Страница:
– А без насилия не обойтись? – поинтересовался Андрей. – Меня она не прельщает.
– Меня тоже! – Жорж отошел подальше от девушки, словно боялся, что его заставят овладеть ее бесчувственным телом.
– Тихо, ну-ка без кипеша! – жестко сказал Мишель и, заметив краем глаза, что Софи поморщилась, тут же сменил тон. – Она мне успела все рассказать. Поссорилась с родными, убежала в расстроенных чувствах. Просто сбросим ее вниз. Технически она умрет не от укуса, а от падения с высоты. Так что Закон мы не нарушим.
– А как она могла пробраться в закрытое здание? Да еще и залезть так высоко? – спросила Варя.
– А никто не станет высчитывать, с какой высоты и откуда именно она слетела. Что касается того, как пробралась… Ну, люди что-нибудь да придумают. Они же всегда находят объяснения тому, чего не понимают. И нам это только на руку.
Мишель встал, рывком поднял девушку. Она болталась в его руках, как марионетка. С трудом приоткрыла глаза, шевельнула губами…
– Ну что, еще раз полетаем, милая? Это же так романтично! – насмешливо сказал Мишель.
Он взлетел, только плеснули полы длинного кожаного пальто. И в воздухе разжал руки. Девушка камнем понеслась вниз.
А потом Михаил снова поднял ее на руки.
Глаза у него светились красным.
И губы были красные, как рана, на мраморно-бледном лице.
Он не человек.
Она ведь поняла это еще там, в сквере на лавочке, только не смогла признать невозможное.
Они – не люди. Они – кто-то еще.
Прижимая Аню к себе, Михаил поднялся в воздух, еще выше этой заоблачной площадки. Теперь над ними простиралось только небо, огромное черное небо. И дико завывал ветер.
Аня вспомнила фразу из чудесного, романтического фильма, который смотрела совсем недавно, фильма про любовь девушки и вампира.
– Лев полюбил овечку, – пролепетала она непослушными губами.
Михаил улыбнулся еще шире. На его зубах темнела кровь. Ее кровь.
– Львы не влюбляются в овечек, дурочка. Овечек львы едят.
А потом Михаил разжал руки, и Аня мешком полетела в черную пропасть. Тугой ветер ударил в лицо.
Почему она еще жива, почему не лишилась чувств от потери крови или от ужаса? Нет, она была в сознании.
Она понимала, что происходит.
Она знала, что ее сбросили с невероятной высоты, и что через несколько мгновений ее жизнь оборвется, потому что ее тело разобьется вдребезги об асфальт.
Аня приготовилась к ужасной боли и закрыла глаза.
Но почему-то она не упала.
Что-то сшибло ее в полете, больно ударило, окончательно выбив из нее дух, который и так готовился отлететь.
Кто-то держал ее, бережно прижимая к груди, и вот она снова летит сквозь ночь и ветер.
Все-таки это сон, странный наркотический бред. Наверное, в шампанское было что-то подмешано. Да, точно. Ее опоили и сделали с ней нечто скверное… И вот теперь она летит, летит, летит… Во тьму. В беспамятство.
– С новым счастьем, – прошептала Софи.
Она думала: как бы деликатно, не теряя достоинства, сообщить ему о принятом решении. О том, что она хотела бы провести эту ночь с ним.
Но Мишель и сам уже все понял. Шагнул к ней, обнял и прижался губами к ее губам.
Глава вторая
«Оставьте меня в покое, – хотелось сказать ей. – Просто дайте мне умереть, и все».
Тьма перед глазами рассеялась, и Аня увидела лицо ангела, низко склонившегося над ней.
Это был не Михаил. Это вообще не был кто-то из ее недавних знакомых.
Он был невероятно, невозможно, фантастически красив. Рядом с ним даже чаровница Варя, даже та фарфоровая блондиночка выглядели бы… земными. Да, земными.
А он был небесный.
– Не уходи, – проговорил ангел, встревоженно глядя на нее глазами цвета весеннего неба. – Держись, девочка! Держись изо всех сил. Я не дам тебе умереть. Слышишь?
Аня ничего не смогла ответить, слова застревали в горле, она и дышала-то едва-едва, малейший вздох давался ей с таким трудом, будто на груди лежит тяжеленный камень. Веки наливались свинцом. Что-то очень сильное тянуло ее обратно во тьму, и не было сил сопротивляться.
– Ты ведь не хочешь умирать, правда? – услышала она. – Ты хочешь жить?
Конечно, она не хочет умирать, просто не может бороться… Ангел набрал в ладонь снег и смочил ее горячие, пересохшие губы. Аня жадно слизала влагу. Оказывается, она буквально умирала от жажды!
– Вы – ангел? – прохрипела она, не узнавая собственный голос.
– Увы, нет. Не ангел. Меня зовут Ян, – ответил незнакомец, – я видел все, что сделали с тобой эти скоты, и это не пройдет им даром, уж поверь мне. Они совершили преступление. Нарушили Закон.
Господи… Ее же напоили и сбросили с крыши!
– Ты поняла, кто они такие? Они вампиры. Настоящие вампиры. Ты мне веришь?
Перед глазами Ани, словно кадры кинопленки, промелькнули лица склонявшихся над ней людей. Ну конечно, они не целовали ее в шею, они пили ее кровь. Михаил прокусил ей кожу, а остальные прикладывались к ране. И она видела свою кровь на их губах, она видела длинные клыки… Совсем как в кино.
Но только гораздо страшнее.
– Ты мне веришь? – повторил незнакомец.
– Да, – шепнула Аня.
В ее ситуации глупо было бы не верить. Ведь они затащили ее на шпиль Университета и там по очереди пили ее кровь. И их белые лица, и их жуткие глаза… Конечно, они – вампиры!
– Я хочу спасти тебя, – продолжал Ян. – Но я смогу это сделать, только если обращу тебя, понимаешь? Ты станешь вампиром. Как они. Как я. Соглашайся, иначе ты умрешь.
Он – вампир? Как жаль. А ведь так похож на ангела.
– Как… это?.. – прошептала Аня.
– Как это будет? Я возьму немного твоей крови. Совсем немного, они тебя и так почти осушили. Но нам надо обменяться кровью, поэтому – сначала я возьму у тебя, а потом ты – у меня. Выпьешь моей крови.
Фу, какая гадость. Нет, она не будет верить в вампиров. Она уснет, проснется, и окажется – все это ей просто привиделось.
Глаза Ани снова начали слипаться, но ангел по имени Ян встряхнул ее.
– Слушай меня! Решайся! Ты умираешь! Еще минута – и будет поздно! Всего один глоток – и ты почувствуешь сама. Поймешь, что все, что я говорю, – правда!
И тут волна жажды снова захлестнула ее. Аня почувствовала, что во рту у нее пересохло, горло распухло, и хотелось хотя бы глоточек, один глоточек, чтобы смягчить… А что если в самом деле она выпьет немножко его крови? Просто пригубить? Сердце билось медленнее, медленнее, вот-вот остановится, и Аню охватила паника. Она ведь действительно умирает! На самом деле, взаправду, не понарошку! Вот прямо сейчас, через секунду она умрет, перестанет существовать… Это все правда, не сон и не бред. И пусть ей предлагают явную глупость, но вдруг это и есть единственный шанс выжить? Ведь кто-то пил ее кровь… Кто-то по-настоящему пил ее кровь!
– Да, да! – хотелось закричать Ане. – Пожалуйста, спасите меня! Все, что угодно, только спасите!
Но у нее не оставалось сил даже на то, чтобы разомкнуть губы.
Все, теперь уже поздно. Аню затопило чернейшее отчаяние.
– Вот и хорошо, – услышала она как будто издалека. – Ты умница.
Ян приник к ране на ее шее, но наслаждения Аня не ощутила. Боли тоже. Она вообще не чувствовала своего тела. Только пересохшее горло и тяжесть в голове.
А потом на ее губы вдруг потекло что-то горячее.
– Ну, пей же…
Еще не в силах открыть глаза, Аня хватала губами густую горячую жидкость. Кровь оказалась не соленой, а – вкусной, освежающей, чистой, будто родниковая вода. Кровь горячей струйкой текла по пищеводу в желудок, унимая боль, согревая. С каждым глотком Аня чувствовала себя сильнее, она оживала, сознание прояснялось. Она схватила Яна за руку и впилась в рану зубами, ей хотелось выпить как можно больше крови, всю, что была в теле ее спасителя, и даже больше. Она не могла остановиться, она как будто обезумела и вообще не понимала, что делает, подчиняясь яростному звериному инстинкту, о существовании которого в себе и не подозревала.
Ян с трудом оттолкнул ее, сопротивляющуюся, и сказал:
– Все, хватит. Этого достаточно.
Теперь Аня слышала его голос четко и ясно. Тьма исчезала, возвращалась блаженная сонливость. Но Аня уже не боялась ее… Смертельный холод отступил, она по-прежнему была зверски голодна, больше всего на свете ей хотелось снова выпить крови. Хоть глоточек…
Она потянулась к Яну, но сонливость навалилась удушливым одеялом, и Аня снова запаниковала. Неужели она все-таки умирает? Ничего не получилось? Или незнакомец обманул? Подшутил так жестоко?
– Ничего не бойся, – сказал Ян. – Сейчас тебе покажется, что ты умираешь, но на самом деле ты просто уснешь. И проснешься на третью ночь, уже вампиром. Ты будешь голодна и растеряна, но я буду рядом. Слышишь? Я всегда буду рядом. Я буду защищать тебя. Я помогу.
Проваливаясь в забытье, Аня чувствовала, что голос этого человека стал для нее чем-то особенным, невероятно близким, родным. Он звучал внутри нее, был частью ее самой, успокаивал, придавал сил и уверенности в том, что теперь все действительно будет хорошо.
Аня верила, что Ян не бросит ее. Защитит. Что будет всегда рядом. Он стал для нее самым близким на свете существом, плотью от плоти, кровью от крови… Да, в буквальном смысле – кровью от крови.
Зато для вампиров не существует тьмы.
Просто Нина отвыкла от города, когда-то родного.
Просто январь всегда был для нее грустным месяцем. Всю жизнь. И все десятилетия, прошедшие после жизни. Как-то так для их семьи сложилось, что все страшное случалось в январе. Поэтому она из года в год возвращается в Петербург именно в этот лютый зимний месяц… Чтобы посетить два кладбища. Свою семью. Родителей и бабушку.
Нина склонилась над памятником родителей. Когда-то он выделялся среди более скромных надгробий двадцатых годов, полыхал красным гранитом, как знамя, как героически пролитая кровь. Даже здесь, на «коммунистической площадке» Александро-Невской Лавры, таких ярких надгробий было всего три. Отцовские сослуживцы постарались. Ведь он и правда погиб как герой. Теперь, после почти семидесяти лет архивной работы, Нина знала, что камень для этого памятника или сняли с другого, старинного надгробья, заново его обработав, или взяли в одной из разрушенных церквей. В те годы больше гранит взять было негде. Но какая, в сущности, разница? Отец заслужил. Как минимум – вечную славу и памятник, который выделялся бы среди других и простоял бы столетье… Столетья. Пока будет жить она, этот памятник никто не тронет.
Надпись Нина помнила наизусть с детства.
«Член Р. К. П. (бол.) В. И. Петров и его семья – жена и сын четырех лет зверски убиты бандитами в квартире 15.01.1927».
Ее отец был милиционером. Боролся с бандитизмом. Слыл умным, находчивым, ловким, отважным. И в конце концов его решили устранить. Ночью, в квартире, вместе со всей семьей. Они жили в коммуналке, но имели аж две комнаты и отдельный вход. Соседи все слышали… Выстрелы. А потом долгий, надрывный плач Нины, которой еще и четырех месяцев не исполнилось. Бандиты не убили только ее. Пожалели пулю – так говорил отцовский друг Сергей Иванович, который навещал Нину с бабушкой и старался, чтобы Нина помнила и чтила отца. А вот на четырехлетнего братика Витюшу пулю не пожалели. Неужели боялись, что он станет свидетелем? Соседи вызвали милицию. Хорошо, в квартире телефон был. Войти не решились. Хотя Нина кричала до самого приезда милиционеров.
Ее отвезли к бабушке. К маминой маме. У отца-то родных не было. Его родители умерли в гражданскую от тифа, когда сам он был красноармейцем и гнал белых до самой Средней Азии. А мама была хотя и сомнительного с пролетарской точки зрения происхождения, но все же женой героя. И потом, больше Нину взять было некому.
У Нины от родителей остались две фотографии. На одной отец в военной форме и мама в беленькой кофточке: отец белозубо улыбается, мама стесняется, даже глаза в сторону отвела. Вторая – в полный рост, студийная. Мама стоит, отец сидит на стуле, на коленях у него двухлетний Витюша: на этой фотографии никто не улыбается, все серьезно смотрят в объектив. И хотя первая фотография была хуже качеством, Нина ее любила больше. На ней родители выглядели более живыми.
Благодаря рассказам бабушки и Сергея Ивановича, родители для нее все детство были почти как живые. Словно не умерли, а уехали. А вот Витюшу даже бабушка редко вспоминала. Теперь Нина понимала: это очень больно – вспоминать убитого малыша. Но получалось, будто он скользнул по кромке жизни – и растворился в небытии… Правда, сама Нина много думала о брате во время Блокады. Думала, что ему было б уже девятнадцать, и он бы сражался. И на одного солдата с нашей стороны было бы больше, чтобы немцев прогнать.
Нина погладила свежепозолоченную надпись.
Ее пальцы слабо светились на фоне темного гранита. У всех вампиров кожа слегка светится в темноте. Интересный и непонятный эффект. Нине было любопытно: а у чернокожих вампиров кожа тоже светится?..
Каждый год по ее просьбе кто-нибудь платил работникам кладбища, чтобы те ухаживали за могилой. При советской власти за могилой героя-милиционера и так смотрели, а вот потом начался беспредел, места на кладбище в центре Петербурга стали выгодным товаром. Приходилось давать взятки, чтобы могилу не тронули. И чтобы содержали в приличном виде.
Нина закрыла глаза, попыталась сосредоточиться, вспомнить если не фотографии родителей, пропавшие в Блокаду, то хотя бы – как они с бабушкой приходили сюда вдвоем… Вспомнила. Но не как ощущение, а как кадры из фильма. Почему-то сегодня она не могла нырнуть в прошлое, прочувствовать его. Все время что-то отвлекало. Хотя спутник на этот раз ей достался молчаливый. Не тревожил ничем. Стоял в сторонке неподвижно как памятник. Не хотел отвлекать… Михаил вообще оказался очень деликатным. Нина даже не ожидала от него такого. А ведь поначалу огорчилась, узнав, что ее будет сопровождать именно он.
Михаил Онучин – Мишель, как его все называли, – Нине не нравился. Нельзя сказать, чтобы они часто встречались, хотя они оба не рядовые вампиры; оба служили при Князе – он в Страже, а Нина была архивариусом. Она слышала, что Михаил малоприятный тип, прямо-таки невыносимый: циничный, глумливый, к интеллектуалам относится с агрессивным пренебрежением. Правда, Нину он никогда не пытался задеть. С женщинами, особенно интеллигентными, он был почтителен.
И все равно она бы предпочла поехать с кем-нибудь другим. Или иметь возможность ездить самостоятельно. Увы…
Когда Корф обратил ее, Нине было пятнадцать лет и четыре месяца. Это случилось восемнадцатого января сорок второго года. В разгар самой страшной блокадной зимы. Через десять дней после смерти бабушки.
Нина и выглядела на свои пятнадцать. Не так, как пятнадцатилетние девушки-акселератки в начале двадцать первого столетия, а на свои нормальные пятнадцать лет. Поэтому в путешествиях ее всегда сопровождал кто-то из московских вампиров, выглядевший взрослым. Так было проще. И в советские времена, и сейчас. Девочка-подросток – и взрослый человек.
Но раньше это всегда был просто кто-то из подданных Князя, кто не прочь съездить в город на Неве, не тяготился обществом замкнутой архивистки и заодно хотел оказать любезность ее мастеру, Модесту Андреевичу Корфу. Со Стражами она не ездила никогда. Это была личная охрана, как говорил Модест Андреевич, «личная гвардия» Князя Вампиров Москвы, и их посылали только с самыми важными поручениями.
Но так совпало, что Михаил именно сейчас должен был везти Князю Петербурга дар от Князя Москвы – в знак извинения за недавнее вопиющее поведение московских вампиров в Эрмитаже. Поручение было скорее почетным, чем важным, поскольку проступок москвичей на питерской земле хоть и нарушал Закон, но результат оказался скорее комическим, чем преступным, и Князь заодно поручил ему и сопроводить Нину.
И теперь Нина чувствовала неловкость. Будто отвлекает Стража от важного дела. Хотя дар Князю они уже отвезли и все светские обязанности выполнили, а до самолета еще шесть часов, так что ни от чего она Михаила не отвлекала.
И все-таки что-то ее тревожило. Не давало сосредоточиться. Может, и не в Михаиле дело…
Словно бы дурное предчувствие. У вампиров, особенно у старых, развивается интуиция. Чутье на опасность. Это помогает выживать.
Нина была не очень старым вампиром, подобные предчувствия возникали у нее не часто, и она пока не привыкла им доверять. Но все же…
Наверное, пора уходить с кладбища.
Она еще раз погладила буквы на памятнике. Прикоснулась к букету красных гвоздик, уже начавших чернеть от холода. И подошла к Михаилу.
– Теперь на Пискаревское? – серьезно и сочувственно спросил он.
Нину удивил его тон. Было приятно и неожиданно, что Михаил столь почтительно относится к цели ее приезда в Петербург.
– Да. Только меня что-то беспокоит.
– Что?
– Что-то вроде… плохого предчувствия. Хочу отсюда уйти, – смущенно пробормотала Нина.
Михаил быстро, но пристально оглянулся, принюхался.
– Нет. Никого и ничего. У тебя предвиденья случаются?
– Нет.
Почему ее все и всегда называют на «ты»? Потому что она выглядит на пятнадцать. Достали! В ответ Нина тоже начинает «тыкать» всем, кроме вовсе уж почтенных и высокопоставленных. И получается, будто она со всеми запанибрата. В дружеских отношениях. А ведь это не так. Обращение «вы» удобнее – оно создает дистанцию. Но увы…
– Предвидений у меня не бывает. Может, просто сегодня в городе атмосфера нехорошая, и я это чувствую… Ну, я закончила. Поедем.
Князь Петербурга выделил им машину с водителем, одним из людей-слуг, который должен был позаботиться о гостях, если что-то задержит их до наступления дня.
В пути Нина смотрела в окно, жадно впитывала силуэты ночного города – знакомые и незнакомые; город менялся, к счастью, не так быстро и уродливо, как Москва, но все же менялся. Нет, хорошо, что столицу перенесли из Петербурга. Его меньше перестраивали. Он все еще прекрасен.
…Идти по Пискаревскому пришлось далеко, но поскольку вокруг не было ни души, можно было двигаться так, как двигаются вампиры. То есть – по-настоящему быстро. Человеческий глаз не в состоянии уловить столь стремительное перемещение. А если постараться, то и видеокамеры его не зафиксируют. Очень удобно, если собираешься проникнуть туда, куда люди не пускают чужих. Или – если хочешь преодолеть огромное, пронизываемое ветром пространство.
Здесь в воздухе было разлито столько тоски и боли, что они ощущались физически. Люди этого не чувствуют. По крайней мере, большинство из них. И в этом их счастье. Они вообще мало чувствуют. Поэтому они уязвимы. А для вампиров это концентрированное, пульсирующее страдание – как груз, разом обрушившийся на плечи, как ледяная рука, сжавшая сердце… Сердце, пульсирующее благодаря чужой крови.
После войны здесь было страшнее. Потом из мыслей тех, кто посещал это кладбище, понемногу исчезала скорбь. Осталась только пропитавшая землю боль, которая будет жить здесь еще несколько столетий.
– Скоро нам надо питаться, – напомнил Михаил.
Нина кивнула.
Никакая опасность им не грозила, но организм вампира испытывал стресс и быстрее обычного уничтожал «топливо» – чужую кровь и выпитую у донора жизненную энергию.
Сразу после войны Нина отыскала то место на Пискаревке, где – приблизительно, очень приблизительно – в Блокаду был вырыт ров. Тогда, в январе сорок второго, у Нины хватило сил лишь завернуть бабушку в занавеску и вытащить на улицу, чтобы ее забрали. Вместе с другими умершими. О том, что тело увезли именно на Пискаревское, она узнала с большим трудом после долгих поисков. Когда вернулась в опустошенный город, будучи уже немертвой…
Немертвая вернулась в мертвый город.
Слезы выступили – и тут же замерзли. Нина смахнула их, красные ледяные кристаллики. Кровавые слезы. Вампиры плачут кровью. Она была шокирована, впервые узнав об этом. Но здесь, на этом кладбище, правильно плакать кровавыми слезами… «Здесь лежат ленинградцы, здесь горожане – мужчины, женщины, дети, рядом с ними солдаты-красноармейцы…» – слова Ольги Берггольц на монументе Нина помнила наизусть. Лежащих на этом кладбище хватило бы, чтобы заселить город… А еще тут было похоронено ее счастливое детство. Все надежды, все мечты о будущем. Ее невстреченная любовь, нерожденные дети. Вообще все, что было и что могло быть хорошего…
– Я никогда не был здесь. Здесь страшнее, чем на обычных кладбищах, – прервал тишину Михаил.
Нина разбросала по снегу розы. Великолепные, крупные, лососево-розовые розы, которые бабушка обожала. Нина могла себе позволить целую охапку роз. Правда, собственно покупку совершил Михаил. А продавщица с ним флиртовала, не стесняясь Нины, считая ее разве что младшей сестренкой. Невзрачной младшей сестренкой этого рослого красавца. Продавщица завидовала той, кому он повезет цветы. Она и предположить не могла, что розы – для давно умершей старушки-библиотекарши.
Бабушка любила нежно-розовые розы. Но ей нравилось их благоухание. А эти красавицы на длинных толстых стеблях не пахнут. Они выращены для того, чтобы красиво смотреться в букете и долго стоять в вазе. И они почти не пахнут. По крайней мере, не пахнут розами. Только зеленью.
– Идем.
– Ты не будешь стоять?
– Нет. Здесь не могу. Эта боль – она меня высасывает… Но не приходить я тоже не могу.
– Да, понимаю. Я бы тоже ходил. Однако кладбища, где мои родные лежат, больше нет. Теперь там жилые дома и скверик.
– Ужасно.
– Нет. Просто нехорошо. Ужасно здесь.
На обратном пути Михаил попросил притормозить у очередного круглосуточного цветочного магазина. Там работали две сонные продавщицы, тут же оживившиеся при виде такого покупателя. Михаил их не разочаровал – купил гигантский, нарядный букет из хищно-пятнистых лилий. А потом они с Ниной вместе посмотрели продавщицам в глаза… И смогли восстановить силы, растраченные на Пискеревском.
Поймал взгляд человека – и все, он твой. Он не будет сопротивляться. Конечно, если человек расслаблен и не ожидает нападения.
Молоденькая продавщица с крашенными в неестественно рыжий цвет волосами не ожидала нападения от красавца Михаила.
А ее старшая подруга с мятым, увядшим личиком и усталыми глазами не ждала ничего дурного от худенькой и бледной девочки Нины.
Несколько глотков… Немного живительного человеческого огня. Кусочек чужой жизни. И всегда – такой соблазн взять больше! Взять все! Почувствовать себя по-настоящему сытым и сильным!
Каждый раз, когда Нина пила кровь, она завидовала вампирам прошлого, тем, которым Закон еще не запретил убивать смертных. И она знала: каждый вампир завидует им, когда питается. Зато потом, после, когда оторвешься от жертвы, – какое это счастье, что ты не убил! Как, наверное, это страшно и мерзко – убивать ради насыщения, ради наслаждения. Неудивительно, что все старые вампиры такие жестокие. С каждым убитым смертным они убивали что-то в себе…
Нина не убила за всю свою нежизнь ни одного человека. И всегда чувствовала, когда пора остановиться. Модест Андреевич хорошо ее обучил. Продавщицы ничего не вспомнят. Просто будут ощущать слабость и усталость. А две маленькие ранки на шее слева – они действительно маленькие, если укусить только один раз и не возвращаться к той же жертве. Если правильно пить, на коже не остается других следов.
Она оторвалась от своей жертвы раньше, чем Михаил – от своей.
Лизнула ранку, чтобы остановить кровь. Осторожно усадила продавщицу на стул.
Михаил вынужден был не только усадить свою жертву, но и прислонить ее к стене. Кажется, он взял чуть больше… Но жить девчонка будет. Всего лишь завтра не сможет выйти на работу.
Перехватив взгляд Нины, Михаил смутился и сунул в карман продавщице несколько купюр. Так быстро, что Нина не успела разглядеть, сколько именно.
– Не стоит, – грустно сказала Нина. – Она найдет их и станет вспоминать, откуда взялись деньги. И, возможно, вспомнит тебя…
– А она меня и так не забудет. Но будет уверена, что я заплатил ей за другое, – спокойно ответил Михаил.
Склонившись к продавщице, он поцеловал ее в накрашенные оранжевой помадой губы и прошептал:
– С тобой было так сладко, милая. Жаль, что мне приходится уезжать. Но это будет моим лучшим воспоминанием. Купи себе на память что-нибудь красивое. Нет, не спорь, дорогая. Я бы сделал тебе подарок, если б не спешил. Но мне некогда, а подарить что-нибудь хочется.
– Меня тоже! – Жорж отошел подальше от девушки, словно боялся, что его заставят овладеть ее бесчувственным телом.
– Тихо, ну-ка без кипеша! – жестко сказал Мишель и, заметив краем глаза, что Софи поморщилась, тут же сменил тон. – Она мне успела все рассказать. Поссорилась с родными, убежала в расстроенных чувствах. Просто сбросим ее вниз. Технически она умрет не от укуса, а от падения с высоты. Так что Закон мы не нарушим.
– А как она могла пробраться в закрытое здание? Да еще и залезть так высоко? – спросила Варя.
– А никто не станет высчитывать, с какой высоты и откуда именно она слетела. Что касается того, как пробралась… Ну, люди что-нибудь да придумают. Они же всегда находят объяснения тому, чего не понимают. И нам это только на руку.
Мишель встал, рывком поднял девушку. Она болталась в его руках, как марионетка. С трудом приоткрыла глаза, шевельнула губами…
– Ну что, еще раз полетаем, милая? Это же так романтично! – насмешливо сказал Мишель.
Он взлетел, только плеснули полы длинного кожаного пальто. И в воздухе разжал руки. Девушка камнем понеслась вниз.
3
Сквозь звон в ушах Аня слышала голоса и смех, но не могла разобрать слов. Она лежала на холодном металле площадки, как брошенная сломанная кукла. Было холодно. Было больно. Боль концентрировалась в области шеи, невидимыми нитями расползалась по всему телу, и сердце судорожно сжималось, и легким не хватало воздуха, и слабость была такая, что у Ани не хватало сил дышать.А потом Михаил снова поднял ее на руки.
Глаза у него светились красным.
И губы были красные, как рана, на мраморно-бледном лице.
Он не человек.
Она ведь поняла это еще там, в сквере на лавочке, только не смогла признать невозможное.
Они – не люди. Они – кто-то еще.
Прижимая Аню к себе, Михаил поднялся в воздух, еще выше этой заоблачной площадки. Теперь над ними простиралось только небо, огромное черное небо. И дико завывал ветер.
Аня вспомнила фразу из чудесного, романтического фильма, который смотрела совсем недавно, фильма про любовь девушки и вампира.
– Лев полюбил овечку, – пролепетала она непослушными губами.
Михаил улыбнулся еще шире. На его зубах темнела кровь. Ее кровь.
– Львы не влюбляются в овечек, дурочка. Овечек львы едят.
А потом Михаил разжал руки, и Аня мешком полетела в черную пропасть. Тугой ветер ударил в лицо.
Почему она еще жива, почему не лишилась чувств от потери крови или от ужаса? Нет, она была в сознании.
Она понимала, что происходит.
Она знала, что ее сбросили с невероятной высоты, и что через несколько мгновений ее жизнь оборвется, потому что ее тело разобьется вдребезги об асфальт.
Аня приготовилась к ужасной боли и закрыла глаза.
Но почему-то она не упала.
Что-то сшибло ее в полете, больно ударило, окончательно выбив из нее дух, который и так готовился отлететь.
Кто-то держал ее, бережно прижимая к груди, и вот она снова летит сквозь ночь и ветер.
Все-таки это сон, странный наркотический бред. Наверное, в шампанское было что-то подмешано. Да, точно. Ее опоили и сделали с ней нечто скверное… И вот теперь она летит, летит, летит… Во тьму. В беспамятство.
4
– Делов-то, – сказал Мишель, опускаясь на площадку рядом с Софи, и взглянул на часы. – О! Пятнадцать минут первого. Новый год наступил. С праздником, Софья Николаевна! С праздником, друзья мои. С новым счастьем!– С новым счастьем, – прошептала Софи.
Она думала: как бы деликатно, не теряя достоинства, сообщить ему о принятом решении. О том, что она хотела бы провести эту ночь с ним.
Но Мишель и сам уже все понял. Шагнул к ней, обнял и прижался губами к ее губам.
Глава вторая
Кровь от крови
1
Из обморока Аню вывели увесистые шлепки по щекам. Она тихо застонала и с превеликим трудом разлепила веки.«Оставьте меня в покое, – хотелось сказать ей. – Просто дайте мне умереть, и все».
Тьма перед глазами рассеялась, и Аня увидела лицо ангела, низко склонившегося над ней.
Это был не Михаил. Это вообще не был кто-то из ее недавних знакомых.
Он был невероятно, невозможно, фантастически красив. Рядом с ним даже чаровница Варя, даже та фарфоровая блондиночка выглядели бы… земными. Да, земными.
А он был небесный.
– Не уходи, – проговорил ангел, встревоженно глядя на нее глазами цвета весеннего неба. – Держись, девочка! Держись изо всех сил. Я не дам тебе умереть. Слышишь?
Аня ничего не смогла ответить, слова застревали в горле, она и дышала-то едва-едва, малейший вздох давался ей с таким трудом, будто на груди лежит тяжеленный камень. Веки наливались свинцом. Что-то очень сильное тянуло ее обратно во тьму, и не было сил сопротивляться.
– Ты ведь не хочешь умирать, правда? – услышала она. – Ты хочешь жить?
Конечно, она не хочет умирать, просто не может бороться… Ангел набрал в ладонь снег и смочил ее горячие, пересохшие губы. Аня жадно слизала влагу. Оказывается, она буквально умирала от жажды!
– Вы – ангел? – прохрипела она, не узнавая собственный голос.
– Увы, нет. Не ангел. Меня зовут Ян, – ответил незнакомец, – я видел все, что сделали с тобой эти скоты, и это не пройдет им даром, уж поверь мне. Они совершили преступление. Нарушили Закон.
Господи… Ее же напоили и сбросили с крыши!
– Ты поняла, кто они такие? Они вампиры. Настоящие вампиры. Ты мне веришь?
Перед глазами Ани, словно кадры кинопленки, промелькнули лица склонявшихся над ней людей. Ну конечно, они не целовали ее в шею, они пили ее кровь. Михаил прокусил ей кожу, а остальные прикладывались к ране. И она видела свою кровь на их губах, она видела длинные клыки… Совсем как в кино.
Но только гораздо страшнее.
– Ты мне веришь? – повторил незнакомец.
– Да, – шепнула Аня.
В ее ситуации глупо было бы не верить. Ведь они затащили ее на шпиль Университета и там по очереди пили ее кровь. И их белые лица, и их жуткие глаза… Конечно, они – вампиры!
– Я хочу спасти тебя, – продолжал Ян. – Но я смогу это сделать, только если обращу тебя, понимаешь? Ты станешь вампиром. Как они. Как я. Соглашайся, иначе ты умрешь.
Он – вампир? Как жаль. А ведь так похож на ангела.
– Как… это?.. – прошептала Аня.
– Как это будет? Я возьму немного твоей крови. Совсем немного, они тебя и так почти осушили. Но нам надо обменяться кровью, поэтому – сначала я возьму у тебя, а потом ты – у меня. Выпьешь моей крови.
Фу, какая гадость. Нет, она не будет верить в вампиров. Она уснет, проснется, и окажется – все это ей просто привиделось.
Глаза Ани снова начали слипаться, но ангел по имени Ян встряхнул ее.
– Слушай меня! Решайся! Ты умираешь! Еще минута – и будет поздно! Всего один глоток – и ты почувствуешь сама. Поймешь, что все, что я говорю, – правда!
И тут волна жажды снова захлестнула ее. Аня почувствовала, что во рту у нее пересохло, горло распухло, и хотелось хотя бы глоточек, один глоточек, чтобы смягчить… А что если в самом деле она выпьет немножко его крови? Просто пригубить? Сердце билось медленнее, медленнее, вот-вот остановится, и Аню охватила паника. Она ведь действительно умирает! На самом деле, взаправду, не понарошку! Вот прямо сейчас, через секунду она умрет, перестанет существовать… Это все правда, не сон и не бред. И пусть ей предлагают явную глупость, но вдруг это и есть единственный шанс выжить? Ведь кто-то пил ее кровь… Кто-то по-настоящему пил ее кровь!
– Да, да! – хотелось закричать Ане. – Пожалуйста, спасите меня! Все, что угодно, только спасите!
Но у нее не оставалось сил даже на то, чтобы разомкнуть губы.
Все, теперь уже поздно. Аню затопило чернейшее отчаяние.
– Вот и хорошо, – услышала она как будто издалека. – Ты умница.
Ян приник к ране на ее шее, но наслаждения Аня не ощутила. Боли тоже. Она вообще не чувствовала своего тела. Только пересохшее горло и тяжесть в голове.
А потом на ее губы вдруг потекло что-то горячее.
– Ну, пей же…
Еще не в силах открыть глаза, Аня хватала губами густую горячую жидкость. Кровь оказалась не соленой, а – вкусной, освежающей, чистой, будто родниковая вода. Кровь горячей струйкой текла по пищеводу в желудок, унимая боль, согревая. С каждым глотком Аня чувствовала себя сильнее, она оживала, сознание прояснялось. Она схватила Яна за руку и впилась в рану зубами, ей хотелось выпить как можно больше крови, всю, что была в теле ее спасителя, и даже больше. Она не могла остановиться, она как будто обезумела и вообще не понимала, что делает, подчиняясь яростному звериному инстинкту, о существовании которого в себе и не подозревала.
Ян с трудом оттолкнул ее, сопротивляющуюся, и сказал:
– Все, хватит. Этого достаточно.
Теперь Аня слышала его голос четко и ясно. Тьма исчезала, возвращалась блаженная сонливость. Но Аня уже не боялась ее… Смертельный холод отступил, она по-прежнему была зверски голодна, больше всего на свете ей хотелось снова выпить крови. Хоть глоточек…
Она потянулась к Яну, но сонливость навалилась удушливым одеялом, и Аня снова запаниковала. Неужели она все-таки умирает? Ничего не получилось? Или незнакомец обманул? Подшутил так жестоко?
– Ничего не бойся, – сказал Ян. – Сейчас тебе покажется, что ты умираешь, но на самом деле ты просто уснешь. И проснешься на третью ночь, уже вампиром. Ты будешь голодна и растеряна, но я буду рядом. Слышишь? Я всегда буду рядом. Я буду защищать тебя. Я помогу.
Проваливаясь в забытье, Аня чувствовала, что голос этого человека стал для нее чем-то особенным, невероятно близким, родным. Он звучал внутри нее, был частью ее самой, успокаивал, придавал сил и уверенности в том, что теперь все действительно будет хорошо.
Аня верила, что Ян не бросит ее. Защитит. Что будет всегда рядом. Он стал для нее самым близким на свете существом, плотью от плоти, кровью от крови… Да, в буквальном смысле – кровью от крови.
2
Январь в Петербурге лютый. Особенно по сравнению с Москвой: вроде и недалеко, а совсем другой климат, другая погода, и ветер более пронизывающий, и снег колкий, и тьма совсем уж чернильная, непроглядная… Или, может, это кажется? На кладбище среди ночи в начале января должно быть темно. Наверное, и в Москве на Ваганьково сейчас не светлее. К тому же вампирам свет не нужен. Солнце – убийственно, даже зимнее. Даже ночное, как во время белых ночей…Зато для вампиров не существует тьмы.
Просто Нина отвыкла от города, когда-то родного.
Просто январь всегда был для нее грустным месяцем. Всю жизнь. И все десятилетия, прошедшие после жизни. Как-то так для их семьи сложилось, что все страшное случалось в январе. Поэтому она из года в год возвращается в Петербург именно в этот лютый зимний месяц… Чтобы посетить два кладбища. Свою семью. Родителей и бабушку.
Нина склонилась над памятником родителей. Когда-то он выделялся среди более скромных надгробий двадцатых годов, полыхал красным гранитом, как знамя, как героически пролитая кровь. Даже здесь, на «коммунистической площадке» Александро-Невской Лавры, таких ярких надгробий было всего три. Отцовские сослуживцы постарались. Ведь он и правда погиб как герой. Теперь, после почти семидесяти лет архивной работы, Нина знала, что камень для этого памятника или сняли с другого, старинного надгробья, заново его обработав, или взяли в одной из разрушенных церквей. В те годы больше гранит взять было негде. Но какая, в сущности, разница? Отец заслужил. Как минимум – вечную славу и памятник, который выделялся бы среди других и простоял бы столетье… Столетья. Пока будет жить она, этот памятник никто не тронет.
Надпись Нина помнила наизусть с детства.
«Член Р. К. П. (бол.) В. И. Петров и его семья – жена и сын четырех лет зверски убиты бандитами в квартире 15.01.1927».
Ее отец был милиционером. Боролся с бандитизмом. Слыл умным, находчивым, ловким, отважным. И в конце концов его решили устранить. Ночью, в квартире, вместе со всей семьей. Они жили в коммуналке, но имели аж две комнаты и отдельный вход. Соседи все слышали… Выстрелы. А потом долгий, надрывный плач Нины, которой еще и четырех месяцев не исполнилось. Бандиты не убили только ее. Пожалели пулю – так говорил отцовский друг Сергей Иванович, который навещал Нину с бабушкой и старался, чтобы Нина помнила и чтила отца. А вот на четырехлетнего братика Витюшу пулю не пожалели. Неужели боялись, что он станет свидетелем? Соседи вызвали милицию. Хорошо, в квартире телефон был. Войти не решились. Хотя Нина кричала до самого приезда милиционеров.
Ее отвезли к бабушке. К маминой маме. У отца-то родных не было. Его родители умерли в гражданскую от тифа, когда сам он был красноармейцем и гнал белых до самой Средней Азии. А мама была хотя и сомнительного с пролетарской точки зрения происхождения, но все же женой героя. И потом, больше Нину взять было некому.
У Нины от родителей остались две фотографии. На одной отец в военной форме и мама в беленькой кофточке: отец белозубо улыбается, мама стесняется, даже глаза в сторону отвела. Вторая – в полный рост, студийная. Мама стоит, отец сидит на стуле, на коленях у него двухлетний Витюша: на этой фотографии никто не улыбается, все серьезно смотрят в объектив. И хотя первая фотография была хуже качеством, Нина ее любила больше. На ней родители выглядели более живыми.
Благодаря рассказам бабушки и Сергея Ивановича, родители для нее все детство были почти как живые. Словно не умерли, а уехали. А вот Витюшу даже бабушка редко вспоминала. Теперь Нина понимала: это очень больно – вспоминать убитого малыша. Но получалось, будто он скользнул по кромке жизни – и растворился в небытии… Правда, сама Нина много думала о брате во время Блокады. Думала, что ему было б уже девятнадцать, и он бы сражался. И на одного солдата с нашей стороны было бы больше, чтобы немцев прогнать.
Нина погладила свежепозолоченную надпись.
Ее пальцы слабо светились на фоне темного гранита. У всех вампиров кожа слегка светится в темноте. Интересный и непонятный эффект. Нине было любопытно: а у чернокожих вампиров кожа тоже светится?..
Каждый год по ее просьбе кто-нибудь платил работникам кладбища, чтобы те ухаживали за могилой. При советской власти за могилой героя-милиционера и так смотрели, а вот потом начался беспредел, места на кладбище в центре Петербурга стали выгодным товаром. Приходилось давать взятки, чтобы могилу не тронули. И чтобы содержали в приличном виде.
Нина закрыла глаза, попыталась сосредоточиться, вспомнить если не фотографии родителей, пропавшие в Блокаду, то хотя бы – как они с бабушкой приходили сюда вдвоем… Вспомнила. Но не как ощущение, а как кадры из фильма. Почему-то сегодня она не могла нырнуть в прошлое, прочувствовать его. Все время что-то отвлекало. Хотя спутник на этот раз ей достался молчаливый. Не тревожил ничем. Стоял в сторонке неподвижно как памятник. Не хотел отвлекать… Михаил вообще оказался очень деликатным. Нина даже не ожидала от него такого. А ведь поначалу огорчилась, узнав, что ее будет сопровождать именно он.
Михаил Онучин – Мишель, как его все называли, – Нине не нравился. Нельзя сказать, чтобы они часто встречались, хотя они оба не рядовые вампиры; оба служили при Князе – он в Страже, а Нина была архивариусом. Она слышала, что Михаил малоприятный тип, прямо-таки невыносимый: циничный, глумливый, к интеллектуалам относится с агрессивным пренебрежением. Правда, Нину он никогда не пытался задеть. С женщинами, особенно интеллигентными, он был почтителен.
И все равно она бы предпочла поехать с кем-нибудь другим. Или иметь возможность ездить самостоятельно. Увы…
Когда Корф обратил ее, Нине было пятнадцать лет и четыре месяца. Это случилось восемнадцатого января сорок второго года. В разгар самой страшной блокадной зимы. Через десять дней после смерти бабушки.
Нина и выглядела на свои пятнадцать. Не так, как пятнадцатилетние девушки-акселератки в начале двадцать первого столетия, а на свои нормальные пятнадцать лет. Поэтому в путешествиях ее всегда сопровождал кто-то из московских вампиров, выглядевший взрослым. Так было проще. И в советские времена, и сейчас. Девочка-подросток – и взрослый человек.
Но раньше это всегда был просто кто-то из подданных Князя, кто не прочь съездить в город на Неве, не тяготился обществом замкнутой архивистки и заодно хотел оказать любезность ее мастеру, Модесту Андреевичу Корфу. Со Стражами она не ездила никогда. Это была личная охрана, как говорил Модест Андреевич, «личная гвардия» Князя Вампиров Москвы, и их посылали только с самыми важными поручениями.
Но так совпало, что Михаил именно сейчас должен был везти Князю Петербурга дар от Князя Москвы – в знак извинения за недавнее вопиющее поведение московских вампиров в Эрмитаже. Поручение было скорее почетным, чем важным, поскольку проступок москвичей на питерской земле хоть и нарушал Закон, но результат оказался скорее комическим, чем преступным, и Князь заодно поручил ему и сопроводить Нину.
И теперь Нина чувствовала неловкость. Будто отвлекает Стража от важного дела. Хотя дар Князю они уже отвезли и все светские обязанности выполнили, а до самолета еще шесть часов, так что ни от чего она Михаила не отвлекала.
И все-таки что-то ее тревожило. Не давало сосредоточиться. Может, и не в Михаиле дело…
Словно бы дурное предчувствие. У вампиров, особенно у старых, развивается интуиция. Чутье на опасность. Это помогает выживать.
Нина была не очень старым вампиром, подобные предчувствия возникали у нее не часто, и она пока не привыкла им доверять. Но все же…
Наверное, пора уходить с кладбища.
Она еще раз погладила буквы на памятнике. Прикоснулась к букету красных гвоздик, уже начавших чернеть от холода. И подошла к Михаилу.
– Теперь на Пискаревское? – серьезно и сочувственно спросил он.
Нину удивил его тон. Было приятно и неожиданно, что Михаил столь почтительно относится к цели ее приезда в Петербург.
– Да. Только меня что-то беспокоит.
– Что?
– Что-то вроде… плохого предчувствия. Хочу отсюда уйти, – смущенно пробормотала Нина.
Михаил быстро, но пристально оглянулся, принюхался.
– Нет. Никого и ничего. У тебя предвиденья случаются?
– Нет.
Почему ее все и всегда называют на «ты»? Потому что она выглядит на пятнадцать. Достали! В ответ Нина тоже начинает «тыкать» всем, кроме вовсе уж почтенных и высокопоставленных. И получается, будто она со всеми запанибрата. В дружеских отношениях. А ведь это не так. Обращение «вы» удобнее – оно создает дистанцию. Но увы…
– Предвидений у меня не бывает. Может, просто сегодня в городе атмосфера нехорошая, и я это чувствую… Ну, я закончила. Поедем.
Князь Петербурга выделил им машину с водителем, одним из людей-слуг, который должен был позаботиться о гостях, если что-то задержит их до наступления дня.
В пути Нина смотрела в окно, жадно впитывала силуэты ночного города – знакомые и незнакомые; город менялся, к счастью, не так быстро и уродливо, как Москва, но все же менялся. Нет, хорошо, что столицу перенесли из Петербурга. Его меньше перестраивали. Он все еще прекрасен.
…Идти по Пискаревскому пришлось далеко, но поскольку вокруг не было ни души, можно было двигаться так, как двигаются вампиры. То есть – по-настоящему быстро. Человеческий глаз не в состоянии уловить столь стремительное перемещение. А если постараться, то и видеокамеры его не зафиксируют. Очень удобно, если собираешься проникнуть туда, куда люди не пускают чужих. Или – если хочешь преодолеть огромное, пронизываемое ветром пространство.
Здесь в воздухе было разлито столько тоски и боли, что они ощущались физически. Люди этого не чувствуют. По крайней мере, большинство из них. И в этом их счастье. Они вообще мало чувствуют. Поэтому они уязвимы. А для вампиров это концентрированное, пульсирующее страдание – как груз, разом обрушившийся на плечи, как ледяная рука, сжавшая сердце… Сердце, пульсирующее благодаря чужой крови.
После войны здесь было страшнее. Потом из мыслей тех, кто посещал это кладбище, понемногу исчезала скорбь. Осталась только пропитавшая землю боль, которая будет жить здесь еще несколько столетий.
– Скоро нам надо питаться, – напомнил Михаил.
Нина кивнула.
Никакая опасность им не грозила, но организм вампира испытывал стресс и быстрее обычного уничтожал «топливо» – чужую кровь и выпитую у донора жизненную энергию.
Сразу после войны Нина отыскала то место на Пискаревке, где – приблизительно, очень приблизительно – в Блокаду был вырыт ров. Тогда, в январе сорок второго, у Нины хватило сил лишь завернуть бабушку в занавеску и вытащить на улицу, чтобы ее забрали. Вместе с другими умершими. О том, что тело увезли именно на Пискаревское, она узнала с большим трудом после долгих поисков. Когда вернулась в опустошенный город, будучи уже немертвой…
Немертвая вернулась в мертвый город.
Слезы выступили – и тут же замерзли. Нина смахнула их, красные ледяные кристаллики. Кровавые слезы. Вампиры плачут кровью. Она была шокирована, впервые узнав об этом. Но здесь, на этом кладбище, правильно плакать кровавыми слезами… «Здесь лежат ленинградцы, здесь горожане – мужчины, женщины, дети, рядом с ними солдаты-красноармейцы…» – слова Ольги Берггольц на монументе Нина помнила наизусть. Лежащих на этом кладбище хватило бы, чтобы заселить город… А еще тут было похоронено ее счастливое детство. Все надежды, все мечты о будущем. Ее невстреченная любовь, нерожденные дети. Вообще все, что было и что могло быть хорошего…
– Я никогда не был здесь. Здесь страшнее, чем на обычных кладбищах, – прервал тишину Михаил.
Нина разбросала по снегу розы. Великолепные, крупные, лососево-розовые розы, которые бабушка обожала. Нина могла себе позволить целую охапку роз. Правда, собственно покупку совершил Михаил. А продавщица с ним флиртовала, не стесняясь Нины, считая ее разве что младшей сестренкой. Невзрачной младшей сестренкой этого рослого красавца. Продавщица завидовала той, кому он повезет цветы. Она и предположить не могла, что розы – для давно умершей старушки-библиотекарши.
Бабушка любила нежно-розовые розы. Но ей нравилось их благоухание. А эти красавицы на длинных толстых стеблях не пахнут. Они выращены для того, чтобы красиво смотреться в букете и долго стоять в вазе. И они почти не пахнут. По крайней мере, не пахнут розами. Только зеленью.
– Идем.
– Ты не будешь стоять?
– Нет. Здесь не могу. Эта боль – она меня высасывает… Но не приходить я тоже не могу.
– Да, понимаю. Я бы тоже ходил. Однако кладбища, где мои родные лежат, больше нет. Теперь там жилые дома и скверик.
– Ужасно.
– Нет. Просто нехорошо. Ужасно здесь.
На обратном пути Михаил попросил притормозить у очередного круглосуточного цветочного магазина. Там работали две сонные продавщицы, тут же оживившиеся при виде такого покупателя. Михаил их не разочаровал – купил гигантский, нарядный букет из хищно-пятнистых лилий. А потом они с Ниной вместе посмотрели продавщицам в глаза… И смогли восстановить силы, растраченные на Пискеревском.
Поймал взгляд человека – и все, он твой. Он не будет сопротивляться. Конечно, если человек расслаблен и не ожидает нападения.
Молоденькая продавщица с крашенными в неестественно рыжий цвет волосами не ожидала нападения от красавца Михаила.
А ее старшая подруга с мятым, увядшим личиком и усталыми глазами не ждала ничего дурного от худенькой и бледной девочки Нины.
Несколько глотков… Немного живительного человеческого огня. Кусочек чужой жизни. И всегда – такой соблазн взять больше! Взять все! Почувствовать себя по-настоящему сытым и сильным!
Каждый раз, когда Нина пила кровь, она завидовала вампирам прошлого, тем, которым Закон еще не запретил убивать смертных. И она знала: каждый вампир завидует им, когда питается. Зато потом, после, когда оторвешься от жертвы, – какое это счастье, что ты не убил! Как, наверное, это страшно и мерзко – убивать ради насыщения, ради наслаждения. Неудивительно, что все старые вампиры такие жестокие. С каждым убитым смертным они убивали что-то в себе…
Нина не убила за всю свою нежизнь ни одного человека. И всегда чувствовала, когда пора остановиться. Модест Андреевич хорошо ее обучил. Продавщицы ничего не вспомнят. Просто будут ощущать слабость и усталость. А две маленькие ранки на шее слева – они действительно маленькие, если укусить только один раз и не возвращаться к той же жертве. Если правильно пить, на коже не остается других следов.
Она оторвалась от своей жертвы раньше, чем Михаил – от своей.
Лизнула ранку, чтобы остановить кровь. Осторожно усадила продавщицу на стул.
Михаил вынужден был не только усадить свою жертву, но и прислонить ее к стене. Кажется, он взял чуть больше… Но жить девчонка будет. Всего лишь завтра не сможет выйти на работу.
Перехватив взгляд Нины, Михаил смутился и сунул в карман продавщице несколько купюр. Так быстро, что Нина не успела разглядеть, сколько именно.
– Не стоит, – грустно сказала Нина. – Она найдет их и станет вспоминать, откуда взялись деньги. И, возможно, вспомнит тебя…
– А она меня и так не забудет. Но будет уверена, что я заплатил ей за другое, – спокойно ответил Михаил.
Склонившись к продавщице, он поцеловал ее в накрашенные оранжевой помадой губы и прошептал:
– С тобой было так сладко, милая. Жаль, что мне приходится уезжать. Но это будет моим лучшим воспоминанием. Купи себе на память что-нибудь красивое. Нет, не спорь, дорогая. Я бы сделал тебе подарок, если б не спешил. Но мне некогда, а подарить что-нибудь хочется.