде.
– Скажи ты мне, если что-нибудь понимаешь? – Лариса выглядела озабоченной. – По мне – так с полосатым телом под «Билайн» ни одному мужику на глаза нельзя показываться. Или он ненормальный, этот раскрасавец? Как в той рекламе – живи на яркой стороне – полосатое себе выбирает?..
Ирина не отвечала, сосредоточенно укладывая в сумку свое снятое с плеч полотенце, которым она прикрывалась, боясь простуды.
Лариса принялась рассказывать Степочке обо всем, что было в гостях, не признаваясь только в своем зазывном смехе.
Бывший генерал, не вникая в красоты «такого мужика» и в тайны загорелого в «полосочку» тела его жены, резонно, выдавая каждым своим словом воинскую сущность, произнес, откупоривая шампанское:
– Любовь зла… И это очень хорошо. И давайте за это выпьем!..
Выпили. И долго сидели на веранде, слушая крики маленькой совки сплюшки, что заунывно, будто дуя в трубочку, кричала на всю округу:
– Сплю-ю, сплю-ю, сплю-ю…
Утро для Ирины вновь не было радостным – в окна хлестал дождь, и весь мир за ними был мокрым, грустным и некрасивым. И в душе у Ирины поселилась печаль. Но не из-за дождя – она это понимала. Она даже знала, что и с окончанием дождя того счастья, что было у нее в этом доме, уже не будет.
Сварила кофе и долго пила его, рассматривая в окно соседский недостроенный коттедж. Потом, стоя подолгу возле своих фотографий – мальчишкой с арбузом и колодцем – побродила по пустому дому. Взяла книгу, но, устроившись вместе с ней в кресле, включила телевизор. Да так и замерла перед ним, бездумно глядя на мельтешащие по экрану картинки.
– Уезжай, уезжай… – барабанил дождь. – Что делать? Что делать?.. – ныла душа.
Вскочила, как и раньше, одним рывком, стараясь сбросить с себя вместе с укрывавшим колени пледом само настроение, и пошла собирать чемодан.
За этим занятием и застала ее Лариса, которая искренне расстроилась, узнав о том, что Ирина надумала уехать из своего нового дома на целую неделю раньше намеченного.
Калитка
Снег
– Это мой спаситель… Один на всей земле…
И повернувшись к гостьям, время от времени с улыбкой поглядывая на Сергея, продолжила:
– Я в десятом классе вместе с родителями сюда переехала. Они у меня на месте не сидели – как я родилась, так кинули меня на мою тетушку и мотались по стройкам века по всей стране. А когда мне в десятый пришла пора идти – угомонились. Переехали сюда и меня забрали. Вобля тогда многолюдной была… Природа хорошая, дома дешевые, а отец уже прибаливать стал, ему захотелось пасекой заняться, медом своим подлечиться.
Пошла я первый день в школу живой, веселой девчонкой, а вернулась – как во сне… Сергея увидела.
Меня учитель с классом знакомит, а я только его и вижу…
Даже оглохла.
Мне вопросы задают, а я молчу… Все надо мной хохотать. Потом изводить стали. Особенно девчонки. Ну, а Сергей стал меня защищать…
А я и по сей день как во сне живу… – заалела щеками Вера, заставив своих гостей, не выдержавших такой ее искренности, смущенно потупить глаза.
Ворвались, разрушив затянувшуюся паузу, распаренные, розовые и чистые ребята, и все к отцу – чего, как обещал, не пришел? Окружили, обхватили со всех сторон, стараясь повалить на пол. Тот, удерживаясь на стуле, завязал с ними веселую возню, сгреб всех одной рукой, придерживая от неуместного при посторонних за столом веселья, тихонько извинялся.
Усадил детей на лавку рядом с Ириной и забыл обо всем, радостно отвечая на улыбки и просьбы сыновей.
И это Ирине не понравилось.
Как будто ее обманули…
Гостей Сергей с Верой проводили до самой калитки Ларисиного дома, возле которой их поджидал Степочка, который тут же стал всех зазывать в дом. Сергей отказался, сославшись, что их ждут сыновья – так просто и решительно, что скучающий Степочка не стал больше настаивать. Ирину никто в ее роскошном доме не ждал, и она, странно маясь душой, с удовольствием откликнулась на приглашение – ей впервые не захотелось оставаться одной.
Постояли, как и положено, возле калитки, глядя вслед уходящим Сергею с Верой, и только когда их скрыла темнота, пошли, будто в раздумье, к залитой светом веранде.
– Скажи ты мне, если что-нибудь понимаешь? – Лариса выглядела озабоченной. – По мне – так с полосатым телом под «Билайн» ни одному мужику на глаза нельзя показываться. Или он ненормальный, этот раскрасавец? Как в той рекламе – живи на яркой стороне – полосатое себе выбирает?..
Ирина не отвечала, сосредоточенно укладывая в сумку свое снятое с плеч полотенце, которым она прикрывалась, боясь простуды.
Лариса принялась рассказывать Степочке обо всем, что было в гостях, не признаваясь только в своем зазывном смехе.
Бывший генерал, не вникая в красоты «такого мужика» и в тайны загорелого в «полосочку» тела его жены, резонно, выдавая каждым своим словом воинскую сущность, произнес, откупоривая шампанское:
– Любовь зла… И это очень хорошо. И давайте за это выпьем!..
Выпили. И долго сидели на веранде, слушая крики маленькой совки сплюшки, что заунывно, будто дуя в трубочку, кричала на всю округу:
– Сплю-ю, сплю-ю, сплю-ю…
Утро для Ирины вновь не было радостным – в окна хлестал дождь, и весь мир за ними был мокрым, грустным и некрасивым. И в душе у Ирины поселилась печаль. Но не из-за дождя – она это понимала. Она даже знала, что и с окончанием дождя того счастья, что было у нее в этом доме, уже не будет.
Сварила кофе и долго пила его, рассматривая в окно соседский недостроенный коттедж. Потом, стоя подолгу возле своих фотографий – мальчишкой с арбузом и колодцем – побродила по пустому дому. Взяла книгу, но, устроившись вместе с ней в кресле, включила телевизор. Да так и замерла перед ним, бездумно глядя на мельтешащие по экрану картинки.
– Уезжай, уезжай… – барабанил дождь. – Что делать? Что делать?.. – ныла душа.
Вскочила, как и раньше, одним рывком, стараясь сбросить с себя вместе с укрывавшим колени пледом само настроение, и пошла собирать чемодан.
За этим занятием и застала ее Лариса, которая искренне расстроилась, узнав о том, что Ирина надумала уехать из своего нового дома на целую неделю раньше намеченного.
Калитка
С Ларисой Ирина созванивалась, а на день рождения даже получила от нее открытку – это была первая за долгие годы открытка с поздравлениями, полученная ею по почте. Так получала поздравления от своих родных ее мама. Ларисина открытка напомнила Ирине даже запах фанерного, сколоченного отцом, почтового ящика, откуда она в детстве доставала принесенные почтальонкой газеты, из которых каждый год ко дню рождения мамы торчали яркие открытки. Как бежала с ними в дом, перепрыгивая на крыльце через две ступеньки, чтобы быстрей обрадовать мать…
Присланную из деревни открытку поставила наособицу перед собой на рабочем столе.
Лариса со Степочкой в этом году зимовали на даче – у генерала в городе давление повышалось, да и отвыкли оба от городского шума и гари в воздухе. Жили они в Вобле в ожидании снега, который никак не выпадал. Грязь надоела всем: и в городе, и в деревне. В деревне даже сильнее. Ощущение смерти в ней чувствуется острее из-за малого количества людей, которых непогода загоняет в дома, и у которых дел нынче, кроме домашних, почти не осталось. Справив свое нехитрое хозяйство, сидят, смотрят в окно на пустую улицу да вздыхают, проклиная грязь и скуку. То же делают и оставшиеся за городом новые русские – ждут снега, как спасения от тоски.
Лариса после отъезда Ирины наняла Сергея топить ее дом да хоть изредка в нем ночевать. Тот не отказывался. Видно, для него это был хороший, легкий приработок. Только сказала, тот и согласился. Дрова и уголь в дом завез – перетащил с сыновьями в подвал. Лариса и за дрова, и за уголь с ним расплатилась. Рассказывала Ирине, что огонь в окнах ее дома горит часто – почти всякий вечер, чтобы за дом не переживала – не отсыреет, а, главное, никакие бомжи его не облюбуют. Ирина слушала, соглашалась, вопросов ни о чем не задавала – и так все хорошо. Она бы и не догадалась нанять Сергея, и была Ларисе за ее заботу благодарна. Свой приезд в Воблю не планировала. Разве на Новый год. Да и то только потому, что Лариса отказалась расплачиваться с Сергеем. Так и сказала – дело твое, приедешь, семья будет с деньгами на праздник. Не приедешь – на Веркины учительские будут жить. Деньги в лесничестве Сергею обещали выплатить только к весне, когда получат наличку за проданный кругляк, что из леса можно будет вывезти только по зимним, устоявшимся дорогам.
Снег выпал поздно, в середине декабря. В городе продержался совсем недолго и принес туда с собой лишь слякоть, а в селе – улегся толстым покровом, скрыв под ним все раны, нанесенные земле человеком, и весь мусор, разбросанный им же по всем дорогам и тропинкам, лесам и перелескам. Лариса стала звонить чаще, соблазняя лыжами и морозцем, от которого весело скрипит снег, а также возможностью вспомнить детство, стоит только ей с ними выбраться покататься на санках.
В последний день старого года и отправилась на новом «Лексусе» Ирина вспоминать детство да нежданно объявившемуся в Вобле своему работнику деньги заплатить. Выехала еще по темноте, чтобы проехаться без пробок и заторов, на которые ох, как богаты старенькие, заезженные и неухоженные дороги Подмосковья. И была на месте уже через два часа.
Дороги в «Дворянском гнезде» были расчищены грейдером, и Ирина без труда добралась по ним прямо к своему издалека приметному дому, который стоял, красуясь новыми, медового цвета стенами и блестя стеклами просторных окон. В ограде было все так, будто дом был жилой – дорожка к нему не только была протоптана, как представлялось Ирине, а и широко расчищена – сможет и автомобиль во двор заехать. Остановилась у ворот, нарочито громко хлопнув дверцей машины. И замерла – в окнах веранды сквозь чуть тронутые морозцем стекла виднелась зеленая елка…
Будто чего-то испугавшись, повернулась и почти бегом направилась в Воблю.
Само село зимой поприжухло – голые деревья и кусты не прикрывали ущербности упавших серых заборчиков, как это делали летом, и некрасивости просевших всяк на свой бок банек с сарайками. Старые деревянные дома без зелени садов стояли лишенные летней романтичности, как голые, застигнутые врасплох – все напоказ. Подустав от годов своих, они осели, как кому сподручней – кто на правый бок, кто на левый. Были и такие, кого время в грудь толкнуло и завалило, вздыбив окна в облака, а кого и вовсе – лицом в кружевных наличниках ткнуло в землю. Не прикрытые садами, они выглядели немощно и беззащитно – не до красоты, лишь бы выстоять. Вразнобой среди них стояли дома новые, кирпичные, которым и летний наряд не в силах был придать романтичности, а зимнему это и вовсе было не под силу. Но ухабы на дорогах снег прибрал-сгладил, и белизну свою щедро расстелил по огородам. Зимним этим нарядом село и похвалилось перед заезжей, отряхнув под ноги иней со вздрогнувшей прямо перед ней высокой березы.
Вера стояла на пороге дома в том же летнем платье в горошек, в котором ее Ирина увидела впервые. Только обута была в короткие, с оторочкой из темного ситца в цветочек, валенки. Оторочки напомнили Ирине существовавшие у бухгалтеров времен детства ее мамы нарукавники. Сама крутила в руках такие обутки на одной из ярмарок Архангельска, куда ездила по делам своей компании, крутила и о доме своем думала. Только цвет валенок был белый.
– О-о-о! Как хорошо, что приехала! – кинулась к ней хозяйка. – Надолго? На праздник к нам – если захочешь… Будем рады… – приобняла Ирину, в то же время тревожно, даже испытующе глянув ей в глаза.
– Спасибо, но я сегодня же и обратно, – вдруг неожиданно для себя ограничила свое пребывание в своем загородном доме Ирина. – Приехала деньги отдать. Не хочу новый год с долгами начинать.
И желая придать вес только что озвученной причине своего приезда, пояснила:
– После твоего огуречного пустоцвета стала суеверной…
Пошли все в ту же летнюю кухню, в которой жарко топилась русская печь, и где вовсю шло приготовление к празднику. До умопомрачения вкусно пахло свежим хлебом, сдобой и жареным мясом.
Вера так же, как и летом, быстро поворачиваясь, суетилась с чаем, одновременно ставя на стол нужное и убирая лишнее. Казалось, все под ее руками, как у сказочного мага, оживало и отзывалось – и чайник засвистел, будто стоял и ждал только того момента, когда понадобится, и чашки чайные – застучали, зазвенели, и даже банка с молоком как-то весело хлопнула капроновой крышкой, будто и свой голос добавить хотела в общее веселье.
Все так и не так было здесь – жарко натопленная комнатка была и уютна, и в то же время грязна из-за натасканного обувью и размокшего в тепле снега. Старичок на иконе смотрел из-за стекла, в котором отражалось окно с белым снежным сугробом, совсем заголубелыми глазами, чем стал напоминать хозяина. Новое зеркало от пара кипящих с краю русской печи кастрюль припотело и не пугало своей пустотой.
Ирина медленно сняла перчатки, расстегнула вышитую по полам куртку, с долгим козьим мехом, опустилась на лавку. Почти на то самое место, где и летом сидела. Вытащила конверт с деньгами, которые ее стесняли, и пристроила под тарелкой со сдобой.
Вера заметила конверт и тут же взяла его в руки:
– Не знаю, как быть. Сергей не хочет никаких денег с тебя брать, говорит, что ночевать в твоем доме и топить печку – не труд, не работа. Тем более, он решил вернуться к своей докторской – списывается с теми, с кем на кафедре работал, книги все свои в твой дом перетащил. Работает там в тишине… Ему бы компьютер сейчас, да разве с нашими зарплатами его купишь? Вот я и надумала на него копить…
– Возьми! – поспешно вскрикнула и даже привстала с лавки, испугавшись того, что Вера может не взять деньги, Ирина. – Возьми! Сергей работает! Охраняет дом, печь топит… Не возьмешь – я-то в каком положении буду? К тому же такого человека, чтобы я не боялась на него дом оставить, – я просто не найду…
– То-то ты его вообще бросила, дом этот, – кладя конверт с деньгами за икону, вдруг удивительно бесцветным голосом отозвалась Вера.
Чай пили молча. Ирина не могла заставить себя смотреть Вере в глаза и томилась, и маялась, боясь, почти как во сне, того, что она очутилась в этой кухоньке, где ей, когда деньги отданы, делать стало абсолютно нечего. Подумала, что никогда не была у Веры в доме – чей муж, так странно, в ее доме топит печь, чистит снег во дворе так, чтобы во двор могла въехать машина – а лишь в этой отдельно стоящей кухоньке, спасающей дом от лишней грязи.
Выпили чай, и Ирина стала прощаться – дела. Только подъехала…
Вера не удерживала. Встала проводить. Вышла, в чем была, на порог.
– Замерзнешь, замерзнешь, – тяготилась даже этой минутой быть вместе Ирина и, на ходу натягивая перчатки, поспешила к калитке. И тут же, словно чего-то испугавшись, быстро, всем телом, обернулась.
Вера, прижав руки к своей полной груди, бежала вслед за ней.
– Я тебя не виню, – запыхавшись, скороговоркой, почти припав к Ирине, проговорила, выдыхая на морозце клубы пара, – я-то его сразу полюбила, а он любит лишь мою доброту. Но я всегда знала, что когда-нибудь и он полюбит – ждала и боялась… Боялась, всегда боялась… Но ведь и он должен же быть счастлив?! А? Мне и так много дано… – И, схватившись руками за виски, почти вскрикнула: – Ой, что же это я?
Отстранилась от онемевшей Ирины и, на ходу стаскивая платок с головы, побрела обратно.
Так же медленно, как и Вера, Ирина, немного постояв возле калитки, пошла вслед за ней.
Вера сидела на лавке смотрела в окно и, время от времени вытирая нос скомканным платком, плакала. Плакала она по-особому, без всхлипываний, рыданий и глубоких вздохов – слезы, быстро и дружно, одна за другой, сами собой катились по ее щекам.
Подвинулась, давая Ирине присесть возле себя.
– Ты что, – устало произнесла та, опускаясь рядом, – белены объелась?
Посидели, помолчали.
– Да нет, – начала от слез дрожащим голосом, Вера, так же пристально глядя в окно, – не объелась я ничего, а просто знаю, что нет его у меня… Хоть он ни словом, как говорится, ни взглядом… Детей любит…
И без всякого перехода, неожиданно сорвалась на бабий плач:
– Ой, что делать, не знаю!..
– А я-то здесь при чем? – шепотом спросила ее Ирина.
Верка сквозь слезы рассмеялась.
– Может, и ни при чем. Но знай, я тебя ни в чем не подозреваю и не виню – сама тебя в дом привела. И тебе рада была. Необычна… Богата и проста. Редкость… Не вульгарна, не кичлива, приятно задумчива…
Как раз такая, какая Сереже под стать…
– Замолчи, замолчи! – приглушенно закричала, закрыв ладонями уши, Ирина. – Глупости! Я же его почти и не видела… Только, если после бани тогда…
Решительно встала с лавки:
– Если даже ты и говоришь про реальные вещи из вашей с ним жизни, то я-то здесь при чем? У меня своя жизнь, и мне не до ваших фантазий и проблем. Своих, знаешь ли, некуда девать…
– Даже в твой дом идет, как на праздник, – глянув на нее неожиданно сухими глазами, перебила Вера. – Тесно ему дома стало, скучно. А мне смотреть на это еще горше, чем… чем… – не договорила, отвернулась к окну.
– Ты знаешь, как он мне в любви объяснился? – вдруг почти задушевно, повернувшись к Ирине, спросила и, поймав досадливое ее движение – уволь, мол, поторопилась:
– Мы в Москву ездили, уже старшекурсниками, с выпускниками школы на экскурсию. В школе нашей в те времена много детей училось, и директор нас попросил ему в этом помочь. А время уже тяжелое наступило. Нищие по всей Москве…
Я сразу почти все свои деньги на милостыню раздала. Да и денег-то было – так, на мороженое… Но других не было. Оставила себе на колготки – они мне очень, помню, нужны были. Оставила и хожу по Москве на нищих не смотрю, отворачиваюсь – дать ведь больше нечего.
На метро «Третьяковская», как сейчас помню, поднимаемся уже на поверхность по переходу, там бабушки стояли и торговали всякой всячиной. И одна из них соленой капустой торговала. И капуста у нее была, помню, необычная – в мешочках целлофановых красиво расфасована, с красным перчиком, с укропчиком, и не серая там какая-то, лежалая, а золотистая. А рядом, ну, прямо на пути у людского потока стоял человек. Явно убогонький. Лет сорока пяти… Лысинка на голове у него уже такая большая была, помню, и бородка длинная… В грязной, такой засаленной одежде…
А глаза – большие, невинные…
Стоит, руки к груди прижал, смотрит на валивший прямо на него народ, и безостановочно говорит:
– Купите мне, пожалуйста, капустки! Купите мне, пожалуйста, капустки!..
Видно, очень ему той красивой капусты захотелось…
Народ идет бессердечный – оглохший, онемевший. А иные, правда, глядя на него, смеялись. Я посмотрела – на мешочке с капустой лежит бумажка с ценой – почти столько, сколько я на колготки оставила.
Прошла мимо.
А когда мы все уже вышли из перехода, не выдержала, бегом вернулась, купила капусту и отдала этому человеку. Вот…
А через год, когда встретились с Сережей, он мне и сказал, что в то самое время, когда я возвращалась от того несчастного, которому я купила капусту, он решил, что у его детей мать должна быть обязательно доброй…
Вот такое было мне признание в любви и предложение руки… – Глянула на Ирину, шмыгнула красным от слез носом:
– А ты помнишь, когда мы познакомились, что ты мне сказала? Что будем дружить, пока тряпочки не поделим? А как поделим-то? А? Ты вот даже помнишь, сколько раз ты его видела…
Сидели молча, не шевелясь, глядя в окно, пока на крыльцо дома не выскочил в одной рубашке и в спортивных мягких штанах младший сын Веры. И та в тот же миг живо соскочила с лавки, провела руками по лицу, будто проверяя, все ли там на месте и в должном порядке, и кинулась нарезать пирог.
– Я пошла, – радуясь возможности уйти, заторопилась к выходу Ирина.
Ее никто не удерживал.
Дверь открыла одновременно с мальчиком, волосы которого были, как у его отца – блестящие, льняного цвета. Удивленно вскинул на нее глаза, засмущался, и быстро, скороговоркой произнес:
– Здрасте.
Ирина в ответ только кивнула. И услышала за спиной медовый, счастливый голос:
– А-а-а! Сыночек пришел…
Присланную из деревни открытку поставила наособицу перед собой на рабочем столе.
Лариса со Степочкой в этом году зимовали на даче – у генерала в городе давление повышалось, да и отвыкли оба от городского шума и гари в воздухе. Жили они в Вобле в ожидании снега, который никак не выпадал. Грязь надоела всем: и в городе, и в деревне. В деревне даже сильнее. Ощущение смерти в ней чувствуется острее из-за малого количества людей, которых непогода загоняет в дома, и у которых дел нынче, кроме домашних, почти не осталось. Справив свое нехитрое хозяйство, сидят, смотрят в окно на пустую улицу да вздыхают, проклиная грязь и скуку. То же делают и оставшиеся за городом новые русские – ждут снега, как спасения от тоски.
Лариса после отъезда Ирины наняла Сергея топить ее дом да хоть изредка в нем ночевать. Тот не отказывался. Видно, для него это был хороший, легкий приработок. Только сказала, тот и согласился. Дрова и уголь в дом завез – перетащил с сыновьями в подвал. Лариса и за дрова, и за уголь с ним расплатилась. Рассказывала Ирине, что огонь в окнах ее дома горит часто – почти всякий вечер, чтобы за дом не переживала – не отсыреет, а, главное, никакие бомжи его не облюбуют. Ирина слушала, соглашалась, вопросов ни о чем не задавала – и так все хорошо. Она бы и не догадалась нанять Сергея, и была Ларисе за ее заботу благодарна. Свой приезд в Воблю не планировала. Разве на Новый год. Да и то только потому, что Лариса отказалась расплачиваться с Сергеем. Так и сказала – дело твое, приедешь, семья будет с деньгами на праздник. Не приедешь – на Веркины учительские будут жить. Деньги в лесничестве Сергею обещали выплатить только к весне, когда получат наличку за проданный кругляк, что из леса можно будет вывезти только по зимним, устоявшимся дорогам.
Снег выпал поздно, в середине декабря. В городе продержался совсем недолго и принес туда с собой лишь слякоть, а в селе – улегся толстым покровом, скрыв под ним все раны, нанесенные земле человеком, и весь мусор, разбросанный им же по всем дорогам и тропинкам, лесам и перелескам. Лариса стала звонить чаще, соблазняя лыжами и морозцем, от которого весело скрипит снег, а также возможностью вспомнить детство, стоит только ей с ними выбраться покататься на санках.
В последний день старого года и отправилась на новом «Лексусе» Ирина вспоминать детство да нежданно объявившемуся в Вобле своему работнику деньги заплатить. Выехала еще по темноте, чтобы проехаться без пробок и заторов, на которые ох, как богаты старенькие, заезженные и неухоженные дороги Подмосковья. И была на месте уже через два часа.
Дороги в «Дворянском гнезде» были расчищены грейдером, и Ирина без труда добралась по ним прямо к своему издалека приметному дому, который стоял, красуясь новыми, медового цвета стенами и блестя стеклами просторных окон. В ограде было все так, будто дом был жилой – дорожка к нему не только была протоптана, как представлялось Ирине, а и широко расчищена – сможет и автомобиль во двор заехать. Остановилась у ворот, нарочито громко хлопнув дверцей машины. И замерла – в окнах веранды сквозь чуть тронутые морозцем стекла виднелась зеленая елка…
Будто чего-то испугавшись, повернулась и почти бегом направилась в Воблю.
Само село зимой поприжухло – голые деревья и кусты не прикрывали ущербности упавших серых заборчиков, как это делали летом, и некрасивости просевших всяк на свой бок банек с сарайками. Старые деревянные дома без зелени садов стояли лишенные летней романтичности, как голые, застигнутые врасплох – все напоказ. Подустав от годов своих, они осели, как кому сподручней – кто на правый бок, кто на левый. Были и такие, кого время в грудь толкнуло и завалило, вздыбив окна в облака, а кого и вовсе – лицом в кружевных наличниках ткнуло в землю. Не прикрытые садами, они выглядели немощно и беззащитно – не до красоты, лишь бы выстоять. Вразнобой среди них стояли дома новые, кирпичные, которым и летний наряд не в силах был придать романтичности, а зимнему это и вовсе было не под силу. Но ухабы на дорогах снег прибрал-сгладил, и белизну свою щедро расстелил по огородам. Зимним этим нарядом село и похвалилось перед заезжей, отряхнув под ноги иней со вздрогнувшей прямо перед ней высокой березы.
Вера стояла на пороге дома в том же летнем платье в горошек, в котором ее Ирина увидела впервые. Только обута была в короткие, с оторочкой из темного ситца в цветочек, валенки. Оторочки напомнили Ирине существовавшие у бухгалтеров времен детства ее мамы нарукавники. Сама крутила в руках такие обутки на одной из ярмарок Архангельска, куда ездила по делам своей компании, крутила и о доме своем думала. Только цвет валенок был белый.
– О-о-о! Как хорошо, что приехала! – кинулась к ней хозяйка. – Надолго? На праздник к нам – если захочешь… Будем рады… – приобняла Ирину, в то же время тревожно, даже испытующе глянув ей в глаза.
– Спасибо, но я сегодня же и обратно, – вдруг неожиданно для себя ограничила свое пребывание в своем загородном доме Ирина. – Приехала деньги отдать. Не хочу новый год с долгами начинать.
И желая придать вес только что озвученной причине своего приезда, пояснила:
– После твоего огуречного пустоцвета стала суеверной…
Пошли все в ту же летнюю кухню, в которой жарко топилась русская печь, и где вовсю шло приготовление к празднику. До умопомрачения вкусно пахло свежим хлебом, сдобой и жареным мясом.
Вера так же, как и летом, быстро поворачиваясь, суетилась с чаем, одновременно ставя на стол нужное и убирая лишнее. Казалось, все под ее руками, как у сказочного мага, оживало и отзывалось – и чайник засвистел, будто стоял и ждал только того момента, когда понадобится, и чашки чайные – застучали, зазвенели, и даже банка с молоком как-то весело хлопнула капроновой крышкой, будто и свой голос добавить хотела в общее веселье.
Все так и не так было здесь – жарко натопленная комнатка была и уютна, и в то же время грязна из-за натасканного обувью и размокшего в тепле снега. Старичок на иконе смотрел из-за стекла, в котором отражалось окно с белым снежным сугробом, совсем заголубелыми глазами, чем стал напоминать хозяина. Новое зеркало от пара кипящих с краю русской печи кастрюль припотело и не пугало своей пустотой.
Ирина медленно сняла перчатки, расстегнула вышитую по полам куртку, с долгим козьим мехом, опустилась на лавку. Почти на то самое место, где и летом сидела. Вытащила конверт с деньгами, которые ее стесняли, и пристроила под тарелкой со сдобой.
Вера заметила конверт и тут же взяла его в руки:
– Не знаю, как быть. Сергей не хочет никаких денег с тебя брать, говорит, что ночевать в твоем доме и топить печку – не труд, не работа. Тем более, он решил вернуться к своей докторской – списывается с теми, с кем на кафедре работал, книги все свои в твой дом перетащил. Работает там в тишине… Ему бы компьютер сейчас, да разве с нашими зарплатами его купишь? Вот я и надумала на него копить…
– Возьми! – поспешно вскрикнула и даже привстала с лавки, испугавшись того, что Вера может не взять деньги, Ирина. – Возьми! Сергей работает! Охраняет дом, печь топит… Не возьмешь – я-то в каком положении буду? К тому же такого человека, чтобы я не боялась на него дом оставить, – я просто не найду…
– То-то ты его вообще бросила, дом этот, – кладя конверт с деньгами за икону, вдруг удивительно бесцветным голосом отозвалась Вера.
Чай пили молча. Ирина не могла заставить себя смотреть Вере в глаза и томилась, и маялась, боясь, почти как во сне, того, что она очутилась в этой кухоньке, где ей, когда деньги отданы, делать стало абсолютно нечего. Подумала, что никогда не была у Веры в доме – чей муж, так странно, в ее доме топит печь, чистит снег во дворе так, чтобы во двор могла въехать машина – а лишь в этой отдельно стоящей кухоньке, спасающей дом от лишней грязи.
Выпили чай, и Ирина стала прощаться – дела. Только подъехала…
Вера не удерживала. Встала проводить. Вышла, в чем была, на порог.
– Замерзнешь, замерзнешь, – тяготилась даже этой минутой быть вместе Ирина и, на ходу натягивая перчатки, поспешила к калитке. И тут же, словно чего-то испугавшись, быстро, всем телом, обернулась.
Вера, прижав руки к своей полной груди, бежала вслед за ней.
– Я тебя не виню, – запыхавшись, скороговоркой, почти припав к Ирине, проговорила, выдыхая на морозце клубы пара, – я-то его сразу полюбила, а он любит лишь мою доброту. Но я всегда знала, что когда-нибудь и он полюбит – ждала и боялась… Боялась, всегда боялась… Но ведь и он должен же быть счастлив?! А? Мне и так много дано… – И, схватившись руками за виски, почти вскрикнула: – Ой, что же это я?
Отстранилась от онемевшей Ирины и, на ходу стаскивая платок с головы, побрела обратно.
Так же медленно, как и Вера, Ирина, немного постояв возле калитки, пошла вслед за ней.
Вера сидела на лавке смотрела в окно и, время от времени вытирая нос скомканным платком, плакала. Плакала она по-особому, без всхлипываний, рыданий и глубоких вздохов – слезы, быстро и дружно, одна за другой, сами собой катились по ее щекам.
Подвинулась, давая Ирине присесть возле себя.
– Ты что, – устало произнесла та, опускаясь рядом, – белены объелась?
Посидели, помолчали.
– Да нет, – начала от слез дрожащим голосом, Вера, так же пристально глядя в окно, – не объелась я ничего, а просто знаю, что нет его у меня… Хоть он ни словом, как говорится, ни взглядом… Детей любит…
И без всякого перехода, неожиданно сорвалась на бабий плач:
– Ой, что делать, не знаю!..
– А я-то здесь при чем? – шепотом спросила ее Ирина.
Верка сквозь слезы рассмеялась.
– Может, и ни при чем. Но знай, я тебя ни в чем не подозреваю и не виню – сама тебя в дом привела. И тебе рада была. Необычна… Богата и проста. Редкость… Не вульгарна, не кичлива, приятно задумчива…
Как раз такая, какая Сереже под стать…
– Замолчи, замолчи! – приглушенно закричала, закрыв ладонями уши, Ирина. – Глупости! Я же его почти и не видела… Только, если после бани тогда…
Решительно встала с лавки:
– Если даже ты и говоришь про реальные вещи из вашей с ним жизни, то я-то здесь при чем? У меня своя жизнь, и мне не до ваших фантазий и проблем. Своих, знаешь ли, некуда девать…
– Даже в твой дом идет, как на праздник, – глянув на нее неожиданно сухими глазами, перебила Вера. – Тесно ему дома стало, скучно. А мне смотреть на это еще горше, чем… чем… – не договорила, отвернулась к окну.
– Ты знаешь, как он мне в любви объяснился? – вдруг почти задушевно, повернувшись к Ирине, спросила и, поймав досадливое ее движение – уволь, мол, поторопилась:
– Мы в Москву ездили, уже старшекурсниками, с выпускниками школы на экскурсию. В школе нашей в те времена много детей училось, и директор нас попросил ему в этом помочь. А время уже тяжелое наступило. Нищие по всей Москве…
Я сразу почти все свои деньги на милостыню раздала. Да и денег-то было – так, на мороженое… Но других не было. Оставила себе на колготки – они мне очень, помню, нужны были. Оставила и хожу по Москве на нищих не смотрю, отворачиваюсь – дать ведь больше нечего.
На метро «Третьяковская», как сейчас помню, поднимаемся уже на поверхность по переходу, там бабушки стояли и торговали всякой всячиной. И одна из них соленой капустой торговала. И капуста у нее была, помню, необычная – в мешочках целлофановых красиво расфасована, с красным перчиком, с укропчиком, и не серая там какая-то, лежалая, а золотистая. А рядом, ну, прямо на пути у людского потока стоял человек. Явно убогонький. Лет сорока пяти… Лысинка на голове у него уже такая большая была, помню, и бородка длинная… В грязной, такой засаленной одежде…
А глаза – большие, невинные…
Стоит, руки к груди прижал, смотрит на валивший прямо на него народ, и безостановочно говорит:
– Купите мне, пожалуйста, капустки! Купите мне, пожалуйста, капустки!..
Видно, очень ему той красивой капусты захотелось…
Народ идет бессердечный – оглохший, онемевший. А иные, правда, глядя на него, смеялись. Я посмотрела – на мешочке с капустой лежит бумажка с ценой – почти столько, сколько я на колготки оставила.
Прошла мимо.
А когда мы все уже вышли из перехода, не выдержала, бегом вернулась, купила капусту и отдала этому человеку. Вот…
А через год, когда встретились с Сережей, он мне и сказал, что в то самое время, когда я возвращалась от того несчастного, которому я купила капусту, он решил, что у его детей мать должна быть обязательно доброй…
Вот такое было мне признание в любви и предложение руки… – Глянула на Ирину, шмыгнула красным от слез носом:
– А ты помнишь, когда мы познакомились, что ты мне сказала? Что будем дружить, пока тряпочки не поделим? А как поделим-то? А? Ты вот даже помнишь, сколько раз ты его видела…
Сидели молча, не шевелясь, глядя в окно, пока на крыльцо дома не выскочил в одной рубашке и в спортивных мягких штанах младший сын Веры. И та в тот же миг живо соскочила с лавки, провела руками по лицу, будто проверяя, все ли там на месте и в должном порядке, и кинулась нарезать пирог.
– Я пошла, – радуясь возможности уйти, заторопилась к выходу Ирина.
Ее никто не удерживал.
Дверь открыла одновременно с мальчиком, волосы которого были, как у его отца – блестящие, льняного цвета. Удивленно вскинул на нее глаза, засмущался, и быстро, скороговоркой произнес:
– Здрасте.
Ирина в ответ только кивнула. И услышала за спиной медовый, счастливый голос:
– А-а-а! Сыночек пришел…
Снег
Давно не видела она такой красоты. Снег вокруг лежал белый, чистый – не разъезженный колесами, не изгаженный копотью машин, не затоптанный людской толпой. Вольно раскинувшись во все стороны, под лучами яркого солнца блестел-переливался крупными жемчужными блестками до самой неохватной глазом дали, где темной кромкой виднелся лес.
Лариса встретила Ирину радостным криком – выскочила навстречу, бросилась обнимать, и та, вдруг ощутив болезненный в сердце толчок, сжала в объятиях эту чужую, во многом почти невыносимую женщину как родную и, скрывая невесть откуда-то взявшуюся на глазах влагу, уткнулась ей в плечо.
Лариса, не переставая говорить, металась с угощениями от холодильника к столу, одновременно давая указания Степочке, который должен был приготовить баню, принести елку, которую без Ирины Лариса не желала украшать, достать игрушки, а также налить им по фужеру «того» вина.
Ирина слушала ее, несколько растерявшись от ее натиска и решительного настроя вместе встречать праздник. Идя от Веры, она окончательно решила сдержать неожиданно вырвавшиеся у нее слова – тотчас уехать обратно. А теперь ей стало жаль Ларису – видно было, как она ждала, как хорошо приготовилась к встрече. Да и кто ждал Ирину в городе? Разве только уютная квартира да джакузи с бокалом вина?
«И это немало», – подумалось тут же, – но вставить решилась лишь слово о том, что еще не была в доме и не видела, все ли там в порядке.
– Я с тобой схожу, – вмиг собралась быстрая на подъем Лариса, – сколько ни смотрела, Сергей там все делает, как будто ты скоро заявишься и оценивать будешь его работу – и полы моет, и снег убирает. А осенью, я не говорила тебе? Клумбы тебе разбил.
Увидев застывшее лицо Ирины, дурашливо подтолкнула ее локтем:
– По темноте возился и к Верке не торопился…
Сергей стоял прямо на пороге дома. Ждал. Широко распахнул двери и, не глянув в глаза Ирине, улыбнулся.
Ирина скользнула по нему взглядом. Он ей показался в зимней, серой одежде довольно неуклюжим. Таким, кого нельзя сразу знакомым на глаза показать. Оброс шелковистой на вид бородой. Отросшая его шевелюра не только спрятала глаза, а и придала вид какой-то средневековой дикости. Одет был в потрепанные старые камуфляжные штаны и индийский, крупной вязки свитер – именно такими когда-то торговала ее соседка по рынку. На ногах самовязанные шерстяные носки.
Даже комок к горлу подкатил – то ли от нахлынувших так неожиданно рыночных воспоминаний, то ли от жалости к Сергею.
Спасла Лариса. Весело принялась расспрашивать, как содержит образцовая хозяйка по имени Сережка дом? Есть ли проблемы? Заохала от чистоты в доме и разлитого по нему запаха кофе. Заахала над красотой елки, поставленной так близко возле окна, что на нее со всех сторон лился свет, и которая, в то же время, не закрывала собой снега под окном, а, казалось, сама стоит на уличном просторе, в сугробе, что горкой навалил под самое окно Сергей.
Лариса была удобной собеседницей – задавала вопросы, не думая выслушивать на них ответы. Сергей молчал, улыбаясь. Достал чашки, те, которые его жена не могла понять, как можно было их купить, разлил по ним горячий, только что сваренный кофе, по запаху которого Ирина отметила, что это был не тот, что у нее здесь оставался, другой, но не хуже. Поднес первую чашку Ларисе, которая, предоставив Ирине возможность примоститься на нижней ступеньке лестницы, удобно устроилась в кресле-качалке. Со второй, сосредоточенно глядя на чашку, будто боясь расплескать ее содержимое на чистые полы, приблизился к Ирине.
Лариса что-то говорила, Сергей ей отвечал и, уже подойдя вплотную, вдруг глянул прямо в глаза так пристально и с такой затаенной болью, что Ирина не могла поднять руки, чтобы взять кофе. А он, лишь она справилась с замешательством, тут же подхватил шутку Ларисы и, сняв с батареи сохнувшие там валенки, стал в них обуваться.
Обувался некрасиво, по-стариковски, с притопыванием прилаживая валенки себе по ноге.
До неприличия обыденны после только что пережитого Ириной, почти оскорбительны были его движения, демонстрирующие, что ничто в его положении и жизни его не смущает, и ни на кого он внимания не обращает, а живет своей жизнью и ни в ком не нуждается.
И Ирине стало казаться, что взгляд Сергея ей просто померещился. Да и немудрено было этому случиться из-за пережитого у Веры.
Почувствовав раздражение, отставила в сторону чашку с кофе и стала оглядывать свой дом.
Он Ирину поразил своей обжитостью – подоконники, заново отшлифованные, сияли новым свежим лаком. Найденный ею на участке перед самым отъездом красный камень, который она отмыла и водрузила на кухонном подоконнике, отражался в нем, как в зеркале. Эта новая их красота, которая придала дому дополнительную ухоженность, отмечена ею была сразу, как только она вошла. В самом доме было тепло, и, несмотря на недостаток мебели, комната, пронизанная слепящими лучами низкого зимнего солнца, уютна.
Сергей, одев куртку, стал у порога.
– Вы уже? – попробовала голос Ирина. – Вы… Я еще не сказала, как я Вам благодарна… И вы еще должны сказать, сколько я должна Вам…
– Да разве сейчас о благодарности нужно говорить? – перебила ее Лариса. – После семи ждем тебя, Сережа, с Верой к нам. Отме-е-тим и отблагодарим! Детей, если захотите, берите с собой – негоже детям на Новый год без родителей оставаться…
– Спасибо, – тихо, но как только он один мог, настойчиво произнес Сергей, заставив даже Ларису замолчать, – мы Новый год всегда дома отмечаем.
Улыбнулся, сглаживая наступившую тишину:
– Вы, если надумаете, приходите к нам…
В просвете между елкой и стеной было хорошо видно, как шел, немного втянув голову в плечи, Сергей по двору. По пути поднял оброненную сосной ветку и воткнул ее, будто посадил, в сугроб. Круто обошел, даже не глянув, «лексус», и пошел, выпрямившись, торопливым шагом по дороге к Вобле.
– Ох и завораживает меня этот мужик! – покачала головой, глядя ему вслед Лариса. И, повернувшись к Ирине, деловито спросила. – Как ты думаешь? Сходим к ним потом?
Оставшись одна, Ирина прошлась, прислушиваясь к своим шагам, по дому. Погладила ладошкой, будто здороваясь, лестницу, провела пальцами по сияющим лаком подоконникам.
Сергей сделал эту работу, не спросив и даже не намекнув на нее, будто доподлинно зная, как не нравилась Ирине шершавость подоконников. И теперь, глядя на них, она уже ничуть не сомневалась ни в сказанных ей Верой словах, ни во взгляде Сергея.
Поймала себя на счастливой улыбке.
Принесла из машины сумку, в которой уложены были продукты и вещи. Разложила, заботливо оберегая аккуратную стопку книг Сергея, ее содержимое на столе. Придирчиво оглядела выбранный ею для праздника наряд, и, не сумев удержаться от заполнившего ее с головы до пят восторга, одним махом поднялась по лестнице на второй этаж.
Лариса встретила Ирину радостным криком – выскочила навстречу, бросилась обнимать, и та, вдруг ощутив болезненный в сердце толчок, сжала в объятиях эту чужую, во многом почти невыносимую женщину как родную и, скрывая невесть откуда-то взявшуюся на глазах влагу, уткнулась ей в плечо.
Лариса, не переставая говорить, металась с угощениями от холодильника к столу, одновременно давая указания Степочке, который должен был приготовить баню, принести елку, которую без Ирины Лариса не желала украшать, достать игрушки, а также налить им по фужеру «того» вина.
Ирина слушала ее, несколько растерявшись от ее натиска и решительного настроя вместе встречать праздник. Идя от Веры, она окончательно решила сдержать неожиданно вырвавшиеся у нее слова – тотчас уехать обратно. А теперь ей стало жаль Ларису – видно было, как она ждала, как хорошо приготовилась к встрече. Да и кто ждал Ирину в городе? Разве только уютная квартира да джакузи с бокалом вина?
«И это немало», – подумалось тут же, – но вставить решилась лишь слово о том, что еще не была в доме и не видела, все ли там в порядке.
– Я с тобой схожу, – вмиг собралась быстрая на подъем Лариса, – сколько ни смотрела, Сергей там все делает, как будто ты скоро заявишься и оценивать будешь его работу – и полы моет, и снег убирает. А осенью, я не говорила тебе? Клумбы тебе разбил.
Увидев застывшее лицо Ирины, дурашливо подтолкнула ее локтем:
– По темноте возился и к Верке не торопился…
Сергей стоял прямо на пороге дома. Ждал. Широко распахнул двери и, не глянув в глаза Ирине, улыбнулся.
Ирина скользнула по нему взглядом. Он ей показался в зимней, серой одежде довольно неуклюжим. Таким, кого нельзя сразу знакомым на глаза показать. Оброс шелковистой на вид бородой. Отросшая его шевелюра не только спрятала глаза, а и придала вид какой-то средневековой дикости. Одет был в потрепанные старые камуфляжные штаны и индийский, крупной вязки свитер – именно такими когда-то торговала ее соседка по рынку. На ногах самовязанные шерстяные носки.
Даже комок к горлу подкатил – то ли от нахлынувших так неожиданно рыночных воспоминаний, то ли от жалости к Сергею.
Спасла Лариса. Весело принялась расспрашивать, как содержит образцовая хозяйка по имени Сережка дом? Есть ли проблемы? Заохала от чистоты в доме и разлитого по нему запаха кофе. Заахала над красотой елки, поставленной так близко возле окна, что на нее со всех сторон лился свет, и которая, в то же время, не закрывала собой снега под окном, а, казалось, сама стоит на уличном просторе, в сугробе, что горкой навалил под самое окно Сергей.
Лариса была удобной собеседницей – задавала вопросы, не думая выслушивать на них ответы. Сергей молчал, улыбаясь. Достал чашки, те, которые его жена не могла понять, как можно было их купить, разлил по ним горячий, только что сваренный кофе, по запаху которого Ирина отметила, что это был не тот, что у нее здесь оставался, другой, но не хуже. Поднес первую чашку Ларисе, которая, предоставив Ирине возможность примоститься на нижней ступеньке лестницы, удобно устроилась в кресле-качалке. Со второй, сосредоточенно глядя на чашку, будто боясь расплескать ее содержимое на чистые полы, приблизился к Ирине.
Лариса что-то говорила, Сергей ей отвечал и, уже подойдя вплотную, вдруг глянул прямо в глаза так пристально и с такой затаенной болью, что Ирина не могла поднять руки, чтобы взять кофе. А он, лишь она справилась с замешательством, тут же подхватил шутку Ларисы и, сняв с батареи сохнувшие там валенки, стал в них обуваться.
Обувался некрасиво, по-стариковски, с притопыванием прилаживая валенки себе по ноге.
До неприличия обыденны после только что пережитого Ириной, почти оскорбительны были его движения, демонстрирующие, что ничто в его положении и жизни его не смущает, и ни на кого он внимания не обращает, а живет своей жизнью и ни в ком не нуждается.
И Ирине стало казаться, что взгляд Сергея ей просто померещился. Да и немудрено было этому случиться из-за пережитого у Веры.
Почувствовав раздражение, отставила в сторону чашку с кофе и стала оглядывать свой дом.
Он Ирину поразил своей обжитостью – подоконники, заново отшлифованные, сияли новым свежим лаком. Найденный ею на участке перед самым отъездом красный камень, который она отмыла и водрузила на кухонном подоконнике, отражался в нем, как в зеркале. Эта новая их красота, которая придала дому дополнительную ухоженность, отмечена ею была сразу, как только она вошла. В самом доме было тепло, и, несмотря на недостаток мебели, комната, пронизанная слепящими лучами низкого зимнего солнца, уютна.
Сергей, одев куртку, стал у порога.
– Вы уже? – попробовала голос Ирина. – Вы… Я еще не сказала, как я Вам благодарна… И вы еще должны сказать, сколько я должна Вам…
– Да разве сейчас о благодарности нужно говорить? – перебила ее Лариса. – После семи ждем тебя, Сережа, с Верой к нам. Отме-е-тим и отблагодарим! Детей, если захотите, берите с собой – негоже детям на Новый год без родителей оставаться…
– Спасибо, – тихо, но как только он один мог, настойчиво произнес Сергей, заставив даже Ларису замолчать, – мы Новый год всегда дома отмечаем.
Улыбнулся, сглаживая наступившую тишину:
– Вы, если надумаете, приходите к нам…
В просвете между елкой и стеной было хорошо видно, как шел, немного втянув голову в плечи, Сергей по двору. По пути поднял оброненную сосной ветку и воткнул ее, будто посадил, в сугроб. Круто обошел, даже не глянув, «лексус», и пошел, выпрямившись, торопливым шагом по дороге к Вобле.
– Ох и завораживает меня этот мужик! – покачала головой, глядя ему вслед Лариса. И, повернувшись к Ирине, деловито спросила. – Как ты думаешь? Сходим к ним потом?
Оставшись одна, Ирина прошлась, прислушиваясь к своим шагам, по дому. Погладила ладошкой, будто здороваясь, лестницу, провела пальцами по сияющим лаком подоконникам.
Сергей сделал эту работу, не спросив и даже не намекнув на нее, будто доподлинно зная, как не нравилась Ирине шершавость подоконников. И теперь, глядя на них, она уже ничуть не сомневалась ни в сказанных ей Верой словах, ни во взгляде Сергея.
Поймала себя на счастливой улыбке.
Принесла из машины сумку, в которой уложены были продукты и вещи. Разложила, заботливо оберегая аккуратную стопку книг Сергея, ее содержимое на столе. Придирчиво оглядела выбранный ею для праздника наряд, и, не сумев удержаться от заполнившего ее с головы до пят восторга, одним махом поднялась по лестнице на второй этаж.